Шишков Вячеслав Яковлевич
Опись моего происшествия

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Вячеслав Шишков.
"Опись моего происшествия"

   Мой собеседник -- юный, лет двадцати, рабочий, с простодушным, милым лицом и веселыми глазами. Мы сидели с ним в кронштадтском трактире "Орел" и после митинга на Якорной площади баловались чайком. Беседа сначала шла на политические темы, а потом перебросилась в гущу мужицкой жизни. Он говорил оживленно, удачно копировал женские и мужские голоса, жестикулировал. Образная речь его отличалась витиеватостью, сбивалась на книжный лад и пестрела необычными словами, схваченными простоватым ухом на митингах. Наши ближайшие соседи по столику бросили свои разговоры и со вниманием вслушивались, выражая свое одобрение громким смехом.

* * *

   Рассказчик положил в стакан кислейшего варенья и, польщенный вниманием, начал:
   -- Раз вы заявляете полное требование на мужиков, извольте... В таком разе я сделаю опись моего происшествия... то есть как я орудовал в деревне, на родине своей, под Бежецком.
   Прибыл я, значит, туда из нашего Кронштату. Страшную давку пришлось выдержать, на крыше вагона едва уцепился, и все такое, ну, прямо как в песне, знаете:
   
   Скорым поездом по шпалам
   Тихо ехал -- ноги стер.
   
   Ну, сами вполне понимаете, что наша сторона, конечно, глухая, в лесу живем, пню молимся, левой ногой сморкаемся.
   Ввиду соображения, что от станции до нашей деревни Грибковой вез меня мужик глухонемой, я остался безо всяких освещениев событий. А когда вошел в родительскую избу, тут все подтвердилось, что и как. Я вошел в избу и сказал:
   -- Здравствуйте, батюшка-матушка, свободные граждане великой Российской республики.
   Ну, мать, по слабости женского, конечно, положения, в слезы да на меня:
   -- И чего вы там, окаянные, наделали? И куда такое нашего царя-батюшку распродевали!.. -- да ну в голос выть.
   Я, знаешь, улыбнулся этак да к отцу.
   -- А где Матрена? -- это сестра моя, солдатка. Отец на печке лежал, голова тряпкой обмотана, видно, хворь накатилась.
   -- А все, говорит, с царем возятся, никак расстаться не хотят. И сестра твоя там.
   -- То есть в каких смыслах? Царь Николай Второй и последний в заключении значится, в Царском Селе под стражу заключен.
   -- А это, говорит, они в волостном правлении патрет евоный ублажают. Сегодня, говорит, страшный разбой вышел. Всех мужиков, говорит, бабы раскатали. Меня и то, говорит, чуть за ноги с печи не сдернули. Даже, говорит, попу, отцу Андрону, все стекла выщелкнули камёньем. Во как у нас.
   Я выпучил глаза от подобного получения известий. Оказывается, бабы с самого изначала сделали полный отпор нашей всероссийской революции. Не хотим, да и не хотим. Дале-боле, дале-боле, и дошли до сегодняшнего дня. А день был праздничный, воскресный, и поп, по всем признакам, служил обедню. Да-a... Вот так сидим, как с вами, пьем с родителем чай, и родитель все чередом мне обсказывает.
   -- Баб, -- говорит родитель, -- собралось в божью церковь очень даже много, с других дальних сел которые прибыли, а праздник пустяковый, по такому плевому празднику вовсе и не надо бы народу в храме быть.
   Когда отец Андрон вышел с чашей после херувимской, бабы подняли страшенный крик: "Мы тебе, кричат, всю бороду раскуделим, ежели батюшку-царя по-старому вспоминать не станешь!" Священник сробел, кой-как благословил богомолок чашей и вышел проповедь произносить к порядку дня. Ну тут вся бабья часть повернулась, говорит, к нему задним положением да на улицу.
   И, откуда ни возьмись, средь них патрет царя. Они сделали гвалт и пошли вдоль села комитет разбивать и тому подобное. По пути шествия красные флаги срывать зачали, стекла бить, одним словом, как в настоящем городе, по всем статьям. Ну, тут на них старики и насели: "Вы что, сучки, надумали?" Бабы им отпор. Старики на них. Бабы их подмяли под себя. Тут еще, говорит, набежали старики на подмогу, и начался рукопашный мордобой. Как ужи, говорит, клубком по снегу катались и патрет бросили, такой рев подняли, аж собаки во всех закоулках взвыли. В окончание всего стариков бабы покорили и всех, говорит, сволокли в чижовку.
   Я сейчас же спросил своего родителя:
   -- В каком месте находится этот елемент?
   Он сказал:
   -- Где-нибудь с патретом.
   Я кончил чай, выкушал прием спирту и пошел наводить следствие.
   Слышу, из одного дома вылетает пение женских голосов. Я тихим манером к окну и различаю явственные слова песни: "Умрем за батюшку-царя". Меня это взорвало, я влетел в дом и крикнул:
   -- Товарищи! Что вы делаете, долговолосые дуры?..
   А они нуль внимания, сидят крутом патрета, плачут...
   Патрет в цветочках убран, в ленточках, стоит под образами. Какая-то кривоглазая как завизжит истошно, а как все подхватят, аж стекла зазвенели:
   
   Эх, не к морозу наливалась
   Кровью алая заря...
   Умрем за матушку-Рассею,
   Умрем за батюшку-царя!
   
   Я, не долго думая, выхватил револьверт да как цопну патрету в нос... Батюшки мои светы, что тут произошло! Многие с перепугу на карачки пали, страшный вопль пошел, стоны, ругань, кто в дверь, кто из окошек скачет... А какая-то, извините, стерва как хватит чем-то тяжелым мне в башку... Потом обнаруживаю -- кринка. Так поверите ли, в мелкие черепки...
   -- Башка али кринка? -- спросил сосед с ближнего стола.
   -- Без сомнения, кринка! -- строго оборвал его рассказчик. -- А голова с тех самых пор гудет и гудет... Особливо к дождю. Вот как ахнула... Ну, я посмотрел на ее личность: рожа незнакомая, а красивая, черт, чернявая, нос с горбинкой... Ну, что ж, думаю... Сделать в нее выстрел? Не стоит: хоть и баба, а не курица, убьешь -- все-таки неловко... Плюнул и отправился в сборню... Иду, а сам нет-нет, да в воздух -- бах! -- ради опасности: а то, думаю, их много, я -- один... Пришел на сборню, сейчас каморщика за бока, который каталагу окарауливает.
   -- А где сельский революционный комитет?
   -- Весь, говорит, комитет с перепугу в лес выбежал, по случаю гвалта... А которые, говорит, члены -- по овинам схоронились.
   -- Так, прекрасное дело... А где у тебя старики?
   -- В чижовку приделили всех...
   -- Сколько?
   -- Пятнадцать, говорит, хозяев...
   -- Отпирай...
   -- А как же бабы-то? Бабы, говорит, из меня лучины нащепают, я, говорит, человек старый. Грыжа меня мучает...
   Старик мой охать-охать, однако ключ из-за иконы достал. отпер.
   -- Товарищи! -- закричал я всем заключенным землякам. -- Именем всероссийского пролетариата вы свободны! Пожалуйте на митинг... Призовем туда всех баб, и я буду держать речь, чтобы как след разобраться в происходящих событиях, потому вокруг вас густая политическая тьма... Бабы не в сознании своих средств... Они верят в старый режим и чтут провергнутого тирана... Я таких контрреволюций допустить не могу. Долой насилие личности!
   Тут подходит ко мне крестный, старик Никита:
   -- Мишка, говорит, крестничек! Да ить они заклюют нас, бабы-то... Эвона они каки кобылы, одна другой глаже, -- а мы что? Все старье да хворые...
   -- Я, говорю, словами пришибу их, крестный... Что же, говорю, они такое делают? Это измена всех понятий. Везде пущен новый строй, а вы, говорю, с бабьем не можете совладать...
   При этих оборотах речи мой крестный вздохнул и прослезился соленой слезой. Я тогда обнаружил у него красные синяки под одним и другим глазом. Жаль мне стало его, ей-богу, право.
   -- Эх, говорю, папаша крестный!.. Фонари -- это тебе награда. Кто за свободу пострадавши, на манер георгиевских крестов.
   -- Благодарим покорно, говорит, за эти кресты... От таких, говорит, крестов свету я не взвидел. Вот сколь хороша эта самая награда... Тьфу!
   -- Эх, крестный, говорю, темный ты человек, -- и кратко разъяснил происшествие фактов, что к чему.
   Вот ладно. Я направился домой выпить пива, -- ужасно хорошее пиво у нас варят. День был очень даже замечательно прекрасный: со всех сторон льются солнечные лучи.
   Гляжу, кто это идет, вроде как Асман-паша? Штаны широченные, цыганские, на манер двух бабьих юбок, ситцевые, в огромаднейших огурцах, отродясь не видывал такого материалу, а ноги босиком... При всем том солдатская куртка. Ага! нижний чин, солдат... Как только повстречались, сейчас же произвели краткий разговор и пошли пить пиво.
   -- Тебя, говорю, товарищ, я издали за турку признал.
   -- Какой, говорит, я турка. Самый русский. Я сознательный питерский солдат...
   -- Вот говорю, прекрасное дело... А я кронштадтский пролетарий, сапожный цех. Тоже очень сознательный. Ты, товарищ, против наступления, конечно?
   -- Против всяких, говорит, наступлений. Потому, говорит, это один обман, это, говорит, буржуям надо, ну и пускай сами наступают, а мне и здесь хорошо...
   Я тогда сейчас же сообразил, что он есть забеглый дезертир, но никакого примечания ему не сделал. Вот хорошо. За кружкой пива мы решили произвести благовест в церковный колокол, чтоб созвать сход и открыть митинг. Когда сделан был удар, вдруг к колокольне подходит священник, машет шляпой и кричит нам в грубой форме:
   -- Это что за новые архиереи объявились? Марш с колокольни!..
   Я спустился да к нему:
   -- Это, говорю, производится в интересах пролетариата. А ежели вы, отец Андрон, не в согласии, то мы с товарищем солдатом не только вас, а всю кислую кутью можем арестовать под видом контрреволюционеров...
   Мой поп туда-сюда. А я ну его настращивать:
   -- Ежели вы хотите знать -- мой товарищ солдат, который на колокольне, в полном боевом походном порядке, с оружием в руках... В случае ваших поступков может открыть стрельбу пачками по продольности всего села.
   При этих устрашительных словах духовная особа подобрала полы подрясника и скрылась с моих глаз в калитку. Я во все горло захохотал, потому что не допустил бы репрессий, а просто маленько постращал в видах пива.
   Дальнейшая опись моего происшествия с товарищем солдатом, в коротких словах, такая.
   На митинг пришла в большинстве случаев одна женская часть, а старичье понюхало колокольню да по домам: испугались. А молодежь -- кто на войне, кто ушедши.
   Когда мы вошли в помещение училища, я сел на председательское место и открыл митинг, колокольчик же отвязали от дуги для восстановления порядка. Я очень весело стал себя чувствовать, высморкался в красный платок, шелкового образца, и начал таким способом:
   -- Товарищи гражданки! Мы стоим на рубеже двух событий в мире... Старый режим свергнут прочь, всюду объявлен восставшим пролетариатом социализм с переходом к демократическому строю республики... -- ну, одним словом, в этом роде... Забыл теперь...
   В это самое время товарищ солдат ткнул меня в бок и зашептал:
   -- Ты напрасно, говорит, в оборот отпущаешь умственные слова: баба, говорит, здешняя -- полная тетеря...
   Я принял поправку к сведению и сейчас же перевел речь на общедоступный человеческий язык в женском духе:
   -- Тиран Николай Романов свергнут всем православным людом. Отречение подписали, не говоря о солдатах с рабочими, а даже все порядочные митрополиты. А вы, пустопорожние ваши головы, этого акта не хотите признать... Значит, насупротив кого вы прете? Насупротив всего Святейшего Правительствующего Синода. В полном составе.
   -- Врешь ты все! Врешь! Ботало коровье, -- раздался на мои слова женский крик. Кричали не особенно сердито, другие даже улыбались, и все смотрели на мою внешнюю наружность, потому как я был очень чисто одет. А громче всех кричала чернявая, интересная такая солдаточка, которая сделала рикошет кринкой в темя моей головы.
   Я схватился за колокольчик и водворил порядок. А дай-ка, думаю я, ущипну их за самое живое место.
   -- Таперича, говорю, как исправники, так урядники и стражники -- все полетели ко всем чертям. А новое правительство очень милостивое до простого люда. Во-первых, будет сильно увеличен паек солдаткам... Во-вторых, будет дано сколько хочешь земли... В-третьих-- очень дешево будут ситцы, сукна и прочие припасы...
   -- Ой ли! А сахар? Мы конфеток хочем...
   -- Ежели не будете перебивать оратора, получите сахар даже в большой мере...
   -- А самогонку можно выгонять?
   Я означенный вопрос замял и сам спросил их:
   -- Вы сколько раньше получали поденную плату?
   -- Девяносто пять копеек... Рупь...
   -- Три целковых! -- крикнул я. -- Постановлено не меньше трех. А со временем до пяти рублей.
   -- Да ты не выпивши ли? -- весело завизжали бабы. -- Ха-ха!.. Так тебе и дали три целковых... держи карман...
   Я встал с места своего сиденья и объявил:
   -- А вот для этого самого я вечером всех вас организую.
   Тут молодые солдатки захихикали, заверезжали:
   -- Ишь ты ловкий!.. Не всякая-то еще поддастся... Много вас...
   Я им в ответ:
   -- Вы не так понимаете девиз... Как старым, так и молодым женщинам будет допущено одно политическое удовольствие, а не что иное-этакое... Понятно?
   А они, знай, хохочут. Я тоже не мог обойтись без улыбки.
   -- Врешь ты все!.. Шутки шутишь! -- кричат.
   -- Ни в каком разе... Я имею от товарищей мандат...
   Тут все солдатки опять прыснули, схватились друг за дружку и пуще заржали, а чернявая сказала нараспев:
   -- Вот ты веселый... а зачем же ты стрелял патрету в нос?
   Я вторично замял подобное обращение и начал наводить звонком полный порядок... Когда навел, то вынес резолюцию:
   -- Таким образом, говорю, вы очень наглядно убедились, что без царя в десять разов лучше во всех смыслах. И вот вам очевидные причины, -- при этом возгласе я вытащил бумажник, хлопнул им об ладонь и достал две сотенных. -- Вот, говорю, при царе у меня не только денег, а и кошелька-то не было, сам голодранцем ходил, рожа черная, чуть не зачах... А теперича полная свобода, живу как господин, обещаю еще лучше жить...
   У бабешек глазенки разгорелись, слюнки потекли.
   -- Давай в карты играть! -- кричат. -- Угости конфетками!..
   -- В карты, говорю, не играю, а угощенье выставить нам все одно, что раз плюнуть... Отрекаетесь ли от царя?..
   -- Да уже отречемся!.. Только послаще угости...
   -- Эй, солдат! -- крикнул я товарищу солдату. -- Орудуй! Живой рукой... А завтра мы всерьез разовьем всю программу, -- и выдал ему субсидию средств.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru