Шмелев Иван Сергеевич
Первая книга

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Ив. Шмелев

  

Первая книга

  
   Ив. Шмелев. Избранные рассказы
   Издательство имени Чехова. Нью-Йорк, 1955
  
   Два месяца писал. Перечитал, переписал, прорезал, еще переписал, еще прорезал. Ну, куда такое! Стало грустно. И спокойно, будни. Послать -- куда? Вспомнил редактора: "пишите, приносите". Принес. -- "Зайдите... так, месяца через два". Стало совсем покойно: еще не скоро.
   Через месяц -- письмо, полуславянским в заголовке: "Русское Обозрение". Удача! Не совсем: "зайдите переговорить". Иду, в волнении. Усач швейцар, когда-то не допускавший до самого, -- "гимназистов никак не допускаем!" -- распахивает двери к самому: "пожалуйте-с", -- усы играют весело и строго. Всё то же: груды на столе, "леонтьевском". Пальма еще пышней, как куща. В седых кудрях, редактор, Анатолий Александров, приват-доцент: -- "а, садитесь... вот в чем дело..." -- сердце тук-тук-тук... -- "недурно, можно напечатать..." -- сердце, по-другому: тук-тук. -- "Интересно дали. Напечатаем... получите недурно..." -- приятный взгляд, -- "а для студента и совсем недурно..." -- черкает на бумажке, множит, рублей четыреста!" Думаю: куплю Шекспира, Гёте, "Историю Земли", Неймайра -- "Но вот в чем дело. Надо кой-что урезать. В цензурном отношении, и... редакция не может согласиться с вашим взглядом на аскетизм... Погодите. Вы легко разделались с этим... "аскетизм плоти!" -- строгий взгляд. -- "Постойте... Дух нашего монашества..." -- лекция минут на двадцать. Слушаю с восторгом. Начинает листать, отчеркивать. -- "Это неуместно. Что это за... "благо-уха-ние", с тире, в кавычках?.. Старец, двадцать лет не обмывавший тела, преставился, и "от его тела истекало неизреченное благоухание"... это житийное! а вы -- в кавычки! вам смешно..." И снова лекция о "преображении плоти". Интересно. -- "Даете живую речь, прекрасно... но не всё выносит книга: надо от-би-рать. Искусство слова..." Лекция о слове. Я в восторге. -- "В общем, предлагаю сократить, вот, где синим... страниц тридцать. Вы согласны?" Я: нет, не могу. -- "Почему?! "На скалах Валаама" мне нравится, будет читаться с интересом. При некоторой игривости... -- это у вас пройдет! -- внутренне вы духовно-близки..." Ласково глядит. -- "Ваша душа чувствует красоту святого..." Я рад, но на урезку не согласен. -- "Не по-ни-ма-ю... -- встряхивает кудрями, -- вы же получите... и еще могу вам предложить... сделаем для вас триста оттисков, в рубашечку оденем, можете раздать по магазинам, как книжечку. Это вам даст больше ста рублей..." Я что-то говорю: это мое, а если выбросить, это уже будет... Он поднимает руки к пальме: -- "Вы чудак! не понимаю, что за... упорство!" -- "Не могу". -- "Но... цензура!" -- восклицает он. Это дает мне силы: -- "Я не желаю подчиняться произволу!" -- "О, какой вы... Ну в таком случае..." -- Холодный взгляд, холодное прощанье. Провожает усач, сочувственно: -- "Вернул-с?" Дал ему целковый, за сочувствие.
  

-----

  
   "Как книжечку..." Самому издать? Прямо на Моховую, к К-ну, -- мой поставщик "брошюрок". -- "Да на что же лучше! такую книжицу закатим-с!.." Ловкий, ярославец, "с пеленок, скажу-с, при книжечках". -- "Слушайте-с. Типографщица Е. Г., слыхали-с? Первый пионер, сам Гольцев поздравлял... женский труд ввела... облагодетельствовала, как сказать, прогрес-с... и в таком случае может брать дешевле все, не Кушнерев-с! Денежки вперед, понятно. Одно заглавие-с -- "На скалах!.." -- из рук рвать будут. А с картинкой, монастырек там... да пустим копеек 80 -- тыщи пролетят! В глаз чтобы било покупателю, повеселей обложечку... ну, два завода, 2400, -- на счетах чик-чок-чук, -- вам тыщенку чистых, не меньше-с. Можете... рубликов 700 вперед? Чудесно. Завтра сама примчится, шрифт, бумагу..."
   Завтра сама примчалась. Громада, шляпа в лентах, запыхалась. -- "Женский труд, я первая... Гольцев поздравлял, дорогу женскому труду! В наших условиях..." -- понизив голос, -- "вы понимаете, полиция косится, обыски... первая ласточка... женщина -- субъект гражданских прав, вы понимаете?.. Значит, вы мне 700 авансом... Завтра и в набор. Цицером? Прекрасно, я люблю цицеро... Цензура? Обойдем. Я в восторге, всю ночь читала... есть зацепки, но, по закону, свыше десяти листов... разгоним, -- без предварительной. Отпечатаем, три дня сроку... Не беспокойтесь, у меня рука..." -- миг-миг, -- "сколько раз сам Гольцев! Нет наличных?.. Ну как же?.. Ах, облигации? кредитного, московского? Охотно, по курсу, скидка на комиссию..." Трубка облигаций, тугая, крутится. Отсчитываем, сколько надо. Кладет в мешочек, вся красная, в удушьи.
   Книга будет.
  

-----

  
   Корректуры, запах краски, радость. Первые листы -- чудесно. Клише: скала над озером, под ней монахи, в лодочке, -- "в глаз чтоб било покупателю". Ноябрь. Первая книжка, -- красота!
  

"На скалах Валаама"

  
   Тут обрывается: Бутырки, две недели. Университет -- Манеж -- Бутырки.
   Дома, наконец. Телеграмма: "Книга задержана, будьте в Цензурном Комитете... Е. Г." Гром с неба! Вспомнился редактор, Шекспир, Гёте... "по магазинам раздадите". Было бы уже в журнале. И -- горделивое сознанье: жертва гнета! Ах, юность, юность...
   Цензурный Комитет, на Кисловке. Накурено, казенно, палачи. Вот главный: князь Н. В. Шаховской, -- как будто и непохож на князя: одутлое лицо, мочалистое что-то на лице. Прищурясь: -- "Вы... автор? Это что же, пикник из Валаама устроили? Не возражайте. Так нельзя-с. И порнография... Да позвольте, у вас бабы моют в банях... мужчин! Ну, не на Валааме... еще бы вы -- на Валааме! В Финляндии, но в книжке о Валааме! И про пьяных купчиков и девок... В диалогах, да, но!.. Можете полюбоваться..." Показывает экземпляр "цензуры": всё красно, залито. Затерзанная жертва гнета. -- "Не возвышайте голоса, г. студент. Да, потеряли, сами на то шли, -- "без предварительной"! Вам сколько лет?" -- Даже благодушно: -- "Э-эх, юнец, писатель. Вот что. Не волнуйтесь. Приходите вечерком, и мы поборемся: будете отстаивать свое, а я свое".
  

-----

  
   Пьем чай. Князь -- будто и не цензор, а добрый дядя, "благородный человек". В кабинете -- комфорт, культура. Шкапы, в зеленых занавесках, книги, книги. Есть один, "секретный": "мученицы", сожженные. -- "Может попасть и ваша, если не согласитесь на "операцию". Горько, но соглашаюсь. Князь -- мягче: -- "В чай коньячку?.." Чудесный человек, обворожительный, культурный... прогрессивный! я почти влюблен. Страница за страницей, проверяем. Князь уступчив: -- "Хорошо, оставим. Да... вы в этом смысле?.. Ну, оставим. Больно, а? Не по живому телу. Хуже? Это так кажется, обтерпитесь". После работы -- говорим друзьями. Нет, он либеральный, прогрессивный, сам под гнетом... какой он цензор! Двадцать страниц отбито. Четыре вечера боролись. В итоге: вырвать 27 страниц. -- "Перепечатают и вклеят, только. Да, приплатите: за грех и наказание". Князь сверхлюбезен: показывает тайны: "мучениц", сожженных: -- "Вот "Прогресс нравственности", Шарля Летурно, пустая книжка! Ка-ак, читали?! Странно, сожжена". Показывает парижские журналы, каррикатуры на приезд царя. Нет, он хороший. Я открываю ему душу, про книгу. Он тоже: -- "Покаюсь, я немножко виноват. Дал одному приятелю... драматург Невежин, знаете? Ему понравилось -- розговор народный. Дал другому -- Ширинскому-Шихматову, синодальному. А тот -- "интересно, но!.." Запросил К. П. Победоносцева. Вот телеграмма, самого: "задержать". Чего вы удостоились! Что делать... Посадили вас не мы, а типография, советчики. Дорогонько, вдвое-с", -- помял он книжку. -- "А сколько припечатают? Могут. Снимут сливки... бывает это".
   Приятный человек. Погиб при взрыве, на Аптекарском.
  

-----

  
   Книга вышла, израненная, в пластырях, -- февраль, 1897 г. "Била в глаз". "Сам Гольцев" написал о ней страницу, в "Русской Мысли". "Русское Богатство" -- тоже благоприятный отзыв: понравилось про "общину" и про "народ". "Новое Слово" -- красная рубашка, рождавшийся марксизм, -- разделало: слог бойкий, но о чем: о затхлой жизни, об "изжитых предрассудках", "эксплоатация труда религией". Книга продавалась. -- "Плоховато, 247 всего!, -- морщится К-н, -- зарезала цензура". Я вспомнил князя: "снимут сливки". Не знаю. Так и тащилась: 248, 260, 293. Через год, К-н: -- "только занимает место, лучше забирайте раз недовольны... не пошла". Продал букинисту за гроши. После мы с ней встречались -- на Сухаревке, в Нижнем, в Твери, в Архангельске... предлагали переиздать. Не согласился: ошибка юности.
   Десять лет -- ни строчки, не тянуло. Удручило? Не думаю. А просто -- не исполнилась душа. Исполнилась -- заговорила.
   Давно ее не видел -- свою ошибку. А посмотрел бы.
  
   Февраль, 1934.
   Париж.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru