Шишков Вячеслав Яковлевич
"На травку"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Вячеслав Яковлевич Шишков.
"На травку"

Рассказ

   Яков Мохов, наголодавшись в Питере, выхлопотал в фабричном комитете двухнедельный отпуск и укатил в Краснозвонск "на травку".
   -- Это ты правильно, -- сказал ему товарищ. -- Краснозвонский уезд завсегда был сытый. Народ справно там живет. Вот и мне картошки пришлешь.
   Ехать было очень голодно: на станциях -- хоть шаром покати, пустыня.
   Но лишь сошел в Краснозвонске с поезда, какой-то шершавый дядя с кнутом вырвал у него восьмушку махорки, сунул в руку полкаравая хлеба фунта в два, а тетка за маленькую катушку ниток дала десяток вареных яиц.
   Яков Мохов весь расцвел.
   -- Господи... Вот так чудеса! -- сел на лавочку да все без запинки и скушал.
   -- Полный резонт... -- сказал он самому себе и в веселом настроении пошел на рынок: день воскресный, как раз базар.
   Зычно бухали колокола к поздней обедне -- церквей в городе много; зеленели сады, ласточки с веселым гамом резали воздух; к базару тянулись подводы; лошади откормленные, гладкие, народ приветливый и сытый.
   А вот за мостом, у собора, и базар. Тороватый прасол продает целое стадо домашних уток, вот две большущих бочки масла, творогу, возы яиц. Хотя цены высокие, но у возов хвосты! -- всяк пить-есть хочет.
   Местные жители на чем свет ругают приезжих питерцев, которые ходят гурьбой по базару, у каждого за плечами мешок, в руках сумка со всякой всячиной: чулки, брюки, чашки, часы, сукно, ситец.
   -- И чего их пускают сюда? Гляди, как набивают цены-то. Приступу нет.
   -- Захочешь есть, так... Поди-ка побывай в Питере-то, нюхни-ка!.. Нужда гонит.
   -- У вас заработки. А у нас что?
   -- Заработки... Велики наши заработки.
   Яков Мохов наблюдал все это издали, прислушивался, присматривался, наконец и сам принял участие.
   Он подошел к рыжебородому, маленькому, похожему на колдуна, старичонке:
   -- А почем картошка?
   -- Картошка? -- переспросил тот, хитроумно взглянув на покупателя, и поскреб под бородой. -- Картошка у меня серебрянка называется, не скороспелка. Прямо с гряды. Вот какая картошка-то... Сахар! Триста целковых мера.
   -- Дорого.
   -- Дорого? -- опять переспросил старик сердито. -- Зато в городе. Не хочешь -- не бери.
   -- Как это не бери? Я есть хочу!.. Чего тебе картошка-то стоит... Грош она стоит. Мародер этакий.
   -- Стой, стой! Ты не лайся... Ну, ладно, взял я, скажем, триста рублей с тебя, -- а что я на них могу купить? Ну-ка, скажи! Три фунта соли. Понял?
   -- Верно, верно!
   Кругом загалдели, собиралась толпа.
   -- Вот рубаху сейчас купил! -- крикнул парень. -- Пятьсот рублей. А она греет, что ль? Ситец!
   -- Лошадь -- тридцать тысяч! Колесо -- две тыщи. Коса, уж на что коса и та шестьсот. Ха!
   Яков Мохов улыбался, глаза его сверкали.
   -- Вот у тебя, я вижу, сапоги новые обуты, -- задорно сказал старик колдун и подбоченился. -- Во сколько их ценишь? В три тыщи? А я кладу за них четыре рубля с полтиной, как до революции, а свою картошку пятиалтынный мера. Это сколько же выходит? Тридцать мер? Так и есть... Вот получай тридцать мер да разувайся, ежели на то пошло! Желаешь?
   -- Ха-ха-ха! Разувайся, товарищ, разувайся! -- подзуживали ротозеи.
   -- Заплачешь ведь! -- возвышая голос, чтоб заглушить поднявшийся шум и хохот, говорил Яков Мохов. -- Спятишься, старый хрен... Ведь тридцать мер, ежели по три сотни -- девять тысяч выходит, а я три прошу. Взвоешь ведь!
   -- Кто, я? Ничего не взвою. Разувайся, и никаких!
   -- Не валяй ваньку-то! До старости лет дожил, а дурак.
   -- Может статься, и дурак, да не дурашней сына твово батьки.
   -- Ха-ха-ха!
   -- А где у тебя картошка-то? У тебя и картошки-то полторы меры.
   -- Поедем. Живо накопаю. У меня две девки!
   -- Где ему? -- подзуживали зеваки. -- Он только бахвалится. Поди и сапоги-то не его, а для прогулу взял.
   -- Известно, не его! -- подмигнул старик зевакам. -- Ему и во сне-то не снилось таких собственных сапогов носить.
   -- Ишь, ишь закраснел как!
   -- Едем, черт тя дери, едем!! -- крикнул взбешенный Яков Мохов и залез в телегу к старику.
   Вышло чудо как-то и нелепо. Ну, для чего он продал сапоги? И куда ему тридцать мер картошки? Ему масла надо, крупы, яиц, хлеба.
   Тьфу!.. Он с досадой посматривал на сутулую спину колдуна, на его хитрые, с прищуром, глаза, на клокастую рыжую, с сильной проседью бороду.
   Но лишь только выехали за город, досады как не бывало. Кругом лежали желто-золотистые нивы и зеленые поля, виднелись рощи, перелески, то здесь, то там белели церкви. Воздух насыщен пряным густым теплом, солнце склоняется к западу, по пажитям чинно расхаживали грачи, а в выси все еще звенели песни жаворонков.
   -- Ух, ты! Давно я не был в деревне. Я ведь тоже из мужиков.
   -- Так-так-так... Само хорошо, -- живо откликнулся старик.
   -- А служу на фабрике в Петербурге.
   -- Так-так-так... Благодарим покорно... Оно и видать: краски-то никакой в лице нету... А кость широкая. Поди харч плохой?
   -- Ну да... А после пасхи в больнице месяц вылежал.
   -- Так-так-так... И чего вы, ребята, например, все мутите? За дело бы надо. Нешто это жизнь?
   -- А тебе плохо? Наверно, помещичью землю поделили? А?
   -- Насчет землицы -- это правда, землица отошла к нам от барина добрая. Благодарим покорно... И лесок есть, и сад, а яблоки -- во! -- в два кулака другой не уложишь, да еще пасека... Все под мужиком теперича!
   Старик свесил с телеги ноги, покрутил головой и скрипуче засмеялся, его маленький круглый носик совсем потонул между толстых лоснящихся волосатых щек.
   -- Вспомнил штуку... Хошь -- расскажу? Тут в пятом годе такая канитель вышла с помещиком-то нашим, что страсть. Погромишко, вишь ты, мужики-то устроили, то есть все покострячили -- дым коромыслом! А я поопасался ехать, как бы чего не вышло, думаю. Одначе баба забранилась: "Дурак, грит, ты... Эвот, люди возами добро возят. Грыжа, грит, ты собачья!" Оделся я, поехал. А там уж и взять нечего: что муку, что небиль, али платье -- все расхватали, чисто под метелку. Нет, думаю, надо, что ни то и мне, а то старуха глотку переест. Гляжу -- чан большущий, дубовый, ведер на сорок, на боку лежит. Я его в сани, грузный черт, аж становую жилу надорвал. Вот поворотил я с ним домой, да и подумал: "А на кой леший мне чан?" А сам глазом шарю, нет ли еще чего билизовать: значит, в антирес входить начал. Гляжу, кобель барский, тощий такой, согнулся в дугу, будто стрючок, шуба-то на нам короткая, а мороз. И стал я за ним гоняться, ну вступило в мысли поймать да и поймать. Чисто ошалел тогда. То ись до того упрел, гонявшись, аж душа вон. Одначе изловчился, пал на него, а он меня цоп за нос! -- едва не отгрыз. Скрутил я его кушаком, да в чан-то и посадил, и сам туда залез, а кушак-то вокруг себя, чтобы, значит, не убег кобель-то. И поехали мы с ним, благословясь, домой, как сенаторы. Вот ладно. Вдруг откуда ни возьмись -- черкесцы -- у соседнего барина, слышь, служили они, за мной... Я как начал нахлестывать кобылу-то, они за мной. Ке-эк в это времечко дорога крутанула, сани верх копыльями, все на свете перекувылилось, тут нас с кобельком чан-то и накрыл, двух дураков. Живым манером это черкесцы опять чан перевернули и почали меня плетками драть. Дерут, а мне смешно: кобелишко-то со страху кушак мог оборвать, да как сиганет, отбежал в отдаленье, да ну гавкать дурноматом. Тут и черкесцы засмеялись, ей-богу право, бросили меня драть-то. Я встал на ноги, один как порснет мне в морду кулаком, я опять слетел. Только было подымусь, как порснет по уху, я опять в снег башкой. Я караул заорал, взмолился. Бросили. Распрощался я тут с ними честь по чести и пошел ни с чем домой, потому кобыленки и след простыл. Иду да кровью отплевываюсь, зуб мне вышибли, самый клык.
   Старичонка долго хохотал, подстегивая лошадь; грустно улыбался и Яков Мохов.
   -- Вот видишь, -- сказал он старику. -- Разве это порядок? А теперь кто тебя пальцем может пошевелить? Никто.
   -- Как есть -- никто! -- Старик помолчал и сказал раздумчиво. -- Оно верно, что с этим уставом с теперешним можно было бы жить, кабы удовольствие... А то, вишь, никакого удовольствия: ни тебе сахару, ни чаю, ни гвоздя. Тьфу! Эвот селедка, уж на что дерьмо и та в сотню въехала. А бывало, на сотню-то две коровы да коня купишь. -- Он ударил себя кнутом по голенищу, защурился и закрутил головой. -- И деньжищ энтих теперя у всех крещеных -- гибель! А впрочем, -- что в деньгах? Бумага и бумага... А удовольствия никакого тебе нету. Да-а... Так-так... Ну вот, например, вы, фабричные -- коего черта, прости бог, не вырабатываете ситцы да сукно? Оглашенные вы эдакие, будьте вы неладны! -- вдруг переменив тон, крякнул старик.
   Лицо его стало строго, но глаза смеялись.
   Яков Мохов ответил не сразу. Долго глядел на него в упор, потом сказал:
   -- Темный вы народ, жадный. Вам бы только в брюхо все. Есть селедка в аршин величиной, есть ситный, вот мужику и хорошо. А что, ежели его в зубы урядник лупцевал, да землишки было -- кот наплакал, -- это мужик забыл. Вот ты плачешь, что фабрики стоят. А где взять хлопка, угля, нефти, железа? Ведь все это тю-тю от нас! Поди-ка повоюй, говорят.
   -- Ране было же.
   -- Так зато раньше и помещик был. Раньше и исправник был, и земли у тебя не было. Ну что, ежели тебе дадут, к примеру, сто аршин ситцу, двадцать аршин сукна, пуд мыла да пуд сахару и скажут: получай, только помни, все обернется по-старому, снова будешь не хозяином, а холуем последним. Согласишься?
   Старик вздыхал, крутил головой, покрякивал, потом сказал:
   -- Нет! -- и нахлобучил шапку.
   -- Ну а ежели водки еще в придачу? И бочонок самолучших сельдей? А? улыбнулся Яков.
   Старик захохотал и мрачно сплюнул:
   -- Благодарим покорно... Ха-ха-ха! Вот так заганул загадку. Водка! А?! Да у меня своя брага сварена, ей-богу право. Вот приедем, угощу. Эвот и село наше.
   Через полчаса сидели за самоваром. Две девицы -- Дарья с Марьей, одна другой краше -- наперебой потчевали гостя:
   -- С преснушечками-то, с соченьками-то... Уж не взыщите, мы по-деревенски.
   И хозяин весело покрикивал:
   -- Намазывай толще маслом-то, не жалей, не купленное. Эй, Марья, а ну-ка в погреб, бражки бы похолодней!
   С крепкой браги Якова бросило в краску, и в глазах замелькало.
   "Этакая благодать, -- подумал он, -- вот бы пожить-то где", -- и поддел на ложку густого пахучего меду.
   -- Живем, благодарю покорно, ничего... -- громко чавкая и запивая брагой, сказал старик. -- Только вот в чем суть: бог урожай послал очень даже примечательный, а убираться не с кем: я стар, а девкам одним не управиться... Вот беда-то...
   Яков Мохов поставил на стол блюдце и несмело сказал:
   -- А что, ежели я бы? Насчет работы-то. Я могу.
   -- Да ну? -- вскричал захмелевший старик. -- Ах, ты ясён колпак... Яков Иваныч, друг!.. Неужели остался? А уж насчет жратвы мы тебя побережем, то ись так будем ублажать, ну прямо лопнешь по всем пунхтам. А девки-то, девки-то у меня -- малина!.. -- Он подмигнул на зардевшихся девиц и вдруг: А ты женатый?
   -- И не думал.
   -- Ну?! Право слово? Девки, слышали?
   Девки зарделись пуще и заходили козырем, грудь вперед, как на подносе.
   Хозяин захихикал скрипучим смехом, подскочил к сундуку:
   -- Раз! -- выбросил он новые сапоги. -- Первый сорт, со скрипом... Два! -- выбросил другую пару. -- Три, четыре, пять -- это девкины! Н-на! Уж насчет обувки -- извини -- вполне имеем. Ха-ха-ха! Уж извини. То ись надул я тебя, Яков Иваныч, вот как... То ись на рынке-то. Не сапоги твои, ты мне нужен, ты! Приглянулся ты мне: большой да широкий. Дай, думаю, уманю. Ха-ха-ха! Благодарим покорно. Оно как по писаному и обернулось. Чисто камедь... Ах ты, ясён колпак. Дарья, браги!! Марья, ходи веселей! Не зевай, девки, холостой ведь он...
   Яков Иваныч улыбался.
   
   1918
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru