Шилов Степан Самойлович
Харламов урок

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Шилов С. С. Месть Сухой протоки (рассказы и повести).
   Благовещенск, Амурское отд. Хабаровского кн. изд., 1960
   

ХАРЛАМОВ УРОК

1

   Солнце шаталось еще где-то за семью горами. Стояла сырая предрассветная мгла. Устав за длинный день, крепко спали и люди, и звери, и птицы. Только старый Харлам-непоседа давно уже посвистывал своей короткохвостой носогрейкой.
   Лежа на свежем сене в высоком, с куполом вверху, балагане, он по привычке терпеливо перелистывал "приходно-расходную" своей жизни. И видел старый Харлам: жестоко потрепана его книга! Много уже повырывало безжалостное время немеченых, забытых страниц. Остался самый пустяк их,-- какой-нибудь пяток, не больше, да и те помятые, ветхие, истлевшие. Хорошо знал старик, что скоро-скоро останется от книги его жизни один засаленный, облезлый корешок... Ни на что не годный, никому не нужный...
   Потому думы его были все неуклюжие, нудные, тяжелые -- без ясного конца, без сколько-нибудь заметного начала.
   Леший знает, что за время такое! Посмотришь -- голова кругом. Сосед у соседа, а то и кум у кума со смешком зажигает последнюю избенку! В дури неоколесной, в злобе чертовской рвут друг дружке глотки хуже всякой собаки. Сын -- слыханное дело! -- родной сын порет вилами брюхо старику-отцу! Свинцом же окаянным не щадят ни старушонок на костылях, ни даже сосунков без речи... в зыбках которые...
   Делается такое... Хоть стой, леший их, хоть падай! Подумать: какие-то "белые", какие-то "красные"! И те, и другие -- к мужику с добрым. Одни сулят золотые горы, другие -- мало не рай. А кровь мужицкая, меж тем, льется как вода. И в зверя лютого обратился задерганный человек... Светопреставленье... Сам же Харлам в этих делах -- ни рыба ни мясо. Ни два ни полтора...
   "Ни черта не поймешь! -- сердито хрипит трубкой Харлам. -- Разберись тут! Да и некогда, по правде, и разбираться-то: деревушка маленькая, глухая... Чертомелешь все время: летом -- в поле, зимой -- в зимовье. И людей-то правдашных никогда не видишь!"
   -- Шут ее знает,-- вслух сказал Харлам, посмотрев на чуть побелевший восток. -- От старого отстанешь, к новому, не пристанешь, о-хо-хо! Кончалось бы уж хоть скорей, что ли...
   "Мужики! -- спохватилась проспавшая перепелка.-- Мужики! -- заторопилась она. -- Мужики!"
   -- Ребята,-- позвал Харлам, натягивая залощенные травой обутки. -- Вставай, покосим по холодку-то... Ребятушки!.. Подымайся, рабочий народ!
   Первым проснулся Сидка. Он еще мутными глазами осмотрелся, а придя в себя, осклабился росистому утру. И еще чему-то улыбнулся парень -- светлому, что в сердце у него.
   -- Дядя Харлам,-- зашептал Сидка, подмигивая,-- дядя, ты молчи, я счас Вавиле... Это ему, черту, за дело! -- Оглядываясь на Вавилу, он быстро скрутил "гусара" и, приставив к ноздрям спавшего рядом великана, дунул ему в ноздри табачком.
   Вавила, замычав, пошевелил толстыми усами и покрутил носом.
   -- Пер-р-рвое орудие... Пли! -- заорал Сидка, когда Вавила оглушительно, наподобие выстрела, чихнул. -- По наступающему мышу -- пли! По Петровичеву чирью -- пли!.. По рымскому папе... -- хохоча, ревел Сидка при каждом новом чихе Вавилы. -- Пли!.. Пли!.. Пли!..
   Так весело начался трудовой день в балагане Харлама.
   Постепенно растаял мрак. Отодрался от камышей ближнего озера и медленно, клубясь, пополз на лесистую гору рыхлый туман. Малиново заиграли на востоке облака -- и долина проснулась: запела, защебетала, засвистела. Зеленю было вокруг. Распирали душу росистые просторы.
   Работа спорилась. Вавила, "размявшись" с Сидкой, которому он, догнав, влил за ворот ковш студеной воды, с песнями ходил чудовищные проносы, далеко оставляя позади себя и Сидук, и Петровича, и Харлама.
   Филька и Матвейка -- малыши (один сынок Харламов, другой племянник) -- тоже сегодня удались, и хотя били косами больше поверх травы, но не хотели отстать от "больших".
   -- Ай да соплячки! -- похвалил Сидка, с блестящею литовкой на плече заходя новый прокос. -- Смотри, как лупят. Ай да голопузики! Ай-да...
   Сидка так "нахваливал", что мальчишки, разобидевшись, опустили косы.
   -- Тятенька, а что он дражница? -- засунул в рот палец Филька.
   -- Дяденька... -- вторил Матвейка.
   -- Погодите, ребята,-- пообещал вспотевший Вавила, натачивая им литовки. -- За обедом я ему, лешему, ишшо волью... Только уж не за шиворот, а в штанищи!
   Ребята завизжали от восторга -- и все наладилось. А вскоре Харлам, мокрый до нитки, весело крикнул:-- А ну, молодцы, еще по одному -- и чаевать!
   После чая они метали.
   Филька и Матвейка, с волочащейся сзади длинной веревкой, лихо носились в седлах, от копны к стогу и обратно.
   А через два часа посреди покоса вырос большой душистый дом.
   Кончив метку, Харлам долго любовался зародом.
   -- Царской,-- наконец, сказал он тихо. -- Как игрушка!.. А?
   Сидку черт дернул за длинный язык. Рассматривая стог.с другого бока, он бухнул:
   -- Как гроб... Ей-богу, Вавила, гроб!
   К счастью, хозяин не слыхал этих слов.
   Перед закатом Харлам объявил:
   -- Ну, ребята, отдыхай завтра: Илья, ведь, батюшка!.. Пророк. сурьезный... А я, значит, тово -- съезжу домой... Харчишки у нас все повышли...
   Оседлал Рыжку и уехал.
   

2

   -- Ого-го! -- загрохотал Вавила, вылезши утром из балагана. -- Солнце-то, ребята, где?! Вот это сенокосчики! Вставайте, черти рогатые! Гляди-гляди, Илья на своих рысаках прикатит! Вылазь!
   Мало-помалу вылезли все и, не зная, что делать, недоуменно уселись около балагана. Наконец, Петрович, трижды набив нос табаком, взялся за котелок.
   Вавилу осенила какая-то мысль.
   -- Петрович,-- спросил он, многозначительно раскрыв глаза. -- Ты кого хочешь варить?
   -- Само собой,-- с достоинством ответил повар.
   -- Чай?
   -- Нет, щикалат про ваше благородье!
   -- Таким случаем ты вот что,-- преследуемый все той же напористой мыслью, продолжал Вавила,-- мясо вари, обед...
   -- Сдурел?
   -- Какое! К Василию, Сидкиному братанчику, слетаем. Сегодня там -- э-эх!.. А ты тут с чаем своим... Обед вари, честнехонько!
   Петровичу хотелось разыграть из себя старшего и хоть для блезиру сказать что-нибудь против, но... Васька Хомутов, верно, бес его душу дери, умеет потчевать! Умеет, собака! Петрович прошлый раз так зверски накачался у него, что еще и назавтра ползал раком по всему покосу. Насилу дотащили оттеда.
   -- Ну, дык что же,-- сказал он сердито. -- Мясо -- дык мясо! Мне што, жалко, что ли? Мне все едино...
   Сидка, ходивший доглядывать лошадей, вполне одобрил замысел Вавилы.
   -- Петрович, должно, не пойдет? -- спросил он с ехидцей.
   -- А ты как думал? Мальчик тебе, что ли, Петрович -- за семь верст киселя хлебать? Он ведь старичок у нас, Петрович-то,-- голова! Да и на балагане же кому-то надо... Он у нас заместо отца.
   Петровичу очень хотелось пойти с парнями, но как сказать им об этом? Он долго мялся, сопел и долго без нужды ожесточенно просмаркивался. В конце концов пробормотал:
   -- Оно, конешно... можно бы и с вами... Только што хозяин, гляди, скоро приедет. А окромя того, поясница у меня, шут ее... Разломило почти! Редечкой бы натереться... шут ее... Замаяла!
   -- Ну, таким случаем надо взять его, честнехонько! У Василия редька-то! -- обрадовался Вавила. -- Редька -- она, знаешь, вешшь сурьезная! Ты не шути, Сидка, с редькой... Мой дедушка-покойнок...
   -- Ух, и натрешься же опять, старый верблюд! -- нагло захохотал Сидка, похлопав Петровича по плечу. -- И натрешься же опять, старичишка!
   -- Только помни, Петрович,-- твердо сказал Вавила, надевая чистую рубаху,-- на обратном я тебя не понесу, как тот раз... Шутова работка -- переть семь верст мертвое тело?.. Так и знай! А идти с нами могешь.
   Петрович, потупив голову, усиленно моргал подслеповатыми глазами, словно выискивая и не находя возражений.
   Тогда парни стали "втирать очки" малышам, чтобы те подомовничали.
   -- Потому умны ребята, так умны и есть!
   -- Забели им, Сидка, хорошенько!.. Еще!.. Лей еще!.. Таким ребятам я бы каждый день по бочке молока давил!
   -- Ты, Петрович, на сколь им хочешь куплять? На пять или неужто на все десять? -- подмигнул Сидка.
   -- Да, смотри, выбирай, старый черт, самую вкусноту. Мармалад штоб, значит, был вольный... Честнехонько!
   -- А отец сейчас калачей навезет!.. Репок!.. Сметаны!
   -- Таких хороших ребят, Сидка, поискать надо. Во всем свете мало таких!
   -- А Петрович к солнцезакату примчится, как олень.
   Малыши, разомлев от лести и обещаний, только посверкивали глазенками.
   А правду сказать -- плевать им было на деревню и на "братанчика Василья", когда они отказались поехать даже с Харламом! У них ведь тоже были свои планы... Да еще какие планы! Они сейчас же, как только уйдут, наконец, неповоротливые работники, сядут на коней и махнут на ключ, куда съедется десятка полтора мальчишек... Эге, это будет, пожалуй, поинтереснее каких-то там дурацких репок?!
   

3

   Как только мужики скрылись за поворотом и едва замолкли их голоса, "домовники", издав дикий индейский клич, бросились к коням.
   -- Мотька-а!.. Догоняй, патлатый! -- надирал плетью тощие бока Бусехи Филька. -- И-и-их! Прощай, косопузый!
   -- Филип!.. Черт!.. Кы-ых, мать честная!
   Как они провели время на ключе, что они там делали, рассказывать долго. Хватит того, что там было сражение между "белыми" и "красными" и у Матвейки оказался ободран нос, исцарапана шея и зашиблен большой палец на левой ноге. А на обеих скулах Фильки горели плошки такой мастерской отделки, что Матвейка не мог вдоволь на них надивиться. Кроме того, у Фильки было оторвано полштанины, которая осталась в руках победителей.
   Сейчас, возвратившись с ключа, Матвейка сидел на оглобле водовозки и осторожно ощупывал болевший нос.
   Филька, поглядывая на друга, молча починял пострадавший в бою воротник.
   Подойдя к Матвейке, он обнял его за плечи.
   -- В воскресенье, Матвейка, еще лучше будет! Алешка Косач хотел придумать такую игру, такую, что прямо, говорит, ночью спать не будешь. Божится!.. Тебе ведь хорошо, Мотя?
   -- Хорошо,-- прошептал Матвейка, потупившись.
   Они сварили чаю и, усевшись у входа в балаган, около черного котелка, принялись за еду.
   Помолчав немного, Матвейка спросил, давясь хлебом:
   -- Филь, а пошто Костя Данилку... чуть не взаправду грыз?
   -- Вот дурак! -- изумился Филька. -- Да ведь белые ж -- кровопиты!.. Понял?
   -- Понял,-- едва слышно прошептал Матвейка, снова набивая рот хлебом. -- А пошто Андрюшка Макею по брюху этак-то ударил?
   Филька в ответ на такую глупость только захохотал:
   -- Да ты где рос? В лесу? Ведь -- неприятель!.. Понял, чучел?
   -- Понял,-- вздохнул Матвейка. И прекратил расспросы.
   Война есть война. И поражаться тут нечему: "До победного"!
   Солнце, между тем, уже висело над горой. По расчетам ребят, Филькиному отцу давно бы уже пора приехать. Но его не было.
   Вот солнце и за гору опустилось, а Петрович все не торопился к НИМ.
   Мальчики загрустили. Они, правда, старались ободрить друг друга:
   -- Дяденька, сейчас, поди, уж у ключа? Да?
   -- А Петрович, Матвейка, наверно, мчится! Шаги-то, пожалуй, по сажени? Ага?
   -- Конфеты не потерял бы... -- с тревогой расширил глазенки Матвейка.
   -- Чудак! Он их -- в платок... А то в голяшку загонит... Он хитрый!..
   Темнело. Мальчики, забившись в балаган, укрылись с головой одеялом.
   -- Кого бояться-то? -- шептал Филька, пристукивая зубами. -- Тятька, наверно, уж вот-вот...
   -- Конешно,-- дышал ему на ухо Матвейка, уцепившись за Фильку руками. -- Да и Петрович, наверно...
   Но никто не шел, не ехал.
   Уже стояла ночь. Густая. Черная. С шорохами трав. С шелестом березок. С отдаленным гулом леса на вершине высокой горы. Чуть слышно доносился колокольчик Пеганого.
   Прошел еще час.
   -- Филя... ты не спи,-- сонно прошептал Матвейка, засыпая.
   А вскоре, обнявшись и перепутавшись кудрями, мальчишки тонко посвистывали носами, забыв про побитые рожи, про сахар и страх, про репки и Петровича. Они спали крепко-крепко, как могут спать при всех обстоятельствах только дети.
   Тяжелая ночь давила спящую долину.
   

4

   Ребята проснулись в ужасе: кто-то страшно ревел у дверей балагана!
   -- Выходи!.. Выходи, сволочи, по одному!.. Вы-ходи-и-и!..
   Филька и Матвейка с криком бросились наружу. Но их схватили и больно стиснули чьи-то твердые руки.
   -- Держи змеенышей! -- ворочался в темноте кто-то огромный и черный. -- Ну, дальше!.. Бодай -- первый!.. И руки, скотина, вверх!.. Выходи, Дениска!
   -- Дяденька... там никого нету! -- кое-как выдавил из себя Филька, трясясь всем телом.
   -- Нету, дяденька... -- стучал зубами полумертвый от страха Матвейка.
   -- Что-о?!.. Как нету, паршивцы? А Бодай? -- рванул черный за плечо Фильку. -- А другие? Двое вы, что ли, здесь такие косите?
   -- Нету Бодая,-- всхлипнул Филька.
   -- Нету, дяденька! -- с плачем подтвердил Матвейка.
   -- Каковы прохвосты! С эдаких пор?! Ведь вот... Выходи, Бодай! -- матерясь, свирепел черный все больше и больше. -- Дениска!.. Выходи добром. На этот раз, врешь, не открутишься, дьявол!.. Вылезай, что ль, гад, а то как дернем из пяти дудок... A-а, не хочешь? Хорошо!.. Приходько, зажигай балаган!
   Но и после этой угрозы никто не вышел. Внутри балагана было тихо.
   Тогда черный, постояв в нерешительности,! зажег электрический фонарик. Сунув его Фильке в руки, он толкнул парнишку к выходной дыре балагана, велев светить, а сам направил мимо его уха наган.
   Матвейку держал Приходько.
   -- Ни с места!.. Руки вверх!
   В балагане было пусто.
   Черный плюнул и давай ругаться.
   -- Где ваши? -- набросился он на мальчиков. -- Где Бодай?
   -- Нету у нас никакого...
   -- Ах стервы ж! -- взбешенный черный ударил того и другого по головам рукояткой нагайки. -- Я-то уж знаю, что здесь живет в работниках Бодай, Дениска иначе... Где он? Говорите же, запорю, сучье отродье!
   -- Не знаю Дениску,-- лепетал Филька. -- У нас... только Сидка... да Вавила... да Петрович...
   -- Нету, нету! -- визжал от боли Матвейка.
   -- Э-э, да я вижу, вы гуси!.. А ну, Приходько, разложи-ка их... Ах чертово семя! С этих лет... Вот прохвосты!
   Тишина ночи огласилась дикими детскими воплями.
   

5

   Харлам хотел поехать обратно сразу после обеда, но кум Егор с кумой Максимовной позвали его на именины (Илюшку у них крестил). И там, у кума, заталалакался старик грешным делом до полночи. Кроме того, задержала река: едва докричался с другого берега глухаря-перевозчика. А бродом "в таком виде" не рискнул,-- подшиб окаянный кум Егор своим самогоном. Подшиб, язви его, здорово!
   Сейчас он ехал шажком знакомою дорогой, тихонько мурлыкая какую-то песню.
   Повернув в долину, к своему балагану, Харлам пораженный, натянул поводья: оттуда неслись истошные крики и ругань.
   Стегнув коня, старик помчался к балагану.
   "Что за диво? -- думал он, подъезжая. -- Неужели работники взбесились?" Да нет, не таков Вавила. Не из тех и Сидка. А Петровича он знает пятнадцать лет.
   -- Што за разбой! -- заревел Харлам, подскакав к балагану и увидев при только что взошедшей луне каких-то людей, истязавших ребятишек. -- Што за разбой?!..
   -- А, тебя-то, старый черт, и надо! -- схватил под уздцы Харламова коня черный. -- Слезай!.. Гм... Сама залетела ворона!
   Харлама мигом сдернули с седла.
   -- Где Бодай? -- рявкнул черный, наставив на него наган.
   Но Харлам не струсил.
   -- Какой такой Бодай? Нету у меня никакого Бодая! -- заревел он на черного. -- Разбо-ой!.. Детишек убивать?!
   Тогда черный с размаху ударил его наганом по лицу.
   Харлам упал.
   -- Раз-бо-ой!.. Разб-бо-ой... Разб...
   Черный стал хлестать его нагайкой. Один казак больно двинул в спину прикладом. Харлам замолчал. Потом с трудом сел, утирая с разбитого лица кровь.
   -- Што такое, што такое? -- бормотал он чуть внятно. -- Восподи сусе, восподи сусе!
   -- Где Бодай? Говори,-- опять приступил к нему, ругаясь, черный. -- Дениска Бодай, что живет у тебя в работниках?.. Да скажешь ты, сволочь? -- пнул он Харлама ногой.
   -- Крестом клянусь,-- ослабевшим голосом пробормотал Харлам. -- У меня только...
   -- Врешь, старый пес!
   -- Хоть самому богу... Хоть всю деревню... Хоть убейте!
   Тогда черный, подумав, отвел в сторону Приходько и стал о чем-то с ним шептаться. Потом они засмеялись.
   -- Так, говоришь, у тебя не работает Бодай? -- опять взялся за старика черный. -- Не врешь? Смотри, соврешь,-- худо будет!
   -- Сроду не врал... Хоть под присягу...
   -- Ну, Приходько,-- фыркнул черный,-- кажется, мы в самом деле... в потемках-то...
   -- Я тоже так думаю, господин поручик! Кажется; малость скружили!
   -- Боже ты мой,-- бормотал меж тем старик. -- Петрович... Сидка... Присягу!
   Задав еще несколько вопросов, черный повелительно спросил:
   -- Нет ли у тебя, хрыч, чего-нибудь? Голодны, как волки!
   И велел Приходько развязать привезенную Харламом торбу.
   -- Эге, какая штукаретина! -- обрадованно воскликнул Приходько, вытаскивая из сумы бутылку и снедь. -- Старик, видно, не дурак. С головой старик!
   -- Ну, выходит, хоть не зря обламывали об... С паршивой овцы, знаешь...
   Опорожнив бутылку, сожрав привезенные продукты и тщательно расспросив, какие и где расположены балаганы по этой огромной долине, белые уехали.
   -- Смотри же, хрыч! -- крикнул, обернувшись, черный. -- Ежели... Смотри!
   Скоро они скрылись за поворотом.
   

6

   Отползши на четвереньках, избитый Харлам прислонился спиной к балагану.
   Мальчики, усевшись с обеих сторон, обняли его колени.
   -- Тебе, тятенька, шибко больно? -- заглядывал ему в глаза Филька. -- Мне шибко...
   -- Мне тоже, дяденька, шибко,-- склонился ему на грудь Матвейка.
   Харлам, повесив голову, молчал.
   Вдруг, тряхнув растрепанной бородой, с остервенением плюнул на траву:
   -- Болван, болван! -- выдавил он сквозь зубы. -- Тьфу! И где глаза были?
   Потом привлек к себе за шею ребят.
   -- Матвейка, милачек, слышь... Ты будешь братом Фильке!.. В книгу занесу... Ноне же осенью отправлю обоих на ученье, братья будете!.. Растите!.. Запомните "Бодая"... Изверги!
   Выслушав ребятишек, закричал распаленно:
   -- Воевать надо с ими, проклятыми! Надо кучей всем трудящим подыматься! Бить надо беляков! Бить! Бить!
   Грозил дрожавшими кулаками уехавшим "белым".
   Теперь Харлам кой-что понял.
   На рассвете показались из-за поворота какие-то фигуры. Они медленно приближались к балагану.
   -- Ух и тяжелый же черт! Даром, что кожа да кости! -- гулко падал и ломался в предутренней тишине чей-то чугунный голос. -- И будь я опосля того дурень, свинья в ярмолке, а не Дениска Бодай, ежели хоть раз... Честнехонько!
   -- Да, "натерся" старый верблюд! Вот она, редечка-то, хе-хе... На-те-ер-ся!
   Вскоре, попрощавшись, великан Вавила с котомкой за плечами куда-то быстро шагал без дороги.
   Перед ним лежала степь, а за нею чернел лес.
   
   1928
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Рассказ впервые опубликован в сборнике "В Байгуле-пади" (Московское товарищество писателей, конец 1929 года или начало 1930 года).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru