Шкловский Исаак Владимирович
Из Англии

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ИЗЪ АНГЛІИ.

VII.

   Ни одинъ народъ не любитъ такъ часто, какъ англичане, повторить, что ихъ родина крѣпка семьей. Въ то недавнее время, когда боязнь континентальнаго инкуба, заставляющая теперь всѣ страны раззоряться на пушки, дрэдноты и воздушные корабли, еще не превратила Англію и Францію въ друзей, сотни клэрджименовъ, добродѣтельныхъ старыхъ дѣвицъ и цѣломудренныхъ публицистовъ изъ уличной газетки "Daily Express" много писали про вырожденіе латинской республики. Ей предсказывалась неминуемая гибель. И это вырожденіе мотивировалось полнымъ разложеніемъ семьи. И теперь еще каждый англичанинъ, найдя у Монтескьё такую мысль, какъ "добродѣтельная семья это -- корабль, поддерживаемый во время бури двумя якорями, религіей и нравственностью", невольно потянется къ красному карандашу, чтобы дважды подчеркнуть фразу.Въ слово "home" (семейный очагъ) англичанинъ, какъ извѣстно, вкладываетъ почти мистическій смыслъ. Каждый англичанинъ, оставляя школу, немедленно приступаетъ къ собиранію матеріаловъ (т. е. къ накопленію средствъ) для созиданія будущаго улья, "home", куда онъ въ свое время введетъ пчелу-царицу, которая "съ стыдливостью скромной" будетъ "въ заботѣ всегдашней кругъ править домашній", дабы. "прилежной работой множить доходъ" (Пѣснь о колоколѣ). Сотни талантливыхъ и бездарныхъ романовъ въ Англіи построены на "собираніи матеріаловъ" для улья. Въ поискахъ за ними герой отправляется въ лѣса Канады, въ тропическія "джунгли" Индіи и въ безводныя степи Австраліи. Тамъ собиратель матеріаловъ "дерзаетъ и состязается", а въ досужее время приходитъ въ умиленье отъ пѣсни "Home, Sweet Home", насвистываемой какимъ-нибудь пріискателемъ или настухомъ. Кстати, эта сантиментальная и сладкая, какъ патока, пѣсня, восхваляющая прелесть "home", написана непосѣдой и бродягой американцемъ (Джономъ Говардомъ Пэйномъ), до смерти не знавшимъ другого "очага", кромѣ таверны и кабака.
   Все современное соціальное законодательство въ Англіи построено на томъ, чтобы дать и пролетаріату "home", вмѣсто случайной квартиры. Home -- неразрушимая клѣточка, маленькое государство въ государствѣ, пользующееся спеціальной охраной закона. По представленію многихъ англійскихъ романистовъ, борьба происходитъ только до тѣхъ поръ, покуда Дасонъ и Мэри доберутся до "home". Затѣмъ сочетавшіеся возлюбленные входятъ въ полосу вѣчнаго штиля, какую моряки находятъ у Саргасоваго моря. Но уже Диккенсъ, хотя онъ самъ былъ пѣвцомъ "home", показалъ, что сидящіе у семейнаго очага знаютъ не только полосы вѣчнаго штиля. Знаменитый романистъ говоритъ о драмахъ, основанныхъ на родительской тираніи (Домби и сынъ). Бракоразводные процессы показываютъ дальше, что "home" de представляетъ собою также, если можно такъ выразиться, "дренажа страстей". Отчеты спеціальной комиссіи, назначенной для изученія вопроса о разводѣ (о нихъ я писалъ уже въ Русскомъ Богатствѣ), констатируютъ это обстоятельство. Для охраненія "home" законодателямъ и соціологамъ пришлось и приходится смотрѣть сквозь пальцы на такое неизящное явленіе, какъ "неомальтузіанство", хотя для вида и дѣлаются протесты. Послѣдніе, впрочемъ, направлены не противъ неомальтузіанства вообще, а противъ "неправильнаго и ошибочнаго примѣненія". "Мы будемъ стремиться къ уничтоженію такого неправильнаго примѣненія неомальтузіанства,-- говоритъ докторъ Альфредъ Плетцъ въ своемъ докладѣ, помѣщенномъ въ только что вышедшемъ второмъ томѣ "Problems in Eugenics",-- хотя вполнѣ искоренить явленіе невозможно. Въ тѣхъ семьяхъ, гдѣ неомальтузіанство практикуется, оно превращается въ постоянную, цѣпко вкоренившуюся традицію. Матери передаютъ ее дочерямъ, старшія сестры -- младшимъ, отцы -- сыновьямъ, братья -- братьямъ. Оказалось, что даже католическая церковь безсильна въ борьбѣ съ традиціей. Остается только проповѣдывать, чтобы практикующіе неомальтузіанство считались съ законами евгеники, дабы раса страдала возможно меньше. Дальше необходимы такія экономическія реформы, которыя побудили бы родителей въ собственныхъ интересахъ имѣть а воспитывать возможно больше дѣтей" {"Neo-malthasianism and Race Hyhiene". Problems in Eugenics. Vol. II, стр. 189.}.
   Въ самое послѣднее время мы наблюдаемъ появленіе въ Англіи цѣлаго ряда писателей, доказывающихъ, что традиціонное представленіе объ "home", какъ убѣжищѣ вѣчнаго мира, основано на самообманѣ и самовнушеніи. Таковъ, напр., Бернардъ Шоу. А для Англіи критическое отношеніе къ "home" имѣетъ такое же важное значеніе, какое имѣло во Франціи, напр., разрушеніе канонизированныхъ традицій энциклопедистами. Съ своей стороны Джонъ Голсуорти выясняетъ, что "home" представляетъ собою такого же идола, какъ "правосудіе", какъ принципъ собственности, какъ установленный культъ. И тутъ мы подходимъ къ крайне интересному явленію. Предо мною лежатъ двѣ книги, вышедшія съ мѣсяцъ назадъ, написанныя одинаково талантливо и трактующія объ одномъ и томъ же явленіи. Одна книга "The. Mystic Way" Эвелины Андерхиллъ, а другая -- "Mysticism in Christianity" Флеминга. Обѣ книги констатируютъ будто бы широкое развитіе мистицизма въ Англіи. "Явленіе это тѣмъ болѣе интересно и многознаменательно, что оно идетъ въ разрѣзъ съ- обрядностью установленнаго культа". По словамъ г-жи Андерхиллъ, мы въ Англіи всюду наблюдаемъ теперь "мощный подпочвенный потокъ, мчащійся въ противоположную сторону отъ установленнаго пониманія религіи".
   Потокъ этотъ свидѣтельствуетъ "о томленіяхъ души", стремящейся къ непосредственному общенію съ Божествомъ. Симптомомъ явленія надо считать, между прочимъ, по словамъ г-жи Андерхиллъ, возрожденіе квакерства, считавшагося одно время уже похороненнымъ. "Ежегодно нѣсколько высокообразованныхъ лицъ переходятъ изъ англиканской и главныхъ диссентерскихъ церквей въ квакерство, которое недавно еще такъ презиралось.-Характерно также, что обращеніе происходитъ, не смотря на то, что Общество друзей (квакеры) совершенно не занимается пропагандой. Если въ двадцатомъ вѣкѣ народится новая религія, то она по характеру своему будетъ глубоко мистическая... Христіанство-превратится въ мистицизмъ и въ благотворительность". "Мистицизмъ по сущности своей -- читаемъ мы въ другомъ мѣстѣ -- абсолютно автономенъ. Ему не надобны ни церкви, ни догматы, ни историческія традиціи. Правда, мистицизмъ съ благодарностью пользуется существующими традиціями, но очень легко можетъ обойтись и безъ нихъ, какъ и безъ спеціальныхъ теологическихъ знаній: лучшія произведенія мистической литературы,-- продолжаетъ г-жа Андерхиллъ -- какъ, напр., Евангеліе отъ св. Іоанна, Theologia Germanica и Откровенія Юліаны норичской {Англійская поэтесса, жившая, вѣроятно, въ XIV вѣкѣ. Полное названіе поэмы, о которой говорить г-жа Андерхиллъ "Revelations of Divise Love".} понятны и безъ спеціальнаго изученія. Этими книгами могутъ увлекаться христіане, къ какой бы сектѣ они ни принадлежали. Родственная душа, къ какой бы націи она ни принадлежала и въ какое бы время ни появилась, пойметъ сразу евангеліе св. Іоанна или поэму норичской поэтессы. Книга можетъ устарѣть только въ томъ случаѣ, если она враждебно относится къ мистицизму".
   Цитируемый авторъ прибавляетъ въ перечисленнымъ вѣчнымъ мистическимъ книгамъ новое произведеніе: поэмы индѣйскаго поэта Рабиндры Натъ-Тагора. "Великій художественный талантъ и сила пророческаго прозрѣнія дѣлаютъ этого поэта религіознымъ геніемъ первой. величины",-- говоритъ г-жа Андерхиллъ, обильно цитирующая сборникъ поэта "Gitanjali". И эти цитаты доказываютъ, что новый мистицизмъ въ Англіи, во всякомъ случаѣ, не создалъ еще своего теоретика, который могъ бы изложить хотя бы только понятно (если не убѣдительно) основы новаго (?) ученія. Теоретикъ, умѣющій сказать понятнымъ образомъ, чего онъ хочетъ, тѣмъ болѣе желателенъ, что г-жа Андерхиллъ очень сердита на науку. Но не въ томъ дѣло. Даже если допустить, что основные тезисы г-жи Андерхиллъ вѣрны, т. е., что мистицизмъ въ Англіи дѣйствительно, дѣлаетъ громадные успѣхи {Факты, приводимые авторомъ, не вполнѣ убѣдительны:.Every year a small number of highly-educated and deeply religious persons passes over from the Anglican Church.... to join... Auakerismu, т. e. "Ежегодно небольшое число лицъ высокообразованныхъ и глубокорелигіозныхъ переходитъ изъ англиканской церкви къ квакерамъ".}, то оказывается, что это теченіе идетъ противъ господствующей церкви и вообще установленнаго культа. Авторъ, словомъ, констатируетъ, что въ царство "Аполлона" вторгся "Діонисъ", т. е., что установленный культъ гибнетъ. Какъ г-жа Андерхиллъ, такъ и защитники "Аполлона" стоятъ однако за откровеніе, на которомъ только и можетъ бытъ основана -- увѣряютъ они -- мораль. "Разрушьте откровеніе и вы разрушите одновременно и мораль" -- говорятъ, какъ защитники "Аполлона", такъ и "мистики" типа г-жи Андерхиллъ. "Безъ высшей санкціи нельзя доказать необходимость любви къ ближнему. Разрушьте откровеніе и останется; "все дозволено". Паденіе вѣры въ откровеніе неминуемо должно повести и къ возвращенію къ звѣринымъ нравамъ,-- говорятъ наши англійскіе мистики и клэрджимены.
   Этотъ взглядъ опровергался въ Англіи много разъ. Еще Іекки въ своей "Исторіи раціонализма" привелъ цѣлый рядъ фактовъ, показывающихъ, что наиболѣе жестокой и безнравственной эпохой была та, когда установленный культъ пользовался абсолютнымъ вліяніемъ. Въ данномъ случаѣ служители "Аполлона" и "Діониса", т. е. защитники установленнаго культа и мистики-реформаторы дѣлали то "же самое. Во время религіозныхъ войнъ каждая секта, если достигала побѣды, расправлялась безпощадно съ противниками. Преемникъ Кальвина Теодоръ Беза восхвалялъ всенародно Польтро де-Мэрэ, убившаго герцога Гиза, и обѣщалъ убійцѣ царство небесное. Защитники культа зажгли костры для еретиковъ; но то же самое сдѣлалъ Кальвинъ, пославшій 27 октября 1553 года на костеръ испанскаго врача Серветуса (или Сервето). Сервето, написавшій книгу "Christianismi restitutio", бѣжалъ отъ инквизиціи въ Женеву, но здѣсь былъ арестованъ и казненъ по распоряженію врага католицизма. Убійца Генриха Ш получилъ "почти божескія" почести отъ католическихъ священниковъ. Его имя било внесено въ литаніи, а изображеніе выставлено на алтаряхъ.
   Во имя культа совершено было столько убійствъ, что изъ череповъ мужчинъ, женщинъ и дѣтей, погибшихъ отъ меча, огня или умершихъ во время преслѣдованій, можно было бы уже давно выстроить Вавилонскую башню. Обманъ и развратъ никогда не были такъ сильны, какъ въ тѣ времена, когда сверхъестественный базисъ, на которомъ держится проповѣдуемая мораль, стоялъ незыблемо. Въ Англіи указывалось, что самыя благородныя правила проповѣдывались и практиковались въ жизни лицами, никогда не принадлежавшими къ установленному культу. Отсюда дѣлался выводъ, что для морали отнюдь не требуется сверхъестественная санкція. "Самыми сильными стимулами для моральныхъ поступковъ могутъ быть чувство самоуваженія, сознаніе долга и альтруистическіе импульсы,-- говоритъ Мангасаріанъ.-- Чтобы имѣть возможность уважать себя, мы должны уважать человѣчество, часть котораго составляемъ. Цѣня высоко себя, мы цѣнимъ также и человѣческую расу вообще". Культъ тоже говоритъ о долгѣ, но изображаетъ его крестомъ и самопожертвованіемъ. Критики, строившіе въ Англіи мораль на другомъ базисѣ, чѣмъ откровеніе, говорятъ о гармонія, красотѣ и радости {См. "A New Catechism" (изданіе Лиги Ра ціоналистовъ), стр. 1--10.}....
   

VIII.

   "У васъ своеобразная мораль,-- говоритъ Голеуорти искреннимъ защитникамъ установленнаго культа, отстаивающимъ "home".-- Смотрите, у васъ двѣ разныя мѣрки для одного и того же явленія". И для выясненія этого онъ изображаетъ драму, происходящую въ семьѣ типичнаго англійскаго сквайра сэра Уильяма Чешира. Это -- "пятидесятивосьмилѣтній, крѣпко сложенный, красный съ лица" мужчина съ "бычачьей шеей" и съ властнымъ выраженіемъ въ глазахъ. Сэръ Уильямъ -- богатый помѣщикъ, гордый сознаніемъ, что его предки владѣли тою же землею и тѣмъ же наслѣдственнымъ замкомъ уже при Генрихѣ V. Въ такихъ старинныхъ гнѣздахъ политическія оныпатіи или антипатіи передаются по наслѣдству: одни сквайры -- тори, потому что еще сэръ Джонъ такой-то вѣрно служилъ Карлу I; другой помѣщикъ -- вигъ, потому что его предокъ валъ при Марстонъ Мурѣ, предводительствуя отрядомъ сторонниковъ Кромвеля. Въ помѣщичьихъ гнѣздахъ крѣпко держатся старинныя отношенія между сквайромъ и слугами, сложившіяся много вѣковъ назадъ. Сквайру служатъ потомки тѣхъ виллановъ, которые сражались рядомъ съ его предкомъ во время войнъ Алой И Бѣлой Розъ. Помѣщикъ ежедневно собираетъ всѣхъ домочадцевъ на молитву и читаетъ лакеямъ, горничнымъ, кучерамъ, поварамъ и доѣзжачимъ Библію. Парламентъ, конечно, издалъ цѣлый рядъ законовъ, уравнявшихъ уже давно права сквайра и его "виллановъ", но въ старинномъ помѣстьѣ существуютъ другіе, неписанные законы, установленные владѣльцемъ. И именно эти неписанные законы обязательны. "Вилланы" обязаны или подчиниться имъ, или оставить деревню. Помѣщикъ тоже признаетъ для себя обязательнымъ кодексъ чести, своего рода японскую "Бушиду ", сложившійся много вѣковъ назадъ. Сквайръ лойяленъ; но его спина не умѣетъ гнуться, а голова посажена прямо на шеѣ. Сквайръ правдивъ, потому что считаетъ лживость свойствомъ рабьей натуры, а себя онъ уважаетъ, прежде всего, какъ свободнаго человѣка. Сэръ Уильямъ Чеширъ строго охраняетъ нравственность своихъ "виллановъ". Неписанный законъ требуетъ, чтобы парень, возлюбленная котораго забеременѣла, или женился на ней, или оставилъ деревню. Любятъ ли еще другъ друга молодые люди или ненавидятъ, для сквайра не имѣетъ значенія. Сэръ Уильямъ, напр., узнавъ, что молодая работница Роза забеременѣла отъ доѣзжачаго Дённига, ставитъ парню на выборъ или жениться, или оставить службу и уйти изъ деревни.
   Сэръ Уильямъ.-- Мы не можемъ допустить безчинства въ деревнѣ. Если Дённигъ желаетъ сохранить мѣсто, онъ долженъ немедленно жениться...
   Лэди Чеширъ (Говоритъ тихо мужу).-- Правильно ли вы поступите, заставляя его жениться? (Обращается къ старшему доѣзжачему). Вы знаете ли, Стёдденхэмъ, что говоритъ Роза?
   Стедденхэмъ.-- Она озлоблена. Говоритъ, что заставить парня жениться, хочетъ ли онъ или нѣтъ.
   Лэди Чеширъ.-- Роза озлоблена? Вотъ какъ? Въ такомъ случаѣ, если поженятся, они будутъ несчастны всю жизнь...
   Сэръ Уильямъ.-- Совсѣмъ это не такъ. Притомъ, что же изъ того, еслибы они и были несчастны? Вы знаете, милая, что у насъ въ этомъ вопросѣ существуетъ неписанный законъ. Дённигъ отлично зналъ про него, поэтому онъ обязанъ подчиниться {The Eldest Son, Act I, Sc. II.}..
   Старый доѣзжачій указываетъ, что деревенскіе парни, "какъ фазаны", совершенно не умѣютъ учесть послѣдствій.
   Сэръ Уильямъ.-- Я ему даю срокъ до завтра. Если и тогда Дённигъ будетъ упрямиться, онъ долженъ оставить деревню. Предупредите его, Стёдденхэмъ, что онъ не получитъ аттестата. Я люблю парня. Онъ хорошо знаетъ свое дѣло, я мнѣ будетъ жаль потерять его; но безпутства въ деревнѣ я не потерплю". Неписанный законъ, охраняющій нравственность, долженъ быть приведенъ въ исполненіе, хотя и Роза заявляетъ сама, что не любитъ больше Дённига.
   Лэди Чеширъ.-- Я надѣюсь, вы еще немного любите Дённига?
   Роза.-- Нѣтъ. Онъ не заслуживаетъ любви.
   Лэди Чеширъ.-- И вы думаете, что онъ совершенно разлюбилъ васъ?
   Роза.-- Да. Иначе онъ поступилъ бы не такъ, какъ теперь. Дённигъ даже не смотритъ на меня.
   Лэди Чеширъ.-- Въ такомъ случаѣ, быть можетъ, вы еще подумаете, прежде чѣмъ будете настаивать, чтобы Дённигъ женился на васъ?
   Роза.-- Мнѣ нечего думать. Я уже рѣшила.
   Лэди Чеширъ.-- Какъ же вы хотите выйти за него замужъ, если вы другъ друга не любите больше? Вы знаете, Роза, вѣдь это на всю жизнь. (Многозначительно смотритъ въ глаза Розѣ). Я готова вамъ всегда помочь.
   Роза (Слегка присѣдаетъ).-- Спасибо, милэди; но онъ обязанъ жениться на мнѣ. Я ему сказала уже это {Act II, Sc. I.}.
   Сэръ Уильямъ глубоко убѣжденъ, что охраняетъ мораль, когда заставляетъ Дённига согласиться на бракъ.
   Сэръ Уильямъ.-- Стёдденхэмъ сказалъ вамъ, Дённигъ, зачѣмъ я желаю васъ видѣть?
   Деннигъ.-- Да, сэръ.
   Сэръ Уильямъ.-- Все находится въ вашихъ рукахъ. Вы можете согласиться или нѣтъ. Я не оказываю никакого давленія, но только не хочу допустить безпутства у меня въ деревнѣ.
   Деннигъ.-- Я хотѣлъ сказать, сэръ У Ильямъ, что Роза уже раньше, чѣмъ со мною... (Останавливается).
   Сэръ Уильямъ.-- Еслибы даже было полдюжины парней, то что изъ того? Я не могу входить въ подробности.
   Деннигъ.-- Такъ, сэръ Уильямъ.
   Сэръ Уильямъ.-- Я хочу быть мягкимъ по отношенію къ вамъ. Это ваше первое мѣсто. Если вы потеряете его, то не будете имѣть аттестата {Безъ аттестата (character) служащій въ Англіи почта не можетъ достать мѣста.}.
   Деннигъ.-- Я не думалъ ни о чемъ дурномъ, сэръ.
   Сэръ Уильямъ.-- Милый мой, но вѣдь вы знали про неписанный законъ?
   Деннигъ.-- Да, сэръ Уильямъ. Но...
   Сэръ Уильямъ.-- Надо было вамъ прежде подумать про то, что дѣлаете. Я не принуждаю васъ, но если вы отказываетесь жениться, покиньте деревню. Вотъ все.
   Деннигъ.-- Такъ, сэръ Уильямъ.
   Сэръ Уильямъ.-- Теперь ступайте и подумайте хорошенько, а завтра принесите окончательный отвѣтъ.
   Деннигъ.-- Хорошо, сэръ Уильямъ. (Мнется). Я кормлю старуху мать.
   Сэръ Уильямъ.-- Мнѣ, Дённигъ, вамъ больше нечего сказать {Act II, Sc. II.}.
   Рѣшеніе сэра Уильяма вполнѣ одобряется молодымъ пасторомъ Джономъ Лэттеромъ, женихомъ одной изъ дочерей сквайра. Надо быть прямолинейнымъ, когда дѣло доходитъ до защиты морали,-- говоритъ пасторъ. "Если мужчина поступилъ дурно съ женщиной, онъ обязанъ жениться на ней. Тутъ двухъ мнѣній быть не можетъ". Другого мнѣнія подростающее женское поколѣніе. Младшая дочь сквайра Дотъ обсуждаетъ тотъ же инцидентъ съ своею замужнею сестрою Кристиной.
   Дотъ.-- Если Роза и Дённигъ терпѣть не могутъ больше другъ друга, они не должны соединяться навсегда. И если отецъ принуждаетъ Дённига, то это неправильно.
   Кристина.-- Вы ничего не понимаете, Дотъ. Тутъ дѣло сложнѣе.
   Дотъ. Говорите прямо. Почему вы стѣсняетесь? Вы хотите сказать, что у Розы будетъ ребенокъ. Такъ что же?
   И вотъ неожиданно суровый охранитель нравственности сэръ Уильямъ оказывается въ собственной семьѣ лицомъ къ лицу съ такимъ же положеніемъ, какое создалось между Дённигомъ и Розой. Старшій сынъ и наслѣдникъ титула Билль ведетъ разсѣянную жизнь: "he sows his wild oats", какъ говорятъ англичане. Билль не слабовольный, безпринципный, безхарактерный дегенератъ, какъ Джэкъ Бартункъ въ драмѣ. "The Silver Box" (см. "Русск. Бог.", IV), а такой же упрямый, сильный и съ такимъ же развитымъ чувствомъ самоуваженія, какъ и сэръ Уильямъ. Лѣтъ черезъ тридцать Билль тоже будетъ собирать по утрамъ всѣхъ слугъ на молитву и тоже станетъ прямолинейно приводить принципы, содержащіеся въ неписанномъ законѣ. А покуда будущій баронетъ увлекается женщинами, любитъ попойки и дѣлаетъ долги. Покуда сквайръ читаетъ своему сыну проповѣди, которыя, вѣроятно, тридцать лѣтъ назадъ сэръ Уильямъ выслушивалъ отъ своего отца и которыя, безъ сомнѣнія, черезъ тридцать лѣтъ Билль будетъ читать своему сыну: "Женитесь. Выберите себѣ невѣсту изъ хорошей семьи, поселитесь въ деревнѣ и выставьте кандидатуру въ парламентъ. Я вамъ въ такомъ случаѣ дамъ домъ, назначу 1.500 ф. ст. въ годъ и на придачу заплачу всѣ долги. Въ случаѣ избранія въ парламентъ я вамъ буду выдавать по 2.000 ф. ст. въ годъ. Такъ какъ мы еще не скоро вышвырнемъ изъ парламента этихъ проклятыхъ радикаловъ, поэтому до выборовъ еще далеко, и у васъ есть еще много времени, чтобы подготовить, избирателей. Кто ваши соперники здѣсь? Адвокаты, безъ практики? Эти не страшны... Чѣмъ больше живу и присматриваюсь къ окружающему, тѣмъ сильнѣе убѣждаюсь, что мы всѣ, которымъ дороги какія-нибудь традиціи, должны сгрудиться противъ проклятыхъ демократовъ. Положеніе дѣлъ въ высшей степени серьезно".
   Билдъ увлекается красивой горничной его матери Фридой, дочерью старшаго доѣзжачаго Стёдденхэма. Черезъ двѣ недѣли отъ увлеченія не остается слѣда, но отношенія осложняются обстоятельствомъ такого же рода, какъ то, по поводу котораго сэръ Уильямъ выступилъ непреклоннымъ сторонникомъ неписаннаго закона. Фрида заявляетъ Биллю, что она не станетъ ему поперекъ дороги, не выдастъ его и возьметъ всю отвѣтственность на себя. "Я не Роза,-- говоритъ она.-- Когда это наступитъ, не бойтесь, что я кому-нибудь скажу".
   Билль.-- О чемъ вы говорите, Фрида?
   Фрида.-- Я умѣю хранить тайну.
   Билль.-- Неужели вы...? (Фрида утвердительно киваетъ головой). Боже!
   Фрида.-- Отецъ училъ меня всегда, что никогда не слѣдуетъ визжать, какъ маленькія щенята, которыхъ держатъ за хвостъ.
   (Внезапно спокойствіе ее оставляетъ). О, Билль!
   Молодой человѣкъ уже совершенно равнодушенъ къ Фридѣ я мимолетная страсть, вспыхнувшая яркимъ пламенемъ, оставила только горсть холоднаго пепла; но онъ считаетъ себя честнымъ человѣкомъ и желаетъ сохранить чувство self-respect (самоуваженія). Неравный бракъ приводитъ Билля въ такой же ужасъ, какъ и его отца; но молодой человѣкъ предлагаетъ Фридѣ жениться на ней.
   Билль.-- Вы, вѣроятно, считаете меня негодяемъ (Фрида качаетъ отрицательно головой). Браните меня. Осыпайте упреками. Скажите хоть что-нибудь. Не глядите только на меня такъ, какъ теперь.
   Фрида.-- Любили ли вы дѣйствительно хоть когда-нибудь меня?
   Билль.-- Конечно. Я люблю васъ еще и теперь. Дайте руку. (Фрида взглянула на Билля, отняла руки и закрыла лицо. Билль сжимаетъ кулаки). Слушайте. Я вамъ докажу эта
   И, когда лэди Чеширъ нечаянно входитъ въ комнату въ тотъ моментъ, когда Билль обнимаетъ Фриду, молодой человѣкъ заявляетъ матери, что женится на горничной. Мать близка къ обмороку. Наконецъ она задаетъ вопросъ, подсказанный женскимъ и материнскимъ чутьемъ; "Любите ли вы еще Фриду?" (Дѣвушка, уходящая въ это время изъ комнаты, подавляетъ вздохъ). Билль. Конечно, я люблю ее Лэди Чеширъ. Билль, о Билль! Что это все означаетъ? (Билль глядитъ въ сторону и пожимаетъ плечами). Вы ея не любите больше. Напрасно вы будете отрицать это. Билль. Я ее люблю. Лэди Чеширъ. Вы не такъ бы говорили, еслибы любили еще. Билль. Она меня любитъ. Лэди Чэширъ (Съ горечью). Я думаю! Билль. Я позабочусь о томъ, чтобы никто не запугалъ Фриду. Лэди Чеширъ. Неужели вы, Билль, считаете меня злой или мелочной женщиной?.. Вопросъ идетъ о вашей жизни, о жизни отца, о всѣхъ насъ. Я хочу понять все. Я должна понять. Дали ли вы себѣ отчетъ въ томъ, какъ ваша женитьба подѣйствуетъ на насъ всѣхъ? Она совершенно невозможна... Разскажите мнѣ все. Билль. Я сказалъ уже все. Лэди Чеширъ. Я вѣдь ваша мать? Билль. Зачѣмъ всѣ эти вопросы? Леди Чеширъ. Такъ вы не хотите отказаться отъ нея? Билль. Я вѣдь вамъ сказалъ все, что надо сказать. Мы -- женихъ и невѣста; я хочу жениться на Фридѣ и уѣду съ ней въ Канаду. Лэди Чеширъ. Будь у васъ только это, чтобы сказать мнѣ, вы бы любили еще ее. Билль. Я сказалъ уже, что люблю ее. Лэди Чеширъ. Вы ея не любите (Почти яростно). Я знаю. Я знаю, что вы мнѣ чего-то не договорили. Билль. Я вамъ все открылъ. Лэди Чеширъ. (Сбитая съ толку, но не убѣжденная). Xотите ли вы мнѣ сказать, что вы любили Фриду и относились къ ней, какъ къ лэди? Билль. (Съ горечью). Почему нѣтъ? Лэди Чеширъ. (Иронически). Обыкновенно въ подобныхъ случаяхъ люди держатъ себя иначе съ горничными. Билль. До сегодняшняго дня ни вы, ни сестры никогда не сказали дурного слова про Фриду. Лэди Чеширъ. (Очень серьезно). Всѣ подобные браки оказываются крайне несчастными. У васъ съ Фридой нѣтъ ничего общаго. Вы, Билль, не знаете, что такое бракъ. Люди скованы на всю жизнь и должны выносить одинъ другого изо дня въ день, изъ года въ годъ. Затѣмъ вы должны будете встрѣтиться съ бѣдностью. Отецъ никогда не проститъ вамъ, а у меня почти ничего нѣтъ. Что вы можете дѣлать? У васъ нѣтъ никакой профессіи. Какъ же вы проживете съ женщиной, которая... Билль. Я все это знаю; не надо говорить. Лэди Чеширъ. Никто не понимаетъ, что такое бракъ, покуда не испыталъ его. Бракъ -- каторга даже тогда, когда соединяетъ Людей одного класса... Дорогой мой, покуда еще не поздно. Билль. (Послѣ мгновеннаго колебанія). Нашъ разговоръ безполезенъ".
   Лэди Чепшръ потомъ пробуетъ убѣдить Фриду, чтобы она не выходила замужъ за Билля. Отъ дѣвушки она узнаетъ,.что смутно подозрѣвала, т. е. причину, почему Билль хочетъ жениться.
   Лэди Чеширъ (Опустила глаза и говоритъ быстро). Слушайте Я люблю сына, но я его знаю хорошо. Я прожила съ отцомъ его, на котораго Билль похожъ во всемъ, тридцать лѣтъ. Я знаю, какъ эти люди думаютъ и чувствуютъ. Когда они чего-нибудь захотятъ, они идутъ напроломъ, но, добившись желаемаго, жалѣютъ потомъ. Фрида. (Угрюмо). Онъ не пожалѣетъ. Лэди Чеширъ. Любитъ ли онъ васъ такъ сильно, чтобы его чувство выдержало всѣ испытанія? Вы вѣдь не станете утверждать это? Фрида. Будь я лэди, вы бы со мною такъ не говорили -- Лэди Чеширъ. Вы попробуйте только стать въ наше положеніе. Фрида. (Значительно). Захотѣли ли бы вы бытъ въ моемъ положеніи? (Опускаетъ голову). Лэди Чеширъ, Что? Фрида. Да. Мое положеніе такое же, гонст. и Розы. Лэди Чеширъ. (Глухимъ, испуганнымъ голосомъ). О! (Подходитъ къ Фридѣ и заглядываетъ ей въ глаза). Фрида. (Выдерживаетъ взглядъ). Да, это правда. Я не хотѣла этого говорить", Билль спѣшитъ объявить всѣмъ, что женится на Фридѣ, но съ его стороны это такое же мужество передъ смертью, которое проявляетъ осужденный, когда самъ отбрасываетъ ногами лѣстницу Какъ и осужденный, Билль знаетъ, что его ждетъ смерть. Сынъ такой же Чеширъ, какъ и отецъ. Женитьба на горничной кажется ему непоправимой катастрофой; но онъ желаетъ сохранить "чувство самоуваженія". Онъ постоянно слышалъ про неписанный законъ, установленный съ незапамятныхъ временъ Чеширами въ своемъ помѣстьѣ, законъ, въ силу котораго мужчина долженъ жениться на женщинѣ, забеременѣвшей отъ него. Пасторъ, проявившій такую прямолинейность, когда дѣло шло о Дённигѣ и Розѣ, строго осуждаетъ Билля. И вотъ наконецъ про рѣшеніе Билля узнаетъ старый сквайръ, ""однимъ глазомъ смотрящій на нравственность, а другимъ на свой титулъ", какъ выражается его дочь Дотъ. Сэръ Уильямъ глубоко убѣжденъ, что есть двѣ мѣрки морали: одна для простыхъ людей, а другая для тѣхъ, предки которыхъ владѣли помѣстьемъ еще въ XIII вѣкѣ. Сквайра приводить въ отчаянье то, что теперь Чеширъ, женившійся на горничной, станетъ посмѣшищемъ всей округи. "Всѣ эти проклятые радикалы усмотрятъ въ событіи только фарсъ, а не трагедію!" -- восклицаетъ сэръ Уильямъ.
   Лэди Чеширъ.-- Но чѣмъ можно предупредить катастрофу? Сэръ Уильямъ. Я запрещаю этотъ бракъ. Я остановлю его. Лэди Чеширъ. Но есть нѣчто, чего мы не можемъ остановить. Вопросъ идетъ о неписанномъ законѣ. Сэръ Уильямъ. Что? (Понялъ намекъ). Я не вижу никакой связи съ дѣломъ Дённига. Лэди Чеширъ. Ужасно то, что когда нашъ сынъ старается загладить свой поступокъ, мы, отецъ и мать, возстаемъ. Сэръ Уильямъ. Я не допущу, чтобы мой старшій сынъ погубилъ свою жизнь. Надо придумать выходъ. Лэди Чеширъ (Задыхаясь). Я думала, но ничего не нашла. Сэръ Уильямъ. Эта Фрида родилась въ моемъ помѣстьѣ, воспитывалась на деньги, заработанныя ея отцомъ у меня, и была любимицей всего дома. Она видѣла только ласку и отвѣтила на все черной неблагодарностью. Фрида нарушила всѣ правила благопристойности. Не сомнѣваюсь, что она заманила Билля. Лэди Чеширъ. (Про себя). Въ извѣстной степени, да. Сэръ Уильямъ. Это гибель. Придется уѣхать отъ стыда. Мы здѣсь жили съ незапамятныхъ временъ. Чѣмъ мы будемъ въ другомъ мѣстѣ, гдѣ насъ никто не знаетъ? Придется распроститься съ политическимъ и соціальнымъ престижемъ. А между тѣмъ такое дѣло, какъ у Билля, если не жениться, быстро забывается. Я бы могъ привести въ примѣръ моего дѣда... Лэди Чеширъ. Развѣ примѣръ этотъ поможетъ намъ? Сэръ Уильямъ, (Послѣ нѣкотораго молчанія). Вы должны поговорить съ Фридой. Она добрая и не пойдетъ противъ васъ. Лэди Чеширъ. Я пробовала отговорить Фриду, покуда узнала дѣйствительное положеніе дѣла. Теперь я не могу больше. Сэръ Уильямъ. Такъ, что же вы собираетесь сдѣлать?.. Сидѣть сложа руки?.. Если Билль женится, я отрекусь отъ его. Для меня онъ перестанетъ существовать".
   Происходитъ объясненіе отца съ сыномъ, т. е. двухъ упрямцевъ совершенно одинаковаго характера и закала.
   Сэръ Уильямъ. Мы съ вашей матерью говорили о грозящемъ намъ бѣдствіи. Я думаю, даже вы имѣете хоть смутное представленіе о всей чудовищности того, что собираетесь сдѣлать. Теперь скажу вамъ вотъ что. Если женитесь, можете изворачиваться, какъ хотите. Вы отъ меня не получите больше ни гроша. Я долженъ думать объ интересахъ нашего рода. Вашъ братъ получитъ все. На вашу долю достанется только титулъ, который я не могу отнять. Мы постараемся здѣсь обойтись безъ васъ. (Молчаніе). Ну? Билль. Я, женюсь на ней. Лэди Чеширъ. О, Билль! Не любя Фриду! Не имѣя ничего? Билль. Все устроится, мама. (Обращается къ отцу). Вы, сэръ, ошиблись и приняли меня за другого. Вы предположили, что разъ я непригоденъ въ одномъ отношеніи, я уже вообще никуда не гожусь. Вчера вы приставили Дённигу пистолетъ къ виску, а сегодня дѣлаете то же самое со мною. Ну! (Повернулся, чтобы уйти). Я сдѣлаю, какъ сказалъ. Лэди Чеширъ. Билль! Билль. (Обернулся къ пей). Я не оставлю Фриду въ бѣдѣ".
   Съ такою же рѣшительностью осужденнаго; знающаго, что смерть неминуема, и отбрасывающаго лѣстницу, Билль заявляетъ старому доѣзжачему Стёдденхэму, что женится на его дочери. Но въ старикѣ, пораженномъ сперва положеніемъ дочери, пробуждается плебейская гордость. Онъ понимаетъ, что Билль, не любящій больше Фриду, женится только для того, чтобы имѣть возможность сохранить самоуваженіе. Какая жизнь ждетъ въ такомъ случаѣ дѣвушку? "Фрида потеряла свое доброе имя, но не свою гордость И чувство самоуваженія, -- говоритъ старикъ.-- Въ моемъ роду не было благотворительныхъ браковъ" {"The Eldest Son", Act III.}.
   

ІХ.

   Въ послѣднее время мы наблюдаемъ всюду возрожденіе культа грубой физической силы параллельно съ ростомъ имперіализма и милитаризма. Во всѣхъ странахъ мы видимъ поэтовъ, романистовъ и публицистовъ, выставляющихъ культъ насилія, какъ своего рода новое слово. Крайне характерны въ этомъ отношеніи итальянцы. "Манифесты" Маринетти извѣстны теперь далеко за предѣлами Италіи и всюду находятъ послѣдователей. Въ Италіи же мы видимъ теперь "теоретиковъ" грубаго насилія. Таковъ, напримѣръ, Энрико Коррадини, признаваемый теперь однимъ изъ наиболѣе яркихъ выразителей "новаго" направленія. Его міровоззрѣніе изложено въ книгѣ "Sopra le vie del Nuovo Impero" (1912), которая, кажется, у насъ еще совершенно неизвѣстна. Авторъ выступаетъ горячимъ защитникомъ войны и не находитъ достаточно обидныхъ, какъ ему кажется, словъ для осмѣянія пацифизма. По мнѣнію Коррадини, есть три рода пацифистовъ: плутократы, возстающіе противъ войны, потому что она мѣшаетъ ихъ интересамъ; соціалисты, возстающіе противъ международной войны, потому что она мѣшаетъ войнѣ классовой, т. е. междоусобной; и, наконецъ, идеалисты, возстающіе противъ войны, потому что вѣрятъ въ идеалъ общаго мира. Всѣ три класса пацифистовъ своей совмѣстной агитаціей -- допускаетъ Коррадини -- создали довольно сильное движеніе. Плутократовъ слѣдуетъ исключить изъ коалиціи пацифистовъ,--говоритъ авторъ--потому что, будь имъ это выгодно, они подняли бы одну половину человѣчества противъ другой. Ихъ нельзя признавать искренними проповѣдниками мира, какъ и соціалистовъ, которые, еслибы могли, превратили бы классовой антагонизмъ въ гражданскую войну. Остаются, такимъ образомъ, только идеалисты, честность и искренность которыхъ могутъ быть сравнены лишь съ слабостью ихъ аргументовъ.
   Идеалисты забываютъ постоянно, что весь міръ, въ томъ числѣ также люди и общество, подчиненъ естественнымъ законамъ, въ зависимости отъ которыхъ происходитъ всѣ явленія. Пацифисты упускаютъ изъ вида, что какъ миръ, такъ и война (а не одинъ только миръ и не одна только война) представляютъ собою два закона изъ той серіи законовъ, которымъ подчинены человѣческія общества, народы и націи. Миръ это -- организующая и сохраняющая міровая сила. Война это ускоряющая сила. И обѣ онѣ работаютъ согласно, наводя своею планомѣрностью вдумчиваго человѣка на мысль о направляющей рукѣ Провидѣнія. Міръ продолжаетъ существовать потому, что онъ постоянно обновляется. То же самое вѣрно и относительно индивидуумовъ. Въ самомъ дѣлѣ, всѣ живыя существа не умираютъ до тѣхъ поръ, покуда продолжается процессъ обновленія. Это вѣрно также по отношенію къ соціальнымъ организмамъ. Война, проявляется ли она, какъ борьба съ внѣшнимъ врагомъ или въ видѣ революціи, представляетъ собою силу, обновляющую нашъ соціальный организмъ, застоявшійся во время долгаго мира и предрасположенный къ упадку и смерти. Въ періодъ мира общественный организмъ мало-по-малу превращается въ чужеядное растеніе и въ паразита, бременящаго собою землю. Нація, пребывающая долго въ мирѣ, становится узурпаторомъ, ибо на каждомъ народѣ лежитъ долгъ по отношенію къ землѣ: обязанность проявлять творческія силы. Войны съ цѣлью захвата новыхъ территорій вливаютъ новую кровь въ жилы страны и даютъ ей новую жизнь. Завоеватель вытѣсняетъ облѣнившуюся, застоявшуюся націю, превратившуюся въ отношеніи къ землѣ, которую занимаетъ, въ узурпатора. Вмѣсто лѣнтяевъ является раса производительная.
   Пацифисту,-- продолжаетъ авторъ "Sopra le vie del Nuovo Impero",--война представляется разрушительнымъ чудовищемъ, уничтожающимъ жизнь индивидуумовъ; но если мы вдумаемся, то война представится намъ въ другомъ свѣтѣ. Передъ нами будетъ сила сохраняющая, представляющая собою часть великаго цѣлаго. Миръ, эта организующая и сохраняющая сила, и война, эта обновляющая сила, работаютъ всегда вмѣстѣ. Направляющая рука, прилагающая обѣ силы, имѣетъ цѣлью сохранить на землѣ все то, что достойно сохраненія. Война дополняетъ миръ, и обѣ силы, смѣняющія другъ друга, представляютъ собою самый ритмъ жизни. Завоеваніе Триполитаніи и разгромъ Турціи союзниками,--по мнѣнію Коррадини,-- доказываютъ эту теорію. Вслѣдствіе того, что Италія захватила Триполи, она лишилась симпатіи пацифистовъ-плутократовъ всѣхъ странъ,-- говоритъ авторъ,--раздражила собственныхъ пацифистовъ, т. е. соціалистовъ, и подверглась обличенію, во имя гуманности, цивилизаціи, прогресса и свободы, на маленькомъ конгрессѣ въ Швейцаріи. Въ дѣйствительности же, объявивъ войну Турціи и завоевавъ Триполитанію, Италія -- говоритъ Коррадини -- совершила не только выгодный для себя актъ, но также поступокъ, содѣйствующій всемірному прогрессу.
   Захватъ Триполитаніи, по мнѣнію автора, актъ высшей справедливости, находящійся вполнѣ въ гармоніи съ естественными законами. Италія выгнала турокъ изъ Африки и взяла правленіе въ свои руки. Дѣлая это, Италія посадила производительный народъ на тучную (?!) почву. До этого два неспособныхъ народа, т. е. арабы и турки, не въ состояніи были выжать изъ страны даже самое необходимое для себя. Дѣйствительными разрушителями человѣчества, цивилизаціи, прогресса и свободы являлись поэтому турки, не дававшіе итальянцамъ земли, которую сами сдѣлали безплодной. Италія возвратила Африкѣ права прогрессивнаго народа, давъ землѣ возможность быть производительной. Завоеватели установили въ Африкѣ справедливое, этическое отношеніе между землей и народомъ, живущимъ на ней. Наступитъ время, когда Триполитаніи превратится въ такую же цвѣтущую колонію, какъ Египетъ и Тунисъ. Весь южный берегъ Средиземнаго моря будетъ цвѣсти тогда, какъ результатъ энергіи европейцевъ. Будутъ ли и тогда пацифисты обличать Италію, какъ теперь?--спрашиваетъ Коррадини. Планъ пацифистовъ, состоящій въ томъ, чтобы предоставить Африку арабамъ и туркамъ, означаетъ пребываніе непроизводительнаго народа на безплодной почвѣ. Послѣднее повело бы къ полной гибели расы, которая, быть можетъ, въ своемъ падепіи дошла бы даже до людоѣдства.
   То же самое, по мнѣнію Коррадини, справедливо по отношенію къ Балканской войнѣ. Союзники выгоняютъ изъ Европы своего непріятеля, неспособнаго къ творческой работѣ. Дѣлая это, союзники совершаютъ актъ, справедливый не только въ отношеніи къ нимъ, но и къ человѣческой расѣ вообще. Войны въ Триполитаніи и на Балканскомъ полуостровѣ однородны по цѣли своей: передъ нами стремленіе освободить Европу и Африку отъ того же самаго непріятеля, одно присутствіе котораго наводитъ ржу на растительность и сушитъ источники жизни. Исламъ превратилъ въ пустыню берегъ Средиземнаго моря, поэтому не могъ быть болѣе терпимъ. Мы положили конецъ этому въ Африкѣ, и въ этомъ наше оправданіе войны за Триполитанію... Такимъ образомъ, благодаря войнѣ, на берегахъ Средиземнаго моря жизнь всюду замѣнитъ летаргію,-- продолжаетъ Коррадини. Другими словами, установленъ будетъ порядокъ, основанный на этическихъ принципахъ. Мирнымъ путемъ этого нельзя добиться. Только война можетъ создать благоденствіе страны, которая долго была безплодной: И если пацифисты думаютъ, что война безнравственна, то пусть докажутъ, что возрожденіе возможно безъ нея. До сихъ поръ -- продолжаетъ Коррадини -- человѣчество не нашло еще ничего другого, что такъ возрождало бы страну, какъ война. И не только средство не найдено, но нѣтъ никакихъ данныхъ думать, что когда-либо это будетъ сдѣлано. Правда, время отъ времени придумывалось средство, будто, бы замѣняющее войну. Оно восторженно привѣтствовалось всѣми, но оказывалось совершенно непригоднымъ при первой же попыткѣ примѣнить новое средство на практикѣ. Классическимъ примѣромъ является гаагскій трибуналъ... Не существуетъ мирнаго метода, при помощи котораго можно для блага всего человѣчества отнять землю у націи,-- говоритъ Коррадини.
   Цѣлью моею является дать читателямъ наиболѣе типичное и яркое оправданіе грубаго насилія и показать, что въ Англіи, гдѣ подобныя теоріи имѣютъ теперь многочисленныхъ сторонниковъ, такая философія встрѣчаетъ и упорныхъ противниковъ, къ числу которыхъ принадлежитъ Голсуорти. Въ планъ моей статьи не входитъ разборъ "звѣриной философіи". Прежде, чѣмъ возвратиться къ пьесамъ Голсуорти, мнѣ хочется сдѣлать только два штриха на основаніи наблюденій, произведенныхъ мною нѣсколько дней тому назадъ во время путешествія по той самой сѣверной Африкѣ, о которой говоритъ Коррадини. Я хочу показать, насколько "творческая сила", т. е. война, содѣйствуетъ возрожденію земли. Маленькій арабченокъ въ синемъ бурнусѣ ведетъ меня по крутой тропинкѣ подъ гору. Кругомъ -- полная пустыня. Я вижу только босоногаго араба, стерегущаго десятокъ шелудивыхъ, перхающихъ овецъ. Пастухъ стоитъ неподвижно, опершись на палку, и, когда я прохожу мимо него, предлагаетъ мнѣ купить нѣсколько мѣдныхъ римскихъ и византійскихъ монетъ. Мы спустились съ горы, но дальше идти невозможно: почва представляетъ собою топкое болото, проросшее цвѣтущими кустарниками. Кое-гдѣ изъ болота торчатъ ребра громадныхъ мраморныхъ, порфирныхъ и яшмовыхъ плитъ съ какими-то надписями, съѣденными временемъ. Надо опять подниматься на гору и обходить болото. Тяжелыя тучи обложили горы. Сѣетъ мелкій дождь. И вотъ сквозь частую сѣтку его, я вижу въ пустынѣ великолѣпную тріумфальную арку, развалины домовъ, форумъ съ стоящими еще колоннами,-отлично вымощенную громадными плитами дорогу, храмы. Латинскія надписи на мраморныхъ плитахъ говорятъ объ интимной жизни благоустроеннаго, культурнаго провинціальнаго города тринадцать вѣковъ тому назадъ. Теперь онъ лежитъ въ развалинахъ и руины являются убѣжищемъ для шакаловъ и гіенъ. Тутъ стоялъ городъ Тибилиса, Онъ погибъ не отъ того, что на смѣну одному культу явился другой: три храма стоять почти рядомъ. Въ одномъ молились Аштаротѣ (Астартѣ), въ другомъ -- Юпитеру Капитолійскому, что же касается третьяго храма, то надъ входомъ видѣнъ большой каменный крестъ. Передъ нами результатъ "творческой силы", т. е. войны. Городъ разрушенъ арабами въ VII вѣкѣ. Теперь другая картина. По пути изъ Бискры въ Толгу мы проѣзжаемъ въ пустынѣ мимо десятковъ тысячъ пальмовыхъ пней, занесенныхъ песками. Изъ-подъ песчаныхъ бархановъ видны еще развалины домовъ. Тутъ былъ громадный цвѣтущій оазисъ Заатча, въ которомъ насчитывалось болѣе ста тысячъ финиковыхъ пальмъ. Въ 1849 году населеніе возстало противъ французовъ, и убило нѣсколько солдатъ. Французы послали карательную экспедицію. Оазисъ сопротивлялся 52 дня: наконецъ онъ былъ, взятъ. Побѣдители истребили все населеніе, до грудныхъ младенцевъ включительно, взорвали порохомъ дома, вырубили всѣ пальмы и забили колодцы. Ту жизнь, которую природа вызвала въ пустынѣ втеченіе вѣковъ, европейцы истребили въ нѣсколько дней..
   

X.

   Увлеченіе грубой силой и войной наблюдается, какъ я сказалъ теперь и въ Англіи. Вся "молодая школа" и, всѣ "интеллектуалисты", о которыхъ я говорилъ въ прошломъ письмѣ, томятся теперь по "хорошей" войнѣ, а, за неимѣніемъ ея, восторгаются подвигами царя ассирійскаго Тиглатпалассара, который шелъ и-на сѣверъ, и на западъ, попирая цѣлые народы:
   
   Far to the North and the West
   Trampling the Nations I pressed.
   The Children of Heth from my path
   Skhran when I passed in my wrath.
   The Seamen of Tyre bowed the knee
   To me by the Occident Sea" 1).
   1) Изъ поэмы Снаудена "Пѣсня Ассиріянъ", помѣщенной въ "British Review", февраль 1913 г.
   
   ("Далеко на сѣверъ и на западъ я топталъ и угнеталъ народы. Когда я проходилъ въ гнѣвѣ моемъ, сыны Гета уступили мнѣ путь. У западнаго моря корабельщики Тира преклонились предо мною").
   Голсуорти любитъ сильныхъ, смѣлыхъ, энергичныхъ, настойчивыхъ людей, идущихъ на пораженіе; но грубая физическая сила ему глубоко антипатична. Онъ не видитъ красоты не только въ войнѣ, противъ которой всегда протестуетъ по и въ властномъ управленіи толпою. "Генеральство" въ такой же степени антипатично Голсуорти, какъ рабское смиреніе и готовность безропотно подчиниться гнету. Лучшимъ доказательствомъ этого является Грама "Борьба" (Strife), о которой мнѣ пришлось уже говорить въ началѣ прошлаго года. Драма развертывается на почвѣ громадной, упорной стачки, происходящей въ Уэльсѣ на оловянномъ рудникѣ. Рабочіе и предприниматели напрягли всѣ силы. Богомольные старые рудокопы, какъ, напр., Томасъ, представляющій собою типичнаго трэдъ-юніониста прежняго закала, совѣтуютъ принять маленькія уступки, дѣлаемыя директорами, и сдаться. "Это не Лондонъ,-- говоритъ Томасъ на митингѣ, на которомъ обсуждается, продолжать ли стачку или принять хозяйскія условія.-- Передъ нами природа, ставящая свои условія. Нѣтъ ничего постыднаго въ томъ, что приходится подчиниться природѣ. Природа нѣчто чрезвычайно сильное. Она неизмѣримо сильнѣе человѣка. Большой грѣхъ идти противъ природы. Грѣшно убѣждать другихъ, чтобы они продолжали стачку и страдали, когда страданіемъ нельзя уже ничего достигнуть (Раздается смѣхъ. Томасъ сердится). Что васъ смѣшитъ? Я говорю: грѣшно. Мы боремся за принципъ. Никто не скажетъ, что я противъ принципа; но когда природа говоритъ: "нельзя", безполезно высовывать ей языкъ и прать противъ закона. (Смѣхъ съ одной стороны и знаки одобренія съ другой). Природу надо улащивать. Человѣку подобаетъ быть чистымъ, честнымъ, справедливымъ и милосерднымъ. Вотъ что говоритъ церковь. Она же говоритъ, что противъ природы нельзя идти" {Тhe Strife, Act II, Sc II.}.
   Въ нѣсколькихъ строкахъ тутъ все міровоззрѣніе и вся терминологія валлійскаго рудокопа-сектанта, глубоко убѣжденнаго въ томъ, что онъ, молящійся, въ "chapel" (часовнѣ) мистера Джонса, навѣрно попадетъ въ царство небесное, а вотъ братъ его, посѣщающій столь же усердно "chapel" мистера Эдуардса, иначе толкующаго одну строчку въ Библіи, несомнѣнно попадетъ въ геенну огненную.Томасу возражаетъ талантливый рабочій Робертсъ, сдѣлавшій важное изобрѣтеніе, пріобрѣтенное у него компаніей за 800 ф. ст., которые онъ отдалъ въ стачечный фондъ. "Есть ли здѣсь еще кто-нибудь, такъ мало матеріально заинтересованый въ удачномъ исходѣ стачки, какъ я?-- спрашиваетъ Робертсъ.-- Есть ли здѣсь еще другой, кто такъ много теряетъ, какъ я? Кто еще далъ въ стачечный фондъ 800 ф. ст.? Сколько далъ Томасъ? Вы слушаете его. И что онъ вамъ говоритъ? "Никто не скажетъ, что я -- противъ принципа. (Иронически). Но когда природа говоритъ: "не надо дальше", мы не должны идти противъ природы". "Принципы" Томаса подсказаны ему его брюхомъ....Сдайтесь,-- совѣтуетъ вамъ Томасъ.-- Станьте на колѣни, откажитесь отъ борьбы и тогда, быть можетъ, врагъ броситъ вамъ корку". Томасъ. Я никогда не говорилъ этого. Робертсъ. Если вы не сказали, то думали. Что вы сказали относительно церкви? "Церковь противъ этого",-- не такъ ли? Если церковь идетъ рука объ руку съ "природой", то она намъ не нужна".
   Робертсъ дальше объясняетъ стачечникамъ, что борьба идетъ не за увеличеніе заработной платы. Теперь стачка исключительная: рабочіе ополчились, чтобы дать генеральный бой капиталу. "Голодъ заставилъ васъ забыть сущность борьбы. Я вамъ говорилъ про это много разъ и еще напомню. Тѣло и кровь всей страны ведутъ теперь борьбу съ пьявкой. Тѣ, которые расходуютъ свои жизненныя силы съ каждымъ ударомъ кайлы, устроили стачку противъ жирѣющихъ отъ этой работы по волѣ "милосердной" природы. Мы ведемъ теперь борьбу противъ Капитала, покупающаго за безцѣнокъ силу мышцъ и забирающаго себѣ за гроши результаты умственнаго труда. Я это знаю. Результатъ работы моего мозга былъ купленъ за 800 ф. ст. и принесъ компаніи 100.000 ф. ст. Капиталъ беретъ возможно больше и даетъ возможно меньше. Капиталъ говоритъ вамъ: "Мнѣ васъ жаль, бѣдняжки; вамъ приходится круто", но, тѣмъ не менѣе, онъ не удѣлитъ шести пенсовъ изъ своихъ дивидендовъ, чтобы помочь вамъ. Вотъ что. такое капиталъ. Директора компаніи наговорили вамъ много хорошихъ словъ; но никто изъ нихъ не захочетъ, для улучшенія вашего положенія, чтобы подоходный налогъ былъ увеличенъ на одинъ пенсъ. Капиталъ это -- блѣднолицое чудовище съ каменнымъ сердцемъ. Теперь вы его приперли къ стѣнѣ. Неужели вы въ послѣдній моментъ передъ рѣшительной побѣдой отречетесь рѣшительно отъ всего?" {Strife, Act II, Sc. II.}. И борьба продолжается, принося неслыханныя страданія стачечникамъ и ихъ семьямъ. Во время стачки умираетъ жена. Робертса. Наконецъ, истощенные совершенно голодомъ стачечники заключаютъ миръ съ компаніей, которая тоже сильно пострадала. И, когда мирный договоръ окончательно подписанъ, съ одной стороны, секретаремъ компаніи Тенчемъ, а съ другой -- секретаремъ трэдъ-юніона Харнесомъ, оказывается, что страшная борьба была безполезна.
   Тенчъ. (Внезапно оживляясь).-- Знаете, сэръ: вѣдь мы подписали теперь тѣ самыя условія, которыя мы съ вами выработали вмѣстѣ передъ началомъ борьбы. Для чего же были всѣ эти страданія, всѣ эти смерти?
   Харнесъ. (Глухо).-- Да, для чего"?
   Это -- заключительныя слова драмы. "Назначеніе человѣка -- вѣчно искать". "Только не успокоеніе; только не примиреніе съ окружающимъ, каково бы оно ни было",-- такова мысль фантастической пьесы Голсуорти "The Little Dream" (Сонъ). Точнѣе пьесу можно было бы назвать современнымъ "моралите". Точно такъ, какъ въ средневѣковыхъ пьесахъ фигурировали добродѣтели, въ Little Dream выступаетъ дѣвушка подъ прозрачнымъ именемъ "Seelchen", живущая въ горахъ. Къ ней является смѣлый путешественникъ и альпинистъ, носящій тоже прозрачный псевдонимъ "Lamond". Альпинистъ задумалъ смѣлое восхожденіе.
   Ламондъ.-- Я пришедъ сюда, чтобы подняться на Великій рогъ съ восходомъ солнца.
   Зеельхенъ. Великій рогъ? Но онъ недоступенъ.
   Ламондъ. Я попробую, такъ ли это.
   Зеельхенъ. Есть еще другія вершины: Винный рогъ и Коровій рогъ.
   Ламондъ. Я на нихъ уже поднялся.
   Зеельхенъ. Но Великій рогъ такъ опасенъ! Быть можетъ, васъ ждетъ смерть.
   Ламондъ. Что-жь, надо идти на рискъ {The Little Dream, Act I, Sc. I.}.
   Коровій рогъ и Винный рогъ -- символы жизни среда природы и въ городѣ, какъ выясняется для Зеельхенъ во снѣ. "Я -- олицетвореніе всѣхъ горъ, -- слышитъ дѣвушка во снѣ голосъ Коровьяго рога.-- Я живу среди коровъ и бурыхъ овецъ. Я -- молчаніе и однобразіе. Я -- торжественность, суровость и дикій покой. Взгляни мнѣ въ глаза и полюби меня одного.
   Зеельхенъ (Поражена) -- Коровій рогъ говоритъ отъ имени всѣхъ горъ. Имъ принадлежитъ половина моей души.
   Коровій рогъ.-- Я гордо возвышаюсь надъ вѣчными горами. Я пью воду зеленыхъ глетчеровъ. Глаза мои такого же цвѣта, какъ ледъ. Въ нихъ отражается вѣчная грусть. Я не знаю другихъ голосовъ, кромѣ мычанія коровъ, рева вѣтра, грохота катящихся лавинъ и шума потоковъ. Мысли мои просты, кровь горяча и сила велика.
   Зеельхенъ.-- Да, да. Я хочу его. Онъ силенъ.
   Коровій рогъ.-- Идя ко мнѣ. Пребывай со мною. Люби меня. Ліиви здѣсь.
   Зеельхенъ (Дрожитъ).-- Я боюсь. (Внезапно Винный рогъ начинаетъ говорить юношескимъ голосомъ).
   Винный рогъ.-- Я -- городъ. Я -- блудящій огонь оживленныхъ улицъ Я -- голубь, воркующій въ кронахъ платановъ и каштановъ городскихъ садовъ. Каждый день все мѣняется тамъ, гдѣ я жгу ладонъ моимъ тысячамъ маленькихъ божковъ. Я живу въ бѣлыхъ дворцахъ и въ темныхъ аллеяхъ, будящихъ страсть. Я -- жизнь въ толпѣ, блѣдный свѣтъ предразсвѣтныхъ уличныхъ фонарей. Я любилъ тысячу разъ, и ни одна любовь не продолжалась долго, потому что чувство у меня живѣе, чѣмъ у вялой коровы. Я слышу радостный крикъ нарождающихся наслажденіи, предсмертное хрипѣніе ихъ, проклятія голодныхъ людей, и поцѣлуи въ душныя ночи. Безъ меня, Зеельхенъ, ты истомишься и умрешь.
   Зеельхенъ.-- Онъ говоритъ за великій міръ, находящійся въ городахъ. Меня тянетъ туда.
   Винный рогъ.-- Мыслямъ моимъ нѣтъ счета, какъ цвѣтамъ на лугу, а полетъ ихъ смѣлѣе и быстрѣе орлинаго. Я пью вино вдохновенія и горькій осадокъ разочарованія. Я никогда не знаю оцѣпенѣнія.
   Зеельхенъ.-- Боюсь!
   Винный рогъ.-- Люби меня, Зеельхенъ. Я окрашиваю жизнь въ тысячу цвѣтовъ и знаю много прекраснаго. Иди ко мнѣ.
   "Я никогда не оставлю тебя", -- говоритъ Коровій рогъ. "Я сотни разъ покину тебя и сотни разъ буду возвращаться, преисполненный любви", -- говоритъ Винный рогъ.
   Коровій рогъ.-- Останься со мною, Зеельхенъ.
   Винный рогъ.-- Ступай за мною, Зеельхенъ.
   Коровій рогъ.-- Я дамъ тебѣ спокойствіе.
   Винный рогъ.-- Я дамъ тебѣ перемѣну.
   Коровій рогъ.-- Я тебѣ дамъ одну любовь.
   Винный рогъ.-- Ты будешь любить много разъ.
   "Я васъ обоихъ буду любить", -- восклицаетъ Зеельхенъ. И тогда проясняется вершина недоступнаго "Великаго рога", символа Истины. "Ты дѣйствительно будешь любить обоихъ, -- доносится голосъ.-- Тебя будетъ прельщать невѣдѣнье, и потомъ ты устремишься въ города за знаніемъ. Солнце горъ обогрѣетъ тебя; городскіе фонари опалятъ твои крылья, моя маленькая бабочка. То горы, то городъ будутъ казаться тебѣ жизнью; то горы, то городъ будутъ казаться тебѣ могилой. Не страшись. Человѣкъ живетъ, чтобы извѣдать поочереди все. Жизнь -- маленькій плотъ, привязанный сперва въ тихой бухтѣ, а потомъ выплывающій на просторъ; это -- напѣвъ, услышанный въ пустынѣ и повторенный на свирѣли. Въ жизни есть скрытый ритмъ. Гори же, маленькій огонекъ, пытающійся зажечь весь міръ! Ты возвратишься потомъ ко мнѣ, Зеельхенъ". И на другой день Зеельхенъ уходитъ въ городъ вслѣдъ за Ламондомъ. Испытавъ много страданій, она возвращается въ горы, гдѣ ждетъ ее вѣрный, но скучный поклонникъ, проводникъ Фельзманъ.
   Фельзманъ.-- Такъ ты вернулась, чтобы излѣчиться въ горахъ подобно больной телкѣ. Хорошо ли тебѣ было въ городѣ, гдѣ ты пробыла такъ долго?
   Зеельхенъ.-- Я не жалѣю.
   Фельзманъ.-- Почему же ты въ такомъ случаѣ вернулась?
   Зеельхенъ.-- Я устала.
   Фельзманъ.-- Я съ тобою больше никогда не разстанусь.
   Зеельхенъ (Насмѣшливо).-- Какъ же ты удержишь меня?
   Фельзманъ. (Обнимаетъ ее).-- Вотъ какъ.
   Зеемхенъ.-- Я, не робкая дѣва и знаю, что такое новая любовь и сердечная остуда.
   Фельзманъ. (Печально). Ты измѣнилась. Твои глаза впали, а лицо поблѣднѣло.
   Зеельхенъ. (Все еще насмѣшливо).-- Что же у тебя есть, чтобы удержать меня?
   Фельзманъ.-- Солнце.
   Зеельхенъ.-- Оно палитъ меня.
   Фельзманъ.-- Воздухъ.
   Зеельхенъ.-- Онъ меня студитъ.
   Фельзманъ.-- Молчаніе.
   Зеельхенъ.-- Оно такъ давитъ.
   Фельзманъ указываетъ на цвѣты, на козлоногаго Пана, подъ звуки цѣвницы котораго пляшутъ маленькіе сатиры, и говоритъ: "Люби меня".
   Зеельхенъ.-- Ты грубъ.
   Фельзманъ.-- Люби меня.
   Зеельхенъ.-- Ты мраченъ... Твои глава свирѣпы. Я вижу, какъ въ нихъ притаился звѣрь.
   Зеельхенъ остается, но пребываніе кажется ей сномъ. Душа моя изголодалась!-- восклицаетъ она.-- Мнѣ кажется, я проспала вѣка. (Видитъ Пана, который, переодѣтый пастухомъ, стоитъ у подножья Коровьяго рога). Я знаю теперь тебя, жизнь Земли. Я знаю твой видъ. Мнѣ вѣдомъ твой вкусъ и знакомы всѣ твои напѣвы. (Собирается уходить).
   Фельзманъ. (Пробуждаясь).-- Куда ты?
   Зеельхенъ.-- На край свѣта.
   Фельзманъ. (Пытается остановить ее).-- Ты не должна меня повидать. (Ея холодная улыбка останавливаетъ горца).
   Зеельхенъ.-- Мой другъ, пришла пора.
   Фельзманъ.-- Развѣ мои поцѣлуи были грубы? Развѣ я тебѣ надоѣдъ?
   Зеельхенъ.-- Я не жалѣю о времени, проведенномъ съ тобою, но я должна идти.
   (Противъ неподвижнаго пастуха, стоящаго у подножья Коровьяго рога, появляется у подножья Витаго рога юноша съ мандолиной въ рукахъ).
   Фельзманъ.-- Проклятый призывъ города. Ты къ нему возвращаешься. Я не могу видѣть его.
   Зеельхенъ.-- Я должна идти всегда впередъ.
   Фельзманъ.-- Не оставляй меня здѣсь. Безъ твоей любви нѣтъ жизни. Я умру.
   Зеельхенъ. Бѣдный! Я ухожу.
   

XI.

   Голсуорти, какъ реалистъ, знаетъ ужасы жизни. Онъ знаетъ также тотъ извѣчный трепетъ, являющійся отъ сознанія, что жизнь всего человѣчества -- только "мимолетный сонъ Брамы". Мы, конечно, только "мыслящій тростникъ".
   
   Природа знать не знаетъ о быломъ,
   Ей чужды наши призрачные годы,
   И передъ ней мы смутно сознаемъ
   Себя самихъ -- лишь грезою природы.
   Поочередно всѣхъ своихъ дѣтей,
   Свершающихъ свой подвигъ безполезный,
   Она равно привѣтствуетъ своей
   Всепоглощающей и миротворной бездной.
   
   Голсуорти знаетъ все это. Но развѣ намъ станетъ легче отъ того, что мы будемъ ломать руки, проклинать природу и восклицать вмѣстѣ съ итальянскимъ поэтомъ, что жизнь это --
   
   Sogno d'infermi е fola di romanzi?
   
   (сонъ больного и сказочная выдумка),-- говоритъ Голсуорти. Мы брошены въ жизнь; но доля всѣхъ далеко не одинакова. Громадная сумма радости и счастья прибавилась бы въ этомъ мірѣ, еслибы устранены были бѣдствія и страданія, находящіяся вполнѣ подъ человѣческимъ контролемъ; страданія, обусловленныя экономическимъ и соціальнымъ неравенствомъ, несправедливостью, злобой, косностью и невѣжествомъ. Человѣчество можетъ превратить тотъ островъ, о которомъ говоритъ старинная англійская легенда см. Русск. Бог., IV), въ земной рай, хотя не въ силахъ устранить изъ него смерть. Но сама смерть ужасна только тогда, когда она преждевременна; когда предъ лицомъ ея вспоминается, что мы отъ жизни ничего не взяли, ничего жизни не дали и Ее извѣдали ничего изъ того, что такъ прекрасно. Говорить, что природа "сѣра", могутъ только тѣ, которые возводятъ въ категорію наблюденія, произведенныя на Черной рѣчкѣ; о "банкротствѣ" науки можно писать только ради парадокса; наслажденіе, даваемое творческой работой,-- безгранично. Любовь не отрицаютъ и не пріемлющіе міра. Наконецъ, въ жизни есть искусство, при помощи котораго человѣческая мысль можетъ проявиться въ кристалической формѣ. Въ такомъ случаѣ исключительные люди получаютъ безсмертіе, потому что ихъ радости и ихъ страданія волнуютъ людей долго послѣ того, какъ тѣло превращается въ прахъ. Самое возвышенное въ человѣкѣ, его разумъ, не знаетъ смерти, если можетъ быть выражено въ какой-нибудь прекрасной формѣ. Искусство окрыляетъ воображеніе и ускоряетъ совѣсть, -- говоритъ Голсуорти. Воображеніе даетъ намъ возможность поставить себя на мѣсто другого. Когда крылья воображенія сложены, хозяинъ не можетъ себя представить въ положеніи раба; деспотъ не видитъ себя скованнымъ въ тюрьмѣ, какъ его жертва. Инквизиторъ не чувствуетъ пламени, пожирающаго мученика. Человѣкъ, надѣленный воображеніемъ, помогая другому, помогаетъ себѣ. Негодующіе по поводу несправедливости, отъ которой страдаютъ другіе, на мгновеніе представляютъ сами себя жертвами. И когда у нихъ негодованіе переходитъ въ дѣйствіе, т. е. когда они нападаютъ на угнетателя, имъ кажется, что въ данный моментъ они защищаютъ собственную свободу.
   И ничто такъ не будитъ воображеніе, ничто такъ не расправляетъ крыльевъ ея, какъ искусство, -- говоритъ Голсуорти. Это отнюдь не означаетъ, что художникъ, поэтъ или романистъ должны превратиться въ проповѣдниковъ морали или гражданскихъ добродѣтелей. Было время, когда поэты являлись учителями. Они напоминали о смерти людямъ, опьяненнымъ мгновеннымъ счастьемъ. Это напоминаніе походило на скелетъ, показываемый во время пира. На обочинѣ дороги жизни старые поэты-моралисты ставили столбы съ нарисованной на нихъ рукой, указывающей на могилу. Моралистамъ доставляло наслажденіе наблюдать, какъ блѣднѣли юноши, когда имъ говорили про старость, дряхлость и смерть. Моралисты учили, что наслажденіе жизнью и счастье несовмѣстимы съ добродѣтелью. Они изображали страданія грѣшниковъ, ничтожество человѣческихъ радостей и величественныя красоты горняго міра. Моралисты не знали человѣческаго сердца. Имъ не вѣдомо было, что безъ страстей нѣтъ душевной доблести и что только люди съ большими страстями способны на большіе поступки.
   "Искусство не имѣетъ ни прямого, ни косвеннаго отношенія къ моральному и имморальному,-- говоритъ писатель, проповѣдывавшій радость бытія.-- Оно въ самомъ себѣ находитъ оправданіе и существуетъ для себя. Романистъ, пытающійся проповѣдывать то, что онъ называетъ моральной истиной, перестаетъ быть художникомъ. Онъ создаетъ тогда два рода характеровъ; типы и каррикатуры. Первые никогда не существовали, а вторыя никогда не будутъ существовать. Дѣйствительный художникъ не создаетъ ни типовъ, ни каррикатуръ. На страницахъ его произведеній вы найдете индивидуумовъ, живыхъ людей, надѣленныхъ противорѣчіями и непослѣдовательностью, свойственными всѣмъ. Великій художникъ подставляетъ зеркало природѣ, и это стекло отражаетъ все съ необыкновенной точностью. Моральный или имморальный писатель, т. е. тотъ, который задается другой цѣлью, кромѣ искусства, подставляетъ вогнутыя или выпуклыя зеркала, или стекла съ волнистой поверхностью. Вслѣдствіе этого получаются изображенія уродливыя и чудовищныя. Маленькій художникъ или маленькій писатель берутъ темой или невозможное, или исключительное. Геній смѣло подходитъ къ жизни. Онъ не боятся страстей, каковы бы онѣ ни были. Все, кромѣ истины, носитъ маску и нуждается въ ней. Мелкія души боятся природы. Жеманство притворяется, что имѣетъ страсти, которыхъ не чувствуетъ. Моральная поэзія похожа на искусственно вырытый каналъ, вода въ которомъ никогда не переполнитъ береговъ" {Colonel R. G. Ingersoll, "Lectures and Essays", I, стр. 159.}. Въ значительной степени это такъ; но въ прошломъ письмѣ я старался доказать, что истинное искусство, т. е. то, которое продиктовано сильнымъ, глубокимъ чувствомъ, вполнѣ совмѣстимо съ "тенденціозностью".
   И искусство съ его безконечной гаммой настроеніи, впечатлѣній и проникновеній дастъ много радости "сѣвернымъ пловцамъ", когда они устроятся на "островѣ", какъ хотятъ (см. прошлое письмо). А тамъ, когда всѣ получатъ возможность брать отъ жизни все, что возможно, и давать ей все, "островитяне", пройдя длинный путь, будутъ съ наслажденіемъ думать объ "отдыхѣ". Только запуганная адомъ средневѣковая мысль могла представить себѣ смерть въ видѣ отвратительнаго скелета. Смерть -- прекрасный сонъ безъ сновидѣній, вѣчный покой, возвращеніе къ космосу для того, чтобы тотъ изъ разложившихся элементовъ создалъ новую жизнь. Вмѣстѣ съ Петраркой, "островитяне", взявъ все отъ жизни и давъ ей все, что могутъ, скажутъ:
   
   Che altro ch' un sospir breve è la morte?
   
   (Что иное смерть, какъ не короткій вздохъ?)

Діонео.

"Русское Богатство", No 5, 1913

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru