Шишков Александр Семенович
Нечто о сокращении слов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Шишков А. С. Огонь любви к Отечеству
   М.: Институт русской цивилизации, 2011.
   

НЕЧТО О СОКРАЩЕНИИ СЛОВ

   Сокращение слов в языке нашем происходит от следующих причин: 1) гласные буквы в составе слова почитались ненужными, или выбрасывались, или вставлялись по произволению. Отсюда и ныне во многих Славянских наречиях пишут одни согласные: влк, говорят же или чуть произнося гласную, или изменяя оную в волк, вилк, вулк, то же делают и с другими многими словами, как, например, крв, сткло (кровь, стекло) и проч. Следы сего сохраняются и в наших некоторых речениях: например, от стекло говорим и пишем скляница, а не сткляни-ца или стекляница (отсюда же слово скло). Вместо крестины в просторечии говорят кстины и проч.; 2) во всех языках, а особливо в нашем, яко богатейшем, в высоких сочинениях, для отличения важного слога от простого, стараются избегать употребляемых всеми вообще слов и выражений, которые делаются через то простонародными или слишком обыкновенными, так что не отличают речь Царя, или вельможи, или мудреца от речи простолюдина, или сближают разговор о великих предметах с разговором о малых, и через то отнимают у первого силу и важность. В сем-то разуме Ломоносов сказал, что ежели бы Карл V, рассуждавший, что испанским языком -- с Богом, французским -- с друзьями, немецким -- с недругами, итальянским -- с женщинами разговаривать прилично, искусен был в русском языке, то присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно. Отсюда для избежания в высоком слоге тех слов, которые через общенародное употребление сделались приличны одному только простому разговору или слогу, стали сокращать их, дабы сим малым изменением возвысить и отличить оные. Таким образом, вместо корова, молоко, соловей, воробей, огонь, поломя и проч. стали в возвышенном слоге писать: крава, млеко, вран, славий, врабий, огнь, пламя. Сия способность малым изменением отличать слова возвысила достоинство языка, но вместе с сим умножила труд писателей; ибо сделалось нужно читать много книг, дабы через познание из них свойств языка своего уметь употреблять слова прилично слогу. Сие самое сделалось камнем претыкания для тех, которые мало читают, еще меньше рассуждают и думают, что для знания языка довольно одного изустного употребления оного, или что надобно весь французский язык перевести по-русски. Сие ввело их в заблуждение и понудило нелепицу и невежество выдавать за вкус и науку. Отселе сии вопияния и крики: "Мы не знаем книжного языка, мы хотим писать, как говорим", и тому подобное. Но оставим их и обратимся к нашим примечаниям. Сокращение слов не делает иногда никакой перемены в значении оных, а иногда делает не малую, так что уже значит не ту самую вещь, но другую, имеющую с нею сходство, или, лучше сказать, ту же, но в ином виде: ворон и вран, корова и крава, соловей и славий значат одно и то же. Но порох и прах, волость и власть, хоромы и храм означают в коренном только смысле одинаковые, в частном же различные вещи; ибо хотя порох и значит иногда вообще прах, пыль, как-то: в глаза порошинка попала; однако более разумеется под оным особого рода прах искусственный, возгорающийся, употребляемый для стреляния из пушек и ружей. На многих иностранных языках оба сии праха, т. е. общий и частный (или прах и порох) под одним словом разумеются: по-латыни -- pulvis; нем. -- Pulver; итал. polvere; франц. -- poudre (вероятно, однокоренные с нашим пыль). Волость и власть, хотя в частном значении и различаются; ибо первое в Академическом Словаре определено: "несколько деревень или сел одного ведомства или одного помещика и одним начальником управляемых"; и второе: "воля, произвол, свобода делать то, что заблагорассудится"; однако коренной смысл не перестает быть в них один и тот же, ибо и волость (в смысле многих деревень вместе) говорит то же самое, т. е. моя власть, мое владение, деревни под моею властью находящиеся, между тем, частные значения сих слов (или, справедливее, одного и того же слова, несколько измененного) производят и ветви, к каждому смыслу относящиеся: к общему властитель или властелин, к частному волостель (начальник над волостью, см. Судебник Царя Иоанна Васильевича. Гл. 23, 65, 72). Иногда же в производстве от сего колена ветвей благозвучие принуждает сокращать коренные буквы: таким образом, в слове область от слова власть по причине соединения с ним предлога буква в выпускается и остается только ласть. То же и при других ветвях: обладатель, обладать и проч.; а не обвладатель, обвладать. Некоторые слова, хотя равно как полные, так и сокращенные, одну и ту же вещь без всякого различия означают, однако приличие слога требует непременно то полного, то сокращенного слова: хоромы и храм, голова и глава, ладонь и длань, локоть жлакть и проч. есть одно и то же; но приличие требует в простом слоге говорить; он в деревне построил себе хоромы (а не храм), в важном же: он соорудил Богу великолепный храм (а не хоромы), или он пошел в свою хоромину (а не храмину), и грядет во храмину свою (а не в хоромину). Весьма бы странно было сказать: у меня глава болит (вместо голова), но еще бы страннее было написать; Церковь о пяти головах (вместо главах). Также книгу разделять должно на главы (а не на головы). Сия разность одного и того же слова, сперва состоящая только в приличии употребления оного, смотря по возвышению или простоте слога, становится напоследок так велика, что кажется уже иною, как бы не истекающею из сего источника мыслию; ибо каждое из сих слов (т. е. полного и сокращенного), аки корень, пускает свои особенные отрасли: от голова происходящие отрасли суть: головка, головушка, головня, головешка, головоломный, головорез и проч. Во всех сих словах первоначальный слог голо-- не может сокращаться в гла-: приличие не позволяет, ибо хотя понятие и одинаково, или подобие одно и то же, но оное имеет свою важность и маловажность, свое величие и малость, свою высокопарность и простоту: на булавке -- головка, на Церкви -- глава. Отсюда слово глава, важнейшее, нежели голова, переходит в означение и других важных выражений или слов, таковых как начало, преимущество (глава в книге, глава народа). В ветвях же, производимых от сих двух слов (голова и глава), разность смысла еще более увеличивается, как, например: головной убор и главный убор -- суть два выражения, весьма между собою различных: головной -- значит принадлежащий голове (поскольку другие части тела, как-то руки и ноги, могут также иметь свои уборы), а под словом главный (поскольку слово глава перешло уже, как мы выше сего видели, в значение начала, преимущества) не разумеется принадлежащий голове, но превосходнейший, преимущественнейший прочих, начальный. Новейшие наши писатели, учители красноречия, разбиратели в сочинениях красот и погрешностей, далеко отступают от истинных начал в преподавании сих уроков. Они толкуют об изящном, о прекрасном, о вкусе и проч., не рассуждая никогда о том, без чего нельзя понимать и чувствовать изящного и прекрасного, т. е. о составе, правилах и свойствах языка, или еще хуже, хотят через истребление в нем всех важных слов и выражений унизить оный до единообразия французского языка, в котором нет или очень мало различия между высокими и простыми словами, так что книжный их язык почти одинаков с разговорным. Сей недостаток их языка, самими французами признаваемый, отьемлющий у них всякую надежду читать на нем какое-либо важное Эпическое творение, приемлют многие неопытные и науками не утвержденные, хотя, впрочем, довольно острые умы, за достоинство, и хотят из русского величавого языка, выкидывая из него все высокие, в простых разговорах не употребляемые слова и выражения, сделать скудный французский язык, или еще несравненно скуднейший оного, потому что тогда будет он с недостаточного подлинника самобеднейший сколок. Намерение сколько безрассудное, столько же и невозможное, однако, невзирая на то, многими проповедуемое и распространяемое, соблазняющее тем ложным мнением, что на нем легче будет писать, словно как бы в сочинениях не ум должен был располагать языком, но язык умом, и что достоинство всякого произведения состоит не в выборе приличных, выражающих мысли слов, но только в том, чтобы они были обыкновенные, в разговорах употребляемые. Сие называют они гладкостью и чистотою, и всякую другую речь, как бы она сильно ни выражала мысли, почитают обветшалою, славянскою, как скоро найдут в ней такое слово, или несколько слов, которые в простых разговорах редко употребляются. На сем премудром правиле основывают они все свои суждения о красоте слога, часто сами себе противореча, и не рассуждая о том, что сие противное истинным познаниям мнение ведет их к презрению всего древнего и к заграждению через то всех источников созидавшего язык человеческого ума.
   Рассмотрение в составе слов первоначальных частей их, коими все наши понятия разнообразятся и делятся на тысячи разных видов, есть еще нужнейший, нежели обыкновенные наши грамматики, ключ, отверзающий двери к познанию силы, свойств и правил языка, познанию, без которого легко можем мы заблуждаться, внимать с излишеством невежественному гласу навыка, и по его часто противным здравому рассудку внушениям принимать хорошее за худое и худое -- за хорошее. Упражнение в словесности, без упражнения в языке, и даже самый дар стихотворства не защитит нас от сих заблуждений. Не видим ли мы таких писателей в стихах и прозе, которые, даже и отличаясь красноречием и силою воображения, впадают иногда в грубые погрешности, каких не сделал бы тот, кто не имея равного им дара писать, основательнее их знает язык? Сокращение слов имеет свои законы, в которых надлежит себя утверждать: в иных -- из грамматических правил, а в других -- из чтения книг, и еще более из исследования свойств языка. Ломоносов говорит:
   
   "Увидев времена златыя,
   Среди градов своих и сел
   Гласит спасенная Россия
   К защитнице своих предел".
   
   Здесь слово предел не есть единственного числа именительный падеж, но родительный множественного и, следственно, сокращено из слова пределов. Сие сокращение свойственно одному только важному слогу, в котором и может с разбором быть употребляемо.
   Сокращение окончания -- и на -- ь давно уже присвоено было простым словам, в обыкновенных разговорах употребляемым; но мало помалу распространилось оно и вообще на все слова, так что в нынешнем слоге окончание на -- и сделалось нетерпимо. Однако сия нетерпимость не должна простираться на весь важный язык; ибо через то витийство, а особливо стихотворство без всякой нужды во многих случаях лишит себя способов величаво объясняться и принуждено будет наполнять стихи так называемыми вставками. Для чего в пристойных местах, не оскорбляющих ни ума, ни слуха, воспрещать сие? Для чего в стихах Ломоносова:
   
   "В небесны урания круги
   Возвыси посреди лучей
   Елисаветины заслуги".
   
   Или:
   
   "Чтоб ратай мог избрати время
   Когда земле поверить семя".
   
   
   Или:
   
   "Помысли, зря дела велики
   И труд, что можем понести.
   Что может ныне Петр Великий
   Чрез Дщерь свою произвести".
   
   Для чего, вопрошаю, не терпеть глаголов: возвыси, избрати, понести, произвести! Избегая их в простом слоге, или в разговорах, мы основываемся на том, чтобы не говорить пышно, высокопарно, не свойственно простоте; но почему распространять сие на важный, величавый слог, которому несвойственно просторечие? Для чего не сказать иногда возвыси, иногда -- возвысь, как тот же Ломоносов в той же оде сказал:
   
   "Из гор иссеченны колоссы,
   Механика, ты в честь возвысь
   Монархам, от которых Россы
   Под солнцем славой вознеслись".
   
   Что тут противного разуму? Делая правила без исключения, напрасно называют оное вкусом. Вкус состоит в знании употреблять слова прилично слогу. Иногда и то, и другое слово (т. е. сокращенное и не сокращенное) -- оба не портят, иногда же одно приличнее другого, смотря по простоте или важности выражения. Ломоносов в одном месте восклицает:
   
   "Ты, муза, лиру приими,
   И чтоб услышала вселенна,
   Коль здесь наукам жизнь блаженна.
   Возникни, вознесись, греми!"
   
   А в другом Славянка говорит у него Неве:
   
   "Но малые мои потоки
   Прими в себя, как Нил широкий".
   
   Где мысль возвышеннее, там он поставил полное слово приими, а где проще -- там сокращенное прими. Конечно, мы не скажем ныне: пойдем гуляти, станем плясати; но и никогда таким образом не говорили; однако писали и ныне домлжно писать: погребсти во глубине моря, сподобитися причастия, спасти невинного, а не погресть, сподобиться, спасть, хотя сии последние выражения и могут в простом слоге быть употребляемы. Между тем, сколь сие сокращение ни сделалось общим для всех слов, но остаются еще такие, в которых оно нетерпимо. Например, вместо престани можно, не унижая важности слога, сказать престань, поскольку есть слово ниже сего -- перестань; но очисти неприлично иначе сократить, как разве в самом простом выражении, таком как очисть огурец, или тому подобном. В важных же или возвышенных словах, таковых как уклони, определи, возбрани и проч., сокращение сие совсем не свойственно языку. Просторечие -- для скорейшего выговора, стихотворство же -- для меры стиха, сокращают, или, лучше сказать, изменяют букву и на ь даже и в средине слов, как-то: вместо щастие, страдание, терпение и проч. произносят и пишут щастье, страданье, терпенье; однако сие второе сокращение еще меньше свойственно важному слогу; ибо если худо вместо брусъе, отрепье, говорить брусие, отрепие, то еще хуже вместо благолепие, великолепие, писать благолепье, великолепье. Надлежит в сем случае, смотря по слогу, наблюдать крайнюю осторожность и разборчивость. Сокращение прилагательных имен, отнятие у них оконечной буквы в стихах необходимо нужно, как-то:
   
   "Ты пола превышая свойство
   Явила мужеско геройство".
   
   Или:
   
   "Врагам ужасно сиротство".
   
   Или:
   
   "Котору он для нас с тобою
   Подобну обоим родил".
   
   Все сии сокращения мужеско, ужасно, котору, подобну вместо мужеское, ужасное, которую, подобную не делают ничего для уха и слуха противного, а потому и позволительны. Ломоносов простирал далее сии сокращения. Например: "На Встоке, Западе и Юге" (вместо на Востоке); "Отмститель храбр врагов сварливых" (вместо храбрый); "К наукам матерьски нисходит" (вместо матерински)"; "Когда открыл Петрову граду Избавльшия богини зрак" (вместо избавившая).
   Все сии сокращения нужны не столько в прозе, сколько в стихах; и для того не позволять оные тогда, когда не дают они ни малейшей темноты в смысле, было бы наблюдением излишней строгости стеснять свободу мыслей; однако в стихах некоторые из них преимущественнее других. Сокращение слов произвело предлоги, которые сами сокращением своим дают разнообразие словам, не переменяя смысла их, но только делая одни из них приличнейшими важному, а другие -- простому слогу. Так, например, хотя предлог пере и пре есть один и тот же, однако пере- приличествует простым, а пре более важным выражениям: перейти через дорогу, прейти путь жизни; переступить через порог, преступить заповедь; перервать пополам, прервать знакомство, дружбу и проч. Многие слова, а особливо простые, не терпят в предлоге сокращения, а другие, напротив, а особливо весьма важные, не терпят в нем растяжения: перепрыгнуть, перекувырнуться, перекинуть, переиначить, перевоз, переулок и проч. отвергают предлог пре; а другие -- превозносить, пребывать, преимущество, прелесть, пренебрежение и проч. -- отвергают предлог пере. Равным образом предлог воз-, или правильнее -- вое (поскольку сокращен из имени высь, высота), сокращается и сам, теряя гласную букву, как, например, возстани и встань, воскрикнуть и вскрикнуть, возрыдать и взрыдать и проч. Предлог сей последует тому же общему правилу, т. е. полный увеличивает важность слов, сокращенный же -- уменьшает оную. В таковых словах, как возстенал, возник, воскурился, возтек, возблистал, воспарил и проч. не может он сокращаться; в таковых же словах, как вспрыгнул, взлез, вскарабкался, вскочил, вздуло, вспучило и проч. не может быть полным. Сии не разлучные с нашим языком свойства отличают его от многих других, в которых сокращения слов, а особливо предлогов, мало участвуют в их словосочинении. Но сей причине желающему в сем утвердиться надлежит вникать в сей коренной его состав, дабы противосвойственно ему не делать его похожим на чужой язык и не смешивать в нем высоты с низостию, красоты с безобразием. Француз, например, судя по своему языку о нашем, не почувствует различия между исходить и выходить, ибо он и то и другое назовет sortir, но русскому не чувствовать разности в выражениях изшел на брань и вышел из бани, или в простом разговоре сказать: студень из тельчих ножек (вместо из телячьих), а в возвышенном слоге написать: возносят на жертвенник телячьи стегна (вместо тельчии) -- было бы не знать свойств языка своего, не знать различия между важным словом телец и простонародным теленок. В сокращении (равно как и в растяжении) слов корень часто закрывается, и через то в слове затмевается первоначальная произведшая оное мысль. По сему надлежит самым сим сокращением руководствоваться для отыскания сей мысли. Например, в глаголе обещать, представляющем нам предлог об-, и никакого смысла в остальной своей части -- ещать, мы, примечая в языке свойство сокращения слов, легко можем добраться, что он происходит от обвещать, и что оба сии глагола (полный обвещать и сокращенный обещать) выражают в коренном смысле одно и то же понятие о вещании, но в ветвенном или частном первый означает вещание, обносимое вокруг чего-нибудь (обвещать по городу, по всей округе), а второй -- вещание, обнадеживающее кого в чем-либо, иначе называемое дать слово. В глаголе сплю сокращение показывает нам, что оный происходит от соплю (сопеть), поскольку одно из сих действий всегда или часто соединено бывает с другим. Из названий усерязи и серьги видим мы, как много последнее изменилось от первого (усе, т. е. уши, сократилось в се, а из рязи, т. е. ряжу, наряжаю сделалось рьзи или рьги) и ежели бы полное, сложное (усерязи) не сохранилось в старинных книгах, то сокращенное (серьги) почитали бы мы первообразным, и не знали, откуда оное происходит. Слово ферязи, изъявляющее нарядную одежду крестьянок, по той же причине легко могло сократиться из телорязи, так что существительное имя тело, сохранившееся в подобном же названии телогрея, здесь не сохранилось, и сперва сократилось в те-, а потом произносимое шепелевато (подобно греческому слову теория и феория) изменилось в фе-. Многие подобные сему слова, до которых начала не стараемся мы добираться, вовлекают нас в ложное, не свойственное разумному существу мнение, что будто бы язык не был плод размышлений человеческих, но состоял только из пустых звуков, к которым люди, подобно бессловесным животным, через навык прилагают свои понятия; ибо таким образом и птицы, или звери разнообразят голос свой и разумеют одни других. Изменение, а также сокращение и растяжение (т. е. убавка и прибавка букв), сии необходимо нужные способы, которыми ум человеческий для раздробления мыслей своих на множество понятий при составлении языка действовал, могут быть нам верными руководителями к открытию сих таинств словопроизводства, обнаруживающихся при вникании и помрачающихся при невникании в оные. Оставим изменение и растяжение слов (ибо каждая из сих статей требует особенного исследования) и скажем только о сокращении. Возьмем, например, выражение щурить глаза и спросим: откуда происходит глагол щурить! Сокращение покажет нам первоначальную содержащуюся в нем мысль. Буква щ есть не иное что, как сокращенное или слитное произношение букв сч. Итак, в сем слове видим мы предлог со- или сь-- (означающий всегда соединение или сближение двух вещей) и корень -- чур. Слово чур значит черту, предел. По сему щурить значит сочурять, т. е. сближать две какие-нибудь вещи к одному и тому же чуру или пределу. Посмотрим теперь действие глаз, изъявляемое глаголом щурить: не есть ли оное сближать, соединять верхнюю и нижнюю ресницы с тою проходящею по средине очей чертою или пределом, который составился бы, когда бы сии ресницы совершенно сомкнулись? Вот как человек глубоко умствовал и рассуждал при составлении слов! Далеко от того, чтобы быть пустыми звуками, они содержат в себе ум его и мысли, которых не познавать есть отчуждать себя от знания языка.
   

КОММЕНТАРИИ

   В этом сочинении А. С. Шишкова вновь с особой силой подчеркивается, что человеческий язык есть порождение развивающейся человеческой мысли, а не случайный набор пустых звукосочетаний. Автор восстает против привычного современным светским ученым-материалистам "ложного, несвойственного разумному существу мнения, что будто бы язык не был плод размышлений человеческих, но состоял только из пустых звуков, к которым люди, подобно бессловесным животным, через навык прилагают свои понятия; ибо таким образом и птицы или звери разнообразят голос свой, и разумеют одни других". Автор предупреждает нас об опаснейших последствиях подмены корнесловных "плодов размышлений" формальными "пустыми звуками, к которым люди через навык прилагают свои понятия". Характерно, что результаты современных научных исследований также подтверждают вывод об иконическом, т. е. изобразительном происхождении языка. К примеру, доказательству того, что человеческие языки восходят к единой универсальной и неизменной парадигме изображаемых звуками образцов, была посвящена научная деятельность профессора Станислава Васильевича Воронина (1935-2001). В ставшем классическим исследовании "Основы фоносемантики" (1982) он утверждал: "Язык имеет изобразительное происхождение, и языковой знак на начальном этапе филогенеза отприродно (примерно) мотивирован, изобразителен". Название его последней книги "Иконическая теория происхождения языков" (1993) говорит само за себя. Идущие широкой дорогой современные лингвисты и педагоги-русисты упорно предпочитают закрывать глаза на подобные исследования и теории, возвращающие детей к истинным корням нашей духовности, культуры и воспитанности.
   То, чему противостоит Шишков в своих работах в защиту живого языка происходит в секулярном языкознании уже более 250 лет. На каждом уроке в школах и на каждой лекции по "современному русскому языку" в вузах исторически развивающийся язык, т. е. живая мысленная связь потомков с предками в единый народ, незаметно подменяется речью, т. е. потоком "пустых звуков, к которым люди, подобно бессловесным животным, через навык прилагают свои понятия". Закономерным следствием такого пренебрежительного отношения к языку предков как к набору устаревших словоформ стала массовая потеря способности различать истину и ложь, просвещение и невежество, культуру и хамство, добро и зло, т. е. духовная слепота. Шишков подчеркивает неразрывную связь между ведением корнесловного смысла и способностью отличать добро от зла: "Рассмотрение в составе слов первоначальных частей их... есть еще нужнейший, нежели обыкновенные наши грамматики, ключ, отверзающий двери к познанию силы, свойств и правил языка, познанию, без которого легко можем мы заблуждаться, внимать с излишеством невежественному гласу навыка, и по его часто противным здравому рассудку внушениям принимать хорошее за худое и худое за хорошее".
   В статье содержится важнейшее для современного языкознания и народного самосознания положение о необходимости различать "упражнения в словесности и упражнения в языке". Упражнения в словесности, включающие стихотворство, остроумные высказывания, риторику и другие виды человеческого речевого самовыражения, -- это творчество, которое может восхищать других людей, приносить славу и почести. Упражнения в языке, включающие богомыслие, осмысление своих корней, поиск истины, ведение образцов для последовательного самообразования и уподобления, -- это послушание, восприимчивость гласу своего народа, который есть Глас Божий. Первое без второго -- это воинствующее языческое человекобожие, кумирня самоутверждения. Второе, руководствующее первым, -- это разумное богочеловече-ство, путь христианского совершенствования в истине. Предупреждение Шишкова о том, что живые слова "содержат в себе ум его и мысли, которых не познавать есть отчуждать себя от знания языка", сейчас сбывается там, где осмысление корнесловных образов истины подменяется навыками и умениями формального словоупотребления (так называемого узуса). При этом нельзя забывать, что язык -- это народ, незнание которого приводит к отчуждению и вырождению: Когда хозяин дома встанет и затворит двери, тогда вы, стоя вне, станете стучать в двери и говорить: "Господи! Господи! отвори нам"; но Он скажет вам в ответ: "не знаю вас, откуда вы". Тогда станете говорить: "мы ели и пили пред Тобою, и на улицах наших учил Ты". Но Он скажет: "говорю вам: не знаю вас, откуда вы; отойдите от Меня, все делатели неправды". Там будет плач и скрежет зубов, когда увидите Авраама, Исаака и Иакова и всех пророков в Царствии Божием, а себя изгоняемыми вон (Лк., 13, 25-28).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru