Шишков Вячеслав Яковлевич
Валтасар

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Вяч. Шишков.
Валтасар

1

   -- A-а, товарищ Ерошин! -- воскликнул заведующий совхозом. -- Садись! -- Он ткнул в солонку крутое яйцо и откусил. -- Чаю хочешь? Извини, у меня такая ералашь страшная. Клопов шпарим.
   Расположились в кухне. В соседней комнате все было перевернуто вверх дном: кушетка, постельники, кресла, и девочка с матерью поливали кипятком все щели.
   Ефим Ерошин откинул полу потрепанной шинели и достал коробку папирос.
   -- Зачем требовал-то меня? -- спросил он.
   Совхоз утер черные хохлацкие усы.
   -- Вод в чем дело: хочешь лошадь получить, хорошую, мерина?
   -- To есть как получить? Купить? Не на что мне, а надо бы...
   -- Задаром! Задаром! Приказано Городом беднейшему красноармейцу в волости отдать, раненому. Ну вот я тебя и выбрал, хоть ты и позажиточней других, однако мне нравятся твои прекрасные глаза, -- и хохлацкая краснощекая голова совхоза, прищурившись, затряслась в вороватом смехе.
   Ефим Ерошин так сильно заелозил в кресле, словно в его тело сразу впились сто клопов, и протянул совхозу коробочку:
   -- Пожалуйте папироску, ради бога, возьмите две или три, да вот... -- он высыпал всю пачку и сказал: --У меня дома много. Голос его радостно дрожал.
   -- Спасибо, -- сказал совхоз, рыгнул, оправил на толстом животе кушак и стал чавкать второе яйцо. -- Папиросы, конечно, я люблю, а ты взгляни на девчонку да на люльку -- мальчонка там спит, да обмерь опытным глазом утробу моей жены: шестой месяц, а как бочка, -- возможно, что бог двойнями благословит. Понял? Жить-то мне трудно, или нет? Мерин -- знатнецкий, первый вонь у тебя будет. Чалкой звать. Видал? Вот ты и мекай.
   -- Что ж, это можно, -- сказал Ерошин, и горбоносое, в темных веснушках, лицо его покрылось потом. -- Мы поблагодарим... Я со стариком посовещаюсь.
   -- А ты, Ерошин, сильно раненый?
   -- Сильно. -- Он страдальчески замигал и согнулся. В сущности, он был только контужен н глуховат на одно ухо, но Чалка, да ведь это клад! -- Даже пуля во мне сидит, -- умирающим голосом сказал он нараспев.
   -- Где?
   -- Пуля-то? Тут у меня сидит, в этой самой, как ее... А свидетельство не потребуется? Нет? В левой ягодице, конешно, она сидит, дьявол, вот где, -- сморщился солдат.
   -- Да, рана сурьезная. Подай заявление, можешь даже наврать. Во всех, мол, ягодицах по пуле. Это ничего, сойдет. Но упреждаю: тут еще есть конкурент, в роде кандидата, Степан Дырочкин, нога у него на два вершка короче, что ли... Инвалид... Обдумай хорошенько с отцом. А завтра утром за ответом.
   Ефим Ерошин вышел, как из бани. Перед ним высился над акацпямп старый барский дом, направо и налево службы, прямо липовая аллея на обширные поля. А вот каменные конюшни. Надо зайти Чалку посмотреть.
   Через час Степан Дырочкин, второй кандидат на Чалку, держал с заведующим совхозом примерно тот же разговор.
   --Только у тебя конкурент есть в роде кандидата, понимаешь, Ефим Ерошин, ужасно распрострелен...
   -- Какой же он раненый, врет!
   -- Пожалуйста! -- строго перебил совхоз. -- Вот и свидетельство. -- Он потряс перед носом Дырочкпна какою-то бумажкой н быстро спрятал ее в карман. -- Завтра заявление подашь. Понял? Обдумай с женой, как следует. Чалка дорогого стоит.

2

   Мерин Чалка все-таки достался Ерошину, соблазнившему жену совхоза никелированным, почти новым самоваром. Степан же Дырочкин дал попять, что поклонится за мерина молоденьким боровком: ну, такой боровок -- взглянешь, слюна проймет, -- и еще парочкой домашних уточек. Хоть побогаче он Ерошина, зато вполне дурак.

3

   -- Отец Панфил! -- возмущенно заверезжала матушка, -- Это что такое, -- вот Ерошин Ефим мерина самолучшего в совхозе дарма получил, а какой он, к свиньям, инвалид. Вот наш Мишенька приедет скоро, он, несчастное дитятко мое, на всех фронтах был, побольше правов-то имеет.
   Отец Панфил воткнул заступ в землю -- из болота в пруд канаву рыл -- и недвижимо стоял, как в каталепсии, коренастый, маленький.
   -- Дарма? Мерина? Ефимка Ерошин?! -- он присвистнул, подобрал полы и поспешно зашагал в совхоз.
   Возвратился мрачный, вырезал с трех ульев тридцать фунтов меду, уложил в горшок и под вечер уехал в город па машине.
   Ряса у него в заплатах, и сам, как колдун, волосат, даже из ушей волос прет.
   -- Врешь, раб божий, товарищ совхоз. И над тобой начальство есть... Хохлацкая твоя морда, -- ни к кому не обращаясь, бубнил он сквозь густые с проседью усы.

4

   Вернулся на третий день: нос с краснинкой, и глазки отекли.
   -- Что? -- спросила матушка.
   -- Ничего, -- печально сказал он и стал выколачивать из шапки пыль, украдкой улыбаясь.
   -- Да лошадь-то обхлопотал? -- и сухонькая матушка сердито затрясла головой.
   -- Нет, -- сказал отец Панфил еще печальней. -- Ничего, мать, не вышло. Отказ... -- и вздохнул.
   Матушкина голова остановилась, и глаза зловеще выкатились.
   -- Экой ты дурак, поп!
   -- Покличь-ка малыша.
   Пришел малыш Петя, под потолок ростом, кудрявый, и усики чуть-чуть.
   -- Пойдем-ка, сын... Да захвати узду.

5

   Дома у Ерошиных ни хозяев, ни Чалого, одна старушонка слепая овечью шерсть прядет. Поп и попович пошли в поле. Малыш Петя передом идет; за ним, в больших бахилах, култыхает вперевалку, как селезень, отец Панфил.
   Солнце, жаворонки и крутая радуга вдали. А вот и Чалый на приколе, выгнул шею, траву щиплет. Кругом ни души. Зной.
   -- Конь добрый, -- сказал отец Панфил; он подогнул полы подрясника, стал как во фраке -- белые порты видать, -- и ну по-цыгански конские статьи разглядывать: лазил в рот, щупал шею, мял бока, под хвост заглянул.
   -- Конь добрый, -- еще раз сказал он. -- Шея мясистая, широкая, бабка в ноге большая, и попки на своих местах утверждены. Ну-ка, младенец, надевай узду.
   -- Что вы, папаша... Ведь конь чужой!
   -- Надевай, тебе говорят, узду.
   -- Я боюсь... Это нехорошо, папаша... Как же так можно, папаша... Конокрады, что ли, мы?
   -- Яйца курицу не учат! -- крикнул отец Панфил, вырвал узду, обротал коня, троекратно благословил его, сам перекрестился и повел. Чалый шел спокойно. Чалому все равно, кому служить.
   Был вечер. Петя шагал сзади, боязливо озирался по сторонам; тень его пересекала нивы и утыкалась головой в зеленевший лес.

6

   Ночью, оседлав нос очками, отец Панфил сидел хохлатым филином над дневником. На обложке надпись: "Благослови венецъ лета благости твоея, господи 1921-е ". Обмакнул перо и нацарапал : "9 маия 11 часов по сонцу". Наук он не изучал, ни старой, ни новой орфографии не признавал, писал, как бог на душу положит.
   "Прибыл въ городъ и прямо высъполком. Обяснплся съ земотделом про свои законные семейные права нащетъ мерина. Я осведомился любит ли он медъ онъ ответилъ что люблю. Я говорю вотъ онъ и указалъ перстом на горшокъ, а самъ говорю, что зделайте товарищь милость пролетарскому священику, я весь в дырьяхъ и в нищете, старший же сыпь мой Мих..." Тут загрохотали в калитку.
   -- Ага! -- злорадно выдохнул отец Панфил и отпер. Четверо. У милицейского фонарь в руке.
   -- Вот, батюшка, 'К вам теперь... Всех мужиков обшарили. Чалого ищем, -- сказал низенький, с попа ростом мужичок, председатель сельсовета.
   -- Ну, что ж, ищите, -- и священник провел их в хлев.
   -- Вот он, Чалый! -- фонарь метнулся вверх, осветил голову Чалого и хохлацкое лицо совхоза.
   -- Какой же он Чалый, раз он Валтасар, -- спокойно сказал бородатый, в огромной шляпе, карапузик батюшка, увязая в навозе, как гриб во мху.
   -- To есть какой же он Валтасар, раз завсегда он Чалый! -- вспылил совхоз. -- Что вы меня морочите... Ерошин, забирай коня!
   -- Вон с мово двора! Всех поганой метлой по шее!
   -- Как! Меня по шее? -- совхоз подбоченился и выпятил живот.
   -- Велико ты кушанье! -- крикнул батюшка, выпрастываясь из навоза. -- У покойного графа штукатуром был, вот ты кто!
   -- Ты меня не тычь! Ты не тычь! --- и совхозское брюхо двинулось вперед. -- Ты сам-то у архиерея в кучерах служил. Чрез это поп.
   -- Врешь, хохлацкая морда! Врешь!
   Матушка в одной юбчонке стояла на крыльце, и кудластая, как у ведьмы, голова ее тряслась. Рядом -- Петя с лампой. Лампа плясала, звенела колпаком.
   -- Тоже таких мошенников в совхоз ставят! -- визгливо разразилась матушка. -- Чего-чего не нахапал у графа-то...
   -- Факт-факт-факт! -- скороговоркой бормотал священник.
   -- А у вас канделябры-то откуда? Канделябры-то? Ха-ха-ха!.. Не от графа скрадены?
   -- Это папаше графиня подарила!
   -- Факт-факт-факт!
   -- Да у тя и девчонка-то воровка! -- колокольцем звенела матушка. -- Все наши яйца перетаскала из-под кур.
   -- Брешешь, старая карга! -- сипло взлаял хохлацкий рот. -- А не ваш ли Петя на святках совхозного индюка упер?.
   -- Факт-факт-факт! -- рубил отец Панфил, взмахивая руками.
   И когда повели Чалого, поп за ними -- во всю мочь:
   -- Кара-у-у-ул!..
   -- Чего вы орете? -- прошипел совхоз.
   -- Ты не хватай меня за рясу!
   -- Ведь это же не я дал коня Ерошину... Предписание из города... Инвалид... Сидеть не может...
   -- Кара-у-ул!..
   -- Весь зад у него в дырьях. Пуля на пуле... Вы прикиньте священным умом. Не скандальте. Осмотрите зад-то... Эй, товарищ Ерошин!
   -- Плевал я в его зад!.. -- хлеснул шляпой о ладонь священник. -- В народном суде его зад рассмотрят. Вот где... Да и тебе не миновать... Отдай лошадь! Лучше добром отдай... Карраул!!. Каррау-ул!.. Конокрады! Каррау-ул!!.
   Всполошились собаки, замелькали избяные оконца, со всех сторон бежал народ, на колокольне ударили всполох...
   -- Бей их, подлецов, бей!.. -- зверями ревели мужики: в руках топоры, камнища, колья. -- Бей конокрадов насмерть... Бей! -- и враз остановились, опустив дубины.
   -- Конокрады и есть! Факт-факт-факт... Валтасара моего свели. Воры!.. Факт-факт. Православные, будьте свидетели.
   Петя плакал, голоусый милицейский дрожал, как холодная вода под ветром. Ефим Ерошин сопел и крепко держал Чалку за узду.
   -- Товарищи мужички! -- сморкнувшись наземь, важно сказал совхоз. -- Вникните в то... Отец Панфил -- либо скандалист, либо спятил со священного ума. -- Он одернул усы книзу. -- Вот, скажем, Чалый... А вот его хозяин -- Ерошин...
   -- Вали-вали-вали... Факт!
   -- И вдруг нашли в конюшне, -- да у кого? У нашего духовного отца. Что вы па это скажете, граждане?
   Мужики пыхтели. Поп был мрачен, как лес зимой, но все в нем смеялось: бахилы, бородища, шляпа, даже улыбались дрожащие пальцы, которыми он сунул в нос совхоза казенную бумагу за печатью:
   -- На, читай!
   -- Свети, -- сказал совхоз сельсовету и долго, с напряжением шептал, шевеля, как жук. усами.
   Отец Панфил больно прикусил губы и надулся, чтоб не прыснуть.
   -- Да, -- мрачно и тихо сказал совхоз. -- Это действительно Валтасар. Товарищ Ерошин, передай лошадь батюшке без промедления!
   Мужики разинули рты, дубины упали на землю. Петя глупо мигал.
   Совхоз нагнулся и сладко заглянул в хохлатые глазки колдуна-попа.
   -- Вы вогнали меня в тимпиратуру, -- сказал совхоз. -- фу-у... И к чему ж было зря такие скандалы заводить?
   -- Мирен, -- насмешливо гукнул отец Панфил. -- Я ж говорил, что это Валтасар, -- и вперевалку повел за собой коня.
   Дома батюшка окончил дневник, а в приходо-расходной книге записал:
    "Сего 9 майя дадено стерве одной въ городу 30 фу меду и сгоршком".
   Вскорости стало известно, что поп кривую свою кобылу променял какому-то татарину на соль и помаленечку стад солью поторговывать.
   "Вот тут-то я тебя, кутья, накрою", -- подумал обиженный Ерошин, и душа его вскозырилась.
   Он тотчас же в село, в волисполком.
   -- Напрасно ты мне самогон показываешь. Тут все-таки присутственное место, -- сказал председатель Одинцов и сглотнул слюну. -- Я бы и так пошел к тебе навстречу интересам. Ну, налей. Запри-ка дверь. -- Ерошин запер. В соседней комнате стучали машинки; мужики толпились у столов, где прели над бумагами безусые юнцы в фуражках. -- Город нам все время ножку подставляет... Палки в колесья... Черти... Ну, да я их не больно-то боюсь. Ух, крепкая какая, дьявол. Кха! Сами гоните? Купили? То-то. Воспрещено. Мы за этим следим. -- Он обсосал рыжие усы. -- А вашего попа я давно знаю. Я еще доберусь до него. Баранчика, говоришь, жене отнес?
   -- Так точно... Супруге вашей. Про барана нечего толковать -- жирный баран.
   -- А у нас, понимаешь, в руках козырь. Раз он на соль лошадей меняет, значит... Понял? Я устрою -- не отвертится, жеребячья порода. А это что? Творог? Тоже супруге отнеси.
   -- Слушаюсь, -- и Ерошин, сунув четверть под шинель, на цыпочках к двери. В глаза метнулась надпись: "Военный стол". Но никакого стола не было, только четыре винтовки в углу.

7

   На другой день Ерошин явился с милицейским в отцу Панфилу. Батюшка только что оплел кринку простокваши и тщательно выскабливал ложкой дно.
   -- Вот, отец Панфил, -- сказал Ерошин, -- оказывается, что Валтасар-то опять теперича Чалый стал. Извольте прочитать, -- и вынул из картуза бумагу.
   Поп поставил кринку, прочел, и его забила лихорадка.
   -- Подлец ты! Мошенник ты! -- закричал он. -- Я тебя до причастия не допущу. И старика твоего не допущу. Факт- факт-факт! -- Он в изнеможении лег на лавку и вытянулся, как покойник.
   -- Вон с моих глаз! -- прошипел он. -- Бери, подлец...
   Бывший Чалый и бывший Валтасар опять стал Чалым и снова ест траву на земле Ерошина. Коняге все равно -- кому служить, на чьих лугах ластись.

8

   Батюшка лишился сна и аппетита. И на улицу стыдно выйти. Даже в воскресенье обедню не служил. Но вот приехал старший попович Михаил, басистый, веселый, расторопный. И все пошло на радость.
   -- Ерунда, -- сказал он. -- Надо Одинцова к себе пригласить. Самогонка есть?
   Товарищ Одинцов открыто в поповский дом зайти стеснялся, -- на митингах громил религию ужасно и крестить своего ребенка ездил куда-то за полсотню верст. Поэтому в гости пришел пешком, глубоким вечером, и шмыгнул в заклятое крыльцо, как вор. Батюшка тотчас ставни в окнах наглухо, на грудь же посадил красный бант и расчесался. За выпивкой толковали о том, о сем, а когда вошли в градус, развел бобы сам Михаил Панфилыч; батюшка же, осовело щурясь, только дакал: "Факт-факт-факт".
   Товарищ Одинцов сидел, как накрахмаленный, прямо и важно, грудь вперед. Жирные щеки отвисли, как у мопса, глаза на выкате, и рыжая щетина под гребенку.
   -- Я и в Москве имею определенный вес, -- ронял Михаил, как камни, крепкие, круглые слова. -- Кушайте, товарищ Одинцов, самогонка добрая.
   Матушка взирала на сына словно на икону, умильно потряхивая головой.
   -- Главное, я имею связь с газетами. А газета -- сила.
   -- Факт-факт...
   Спина товарища Одинцова слегка погнулась, и левый глав призакрылся чуть.
   -- Хочу статейку тиснуть, -- камнями падали слова. -- Например, мне совершенно непонятна история с отобранием у нас лошади...
   Одинцов врос в стул, согнул дугою спину, и весь крахмал без следа соскочил с него.
   -- Это мы уладим... Да-да, уладим, -- набормотал он дряблым, как тесто, голосом. -- Не беспокойтесь, Михаил Панфилыч... Раз ваша семья безлошадная, то вы имеете неоспоримое преимущество по существу...
   Принялись пить мертвую. Отец Панфил подливал усердно. Его язык стал толст, неповоротлив, вместо "факт-факт-факт", поп крякал селезнем.
   Глухою ночью за Одинцовым приехал рассыльный. Вдвоем с Петей они вынесли Одинцова и бережно положили в телегу на сенцо. Вознице же матушка внушала:
   -- Вот это гусь в тряпочке тепленький, не щипанный еще. А это в горшочке -- мед. Не потеряй, смотри... Товарищ Одинцов купил у нас. Ихней супруге...
   Батюшка лежал под столом и охал.

9

   Через три дня Чалого опять торжественно ввели в поповский хлев и вновь назвали Валтасаром.
   А Валтасару все равно -- Валтасар иль Чалый, -- его в чей хлев ни поставь, кому ни прикажи служить -- он конь, не человек, и совесть его белее снега.
   Батюшка отслужил в хлеву молебен с водосвятием. Когда кропили Валтасара, конь всплыл с перепугу на дыбы: отец Панфил едва отпрыгнул.
   В деревне только и разговору, что про Валтасара.
   -- Вот дак это Балтазар! -- смеялись мужики. -- Сегодня у одного хозяина, завтра у другого, а послезавтра, может, в нам придет. Вот она, взяточка-то, что делает.
   Вся жизнь в поповском доме как будто по-хорошему пошла, но на душе у батюшки было непокойно: он все еще опасался за участь Валтасара, и Ефим Ерошин -- как на глазу бельмо.
   Однажды поутру Ерошин собрался ехать.
   -- Куда это ты? -- спросил проходящий с граблями отец Панфил.
   -- А тебе какое дело... В город, -- нехотя ответил Ерошин.
   -- Зачем же?
   -- А вот узнаешь.
   Сердце у батюшки замерло. А когда седобородый отец Ерошина вынес в мешке двух оравших поросят и корзину с тремя клохчущими курами, священник сразу все понял.
   -- Эх, братия моя, -- вздохнул он. -- Ну, допустим, вы опять моего Валтасара отобьете, дак неужели ж мы отступимся? У Миши отрез аглицкого сукна есть. Мы и отрез не пожалеем, а верх будет наш. Обмозгуйте-ка сие, рабы божьи. Ведь эдак мы вчистую с вами разориться должны, и мерин-то того не стоит, что на хабару уйдет. Давайте-ка решим сие полюбовно...
   -- А как? -- враз спросили отец и сын.
   -- Предоставьте Валтасара мне, а я вам телочку пожертвую. Телка расчудесная. По-божьи будет.
   Посоветовались Ерошины и ударили с батей по рукам.
   Вот теперь уж крепко. Михаил Панфилыч подстриг коню хвост и гриву. Петя на листе картона крупно напечатал: "Валтасар" и повесил над яслями. Вот теперь уж крепче крепкого.
   Но в ночь на Второго Спаса Валтасар бесследно исчез. Батюшка едва не умер: от огорчения паралич хватил. А через неделю в соседней волости мужики убили двух цыган.
   
   1922 г.

------------------------------------------------------------------------------

   Текст издания: Торжество. Шутейные рассказы / Вяч. Шишков. -- 4-е изд. -- Москва: Недра, 1931 ("Мосполиграф", 16-я тип.). -- 145 с.; 21х15 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru