Сиротинин Андрей Николаевич
Сандуновы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Очерк из истории русского театра).

  

САНДУНОВЫ.
(Очеркъ изъ исторіи русскаго театра).

   Любителямъ отечественной старины не безъизвѣстна романическая исторія свадьбы актера и актрисы Сандуновыхъ, много разъ и на разные лады пересказывавшаяся въ нашей литературѣ. Едва ли, однако, кто-нибудь изъ неспеціалистовъ имѣетъ вполнѣ ясное представленіе объ артистической дѣятельности и жизни Сандуновыхъ. Между тѣмъ, даже личность одного Сандунова стоитъ того, чтобъ посвятить ему отдѣльный біографическій очеркъ. Это былъ не только замѣчательный артистъ, но и очень своеобразный, выдающійся по своей не заурядной физіономіи человѣкъ.
   Сандуновъ происходилъ отъ благородной грузинской фамиліи. Отецъ его, Николай Моисеевичъ, былъ человѣкъ со средствами и имѣлъ свое помѣстье. Современемъ, однако, обстоятельства его измѣнились, и дѣла пришли въ разстройство. Тѣмъ не менѣе, старикъ Сандуновъ съумѣлъ все-таки дать своимъ сыновьямъ хорошее потому времени образованіе {"Драм. альбомъ" 1850 г. стр. XXXIV. Отсюда заимствованы нами и послѣдующія свѣдѣнія о жизни Сандунова до поступленія его въ актеры.}. Оба они, Сила Николаевичъ актеръ (род. въ Москвѣ въ 1756 г. {Такъ значится на памятникѣ Сандунова въ Москвѣ на Лазаревскомъ кладбищѣ.} и Николай Николаевичъ, впослѣдствіи сенатскій оберъ-секретарь и профессоръ Московскаго университета (род. 13-го октября 1769 г.), передали свои имена потомству. Николай Моисеевичъ умеръ рано, въ 1772 г., въ то время, когда старшему сыну было всего 16 лѣтъ, но, кажется, еще при своей жизни успѣлъ его пристроить, опредѣливъ на службу въ мануфактуръ-коллегію канцеляристомъ.
   Съ раннихъ лѣтъ своего дѣтства Сандуновъ выказывалъ необыкновенныя способности: умъ подвижной и проницательный, чрезвычайно быструю сообразительность и замѣчательный даръ слова. Онъ отличался очень живымъ характеромъ, былъ остроуменъ и мѣтокъ на слова и любилъ чтеніе и литературу. Все это вмѣстѣ обѣщало ему успѣхи въ какой бы то ни было карьерѣ, но у него проявилась особенная страсть къ театру, которая и рѣшила его судьбу.
   Открылась она на первый взглядъ совершенно случайно. Но то былъ не случай. Не говоря уже объ единственномъ въ своемъ родѣ комическомъ талантѣ Сандунова, къ его характеру, природнымъ наклонностямъ и влеченіямъ, всего болѣе подходила актерская жизнь. Въ первый разъ завелъ его въ театръ одинъ изъ его знакомыхъ, Юдинъ. Давали комедію "Наслѣдство", гдѣ одно изъ главныхъ мѣстъ занимало, по тогдашнему обыкновенію, лицо пронырливаго, ловкаго плута-слуги, одного изъ тѣхъ безчисленныхъ Арлекиновъ, Пасквиновъ, Пролазовъ и имъ подобныхъ, которыхъ русская комедія унаслѣдовала отъ французской. Смотря на комическія выходки такого плутоватаго лакея, Сандуновъ, говорятъ, воскликнулъ: "Да я и самъ не хуже этого сыграю!" Тутъ-то онъ впервые созналъ свои творческія силы и призваніе.
   Испытавъ на себѣ разъ то неотразимое впечатлѣніе, которое способно произвести на душу человѣка лишь одно драматическое искусство, это высшее изъ искусствъ, Сандуновъ уже не могъ удержаться отъ искушенія заглянуть въ театръ, въ другой, въ третій разъ... Чѣмъ далѣе, тѣмъ посѣщенія эти учащались. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ съ свойственнымъ ему увлеченіемъ набросился на чтеніе драматическихъ произведеній, постоянно прикидывалъ себѣ въ умѣ, какъ бы сыгралъ онъ ту или другую роль. Тайкомъ отъ матери, не безъ предубѣжденія смотрѣвшей на театръ, онъ мало-по-малу, сталъ разучивать роли. Случайно, или нѣтъ, онъ познакомился въ это время съ знаменитымъ впослѣдствіи Шушеринымъ. Это знакомство было величайшимъ счастьемъ для Сандунова. Шушеринъ тогда только-что начиналъ свою блестящую сценическую карьеру. Оба они были молоды, оба интересовались однимъ и тѣмъ же -- театромъ, и потому скоро сблизились. Шушеринъ сравнительно давно уже вращался въ театральной сферѣ и могъ поразсказать Сандунову много любопытнаго, многому его научить. Ему Сандуновъ приходилъ прочитывать свои роли, отъ него услышалъ и первое одобреніе и первые дѣльные совѣты и -- кто знаетъ -- быть можетъ именно благодаря бесѣдамъ съ Шушеринымъ и укрѣпилось въ немъ окончательно то, что еще ранѣе бродило въ головѣ -- мысль сдѣлаться самому актеромъ.
   Московскій театръ какъ разъ въ это время вступалъ въ новый періодъ своего существованія. Начинался высшій въ Москвѣ XVIII вѣка разцвѣтъ сценическаго искусства. Театръ отживалъ свою младенческую пору -- пору всякаго рода превратностей и невзгодъ. Какъ извѣстно, въ первые годы московскій театръ имѣлъ полулюбительскій характеръ, возникнувъ при университетѣ, среди студентовъ. Попытка организовать театральное дѣло на новыхъ основаніяхъ, сдѣланная въ 1759 г. Волковымъ, окончилась неудачей и съ тѣхъ поръ театръ до самой половины семидесятыхъ годовъ переходилъ изъ рукъ въ руки, отъ одного антрепренера къ другому, которые всѣ (за исключеніемъ развѣ полковника H. C. Титова) смотрѣли на свою антрепризу, какъ на забаву, или еще чаще, какъ на средство наживы и, не обладая организаторскимъ талантомъ, терпѣли неудачу. Послѣ чумы 1771 г., со смертью одного изъ содержателей, Бельмонти, театръ окончательно упалъ, антрепренеровъ совсѣмъ не было, или являлись плохіе, пока, наконецъ, изъ рукъ послѣдняго такого антрепренера, Гроти, театръ не перешелъ къ князю Петру Васильевичу Урусову, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, для него наступила новая, лучшая пора, Это и было въ томъ 1776 г., когда Сандуновъ рѣшился сдѣлаться актеромъ.
   Но не князь Урусовъ былъ виновникомъ разцвѣта московскаго искусства; душею вновь возникшаго театра явился его сотоварищъ -- Медоксъ. Неизгладимую и лестную память среди московскихъ старожиловъ оставилъ по себѣ Медоксъ, какъ единственный въ своемъ родѣ антрепренеръ. Дѣйствительно, чуткость къ потребностямъ данной минуты, тонкое знаніе вкуса своей публики, организаторскія способности, врожденная изворотливость и ко всему этому неутомимая энергія и смѣлость, соединявшаяся съ искуснымъ разсчетомъ, дѣлали изъ него, такъ сказать, антрепренера по рожденію и ручались за успѣшное имъ веденіе дѣла. Къ нему-то и явился Сандуновъ. Сверхъ всѣхъ своихъ качествъ, Медоксъ обладалъ еще однимъ -- проницательностью, умѣньемъ съ перваго взгляда отличить человѣка способнаго. Ему достаточно было только разъ услышать чтеніе Сандунова, чтобы убѣдиться, что передъ нимъ человѣкъ съ замѣчательнымъ дарованіемъ -- истинная находка для его труппы. Онъ тотчасъ же взялъ его къ себѣ и даже (если вѣрить Арапову) далъ сразу 1, 200 р. жалованья, -- окладъ, котораго не получалъ на петербургскомъ придворномъ театрѣ самъ Дмитревскій {Вѣрнѣе всего, что цифра немного преувеличена. Высшій окладъ въ Медоксовомъ театрѣ -- 2,000 р.-- получалъ одинъ только первый актеръ -- Померанцевъ. Едва ли между окладами перваго актера и никому неизвѣстнаго дебютанта могла быть такая сравнительно небольшая разница.}.
   Лѣтопись театра не сохранила извѣстія о днѣ дебюта молодого актера, но мы знаемъ пьесу, въ которой впервые испробовалъ свои силы Сандуновъ. Это -- княжнинскіе "Чудаки". Сандуновъ игралъ въ нихъ слугу Пролаза. Самое имя дѣлаетъ излишнимъ характеристику персонажа. Скажемъ только, что это главное лицо пьесы, въ рукахъ котораго вся ея интрига. Для успѣшнаго исполненія его, не говоря уже о большомъ талантѣ, требуется опытность. Сандуновъ былъ новичкомъ въ искусствѣ; но не въ его натурѣ было чѣмъ-нибудь смущаться, оробѣть. Смѣлость и рѣшительность, умѣнье найтись, отличавшія его и въ жизни, и на сценѣ, придали ему надлежащую увѣренность въ себѣ, непринужденность игры. При томъ же Сандуновъ былъ молодъ, подвиженъ и ловокъ, обладалъ веселостью и той саркастической жилкой, которая позволила ему ярко оттѣнить сатирическія замѣчанія Пролаза о чудачествахъ дѣйствующихъ лицъ. Въ игрѣ Сандунова, Пролазъ предсталъ передъ зрителями во всей полнотѣ своего характера. Успѣхъ артиста былъ громаденъ.

[]

   Одна только мать молодого актера не безъ смущенія и тревоги отнеслась къ вступленію сына на сцену. Но съ чѣмъ не примирится любящее сердце матери для счастья сына? Сандуновъ скоро ее успокоилъ, а его матеріальное положеніе, возростающая слава и вниманіе къ нему многихъ уважаемыхъ лицъ, сгладили послѣднія опасенія ея относительно его новой карьеры.
   Сандуновъ сразу занялъ одно изъ самыхъ видныхъ мѣстъ въ труппѣ Медоксова театра. А между тѣмъ, труппа эта блистала и тогда уже отличными дарованіями. Пламенный и порывистый Померанцевъ съ своимъ необыкновенно свѣжимъ и глубокимъ талантомъ до слезъ трогалъ зрителей въ драмѣ, его молодая зкена, съ успѣхомъ раздѣляя лавры мужа въ роляхъ драматическихъ, въ то же время съ истинной живостью и бойкой веселостью исполняла съ Сандуновымъ служанокъ; къ нимъ присоединялись опытный, вдумчивый П. И. Калиграфъ, жена его, единственная въ свое время Медея и мистрисъ Марвудъ (въ Сарѣ Самисонъ). Надежда Калиграфова, даровитая Синявская на роли трагическихъ героинь и, наконецъ, Ожогинъ, своеобразный, чисто русскій юморъ. котораго и неистощимое буффонство заставляло деревенскихъ барынь нарочно пріѣзжать въ Москву, чтобы посмотрѣть на его игру. Значитъ, дѣйствительно, была велика сила природнаго таланта Сандунова, если онъ, молодой, неопытный актеръ не только не затерялся, но даже выдвинулся среди такого блестящаго сонма талантовъ. Даровитый Базилевичъ, раньше занимавшій амплуа слугъ, въ виду новаго, свѣжаго дарованія былъ забытъ. Московская публика оцѣнила талантъ Сандунова, а тогдашняя публика была далека отъ того разнокалибернаго, съ сомнительнымъ эстетическимъ образованіемъ, состава зрителей, которые теперь задаютъ тонъ театральной залѣ. Медоксовъ театръ имѣлъ два необходимыя условія для процвѣтанія театральнаго дѣла. У него былъ, во-первыхъ, художественный, понимающій дѣло директоръ, а затѣмъ, была и художественная публика. Ближайшія къ оркестру мѣста, табуреты, были всегда заняты театральными завсегдатаями, лицами просвѣщеннѣйшими въ тогдашней Москвѣ, изъ которыхъ многія имѣли свои театры и не на словахъ только любили и -- что еще важнѣе -- понимали искусство. Только ихъ просвѣщенный приговоръ и цѣнился актерами. Въ театрѣ, такимъ образомъ, создавалась особая, художественная атмосфера; изящество, вкусъ, пониманіе какъ-то сами собой прививались исполнителямъ. Необходимо замѣтить при этомъ, что спектаклей было не болѣе 75 въ годъ, что давало возможность тщательно срепетовать пьесу, такъ что спектакль при дѣльныхъ замѣчаніяхъ просвѣщенныхъ любителей театра, при такомъ руководителѣ, какъ Медоксъ, проходилъ что называется? безъ сучка и задоринки. Обаяніе художественной атмосферы, окружавшей Медоксовъ театръ. осталось за нимъ даже въ пору его упадка, и московскіе старожилы до поздней старости не могли безъ увлеченія вспоминать о Медоксѣ и его актерахъ, Померанцевыхъ, Шушеринѣ и Сандуновѣ.
   Быстро промелькнули для Сандунова первые 7--8 лѣтъ его московской жизни. Между 1783--1786 гг. пріѣхалъ въ Москву предсѣдатель учрежденнаго въ 1783 г. въ Петербургѣ особаго театральнаго комитета, А. В. Олсуфьевъ. Онъ, конечно, не преминулъ побывать въ Петровскомъ театрѣ и до того плѣнился игрой Сандунова, что предложилъ ему перейти на придворный театръ. Въ половинѣ восьмидесятыхъ годовъ Сандуновъ сдѣлался, такимъ образомъ, артистомъ петербургскаго придворнаго театра.
   Въ Петербургѣ онъ наслѣдовалъ уже не Базилевичу, а знаменитому Шумскому, украинцу изъ цирюльниковъ, у котораго природный комизмъ и юморъ его родной Малороссіи были ключемъ. Но Шумскій уже старѣлся, а Сандуновъ былъ въ полномъ разцвѣтѣ таланта, и соперничество не оказалось ему страшно. Его скоро полюбили, и даже самые недостатки его, какъ актера, -- склонность къ скабрезнымъ намекамъ и сальностямъ -- нашли себѣ поклонниковъ. Впрочемъ, недостатокъ этотъ и развился лишь благодаря современному репертуару, именно подъ вліяніемъ только что зарождавшейся тогда въ Петербургѣ комической оперы, перенесенной къ намъ съ итальянской сцены.
   Историкъ литературы и театра не обойдетъ молчаніемъ этого вліянія, мало-по-малу растлившаго добрую нравственность русскаго театра. Стоило только положить начало, а тамъ русскіе авторы, видя успѣхъ пошлаго и скабрезнаго итальянскаго буффонства, стали сами играть на дурныхъ инстинктахъ публики и вводить въ свои пьесы грязные намеки и двусмысленныя остроты -- "гнилыя слова", какъ говаривали наши предки. Особенно прославился въ этомъ отношеніи Клушинъ, авторъ нѣсколькихъ комедій и издатель "Зрителя". Строгіе ревнители доброй нравственности напрасно вооружались противъ "безстыдства", напрасно обрушивались на оперу, какъ на "развратительницу цѣломудрія русскаго театра", говоря, что она "чувственной потѣхой глазъ и ушей отвлекла отъ благородныхъ наслажденій ума и сердца драматическаго театра":-- новое теченіе трудно было остановить. Намъ, привыкшимъ къ наглому безстыдству современной оперетки, кажутся преувеличенными эти нападки на скабрезность старинныхъ русскихъ комедій, хотя бы Клушина, но вспомнимъ, что то были лишь начатки развращающаго вліянія, которые уже не далѣе, какъ въ началѣ нынѣшняго столѣтія дали такіе плоды, что вызвали печатный протестъ со стороны многихъ зрителей {Одинъ изъ такихъ протестовъ былъ напечатанъ въ "Сѣверн. Вѣстникѣ" за 1804 г.}. Къ сожалѣнію, Сандуновъ былъ изъ числа тѣхъ актеровъ, которые болѣе всего подчинились новому теченію, Онъ и его подражатель, Сторожевъ, по словамъ князя Шаховскаго, "объясняли зрителямъ взглядомъ, усмѣшкою и даже жестами грязную замысловатость авторовъ и свою собственную, и принудили дирекцію употребить строгія мѣры для удержанія ихъ послѣдователей отъ такого безчиннаго промысла рукоплесканій" {Лѣт. рус. театра кн. Шаховскаго. "Реперт." 1840 г. No 2, стр. 9.}. Эта черта -- единственная, набрасывающая на Сандунова-актера извѣстную тѣнь, и, конечно, одно стороннее вліяніе не могло бы ее образовать, если бы для нея не нашлось благопріятной почвы въ самой природѣ Сандунова. Можно сказать вообще, что какимъ видѣли его зрители на сценѣ, такимъ былъ онъ и въ жизни. Играя роли развращенныхъ плутовъ-слугъ, помогающихъ любовнымъ шашнямъ своихъ господъ и обманывающихъ ихъ отцовъ, онъ самъ обладалъ всѣми типическими чертами этихъ персонажей -- бойкимъ, веселымъ складомъ ума, неистощимой изобрѣтательностью, хитростью, граничившей съ плутовствомъ.
   Сандуновъ всегда не прочь былъ поволокитничать. Его бойкій умъ и красивая, оригинальная наружность доставили ему много побѣдъ и въ Москвѣ, и въ Петербургѣ. Но насталъ чередъ и ему полюбить. Въ петербургской театральной школѣ воспитывалась тогда новая, восходящая звѣзда только-что зародившейся русской оперы, граціозная, даровитая Лизанька Ѳедорова {Императрица послѣ ея перваго дебюта велѣла ей переименоваться въ Уранову по имени тогда только-что открытой новой кометы.}, любимица императрицы и истиный баловень публики. Лизанька, съ прекраснымъ, "чистымъ, какъ хрусталь, и звонкимъ, какъ золото", голосомъ, съ необыкновенной выразительностью игры и пѣнія, соединяла еще замѣчательную пріятность наружности. Ея большіе черные, "искрометные" глаза затронули не одно сердце, а задорная, обворожительно-плутоватая улыбка могла бы расшевелить самаго апатичнаго человѣка. Когда Лизанька впервые выступила на сценѣ 29 января 1790 г. {Записки Храповицкаго.} на эрмитажномъ театрѣ въ роли Амура въ "Діаниномъ древѣ" -- всѣ невольно сознались, что это былъ самъ Амуръ. Блестящіе гвардейцы, весь цвѣтъ высшей петербургской молодежи, старались плѣнить молодую дѣвушку и сулили ей горы золота, но помимо всѣхъ своихъ достоинствъ Лизанька была еще натурой неиспорченной, и напрасны остались посулы. Тогда къ прежнему названію прибавилось новое и Лизанька прослыла "Амуромъ, не пойманнымъ золотой сѣткой". Въ нее-то и влюбился Сандуновъ со всѣмъ пыломъ и страстью своей южной натуры. Пролазъ въ жизни, какъ и на сценѣ, онъ успѣлъ найти доступъ къ Лизанкѣ, и она полюбила его въ свою очередь всей силой первой любви. Рѣшено было, какъ только выпустятъ ее изъ школы, сейчасъ же повѣнчаться. Но прежде чѣмъ это случилось, молодымъ людямъ пришлось пройти еще черезъ цѣлый рядъ превратностей.
   Въ числѣ неудачныхъ обожателей Лизаньки былъ могущественный графъ Безбородко. Сластолюбивый, онъ въ то же время, какъ всѣ малороссы, былъ чрезвычайно упрямъ въ достиженіи своихъ цѣлей. Что только не дѣлалъ онъ, чтобъ склонить на свои предложенія молодую дѣвушку! Директоры театра -- ихъ было тогда двое -- Соймоновъ и Храповицкій -- держали его руку. Но Лизанька оставалась непреклонной. Узнавъ, что она любитъ Сандунова и ужъ рѣшила выйти за него замужъ, какъ только ее выпустятъ изъ школы, Соймоновъ и Храповицкій надумали избавиться отъ Сандунова и, замедливъ выпускъ Лизаньки, уволили его подъ какимъ-то предлогомъ отъ службы.
   10 января 1791 г. назначенъ былъ ему передъ отъѣздомъ въ Москву прощальный бенефисъ на городскомъ театрѣ. Давали комедію его пріятеля, Клушина "Смѣхъ и горе", въ которой Сандуновъ игралъ свою обычную роль плута-слуги, Семена. По упорству и мстительности Сандуновъ не уступалъ Безбородкѣ. Коса нашла на камень, и ничтожный актеръ задумалъ отмстить вельможѣ и его друзьямъ-директорамъ. Онъ упросилъ Клушйна придѣлать къ пьесѣ монологъ, гдѣ бы намеками разсказывалось о причинахъ его удаленія со сцены, о незаконныхъ дѣйствіяхъ дирекціи и Безбородки. Монологъ вышелъ чрезвычайно ѣдкимъ и желчнымъ, и когда Сандуновъ читалъ его, объясняя публикѣ, что съ прискорбіемъ разстается съ ней, по необходимости удаляясь со сцены, --
  
   "Гдѣ графы и бароны
   "Въ подарки тратятъ милліоны
   "И силу -- силою гнетуть", --
  
   публика, изъ которой многимъ, конечно, были извѣстны городскіе слухи, разразилась рукоплесканіями {"Пантеонъ", 1840 г., ч. 1, стр. 99--100.}. Ударъ былъ не въ бровь, а прямо въ глазъ. Но дирекція не оставила произведеннаго Сандуновымъ скандала безнаказанно: его, говорятъ, посадили подъ арестъ. Сандуновъ, однако, могъ похвастаться своей местью. Слухъ о происшествіи дошелъ до императрицы и директорамъ театра, особенно Храповицкому, который былъ ея ежедневнымъ докладчикомъ, порядкомъ досталось. Напрасно ея "умникъ" -- такъ называла Екатерина Храповицкаго -- старался себя выгородитъ, говорилъ о развратной жизни Сандунова, что онъ жилъ съ актрисой Михайловой... и, слюбясь съ матерью Лизы, хотѣлъ подъ видомъ женитьбы выманить ее изъ школы {Зап. Храповицкаго, подъ 12 янв. 1791 г.}. Императрица приняла сухо эти объясненія.
   Въ это время на эрмитажномъ театрѣ готовилась къ постановкѣ новая опера "Ѳедулъ съ дѣтьми". Въ ней Лизанька Уранова исполняла роль Дуняши и, между прочимъ, должна была пѣть знаменитую въ свое время арію: "Во селѣ, селѣ Покровскомъ", все содержаніе которой будто нарочно было написано по поводу домагательствъ Безбородки. Дуняша поетъ:
  
   "Приѣзжалъ ко мнѣ дѣтинка
   "Изъ Санктпитера сюда:
   "Онъ меня красну дѣвицу
   "Подговаривалъ съ собой;
   "Серебромъ меня дарилъ,
   "Онъ и золото сулилъ.
   "Поѣзжай со мной, Дуняша.
   "Поѣзжай, онъ говорилъ...."
  
   а Дуняша отвѣчаетъ:
  
   "Нѣтъ, сударикъ, не поѣду,
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   "Я совѣтую тебѣ
   "Имѣть равную себѣ;
   "Въ вашемъ городѣ обычай,
   "Я слыхала ото всѣхъ,
   "Что всѣхъ любите словами,
   "А на сердцѣ никого;
   "А у насъ-то вѣдь въ деревнѣ
   "Здѣсь прямая простота..."
  
   Можно представить, съ какой особенной выразительностью пропѣла Лизанька эту арію. Императрица была въ восхищеніи. Но каково было ея удивленіе, когда, по окончаніи аріи, ея любимица вдругъ упала на колѣна, вынула свернутую бумагу и, обратясь къ государынѣ, подала ей просьбу, Императрица приказала своему камердинеру тотчасъ же взять отъ нея просьбу и велѣла привести къ ней Лизаньку въ кабинетъ. Здѣсь на колѣняхъ передъ государыней молодая дѣвушка разсказала ей подробно о проискахъ Безбородки и дирекціи. Императрица давно уже замѣчала что-то неладное въ отношеніи дирекціи къ ея любимицѣ. Еще послѣ перваго ея дебюта: съ "Діаниномъ древѣ" она сказала Храповицкому: "pourquoi les empêcher de se marier" {Зап. Храповицкаго, подъ 30 янв. 1790 г.}, очевидно разумѣя замужество съ Сандуновымъ, потомъ съ удивленіемъ видѣла нападки на Лизаньку; наконецъ, увольненіе Сандунова и теперешняя просьба молодой дѣвушки открыли ей все дѣло. Она чрезвычайно разгнѣвалась. Соймоновъ и Храповицкій были смѣщены. Судьбу же Лизаньки императрица взялась устроить сама.
   14 февраля Лизанька и Сандуновъ были обвѣнчаны въ малой придворной церкви {Зап. Храповицкаго.}. Екатерина сама заботилась о своей любимицѣ, сдѣлала ей богатое приданое, дала прекрасный гардеробъ и брилліанты и, наконецъ, какъ бы въ довершеніе своихъ милостей, подарила ее, какъ разсказываетъ со словъ С. Н. Глинки, Кони -- словомъ любви и благоволенія монаршаго: когда Лизаньку одѣвали, ей услуживали всѣ ея подруги по сценѣ и пѣли ей хоромъ свадебную пѣсню, которую до того времени никто не слыхалъ:
  
   "Какъ красавица одѣвалася.
   "Одѣвалася, снаряжалася
   "Дай милаго друга,
   "Жданнаго супруга, --
             "Всѣ подружки
             "Другъ отъ дружки.
   "Ей старались угождать.
   "Красавицу снаряжать!
             "За любовь, за ласку --
   "Та поясъ несетъ,
   "Та несетъ подвязку,
   "Та кольцо даетъ.
             "Всѣ подружки.
             "Другъ отъ дружки.
   "Угождать старались ей
   "За доброе сердце;
   "А доброе сердце
   "Намъ милѣй всего!"
  
   Начальные стихи этой пѣсни поетъ хоръ во второмъ дѣйствіи оперы "Февей", сочиненной императрицей. Но кто написалъ остальные стихи, никто не зналъ. Только на другое утро, когда Лиза стала открывать сундуки съ своимъ приданымъ, она нашла въ первомъ изъ нихъ сверху эту пѣсню, а подъ пѣснью стояло: "Екатерина II". Этотъ высшій знакъ милости императрицы тщательно хранился въ семействѣ Сандуновыхъ {"Пантеонъ", 1840 г., ч. I, стр. 98--99.}.
   Спустя нѣсколько дней послѣ свадьбы, на театрѣ шла передѣланная Дмитревскимъ съ итальянскаго опера "Рѣдкая вещь" (Cosa rara). Лизанька, теперь уже Елисавета Семеновна Сандунова, играла въ ней роль Гиты. Здѣсь ей приходится пѣть арію, еще болѣе подходившую къ ея исторіи съ Безбородкой, чѣмъ даже пѣсня: "Во селѣ, селѣ Покровскомъ". Театръ былъ полонъ публики; между зрителями въ крайней ложѣ къ сценѣ сидѣлъ Безбородко. Лукавая Лизанька не выдержала, чтобъ не воспользоваться случаемъ къ отместкѣ ему и, когда дѣло дошло до ея главной аріи, она ловко выдвинула изъ своего радикюля кошелекъ съ деньгами, подошла къ рампѣ и, поднявъ руку съ кошелькомъ, обратившись прямо къ ложѣ Безбородки, устремила на него свои лукавые, смѣющіеся глаза и насмѣшливо запѣла:
  
   "Престаньте льститься ложно,
   "И мыслить такъ безбожно,
   "Что деньгами возможно
   "Въ любовь къ себѣ склонить.
   "Намъ нужно не богатство,
   "Но младость и пріятство...
   "Еще что-то такое, --
  
   тутъ она сдѣлала значительное фермато и задорно продолжала, --
  
   "Что можетъ насъ прельщать,
   "Что можетъ уловлять".
  
   Весь театръ захлопалъ этой остроумной и забавной выходкѣ своей любимицы. Всѣ знали исторію съ Безбородкой и невольно обратили глаза къ его ложѣ. Но Безбородко не смутился и самъ же усиленно хлопалъ и требовалъ повторенія аріи. На другой день Лизанька получила отъ него богатый подарокъ -- шкатулку, полную брилліантовъ {Этотъ случай далъ поводъ Арапову написать свой водевиль "Лизанька" изданный въ 1858 г. Къ нему приложенъ портретъ Сандуновой.}.
   Однако, Сандуновы сочли болѣе благоразумнымъ уѣхать изъ Петербурга. Испросивъ разрѣшенія у императрицы и получивъ отъ нея щедрое единовременное вознагражденіе, въ концѣ 1791 г., Сандуновъ со своей молодой женой отправился въ Москву. Первымъ дѣломъ его по пріѣздѣ было пожертвовать подаренныя Безбородкой драгоцѣнности сиротамъ Воспитательнаго дома -- поступокъ, рисующій Силу Николаевича съ той стороны, съ которой онъ всего менѣе извѣстенъ.
   Съ распростертыми объятіями приняли москвичи молодую талантливую чету. Блестящій актерскій талантъ Саидунова, его занимательность въ обществѣ, были памятны всѣмъ, а слухъ о необыкновенномъ голосѣ и прекрасной наружности его молодой жены давно уже носился по Москвѣ. Медоксу пріѣздъ Сандуновыхъ оказался особенно на руку. Дѣла его театра къ тому времени явно разстроивались. Онъ, что называется, "зарвался" въ своей антрепренерской дѣятельности, не соразмѣривъ потребностей публики съ количествомъ тогдашнихъ московскихъ увеселеній. При сравнительной малочисленности театральной публики, въ Москвѣ, кромѣ Петровскаго театра и лѣтняго театра въ воксалѣ, также выстроеннаго Медоксомъ, было еще около двадцати частныхъ домашнихъ театровъ, гдѣ привѣтливыми хозяевами предлагалось даровое наслажденіе зрѣлищами. При такихъ условіяхъ слѣдовало тщательно уберегаться отъ излишнихъ расходовъ. Медоксъ не удержался и вошелъ въ неоплатные долги. Сандуновы, конечно, не могли поправить его дѣла окончательно, но могли привлечь публику, поднять интересъ къ театру, а Медоксу было хорошо и это {Біографъ Сандуновой, Р. М. Зотовъ, сообщаетъ, будто бы Сандунова появилась на Московскомъ театрѣ только 1798 году, оставаясь до того времени безъ дѣла, ибо только въ 1798 году Медоксъ завелъ у себя оперу. Но Сандунова играла и въ драмѣ; да и оперы давались на московскомъ театрѣ задолго до 1798 года. Первая опера "Перерожденіе", игранная на Медоксовомъ театрѣ, шла 8-го января 1777 года. Интересное замѣчаніе объ этомъ спектаклѣ находимъ въ "Драм. Словарѣ 1787 года" (стр. 105--106): "Прежде сей оперы, читаемъ здѣсь, никакихъ еще оперъ на Московскомъ театрѣ не играли, и не прежде оную играть рѣшились, какъ испрося у публяки позволеніе сдѣланнымъ особливо на сей случай разговоромъ между большею комедіею и сей оперой". Публикѣ новинка понравилась и ей аплодировали.-- Вообще хронологическія свѣдѣнія сообщаемыя Р. М. Зотовымъ о Сандуновой, сомнительны. По его словамъ, она пробыла на петербургской сценѣ около 3 лѣтъ, считая начало службы со дня ея выпуска, 18-го марта 1791 года, и кончая 3-го мая 1794 года, когда она была уволена. Но рѣшительно всѣ остальныя свидѣтельства согласны въ томъ, что Сандуновы уѣхали въ Москву, недолгое время спустя послѣ свадьбы, приблизительно въ концѣ 1791 года.}.
   Въ талантѣ Сандунова было что-то рѣшительно увлекающее, и это оттого, что онъ самъ, играя, увлекался до такой степени, что не видѣлъ театральной залы: передъ нимъ были только лица, его окружавшія. Онъ именно "входилъ" въ свою роль, воплощался въ изображаемый характеръ. Дарованіе его нельзя назвать слишкомъ обширнымъ -- онъ былъ только комикомъ и даже въ этомъ объемѣ игралъ преимущественно только слугъ да подъячихъ -- но въ этихъ предѣлахъ онъ былъ само совершенство. Когда, бывало, онъ выйдетъ на сцену, юркій, живой и "подвижный, какъ ртуть", небольшого роста, но прекрасно сложенный, съ своими маленькими, прищуренными глазами, изъ которыхъ "такъ и сверкали язвительныя молніи", -- онъ сразу приковывалъ къ себѣ всеобщее вниманіе и мастерски умѣлъ даже одной внѣшностью своей дать зрителямъ понятіе о характерѣ изображаемаго лица. Булгаринъ, который видѣлъ его въ "Скапиновыхъ обманахъ", въ 1805--1806 гг., когда Сандуновъ съ женой пріѣзжалъ на гастроли въ Петербургъ, говоритъ, что, не смотря на немолодыя уже лѣта, въ немъ сохранилась и тогда еще живость юности. Такъ Скапина не играли и въ самомъ Парижѣ. "Лишь только вышелъ онъ на сцену, пишетъ Булгаринъ, оглянулся, потеръ руки и пожалъ плечами -- то, не сказавъ еще ни слова, уже характеризовалъ свою роль. Нельзя было не догадаться, что этотъ Скапинъ плутъ. Какія интонаціи въ голосѣ, какая естественность въ движеніяхъ, что за плутовскіе взгляды и ухватки! Мольеръ расцѣловалъ бы нашего Скапина, еслибъ даже и не понималъ по-русски" {"Пантеонъ", 1840 г., No 1, стр. 81--82.}. Остроты, колкости, сатирическія выходки, которыми пересыпаны роли слугъ въ старинныхъ русскихъ комедіяхъ, выходили у него какъ-то особенно ловко, точно создавались именно въ данную минуту, конечно, оттого, что Сандуновъ самъ былъ чрезвычайно остроуменъ и колокъ. Хитрость и плутовство воспроизводились имъ неподражаемо: "онъ высматривалъ -- говорятъ -- каждое движеніе того, съ кѣмъ говорилъ и, казалось, проникалъ его насквозь". Веселость же его исполненія была заразительна и быстро сообщалась зрителямъ. Надо было посмотрѣть на него, когда онъ игралъ вмѣстѣ съ молодой, лукавой и живой Полянской {Актриса Медоксова театра. Ее хвалилъ самъ Карамзинъ въ своемъ "Moсковскомъ Журналѣ".} -- онъ въ роли пронырливаго слуги, она въ роли хитрой служанки -- это былъ дуэтъ поистинѣ виртуозный. "Видѣть ихъ вмѣстѣ на сценѣ было истинное наслажденіе, -- разсказываетъ С. Н. Глинка.-- Какъ живо обмѣнивали они взоры, жесты и слова! Какъ ловко родилась у нихъ каждая сцена! Точно какъ будто они были другъ для друга рождены! {"Пантеонъ", 1840 г., ч. I, стр. 96.} Сандуновъ на сценѣ былъ всегда въ движеніи, "разсыпался мелкимъ бѣсомъ" и чувствовалъ себя совсѣмъ, какъ дома. Оттого игра его носила какой-то особенный отпечатокъ cилы, смѣлости, своего рода щегольства. Когда въ княжнинскомъ "хвастунѣ" онъ игралъ Полиста, слугу, переодѣвающагося въ барина, его манеры были такъ ловки, такъ увѣренны и красивы, что тогдашніе франты старались перенять у него искусство держать себя въ обществѣ. Что касается до ролей подъячихъ, то развѣ одинъ Шумскій могъ съ нимъ здѣсь посоперничать. Жихаревъ, видѣвшій его въ роли Клима Гаврилыча въ "Рекрутскомъ наборѣ", нѣкогда знаменитой драмѣ Илыша, говоритъ, что "это былъ настоящій подъячій съ приписью". Самый типъ подъячаго въ то время уже не существовалъ, и молодое поколѣніе невольно видѣло въ немъ извѣстную каррикатурность, но страсть къ сутяжничеству, къ ябедѣ передавалась Сандуновымъ удивительно. И замѣчательно то, что, не смотря на все однообразіе всѣхъ этихъ плутовъ-слугъ и крючковъ-подъячихъ, Сандуновъ умѣлъ каждому изъ нихъ придать особыя, индивидуальныя черты, видоизмѣнять одинъ и тотъ же типъ. Гримъ онъ былъ превосходный и въ этомъ отношеніи; по словамъ Жихарева, онъ являлся совершеннымъ Протеемъ. Въ началѣ восьмисотыхъ годовъ давалась комедія "Алхимистъ", гдѣ Сандунову приходилось являться въ семи разныхъ персонажахъ, изъ молодого румянаго парня, онъ превращался въ дряхлаго старика, изъ мущины въ женщину, и зрители удивлялись до какой неузнаваемости доходили у него эти превращенія {"Отеч. Зап.", 1855 г., No 4, стр. 380.}. Игра артиста всегда была нова, смѣла и оригинальна. Здѣсь будетъ умѣстно привести одинъ случай изъ его сценической практики, гдѣ своеобразныя черты его и какъ актера и какъ человѣка сказались особенно ясно.
   Въ одинъ изъ своихъ бенефисовъ, онъ вздумалъ поставить одну изъ лучшихъ старинныхъ оперъ "Рауль Сиръ де Креки", при чемъ самъ взялъ на себя роль тюремщика. Надо знать, что щедро надѣленный отъ Бога талантами всякаго рода, Сандуновъ не имѣлъ одного -- способности къ музыкѣ: у него не было ни достаточнаго для пѣнія голоса, ни даже музыкальнаго слуха, а между тѣмъ въ оперѣ ему приходилось пѣть. Понятно, что всѣ любопытствовали знать, какъ онъ справится съ своей ролью. Театръ. какъ впрочемъ въ большинствѣ его бенефисовъ, былъ набитъ биткомъ. "Лишь только Сандуновъ вышелъ -- разсказываетъ (со словъ С. Н. Глинки) Кони -- его привѣтствовали тремя залпами рукоплесканій. Но едва онъ затянулъ первую свою арію:
  
   "Лишь взойдетъ заря багряная
   "Въ гости къ бочкамъ я хожу" -- и пр.
  
   какъ весь театръ залился хохотомъ. Сандуновъ такъ перепуталъ слова и ноты, запѣлъ такъ въ разладъ съ музыкой, что оркестръ остановился. Но смѣлый Сандуновъ, не смутившись ни мало, допѣлъ свою арію безъ музыки и, наконецъ, подойдя къ оркестру, сказалъ публикѣ какъ бы по секрету:
  
   "Пусть себѣ театръ смѣется,
   "Что успѣлъ пѣвца поддѣть:
   "Сандуновъ -- самъ признается,
   "Что плохой онъ мастеръ пѣть".
  
   Театръ загремѣлъ отъ браво и рукоплесканій. Никогда еще оперный пѣвецъ не имѣлъ столь блистательнаго успѣха, какъ Сандуновъ въ эту минуту" {"Пантеонъ", 1840 г., ч. I. стр. 97.}. На завтра экспромтъ актера облетѣлъ всю Москву. Публика любитъ находчивость и остроуміе: вотъ причина особаго успѣха Сандунова, особаго расположенія къ нему публики. Онъ умѣлъ создать между собой и зрительной залой невидимую связь: поддерживали эту связь не только игра его, но и обаяніе его личности, его сатирическаго ума.
   Въ обществѣ Сандунова любили такъ же, какъ и на сценѣ, и онъ былъ принятъ въ лучшихъ домахъ Москвы и Петербурга. "Бойкій талантъ, ума -- палата, языкъ -- бритва", -- таково было о немъ ходячее мнѣніе. И оно было вѣрно. Многими чертами своего характера Сандуновъ, по справедливому замѣчанію Кони? сходился съ Бомарше: такая же склонность къ интриганству, такая же неуживчивость, тотъ же сатирическій складъ ума быстраго, проницательнаго, та же язвительная колкость. Остроуміе Сандунова не знало пощады никому: въ кого бы ни мѣтила его острота -- въ отца ли, друга ли, начальника -- ему было безразлично: остроты срывались у него съ языка сами собой, невольно. "Какъ-то разъ, -- читаемъ въ запискахъ одного современника, -- Сандуновъ, повстрѣчавшись на вечеринкѣ съ братомъ своимъ, Н. Н., извѣстнымъ переводчикомъ Шиллеровыхъ "Разбойниковъ" и сенатскимъ оберъ" секретаремъ, такимъ же острякомъ, какъ и онъ самъ, они о чемъ-то заспорили; а какъ братья ни за что не упустятъ случая поподчивать другъ друга сарказмами, то H. H. въ пылу спора и сказалъ брату. "Тутъ, сударь. и толковать нечего: вашу братью всякій можетъ видѣть за рубль!" -- Правда, отвѣтилъ актеръ, за то вашей братіи безъ красненькой и не увидишь", Остро!-- замѣчаетъ разсказчикъ, однакожъ въ отношеніи къ H. H. несправедливо"... {"Зап. современника". изд. 1859 г., стр. 104. То же самое съ незначительными варіантами разсказываетъ князь П. А. Вяземскій въ своей "Записной книжкѣ". "Русск. Архивъ", 1873 г., кн. 2, стр. 1987.} Позднѣйшіе факты показали, что острота была справедлива: тѣмъ болѣе она должна была уколоть.
   Не всякому, конечно, были пріятны такія остроты. Оттого Сандунова, хоть любили въ обществѣ, но и побаивались. Сколько непріятныхъ столкновеній доставило ему его остроуміе. Впрочемъ, непріятности были ему не почемъ. Онъ умѣлъ ихъ отразить! Это былъ человѣкъ чрезвычайно неуживчивый: гдѣ онъ ни являлся, непремѣнно затѣвалъ какую-нибудь интригу. Чуть ли не по его иниціативѣ въ средѣ артистовъ Медокса явилась мысль за плохимъ веденіемъ дѣлъ директоромъ взять театръ въ свои руки. Главнымъ двигателемъ возникшихъ раздоровъ во всякомъ случаѣ былъ Сандуновъ. "Однажды" -- разсказываетъ въ своихъ запискахъ С. Н. Глинка -- "ко мнѣ прискакали въ лефортовскія казармы, гдѣ тогда стоялъ нашъ полкъ, Сандуновъ и Плавильщиковъ. Оба были впопыхахъ, оба перебивали другъ друга. "Сергѣй Николаевичъ!" -- сказалъ мнѣ Сандуновъ, -- "мы пришли отъ имени всѣхъ нашихъ товарищей убѣждать васъ, чтобы вы прекратили всѣ ваши сношенія съ Медоксомъ. Стыдно намъ, русскимъ, зависѣть отъ иностранца. Мы намѣрены взять театръ на свой отчетъ: вы нашъ, не такъ ли?" Надо замѣтить, что я былъ тогда театральнымъ авторомъ, писалъ пьесы, прологи и переводилъ оперы для Большого театра. Зная, что трагикъ Шушеринъ, Калиграфова и нѣкоторые изъ его товарищей не расположены къ Сандунову и женѣ его, я отъ этой размолвки предвидѣлъ опасность для театра. Я старался ихъ успокоить и сказалъ: "Вы не собьете Медокса, а только сами перессоритесь и разбредетесь въ разныя стороны..." {"Пантеонъ", 1840 г. ч. I. стр. 101.} Однако, въ 1799 г. актеры все-таки обратились съ своей просьбой къ начальству, прося отдать имъ театръ на откупъ и обѣщая представить за себя поручителей. Но ихъ желаніе не было удовлетворено. Для управленія театромъ учредили особый комитетъ, а послѣ пожара Петровскаго театра въ 1805 г., театръ московскій перешелъ въ вѣденіе казны. Неуживчивость Сандунова давала, однако, себя знать и послѣ смѣны Медокса. Жихаревъ сообщаетъ уже въ 1807 году о непріятностяхъ въ московскихъ театрахъ и замѣчаетъ:-- "говорятъ, что Сила Сандуновъ игралъ не послѣднюю роль во всей этой несогласицѣ" {"Отеч. Зап.", 1855 г., No 8, стр. 394--395.}. Въ восьмисотыхъ годахъ, когда Сандуновъ занималъ мѣсто режиссера, она высказалась еще рѣзче: вмѣсто того, чтобъ тщательно охранять труппу отъ всякаго интриганства, онъ, интригуя самъ, вызывалъ собою явное недовольство, не смотря на то, что по своимъ знаніямъ и опытности могъ бы быть прекраснымъ режиссеромъ.

[]

   Разсказываютъ одинъ случай изъ его режиссерской практики, когда ему удалось открыть дарованіе въ одной молодой, неопытной актрисѣ, Лисицыной, впослѣдствіи, по словамъ Арапова, "съ честью отслужившей свое время Русской Таліи". Случилось такъ, что незадолго до бенефиса Сандунова одна изъ первыхъ московскихъ актрисъ, Померанцева была внезапно на сценѣ поражена ударомъ, играя роль Ратимы въ первой части нѣкогда излюбленной русской публикой оперы "Русалка". Между тѣмъ, въ бенефисъ Сандунова была назначена вторая часть той же оперы "Русалка", гдѣ Померанцева также должна была участвовать. Сила Николаевичъ не зналъ что дѣлать, но обычная расторопность выручила его и на этотъ разъ. Онъ остановилъ свое вниманіе на Лисицыной, "убѣдилъ ее выучить роль, самъ прочиталъ съ ней нѣсколько разъ и въ день спектакля, какъ она сама впослѣдствіи разсказывала, разрисовалъ дебютанткѣ лицо сухими красками такъ, что она долго плакала отъ боли и, когда надѣла костюмъ. то ея сестра и другіе товарищи приняли ее за Померанцеву и съ участіемъ разспрашивали о состояніи ея здоровья. Лисицына роль свою выдержала мастерски и стала съ тѣхъ поръ любимицей публики" {"Драм. Альбомъ". стр. LIII--LIV.}. Свидѣтельствуя о большомъ искусствѣ Сандунова въ гримировкѣ, этотъ случай обличаетъ все тѣ же обычныя свойства его характера -- рѣшительность и находчивость, придававшую особый отпечатокъ его уму и характеру, въ значительной степени смягчавшій отрицательныя качества нашего актера.
   Эти качества на первый взглядъ оставляютъ какъ бы въ тѣни его хорошія свойства. Но несомнѣнно, что въ природѣ Сандунова была извѣстнаго рода мягкость души, даже нѣжность. Вспомнимъ хотъ бы поступокъ его съ брилліантами Безбородки. Не всякій поступилъ бы такимъ образомъ. Его отношенія къ матери обнаруживаютъ въ немъ нѣжнаго сына. Когда въ 1815 г. она умерла, онъ былъ искренно огорченъ и поставилъ ей на Лазаревскомъ кладбищѣ въ Москвѣ изящный и оригинальный памятникъ, сохранившійся до сихъ поръ. На чугунномъ возглавіи возвышается чугунный же крестъ, вокругъ котораго обвилась длинная змѣя. На памятникѣ, сооруженномъ въ 1817 г. вылиты дни рожденія и смерти отца и матери Сандунова, а на передней сторонѣ надпись: "отцу и матери отъ сына".
   Вообще Сандуновъ можетъ служить прекраснымъ образцомъ художнической натуры. Это была натура живая, воспріимчивая, чрезвычайно чуткая. Какъ всѣ актеры, онъ отличался очень развитымъ самолюбіемъ, къ которому присоединялась еще гордость своимъ происхожденіемъ будто бы отъ древнихъ грузинскихъ владѣтелей. Самолюбіе предполагаетъ само собой излишнюю обидчивость. Сандуновъ ревниво оберегалъ свою славу и сколько колкостей, эпиграммъ. иной разъ очень дерзкихъ, сыпалось на того, кто думалъ его задѣть. Чуткій къ диссонансамъ, онъ, вообще, все воспринималъ очень сильно. отдавался весь тому или другому впечатлѣнію, но ему было чуждо постоянство: встрѣчалось новое явленіе, его поражавшее, и онъ, забывая свое увлеченіе прежнимъ, увлекался вновь и столь же сильно. Можно ли было себѣ вообразить страсть болѣе пылкую, чѣмъ та, которую онъ питалъ къ своей женѣ передъ свадьбой. И что же? Прошло 15 лѣтъ съ ихъ замужества и супруги разошлись навсегда. Едва ли въ этомъ не виноватъ именно Сандуновъ. Онъ велъ, говорятъ, разгульную жизни и бывали даже случаи. когда доходилъ до того, что билъ свою жену. Однажды, убѣгая отъ побоевъ мужа, Елисавета Семеновна оступилась и повредила себѣ ногу {Біографія Сандуновой P. М Зотова. "Реперт.". 1842 г. кн. XII, стр. 10.}. Небольшая хромота осталась на всю ея жизнь, хотя она и умѣла скрывать ее на сценѣ. Характеренъ отзывъ Сандунова о женѣ въ 1805 г. Послѣ пожара Петровскаго театра, всѣ актеры остались безъ дѣла и многіе безъ куска хлѣба. Зашелъ какъ-то разговоръ объ ихъ положеніи. Сандуновъ ввернулъ и свое словечко, что, если кого надо жалѣть, такъ актеровъ, а актрисъ не стоитъ: онѣ имѣютъ свои рессурсы. Одинъ изъ собесѣдниковъ замѣтилъ, что его жена.также актриса. "Такъ что жъ?" -- возразилъ Сандуновъ -- "жена сама по себѣ, а актриса сама по себѣ: два амплуа -- и мужъ не въ убыткѣ" {"Зап. современника". Изд. 1859 г. стр. 186.}. Одной изъ причинъ раздора между супругами явились... бани, "сандуновскія", какъ ихъ и теперь зовутъ въ Москвѣ {Вани эти находятся на углу Неглиннаго проѣзда и такъ называемаго Сандуновскаго переулка.}. Сандуновъ выстроилъ ихъ на общій съ женою капиталъ, а записалъ на свое имя. Жена должна была прибѣгнуть къ посредничеству московскаго главнокомандующаго князя Ю. В. Долгорукаго. Дѣло кое-какъ уладилось. но доброе семейное согласіе было уже нарушено. Прошло еще около трехъ лѣтъ, и мужъ и жена разстались. Это совпало съ оставленіемъ Сандуновымъ службы.
   Какъ вся его жизнь носила на себѣ отпечатокъ своеобразности. такъ оригинально окончилъ онъ и свою актерскую карьеру. Это случилось совершенно неожиданно для публики, да и для самого Сандунова было рѣшеніемъ одной минуты. Въ началѣ 1810 года, въ свой бенефисъ, онъ объявилъ новую драму "Клодомира, или жрица Ирменсюлева храма". Все шло прекрасно; сборъ былъ полный. Вдругъ передъ самымъ началомъ спектакля заболѣваетъ актеръ Кондаковъ. Пришлось поставить другую старую пьесу, любимую москвичами драму Илыша "Семейство Старичковыхъ", гдѣ Сандуновъ былъ превосходенъ въ роли кляузника Грабилина. Передъ открытіемъ занавѣса актеръ Зловъ объявилъ о перемѣнѣ. Вдругъ послышались свистки изъ райка и изъ партера. Трудно было понять, къ кому они могутъ относиться, но дѣло объяснилось. Едва только вышелъ на сцену Сандуновъ, какъ свистки возобновились съ удвоенной силой. Для самолюбиваго актера это было ударомъ рѣшительнымъ. Онъ не смутился, но тутъ же сказалъ себѣ, что играетъ въ послѣдній разъ передъ публикой, которая такъ жестоко его обидѣла. Онъ тотчасъ же бросилъ на землю свои рукавицы, картузъ и палку, выступилъ впередъ и высказалъ все, что волновало его душу. Онъ доказывалъ всю несправедливость того униженія, которое заставила его перенести публика, говорилъ, что онъ не виноватъ въ перемѣнѣ спектакля и въ заключеніе сказалъ:-- "Пылкость, съ которою излились слова мои не есть слѣдствіе одной только раздраженной чувствительности; нѣтъ, это отголосокъ и обманувшейся надежды. Въ одну минуту я лишился всегдашняго, въ продолженіе 30 лѣтъ пріобрѣтеннаго благоволенія почтеннѣйшей публики. Потерять вниманіе партера..." Тутъ онъ произнесъ нѣсколько стиховъ, читанныхъ имъ за 20 лѣтъ передъ симъ, когда прощался онъ съ петербургской публикой и въ заключеніе просилъ дозволенія окончить роль свою. Послѣ всего этого, съ удивительнымъ равнодушіемъ Сандуновъ опять взялъ картузъ, рукавицы и палку и началъ свою роль: "о чемъ призадумался, любезный?" Изъ словъ его было ясно, что онъ играетъ въ послѣдній разъ, а между тѣмъ онъ игралъ такъ хорошо, съ такимъ совершенствомъ, что можно было думать, что онъ теперь только одушевился страстно къ своему искусству. Громъ рукоплесканій вызвала эта дивная игра. Въ отчетахъ о спектаклѣ журналисты съ негодованіемъ порицали свистуновъ. Но Сандуновъ сдержалъ свое слово: больше онъ не появился на сцену. {"Вѣстн. Европы", 1810 г., ч. 50, стр. 67--70. См. также въ восп. Полевого ("Репер.", 1840 г. т. I, стр. 7), у Арапова и др.}
   Не съ такою твердостью отнеслась къ свистамъ Сандунова. Ей надо было выйти въ слѣдовавшей за главной пьесой оперѣ Maтинскаго, "Гостиный дворъ". Видно было, что она очень волновалась. Мужъ въ своемъ обращеніи къ публикѣ говорилъ и за нее. Но она не рѣшилась оставить сцену. Это повело къ окончательному разрыву между супругами. Сандунова послѣ того еще тринадцать лѣтъ украшала своимъ присутствіемъ русскую сцену, продолжая плѣнять зрителей своей выразительной игрой и мастерскимъ пѣніемъ.
   Елисавета Семеновна была ученицей знаменитаго въ свое время Мартини, (игривая итальянская музыка котораго -- онъ былъ между прочимъ авторомъ "Діанина древа" и "Рѣдкой вещи" -- восторгала нашихъ прадѣдовъ) и Сарти, одного изъ ученѣйшихъ музыкантовъ прошлаго вѣка. При такихъ учителяхъ Сандунова имѣла полную возможность прекрасно разработать свои удивительныя природныя средства. Необыкновенно красивое и звонкое mezzo-soprano ея было чрезвычайно обширно. Въ партіи Царицы Ночи ("Волшебная флейта", Моцарта) ея головныя ноты доходили до верхняго mi, а въ "Cosi fan tutte", Моцарта, она брала нижнее sol {"Лѣт. рус. театра", стр. 108.}; значитъ діапазонъ ея голоса простирался почти до 3 октавъ -- явленіе очень рѣдкое. При такомъ голосѣ она еще обладала въ высшей степени выгодной наружностью и замѣчательнымъ драматическимъ талантомъ, развитымъ наставленіями ея учителя въ драматическомъ искусствѣ, Дмитревскаго.
   Тогдашняя русская опера имѣла мало общаго съ нынѣшней. Это было нѣчто среднее между оперой, какъ мы теперь ее понимаемъ, и драмой. Отъ опернаго артиста требовалось не одно только пѣніе, но и выразительная игра. Скажемъ больше: игра была важнѣе пѣнія. Въ оперѣ еще некали естественности и актеръ, не умѣвшій играть, какъ бы хорошо онъ не пѣлъ, едва ли бы могъ заслужить себѣ славу. Близость оперы къ драмѣ была причиной того, что драматическіе артисты участвовали и въ операхъ и наоборотъ. Сама Сандунова въ началѣ восьмисотыхъ годовъ прославилась исполненіемъ роли Лизы въ дѣлавшей тогда фуроръ драмѣ Илыша "Лиза или торжество благодарности", заимствованной изъ извѣстной повѣсти Карамзина. Записные петербургскіе театралы, говорятъ, нарочно пріѣзжали въ Москву, чтобы посмотрѣть на ея игру и сравнить съ петербургской исполнительницей этой роли А. Д. Каратыгиной {Восп. Макарова. "Рец. и пант." 1843 г. кн. 9, стр. 2.}.
   Выразительность игры, драматичность исполненія, выказавшаяся въ этой роли, были отличительнымъ свойствомъ Сандуновой и въ оперѣ. Когда она пѣла драматическую арію, сколько задушевности, нѣжности, когда нужно, грусти слышалосъ въ ея пѣніи и, наоборотъ, въ веселой пѣснѣ какъ много было живости, удальства, широкаго размаха, отличающаго русскія пѣсни. Сандунова, въ годы развитія своего таланта, не знала соперницъ ни среди русскихъ, ни среди европейскихъ пѣвицъ, съ которыми ей случалось пѣть {Забавный анекдотъ разсказываетъ князь П. А. Вяземскій о соперничествѣ Сандуновой съ Филисъ-Андріе. Тогдашніе театралы раздѣлялись на двѣ партіи: французскую и русскую. Къ послѣдней принадлежалъ, между прочимъ. нѣкто Гусятниковъ, человѣкъ зрѣлыхъ уже лѣтъ и очень скромный. "Когда пріѣхала въ Москву Филясъ-Андріе, русская театральная партія взволновалась отъ этого иноплеменнаго нашествія и вооружилась для защиты родного очага. Поклонникъ Сандуновой, Гусятниковъ сталъ во главѣ оборонительнаго отряда. Однажды пріѣзжаетъ онъ во французскій спектакль, садится въ первый рядъ креселъ, и только-что начинаетъ Филисъ рулады свой, онъ всенародно затыкаетъ себѣ уши, встаетъ съ креселъ и съ заткнутыми ушами торжественно проходятъ всю залу, кидая направо и налѣво взгляды презрѣнія и негодованія на недостойныхъ французолюбцевъ, какъ насъ тогда называли съ легкой руки Сергѣя Глинки, добраго и пламеннаго издателя "Русскаго Вѣстника". ("Р. Архивъ", 1873 г. кн. 2, стр. 1985--1986).}. Однимъ словомъ, "это былъ, по словамъ современниковъ, одинъ изъ тѣхъ народныхъ талантовъ, которыми Россія гордится".
   Въ Петербургѣ, въ началѣ своего сценическаго поприща Сандунова не успѣла еще выказать себя вполнѣ. Москва видѣла разцвѣтъ ея творческихъ силъ. Собственно говоря, въ ея время не существовало еще русской музыки. Но къ московскому періоду ея службы относятся уже первые зародыши ея въ сочиненіяхъ извѣстнаго капельмейстера, Катерины Альбертовича Кавоса. Его "Князь-Невидимка" , "Илья Муромецъ", "Сусанинъ" составили эпоху въ исторіи русской оперы, а русскія пѣсни его сочиненія распѣвались повсюду. Не смотря на итальянскую методу своего пѣнія, Сандунова была мастерица ихъ пѣть и производила ими рѣшительный фуроръ. Опера Малиновскаго "Старинныя святки", переполненная русскими національными мотивами, благодаря ей долго держалась на сценѣ. Москвичи ѣздили любоваться воспроизведеніемъ родной имъ старины, изображеніемъ житья-бытья старинныхъ бояръ русскихъ и святочныхъ забавъ ихъ дочерей, но больше всего привлекало ихъ пѣніе Сандуновой. Роль Настасьи-боярышни и затѣмъ Лесты въ "Днѣпровской русалкѣ", оп. въ 3-хъ д., переведенной съ нѣмецкаго Краснопольскимъ, были ея особеннымъ торжествомъ.
   "Русалка" въ восьмисотыхъ годахъ считалась любимѣйшимъ зрѣлищемъ. Это было что-то въ родѣ фееріи, гдѣ столь же привлекали богатыя декорацій, роскошные костюмы изъ настоящаго бархата, расшитые золотомъ, сколько и богатство легко запоминающихся и пріятныхъ мотивовъ. Пѣсни: "Приди въ чертогъ ко мнѣ златой", "Вы къ намъ вѣрность никогда", "Мущины, какъ мухи, къ намъ льнутъ", "По метлы", которую Сандунова пѣла, нарядившись въ крестьянскаго мальчика, сдѣлались на долго знаменитыми. Сандунова въ то время была уже не молода, фигура ея замѣтно пополнѣла, убавилось живости, но не смотря на все это, она сводила своей игрой съ ума всю Москву. "Я засталъ ее, -- пишетъ объ этомъ времени ея дѣятельности Н., А. Полевой, -- уже на концѣ ея сценическаго поприща, но она все еще восхищала насъ всѣхъ. Сандунова была артистка высокой степени, пѣвица съ необыкновеннымъ голосомъ и актриса съ мимикой превосходной. Лицо ея было и въ 1811 г. на сценѣ прекрасное, умное, выразительное, глаза живые и яркіе" {Восп. Полевого. "Реп.", 1840 г. ч. I, стр. 8.}. Молодежь, студенты были отъ нея безъ ума. Ей писали посланія, мадригалы, превозносили всевозможными способами. Разъ даже, во время представленія "Русалки", ей бросили на сцену экспромтъ:
  
   "Во всемъ равно ты тожъ мила,
   "Въ костюмѣ женщины разишь,
   "Мужчиной сердца отняла
   "И не хотя хвалbть велишь",
  
   Только немногіе, слишкомъ ужъ требовательные, театралы жаловались на недостатокъ въ Сандуновой-Русалкѣ молодости. За то, когда Сандунова играла роль Настасьи-боярышни въ "Старинныхъ святкахъ", всякое злорѣчіе смолкало окончательно. Въ этой роли артистка пережила лучшія минуты своей сценической жизни. Особенно памятны остались для публики два представленія этой оперы -- въ 1809 и въ 1812 годахъ.
   Въ 1809 году Сандуновой пришлось играть въ присутствіи императора Александра Павловича и пѣть здѣсь свое величаніе: "Слава, нашему царю, слава!" Зрители были уже заранѣе настроены утренними народными оваціями государю. Въ театрѣ эти оваціи возобновились, соединившись съ оваціями пѣвицѣ. Когда въ 8 часовъ государь явился въ театръ и, подойдя къ самому краю ложи, поклонился, -- все, что находилось въ театрѣ, разсказываетъ очевидецъ, отвѣтствовало ему громкимъ плескомъ и многократными восклицаніями: "ура!" Величаніе царя, всегда принимаемое съ громкими рукоплесканіями, произвело на этотъ разъ восхищеніе неописанное: въ ту минуту, когда Сандунова, приблизясь съ бокаломъ въ рукѣ къ самому краю сцены, запѣла: "Слава, нашему царю, слава!" -- всѣ сидѣвшіе въ креслахъ и въ ложахъ поднялись съ своихъ мѣстъ, обратились къ имgератору, поклонились ему и 1000 голосовъ воскликнули: "слава царю Александру!" Успѣхъ пѣвицы былъ громаденъ. но это было ничто въ сравненіи съ тѣмъ энтузіазмомъ публики, который она вызвала въ 1812 году {"Вѣстн. Европы", 1809 г., ч. XLVIII. No 24, стр. 344--345.}.
   Отечественная война оставила по себѣ незабвенную память и въ лѣтописяхъ театральныхъ. Общее возбужденіе патріотическаго чувства охватило собой и сцену. Малѣйшій намекъ на происходившія обстоятельства, незначительное въ другія времена выраженіе, вызывало восторгъ. Представленіе патріотическихъ пьесъ въ родѣ "Дмитрія Донскаго" Озерова, прерывалось безпрестанно рукоплесканіями. Когда, бывало, скажутъ
  
   "Разбитый ханъ бѣжитъ, Россія свобожденна",
  
   или начнетъ декламировать Яковлевъ свой знаменитый монологъ:
  
   "Языки вѣдайте: великъ россійскій Богъ!"
  
   стонъ стоялъ въ театрѣ. Зрители искали во всемъ примѣненія къ тогдашнимъ событіямъ и Сандуновой выпала честь принять участіе въ возбужденіи патріотическихъ чувствъ. Когда въ Москвѣ было получено одновременно извѣстіе о Клястицкомъ и Кобринскомъ сраженіяхъ, давали "Старинныя святки". Сандунова, -- разсказываетъ современникъ, -- по обыкновенію запѣла: "Слава Богу на небѣ, слава!" но когда всѣ ожидали продолженія, она вдругъ остановилась, подошла къ рампѣ и съ чувствомъ самого пламеннаго патріотизма возгласила:
  
   "Слава храброму Витгенштейну,
   "Поражавшему силы вражескія, слава!
   "Слава храброму генералу Тормасову,
   "Поборавшему супостата нашего, слава!"
  
   Театръ загремѣлъ и потрясся отъ рукоплесканій и воплей ура! Пѣвицу заставили три раза повторить эту выходку и три раза возобновляли восклицанія... Но Сандуновой оставалось произвести еще одно сильное впечатлѣніе. Во время аплодисментовъ она отступила нѣсколько къ серединѣ сцены, и когда всѣ ожидали по новому аккорду той же пѣсни, Сандунова опять подошла къ рампѣ, но на этотъ разъ походка ея была медленна, лицо печально. И вдругъ тихимъ и дрожащимъ голосомъ запѣла она:
  
   "Слава храброму генералу Кульневу,
   "Положившему животъ свой за отечество".
  
   На этотъ разъ весь театръ залился слезами, сама пѣвица заплакала и когда оглушительное фора! потребовало повторенія стиховъ, она отъ рыданій не въ состояніи была исполнить желанія публики {"Реп." 1842, XII, 7--8. См. также "Вѣст. Европы" 1812 г., ч. 64, стр. 230--231.}. Рѣдки на сценѣ минуты такого восторженнаго одушевленія и потомство должно сохранить о нихъ признательную память.
   Ровно черезъ мѣсяцъ послѣ этого спектакля -- онъ происходилъ 30-го іюля -- непріятель вступалъ уже въ Москву. Красивый Арбатскій театръ, всего нѣсколько лѣтъ какъ построенный, былъ однимъ изъ первыхъ зданій, погибшихъ въ пожарѣ. Актеры разбрелись кто куда изъ Москвы. Сандуновы, мужъ и жена, выѣхали въ разныя стороны. Сила Николаевичъ, кажется, долго упорствовалъ оставлять Москву. Переодѣтый въ крестьянскую сермягу, въ бородѣ, онъ бѣжалъ однимъ изъ послѣднихъ въ Сумы къ другу своему, А. А. Палицыну, переводчику "Новой Элоизы" Ж. Ж. Руссо. Все имущество его сдѣлалось жертвой пожара. Но онъ не жалѣлъ. "У меня уцѣлѣли, -- сказалъ онъ С. Н. Глинкѣ, -- двѣ вещи для меня самыя дорогія: мраморный бюстъ матушки-императрицы Екатерины и ея свадебная пѣсня. Она всегда у меня въ карманѣ, вотъ тутъ близь сердца. Съ этой пѣснью узналъ я свѣтъ -- съ нею и въ гробъ лягу!" {"Пантеонъ", 1840 г., ч. I, стр. 99.} Опять черта, свидѣтельствующая о томъ, что Сандуновъ умѣлъ хранить въ своей душѣ признательность за оказываемыя ему милости.
   Когда, послѣ французскаго нашествія, разсѣявшіеся въ разныя стороны москвичи стали собираться на свое пепелище, не въ пору было думать о театрѣ: тысячи семействъ были разорены; все обстраивалось, приводилось въ порядокъ. За множествомъ дѣла было не до удовольствій, и театръ открылся только черезъ два года, въ 1814 году. Пока же московскіе артисты отправились искать счастья въ Петербургъ. Зловъ, Мочаловъ, Лисицыны, Толченовъ, Соколовъ, дебютировали тамъ всѣ въ одно время, въ началѣ 1813 года. Въ числѣ ихъ была и Сандунова. 13 января она выступила въ своей любимой роли въ "Старинныхъ святкахъ", которыя шли на петербургской сценѣ въ первый разъ. Куплеты въ честь павшихъ воиновъ снова вызвали бурю рукоплесканій. Теперь то, что прежде само собой выливалось изъ души, было преднамѣренно, но тѣмъ не менѣе впечатлѣніе получилось сильное. Вслѣдъ затѣмъ Сандунова выступила и въ другихъ роляхъ. Въ только-что поставленномъ "Водовозѣ" Керубини она пѣла дуэтъ съ знаменитымъ Самойловымъ, и публика не могла наслушаться этого артистическаго пѣнія. Сандунова рѣшила остаться въ Петербургѣ и заявила о своемъ желаніи дирекціи. Та, конечно, охотно согласилась на ея предложенія {Интересныя свѣдѣнія о переходѣ Сандуновой на петербургскую сцену сообщаетъ г. Танѣевъ въ своей брошюрѣ "Изъ прошлаго Императорскихъ театровъ", вып. 1, стр. 48. Въ приводимомъ здѣсь докладѣ дирекціи комитету прекрасно рисуется значеніе Сандуновой для петербургской сцены: "Россійская оперная сцена, -- гласитъ этотъ докладъ, -- составляющая главный доходъ дирекціи, не можетъ оставаться въ своей силѣ безъ актера Злова и актрисы Сандуновой... Сумму на удовлетвореніе сихъ двухъ артистовъ безъ всякаго затрудненія можно наложить на статью сборовъ. который долженъ уменьшиться непремѣнно, ежели оперныя представленія лишатся дарованій Злова и Сандуновой". Сандунова просила себѣ жалованья въ 4,000 р. и чтобы по окончаніи контракта, заключеннаго на 3 года, ей было зачтено для пенсіи то время, которое она прослужила на частномъ театрѣ Медокса. Ея просьба была удовлетворена.}, и съ тѣхъ поръ она уже только изрѣдка, временами, наѣзжала въ Москву. Въ Петербургѣ прошли послѣднія десять лѣтъ ея артистической карьеры.
   Въ 1813 году ей было уже около сорока лѣтъ, если не полныхъ сорокъ, но обаяніе ея дивнаго таланта еще сохранилось. Тѣ, кто видѣлъ ее раньше, сожалѣли о прошломъ, но тѣ, кто не видѣлъ, удивлялись и безусловно восхищались ею. Ровесницѣ русской оперы, ей выпало на долю рѣдкое для пѣвицы счастье въ теченіе 33 лѣтъ пользоваться неизмѣннымъ расположеніемъ публики. Голосъ упадалъ, наконецъ совсѣмъ почти пропалъ, но метода пѣнія и драматическая игра все совершенствовались. Даже во второй половинѣ десятыхъ годовъ Сандунова могла еще соперничать съ только-что восходившимъ тогда дарованіемъ Нимфодоры Семеновой. Роль Деліи въ оперѣ "Весталка" была лучшимъ ея созданіемъ за это время.
   Какъ умная женщина, Сандунова съ лѣтами, однако, постепенно отказывалась отъ болѣе молодыхъ ролей, уступая ихъ новымъ актрисамъ; сама же стала переходить на пожилыя роли, комическія и драматическія, играя напр. въ водевилѣ Хмѣльницкаго "Новая шалость" старую арендаторшу, влюбленную въ молодого человѣка, который ее дурачитъ. Въ этомъ новомъ амплуа всего яснѣе стало, какъ много значилъ въ ея успѣхахъ, помимо необыкновеннаго голоса, актерскій талантъ; здѣсь пѣть почти не приходилось, а Сандунова попрежнему вызывала общее одобреніе. Очень важно одно обстоятельство, въ значительной мѣрѣ объясняющее ея успѣхи. До самой старости она не переставала учиться, развивать свое дарованіе, по мѣрѣ силъ приближаясь къ своему идеалу, а идеаломъ этимъ, какъ для ея мужа, такъ и для нея, была естественность исполненія. Когда Сандуновой уже въ послѣдніе годы пришлось играть роль жидовки въ оперѣ Семенова "Приключеніе въ еврейской корчмѣ", она нарочно отыскала какую-то жидовку изъ корчмы и долго брала у нея уроки {"Лѣт. рус. театра", стр. 251.}. Вѣрность и живость изображенія вышли поразительныя. Въ Сандуновой, какъ въ оперной пѣвицѣ, это стремленіе къ естественности особенно замѣчательно. Самый же способъ достиженія наибольшей правдивости исполненія она, такъ сказать, предвосхитила у Щепкина: тотъ также ставитъ главнымъ требованіемъ для актера изученіе самой жизни, наблюденіе дѣйствительности.
   1 января 1818 г. Сандунова получила пенсіонъ въ 4,000 p.; тѣмъ не менѣе она осталась на службѣ до 7 февраля 1823 года, когда наконецъ покинула сцену. 5 февраля 1823 г. состоялся ея прощальный бенефисъ, и затѣмъ она выѣхала въ Москву, гдѣ и провела остальные годы своей жизни {"Рус. Стар." 1880 г., No 10. "Еще жертва каверзъ кн. Шаховскаго, замѣчаетъ, описывая этотъ спектакль, А. Б. Каратыгинъ". Не знаемъ, насколько это вѣрно, но не мѣшаетъ припомнить, что Каратыгинъ имѣлъ зубъ на Шаховскаго.}. За все время своей артистической дѣятельности она исполнила, по своимъ собственнымъ словамъ, 232 роли и партіи. Цифра говоритъ за себя. Немногимъ удавалось такъ плодотворно потрудиться на поприщѣ русской оперы.
   Ко всѣмъ заслугамъ артистки надо прибавить еще одну. Ея артистической зоркости обязанъ отчасти русскій театръ талантомъ знаменитаго комика, В. И. Рязанцева. Въ одинъ изъ своихъ пріѣздовъ въ Москву, уже на склонѣ лѣтъ, ей пришло въ голову поставить "Титово милосердіе". Не было актера на роль Тита. Сандунова отправилась въ театральную школу и выбрала тамъ Рязанцева. "Вотъ мой Титъ!" -- воскликнула съ восторгомъ артистка, обнимая талантливаго юношу. Она не обманулась. Рязанцевъ исполнилъ свою партію превосходно, и съ тѣхъ поръ начались его блестящіе сценическіе успѣхи {"Рус. Стар." 1880 г., No 10, стр. 346. У Арапова ("Др. альб.", стр. LXXXV, -- тотъ же разсказъ, только дѣло идетъ не о "Титовѣ милосердіи", а o "Рѣдкой вещи").}.
   Какъ женщина, Сандунова производила то же чарующее впечатлѣніе, какъ и артистка. Ее всѣ любили: любили и товарищи, что такъ рѣдко въ театральномъ мірѣ, любили и знакомые. Гостепріимная, радушная, готовая всегда оказать помощь, въ обхожденіи ласковая и внимательная, безъ малѣйшей рисовки, она создавала вокругъ себя атмосферу чего-то мягкаго, нѣжнаго. успокоивающаго. "Какъ теперь гляжу, -- разсказываетъ свои впечатлѣнія Кони, знавшій артистку еще въ своемъ отрочествѣ, -- Сандунова была росту средняго и чрезвычайно стройна. Во всѣхъ ея движеніяхъ и въ осанкѣ высказывалось благородство и чувство собственнаго достоинства. Большіе темные глаза ея какъ будто всегда смѣялись. Улыбка на лицѣ не сглаживалась, высказывала доброту души и невольно къ ней привлекала. А въ голосѣ ея и манерѣ говорить было что-то такое сладкое, такое очаровательное, что трудно выразить словами. Я не зналъ тогда и не могъ еще понимать высокаго значенія Сандуновой въ мірѣ искусства, но какая-то непонятная сила привязывала меня къ этой женщинѣ. Однажды я удостоился слышать Сандунову и однимъ пальцемъ аккомпанировать ей на фортепьяно пѣсню: "Ѣхалъ казакъ за Дунай". Звуки эти до сихъ поръ у меня въ памяти. Ловкая, смѣлая, развязная на сценѣ, Сандунова была удивительно скромна въ обществѣ. Поэтому князь Ю. В. Долгорукій, который любилъ Сандунову съ отеческой нѣжностью, часто говаривалъ про нее: "Въ Лаудонѣ были два человѣка: Лаудонъ комнатный -- застѣнчивый и робкій, и Лаудонъ полководецъ -- пламенный и быстрый! Тоже и моя Елисавета Семеновна: въ комнатѣ она робка, кажется, стыдится слово вымолвить, а на театрѣ въ ней все жизнь, огонь и прелесть!" Лучше этого Сандунову обрисовать нельзя {"Пантеонъ", 1840, I, 100.}. Окруженная всеобщей любовью и уваженіемъ Елисавета Семеновна скончалась 60 лѣтъ отъ роду, въ Москвѣ. Гдѣ она похоронена -- намъ неизвѣстно.
   Сила Николаевичъ сошелъ въ могилу гораздо раньше -- 27 марта 1820 г., 64-хъ лѣтъ отъ роду. Онъ погребенъ на московскомъ Лазаревскомъ кладбищѣ. Стараніями родныхъ, на его могилѣ былъ воздвигнутъ памятникъ -- чугунная доска, на которой высился чугунный же крестъ съ надѣтымъ на него лавровымъ вѣнкомъ. Къ кресту прислоненъ свитокъ, на которомъ вытѣснены стихи въ честь покойнаго, написанные братомъ его, H. H. Сандуновымъ:
  
   "Я былъ актеръ, жрецъ Таліи смѣшливой,
   "И кто меня въ семъ жречествѣ видалъ,
   "Тотъ мнѣ всегда рукоплескалъ.
   "Но я не зналъ надменности кичливой!
   "Въ смыслъ надписи, прохожій, проникай,
   " Тщеславься жизнію, но знай,
   "Что міра этого актеры я актрисы,
   "Какъ я, уйдутъ всѣ за кулисы.
   "Кто ролю выдержать умѣетъ до конца,
   "Тотъ воздаяніе получитъ отъ Творца!" *).
   *) Ѳ. А. Кони, вопреки всѣмъ прочимъ свидѣтельствамъ, пишетъ, что эти стихи сочинены самимъ С. Н. Сандуновымъ на предсмертномъ одрѣ. Едва ли это такъ. Стихи сохранились въ бумагахъ H. H. Сандунова съ варіантами. См. "Рус. Архивъ" 1869 г., стр. 1568.
  
   Осенью 1887 года мы съ однимъ знакомымъ отправились на Лазаревское кладбище, съ цѣлью отыскать могилу Сандунова. Долго блуждали мы по старинной части кладбища, разбирая полуистертыя надписи развалившихся памятниковъ: могилы Сандунова не находилось. Только послѣ долгихъ поисковъ, случайно, мы на нее наткнулись, но ни креста, ни прислоненнаго къ нему свитка уже не было. Вмѣсто него стоялъ самый обыкновенный памятникъ изъ пестраго мрамора, съ маленькимъ чугуннымъ крестикомъ на верху, обнесенный рѣшеткой. На мраморѣ, кромѣ обычныхъ указаній дня рожденія и смерти, вытиснены слова: "Другу и благотворителю отъ сердецъ ему преданныхъ". Очевидно, что памятникъ былъ возобновленъ, но, вѣроятно, также давно, ибо золото съ буквъ уже стерлось. По одну сторону могилы памятникъ брата Силы Николаевича -- профессора, по другую -- отца и матери. Надъ всѣми тремя памятниками возвышается громадная, столѣтняя береза, наклоняя свои длинныя, плакучія вѣтви почти до самыхъ крестовъ. Мы долго стояли у памятника, и невольно грустное чувство прокралось въ душу. Прошло какихъ-нибудь три четверти вѣка -- и, что же? Кто помнитъ, кто знаетъ теперь Сандунова? Извѣстны однѣ только сандуновскія бани. Не иронія ли это судьбы? Бани, выстроенныя актеромъ, оказались памятникомъ болѣе прочнымъ, чѣмъ то искусство, которымъ онъ волновалъ сердца, благодаря которому, быть можетъ, многимъ изъ зрителей открылась тайна пониманія изящнаго, возможность тѣхъ высокихъ, прекрасныхъ наслажденій, выше которыхъ нѣтъ наслажденія! Печальна участь актера. Но на насъ, потомкахъ, лежитъ обязанность почтить воспоминаніемъ память художниковъ, заронявшихъ въ душу нашихъ предковъ добрыя, хорошія чувства.

А. Сиротининъ.

"Историческій вѣстникъ", No 9, 1889

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru