С. С. Синегуб Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Поэты-демократы 1870-1880-х годов. Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание. Л., "Советский писатель", 1968 Биографические справки, подготовка текста и примечания В.Г. Базанова, Б.Л. Бессонова и А.М. Бихтера ---------------------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ Биографическая справка 54. Греза 55. "Гей, работники! несите..." 56. Перекати-поле 57. "Ты знаешь ли, милый, до встречи с тобою..." 58. Романс ("Как тяжко жить средь мук и горя...") 59. Поток 60. Нива 61. (Отрывок) ("Мрак на Руси непроглядно глубок..") 62. Дума ткача 63. Песня рабочих молодой России 64. Народница 65. Терн 66. Последние дни 67. "Думы, мои думы!.." 68. К бюсту Белинского 69. Перед смертью 70. Живое кладбище 71. "Ты не чужой мне, слава богу!.." 72. "Горел огонь в его очах..." 73. "Лишите вы светлого дня..." 74. Памяти М. Л. Михайлова 75. Монолог 76. Ночь в тюрьме 77. В одиночке 78. Песня узницы 79. Романс ("О, как излечиться от злого недуга? ..") 80. "Под свист ружейных пуль, картечи 81. Песня ("Есть голова на плечах...") 82. "Уж не одна тяжелая утрата..." 83. "Волчонок" 84. Вопросы 85. "Что ни день, то глубже море мук!" 86. Жалоба бедняка 87. Завещание 88. Петру Алексееву 89. Товарищам (На суде) 90. Памяти Некрасова (27 декабря 1877 г.) 91. "Обширный склеп - тебя нам не забыть!.." 92. "Когда наполнила судьба..." 93. Песня ("Я судебным приговором...") 94. На смерть М. В. Купреянова 95. 41 год 96. Прощальный привет 97. "Время галопом все скачет и скачет..." 98. "Если скоро я кончу свой путь..." 99. Ночь 100. Весной 101. В степи 102. Осенью 103. В зимнюю ночь 104. "Болото никогда волнения не знает..." 105. "Жить хочу!" 106. Из летних впечатлений 107. К портрету девушки 108. На улице 109-110. В городе 1. "Он ехал за город, на дачу..." 2. "Я видел сцену в русском духе..." 111. Сон золотопромышленника 112. Перед портретом Добролюбова 113. Воспоминание 114. "Уж белеет вдали возникающий день..." 115. Вечер 116. "Я усталый в тоске доживал свои дни..." 117. К старикам 118. "Наше прошлое светло..." 119. "Хотел бы я от злой судьбины..." 120. На закате 121. "Вот и старость седая пришла..." 122. Памяти Н. К. Михайловского 123 В сочельник. 1904 г. Сергей Силович Синегуб родился в октябре 1851 года в семье помещика Екатеринославской губернии. Учился он в минской гимназии, затем в петербургском Технологическом институте, где в 1871 году сблизился с народническим кружком чайковцев (по имени Н. В. Чайковского, одного из организаторов этого объединения). Прежде чем совершить пропагандистский поход в деревню, революционные народники развернули агитацию среди петербургских рабочих и фабричных, надеясь на их сочувствие и помощь в предстоящей встрече с крестьянами. Для этого они завели кружки в артелях, на фабриках и заводах, особенно на Васильевском острове и за Невской заставой. Из кружка Синегуба вышли крупные деятели революционного рабочего движения, в частности Петр Алексеев. Л. Э. Шишко в своих воспоминаниях высоко оценивал роль Синегуба как "одного из талантливейших наших пропагандистов, пропагандиста по натуре, пользовавшегося огромным успехом среди фабричных рабочих... Он умел заводить знакомства с рабочими, умел говорить с ними увлекательно и задушевно. Он мог живо и с интересом спорить с рабочими по целым часам о самых разнообразных предметах; он входил в личную психологию каждого из них и в то же время располагал их к себе своею прямотою и искренностью. Рабочие любили его и ценили как учителя; вместе с тем он был поэт и написал для них получившие потом большое распространение "Думы ткача"". {Л. Э. Шишко, Собр. соч., т. 4, Пг.-М., 1918, с. 213-214. Точное название стихотворения Синегуба - "Дума ткача".} В 1871-1873 годах Синегуб ведет активную пропаганду революционных идей в Петербурге, Екатеринославле, на Невьянском заводе и в Тверской губернии. К 1873 году его петербургская квартира становится крупным пропагандистским центром. Свою революционную работу Синегуб впоследствии подробно описал в "Записках чайковца". Здесь он между прочим рассказал о судьбе его стихотворений, предназначенных для распространения в народе. Они были захвачены во время жандармского налета на квартиру Синегуба за Невской заставой: "Вдруг, в полночь, в мое бедное жилище ворвалась под предводительством жандармского майора Ремера свора жандармов и полиции... Приступили к обыску... Хотя мы и прибрали все компрометирующее, но не только не выбросили лубочный ящик с разными грязными бумажками, но даже не. пересмотрели их, так как там были, как мы думали, только те бумажки, в которые лавочники завертывали нам колбасу, селедку, соленые огурцы и другое, что мы покупали себе на обед. А между тем Лариса, {Лариса Васильевна Чемоданова. жена Синегуба.} по своей близорукости, бросила туда же при уборке комнаты черновики двух моих стихотворений, писанных карандашом и с помарками, что указывало по крайней мере на то, что автор стряпал эти стихи тут, на этой квартире; тут же очутилось "сочинение" Ефима Савостьянова... представляющее собой горячее, страстное и очень сильно написанное воззвание к рабочим на бунт и писанное при этом - о ужас! - красными чернилами... Вот это-то воззвание вместе с моими крайне революционными, написанными начерно стихами (одно прямо начиналось так: Гей, работники, несите Топоры, ножи с собой. Смело, братья, выходите За свободу в честный бой! Мы под звуки вольных песен Уничтожим подлецов и т. д.) и попались из нашего лубочного ящика в руки жандармов". {С. Синегуб, Записки чайковца, М.-Л., 1929, с, 126-128.} 12 ноября 1873 года Синегуб был арестован и привлечен по "процессу 193-х". Отобранные при обыске стихотворения были приобщены к следственному делу в качестве "вещественного доказательства" против него. Свыше четырех лет Синегуб провел в Доме предварительного заключения и в Петропавловской крепости. В 1878 году он был приговорен судом к каторжным работам. Отбывал срок каторги в Нижне-Карийской тюрьме; в 1881 году сослан на поселение в Читу; последние годы жизни провел в Благовещенске и Томске, где и умер в 1907 году. Проведший почти всю свою сознательную жизнь в тюрьмах, на каторге и в ссылке, Сергей Синегуб долгое время оставался безвестным поэтом. Его если и знали, то в кругу близких друзей и единомышленников. Немногие стихи поэта в 70-е годы проникли на страницы вольной печати. В 1877 году в Женеве была выпущена книга под названием: "Из-за решетки. Сборник стихотворений русских заключенников по политическим причинам в период 1873-1877 гг., осужденных и ожидающих "суда"". Автором 15 стихотворений за подписью "Вербовчанин", открывавших этот сборник, был Синегуб. Несколько его стихотворений в 1900-е годы появилось в журнале "Русское богатство". Не имея возможности печатать свои стихи в легальной печати, Синегуб заносил в домашние тетради почти все свои стихотворения, чтобы затем, при благоприятных условиях, опубликовать их отдельным изданием. В какой-то степени это удалось ему сделать: в Ростове-на-Дону в 1906 году вышел его небольшой сборник "Стихотворения. 1905 год". Этот единственный сборник стихотворений Синегуба тогда же вызвал преследование цензуры и сохранился в незначительном количестве экземпляров. Наиболее известным стихотворением Синегуба, получившим широкое распространение в народной среде, является "Дума ткача". Кроме нее следует отметить два стихотворения "крайне революционного" содержания: "Гей, работники, несите..." и "К рабочему народу", отобранные при обыске в 1873 году. Они непосредственно обращены к трудовому люду, прежде всего к угнетенным русским крестьянам. Более или менее откровенный разговор с крестьянами мог состояться на языке, понятном для них. Синегуб сознательно обращается к лексике и поэтике фольклора. Он создает три поэмы-былины ("Илья Муромец", "Степан Разин" и "Атаман Сидорка"), {См. их публикацию в "Русской литературе", 1963, No 4, с. 167-174.} где наряду с призывом крестьян к восстанию содержится изображение будущего общества в духе утопического социализма. Революционные народники называли Синегуба "лучшим тюремным поэтом". Большинство стихотворений, написанных Синегубом в Доме предварительного заключения и в Петропавловской крепости, так и не увидели света, но они были хорошо известны друзьям-единомышленникам, томившимся в тюрьмах и на каторге. Почти все тюремные стихотворения посвящены конкретным событиям тюремной жизни и тем переживаниям, которыми были охвачены революционеры-пропагандисты после неудавшегося "хождения в народ". Значение их состоит не столько в художественном своеобразии, сколько в революционном исповедничестве, в политической убежденности, в вере в правоту своего дела, в любви к страдающему народу. 54. ГРЕЗА Видна в отдаленьи свобода в цветах С любовной улыбкой на чудных устах; Рукою нам машет, к себе нас манит, Довольство и счастье нам в жизни сулит; И лоб ее чудный украшен венком, И черные очи пылают огнем; В руке развевается белое знамя, Вокруг разливается яркое пламя - Несется оно полосой огневой, Несет оно гибель тому за собой, Кто пил трудовую народную кровь, В ком умерла в сердце к народу любовь. У ног ее трупы тиранов лежат, И гнойные черви в тех трупах кишат, И тело их хищные вороны рвут, Суровые очи их совы клюют. Поправши неволю, свобода ведет Туда нас, где вечное братство живет, Где нет обнищалых и нет богачей, Где нету тиранов и злых палачей, Где легче, отраднее дышится всем, Где тюрьмы и плети забыты совсем! <1873> 55 Гей, работники! несите Топоры, ножи с собой, Смело, дружно выходите Вы за волю в честный бой! Мы, под звуки вольных песен, Уничтожим подлецов, - Палача царя повесим, С ним дворянство и купцов! Кончить время! уж довольно Им с нас шкуру втрое драть, И мужицкую кровь полно Им по-вшиному сосать! Прочь владык! пусть мир сберется, Выше мира власти нет! Вряд ли кто сильней найдется - Обойди хоть целый свет! Расступися, лес дремучий! Дай простор - народ идет! Хочет силою могучей Вековой разрушить гнет. Гей! огня давай скорее, - Им очистим всё зараз - Чтобы дело шло спорее... ... ... ... ... Ты утихни, сине море, Не моги огонь залить - Накипело в сердце горе, Нету моченьки сносить! Час настал, вставайте, братья! Силы, кровь и жизнь свою - Всё несите без изъятья Вы к святому алтарю. Воля, право и рав_е_нство Ждет за то вас впереди. Жизнь высокого блаженства, Без мучений и забот. Мукам мир конец положит - Тяжким сборам, податям, Наши кости царь лишь гложет, Кровь по вкусу лишь зверям. Мы довольно гнули шею - Под ударами кнута. В ноги кланялись злодею, Целовали у плута Руки, пятки за презренье, За удары, за наш труд! Невтерпеж ... ... . . Жажда мести сердце жмут. <1873> 56. ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ Вдоль степи широкой Катится по воле, Ветерком гонимо, Перекати-поле... И будяк с презреньем На него взирает, И полынь печально Ветвями качает; Колокольчик звонко 10 Вслед ему смеется И от смеха злого Посинел - трясется... Даже "сон" дремливый, Бросив сновиденья, Смотрит вслед спросонок, Полон удивленья. Только незабудка Кроткая вздыхает, Перекати-поля 20 Путь благословляет. Да ковыль суровый, Век не знавший воли, Хочет образумить Перекати-поле: "Погоди, скажи мне Правду, не скрывая, Ты куда так рвешься, Голова шальная?!" - "О, я рвусь душою 30 К синю, к синю морю, - Там с волной могучей, С бурею поспорю! Немила мне ваша Жизнь-дрема без бою! Не хочу я смерти, Не хочу покою! Жить хочу свободно В море на просторе, С белыми волнами, 40 С грозной бурей в споре!.." А ковыль суровый Головой качает, Перекати-полю С грустью отвечает: "Что, как вдруг сыграет Ветер шутку злую, Занесет в болото, В трясину гнилую?! В тинистом болоте 50 С чем бороться станешь! В смрадной, вязкой тине Без пути - завянешь! Брось свои затеи! Прикрепись на месте! И расти спокойно В поле, с нами вместе!" Перекати-поле, Не сказав ни слова, Улыбнувшись только, 60 Покатилось снова. <1873> 57 Посвящается Ларисе Ты знаешь ли, милый, до встречи с тобою, Когда еще девочкой дома жила, Я страстно любила грозу - и ждала Всегда с нетерпеньем ее. И грозою Я шла любоваться в открытое поле!.. Лишь только заслышу удар громовой И ветра заслышу свирепого вой, - О, как вдруг захочется быть мне на воле! Из комнаты душной бегу я с отрадой, 10 Ни матери крик, ни угроза отца - Ничто не пугает... сбегаю с крыльца, И миг лишь - и я за садовой оградой! Грохочут, хохочут свинцовые тучи... Соседняя роща, шатаясь, шумит, А в поле открытом свирепо царит, Порывисто мечется ветер могучий. Он черные косы растреплет мои, Горячие щеки мои обвевает, Мне путь преграждая, свирепо кидает 20 На грудь мою сильные волны свои... А я всё иду... Мне и любо и мило Бороться с напором дыханья его... И, грудью встречая врага своего, В ту пору я много в ней чуяла силы. Но тучи промчатся... Расстаться так жаль Мне с волнами, с ветром, с раскатами грома, Чтоб снова под кровлей постылого дома Встречать лишь обыденной жизни печаль. А отчий мой дом, как тюремные своды, 30 Давил мою душу... Работал мой ум, А сердце просило свободы, свободы, - Простора и жизни для чувства и дум!.. На подвиг рвалась моя сила, как рвется Измученный узник из душной тюрьмы, - В открытое поле из тягостной тьмы, Под ясное небо, где солнце смеется! Я вырвалась в жизнь!.. Я свободна, мой милый, - Сильна и бороться с судьбою хочу! Наружу дать выход живому ключу 40 Моей молодой и нетронутой силы! С трудом и с борьбою я жаждала встречи, - За них я укора судьбе не пошлю: Я братьев-людей беззаветно люблю И бременем лечь не хочу на их плечи!.. Страданья?! О, милый! чтоб с ними бороться, Я силы так много скопила в груди!.. И если, мой друг, и тебе впереди Спознаться со вражеской злобой придется - За гордость души, за твои убежденья, 50 За честное сердце, за смелость ума Постигнут тебя униженья, тюрьма И ряд нескончаемых жгучих мучений - Тогда принесу я тебе не слезу, О нет, мой желанный!.. Тогда я явлюся, Тебя поцелую, тебе улыбнуся И крест твой тяжелый с тобой понесу. <1873> 58. РОМАНС Как тяжко жить средь мук и горя, Позора, рабства, нищеты! Не знать услады и покоя В осуществлении мечты! Из царства слез и вечных стонов Бежал бы я охотно в лес, Где только пенье птичьих хоров И блеск лазоревых небес! Бежал бы я... Но угрызенья Нарушат совести покой, Что не работал для спасенья, Для счастья общины людской! Что я позорно укрываюсь От общих жизненных невзгод, Что праздной жизнью наслаждаюсь Вдали от горя и забот; Что я с отвагой боевою Не вышел в жизнь на смертный бой С насильем, с подлостью, с нуждою, Не разрушал неправды строй! Да, в ком теплится искра правды И в сердце кровь живая льет, Кто ищет счастья и отрады, Тот в лес от битвы не уйдет! Кто жизни честной и правдивой, Кто честно любит свой народ И кто с душою нетрусливой, Тот в лес от битвы не уйдет! <1873> 59. ПОТОК Неукротимый и живой, Бежит поток с вершины горной И, искрясь пенистой волной, Как змей, блестит в степи просторной, Рокочет, злобствует, бурлит... И не страшны ему преграды! Могучий встретивши гранит, Он полон бешеной отрады! В сухую каменную грудь Он, пенясь, злобно ударяет... Вперед, вперед свободный путь Себе борьбой он добывает! Одним ударом не сразив Утеса старого - волною, Всё так же бодр и горделив, Бьет в грудь его... Живет борьбою, Покуда каменный утес Вконец в бою не изнеможет, Потока дно, куда он врос, Слюдой и кварцем не уложит!.. Да! непокорен ты судьбе! Люблю, поток, твое стремленье: Боязнь неведома тебе И незнакомо отступленье! <1873> 60. НИВА Нива ты, нивушка! горюшком взрытая, Потом, слезами, страдою политая! Что не шумишь ты широкими волнами, Что так бедна ты колосьями полными?! Тихо сухие колосья шумят, С грустью колосья в ответ говорят: "Нет здесь веселья - сторонка безводная, Словно пустыня сухая, бесплодная! Выпало лето несносное - жаркое, Жжет беспощадно нас солнышко яркое! Боже! умирь ты засуху суровую! Сжалься! пошли ты нам тучу громовую! Пусть разразится гроза благодатная, Пусть нас обвеет прохлада отрадная! Дождичком вспрыснет пусть поле засохшее! К жизни вновь вызовет семя заглохшее!" Скорбно печальная нивушка ждет, Скоро ль мольба ее к небу дойдет. <1873> 61 (Отрывок) Мрак на Руси непроглядно глубок, Край наш - бездонное море страданья! Пусть же проникнет луч светлого знанья В каждый забытый, глухой уголок!.. Рок подарил нас вопросами трудными: Пахари стонут над нивами скудными; Ходят бродяги зверьми бесприютными, С скорбными лицами, с взорами мутными, В лето ли знойное, в зиму ли снежную - Голодны, босы, с душой безнадежною... Темная доля... Острог да сума... Подати, розги... Поля худородные... Мучат и люди, и силы природные, Мучит проклятая тьма!.. Чуткую совесть во тьме сохранившую, В царстве разбоя душою не сгнившую, Душу за братьев своих отдающую, Молодежь честную - силой гнетущею Душат, хоронят в тюрьму, как в могилу, Губят народную лучшую силу! Помощи смелой - нигде не проси! Нету защитников, нет обороны! Каркая, вьются, ждут трупов вороны!.. В воздухе, кровью напоенном, стоны, Жалобы всюду, кого ни спроси! Наглухо, крепко окована, спутана, Словно как саваном смерти окутана, Жизнь гражданина Руси!.. . . . . . . . . . . . . . . . <1873> 62. ДУМА ТКАЧА Мучит, терзает головушку бедную Грохот машинных колес; Свет застилается в оченьках крупными Каплями пота и слез. "Ах да зачем же, зачем же вы льетеся, Горькие слезы, из глаз? Делу - помеха; основа попортится! Быть мне в ответе за вас! Нитка порвалась в основе канальская, 10 Эка канальская снасть! Ну, жизнь бесталанная! Сколько-то на душу Примешь мучениев, - страсть! Кашель проклятый измаял всю грудь мою, Тоже болят и бока, Спинушка, ноженьки ноют, сердечные, Стой целый день у станка!" Грохот машин, духота нестерпимая, В воздухе клочья хлопка, Маслом прогорклым воняет удушливо: 20 Да, жизнь ткача нелегка! Стал он, бедняга, понуривши голову, Тупо глядеть на станок. Мечется, режет глаза наболевшие Бешеный точно станок. "Как не завидовать главному мастеру, Вишь, на окошке сидит! Чай попивает да гладит бородушку - Видно, душа не болит. Ласков на вид, а взгляни-ка ты вечером; 30 Станешь работу сдавать, Он и работу бранит, и ругается, Всё норовит браковать. Так ведь и правит, чтоб меньше досталося Нашему брату, ткачу. Эх, главный мастер, хозяин, надсмотрщики, Жить ведь я тоже хочу! Хвор становлюся; да что станешь делать-то, Нам без работы не жить - Дома жена, старики да ребятушки, 40 Подати надо платить. Как-то жена нынче с домом справляется, Плохо нас кормит соха! Мало землицы; плоха она, матушка, Да и скотина плоха! Как сберегу, заработавши, денежки, Стану домой посылать... Сколько за месяц-то нынче придется мне Денег штрафных отдавать? Эх, кабы меньше... О, господи, господи! 50 Наш ты всевышний творец! Долго ли будет житье горемычное, Скоро ль мученью конец?!" 1873 63. ПЕСНЯ РАБОЧИХ МОЛОДОЙ РОССИИ Прочь, унылые песни рабов, Что отцы наши скорбные пели, - Песни сходные с воем метели Да бряцаньем тяжелых оков! Эти песни - плач темных людей С их сиротской мольбой о пощаде, Стон острожников в тесной ограде Под ударами лоз и плетей! Слушать песни рабов - убивать Цвет души, боевое стремленье! Их отец - вековое терпенье, Безответная робость - их мать!.. Прочь же слезы и песни раба! Наши души иного закала,- Их для воли судьба воспитала, Их родная стихия - борьба! Наша песня звенит, как поток, Пробужденный весной животворной, Что из горной теснины упорно Мчится к морю и чист и глубок! Пробуждается день... Но задернут восток Тяжкой, грозно нахмуренной тучей... Из-за края ее брызжет алый поток Света, жизни и битвы кипучей! Торжествующих звуков полны небеса... Грохот грома весеннего льется На родные долины, на степь, на леса... Сердце счастья предчувствием бьется!.. Здравствуй, гром! Здравствуй, жизнь! Здравствуй, радость борьбы!.. Скройся, горе мучительной ночи! Разбивайте в куски свои цепи, рабы! Смело воле взгляните вы в очи! Начало 1870-х годов (?) 64. НАРОДНИЦА Ее всегда в дни детства окружала Толпа простых трудящихся рабов, И в их среде она всегда встречала К себе вниманье, ласку и любовь. Средь них она всегда привыкла видеть Своих друзей и добрых и прямых, У них училася любить и ненавидеть И понимать страдания других... Зимой, бывало, девочка с охотой 10 Бежит в их бедный тесный уголок, Где коротали долгий вечерок Они в рассказах, сидя за работой. . . . . . . . . . . . . . . . . Горит свеча, чадит и нагорает, Уныло льет по стенкам тусклый свет... Там душно так, забав, веселья нет, Но девочка-малютка не скучает: Под крылышко забившись к доброй няне, К ее груди головкою прильнет 20 И слушает - то сказку об Иване, То повесть жизни горя и забот. Вникая в смысл печального сказанья Об их борьбе с позором и нуждой, Младенческой сочувственной мечтой Она рвалась в мир скорби и страданья. . . . . . . . . . . . . . . . . Взросла. И вот из тихой детской кельи Ее ввели в обширный пышный зал, Где утопал в изысканном веселье 30 Гостей блестящих праздный персонал... Жизнь началась... и перед ней широко Раскрылся мир интриг и суеты, Приличием прикрытого порока, Заснувшей совести, душевной пустоты... В безделии за днями дни бежали... Желанья все - исполнены всегда... Давалось всё без боли, без труда... И в праздности ей жить бы без печали! Здесь жертвы рок не требовал жестоко, - 40 За хлеб, за жизнь здесь не было борьбы! Но шла она печально, одиноко Среди ликующей разряженной толпы. Да, сердце чуткое сознало, что вокруг, Где всё покрыто яркой позолотой, Вся эта роскошь, всё - созданье грубых рук Сынов нужды, задавленных работой; Что тяжкая нужда так страшно в их лице Уничижает званье человека, Чтобы в роскошном замке и дворце 50 Из слез людских родились блеск и нега. В веселья час, когда ей поднесет Бокал вина поклонник именитый,- Шипит вино, но кровью отдает, Блестит слезой, работником пролитой... Бежать, бежать от этого веселья! Прочь из толпы ликующих людей, Прочь из палат, где тысячи огней - И всё ж темно, как в ходах подземелья!.. И, вырвавшись из золотой неволи, 60 С любовью к людям в сердце молодом, Она пошла искать счастливой доли В мир, переполненный заботой и трудом. Она пошла искать себе спасенья Туда, где жили бедные рабы - Несчастные невольники терпенья И пасынки озлобленной судьбы... Где счастье их? Где их свобода скрылась? Цепями скованы, забиты бедняки... Сильны народа бедного враги... 70 Но сердце гордое борьбою не смутилось! И вот она в иную жизнь вступила... Ей не страшны работа и нужда, И с угнетенными героями труда Она союз навеки заключила... Начало 1870-х годов (?) 65. ТЕРН Мне вспоминалася не раз И степь далекая, родная, И речка - змейка голубая, Что меж холмов ее вилась, И как бродил я по полям, - В них было вольно и просторно... Усталый брел я к берегам, Поросшим густо диким терном. Горошек красный, полевой 10 Сквозь чащу терна пробивался, На куст терновника густой Гирляндой легкою взвивался. Когда ж в час полдня с высоты Лучи цветы горошка грели, Как пятна крови те цветы В кустах терновника алели... И там, скрываяся от зноя, В траву я голову склонял, В объятьях неги и покоя, 20 В тени я крепко засыпал... И мне мерещилось во сне, Что терн пел тихо песню мне: "Всегда тех мучили, кляня, Кто вел людей дорогой новой! Срывали ветви у меня, Из них плели венок терновый! И увивали тем венком Борца, апостола, пророка, Глумясь над ним в веселье злом, 30 Рабы насилья и порока. Но мученик торжествовал! К нему все шли на поклоненье, Когда чело его терзал Тот символ правого мученья! Я горд! Я не служитель гнета! Я к честным славу призывал, Ни палача, ни идиота Чела собой не украшал!.. Шипы! колючие шипы! 40 Еще нужны вы в этом мире, Покуда добрые - рабы, А злые - в царственной порфире! Покуда к счастию людей Лежит заросшая дорога, Ее лишь мукою своей Расчистят избранники бога! Растите же, шипы мои, Для славы тех страдальцев мира, Что в бога веруют любви, 50 А не в бездушного кумира! Придет пора, и победят Они всё подлое и злое И в этом мире водворят Свободы царство золотое! Тогда исчезнете и вы! За честный путь, за труд суровый Вокруг страдальческой главы Заменит вас венок лавровый!.." Не раз в часы тюремной жизни 60 Я эту песню вспоминал И злой судьбе ни укоризны, Ни жалоб я не посылал. Между 1873 и 1876 66. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ Кровью налитые очи Блещут во мраке ночном, Злые чудовища ночи Нас обступили кругом!.. Ими в расправе кровавой Кровью людскою облит Воли алтарь величавый!.. Дышат уста их отравой... Трупами путь их покрыт!.. Братья! хоть тяжки потери Наши и наших друзей, Будьте тверды в своей вере, - Не одолеют нас звери, Не победить им людей! Стойко держитесь и верьте: Ждет вас победный венец! Слугам насилья и смерти Рок предназначил конец!.. Жаль им торжеств многолетних, Но их сосчитаны дни... Это в усильях последних Мечутся, бьются они! 1873 или 1874 (?) 67 Думы мои, думы! Рветесь вы на волю! Хочется иную Отыскать вам долю! Хочется, чтоб горе С сердца прочь свалилось И тюрьмы постылой Дверь бы отворилась! Чтоб неволя злая Не свела в могилу Годные для дела Молодость и силу!.. 1873 или 1874 (?) 68. К БЮСТУ БЕЛИНСКОГО Слава тебе, показавшему нам свет! Ты в пору мрачную невзгод Пришел с призывом к жизни новой. Рабом замученным народ Стоял внизу, во тьме гробовой, И ни единого луча Не прорывалось в мир голодный, Там раздавался свист бича Над трудовой спиной народной. Без перемен его судьба 10 Плелась от века и до века, Под оболочкою раба Стиралась личность человека! Вверху же - барство и разврат, Невежество в союзе с ленью Да, как чума, лакейства яд Вполне царили. Отупенье Владело каждого умом, Пред сильным мира - все лакеи, И над забитым мужиком 20 Свершали варварства затеи. За раболепие и лесть В подачку "души" получали, Средь них звучало слово "честь", Но чести люди те не знали. Всё гниль, как в царстве мертвецов; Темно, как в сумрачной могиле, И лишь у мраморных дворцов Огни потешные чадили... И ты ошибся, в царстве тьмы 30 Признав "действительности" право, - И вот с признательностью мы Тебя тотчас венчали славой. Но чутким сердцем ты познал Всё благо правды животворной И, раз познавши, разорвал С средою лживой и тлетворной. Ты сбросил силою своей Традиций рабских гнет ужасный, Переворот в душе твоей 40 Свершился пламенный и страстный. Пред нами в этот час святой Свет солнца вешнего разлился, И мир наш пошлый и пустой Пред нами в наготе явился! Так гадок был тот мир, что мы Его своим признать не смели: Как?! Низость, подлость, мрак тюрьмы? И это всё, что мы имели?! И мы, как истые рабы, 50 Несли тебе слова укора: "Зачем ты обнажил нам лбы И показал клеймо позора?" О! как мы злились, что судьба Твой гений с правдой подружила! - И вот развратная толпа Тебя страданьем окружила... Брань, клеветы со всех сторон, Злой смех, в невежестве улики Неслись, как карканье и крики 60 С добычи спугнутых ворон. А ты всё ж нас людьми считал, Людьми в оковах заблужденья, И с твердой верой призывал Гнилые души к возрожденью. Ты в страстной речи говорил Об уважении к народу, Его права провозгласил На жизнь, на счастье и свободу. Ты призывал и нас самих 70 В себе возвысить человека: "Сознай его хотя на миг В себе ты, нравственный калека!" Но тупоумье медных лбов Твои надежды отравило, Сожгла тебя твоя любовь, Негодованье задушило!.. И вот, борец многострадальный, Гляжу теперь на образ твой С невольным горем и тоской, 80 Смущенный думою печальной: Зачем не торжество борца, Не мир души в нем отразились, - Черты прекрасного лица Туманом скорби омрачились? Зачем нельзя в них прочитать, Что все сбылись твои желанья? На них глубокая печать Невыразимого страданья. <1877> 69. ПЕРЕД СМЕРТЬЮ Победа трудна над господством позора, Над злобным народным врагом, И скорбно на сердце, что скоро уж, скоро Усну непробудным я сном. О, как бы хотелось не трупом холодным Под крышкой гробовою гнить, - Народа друзьям в их бою благородном Хоть чем-нибудь в помощь служить! Чтоб мог я, дождавшись минуты суровой, 10 Как грянет решительный бой, Хотя бы одно одобрения слово Им крикнуть из тьмы гробовой! Но смерть беспощадна, - унесши в могилу, Меня уж не выпустит вновь; Скует Мое сердце, скует мою силу, И злобу мою, и любовь! И свяжет мне руки своей пеленою, Уста заградит мне навек, Глаза не увидят под мертвой землею, 20 Как бьется живой человек!.. Но если для битвы не встать уж мне, братья, Желал бы хотя вспоминать О муках своих, о слезах, о проклятьях, О всем, что пришлось испытать; Чтоб эти все грезы будили сознанье, Что с жизнью я связан людской, Что эта разлука с борьбой и страданьем Есть временный только покой! Я много страдал... Но страдания страстно 30 Душой полюбил я... Они Надеждой на счастье светили так ясно Мне в наши могильные дни!.. Когда я умру, вы, друзья, окажите Услугу последнюю мне: Возьмите мой труп и его схороните В родимой степной стороне. Там змейкой веселой, журча и блистая, Речонка бежит меж холмов, По берегу целая роща густая 40 Колючих терновых кустов; Приветливо солнце сияет над нею, Широкую степь золотит, И степь, далеко-далеко зеленея, Чуть слышно травой шелестит. Там, с жизнью расставшись, хотел бы лежать я Под сенью терновых ветвей; Пусть терн, посылая мне тени объятья, Растет над могилой моей; Он, с вихрем степным и целуясь, и споря, 50 Всё будет, качаясь, шуметь, - Он жизнь мне напомнит, страданье и горе, Не даст мне вполне умереть! <1877> 70. ЖИВОЕ КЛАДБИЩЕ Гроб! гроб! гроб! В каждом живая душа изнывает! Гроб! гроб! гроб! Медленно, тихо в них жизнь угасает! Но подойдемте поближе к гробам, Слухом приникнем к закрытым дверям!.. Тише!.. вот камера No... Вечный противник цепей, угнетенья Ныне в темнице глухой изнывает... 10 И от безделья тупого страдает Вечно искавший в труде наслажденья! Так беззаветно любивший людей, Живший их счастьем, их горем страдавший, Страстно о братстве свободном мечтавший, Он умирает теперь, испытавши Мук одиночества дней! Слушайте!.. тише!.. Сквозь дверь гробовую Слышно биение сердца больного, - Слышится вздох человека живого, 20 Тщетно хранящего веру святую В лучшую вольную жизнь трудовую! Каждая нота биенья сердечного Дышит любовью и чувством прощения, Нет и намека на злобу, на мщение, - Столько святого в ней и человечного! Вот где берите уроки терпения! Вот где берите уроки прощения! Если он в этом гробу не умрет, Это еще не конец испытания! 30 О, впереди еще много страдания Злоба в награду ему поднесет! Много еще он узнает тревоги: Взденут железные цепи на ноги, В дальнюю сторону прочь уведут; Силы его бесполезно уйдут В труд подневольный, в бессмысленный труд! Как знать? Ведь, быть может, и в дружеском круге Забудут о нем в треволнениях жизни, Ослабнет и чувство любимой подруги, 40 Что столько давало ему утешенья И счастья! И вряд ли, быть может, сомненье О том, что его не вспомянут в отчизне!.. Этот терновый колючий венок С верой в грядущее сносит борец! Сегодня дом муки мы весь обойдем, Ко многим гробам мы еще подойдем, И многих страдальцев я вам покажу, Но я предварительно вот что скажу: Если в борьбу вы идти не желаете 50 С подлостью, с пошлостью, с злобой, с насилием, Если вы робостью, или бессилием, Или любовью к покою страдаете, Если страдальцев родимой земли Участи вы разделить не могли, Если у вас у самих нету силы, Чтоб облегчить их тяжелую долю, Чтоб разнести эти стены-могилы, Вывесть страдальцев на свет и на волю, То отнеситесь же к ним с уважением: 60 Все недостатки, все прегрешения - Всё искупили они. Благословите страдальцев святых И помолитесь с любовью за них! Между 1873 и 1877 71 Феликсу Ты не чужой мне, слава богу! Зачем же ты мне говоришь, Чтоб я простил тебя, коль строго Ты на меня подчас ворчишь? Затем (так смею думать я) Твои и кудри убедились, Чтоб у тебя твои друзья Страдать, любить и жить учились. Кто шел тернистою дорогой, Лелея чистые мечты, Кто видел много, думал много, Работал много, жил, как ты, Тому дано страданьем право - Да это просто долг его - Ошибки друга своего Исправить прямо, нелукаво: Что глупо - глупостью назвать, Что мерзко, скверно - униженьем, Ругать его, негодовать, Не допуская до паденья! О том, что ты, мой друг и брат, Пережил тяжкие годины, Мне эти ранние седины Так просто, ясно говорят! И за совет твой - не бранить, За справедливость приговора Я должен не слова укора, А лишь "спасибо" говорить. Не знаю, дороги ль тебе Любовь, признательность поэта. Но падать не хочу в борьбе! Так не лишай меня совета! "Ворчи" побольше на меня, Без всяких в речи позументов: Ах, друг мой, эта воркотня Дороже всяких комплиментов! Между 1873 и 1877 72 С. М. К-му Горел огонь в его очах, Он был силен и энергичен, Теперь - нет краски на щеках, Он так устал и апатичен. Не разрешив своих задач, Растратив силы безвозвратно, Разбит он рядом неудач, Изломан в битве беспощадно! В ком сердца нет, быть может тот С укором на него укажет, Его безумцем назовет, "Виновен сам" - сурово скажет... Он увлекался как дитя, Он ошибался, - да, конечно! Но он так верил бесконечно И так измучен не шутя!.. С любовью искренней в сердцах, Простивши все его ошибки, Без слов укора на устах И без насмешливой улыбки, - Пойдем к нему и подадим Ему с приветом братским руку, И теплым словом облегчим Его больного сердца муку! Хоть в нем не прежнего найдем, Хоть в нем для нас тяжка утрата, Не мы измученного брата Безумцем жестко назовем! Не ядом горьким укоризн Усилим мы его невзгоды, Но проклянем мы эту жизнь, Где нет ни счастья, ни свободы! Между 1873 и 1877 73 Н. Ап. Чар<уши>ну Лишите вы светлого дня, Свободы, труда и веселья, Закуйте вы в цепи меня И ввергните в мрак подземелья, Убейте подругу мою, Друзей на крестах вы распните, Чтоб злобу насытить свою, Меня на костре вы сожгите... О! Муки меня не страшат, Я встречу их гордой душою, Пусть будут тяжеле в стократ, Я всё ж не склонюсь головою!.. Что - это с решеткой окно? Изгнанье, кресты и оковы?! Есть в мире мученье одно, Его мне не выразить словом! - Народа глухие сердца! Народа безмолвье немое, Его равнодушье тупое К страданьям своим без конца! Терзайте вы сердце мое И ранами тело покройте, На вечное горе-житье В темницу, как в яму, заройте, Всю жизнь пусть палач-идиот Над мукой моею смеется - Но пусть протестует народ, Пусть гордо встает он и бьется! Между 1873 и 1877 74. ПАМЯТИ М. Л. МИХАЙЛОВА Там в стране далекой Гибнет много сил, Есть там много, много Дорогих могил. И средь них могила Гордого борца, Равенства и братства Светлого певца. Родиной забытый, 10 В каторге глухой Умер он, измучен Сердцем и душой. Беззаветно, страстно Родину любил, За нее страдал он, Для нее лишь жил! Не свои страданья Мучили его, - Ждал он жадно счастья 20 Только одного: Чтобы ты, воспрянув, Родина моя, Сбросила вериги Рабского житья!.. Умер, - сбросил цепи Горя своего, И кандальник вырыл Яму для него. Кое-как, с досадой, 30 Торопливо поп Прочитал молитвы, Запечатал гроб... Опустили в яму Этот гроб простой, Крепко надавили Твердою землей, И никто не пролил Над могилой слез И цветов прощальных 40 К гробу не принес... Хоть бы крест сосновый Миру говорил: "Здесь лежит, кто честно Родину любил!" Только мать-природа Раннею весной Красит ту могилу Шелковой травой Да зимой над нею 50 Высится курган Снежный, что навеет Буря-ураган. Между 1873 и 1877 75. МОНОЛОГ За цепи тяжкие, сковавшие мне руки, За гнет тюрьмы суровой и глухой, За годы долгие мучительной разлуки С страдалицей, подругой дорогой, За одиночество, за пытку униженья, За всё, за всё, чем мучите меня, - Отнесся б к вам, враги, без озлобленья, Простил бы вас с молитвой, не кляня; Но адские деянья ваших рук - На плахе палачом казненная свобода, Весь ужас нищеты забитого народа, Всё горе тяжкое, разлитое вокруг, Друзей моих и гибель, .и мученья, Вся пролитая вами кровь - Убили в сердце чувство всепрощенья И отравили злобою любовь! Проклятье вам, ходячие вы гробы! Вы умертвили всё, чем был я так богат... Отдайте сердце мне мое назад! Мне тяжело существовать для злобы! Между 1873 и 1877 76. НОЧЬ В ТЮРЬМЕ Сторож ходит за дверями, Сон его клон_и_т... Он лишь изредка ключами В тишине звенит... По стенам тюрьмы блуждает Лампы тусклый свет... За стеной не спит, шагает Бедный мой сосед... Ветер воет за решеткой, В небесах темно... И не светит месяц кроткий... Хлещет дождь в окно... Дрожь по телу пробегает, Сон бежит с очей, И тоска одолевает Всё сильней, сильней!.. Сиротою одиноким Чувствуешь себя... Словно в край чужой, далекий Увезли тебя, Где ни друга дорогого, Ни подруги нет, Где исчез всего родного Безвозвратно след!.. Между 1873 и 1878 77. В ОДИНОЧКЕ Лишь кусочек неба виден Сквозь тюремное окошко! Даже неба мне, бедняге, Уделили так немножко! Пронесется, словно птица, Тучка белая - и кротко Голубой кусочек неба Снова смотрит за решетку!.. Скучно днем мне в этом гробе! Рад, как сумерки настанут - С неба звездочки украдкой Целых две ко мне заглянут! Я волнуюсь, я мечтаю, Я живу, когда их вижу, И свободу вспоминаю, И неволю ненавижу!.. Скучно, скучно в этом гробе! Скоро ль сумерки настанут? Скоро ль звездочки украдкой Целых две ко мне заглянут? Между 1873 и 1878 78. ПЕСНЯ УЗНИЦЫ Молодой меня В тюрьму бросили, Схоронили в гроб Красоту мою! Без любви, без ласк Грудь иссушена, Сердце злой тоской Всё источено!.. Вон плывут, плывут Тучки белые По просторному Небу ясному... Вы скажите мне, Тучки белые, Как мне вырваться Из глухой тюрьмы? Есть окно в тюрьме Да решетка в нем, И крепка, крепка Дверь железная!.. У двери моей Часовой с ружьем.. Ах! куда уйти От тоски лихой?.. Между 1873 и 1878 79. РОМАНС О, как излечиться от злого недуга?.. Так жаль бесконечно мне старого друга! Венком из страданий сплетенным увитый, Годами темницы и горем разбитый, Живя без надежд, схоронивши все силы, Он ждет не дождется уютной могилы... Когда его речи заслышу я звуки, Любовные, скорбные, полные муки, Ему свою душу готова отдать я, Готова пойти за него на распятье! И грудь мою давит к врагам его злоба, И друга любить обещаю до гроба!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Но боже!.. Другой есть живой и веселый! Придет он, спадет с сердца камень тяжелый; Я чувствую с ним свежей жизни дыханье, В грудь льется надежда и счастья желанье!.. Когда остаюсь в полуночи одна я, Сижу у окна, летний воздух вдыхая, Встает предо мной его образ прекрасный, Могучий, как лев, беззаветный и страстный!.. И сердце мое сладкой мукой забьется, И что-то былое в нем вдруг шевельнется... Из глаз моих льются невольные слезы, Волнуют, как прежде, любовные грезы! Между 1873 и 1878 80 Мих. Петр. С<ажин>у Под свист ружейных пуль, картечи, В кровавых брызгах, как в пыли, Со смертью не бояся встречи, За красным знаменем вы шли... Версальцы из своей засады, В домах, как тати, притаясь, Стреляли сверху в баррикады, И сотни падали вкруг вас. Лилась ручьями кровь людская, Смывала камни мостовой: Встречал Париж, в огне сверкая, Приход Свободы золотой. Она так долго и напрасно Рвалася к людям... В этот час Опять явилась к ним и страстно С своим любимцем обнялась - С Парижем... Но тупую силу Сломить Свобода не смогла: Окровавленная ушла И свой светильник загасила! И эти грозные мгновенья, Победу диких палачей, Погибель страшную друзей, Оставшися один средь боя, Средь трупов, тлеющих кругом, Пришлось вам пережить душою И стать в неделю стариком!.. Но всё же вас судьба хранила И испытаньем умудрила Затем, чтоб вы как гражданин Служить могли родному краю.." И я в день ваших именин Одной лишь воли вам желаю. Между 1873 и 1878 81. ПЕСНЯ Посвящ. Д. А. К<леменцу> Есть голова на плечах, Руки есть, крепкое тело - Значит: найди себе дело, Жизнь проводи не в речах! Красные речи - к чертям! Слезы, да охи, да вздохи Тоже помощники плохи В деле служенья людям! Много гонимых вокруг, Надо им счастье, свободу - Значит: берись за работу, Будь же гонимому друг! Если любить - так любить, Делая дело - не плача! Трудная это Задача - Даром на свете не жить! Трудная точно. Судьба Правды борцов не жалеет, Словно как бритвою бреет Честную жизнь их борьба! Значит, за дело бодрей, Значит, работай, работай, Вечно наполни заботой Краткость дарованных дней! Не говори, что "один В поле-де ратном не воин"! Будь уваженья достоин, Будь ты душой исполин! Молот ли, косу ль, топор Смело бери в свои руки, - С светочем честной науки Шествуй в народ. На простор! К свету и к жизни зови Бедных, убогих, забитых, П_о_том трудовым облитых, Смело во имя любви! С ними их труд разделяй, С ними дели их страданья, Им все свои упованья, Думы свои передай! Им на врага укажи, Дай им оружие в руки: Знания честной науки, Смелость великой души! Много придется узнать Мук на дороге тернистой, Но ведь и с совестью чистой Легче, друзья, умирать! Между 1873 и 1878 82 Уж не одна тяжелая утрата Ниспослана мне злобною судьбой, И гибель новая замученного брата Родит в душе какой-то гнет тупой, Сознанье горькое бессилья пред врагом, Невольную покорность силе рока, - Покорность жертвы под ножом Жреца языческого бога! Так хочется уйти от этого мученья, Смягчить ужасную о смерти брата весть Хотя б мечтой, хоть лаской обольщенья, Что и за нас наш враг узнает месть. Узнает месть!.. Надежда, оживи Хоть ты, коль силы нет для мщенья, В зародыше проклятое сомненье Своею силой задави! О боже! Хочется мне верить до конца, Что каждый смертный лик убитого борца, Что ряд святых могил, что наши все страданья, Неволя долгая, далекие изгнанья Бесследно в мире не пройдут, - Найдут в сердцах людей приют, Дадут им гордость, честь и силу Восстать на зло и, выйдя в бой, Отмстить за каждую могилу Борца, убитого тюрьмой! Между 1874 и 1878 (?) 83. "ВОЛЧОНОК" Посвящается Вере Любатович Ах, как на судьбу мне обидно: Конца моим мукам не видно! Так грудь разболелась в неволе, Я вся исстрадалась от боли! О! как бы я страстно хотела, Чтоб весть в каземат долетела О грозном, святом пробужденьи Народа родного; о мщеньи Поборникам тьмы исступленным, 10 Свободы врагам озлобленным, Рабам суеты, сладострастья, Гонителям правды и счастья, Сгубившим в глухом каземате Народа друзей - моих братии. И как мне ни тяжко в темнице, Как в клетке измученной львице, Без дела, без воли, без света... Но только бы весточка эта - И я бы, как роза, алела, 20 И грудь бы моя не болела. Я знаю: народ мой любимый Меня не забыл бы, гонимой, И в час своей славы победной, Когда над отчизною бедной, Над краем застоя и тленья, Прошла бы гроза обновленья, - Он, звуки заслышав тревоги, Разнес бы дворцы и... остроги! И, полный и силы, и власти, 30 Он волю и светлое счастье Мне дал бы, как верному другу, За всю пережитую муку, - И я бы, как роза, алела, И грудь бы моя не болела! Но если бы даже родимый Народ, мною страстно любимый, Разбивши ярмо угнетенья, Забыл бы меня в заточеньи, В моем каземате постылом, 40 Как в склепе сыром и унылом, То всё же в окно каземата, От ранней зари до заката, Не песни тоски и печали Тогда бы ко мне долетали, Но полные счастья, свободы Неслись бы под тесные своды, - И я бы, как роза, алела, И грудь бы моя не болела! Но там, вне тюремной ограды, 50 Там тоже не много отрады! Там нивы, луга зеленеют, Небесные своды синеют, Там шепот прохладного бора, Раздолье степного простора, И вольного вихря дыханье, И грозного моря плесканье; Там горы, там синие реки, То злые, то полные неги; Там все, все богатства природы, 60 Но нет одного: нет свободы! Ах, если б народ угнетенный Свободно вздохнул, обновленный, - Я пышной бы розой алела, И грудь бы моя не болела! Между 1875 и 1877 84. ВОПРОСЫ Зачем это - тяжкое рабство, Насилья разгул и порока? Зачем это слезы людские, Как море, разлились широко? За что так меж нами работник Проклятой судьбою обижен И образ святой человека Так страшно забит и унижен? Зачем над порывами честной, Любовью проникнутой мысли Проклятья и злые гоненья, Как мрачные тучи, нависли? И губят так зверски, так злобно И юность, и свежие силы В глухих казематах темницы, Как в мраке холодной могилы?.. Зачем это люди за счастье Друг с другом враждуют до гроба И в сердце невольно вползает Змеей ядовитою злоба? Зачем не сияют над миром, Как яркое солнце весною, Святая любовь и свобода Божественно-вечной красою?.. Но жизнь не дает мне ответа На трудные эти вопросы... И рвутся из груди проклятья, И душат бессильные слезы! 1876 или 1877 85 Что ни день, то глубже море мук! И всё гуще становится мрак! Что ни день, то редеет наш круг И сильнее становится враг! Что ни день, то уносит борьба Вон из братского круга друзей! Тяжела, тяжела ты, борьба За свободу и братство людей! Тяжело нам средь свежих могил Наших братьев стоять и грустить, Сознавая, что нет у нас сил, Чтоб за смерть их врагам отомстить! Между 1873 и 1879 86. ЖАЛОБА БЕДНЯКА Надежды светлые и чистые мечты В ее душе счастливою семьею, Как звезды в небесах, как на полях цветы, - Живут и блещут красотою! И очи чудные полны любви, ланиты Рассветом юности и свежестью покрыты, - Как краешки воздушных белых туч, Когда окрасит их восхода добрый луч, Алеют нежные!.. Желанная моя!.. Когда она приветливо смеется, Как много радости, как много счастья льется Для бедняка, каким скитаюсь я!.. Но в мире есть чудовище одно - Неумолимое и ненасытно-злое, И губит, злобное, у бедняка оно И блеск души и тело молодое!.. Где люди, там царит оно всегда, И имя этому чудовищу - нужда!.. И вижу я, она подходит к ней, К моей голубке, к радости моей; Клыки своих ужасных челюстей Оскаливши и когти выпуская, Терзать ее готовится... Я знаю - Таков уж рок! Ни честный труд С бессонными ночами за работой, Сам-друг с томительно грызущею заботой, Ни ближние - они, спокойные, пройдут При виде мук работницы без хлеба, - Ни холодно на нас взирающее небо, - Ее, мою родную, не спасут!.. Сожжет ее нужды мертвящее объятье, Потухнет блеск очей, увянет красота, Скорбь искривит ее прекрасные уста... А я спасти ее не в силах... О! проклятье!.. Между 1873 и 1879 87. ЗАВЕЩАНИЕ Здесь умирая, в казематах, Мы завещаем всем друзьям За муки бедного народа Отмстить врагам! Самой судьбе бросайте вызов, Уж раз к врагу она пошла, С ним против братства и свободы В союз вошла! Когда же в час победы светлой Разволновавшаяся кровь Утихнет в сердце, - завещаем Одну любовь! Пускай тогда меж вами, братья, Не будет нищих, богачей, Ни вечно загнанных страдальцев, Ни палачей! Вы храм воздвигнете науки Наместо храма лжи и тьмы И храм свободы лучезарной - Взамен тюрьмы! Пусть край родной не оглашает Ни стон страдающих людей, Ни свист бича, ни гром орудий, Ни звон цепей! Святая личность человека И честность мысли и труда Пускай находят уваженье У вас всегда! Когда ж блеснет заря спасенья, Настанет братства светлый час, - В счастливой жизни вспомяните, Друзья, и нас! 1877 88. ПЕТРУ АЛЕКСЕЕВУ Божеству из золота - Всё им покупается - Голова удалая Не хотела кланяться! Невзлюбило пылкое Сердце непокорное Дороженьку битую, Дороженьку торную. Правду неподкупную, 10 Божий свет увидела Голова удалая - И возненавидела Жизнь раба убогого, В грязь людьми забитую, Злобу окаянную, Злобу ядовитую. Эх! и озлобились же Подлостью богатые, Палачи народные, 20 Палачи проклятые! Говорят удалому Речи ненавистные: "За свободомыслие, Чувства бескорыстные, За работу честную, За дорогу трудную Поднесем удалому Мы награду чудную! Ты слюбился с волюшкой, 30 Что с душой-девицею, - Так спознайся ж, молодец, С душною темницею. Чтобы гребню частому Не было заботушки, Этой кепокладливой Сбреем полголовушки. Чин дадим кандальника, Битого, голодного, Ройся в барской темени 40 Рудника холодного! Думал ты: для родины Цепи рабства пагубны, - Так добудь железна нам, Нам на цепи надобно! А уж цепи выкуем Так на славу - тонкие, Прочные, тяжелые И, как гусли, звонкие!" Голова удалая 50 Всё ж не поклонилася, Сердце молодецкое Всё ж не покорилося: "Что ж! Закуйте в цепь меня И обрейте голову - Всё ж не сброшу с плеч своих Я креста тяжелого! Не бегу страдания: Сила в нем великая! Перед ним рассеется 60 Ваша злоба дикая! На него помолится Весь народ задавленный! Славой увенчается Вами обесславленный!" 1877 89. ТОВАРИЩАМ (НА СУДЕ) Теперь мы вместе пред врагами! Силен и грозен их синклит! Единодушье между нами Одно врагов лишь победит! Друзья! Средь нас разъединенье - Одно из свойств тупых рабов - Победой будет для врагов, Для нас - позорным униженьем! Под темным сводом каземата 10 Недаром прожиты года. И нашу юность без возврата Там схоронили навсегда Вдали от жизни и свободы И от борьбы святой с врагом За счастье светлое народа, За всё, чем мы душой живем! В нас годы долгие страданья Ведь не могли ж негодованья, Как сорной пылью, замести 20 Презренной робостью в груди?! И если нам в тюрьме проклятой, Законопаченным в гробах, Замки мешали на дверях Ударом отвечать в отплату Врагу за муки все свои, - То ныне вместе мы, мы - сила! Молюсь, чтоб нас соединило Во имя правды и любви Единодушье в час суровый - 30 В час настоящий, в грозный час, Чтобы венок, венок терновый, Со смехом не был сорван с нас! . . . . . . . .. . . . . . . Я вижу: рой теней загробных Встает в сияньи предо мной, - Родных нам мучеников строй, Погибших в дни гонений злобных. Вкруг каждого чела обвившись, Кольцо терновое легло; 40 Шипами острыми вонзившись, Глубоко ранило чело. Застыла праведная кровь, Упав на бедные ланиты, Следами руки их покрыты Разбитых смертию оков... Надеждой взор блистает их, Что час пробил и их отмщенья: Их повесть скорбного мученья В устах собратий дорогих 50 Против врагов бездушных, злых Теперь в бою, в бою серьезном, Послужит им оружьем грозным, - Их всех она соединит В строй дружный, твердый, как гранит! И неужель в виду врагов Надежду эту мы разрушим? Разъединенностью рабов Позорно честь свою задушим?! 1877 90. ПАМЯТИ НЕКРАСОВА (27 декабря 1877 г.) Пусть лагерь довольных и сытых, В утеху и радость себе, В речах своих зло-ядовитых Пророчит забвенье тебе! Но славы твоей он не сгубит: Народ охраняет ее! Народ и лелеет и любит Великое имя твое!.. В часы и труда и досуга, В час радости редкой народ Родного поэта и друга Сердечные песни поет! Поет, проклиная неволю, Судьбы своей каторжный кнут, И рвется он к свету, на волю, Куда твои песни зовут!.. 91 Посвящается В<ере Засулич> Обширный склеп - тебя нам не забыть! В твоих стенах пришлось нам долго жить, Нам доказали там пережитые муки, Что весь построен ты по правилам науки: В отдельных гробиках томились долго мы За то, что чтили мы, как божество, свободу, За то, что шли с любовию к народу, За то, что не любили тьмы! Там годы мы мучительно страдали, 10 Там наши силы тихо увядали, Там наша молодость навек погребена, Там чашу мук мы выпили до дна! Не в силах разорвать связавшие нас путы, Мы, одинокие в тиши своих гробов И беззащитные от наглости врагов, Мы там пережили тяжелые минуты! Был день один, его нам не забыть, С насмешкой рок подверг нас испытанью, Чтобы узнать, оставило ль страданье 20 Хоть атом сил в нас, чтоб и его убить. Тупой палач, холоп царя, со смехом Ворвался в склеп и, празднуя потеху, Охоту на людей в стенах гробов глухих Устроил он себе со сворой слуг своих. Ворвались хищники. Навстречу им раздался Мучительный негодованья стон, - И мрачный склеп, как будто ожил он, Вдруг застонал и гневно зашатался. Полуживые мы, чтоб биться в окна, в двери, 30 В себе еще остаток сил нашли. Но к одинокому толпой врывались звери И безоружного терзали, как могли. Товарищ наш, ты мученик святой! Мы помним миг ужасного позора, Когда неистово глумилась над тобой Слуг палача натравленная свора; Она тебя в тупом остервененьи Подвергнула всем ужасам стыда: Сорвала прочь одежду в исступлепьи, 40 На землю бросила страдальца как скота, И связка прутьев засвистела Над обнаженною спиной И на измученное тело Легла кровавой полосой... Смеялись палачи... О, в этот страшный миг Пределов не было мученью: Все муки злобы, униженья, Бессилье нашей правоты, Всю беззащитность сироты 50 Постигли мы, и в душу яд проник - Яд черных дум. И светлых чувств остаток Убил в душе. Казался мир весь гадок, Вся жизнь бессмысленна. Темно, темно вокруг! И душно было так в глубокой тьме. О, если б вырваться из этой муки жгучей Хотя б в объятья смерти, всё же лучше. И злая боль в душе с насмешкой поднялась И задала вопрос: кто отомстит за нас? 60 Но стены нам ответа не давали - Холодные и мертвые молчали... Так мы страдали. Обороны Не ждали мы... Унынья гнет Царил в душе, да слышал стоны Тюрьмы нависший полусвод. Но вот среди рабов, послушных Желаньям диких палачей, Среди трусливых, равнодушных К страданьям гибнущих людей, 70 Средь этих нравственных калек, Среди царюющего страха, Среди гниения и праха Живой явился человек! В час нашей скорби и страданья, Как ночью яркий метеор, Явилось дивное созданье, Чтоб отомстить за наш позор. Как вестник праведного бога, Как ангел-мститель роковой, 80 Как воплощенье правды строгой, Явилась женщина с душой Великой, смелой и прекрасной! Со взором, дышащим огнем, Она, сгорая местью страстной, Предстала вдруг пред палачом; Движеньем ровным и спокойным Курок был спущен. И нахал К ее ногам окровавленный, За нас наказанный упал! 90 О вы, на ком блистает злато, На ком и бархат и атлас, - Кто за поруганного брата Когда-нибудь кто мстил из вас? За друга кто страдал душою, Кто жаждой мщения сгорал, Коль сильный мира попирал Кого-нибудь из вас пятою? Во имя праведного мщенья За муки друга своего 100 Из вас, не снесши униженья, Кто отказался от всего, От благ свободы, жизни, света, Забыв все радости свои, Как эта женщина, как эта Богиня гневная любви?! Ты, раболепная, пустая Толпа - рабыня суеты, Склонись пред ней - она святая! Бросай на путь ее цветы! 110 Ступай, разбей ее оковы, С мольбой к себе ее зови, - Она придет - твой мрак гробовый Рассеет солнышко любви!.. А мы в постылых казематах, Когда узнали о тебе, Наш светлый мститель и отрада, - Мы пели гимн своей судьбе! Светило солнце сквозь решетку, Тюрьмы сырой рассеяв мглу, 120 Играя ласково и кротко И на стенах и на полу. Приветливо лаская глаз, Оно нам будто говорило: "Еще вас небо не забыло, Еще есть мстители за вас!" Душа свободная, святая, Великий друг наш дорогой, Прими от нас привет, родная, От нас, замученных тюрьмой! 130 Тобою счастье нам дано, Ты нас спасла своей любовью, С нас смыла вражескою кровью Позора тяжкое пятно! 1878 92 Когда наполнила судьба Темницы прочные гроба, Их мрак унылый и немой Людскою мукою живой, Когда за правду наших дел Враги судили нам в удел На годы долгие тюрьму, И одиночество, и тьму, Когда не только мщенье их Душило молодость живых И пило праведную кровь Борцов за братство и любовь, Но даже трупы мертвецов Служили злобе подлецов, Поправших всю святыню прав, Предметом мщенья и забав! - Пред этой злобой медных лбов Молчало общество рабов, Дрожала жалкая толпа За угол свой, за свой обед. Лишь посылали нам гроба На наши стоны - стон в ответ! Когда разнузданная месть Топтала нашу жизнь и честь, Питая радость палачей Бессильем скованных людей; И в час, когда тупой нахал, Холоп, палач и генерал, С ордою дикой слуг своих В гробах нас бил полуживых, Когда он дал им знак рукой, Как волки хищные, толпой Врывались в гроб они. Борец, Один в гробу, полумертвец, Тюрьмой измученный, больной, Встречал их бледный и худой. Кидалась дикая орда И била мученика... Да, Глумились хищники над ним, Над беззащитным и больным, Их веселил его позор, И кровь его их алчный взор Ласкала. Хохот их тупой Носился дико над тюрьмой!.. Расправа кончилась, и вновь Замки щелкнули у гробов, И снова гроб борца любви Зажал в объятия свои! Пред этой злобой медных лбов Молчало общество рабов, Дрожала жалкая толпа За угол свой, за свой обед. Лишь посылали нам гроба На наши стоны - стон в ответ! Остались мы в ночной тиши С тяжелой мукою души, С свинцом невылившихся слез, И перед нами встал вопрос, Терзая душу каждый час: Кто отомстит теперь за нас, Где, в ком найдем защиту мы? Кто из живущих вне тюрьмы Отвагу гордую найдет На дне души своей, пойдет Свершить суровый приговор За наши муки и позор Во гневе праведном своем Над этим наглым палачом? Но переполнила судьба Страданьем чашу наших бед, - На наш вопрос одни гроба Нам посылали стон в ответ! 1878 93. ПЕСНЯ В<олховскому> Я судебным приговором Не смущаюся ничуть, И на свой терновый путь Я гляжу спокойным взором. Принимаясь за сапог, Рассуждаю я с заплаткой: Ведь во всем никто, как бог! Да и тот, по правде, плох, Кто дрожит над жизнью краткой. От волнения страстей Переход в покой кладбища - Вот смысл краткой жизни сей. Значит, столько ж толку в ней, Как в коротком голенище. Да, за ряд тяжелых бед В этой жизни скоротечной Вот награда: был и нет! Правду наш сказал поэт: Все погибнут в бездне вечной, Всяк исчезнет без следа. Примириться с этим должно, В гроб готов я завсегда. Только вот одна беда: Люльку там курить не можно! Всё же просьба вот моя: Повинуясь смело року, Положивши в гроб меня, Положите мне, друзья, Непременно люльку сбоку! Ведь она моя одна Неизменная подруга; Чашу зла с ней пил до дна, Мир давала мне она В час труда и в час досуга! Я с подруженькой такой Не был в жизни одиноким, Так уж пусть и под землей Ляжет добрая со мной - Разделить покой глубокий. Да и как знать наперед, Что там будет, - вдруг воскресну, Первым долгом люльку в рот; А как страшный суд придет, Может быть, и бог курнет! Это тоже неизвестно. Жаль душевно, что для нас Жизнь за гробом - лес дремучий. Всё же надо про запас Инструменты в смертный час Захватить на всякий случай: Может быть, там строй таков. Так себе я маракую, Что и я и Рыбаков, Сбросив гнет земных оков, Завели бы мастерскую! Дела было б много нам, По фасонам самым модным Обувь шили бы мы там Духам чистым и бесплотным. Ведь ходить-то надо им Всё по облакам небесным - Не годится быть босым! Туча - это ведь не дым, Это слякоть, как известно! 1875 94. НА СМЕРТЬ М. В. КУПРЕЯНОВА Гнета не снес ты, судьбиною данного! Смерть заменила тюрьму! Ах! воскресить тебя, друга желанного, Где же я силы возьму?! Так неотступно желанье напрасное В сердце скорбящем моем, Чтоб твои умные очи прекрасные Снова зажглися огнем! Вновь чтоб проснулася мысль твоя сильная, Чистые думы твои, Вновь чтоб забилося сердце обильное Силою гордой любви! Чтобы ты снова пришел к нам сияющий Блеском здоровья и сил, Чтобы ты вновь, на добро уповающий, С нами борьбу разделил! Боже мой! Гнетом желанья бессильного Тяжко сдавило мне грудь! Ах, уж не вырвать из мрака могильного Друга... Назад не вернуть! 1878 85. 41 ГОД Посв. М. Д. М<уравскому> Он спал. В темницу в час полночный Вдруг фея юности вошла И в тихий номер одиночный С собой корзиночку внесла, В которой меж травой душистой, На мху и мягком и пушистом, Среди цветов, как райский плод, Виднелся - сорок один год! И тихо, тихо, сколь возможно, 10 К постели фея подошла, Край одеяла осторожно Рукой прозрачной отвела И шепчет спящему: "Вовек Не знай тяжелой, злой годины, Болезни, горя и седины, Мой добрый, славный человек! И в этот тихий час ночной, Родной, - прими подарок мой!" И меж волос брады волнистой, 20 Как меж стеблей травы душистой, Она заботливо кладет Подарок - сорок один год! "Да будет путь твой, как цветами, Усеян щедро, милый друг, Трудом, весельем и мечтами, Любовью женщины". Но вдруг Ее прервался дивный голос, И в бороде густой она Седой огромный видит волос. 30 Один. Но всё же седина!.. "Скажите?! Он уж сед! О, боги!! Уж как его ни берегу! Он сед! Уж лучше б был безногим, Терпеть седых я не могу! И вот ввиду такой причины Я вырву этот волос длинный, Не дам щетинке ни одной Так рано крыться сединой!" И нежный пальчик потянул 40 За этот длинный волос белый. Наш дед как гаркнет: "Караул!" Едва раздался этот голос, Как тотчас светлый дух вспорхнул И чрез окно на лунном свете Он улетел под небосвод, А в бороде густой, как в сети, Остался сорок один год. Примечание: "А какова ж судьба корзинки?" - Полюбопытствуете вы. 50 Она рассыпалась, увы! И из цветочков и травы Образовался сор: пылинки, Бумажки, перья, всякий сброд! И надо ждать: солдат придет, Метлой по камере взмахнет, Туда-сюда и так и сяк - И сор весь выбросит в стульчак! 1878 96. ПРОЩАЛЬНЫЙ ПРИВЕТ Итак, на воле вы, друзья! Я рад за вас душой! Пусть солнце радости горит Над вашей головой! Я слышу - ваши голоса Свободе гимн поют! Благословляю вас, друзья, На новый честный труд! Пусть ваши думы, и любовь, И песни, и мечты С дыханьем воли оживут, Как вешние цветы! Все раны сердца и души Скорее заживут, Когда прийметесь вы опять За новый светлый труд!.. А я?.. Пускай в далекий край, В изгнанье я уйду, - В успехе нашего труда Я счастье там найду!.. Жду, - вести добрые ко мне В далекий край дойдут!.. Благословляю вас, друзья, На бой, на честный труд! 1878 97 Время галопом всё скачет и скачет; Чувствую, с каждым днем падают силы, Скоро дойду я до темной могилы, Кто же тогда надо мною поплачет? Знаю, подруга меня не забудет. Рада б поплакать, да слез-то не будет. Много разбилось ее ожиданий, Много тяжелой борьбы и страстей! Много лихого она претерпела, Выплакать слезы успела... Горе за ней неотступное гналось, Било ее своей тяжкою палицей, В скорбных очах моей милой страдалицы Слез, чтоб оплакать меня, не осталось. М<ожет> б<ыть>, друг мой, мой *** сердечный, М<оет>б<ть> он хоть слезинку уронит В час, как единого друга схоронит? Сердцу, борьбой поглощенному вечной, Грозной борьбой за народное счастье С тяжкой народной нуждой, самовластьем, Плакать о друге, безвременно сгинувшем, Времени нету. Назад отодвинувши Личное чувство, о мертвых страдать Некогда: надо живым помогать! Друг же мой честно привязан к народу, Весь он отдался борьбе за свободу - Личное чувство задавит в груди! Русскому, скажет, борцу, гражданину Некогда плакать о друге едином. Умерший друг мой - прости, Дело живое стоит на пути! 1878 (?) 98 Если скоро я кончу свой путь, Перестанет дышать моя грудь, И тебя и друзей я покину, В гробе тесном навеки застыну, - Не хочу я, чтоб плакала ты, Чтобы милые сердцу черты Омрачались, хотя б на мгновенье, Тенью скорби, тоски и мученья! Нет, ты белое платье надень И явись лучезарна, как день, И душистые алые розы Ты вплети в свои черные косы, Подойди, и не с скорбной слезой, Но с улыбкой склонись надо мной, Не "навеки прости" - "до свиданья" Ты скажи мне тогда на прощанье. Ты печалью себя не губи, Но живи, и трудись, и люби, И с друзьями в минуты досуга Вспоминай про отжившего друга.. Вот единая просьба моя К вам, мои дорогие друзья: Пусть все те, кому счастья душой И отрады хочу я, живой, Не терзаются горем и мукой Перед вечной со мною разлукой. Между 1879 и 1905 99. НОЧЬ За холмом далеким нежной зорьки алой Уж давно погасло мягкое сиянье... Ночь, в своем роскошном звездном одеяньи, Тихо пролетает над землей усталой... Вкруг прекрасной ночи величаво-скорбной Реют, словно тучки, рои сновидений... Стихнул понемногу шум дневных волнений И жестоко-мелкой сутолоки злобной. Жизненной борьбою, муками работы Измотавши душу, истерзавши тело И своим тревогам не найдя предела, Отдыхает бедный властелин природы... Но царю природы нет отдохновенья: Даже в час покоя, полн огнем желанья, Прочь из мира скорби, злобы и страданья Он напрасно рвется в край освобожденья! В небе ночь, с тоскою на него взирая, Потихоньку плачет... Утренней порою На цветах и травах крупною росою Слезы ночи блещут, радугой сверкая... Между 1879 и 1905 100. ВЕСНОЙ Небо блестит, улыбается, В белые тучки одетое; Радостно всё оживляется, Солнышком вешним пригретое. Речка проснулася горная; Цепи разбивши холодные, Весело мчится проворная В дальние степи свободные... Чайка над речкою носится, Гуси летят вереницами... Сердце мучительно просится За город, в поле за птицами!.. Пройдет зимы последняя угроза, Рассеется ее седая тень, Распустится кудрявая береза, И расцветет душистая сирень... В луга к цветам, алмазами сверкая, С холмов примчится с хохотом ручей; И в небесах, до тучек достигая, Прольется трель певца полей; И жизнь ночей, с их бледной полутьмою Иль с мягким светом матовой луны, Наполнится истомой неземною И чарами волшебницы весны... И в грудь твою волной ворвутся звуки Из рощ цветущих и садов, Зальют любовью сердце до краев, - И сладкие изведаешь ты муки В объятиях недолговечных снов... Но... снов счастливых, радужных и юных! Без них добром и жизнь не помянуть, Когда в душе замолкнут страсти струны И старость немощью твою иссушит грудь! Между 1879 и 1905 101. В СТЕПИ Над степью зной повис и беспощадно сжег Всё вышедшее здесь из почвы плодородной, Всё, что пыталося дышать и жить свободно: И очерет озер, и нивы у дорог, И травы, и цветы поникнули в пыли; И жаворонка гимн любви и воли чудной Не слышен в небесах над степью беспробудной! Лишь скорбно шелестят сухие ковыли, И зыбью мелкою слой воздуха дрожит Над нею, грудь ее нещадно иссушая, Последний жизни сок до капли выпивая, Волной бесшумною куда-то вдаль бежит... Молчание... покой и смерть царят кругом... Лишь зародившийся подчас в пыли дорожной, Как будто злобою охваченный тревожной, Вихрь черный бешено проносится столбом; Прах к небесам влача и затемняя свод, Он кроет пылью лист ракиты одинокой, Что сиротливо так торчит в степи широкой Полузасохшая и тени не дает... Но вдруг повеяло прохладой, и вдали На горизонте всплыл косматый облик тучи, И там уже гремит, - и этот гром могучий В своих волнах несет отраду для земли... На степь надвинулась желанная гроза... И напряженно всё внезапно притаилось, Боясь, чтоб в стороне гроза не очутилась, Чтобы не кончили насмешкой небеса... Ведь близко счастье так! И стоит лишь упасть На степь унылую двум крупным каплям влаги. Чтоб хлынул ливень вслед и, полн живой отваги, Вновь пробудил вокруг - надежду, силу, страсть!,. Между 1879 и 1905 102. ОСЕНЬЮ Пока еще осенние морозы Не заходили в лес пред утренней зарей, Чтоб инеем украсить лист березы И коркой лужицу задернуть ледяной... В лесной траве по сторонам тропинок Кой-где еще виднеются цветы, - Но по утрам уж нити паутинок, Усеянных алмазами росинок, Соединяют ветви и кусты... В листве берез видна уж позолота, Краснеет лист у трепетных осин, И в шуме их взволнованных вершин Звучит усталости тоскующая нота... И грустно мне и жаль чего-то!.. Между 1879 и 1905 103. В ЗИМНЮЮ НОЧЬ Ветер снег крутит и гонит... Месяц скрылся... всюду мгла... Кто-то плачет, кто-то стонет, Словно кто в сугробах тонет, Что метель здесь намела. Небо тучею одето... Ветер, злобствуя, стучит Под окном... И до рассвета Всё мне чудится, что где-то Погибающий кричит... Между 1879 и 1905 104 Болото никогда волнения не знает, Зеленой тиною покрывшись, спит оно, И даже ураган его не раскачает, И смрад таит в себе его гнилое дно. Ни перлов радужных, ни рыбок, в оживленьи Резвящихся, в его не встретишь глубине... Застой там и покой... и демон разложенья Свой трон воздвигнул там во тьме и тишине!.. Лишь в ночи темные, когда луна не светит И звезды ясные за тучки уплывут, Над тиной сонною взор иногда заметит Блуждающих огней мерцанье там и тут. То робко те огни за кочками таятся, То промелькнут, и вновь их исчезает след... И чудится, что здесь они светить боятся, Что не у места здесь их бледно-мутный свет... Между 1879 и 1905 105. "ЖИТЬ ХОЧУ!" День за днем проходит жизнь без цели... Мир мой беден, сумрачен и нем... Струны сердца страстью не звенели.." Лепестки цветов не облетели, Потому что не цвели совсем! Я в мечтах своих не обманулась - Их любовь не посылала мне! Фея грез ко мне не прикоснулась И с отрадой мне не улыбнулась В этой жизни, в этом скудном сне! В сне моем томящем, без видений, Так тяжел безоблачный покой! Я чужда живых людских волнений, Далека от счастья и мучений, Словно я под крышкой гробовой! Тяжко мне под крышкой гробовою! И к судьбине, к злому палачу Обращала взоры я с мольбою И просила бурей и грозою Воскресить меня!.. Я жить хочу! Я хочу иной - не мертвой доли! Я хочу, чтоб молодость моя Пронеслася вольным вихрем в поле! Знать хочу я радости и боли, Чуять сердцем трепет бытия! Между 1879 и 1905 106. ИЗ ЛЕТНИХ ВПЕЧАТЛЕНИЙ Жизни неправдою тяжкой запугана, В мире защиты себе не найдя, Кем ты обижена, кем ты поругана, - Ты не сказала, от нас уходя!.. Жизни пугающей бремя тяжелое Сбросивши, ты здесь лежишь на песке... Небо лазурное, солнце веселое, Тучки жемчужные видны в реке; Ива над речкой едва колыхается, Зыби касаясь концами ветвей; Где-то в пространстве звенит, разливается Чудный певец изумрудных полей... Только в душе у меня просыпается Скорби и злобы мучительной змей! Между 1879 и 1905 107. К ПОРТРЕТУ ДЕВУШКИ Она дитя - с умом серьезным И сердцем чистым, как хрусталь... Но почему во взоре этом Такая тяжкая печаль? И почему она, не живши В лучах рассвета своего, На пожеланье "жить подольше!" С тоскою шепчет: "Для чего?" Кто омрачил ей годы детства? И кто ее - в шестнадцать лет - Заставил чувствовать так тяжко, Что в нашей жизни счастья нет? Ей мир людей стал чужд глубоко! Среди ж чужих так тяжко жить! Ведь сердце там найти не может Того, что стоило б любить! Между 1879 и 1905 108. НА УЛИЦЕ С головами полубритыми, В серых куртках и штанах, С кандалами неприкрытыми И с тузами на спинах, Истомленные темницею, Вдоль по улице идут Арестанты бледнолицые, Их конвойные ведут... Стук колес... людей движение... Громкий топот лошадей... Но сквозь шумное волнение Выдается лязг цепей... Этот лязг сухой, пронзительный, Оглашая пыльный путь, Укоризною мучительной Бьет, как молотом, мне в грудь!.. Я гляжу вослед взволнованный! Словно я в том виноват, Что в тюрьму идет закованный И униженный мой брат!.. Между 1879 и 1905 109-110. В ГОРОДЕ 1 Он ехал з_а_ город, на дачу... Прекрасных пара рысаков И видный кучер... На придачу, От нежных ласк весны, от винных ли паров, В приятных грезах мысль витала, Как грешник, вдруг попавший в рай, - И нега им овладевала... Он крикнул кучеру: "Потише поезжай! Я уважения достоин!.." "Я, - думал он, - добряк, ей-ей!" 0н благодушно был настроен, И, чужд брезгливости, взирал он на людей... Но на углу при повороте Он видит женщину... Она Стояла в полуобороте, - В лохмотьях, грязная, болезненно-бледна, Измучена нуждой, недугом... Вдруг пара чудных синих глаз Взглянула на него с испугом!.. И вмиг его душа как будто обожглась: Любовь к служанке - "чудной Кате", Его и бегство и обман, Когда полнеть стал Катин стан, - Всё так припомнилось некстати!.. Он крикнул кучеру: "Гони! гони! болван!" 2 Я видел сцену в русском духе: На людной улице и днем Муж, озверевший от сивухи, Жену "учил" пред кабаком. Он бил нещадно кулаками, Бил в грудь ее, в лицо, в живот... Свалив на землю, каблуками Топтал; казалось, что убьет... И эту сцену созерцая, Ничем злодею не мешая, Стояла тут толпа зевак... И только громкий хор собак Протестовал против увечья! И я решил, что человечья Душа живая - у собак И что собачья - у зевак! Между 1879 и 1905 111. СЫН ЗОЛОТОПРОМЫШЛЕННИКА После закуски, в сигарном тумане, Он возлежал на турецком диване... Мил и уютен его кабинет, В час этот царствует в нем полусвет: Спущены шторы на окнах... Покойно, Тихо, не жарко, хоть солнышко знойно И над престольной столицей горит. Пусть!.. он от знойного солнца укрыт! Вот потихоньку он веки смежает, 10 Вот и сигара его угасает И упадает на мягкий ковер. Дух сновидений явился, простер Крылья над спящим и снов вереницы Сыплет и сыплет ему на ресницы... Бал ему снится... Сияющий зал, Званых отборных гостей персонал... Музыки звуки... мужчин разговоры, Блеск эполетов, бряцание шпоры... Звяканье рюмок, бутылок пальба... 20 Женщин прекрасных живая толпа Весело тут суетится, танцует, Старцев и юношей страстью волнует; Слышится дев зажигательный смех... Только ему одному, как на грех, Что-то невесело вовсе на бале... Хочет найти он веселье в бокале... Вот и бокал на подносе несут... Влагой янтарною блещет сосуд, Пеной играет вино дорогое... 30 "Братец мой! что ты принес мне такое?!!" - С криком слугу вопрошает он вдруг. Сжал ему сердце нежданный испуг... Вмиг опустело роскошное зало... Званых гостей его - как не бывало! Нет и слуги!.. И один лишь бокал, Пенясь, шипя и сверкая, стоял Пред богачом... Так свершается чудо! Смотрит в испуге на дно он сосуда, Смотрит и видит: там образ живой 40 Зашевелился... Костлявый, худой Горнорабочий там видится ясно; Бедно одет он и грязен ужасно, С молотом, с буром железным в руке, С алою струйкой на грязной щеке... Вот он и в зале!.. Усталый рабочий Глазом единым в хозяйские очи Смотрит сердито... Хозяин дрожит... Горнорабочий ему говорит: "Что, испугался? Небось - не убью! 50 Не для того пред тобою стою! Ты вот и в страхе, а смотришь сердитым! Мне же вон вышибло глаз динамитом, - Диво ль, что я, окривевши, сердит?! Всё ж убивать тебя бог не велит!.. Полно дрожать тебе в страхе-то глупом! Лучше пройдись-ка со мной по уступам В гору, под землю, где шпурит наш брат В сырости, в тьме, чтобы был ты богат! Раз хоть взгляни ты на сущую муку!.." 60 Смело берет богача он за руку, Крепко сжимая ее, как в клещах, В грубых своих и немытых руках, И из чертога пиров и веселья Тащит его в глубину подземелья... С трепетом в сердце хозяин вступил В область гранитов и кварцевых жил. Вот перед ними и узкая штольна... Мрачно и сыро здесь; трудно довольно Двигаться здесь непривычным ногам, 70 Тянутся руки невольно к крепям... Скользко... о рельсы богач спотыкается, Ежеминутно упасть опасается... Каплет вода на него с потолка. Страшно противны у штольны бока, - Плесенью сплошь поросли да грибами, Лужи и вязкая грязь под ногами. Узкая штольна что дальше - темней... Запах могилы сырой всё сильней... Дрожь пробегает... За крепью порою 80 Слышно, как ропщет ручей под землею. Путь освещая, в руке богача Сальная тускло мерцает свеча... В тьме этой вечно царящей здесь ночи Робко плетется хозяин... Рабочий Смело без свечки идет - он привык, С детства родной ему знает рудник. "Стой, - вдруг он молвил, - и шапку долой! Тише!.. покойник тут! брат мой родной! На вот, гляди-ка! иль смейся иль плачь!" 90 В ужасе смотрит и видит богач: Свалены в кучу тут кварцы, граниты, Сверх этой кучи - рабочий убитый! В черепе рана... в крови волоса... Очи открыты... и, словно роса, Слезы блестят в них... Не сомкнуты губы... Страшно оскалены белые зубы... Стенки забоя, где шпурил убитый, Мозгом облеплены, кровью облиты... В страхе смертельном хозяин дрожит, 100 Тихо рабочий ему говорит: "Видишь ли, брат мой бурил со мной рядом; Буром дошел я до шпура с зарядом - Видно, остаток заряда там был, - Этим зарядом я брата убил! Глаз мне вот вышибло, - брата ж убило Сразу, как острой косою скосило!.. Кровью обрызгав богатую жилу, Рано собрался он, бедный, в могилу! Так уж господь ему, видно, судил: 110 Много работал, да мало пожил!.. Видишь, хозяин, темны мы и глупы! Всё же, родимый, совсем мы не скупы! Сладко ли мы от тебя-то живем: Грош получаем, а жизнь отдаем!.. Золото ныне получишь ты с кровью! Крест из него ты поставь к изголовью И каждодневно молись перед ним, Перед кровавым крестом золотым!.. Век ты живешь и богато и славно, 120 Сладко обедаешь, спишь преисправно; Жизнь протекает твоя день за днем Праздником, пиром и сказочным сном. В вечном досуге и вечном веселье!.. Мы же вот в этом сыром подземелье Лишь для того, чтоб ты был богачом, Словно кроты земляные живем... Мы, что досуга и в праздник не знаем, Часто покаяться не успеваем Перед кончиной... Так ты не ленись, 130 Крепче за нашего брата молись!.." Потом облитый, владелец проснулся И в изумленьи кругом оглянулся. "Слава всевышнему, это лишь сон!" - Искренно радуясь, думает он... И, позабыв о рабочем убитом, Стал собираться куда-то с визитом... Между 1879 и 1905 112. ПЕРЕД ПОРТРЕТОМ ДОБРОЛЮБОВА Когда средь юношей и дев, Сошедшихся не для пирушки, В речах я слышу страстный гнев По адресу родной "старушки", За то, что крепко заспалась Она в угаре угнетенья, Что нет к свободе в ней стремленья, Что "тьма по сердцу ей пришлась", - Я знаю, там твой дух витает, Волнует юные сердца, Их жаждой воли наполняет И страстью гордого борца! Когда встречаю я круг бодрых стариков, Проведших жизнь в борьбе суровой, Не испугавшихся ни тюрем, ни оков В своих стремленьях к жизни новой, Пред темной силою колен не преклонивших И несших крест без жалоб и мольбы, И под ударами неистовой судьбы Заветам юности своей не изменивших, - Святая тень твоя средь них! Бодрит их старческие силы, Чтоб им бороться до могилы За торжество идей святых!.. В отчизне темной, в каждом месте, Где, вопреки судьбине злой, Проснулось в людях чувство чести, Незримо веет образ твой!.. И этот образ нам порукой, - Свет победит! Придет пора, Людская жизнь не будет мукой, А будет праздником добра!.. Между 1879 и 1905 113. ВОСПОМИНАНИЕ Давно-давно я тоже счастье ведал, В те дни, когда частенько не обедал И жил в сыром углу, куда зимой Седой мороз заглядывал порой И нагло затевал подолгу здесь гощенье, И жар души моей старался охладить С нуждою в дружеском общеньи... Им не давал себя я победить... Союза их я вовсе не боялся 10 И над обоими - смеялся! Душою был я бодр тогда, Бедняк, - но человек труда! - Когда ж спустилася на землю ночи тень И фабрики, гудевшие весь день - Чудовища, своею пастью черной Людскую кровь сосавшие упорно, - Смолкали, - в мой убогий уголок Сходился радостно друзей моих кружок... Их голоса мой угол оживляли 20 И взоры чистой совестью сияли, Все люди тяжкого труда, С которыми вела борьбу нужда. Мы на судьбу не жаловались, - нет! Мы были бедняки, наш скуден был обед, Нам было холодно... Мы греться улетали Мечтами в край иной, где люди не страдали, Где всех трудящихся, за их и кровь и пот, Встречали светлое довольство и почет, Где "честный труженик" - есть титул величавый, 30 Где людям он желанней всякой славы, Где верным слугам честного труда Неведомо чудовище - нужда! Тогда к нам прекрасная фея слетала, Из дальних заоблачных сфер идеала, Светла, молода, как весна! Нас словом любви и привета лаская, Про счастье в грядущем родимого края Нам чудные песни певала она!.. Как любящий нас и ласкающий гений, 40 В мой угол она созывала тогда Великих мужей лучезарные тени, Поборников правды, любви и труда! И слыша их речи, в сердцах загоралось Желанье быть лучше, быть чище душой, И что-то прекрасное в ней просыпалось, И неотступное звало на бой!.. Но время летело... и фея благая, Как тень, незаметно скрывалась от нас, И видели мы, что пред нами в тот час 50 Лежала раскрытая книга простая! И грустно нам было, что чтенье кончалось, Что ночь с небосклона уже удалялась, Что алым огнем загорался восток, Что слышался гулкий фабричный свисток!.. Между 1879 и 1905 114 Уж белеет вдали возникающий день, Гаснет ночь в чудном звездном уборе... Ты опять предо мной, лучезарная тень, Со святою печалью во взоре!.. Всю-то ночь не смыкал я усталых очей, Всё о прошлом далеком мечтая, И ты в комнатке вновь появилась моей, Бледным светом ее озаряя!.. Всё такой же прекрасной стоишь предо мной И теперь, как была ты когда-то, В те далекие дни, что скатились волной В неизвестную глубь без возврата! Ты была для меня путеводной звездой В пору юности, полной мечтами!.. И на воле в борьбе и в неволе глухой Ты богиней была в моем храме!.. Твой лишь образ один - дивный сон наяву, - Согревая огнем упованья, Силу жить мне давал!.. Я тобою лишь жив В сером, душном тумане изгнанья!.. Между 1879 и 1905 115. ВЕЧЕР Погас мой день... Последний отблеск света На западе исчез... Неполная луна Из-за холмов всплыла, душистый вечер лета Слетел с небес... Дремотная волна Прохлады влажной в воздухе струится Из ближней рощицы... Замолкли звуки дня... И в грудь мою настойчиво стучится Тоска, тоска, - чтоб снова грызть меня!.. Устал я жить. Далеко ль край забвенья?.. Нет сил для радости, для битвы, для труда!.. Огонь души, и вера, и стремленья Под пеплом жизни гаснут навсегда... И песен пет... Исчезло вдохновенье, И муза от меня ушла, как и мечта!.. Ушла она с своим печальным взором, Шепча укор: "Зачем ты звал меня?!" И стал я сир, как нищий под забором... Луна зашла... Мрак овладел простором... Со страхом жду я завтрашнего дня! Между 1879 и 1905 116 Я усталый в тоске доживал свои дни - Без борьбы, без надежд, без отрады; Упований святых в сердце гасли огни, И не ждал от судьбы я пощады! Гибла вера во мне от напора невзгод, Старость - горе одно обещала... А увидел я вновь свежий, юный народ - И невзгод... словно их не бывало! И от споров живых, от горячих речей Честь и правда в душе воскресают, И счастливой зарей лучших будущих дней Эти юные лица пылают!.. Как пахнуло весной на меня, старика! Светлой радостью сердце забилось! Что же это?.. и жизнь будто стала легка! Уж не юность ли впрямь воротилась?! Между 1879 и 1905 117. К СТАРИКАМ Посвящается моим друзьям ч<айков>цам На смену нам пришло иное поколенье! Ему теперь и место и почет! Освободим же путь! "Без страха и сомненья", Как некогда и мы, - в порыве вдохновенья, Поправши старое, оно идет вперед! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Какие лица всё - прекрасные, живые! Здесь доблесть и любовь, здесь - аромат весны! И кудри черные, и очи огневые, И речи жаркие, и песни боевые, И думы гордые, и розовые сны!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Наш день уже погас, задернувшись туманом, Над ними ж солнце только что взошло!.. Им жизнь еще не кажется обманом, - Нет! полная красот, безгранным океаном Она раскинулась пред ними так светло! Они теперь творцы людского счастья в жизни... И молот и топор мы предоставим им!.. И чуждые тогда тяжелой укоризне, Свободы гимн споют они на нашей тризне... А мы, пока живем, их путь благословим! 1890-е или 1900-е годы 118 Наше прошлое светло, Но оно не возвратится!.. Ах! как часто, часто снится То, что было, но прошло! Да, прошло!.. но лучезарной, Яркой светит полосой В жизни мелочно-угарной И мучительно-пустой! В дикой битве с злой нуждою Чахнет тело, гаснет ум... Дни отравлены тоскою, Роем злых и черных дум! Тяжело!.. О, где ж взять силы Поддержать и дух и страсть, Презирая рок постылый, Не согнуться и не пасть?! Где?.. Да в прошлом, друг мой милый! Оглянись, - ты там увидишь Души чудной красоты, Зло сильней возненавидишь, Свет сильней полюбишь ты! Их дела и их страданья, Стойкость, вера и любовь В сердце скорбном упованья Юных дней пробудят вновь! Брат и друг! коль гнет страданий Слишком тяжек - убегай В светлый мир воспоминаний, В добром прошлом отдыхай!.. <1903> 119 Хотел бы я от злой судьбины Крупицу счастья получить: И не в объятиях чужбины - В родных пределах Украины Свободным только опочить!.. Где запорожские могилы, Синея сумрачно, стоят, О прежней жизни, полной силы, Невнятно путнику твердят, Где степь раскинулась без граней, - Там наш вишневый садик цвел, И я до дней моих страданий Там детство светлое провел! Там речка, змейка голубая, Полудремотная течет, И терна рощица густая, И очерет над ней растет! Сухую пыль столбом вздымая, К ней прилетает вихрь степей, И чайка грустная, рыдая, Кричит "ки-ги" свое над ней! И там, под сень ветвей терновых, Хотел бы лечь я навсегда, Когда прервется дней суровых, Тяжелых дней моих чреда! Пусть надо мною терн печальный Поет, качаясь, песнь свою - Про путь труда многострадальный, Про долю скорбную мою! <1903> 120. НА ЗАКАТЕ Слежу с печалью каждый день, Как солнце гаснет за горою, Как по долине стелет тень Ночь, пролетая над землею... И каждый раз, когда с тоской Мне солнце луч последний бросит, Я чувствую - оно с собой И жизни часть моей уносит!.. В душе встает тогда вопрос: А где же ты, осуществлена Моих святых надежд и грез, - Родного края возрожденье?.. Ах! силы мысли и труда Нужна еще большая трата!.. А голова моя седа, И недалек мой час заката!.. <1903> 121 Вот и старость седая пришла И в права свои властно вступила... Пережил я немало и горя и зла, - Юность только лишь светлой полоской была!.. Покидает меня моя сила!.. Всё же старость моя не мрачна, Всё же сердце мое не увяло! Веры в нем не убила родная страна! Хоть и много надежд обманула она, В нем горит еще свет идеала!.. Разве можно, друзья, унывать. Если, стоя у двери могилы, Видишь - зорька горит, видишь - юная рать Нам на смену идет честно жить и страдать, Видишь воинство, полное силы?!. Бодрой свежестью веет в стране, Всюду новая жизнь пробудилась!.. Солнца луч заиграл в этой новой волне!.. Как цветов на прибрежном лугу по весне, Много в сердце надежд зародилось!.. Пусть и старость седая пришла... Но весной веет юной в отчизне! Всё редеет ее удушившая мгла, Всё слабеет господство насилья и зла Пред грядущею правдою жизни!.. <1903> 122. ПАМЯТИ Н. К. МИХАЙЛОВСКОГО Безумная надежда в грудь стучится, Что ты опять появишься средь нас... С тяжелой думою, что ты навек угас, Не хочет сердце помириться... На миг хоть ласковой мечтою Больное сердце обмануть - Что ты, измученный борьбою, Прилег на время отдохнуть! Я напрягаю слух болезненно и страстно, Я жду с мучительной тоской: Не прозвучит ли вдруг, как прежде, смело, ясно Вновь вдохновенный голос твой?! В святой борьбе за счастие отчизны, С могучим гнетом темных сил, Тебя не слышу я, учитель светлый жизни, И жду, и жду, родной, чтоб ты заговорил! 1904 123. В СОЧЕЛЬНИК 1904 г. Родные, милые, страдающие люди, Заброшенные в край далекий и чужой, Где смерть царит, где гром орудий, - Как праздник бы встречаете святой? Тепло ли вам? Где вы теперь ютитесь? Щадит ли вас судьба хоть в этот светлый час? И, сидя у костров, своей душой вы мчитесь Сюда, на родину, - живете среди нас? И каждый думает с тоской непобедимой: Придется ль мне увидеть дом родной И встретить вновь в семье любимой Великий день святой? Но, может быть, усталые, больные, Вы гибнете в святую эту ночь?!. Родные, милые, страдальцы дорогие, Как вас утешить? Чем помочь?! ПРИМЕЧАНИЯ Настоящее издание ставит своей целью познакомить читателя с творчеством малоизвестных представителей демократической поэзии 1870-1880-х годов. В книгу не вошли произведения А. М. Жемчужникова, Л. Н. Трефолева и П. Ф. Якубовича, поскольку их стихотворному наследию посвящены отдельные сборники Большой серии, а также стихи тех поэтов, которые составили соответствующие разделы в коллективных сборниках "Поэты "Искры"" (тт. 1-2, Л., 1955) и "И. З. Суриков и поэты-суриковцы" (М.-Л., 1966). В потоке демократической поэзии 70-80-х годов видное место принадлежало популярным в свое время произведениям, авторы которых либо неизвестны, либо не были демократами, хотя создавали подчас стихотворения, объективно созвучные революционным и просветительским идеалам. Весь этот обширный материал, в значительной своей части охваченный специальным сборником Большой серии- "Вольная русская поэзия второй половины XIX века" (Л., 1959), остался за пределами настоящего издания, так как задача его - представить демократическую поэзию в разнообразии ее творческих индивидуальностей. Ввиду этого в данном сборнике отсутствуют произведения, авторство которых не подкреплено достаточно убедительными данными (например, "Новая тюрьма" и "Сон", соответственно приписывавшиеся П. Л. Лаврову {Поэтическое наследие Лаврова выявлено и опубликовано не полностью. В бумагах поэта хранились две юношеские тетради стихов (см.: Е. А. Штакеншнейдер, Дневник и записки, М.-Л., 1934, с. 541, прим. Ф. И. Витязева); из них пока известно только одно стихотворение, напечатанное самим автором в 1841 г. В автобиографии Лавров указывал, что некоторые его стихотворения были анонимно и с искажениями без его ведома напечатаны в разных заграничных сборниках (П. Л. Лавров, Философия и социология. Избр. произведения, т. 2, М., 1965, с. 618). Полным и точным списком этих Стихотворений мы не располагаем. О стихотворениях периода эмиграции Лавров сообщал: "Из позднейших стихотворений два, без подписи, были напечатаны в газете "Вперед"" (там же). В настоящее время Лавров считается автором четырех стихотворений из этой газеты, хотя одно ("Новая тюрьма") атрибутируется без веских оснований.} и В. Г. Тану-Богоразу). По этой же причине в книгу не вошли стихи видных народовольцев Б. Д. Оржиха и Д. А. Клеменца, так как вопрос о принадлежности большинства приписываемых им стихотворений остается спорным. - Профиль настоящего издания определил и метод отбора текстов. С наибольшей полнотой в нем представлены, естественно, стихи самых неплодовитых поэтов (Г. А. Лопатин, Г. А. Мачтет), тогда как принцип избранности распространен в основном на поэтов с обширным стихотворным наследием (С. С. Синегуб, П. В. Шумахер, А. Н. Яхонтов, В. И. Немирович-Данченко и др.). Сборник состоит из двух частей. В первой помещены произведения поэтов, непосредственно участвовавших в революционном движении, как правило связанных с ним организационно и практически. Вторая объединяет поэтов, зарекомендовавших себя в качестве профессиональных литераторов демократического направления. Расположение материала примерно воспроизводит этапы историко-литературного развития 70-80-х годов, т. е. поэты старшего поколения предшествуют поэтам молодого поколения, завершающего эпоху, и т. д. Внутри разделов, посвященных отдельным поэтам, материал расположен в хронологической последовательности. При отсутствии данных для точной датировки под текстом произведения в угловых скобках указывается год, не позднее которого оно написано (в большинстве случаев это даты первых прижизненных публикаций). Все авторские даты, если они почерпнуты из указываемых в примечаниях сборников, газет, журналов, не имеют ссылок на источник. Оговариваются только ошибочные даты либо две несовпадающие авторские датировки. Тексты печатаются по последним прижизненным редакциям. Исключение сделано лишь для Н. А. Морозова, который, готовя в 1920 году первое бесцензурное собрание своих стихотворений, написанных в годы тюремного заключения, пересматривал и переделывал их. В результате такой правки, проведенной в совершенно иных исторических условиях, по-новому начинали звучать произведения, обязанные своим происхождением другой эпохе. Ввиду этого стихи Морозова в настоящем сборнике печатаются в их первоначальных редакциях с учетом той небольшой правки, которая была осуществлена автором в легальных изданиях 1906-1910 годов. Специальных текстологических решений требует также публикация стихотворений С. С. Синегуба. При жизни поэта произведения его в основном были напечатаны в коллективном сборнике "Из-за решетки" (Женева, 1877) и в авторском сборнике "Стихотворения. 1905 год" (Ростов-на-Дону, 1906). Целый ряд новонайденных произведений Синегуба был недавно обнародован в статьях В. Г. Базанова: "Неизвестные стихотворения Сергея Синегуба", "К истории тюремной поэзии революционных народников 70-х годов", "Еще об одной тетради стихотворений Сергея Синегуба" ("Русская литература", 1963, No 4, с. 160-167; 1966, No 4, с. 164-174; 1967, No 1, с. 170-176). Источником публикации послужили беловые автографы двух тетрадей, сохранившихся в частном архиве (у внука поэта, С. В. Синегуба) и переданных публикатору. В одной тетради находятся двадцать семь стихотворений. За исключением шести, все они известны по сборнику "Из-за решетки", но многие из них даны в других редакциях или с существенными разночтениями. Помета рукой Синегуба на первой странице тетради No 1: "1873-1879" свидетельствует, что тексты ее более позднего происхождения, {Отсюда можно заключить, что в тетрадь вошли стихотворения эпохи "хождения в народ" и тяжелых лет пребывания в Доме предварительного заключения и в Петропавловской крепости. Это подтверждается и содержанием последних восемнадцати стихотворений, созданных после 1873 г. Грань между стихотворениями, написанными до ареста Синегуба, и стихотворениями, сложенными в тюрьме, легко устанавливается с помощью второй пометы. На обороте 10-й страницы тетради No 1 рукой Синегуба обозначен заголовок нового раздела: "Тюремные стихотворения". Заголовок этот перечеркнут, вероятно, потому, что в первый раздел попало стихотворение "Терн", которое частично или целиком было написано в заточении (оно имеет типично тюремную концовку). Однако раздел "Тюремные стихотворения" в тетради No 1 начинается стихотворением "Думы мои, думы...", которым открывается в сборнике "Стихотворения. 1905 год" цикл "Тюремные стихи. (Из старых тетрадок)". Стало быть, десять стихотворений, предшествующих в тетради No I тюремным стихотворениям, мы вправе относить к написанным на свободе, т. е. до конца 1873 г. Показательно также, что первый раздел стихотворений в этой тетради открывается известной "Думой ткача", которая датируется началом 1873 г.} чем в сборнике "Из-за решетки" (1877). Это подтверждается их анализом: Синегуб устранял длинноты в стихах, вносил в них стилистические исправления. Тетрадь No 2 содержит тексты, не публиковавшиеся при жизни автора и относящиеся, по всей вероятности, к двум последним годам тюремного заключения поэта (два стихотворения помечены здесь 1877 и 1878 гг.). Учитывая соотношение печатных и рукописных источников, произведения Синегуба в данном издании приводятся по тетради No 1, если она дает последнюю редакцию стихов, ранее напечатанных в сборнике "Из-за решетки". Произведения, не обнародованные при жизни поэта, воспроизводятся по журналу "Русская литература", прочие стихотворения - по прижизненным публикациям. Исчерпывающие библиографические данные об авторских сборниках содержатся в биографических справках. Примечания имеют следующую структуру, после порядкового номера указывается первая публикация стихотворения, затем все последующие источники, содержащие какие-либо текстуальные изменения - вплоть до публикации, в которой текст установился окончательно. Последняя выделяется формулой "Печ. по...". Указанная формула не применяется, если после первой публикации текст произведения не менялся или если эта публикация была единственной. Далее приводятся сведения о наличии и местонахождении автогра- фов, данные о творческой истории, поясняются малопонятные намеки и реалии, лица, упоминаемые в стихотворении, и т. п. В примечаниях оговариваются анонимные публикации, а также криптонимы и псевдонимы, если они не являлись обычной подписью поэта (например, псевдоним В. Г. Богораза - "Тан"). Так как творчество многих поэтов представлено в этой книге с достаточно строгим отбором, факт включения стихотворений в авторские сборники отмечается в единственном случае - когда необходимо подтвердить атрибуцию текста. Разделы, посвященные Н. А. Морозову, В. Н. Фигнер, Омулевскому (И. В. Федорову), А. Л. Боровиковскому, А. А. Ольхину, Н. В. Симборскому, Д. Н. Садовникову, А. П. Барыковой (составление, биографические справки и примечания), подготовлены к печати А. М. Бихтером; раздел стихотворений С. С. Синегуба - В. Г. Базановым; остальные разделы - Б. Л. Бессоновым. Условные сокращения, принятые в примечаниях Буд. - "Будильник". BE - "Вестник Европы". ВО - "Восточное обозрение". ВРП - "Вольная русская поэзия второй половины XIX века". Вступ. статья С. А. Рейсера. Подготовка текста и примечания С. А. Рейсера и А. А. Шилова, "Б-ка поэта", Б. с, Л., 1959. ГИМ - Отдел письменных источников Государственного исторического музея (Москва). Д - "Дело". Драгоманов - М. П. Драгоманов, Детоубийство, совершаемое русским правительством, Женева, 1877. ЖО - "Живописное обозрение". "Звездные песни" I - Н. Морозов, Звездные песни, М., 1910. "Звездные песни" II - Н. Морозов, Звездные песни. Первое полное издание всех стихотворений до 1919 г., кн. 1-2, М., 1920-1921. ИР - "Из-за решетки. Сборник стихотворений русских заключенников по политическим причинам в период 1873-1877 гг., осужденных и ожидающих "суда"", Женева, 1877. "Из стен неволи" - Н. А. Морозов, Из стен неволи. Шлиссельбургские и другие стихотворения, Ростов-на-Дону - СПб., 1906. КС - А. В. Круглое, Стихотворения, М., 1903. ЛН - "Литературное наследство". МС -Н. Морозов, Стихотворения. 1875-1880, Женева, 1880. Наб. - "Наблюдатель". НСРПиС - "Новый сборник революционных песен и стихотворений", Париж, 1898. ОД - "Общее дело. Газета политическая и литературная", Женева, 1877-1890. 03 - "Отечественные записки". ПБ - "Песни борьбы. Сборник революционных стихотворений и песен", Женева, 1892. ПД - Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинского дома) АН СССР. "Песни жизни" - Омулевский, Песни жизни, СПб., 1883. ПЛ - "Петербургский листок". РБ - "Русское богатство". РЛ - "Русская литература". РМ - "Русская мысль". СиП - П. Шумахер, Стихи и песни, М., 1902. СП - Ф. Волховской, Случайные песни, М., 1907. СС -"Собрание стихотворений", СПб., 1879. Ст. - Стих, стихи. "1905 год" - С. Синегуб, Стихотворения. 1905 год, Ростов-на-Дону, 1906. Т, С - Тан, Стихотворения, СПб., 1910. ФПСС - Вера Фигнер, Полное собрание сочинений, т. 4 (стихотворения), М., 1932. ФС - Вера Фигнер, Стихотворения, СПб., 1906. "Цветы и змеи" - Л. И. Пальмин, Цветы и змеи, СПб., 1883. ЦГАЛИ - Центральный государственный архив литературы и искусства (Москва). ЦГАОР - Центральный государственный архив Октябрьской революции (Москва). ЦГВИА - Центральный государственный Военно-исторический архив (Москва). ЦГИА - Центральный государственный исторический архив (Ленинград). ШСС - П. Шумахер, Стихотворения и сатиры. Вступ. статья, редакция и примечания Н. Ф. Бельчикова, "Б-ка поэта", Б. с, 1-е изд., (Л.), 1937. ЯС - "Стихотворения Александра Яхонтова", СПб., 1884. 54. РЛ, 1963, No 4, с. 164, в составе стих. "К рабочему народу". Черновой автограф ЦГАОР - среди других стихотворений, отобранных у Синегуба в 1873 г. Печ. по тетр. 1, где стихотворение значится как самостоятельное под загл. "Греза". 55. РЛ, 1963, No 4, с. 163, без последних трех строф, по черновому автографу ЦГАОР. Печ. по списку ПД (арх. П. Е. Щеголева). Ст. 24 и часть ст. 47 в списке отсутствуют. Об этом "крайне революционном, написанном начерно" стихотворении, захваченном жандармами в 1873 г., Синегуб упоминает в "Записках чайковца" (М.-Л., 1929, С. 126-128; см. также с. 108 наст. изд.). 56. "Свет", 1877, No 2, с. 7 (др. ред), под загл. "В степи". Печ. по сб. "1905 год", с. 5. Автограф - тетр. 1. В тетради и в сборнике помещено до тюремных стихотворений. " - Сон дремливый - растение сон-дрема, или синий анемон. 57. ИР, с. 27 (др. ред.), с пометой "Посвящается жене моей". Печ. по тетр. 1, где дана сокращенная исправленная редакция. Стихотворение написано как бы от лица Ларисы Васильевны Синегуб (урожд. Чемодановой, 1856-1923) и обращено к мужу-поэту. В нем рассказывается о жизни Л. В. Чемодановой до встречи с Синегубом (см. главу "Фиктивный брак" в мемуарах Синегуба "Записки чайковца", М.-Л., 1929), о превращении провинциальной девушки в жену-гражданку. Вместе с Синегубом Л. В. Чемоданова состояла в кружке "чайковцев", вела пропаганду среди фабричных и крестьян. Арестована 13 января 1874 г., но вскоре была освобождена и по "npq-дессу 193-х" не привлекалась. В стихотворении Синегуба только предчувствие возможной трагической развязки и обещание нести "тяжелый крест". Типично тюремных мотивов в нем еще нет. Оно явно написано до ареста Синегуба и разгрома кружка "чайковцев". 58. РЛ, 1967, No 1, с. 171, где опубликовано по тетр. 1. В тетради "Романс" и след. три стихотворения помещены в первом разделе, т. е. до тюремных стихотворений. 59. "Свет", 1877, No 9, с. 194 (др. ред.). Печ. по РЛ, 1967, No 1, с. 171, где опубликовано по тетр. 1. См. прим. 58. 60. "Свет", 1877, No 7, с. 153. Печ. по РЛ, 1967, No 1, с. 172, где публиковано по тетр. 1. См. прим. 58. 61. РЛ, 1967, No 1, с. 172, где опубликовано по тетр. 1. См. рим. 58. 62. НСРПиС, с. 9, с двумя дополнительными строфами между ст. 16 и 17 и с вариантами в строфе 11. Печ. по тетр. 1. Другой автограф, совпадающий с редакцией тетр. 1, - на последних страницах экземпляра сб. "1905 год", хранящегося в ПД. На сборнике - дарственная надпись: "Дорогому другу Петру Маркеловичу Макаревичу на добрую память от любящего автора. 24.VII.1907. Томск". Под загл. стихотворения помета: "(написана в 1873 г.)". Опущенные строфы в НСРПиС: Шибко измаялся нынче, - присел бы я, Кабы надсмотрщик ушел. Эх, разболелися бедные ноженьки, Словно верст сорок прошел!" Взором туманным обводит он ткацкую, Нет ли надсмотрщика тут; Сел бы, - торчит окаянный надсмотрщик - Вмиг оштрафует ведь плут! Эти строфы отсутствуют и в авторизованных списках (ПД). "Дума ткача" написана в самом начале 1873 г., после посещения Синегубом одной из петербургских ткацких фабрик. "Как-то мои друзья ткачи повели меня, - рассказывал автор, - на фабрику во время работы. Боже мой! Какой это ад! В ткацкой с непривычки нет возможности За грохотом машин слышать в двух шагах от человека не только то, что он говорит, но даже, что он кричит. Воздух - невозможный, жара и духота, вонь от людского пота и от масла, которым смазы- вают станки; от тонкой хлопковой пыли, носящейся в воздухе, в ткацком отделении получается своеобразный вид мглы. И в такой обстановке надо простоять человеку более 10 часов на ногах.." Я пробыл на фабрике не более 2 часов и вышел оттуда очумелый и с головной болью. Это мое посещение фабрики вызвало впоследствии появление на свет моего стихотворения "Дума ткача", получившего потом большое распространение среди молодежи и в особенности среди рабочих" (С. Синегуб, Записки чайковца, М.-Л., 1929, с. 36-37). В письме Синегуба к Г. А. Мачтету говорится: "В дни юности я сочинил стишину "Дума ткача". В редакции она потерпела провал, но широко распространялась в народе (в Москве, Петербурге, Одессе, Киеве) и среди революционеров" (ВРП, с. 754). Очевидно, под "редакцией" Синегуб подразумевал издателей его сб. "1905 год", в который "Дума ткача" не вошла, с чем, видимо, автор не был согласен, так как вписал текст стихотворения в экземпляр, подаренный П. М. Макаревичу (см. выше) и в другие известные нам экземпляры. 63. "1905 год", с. 52. По всей очевидности, относится к пропагандистским произведениям 1872-1873 гг. Хотя сб. "1905 год" не имеет хронологической структуры, можно думать, что стихи, составляющие его заключительную часть (в нее попала и "Песня рабочих молодой России"), относятся к самому раннему периоду литературной деятельности Синегуба. Так, здесь напечатано стих. "Монолог", написанное в Доме предварительного заключения (1874-1877) и вошедшее в ИР (1877). 64. ИР, с. 30 (др. ред.), под загл. "Она". Печ. по сб. "1905 год", с. 23. Автограф - тетр. 1 (та же сокращенная редакция, что и текст сб. "1905 год"). Судя по расположению в тетради, "Народница" написана до "процесса 50-ти" (1875-1877), под непосредственным впечатлением "хождения в народ". В ИР было посвящено "женщинам процесса 21 февраля - 14 марта 1877 г." и снабжено соответствующим редакционным прим.: "Все они осуждены - частик" за ведение социально-революционной пропаганды в среде рабочих, частик" за принадлежность к революционной организации и "недонесение" о чужой деятельности: Софья Бардина 22 лет - на 9 лет, Александра Хоржевская 20 л. - на 5 л., Ольга Любатович 22 л. - на 9 л., Варвара Батюшкова 25 л. на 9 л. в каторжные работы; Анна Топоркова 21 г. - на 4 г. и Геся Гельфман 22 л. - на 2 г. в рабочий дом, с лишением всех прав состояния; Лидия Фигнер 21 г., Варвара Александрова 23 л., Вера Любатович 20л., Евгения Субботина 23л., Надежда Субботина 20 л., Елена Медведева 25 л., Марья Субботина 21 г. - в Сибирь на житье; Надежда Георгиевская 19 л. - на 3 месяца, Екатерина Гамкредидзе 20 л. - на 6 недель, Екатерина Введенская 20 лет - на две недели тюремного заключения". 65. "Свет", 1877, No 3, с. 36 (др. ред.), с цензурными заменами и купюрами ст. 35-38, 41-42. Печ. по РЛ, 1967, No 1, с. 172, где опубликовано по тетр. 1, Датируется приблизительно по местоположению в тетр. 1 (см. сноску на с. 755). Прототипом образа писателя-революционера в "Терне" мог быть Н. Г. Чернышевский. 66. ВО, 1905, 11 ноября. Судя по содержанию, написано в конце 1873 или в начале 1874 г., когда начались массовые аресты участников "хождения в народ". 67. "1905 год", с. 19. В тетр. 1 и в сб. "1905 год" стихотворение открывает раздел "Тюремные стихотворения". В ИР помещено стих. "Думы мои любые..." - своеобразная вариация публикуемого в наст. изд. текста, но являющаяся самостоятельным произведением. 68. ИР, с. 2. Возможно, что среди 15 стихотворений Синегуба, опубликованных в 1877 г. в ИР, есть стихи, написанные на воле, т. е. до 1873 г. Может быть, к ним относится и данное стихотворение. Признав "действительности" право. Имеется в виду временное заблуждение Белинского, односторонне воспринявшего гегельянскую формулу "все действительное - разумно". 69. ИР, с. 43. Написано в ожидании приговора, который был объявлен лишь 29 января 1878 г. 70. ИР, с. 15 (др. ред.), с подзаг. "Отрывок" и с пояснением, принадлежащим, по-видимому, редакторам ИР: "Посвящается всем (преимущественно "высокопоставленным") лицам, сгорающим любопытством поглядеть на "политических" и с этой целью посещающим С.-Петербургский Дом предварительного заключения, тюрьмы и суд". Печ. по тетр. 1, где дана более поздняя и сокращенная редакция текста (выпущено подробное описание бедствий одного из душевнобольных узников). 71. ИР, с. 36 (др. ред.), под загл. "К другу". Печ. по тетр. 1. Обращено к Ф. В. Волховскому (см. о нем биограф, справку, с. 72).; 72. ИР, с. 11, под загл. "С. М. К-" Печ. по тетр. 1. С. А. Рейсер указывает, что стихотворение "скорее всего обращено к Степану Мартыновичу Кардашеву", участнику "процесса 50-ти". По мнению того же комментатора, "напрашивающееся предположение, что речь идет о С. М. Кравчинском, отпадает, так как в 1877 г. он принимал активное участие в революционном восстании в провинции Беневента в Италии; между тем из текста стихотворения ясно, что оно обращено к товарищу по заключению" (ВРП, с. 776). Однако заглавие в автографе ("С. М. К - му") свидетельствует о том, что наиболее вероятным его адресатом все же был С. М. Кравчинский. 73. ИР, с. 13 (др. ред.), под загл. "Мой друг Коля". Печ, по тетр. 1. Обращено к Н. А. Чарушину, привлекавшемуся по "процессу 193-х" (см. о нем прим. 27). 74. ИР, с. 6 (др. ред.), под загл. "Могила (Посвящается памяти Михаила Михайлова)". Печ. по тетр. 1. М. Л. Михайлов - см. прим. 6. Михайлов умер в Кадайском руднике (в Забайкалье); его затерявшаяся могила была обнаружена спустя много лет П. Ф. Якубовичем. 75. ИР, с. 42. Печ. по сб. "1905 год", с. 53. Автограф - тетр. 1. С страдалицей, подругой - женой Синегуба (см. прим. 57). 76-79. "1905 год", с. 20, 21, 22. В сб. "1905 год" и в тетр. 1 входят в раздел "Тюремные стихотворения". 80. РЛ, 1967, No 1, с. 174, где опубликовано по тетр. 1. Сажин Михаил Петрович (1845-1934)-видный участник революционного движения 60-х годов, впоследствии сподвижник М. А. Бакунина; был организатором русской колонии в Цюрихе, поддерживал связи с революционными кружками в России. Арестован в апреле 1871 г. при нелегальном переходе границы. По "процессу 193-х" приговорен к пяти годам каторги (см.: М. П. Сажин (Арман Росс). Воспоминания. 1860-1880-е гг., М., 1925). В стихотворении говорится об участии Сажина в Парижской коммуне. Вспоминая о том, как "бедного Сажина" после приговора по "процессу 193-х" неожиданно отделили в Москве от партии каторжан и бросили в харьковскую "централку", Синегуб пишет: "Впрочем, я уверен, что этот редкой душевной силы человек, с твердым характером и непреклонной волей, не особенно был убит такой шуткой над ним со стороны опричников. "Что ж, - по всей вероятности, сказал он, смеясь своими небольшими умными и проницательными глазами, - бывает и хуже!" И действительно, он в своей жизни видал и не такие ужасы: для пережившего в качестве непосредственного участника в уличной борьбе парижских коммунаров все ужасные расправы версальцев централка, пожалуй, могла показаться лишь не совсем удобным местом принудительного отдохновения". "Умный, находчивый, дальновидный и в то же время человек крупного и властного характера, Сажин принадлежал к числу людей, которые вызывают глубокую и беззаветную к себе привязанность со стороны одних и не менее глубокую ненависть со стороны других... Лично я, с тех пор как узнал Сажина в тюрьме, искренно всегда любил его как человека крупного и дельного на всяком поприще, чуждого всяких мелочных чувств, превосходного товарища. Во всяком деле на него можно было положиться как на каменную гору - ив простом житейском, и в рискованном революционном" (С. Синегуб, Записки чайковца, М.-Л., 1Э29, с. 226, 227). Во время Парижской коммуны (1871) Версаль - бывшая резиденция французских королей - являлся оплотом контрреволюции. 81. РЛ, 1966, No 4, с. 164, где опубликовано по тетр. 2. Клеменц Дмитрий Александрович (1848-1914) - видный участник революционного движения 70-х годов. Вел активную политическую пропаганду среди рабочих и крестьян. В 1874 г. скрылся за границу. Неоднократно возвращался в Россию (в частности, с целью освобождения Чернышевского). Добровольцем пошел сражаться за освобождение балканских народов от турецкого ига. Впоследствии известный ученый-этнограф. Стихотворение Синегуба - обращение из тюрьмы к другу, оставшемуся на воле. Содержит типичные революционно-народнические призывы: "берись за работу", "шествуй в народ" и т. д. Представляет интерес для характеристики мировоззрения наиболее стойких народников во время "процесса 193-х". Предпоследняя строфа в той же тетради имеет и другую редакцию ("Поправка к песне Дм."). 82. РЛ, 1966, No 4, с. 171. Предварительное заключение арестованных революционеров продолжалось свыше трех лег. Трое подсудимых умерли во время суда. Возможно, смертью одного из них (см. прим. 94) и навеяно данное стихотворение. 83. ИР, с. 23. Волчонок- революционная кличка Веры Спиридоновны Любатович (1855-1907). В августе 1875 г. была арестована и в 1877 г. приговорена по "процессу 50-ти" к каторжным работам на 6 лет, замененным ссылкою в Сибирь. 84. "Свет", 1877, No 8, с. 174, с цензурными купюрами ст. 5-6, 9-16. Печ. по РЛ, 1967, No 1, с. 174, где опубликовано по тетр. 1. 85. РЛ, 1967, No 1, с. 174. 86. "1905 год", с. 16. Автограф - тетр. Г. Ранняя редакция - в тетр. 2 (опубликована в РЛ, 1966, No 4, с. 171). В ранней редакции Синегуб говорит о своем заключении в Петропавловской крепости ("А я? Окованный цепями, что могу Я сделать для тебя, родная?"). Посвящено жене поэта Л. В. Синегуб (см. о ней прим. 57). В ранней редакции нет загл., а вместо ст. 5-17 были след. строки: Нужда, чудовище, не прикасайся к ней, К моей голубке чистой и безгрешной, И блеск ее приветливых очей Упреком скорби безутешной Не омрачай! Теперь ее ланиты Сияньем юности и свежести покрыты, Алеют нежные, как крылья белых туч, Когда окрасит их заката алый луч. Не прикасайся к ним дыханием мертвящим, Не крой их бледностью, как снегом цвет блестящий, Отчаянья улыбку на уста Не налагай! Теперь и красота И радость добрая глядят из уголков Прекрасных губ, когда они смеются! Как звуки стройные, отрада и любовь При виде той улыбки - в сердце льются! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Нужда, нужда, живешь ты, всё гнетя! Всё доброе - ты обрекла мученью, Ты выкидыш людского озлобленья, Несправедливости законное дитя, Союзник зла, помощник дикой силы, Враг жизни, друг и смерти и могилы, О! Вижу я, как ты подходишь к ней Ст. 29 в ранней редакции звучал более остро: "Ни равнодушное к страданьям нашим небо". 87. ИР, с. 46. Обращено к друзьям-единомышленникам, оставшимся на свободе. Содержание стихотворения перекликается с письмом-завещанием, составленным Ф. В. Волховским, которое подписали наиболее видные революционеры в Петропавловской крепости 25 мая 1378 г. перед отправлением на каторгу и ссылку (среди 24 подписавшихся - Синегуб). В этом документе, опубликованном в нелегальном журнале "Община" (1878, No 6-7, с. 1), говорилось: "Уходя с поля битвы пленными, но честно исполнившими свой долг, по крайнему нашему убеждению, уходя, быть может, навсегда, подобно Купреянову, мы считаем нашим правом и нашею обязанностью обратиться к вам, товарищи, с несколькими словами... Мы по-прежнему остаемся врагами действующей в России системы, составляющей несчастье и позор нашей родины, так как в экономическом отношении она эксплуатирует трудовое начало в пользу хищного тунеядства и разврата, а в политическом - отдает труд, имущество, свободу, жизнь и честь каждого гражданина на произвол "личного усмотрения". Мы завещаем нашим товарищам по убеждениям идти с прежней энергией и удвоенной бодростью к той святой цели, из-за которой мы подверглись преследованиям и ради которой готовы бороться и страдать до последнего вздоха". В стихотворении заметно влияние знаменитого "Заповiта" Т. Г. Шевченко. 88. ИР, с. 38 (др. ред.), с пояснением: "Осужден 14 марта 1877 г. особ<ым> при<сутствием> правительствующего) сен<ата> на 10 лет каторжной работы". Печ. по тетр. 1, где дан текст более поздней сокращенной редакции. Алексеев Петр Алексеевич (1849-1891) - ткач, участник революционного кружка, организованного Синегубом за Невской заставой в Петербурге в 1873 г. На суде по "процессу 50-ти" произнес 10 марта 1877 г. знаменитую речь. Обращаясь от лица "миллионов людей рабочего населения", Петр Алексеев говорил, что "русскому рабочему народу остается только надеяться самим на себя". На истерические выкрики председательствующего: "Молчать! Молчать!" - Алексеев продолжал громить самодержавие. Речь была оборвана на словах: "...и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!.." (сб. "Революционное народничество семидесятых годов XIX века", т. 1, М., 1964, с. 367). Алексеев был приговорен к 10 годам каторжных работ, по отбытии их поселен в Якутской области, где вскоре был убит грабителями. В стихотворении Синегуба Алексеев изображен в соответствии с народно-поэтической традицией как бунтарь из народа. 89. РЛ, 1967, No 1, с. 175, где опубликовано по тетр. 1. Написано в связи с начавшимся 18 октября 1877 г. "процессом 193-х". В страхе перед революционными пропагандистами, стремясь лишить их возможности превратить процесс над ними в суд над самодержавием, особое присутствие Сената в специальном заседании решило всех подсудимых разделить на 17 групп, разъединить революционную партию. От имени подсудимых с протестом выступил Синегуб, требуя судить либо всех вместе, либо заочно, не выводя из тюремных камер. "Это постановление, - вспоминал Синегуб, - вызвало взрыв негодования у подсудимых, и по возвращении в этот день из суда между подсудимыми везде по клубам состоялись решения - протестовать против суда. Правда, к протесту пристали далеко не все, но с уверенностью можно сказать, что за протест было никак не менее половины подсудимых. Протест должен был заключаться в заявлении суду, что мы его не признаем и что допущенное им разделение нас на группы нарушает наше право знать все, что происходит на суде, а следовательно, и интересы нашей защиты... Я отчетливо помню, что было решено возложить заявление протеста на одного из чайковцев; посланный должен был заявить протест от всех подсудимых с требованием оставить нас в покое в тюрьмах и судить нас заочно, как судьям будет угодно. Выбор пал на меня. Я приготовил такую маленькую речь: "Я заявляю особому присутствию правительствующего Сената от себя и от всех товарищей, уполномочивших меня на это, что мы не признаем вашего суда, так как вы нарушили наши права и интересы нашей защиты. Мы требуем судить нас заочно и просим оставить нас в наших тюрьмах, где мы столько лет ожидали хотя бы приличного суда - и не дождались"" (С. Синегуб, Записки чайковца, М.-Л., 1929, с. 196-1 197). Синегуб был грубо удален с заседания суда. В судебном зале раздались выкрики: "Мы присоединяемся к протесту Синегуба! Требуем вывести и нас из суда!.. Вы не судьи, а опричники!" (С. Синегуб, Записки чайковца, М.-Л., 1929, с. 198). "120 из 193-х подсудимых в знак протеста против нарушения гласности процесса бойкотировали суд и решительно отказались являться на его заседания" (Н. А. Троицкий, Большое общество пропаганды 1871-1874 (так называемые "чайковцы"), Саратов, 1963, с. 76). Осужденные по "делу 193-х" не только не просили о помиловании, но и обратились к "товарищам по убеждениям" с революционным завещанием. "Мы завещаем нашим товарищам по убеждениям, - говорилось в этом коллективном послании, - идти с прежней энергией и удвоенной бодростью к той святой цели, из-за которой мы подверглись преследованиям и ради которой готовы бороться и страдать до последнего вздоха" (сб.: "Революционное народничество семидесятых годов XIX Бека", т. 1, М.-Л., 1964, с. 400). Под посланием подписались 24 осужденных на каторгу и ссылку, в числе которых были Синегуб и М. П. Сажин. 90. "1905 год", с. 37. Написано в Петропавловской крепости за месяц до объявления приговора по "процессу 193-х". 91. РЛ, 1966, No 4, с. 164, где опубликовано по тетр. 2. Печ. по РЛ, с расшифровкой посвящения ("Вере Засулич") по тетр. 1, куда Синегуб вписал ст. 1-12, а затем перечеркнул их. Написано в связи с "боголюбовской историей" (в воспоминаниях и исторической литературе чаще - "треповская история") и процессом Веры Засулич. А. С. Боголюбов (1852-1885, настоящая фамилия - Емельянов) сидел в Доме предварительного заключения за участие в демонстрации 1876 г. на площади у Казанского собора. Встретившись во время тюремной прогулки с петербургским градоначальником Треповым, Боголюбов не снял шапки. По распоряжению Трепова был жестоко избит. "Треповская история разыгралась в предварилке в 1877 г. летом, - вспоминал Синегуб, - уже не только после осуждения, но и утверждения приговора... - Ты как смеешь стоять предо мною в шапке! - крикнул во весь голос Трепов, и не успел Боголюбов опомниться от совершенно неожиданного наскока, как Трепов с криком "шапку долой!" размахнулся правой рукой с целью сбить с Боголюбова шапку. Ударил ли он Боголюбова по голове или Боголюбов, инстинктивно увертываясь от удара, взмахнул в сторону головой, но во всяком разе шапка с головы Боголюбова слетела. Сидевшие в это время на окнах товарищи видели эту сцену, слышали крики Трепова, многим показалось, что Трепов Боголюбова ударил, и все они, как по электрическому току, крикнули в один раз: "Палач, мерзавец Трепов! Вон, подлец!" Все сидевшие спокойно в камерах, услыхав неистовый крик товарищей, бросились к окнам и, узнав, в чем дело, присоединились к бунту. Крик сотен голосов, стук в железные наружные подоконники, - шум был невообразимый. Трепов стоял во дворе и бессильно метал злобные взгляды на все шесть этажей предварилки. И когда шум несколько стих, Трепов крикнул Курнееву, указывая на Боголюбова: "Увести его и выпороть!" Боголюбова подхватили два надзирателя, один из которых подходил по росту Боголюбову под локоть только, и увели его. Вслед за ним удалился и Трепов с Курнеевым. В предварилке поднялся сущий ад. Около трехсот сидевших в одиночных камерах подняли стук в подоконники и в двери камер. В двери, обитые железом, били тяжелыми рамами. Минут через двадцать - тридцать явился вновь во двор Курнеев и нагло сообщил сидевшим во 2-й галерее, что Боголюбова выпороли. Ему действительно дали 13 ударов розгами. После этого известия поднялся новый взрыв неистовств. Кричали, били оловянной посудой в железные подоконники, били рамами в двери, ломали, у кого хватало силы, все, что только могло быть исковеркано и изломано в камерах. Тогда Трепов выслал на заключенных в одиночных камерах отряд городовых" (С. Синегуб, Записки чайковца, М.-Л., 1929, с. 181-182, 188-189). Осужденный на 15 лет каторги, Боголюбов был заключен в Новобелградскую центральную тюрьму, где сошел с ума. В Доме предварительного заключения (летом 1877 г.) были избиты и другие заключенные, принимавшие участие в протесте против палачества Трепова и его подручных. Больной и оглохший Волховской (близкий друг Синегуба, содержался в Доме предварительного заключения по "делу 193-х") тоже стал жертвой тюремщиков. Синегуб рассказывает в своих записках: "Изумленного Волховского, ничего не ведавшего, что происходило вокруг, больного и на этот раз глухого, схватили городовые за руки и поволокли в карцер и, пока вели в карцер, били его по больной голове своими кулачищами. Мне потом этот золотой и редкий по душе человек рассказывал: "И бьют-то ведь, подлецы, непременно по голове, словно это ни на что не годная для человека посудина"" (там же, с. 191). В стихотворении Синегуба, изображающем все эти события, действующие лица "боголюбовской истории" не названы. Но все они легко угадываются. Выстрелом из револьвера 24 января 1878 г. Вера Засулич ранила Трепова, виновного в гнусном истязании политических заключенных. 31 марта 1878 г" петербургский окружной суд под председательством А. Ф. Кони рассмотрел дело Засулич, покушавшейся на жизнь Трепова, и вынес оправдательный приговор. Синегуб прославляет подвиг Веры Засулич и от лица всех заключенных благодарит ее за мужество. Вскоре после выстрела Веры Засулич "Земля и воля" выпустила прокламацию под названием "Покушение на жизнь Трепова". Автором прокламации принято считать Д. А. Клеменца (см. прим. 81). Приводим те строки из этого патетического воззвания, которые перекликаются со стихами Синегуба: "Среди холопства молчащего, задавленного общества ты одна решилась собственною непривычною к насилию рукою обуздать безнаказанный произвол, перед которым все преклонялось... Ты доказала, что тираны не всесильны, что гнет рабства и азиатского деспотизма не истребили еще у нас всех людей, способных жертвовать собою на защиту поруганных прав ближнего... Тебя ждут поругания и нравственные пытки треповских клевретов и превосходительных заплечных мастеров... Прими же от нас дань благоговейного удивления, русская девушка с душою героя, а потомство причислит твое имя к числу немногих светлых имен мучеников за свободу и права человека. Имя этой девушки - Вера Ивановна Засулич" (сб. "Революционное народничество семидесятых годов XIX века", т. 2, М.-Л., 1965, с. 49-50). 92. РЛ, 1966, No 4, с. 163, где опубликовано по тетр. 2. В тетради следует за стих. No 91. Имеет условное название "Поправка". Фактически это новая редакция стихотворения о "боголюбовской истории" (см. прим. 91). Те же, что и в первом стихотворении, образы и мотивы: тюремная жизнь, людские муки, не названный по фамилии Трепов - "холоп, палач и генерал", "медные лбы" его верных слуг, "трупы мертвецов" и "злоба подлецов". Но нет в этом стихотворении героической Веры Засулич, отсутствует вера в близкую победу над реакцией. Трепов остался жив, самодержавие снова чинит расправу над революционерами ("Кто отомстит теперь за нас, Где, в ком найдем защиту мы?"). 93. РЛ, 1966, No 4, с. 169, где опубликовано по тетр. 2. О Ф. В. Волховском см. биограф, справку, с. 72. Правду наш сказал поэт и т. д. Очевидно, имеется в виду стихотворение Г. Р. Державина "На смерть князя Мещерского" или "Река времен в своем стремленьи...". Рыбаков. Сведений об этой личности нет. 94. СС, с. 10, подпись: Вербовчанин. Как указано на титульном листе, этот сборник издан Вольной петербургской типографией 20 мая 1879 г. Подготовлен он был к печати Н. А. Морозовым (см. ВРП, с. 806). Автограф - тетр. 2 (опубликован в РЛ, 1966, No 4, с. 169). Стихотворение приведено Синегубом в "Записках чайковца" (М.-Л., 1929, с. 206). Посвящено Михаилу Васильевичу Купреянову (1854-1878), одному из активнейших членов кружка "чайковцев". После суда по "делу 193-х", приговоренный к десяти годам каторги, умер 18 апреля 1878 г. в Петропавловской крепости. Современник вспоминал о Купреянове: "17-18-илетний юноша... он знал (и как знал!) гигантское творение К. Маркса <"Капитал"> чуть не наизусть. По целым часам он развивал передо мной разные положения теории. Маркса, положительно поражая необыкновенной тонкостью анализа и поразительной логичностью выводов" (С. Л. Чудновский, Из давних лет. Воспоминания, М., 1934, с. 73). В "Записках чайковца" (с. 206-207) содержатся необходимые пояснения: "Этот... юноша умер в крепости... как говорили, от воспаления брюшины или, как заподозрил полковник Богородский, от отравления спичками. По крайней мере Богородский, сообщивший мне о смерти Михрюты, выразил мне это свое подозрение. Может быть, его подозрение и было справедливо... Купреянов был склонен к душевному заболеванию. Сидя в одиночном заключении, он заболел одно время забвением имен существительных. В апреле же месяце этого года его сестра Надежда, с которой он был очень дружен и которая до разгрома кружка чайковцев состояла в числе его членов, умерла от родильной горячки, и эта смерть любимой сестры сильно потрясла его. Я несколько раз гулял с ним в крепостном садике и после смерти сестры заметил значительную перемену в его душевном настроении. В одну из последних с ним прогулок я обратился к нему даже с вопросом, здоров ли он? Он имел вид больного и очень печального человека. Он сказал, что чувствует себя уже несколько дней нездоровым, но что ему противно звать доктора. Больше мне не пришлось уже его видеть... На смерть ему я написал эти стихи..." Стихотворение Синегуб читал своим товарищам во время прогулки. 95. С. Синегуб, Записки чайковца, М.-Л., 1929, с. 213, не полностью. Печ. по РЛ, 1966, No 4, с. 172, где опубликовано по тетр. 2. М(уравский) Митрофан Данилович (1837-1879)-активный участник революционного движения 50-х годов, приговорен в 1863 г. к восьми годам каторги. После возвращения с каторги он проживал в Оренбургской губ. под строгим надзором полиции. Но и здесь он стал организатором революционного народнического кружка, принимал активное участие в революционной пропаганде среди крестьян. По "процессу 193-х" приговорен к десяти годам каторги. В "Записках чайковца" Синегуб рассказал историю создания стихотворения. "Тут же в крепости, на этих же прогулках, я узнал и еще очень крупного человека, нашего "деда" Митрофана Муравского, которому, впрочем, только в крепости именно в это время исполни- лось 41 год, причем я, как тюремный поэт, воспел это обстоятельство в юмористическом стихотворении, прочитанном виновнику торжества у постели (Ф. Н.) Лермонтова, окруженного товарищами... Надо заметить, что у "деда" не было вовсе седины ни в волосах головы, ни в его прекрасной длинной, чуть ли не по пояс, широкой бороде. Но в последние дни на прогулках я заметил, что у деда с одного края его бороды один волос совершенно бел. Я не преминул указать и товарищам на это печальное обстоятельство: дед стал седеть! Вот в моем-то стихотворении и фигурирует этот единственный седой волос деда нашего" (с. 210). Об этом замечательном человеке Синегуб пишет с восхищением: "По всему своему душевному складу это был непримиримый враг всякого насилия и всякого неравенства, серьезный и беззаветный друг всех угнетенных... Мало он видел радости в своей жизни, мало пожил он и на воле. Со студенческой скамьи он попал на каторжные работы и был в Сибири в одной каторжной тюрьме с Чернышевским. Лет тридцати пяти - шести он, хотя и был поселенцем, с разрешения начальства вернулся в Россию, к матери, в Уфимскую губернию, но не более как через год был снова арестован. Отсидев в одиночке около 4 лет, он по процессу 193-х был приговорен к каторге, и, хотя суд ходатайствовал о замене десятилетней каторги ссылкой на поселение в отдаленные места Сибири, царь ходатайства не уважил. Это обстоятельство лишало деда всякой надежды на близкую возможность быть на свободе, и, как показалось мне и Волховскому, дед после объявления приговора в окончательной форме заскорбел, заскорбел про себя, не выдав этой скорби ни перед кем из людей ни одним словом, - и только похудел дед сильнее, и грустные глаза его стали еще скорбнее. Да, такой приговор оказался для него смертным приговором, - он централки не вынес и умер, не видав больше и призрака свободы... Дед был источником энергии в тюрьме... Если бы таких людей, как дед, Волховский, Мышкин, не было среди плененных борцов за освобождение родины, плененные не вынесли бы гнета, и, что всего важнее, под их влиянием плененные не переставали быть борцами даже в тюрьме. Эти люди были конденсаторами боевой энергии, без них энергия боевой плененной массы неизбежно иссякла бы под давлением неволи и тоски. Они охраняли душу живу в гонимых и терзаемых борцах за освобождение родины. Да будет же светла память о них!" (с. 213-215). 96. "1905 год", с. 25. Ранняя редакция, под загл. "К друзьям (78 год)" - тетр. 2 (опубликована в РЛ, 1966, No 4, с, 169). Написано после оглашения приговора по "делу 193-х". 97. РЛ, 1966, No 4, с. 170, где опубликовано по тетр, 2. Знаю, подруга меня не забудет. Имеется в виду Л. В. Синегуб, см. о ней прим. 57. М<ожет> б<ыть>, друг мой, мой*** сердечный. Эту строку, вероятно, следует читать: "Может быть, друг мой, мой Феликс сердечный", т. е. Феликс Волховской (см. о нем биограф. справку, с. 72). Умерший друг мой - М. Д. Купреянов, см. прим. 94. 98. РЛ, 1966, No 4, с. 173, где опубликовано по тетр. 2. В тетради - на отдельном листе, вместе с автографом "Думы ткача". Написано в период каторги, после 1879 г. Все нижеследующие стихотворения относятся к последнему периоду жизни и творчества Синегуба, когда он находился на каторге в Карийской тюрьме, на поселении - в Благовещенске и Томске. 99-100. "1905 год", с. 7, 8. 101. ВО, 1905, 25 марта. Печ. по сб. "1905 год", с. 9. 102-117. "1905 год", с. 10, 11, 13, 14, 17, 18, 26, 36, 38, 41, 48, 49. "Сон золотопромышленника" помещен в разделе "Приисковые стихотворения", а "Перед портретом Добролюбова" - в разделе "На разные темы". Образ "чудной Кати", как и вся ситуация стихотворения No 109, вероятно, навеяны романом Л. Н. Толстого "Воскресение" (1899). 118-121. РБ, 1903, No 6, с. 94; No 7, с. 40; No 9, с. 140; No 10, с. 92. 122. РБ, 1905, No 1, с. 133. Михайловский Николай Константинович (1842-1904) - крупнейший идеолог народнического движения, социолог и публицист, завоевавший большой авторитет среди своих единомышленников из народнических кругов. 123. "1905 год", с. 35. С. С. СИНЕГУБ Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Вольная русская поэзия XVIII-XIX веков. Подготовка текста, составление и примечания С. А. Рейсера. М., "Художественная литература", 1975. OCR Бычков М. Н. mailto:bmn@lib.ru ---------------------------------------------------------------------------- Содержание Просьба Доля "Думы мои любые..." Прощанье эмигранта ПРОСЬБА Мужики Государь наш батюшка, Царь российский белый! К тебе прибегаем С просьбою несмелой О своих нуждишках И о многом прочем... Царь Говори короче! Мужики Доля наша горькая Да житье бедовое: Хлеба нет ни крошечки, Жрем кору сосновую; Скота много пало, Земли больно мало, А оброков много. Царь Потерпи, ребята, Уповай на бога! Мужики Все твои чиновники Да начальство разное Нам чинят стеснения Больно безобразные. Животишки бедные... Да деньжонки медные Дочиста обобраны. Царь Ну, а недоимки с вас Скоро будут собраны? Мужики Время ныне мирное, Тишина, отменная, Надо бы повинности Облегчить военные, Ведь солдаты лишние - Чистый нам изъян! Царь Так вас и послушаюсь - Расставляй карман! Мужики Белый царь, российскому Бедному народу Дай ты настоящую, С землею, свободу. Заживет крестьянство Вольно, тихо, мирно... Царь Не слишком ли, братцы, Будет это жирно? Мужики Если б на последнюю Просьбу ты склонился, Если б ты с народом Властью поделился - То-то бы веселие Было на Руси! Царь Натко-сь! Выкуси! ДОЛЯ Посвящается крестьянину Борунову На голос: "Сторона ль моя сторонка". Эх ты доля, моя доля, Бесталанно горькая! Ты меня ли, моя доля, До Сибири довела? Не за пьянство, за буянство, И не за ночной разбой Стороны своей лишился - За крещеный мир честной! С вас в голодный год несчастный Стали подати сбирать И крестьянские пожитки - Скотинушку продавать. Я от мира с челобитьем К самому царю пошел, Да схватили на дороге... До Питера не дошел. И по царскому веленью, За прошенье мужиков, Его милости плательщик Сподобился кандалов. До стороны своей далеко... Эх! А надоби узнать: Удалось ли односельцам С шеи подати скачать? <1873> * * * Думы мои л_ю_бые, Думы мои честные, Жить не помешают вам Эти стены тесные: Светом освещенные Правого страдания, Вы в народ прорветеся Силой упования; Жизнь его просветите, Грудь его согреете, Мысли-сон прогоните, Рабства тьму рассеете! <1877> ПРОЩАНЬЕ ЭМИГРАНТА Братья печальны, подруга грустна, Очи блеснули слезою... Пейте последнюю чашу вина, Чашу разлуки со мною!.. Выпал да долю удел мне лихой, - Еду в изгнанье далеко! Тяжко расстаться с семьей дорогой Братьев, любимых глубоко?.. Кажется, в жизни своей ты и я Горе узнали довольно, - Снова с тобою, голубка моя, Надо расстаться невольно!.. Наши враги беспощадно меня В душной темнице морили, - Отняли радости вольного дня, Чувства и мысль иссушили. Всех тех, кого я так страстно любил, Мне не давали увидеть... Господи! Кто же их так научил Адски людей ненавидеть?.. Вырвался я из темницы... и вот Надо расстаться с друзьями... Кто ж в малодушьи меня упрекнет, Если зальюсь я слезами?! Время настало, уж скоро восход... Братья! прощайте, прощайте! Счастье-подруга, прощай!.. Средь забот В битве меня вспоминайте! Боже, когда же придется еще С вами увидеться? Снова Вместе работать, любить горячо, Жить для народа родного?!. Братья печальны, подруга грустна, Грудь разрывает тоскою!.. Пейте последнюю чашу вина, Чашу разлуки со мною! <1877> Синегуб Сергей Силович (1851-1907) - поэт, деятель народнического движения. Просьба. Автором этого и следующего стихотворений в списках неоднократно называется Д. А. Клеменц. Доля. Борунов (или Барунов) - крестьянин Холмского уезда Псковской губернии; в голодный 1870 г. он убеждал крестьян не платить податей. Был отправлен ходоком к царю и арестован. Крестьяне требовали его освобождения. Присяжные заседатели Борунова оправдали, но он был административно выслан в г. Колу Архангельской губернии. В возникших вокруг этого эпизода слухах много фактически неверного, но в основе лежит действительный факт. "Думы мои любые...". В стихотворении очевидно влияние Шевченко (Думи моi, думи моi, // Лихо менi з вами..." (1839), "Думи моi, думи моi, // Ви моi едина..." (1847) и др.). С. С. СИНЕГУБ Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Вольная русская поэзия XVIII-XIX веков. Подготовка текста, составление и примечания С. А. Рейсера. М., "Художественная литература", 1975. ---------------------------------------------------------------------------- Содержание Просьба Доля "Думы мои любые..." Прощанье эмигранта ПРОСЬБА Мужики Государь наш батюшка, Царь российский белый! К тебе прибегаем С просьбою несмелой О своих нуждишках И о многом прочем... Царь Говори короче! Мужики Доля наша горькая Да житье бедовое: Хлеба нет ни крошечки, Жрем кору сосновую; Скота много пало, Земли больно мало, А оброков много. Царь Потерпи, ребята, Уповай на бога! Мужики Все твои чиновники Да начальство разное Нам чинят стеснения Больно безобразные. Животишки бедные... Да деньжонки медные Дочиста обобраны. Царь Ну, а недоимки с вас Скоро будут собраны? Мужики Время ныне мирное, Тишина, отменная, Надо бы повинности Облегчить военные, Ведь солдаты лишние - Чистый нам изъян! Царь Так вас и послушаюсь - Расставляй карман! Мужики Белый царь, российскому Бедному народу Дай ты настоящую, С землею, свободу. Заживет крестьянство Вольно, тихо, мирно... Царь Не слишком ли, братцы, Будет это жирно? Мужики Если б на последнюю Просьбу ты склонился, Если б ты с народом Властью поделился - То-то бы веселие Было на Руси! Царь Натко-сь! Выкуси! ДОЛЯ Посвящается крестьянину Борунову На голос: "Сторона ль моя сторонка". Эх ты доля, моя доля, Бесталанно горькая! Ты меня ли, моя доля, До Сибири довела? Не за пьянство, за буянство, И не за ночной разбой Стороны своей лишился - За крещеный мир честной! С вас в голодный год несчастный Стали подати сбирать И крестьянские пожитки - Скотинушку продавать. Я от мира с челобитьем К самому царю пошел, Да схватили на дороге... До Питера не дошел. И по царскому веленью, За прошенье мужиков, Его милости плательщик Сподобился кандалов. До стороны своей далеко... Эх! А надоби узнать: Удалось ли односельцам С шеи подати скачать? <1873> * * * Думы мои л_ю_бые, Думы мои честные, Жить не помешают вам Эти стены тесные: Светом освещенные Правого страдания, Вы в народ прорветеся Силой упования; Жизнь его просветите, Грудь его согреете, Мысли-сон прогоните, Рабства тьму рассеете! <1877> ПРОЩАНЬЕ ЭМИГРАНТА Братья печальны, подруга грустна, Очи блеснули слезою... Пейте последнюю чашу вина, Чашу разлуки со мною!.. Выпал да долю удел мне лихой, - Еду в изгнанье далеко! Тяжко расстаться с семьей дорогой Братьев, любимых глубоко?.. Кажется, в жизни своей ты и я Горе узнали довольно, - Снова с тобою, голубка моя, Надо расстаться невольно!.. Наши враги беспощадно меня В душной темнице морили, - Отняли радости вольного дня, Чувства и мысль иссушили. Всех тех, кого я так страстно любил, Мне не давали увидеть... Господи! Кто же их так научил Адски людей ненавидеть?.. Вырвался я из темницы... и вот Надо расстаться с друзьями... Кто ж в малодушьи меня упрекнет, Если зальюсь я слезами?! Время настало, уж скоро восход... Братья! прощайте, прощайте! Счастье-подруга, прощай!.. Средь забот В битве меня вспоминайте! Боже, когда же придется еще С вами увидеться? Снова Вместе работать, любить горячо, Жить для народа родного?!. Братья печальны, подруга грустна, Грудь разрывает тоскою!.. Пейте последнюю чашу вина, Чашу разлуки со мною! <1877> Синегуб Сергей Сидович (1851-1907) - поэт, деятель народнического движения. Просьба. Автором этого и следующего стихотворений в списках неоднократно называется Д. А. Клеменц. Доля. Борунов (или Барунов) - крестьянин Холмского уезда Псковской губернии; в голодный 1870 г. он убеждал крестьян не платить податей. Был отправлен ходоком к царю и арестован. Крестьяне требовали его освобождения. Присяжные заседатели Борунова оправдали, но он был административно выслан в г. Колу Архангельской губернии. В возникших вокруг этого эпизода слухах много фактически неверного, но в основе лежит действительный факт. "Думы мои любые...". В стихотворении очевидно влияние Шевченко (Думи моi, думи моi, // Лихо менi з вами..." (1839), "Думи моi, думи моi, // Ви моi едина..." (1847) и др.).