-- Ефим Егорыч! Слышь! Вставай! -- тряс его за плечи сподручный Науменко. -- Ты шеф ведь...
-- Удди!.. Сам ты шеф паршивый. Еще хуже...
-- Да ты не матерись... Вставай! -- и Науменко приподнял торгаша за шиворот. -- Праздник сегодня... Очухался? Нет?
Ефим Егорыч посмотрел на икону:
-- Праздник? -- и истово перекрестился. -- Ежели поп по новому стилю будет катать, дерн его чорт и с праздником-то. Кутья...
-- Хы, поп. Да ведь советский праздник-то!
-- Сове... совецкий? -- Ефим Егорыч опять повалился к изголовью и сразу захрапел.
-- Ах ты, батюшки, -- взмолился в пустоту Науменко и высморкался. -- Лошади готовы, ребятенки в школе ждут, а он дрыхнет...
Из соседней комнаты выплыла тучная хозяйка.
-- Его, пьяницу, нужно умеючи, -- сказала она и, подбежав в кровати, истошно завизжала в храпевший рот: -- Пожар!.. Ефимка!..
-- Ково-о?.. Качай кишку!.. --- как встрепанный, вскочил Ефим Егорыч и бестолково заметался по комнате, тараща опутанные сном глаза. '
-- Праздник сегодня... Октябрьская революция, -- сказал Науменко. -- Глотку надорвал, будивши тебя... Ведь ты шеф.
-- Какой еще шеф? Что такое означает -- шеф? Впервой слышу
-- Да что ты, чорт! Запарился? Ведь сам же навязался в Покровску школу шефом, -- сказал Науменко я вышел к лошадям.
-- Верно! -- ударил себе по лбу хозяин. -- Тьфу!.. В таком разе, вот что, -- обратился он к жене. -- Иди скорее, Василиса, в лавку. Пускай Мишка баранок фунтов десяток в мешок сунет, погаже которые, да пряников... ребятенки любят... Из ящика под выручкой... которые мыши обглодали... с зеленцой такие, с пушком... Ничего, сожрут. Да сахарного песку фунтов пяток... черного. Его все равно выбрасывать, не берет никто... Еще бы чего такое?
-- Чаю надо, -- подсказала хозяйка.
-- Чаю, это верно. Еще на красный флаг кумачу аршина три... Чорт с ним. Все-таки, понимаешь, почет, пулярность. Постой, постой... Чего бы еще... Да! Часы... Часы им обещал... Сними-ка вон те, с кукушкой. Они уж третий год стоят, двух колесьев нету... Чорт с ними. Скажу, что дорогой спортились. Только вытряси тараканов-то из них... Да скажи Мишке, чтоб херугвь в бричку сунул.
Ефим Егорыч маленького роста, но мужик коренастый и с брюшком. Он умылся, сел в бричку и поехал в село Покровское, где школа.
* * *
Подъезжая к селу, Ефим Егорыч размотал и встряхнул хоругвь.
На красном знамени зажелтела надпись, сделанная местным маляром.
Шеф сграбастал в лапищи древко, и знамя высоко заполоскалось ветром, а сам все посматривал вперед и на колокольню: что за чорт, ни встречи, ни трезвона.
-- Вот дьяволы! -- раздраженно сказал он и наотмашь огрел "херугвью" гнавшегося за бричкой с лаем пса. -- Почему это почетной встречи нет? В Дядькиной волости шефа с колокольным звоном встречали, по-архирейски. С фабрики приезжал. В школу, что ли, ехать? -- спросил он самого себя, -- Нет. к куму. Он в роде школьный попечитель. Угостит, по крайности. Ну, и прохвачу ж я его с дресвой!..
А кум, Никифор Судаков, кончал с семьей вечерний чай.
-- Ну, кум, не ожидал! -- хрипло отрезал шеф и поставил хоругвь в угол. -- Мой карахтер уважает почет чтобы, пулярноеть.' А меня с херугвью только кобель встретил, дьявол тя дери.
-- Шефушка, голубчик!.. -- засуетился Никифор Судаков.-- Да ведь кто же тебя знал, что спозаранку прикатишь?.. Ведь завтра, куманек желанный, праздник-то...
-- За-а-втра?! -- и белесые глаза шефа изумленно скакнули на самый лоб. -- Тьфу! Обман какой. Чрез эту неприятность у меня в голове круженье... Тьфу!!! -- и шеф сердито сел. /
-- Уволь, -- сказал гость. -- Я вчерась маленечко тово, окосевши был... Мутит... Лягу спать...
-- А когда будить-то завтра? -- спросил хозяин.
-- Сам встану. В прошлом годе комиссия меня обкладная будила, а жены дома не было. За ноги стащили, -- сплю. Думали, я прикинулся али контр-революционер... На улицу вытащили да в сугроб голым задом прикоснулись, тогда очнулся.
* * *
На другой день Ефим Егорыч встал рано. Хозяйка пекла блины. Ну, конечно, по праздничному делу, за блинками надо выкушать.
-- За здоровье октябрьских торжеств! Пей, кум! -- сказал хозяин.
-- Можно, -- сказал шеф. -- Меня в восемнадцатом году едва к стенке не прислонили на минутку. Ну, теперь, слава богу, ничего...
За окнами шумел по-праздничному народ.
-- Надо итти, одначе, -- сказал шеф. -- Пойдем. Одиннадцать часов.
--: Что ты, кум!.. Как это возможно без встречи. Не пущу, сиди. Я за музыкантами послал. На станцию... Чего они, дьяволы, не идут? У нас варганизовано -- ай-люли! Все Европы ахнут... Малина-ягода.
После шести стакашков водки все рассолодели, даже хозяйка у печки замурлыкала веселую: она тоже не отставала от гуляк.
-- Встреча тебе будет с музыкой... Честь-честью.
-- А я кой-что привез, -- бубнил шеф. -- Часы привез. Ку... Кукушка, брат, там сидит... Орет, сволочь.
-- Кукушек мы уважаем, -- еле ворочая языком, сказал хозяин.
-- А мыши пряники поели... Еще баранки... Я другому фабричному шефу нос утру, раз я торгующий... Знай купцов! Пойдем. Чу, поют чего-то... Желаю, чтоб чествовали меня... Пулярность... Ура!..
-- Постой, сиди, кум! Без музыки невозможно, конфуз. Музыка, встреча... Честь-честью. Ты самый первый мой приятель. Пей!
-- А у меня часы. Жерртвую... Как двенадцать часов бить, так мышь, тварь, лает... Сколь хоть разов, почем зря. Ну-ка, налей. За здоровье почетного шефа Ефима Егорыча Поросятникова!.. Ура!..
-- Ура! -- подхватил хозяин. -- Баба, играй!
Шеф уперся лбом в столешницу и заплакал, сморкаясь и хоругвь.
-- Нешто жаль мне для просвещенья, -- хлюпал он. -- Все отдам!.. Я не какой-нибудь с фабрики товарищ...
-- Милай!.. Ку-уммм. Приятель... -- хлюпал и хозяин, весь в слезах.
-- Ни чорта не жаль мне. На, баранки! На, мышь, на, пряники.. На, часы! Пиджак жертвую!.. На! -- он снял и бросил на середину комнаты пиджак. -- Получай! Сейчас сапоги буду жертвовать...-- Он, горько плача, стал разуваться. Кум бросился обнимать его.
-- Мила-ай... Друг... Ах и встреча будет... Сергунька. баба! Кричите во весь рот ура!
* * *
Ровно в двенадцать раскатились по селу ружейные выстрелы. от волисполкома с пением и музыкой пошли манифестанты к школе. Там был оживленный митинг, народное чтение, показывались волшебным фонарем картины. А вечером Сергунька заявил, что у них в избе какой-то шеф. Что за самозваный шеф?! Однако несколько учеников и семь человек музыкантов вошли в избу Никифора Судакова.
На кровати, раскрыв рот, спала вверх носом хозяйка. На ее высоком животе дремал толстолобый кот. Хозяин успел прочухаться.
-- А, пожалте, -- заулыбался он навстречу вошедшим. -- С праздничком!.. Извините великодушно... Вот шеф.
Ефим Егорыч врастяжку, об одном сапоге, крепко спал под столом.
Битый час тщетно старались разбудить его, терли уши, подымали. Шеф мычал и сплевывал через губу.
-- А ну, вдарим дикий марш, -- предложил тромбон.
Музыканты продули трубы, барабанщики замахнулись колотушками. Все замерли, уставились веселыми глазами в бороду Ефима Егорыча: ужо, как напугается купец.
Набольший взмахнул руками. Осатанело, с треском грянул марш. Звякнули стекла, кот подпрыгнул на аршин и стал бешено кидаться на стены; хозяйка кувырнулась с кровати и мигала глазами, как сова. Казалось, еще маленько, и по бревнышкам разлетится вся изба.
И когда оркестр оборвал игру, исхлестанный звуками воздух огласился мерным храпом шефа. Публика похохотала и повалила вон.