В самой крайней избушке деревни Подслеповатовки народищу -- словно зерен в огурце.
В середке, на выдвинутой скамье, сидит Митюха Рылов, хозяйский сын, и повествует. Нос у него сворочен на сторону, и на левой руке двух пальцев нет, по, в общем, вид бравый и занозистый.
-- А ну-ка, Митюха, поври еще, -- прогнусил из мрака чей- то насмешливый голос.
-- Мы врать не привышны, -- сказал Митюха, -- а вот будучи приехатчи в побывку к родителям, расскажу вам насчет воздушного бою, то есть факт. А бой теперича все больше в воздухе. Облака ежели есть, можно и на облаках, а нет -- так и просто на чистом месте, в небе. Вы думаете, небо -- это где бог да рай? Ничего подобного. Небо просто твердь, одна видимость. А начни вам в роде диспута, вы сейчас -- врешь! Буквально.
-- Ну, ладно, сыпь. Только складно чтобы. Ребята, слушай!
-- Идет, -- важно сказал Митюха Рылов и сплюнул. -- Вот отдал Колчак приказ красных бить влет. Побежал и я смотреть, как еропланы действуют. Стою возле Вузы, так аппарат зовется-- они разные: Нипор номер семнадцатый, Вуза, бомбомет, Фарман, -- стою, а мой товарищ, Огурцов Степка, летчик, машину пробует, то есть, чтоб не чихала и не кашляла. Как пустил пропеллер, у меня и шапка с башки слетела. Я испугался, хотел бежать, а Огурцов мне: "Садись, -- говорит, -- Митюха, полетим в бой". Я говорю: "Я боюсь". -- "Ни хрена, -- говорит. -- Вот выпей спирту в свое удовольствие, и будешь сбрасывать боньбы, я, -- говорит, -- покажу, как".
Ну известно, дернул я спирту на размер души, а спирт мериканский, крепкий, аж кожа во рту лоскутьями пошла, и такая веселость в естество вступила, -- не знай, как и шапка очутилась на башке. Гляжу -- привязывает меня в лодочку ремнями Степка Огурцов, и в башке у меня, чисто как пропеллер, веселые гулы идут. Потом вдруг, братцы мои, Степка Огурцов кричит: "Отделились, отделились!" А сам в очках, и я в большущих очках, как баран. Глянул я вниз, мать распречестная, верно! Будто земля из-под нас падает. И взвились мы поверх лесу, к темным облакам... Буквально...
В трех местах послышался вороватый сиплый смех.
-- Дак к облакам, говоришь!! -- и вся изба дружно рассмеялась.
-- К ним к самым, -- ощетинившись, сказал Митюха. -- Сижу это я ни жив ни мертв, людишки вовся махонькие стали, как мухи по снегу ползают, деревни о рукавицу, вполне шапкой можно прикрыть...
-- А курицы, поди, как блохи! -- спросил Демьян; рыжая борода его тряслась от смеха.
-- Пирсонально куриц не видать, -- серьезно ответил Митюха, -- а так в роде как пепел из трубки обозначает. А Степка мне пояснение дает, криком кричит, потому ни хрена не слышно: "Это, -- говорит, -- руль глубины... Вот ежели взять ручку на себя--нос ероплана подымается кверху. А ежели круто от себя, то ероплан, -- говорят, -- должен нырнуть вниз. Тут уж не зевай, -- говорит, -- а то можно сделать мертвое пике, и костей не соберешь". Я взмолился: "Степка, -- кричу, -- пожалуйста, приспособствуй потише на землю сесть!.. Я не люблю летать... Вот те Христос, у меня живот схватило". А он, замест того, сгреб руль направленья и заорал: "Бой! Неприятель летит! Боньбы приготовь!" Глядь--прет на нас красная неприятельская Вуза. Я запер дух и сразу как-то охрабрел: пропадать, так пропадать. Степка как вспорхнул вверх--Вуза под нами. Я боньбу шварк! Боньба штопором вниз. Вуза пырх в сторону, да вверх, мертвую петлю сделала, да нам под хвост из пулемета. Степка, не будь дурак, тоже мертвую петлю сделал, да Вузе под хвост. А тот таким же макарцем опять мертвую петлю, да нам под хвост.
-- Это что же за мертвая петля за такая! Удавка, что ля! -- спросил все время смеявшийся мужик и утер кулаком слезы.
-- Дурак! -- крикнул Митюха. Он стоял дубом и с жаром размахивал руками. -- Не понимаешь, так молчи! Мертвая петля-- это когда человек вниз башкой летит, а тут опять башкой кверху. То земля, то небо, то земля, то небо, просто не поймешь...
-- Неужто вниз башкой летал!
-- Обязательно вниз башкой. Буквально.
Изба грохнула хохотом. А Митюхина мать заплакала:
-- Ой, сыночек, желанненький... это нечистики тебя носили.
-- Что ж ты в воздухах кувыркался-то, дурья голова! -- спросил отец и снял со свечи нагар.
-- Известно, не на сеновале, -- горячо и презрительно возразил красный, как свекла, Митюха.
-- Вот, сволочь, врет, -- бросил кто-то, хохоча и перхая по овечьи.
-- Что и вы, братцы, не верите-то мне?
-- Сыпь, сыпь. Лишь бы складно было. Жарь!
-- И вот стали мы о красным неприятелем снижаться, с евоной Вузой, значит. Потому обоюдно подстрелены наши еропланы из пулеметного огня. Ну, братцы моя, слушайте. И случился с нами огромадный факт. Степка Огурцов с перепугу схлюздил, подлая душа. А я, господи благослови, за ручку хвать, да с непривычки не за ту. Ну, наш ероплан, конечно, камнем вниз этак саженей с десятку. "Капут!" -- завопил Степка Огурцов. Ероплан лыжами в снег хрясь, у нас лопнули все ремни, я из седла лётом, как лягуша, да что есть маху и воткнулся пирсональпо башкой в сугроб. Конешпо, по самый зад ушел. Вытащили за пятки, глядят, у меня и нос, конешно, на сторону, и кровь текст. А красный летчик, сам, сволочь, аккуратно с Вузой сел, как гусь. Глядь, батюшки! Да ведь это наш летчик- то, совсем не красный, белый, колчаковец, Андронов Мишка, товарищ ваш. Тьфу, ты! Свой в своего с еропланов шпарили.
Тут сбежались солдаты... Мать честная! Да ведь мы в красном плену, ведь мы с непривычки в красное расположенье со своими еропланами-то сели. Ллловко-о!.. Стали нашего Стевку Огурцова отрывать... У Степки одни сапоги из сугроба торчат, а морда евоная вглубь ушла. Задрожал Степка, в ноги красным командирам повалился, заплакал.
А я сметил сразу, как надо объяснять, указал на свои еропланы картузом и крикнул:
-- "Вот, товарищи! При всем усердии жертвуем вам пирсонально парочку колчаковских еропланов... Ура!"