Шилов Степан Самойлович
Самородок

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Шилов С. С. Месть Сухой протоки (рассказы и повести).
   Благовещенск, Амурское отд. Хабаровского кн. изд., 1960
   

САМОРОДОК

   Худо жил Нефед Корытов: "надо бы хуже, да некуда", как он сам при расспросах определял свое житье-бытье.
   Избенка без крыши, с косыми окнами и "брюхатая" (стены пучатся!). Дворишко развалился. Животин мало, да и те какие-то непутевые, бог с ними!.. Хочет, допустим, овца -- идет, не захочет -- бревном с места не сгонишь... А должен Нефедка, кажись, всем: "за машинку берут" и в волости, и здесь, на селе... Ни к черту Нефедовы дела! Верно: хуже некуда.
   И отчего бы, кажется? -- дивуют порой Корытов и его соседи: чертомелит он не меньше других, подымается чуть свет, не пьяница, не мотыга -- а удачи вот нет, а счастья нет как нет!
   Но как бы то ни было, жить все же нужно, нужно кормить старуху, да и сына ростить. Хорошо, хоть сын-то Вася -- мальчишка скромный да разумный, таких на всю деревню мало.
   И "надувался" как мог Нефед: мотался весной на пашне до изнеможения, летом орудовал серпом и косою, зимой мерз в лесу и по дорогам, гнул спину на гумнах. Так было год после женитьбы, два, три, десять... А на пятнадцатом возроптал кроткий Нефед:
   -- Господи, это что ж? Другие вон как живут, а я... Поеду, нако, старуха, на прииска.
   "Старуха", Корниловна, тоже давно уже изверилась в своем огороде, а потому не поперечила мужу. Он только что -- красный от стыда и обиды -- вернулся из мирской избы, может, потому и не перечила. Она только ниже склонилась над чулком и пробормотала, запинаясь:
   -- Чо же?.. Уж лучше... чем этак-то... не ты первый!
   Через неделю Нефед Корытов уже ехал с Васей по тайге, держа путь в Бирчу -- богатый старый прииск. Сосредоточившись на своих мыслях, он тихонечко что-то мурлыкал про себя или ободряюще подгонял конишек:
   -- Ну-у, преподобные! Али не верите? Да? Эх, вот ти бог, за счастьем на старости лет повалил Нефед! Ну-ну -- богаты будем, преподобные!
   А Вася страшился леса и, разглядывая вековых великанов, слушая пение птиц, думал про оставшихся в родной деревне друзей-товарищей, про огуречные гряды, про мать, которая так плакала, их провожая, и так долго шла за телегой...
   Но "длинные рубли" хороши были лишь в мечтах. Не очень-то любят они мозолистые руки, не очень-то в эти руки даются.
   По-прежнему тяжко жилось Нефеду и на новом месте, в таежной глуши. Нет, тут, на прииске, еще хуже! В деревне он недоедал, верно, и забот было немало, и там чертомелил... А тут и вовсе... Работа адская, непосильная. От зари до зари не выпускал Нефед из рук лома.
   Он желтел, чернел, превратился в ходячий скелет.
   -- О господи,-- валясь на жалкую постель, твердил он,-- о господи, и докуда ж эта каторга будет тянуться? Сдохнуть бы хоть, что ли...
   Вася с тоскою слушал отца -- отец становился все придирчивей, все злее. Порой казался даже страшным. Однажды, ни с того ни с сего, разозлился он в разрезе на Калюнку и больно настегал его бичом. В другой раз поддел ногой целый котел чая, который нечем было забелить. А как-то дошел до того, что толкнул в спину Васю...
   Этого раньше отец никогда не делал.
   Правда, вечером того же дня Нефед обнимал сына, плакал, просил прощения.
   -- Совсем я, сын, того... -- признавался Нефед. -- Сдурю, нако? Эх, напрасно мы, сын, деревню бросили! Не для нас это царство... Ну их к богу, рубли-то эти!
   А когда поднялись дожди и приходилось целыми днями стоять по колено в грязи, Вася все чаще стал просить отца:
   -- Тятенька, поедем домой? Тятенька, чижало здесь! И к мамке охота.
   Нефед могильно молчал, горестно поникнув головой, или сердито огрызался:
   -- Отвяжись! Не слышал твоего "домой"! Выросло дома-то много ли? "Домой"!
   Но Вася не отставал:
   -- Страшно здесь, тятенька! Абдулка утром опять бичом хлестнул. Не туда, говорит, вывалил таратайку... Тятенька, поедем: зарежет он меня. Ой, боязно... Поедем!
   А еще через месяц Нефед и сам решил ехать домой.
   -- Ну, сын,-- сказал он как-то вечером, при костре. -- К матери собирайся. Вот завтра догоним забой, замерим, уберем кочку -- и айда домой. Ну их... Все равно пропадать-то. Судьба уж, видно, сын, наша таковская... Э-эх!
   Уж так обрадовался Вася, так обрадовался! Не спал почти целую ночь, все слушал звуки леса и спадающий шум прииска. И сегодня не страшила уже его колдунья-сова, не боялся он темноты, и даже кривой отвальщик Абдулка -- страшилище приисковых мальчишек-коноводов -- не казался ему сейчас таким злым и пугающим.
   Уже под утро заснул он; во сне видел и мать, и село, и даже ушастого дворняжку Пестрика...
   Но вот дико и требовательно рявкнул гудок. Хрипло, точно подавился чем-то, он гудел минут пять, наполняя серый воздух гнетущей тоской, срывая с теплых постелей усталых рабочих, разгоняя их по отвалам и шурфам.
   Для отца и сына этот день прошел незаметно. Вася быстро подавал коня, а сам Нефед, торопясь скорее кончить урок, проворно работал ломом и лопатой.
   К паужину уже не было оставшейся с вечера большой ленты, и Карл Иваныч замерил их труды.
   Маловато приходилось на руки, да что поделаешь? Бери что дают! Не шибко идут рубли в мозолистые руки, не шибко.
   -- Плохо, Вася,-- вздохнул по уходе служащего Нефед,-- никуда, сын, не хватит. На подати даже! А я-то думал...
   -- И мамке на кохту не хватит? -- печально спросил Вася, припомнив свое обещание. -- И мне на конхеты?
   "Вот завою сейчас!"
   Но выть было некогда: Нефед решительно поднялся и крикнул:
   -- Ну, Васюк, давай убирать кочки! Давай, сын, поскорее, а вперед на бога... Может и наладимся... Э-х, пошевеливай, преподобные! Э, домой скоро-о!
   И он остервенело бил ломом по мерзлой земле... Удар. Еще удар. Еще...
   Развалив ломом кочку, Нефед остолбенел: золотой самородок, величиной с кулак, ярко блеснул в красноватых лучах заходящего солнца...
   Первое, что сделал Нефед,-- упал брюхом на золотой камень. Упал, распластался, закрыл камень руками и лежал, точно боялся, что кто-то отнимет у него находку.
   Вася, смутно почуявший сердцем небывалость и опасность случившегося, подбежал к отцу.
   -- Тятенька, что ты? Что с тобой? Тятенька?
   Наконец Нефед пришел в себя.
   Он с опаской поглядывал вокруг -- как бы не подслушал даже Калюнка, как бы не подслушали камни! -- и горячечно шептал сыну:
   -- Ну, Вась, слава богу... Послал господь счастья. И мне, и тебе, и внукам нашим станет... Молчи только! Только бы не отобрали! Смотри -- ни одного слова. Никому. Ни с кем не говори! Будто и языка нету!
   У Васи запрыгало сердце; он со страхом поглядел на побледневшее лицо отца. Он заметил, как тряслись у отца руки и ноги. Все это до смерти перепугало Васю.
   Потом отец снял верхнюю рубаху, выпачкал ее в грязи и завернул в нее находку. А через полчаса, закончив работу и дождавшись темноты, они пошли на табор.
   Ужина они сегодня варить не стали: поели всухомятку. Костра не разводили и целую ночь не спали, с дробовиком в руках зорко охраняя самородок. Ведь в нем, в этом самородке, теперь вся их жизнь, все их будущее!
   Сколько дум пронеслось в голове старого Нефеда за эту короткую ночь! Он и смеялся, и плакал, и принимался истово молиться, и вдруг смолкал надолго.
   Порой Нефеду начинало казаться, что все это сон, и он бросался в страхе к свертку, ощупывал его, доставал самородок, взвешивал на руках и, не вытерпев, чиркал спичкой, чтобы поглядеть на свое богатство.
   Успокоившись, садился неподалеку от балагана и опять, в который раз, начинал думать о том, как выстроит он прекрасный, лучший в деревне дом, как откроет торговлю, как заговорит с недавними ворогами, от которых все зло его, вся бедность, все несчастья!
   "Нефед Иваныч, к вашей милости..." -- Гуйбин Прохор, что свел у него за долг последнюю корову, снимает шапку еще за порогом! -- "Нефед Иваныч, нельзя ли к вам..."
   И батюшка, и пристав -- все свои люди! Потому что -- богатей Нефед! Потому что -- "тышишник" старый гордый Нефед! Во как!
   Нефеда просто распирало от этих мыслей... Скорей бы утро, скорей бы в дорогу!
   Собравшись идти в контору за расчетом, Нефед вырыл в балагане яму, закопал золото: засыпал землей, притоптал, навалил сверху старой каши и, сунув Васе ружье, приказал никого не впускать в балаган.
   -- Хоть сам Миколай-чудотворец придет -- гони!
   ...Часа через полтора-два они уже ехали домой.
   Только когда прииск остался позади, отец с сыном почувствовали себя легко, свободно. Нефед снял шапку и давай ожесточенно креститься.
   -- Поблагодари господа бога и ты, сын,-- сказал он, сдернув с Васи картуз. -- Экое же счастье привалило! Экое счастье! Старуха-то наша, а? Сдурит, нако, преподобная!
   А потом долго, сладостно, по многу раз вспоминал, как нашел самородок.
   -- И как это я не долбанул кочку при надсмотрщике-то?! Совсем уж было лом взял, да, спасибо, паут типнул в шею... Вот спасибо тому пауту, уж такое спасибо! Ведь он, милый, сколь дал нам тышич! Ах ты боже мой! -- Нефед пытливо ощупывал суму. -- Да это, Васька, чо ж, такое? Одали {Будто, в точности, как раз.} сказка!..
   Так ехали они три дня, а на четвертый, близко уж от дома (верст, должно, тридцать оставалось), Нефед захворал. Да так, что невмоготу дальше ехать. Пришлось остановиться в глухой деревушке.
   Спервоначалу думал Нефед, что скоро поправится. Но хворь все круче забирала его, вгоняла в беспамятство, смертным огнем обдавала тело. Нет, решил Нефед, так не годится! "Ты, Вася, вот бери камушек, бери, сынок, и домой вершим. Фершала вези сюда, фершала... А самородок -- матери, в руки... Поклянись, сынок!"
   Рано утром, крепко-накрепко прикрутив золото в тороках, Вася выехал из деревушки.
   -- Мать-то не пужай,-- говорил напоследок отец,-- скажи, что от волненья приключилось... И что, мол, остыл немного в разрезе... В одной рубашке, дескать, тожно был... Ну, с богом! Угодники тебя сохрани...
   А сам-то -- худой, заросший, желтый, еле живой!
   Вася очень боялся и вовсю гнал Калюнку, когда ехал лесом. Все ему казалось, что меж деревьев кто-то прячется, что в каждой балочке -- засада, а сзади погоня. Так проехал он, не слезая, верст пятнадцать и успокоился лишь тогда, когда очутился близ родных полей и лугов. Здесь они с отцом много раз и жали и косили; теперь он уже почти дома, теперь уж его никто не тронет.
   Проехав еще верст пять, Вася решил покормить измученного коня и остановился на берегу реки. Волны ее бежали на юг -- как раз в родную их деревню, в Рыжиково...
   Было так прохладно в черемуховых кустах и так хорошо было расправить занемевшие в седле ноги!
   Вокруг -- никого. Только на другой стороне реки юрта пастуха-бурята. И так тихо, что звенит в ушах.
   Вася достал зачерствелый калач и, грызя его, глядел на волны. Скоро и он будет в Рыжикове, скоро увидит мать, вынет самородок: "Вот, мамка, золото, получай!" И представлял себе -- какое у матери будет лицо... А Пестрик будет прыгать вокруг и тоже радоваться! Только вот отец... что с отцом?
   Вася лежал на спине и рассматривал небесных барашков, пасшихся в голубой бездне неба. Ну хватит, пора и ехать! Он поднялся и вдруг заметил двух дроф, чинно расхаживавших по лугу в каких-нибудь ста шагах от него.
   Ишь, так близко курятина! Неплохо бы привезти домой матери и такой подарок!
   Схватив ружье, Вася осторожно пополз к птицам.
   Но дрофы вовремя заметили опасность. Отлетев немного, они снова тяжело опустились на траву. И ловко же сели! Если обогнуть мысок и прокрасться к березке,-- хоть прикладом бей!
   Вася, согнувшись, сбежал на берег и помчался в обход глупой птицы...
   А когда Вася обогнул мысок и выглянул из-за березки, он остолбенел: прямо на него берегом летел верховой, и у него через седельную луку была перекинута мохнатая козулья приисковая сумка...
   Отцовская... Васина сумка!
   -- Стой! -- крикнул Вася не своим голосом и выскочил из-за березки.
   Но верховой стрелой пролетел мимо, бросил коня под счастливо нависший яр и скрылся за песчаной косой.
   Вася поднял ружье и выстрелил вслед. Но куда там!
   Вася стоял на берегу, сжимая в руках ружье, и бессмысленно смотрел на речной простор.
   Веселой чередой катились волны к югу -- на родную сердцу сторону...
   
   1914
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   В марте 1913 года газета "Думы Забайкалья" прекратила свое существование. С лета того же года С. С. Шилов стал сотрудничать в газете "Забайкальская новь".
   В No 1958 этой газеты (9 мая 1914 г.) и был опубликован рассказ "Самородок".
   Рассказ, так же, как и предыдущий, носит автобиографический характер. В цитированной выше автобиографии (архив С. С. Шилова) писатель так рассказывает о своем тяжелом детстве: "Родился в семье безграмотного, покалеченного: на золотых приисках дважды обрушивавшимися на него "шурфами", вековечного бедняка-хлебопашца... Нас, детей, расцветавших в избенке на курьих ножках, было... 14 человек, из которых семеро умерло в раннем детстве... Иногда отец уезжал (со мной) на золотой прииск купца-живодера Пушкарева. Мать каждый раз провожала меня с горькими слезами, совала мне в руку огурец, морковку, а то и сберегаемый месяцами на этот случай кусок сахару".
   Затем несколькими штрихами Шилов дает образную картину приисковой жизни. И, в частности, пишет: "...Когда я вспоминаю золотой прииск купца Пушкарева, самым страшным представляется мне "отвал" на его бутаре, где промывали подвозимую коноводами "породу". Отвальщиком был одноглазый, злой, как дьявол, человек... Он глумился над мальчишками-коноводами, а Пушкарев и администрация только похохатывали над жалобами наших отцов..."
   Этот "громадный, безобразный" человек, "царь и бог на отвале", навсегда запал в память Шилова, как олицетворение жестокого самоуправства, дикого хозяйского произвола, царившего на золотых приисках Забайкалья.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru