Шершеневич В. Г. Листы имажиниста: Стихотворения. Поэмы. Теоретические работы
Ярославль, Верх.-Волж. кн. изд-во, 1996.
УВЕРТЮРА
Мы, имажинисты, люди не занятые на заседаниях коллегий, куда нас не приглашают по рассеянности, не занимающие двадцати ответственных постов в двадцати ответственных учреждениях, где превращают искусство в кусок хлеба, имеем скверное обыкновение иногда собираться и беседовать между собой о тех или иных поэтических заданиях.
Эта скверная привычка вкоренилась в нас так глубоко, что нам уже ставят в вину надуманность нашего творчества, страшно клянут нас за то, что мы не любим опрометчивых шагов под соусом "авось".
Иногда мы не только разбираем пути будущего, но даже говорим друг другу неприятные вещи, что кажется совершенно невероятным, если принять во внимание, что все футуристы хвалят всех футуристов, все символисты в восторге от символистов и что даже такое мифическое существо, как пролеткультовцы (это их девическая фамилия, -- по мужу они Литовцы), страшно довольны сами собой.
Полагая, что истинное мастерство заключается не только в том, что и как делать, но и в том, чего и как не делать, -- мы иногда указываем один другому ошибки и промахи.
Иногда, не успев договорить, мы пишем друг другу письма.
Так случилось и на этот раз. Обуянные страшным гневом друг против друга, мы проговорили до рассвета. Много было странного в эту ночь. Мариенгоф доказывал, что самый талантливый поэт в мире Кусиков, забыв о самом себе; Кусиков уверял, что он существует только для того, чтобы не исписался Бальмонт; даже обычно молчаливый Рюрик Ивнев, забыв о своих наклонностях, невежливо обращался с кудрявым Есениным. Много вообще странного было.
Разойдясь, мы не встречались несколько дней. Я стал ощущать какую-то странную боязнь, что меня неверно понимали. Желая загладить эту вину, я написал моим друзьям письма. Однако посылать их незаказными -- это значило не посылать их совсем. Но послать заказное письмо невозможно, ибо мои друзья так часто меняют свои адреса, а кроме того, почта бывает открыта только в те часы, когда я занят; я был в отчаянии.
К счастью, одному из нас, конечно самому умному (имя его я вежливо скрою), пришла в голову блестящая мысль: отпечатать эти письма и передать их друг другу. Так мы и поступили.
Читатели, которым попадется эта книга в руки, конечно, не будут ее читать, потому что просто невежливо читать чужие письма.
Что же касается нас -- имажинистов, то мы отныне дали клятву, что все свои беседы мы будем вести только печатными словами, к глубокому прискорбию Есенина.
Мы понимаем, что этим мы отбиваем хлеб у целого ряда профессионалов-критиков, которым нечего писать о нас, раз мы сами о себе пишем. Кроме того, вероятно, наши письма после смерти опубликовывать не станут, если мы их опубликовываем при жизни. Но нас это не пугает. Милая редакция! Я очень люблю имажинистов. Кто из вас тоже их любит?
В АНАТОЛЕГРАД АНАТОЛИЮ БОРИСОВИЧУ МАРИЕНГОФУ
Славный мой Толька!
Изо всех нас ты больше всего имеешь право на кличку "Непорочный". В то время как у всех нас были какие-то флирты и даже незаконные браки с другими "измами", ты целомудренен. Ивнев и я были очень близко знакомы с футуризмом; Есенин и Кусиков начали свою поэтическую деятельность безымянно. Только ты один родился вместе с имажинизмом. Те, кто любят много раз, знают то, что неизвестно не любившему ни разу; но им не дано понять того, что знает любивший однажды.
Говорят, что труднее всего понять самого себя. По отношению к тебе это менее всего применимо. Именно ты знал себя с самого начала, зато другие выказали блестящее непонимание того, что называется Мариенгофом.
Я помню то оглушительное тявканье, которым тебя встретили. Все эти Вриче, Рогачевские и др., имена ты их, Господи, веси! тщательно перебрали весь русский лексикон для кличек тебе: тут были и шут, и палач, и мясник, и хулиган, и многое такое, что повторить не позволяет мне мой девичий стыд.
Но все, кто упрекал тебя в любви к крови, в оторванности от современности и еще в каких-то кровожадных тенденциях, проглядели в тебе твое основное качество: ты -- романтик.
Да! Да! Романтик самой чистой воды, романтик с нежной и почти розовой душой. Сам ты этот романтизм сознаешь и, правда, пытаешься его тщательно спрятать; тебе почему-то неловко за него; но ведь меня-то ты не обманешь.
Даже в те минуты, когда ты кричишь:
Молимся тебе матерщиной
За рабьих годов позор,
когда ты натянуто и чопорно клянешься:
Отныне и вовеки не склоню над женщиной мудрого лба.
Ибо
Это самая скучная из всех прочитанных мною книг, --
ты клевещешь сам на себя.
Вот я беру твои книги и позволю напомнить тебе.
"Витрина сердца":
...Ищем любовь. Там, там вон,
На верхушках осин, сосен.
А она небось,
Красноперая,
Давным-давно улетела в озера
Далекого неба.
...Из сердца в ладонях
Несу любовь.
Всего себя кладу на огонь
Уст твоих,
На лилии рук.
Дальше "Магдалина", из которой глупцы запомнили только насчет юбок и подштанников:
... Ветер в улицах ковыркается обезьянкой...
... Ради единой
Слезы твоей, Магдалина,
Покорный, как ломовая лошадь
Кнуту,
Внес на Голгофу я крест бы, как сладкую ношу.
Да, наконец, разве этот на вид такой грубый крик:
... Граждане, душ
Меняйте белье исподнее! --
разве же это не чисто романтический призыв к очищению!
"Кондитерская солнц", -- но ведь она начинается с почти сантиментального сожаления, что земля груба, что нет
... никакой жалости, никакой любви,
Как сахар в ступке
Детские косточки смертей грузовик, --
Поэма "Анатолеград":
... Завянут мыслей алые уголья,
Уйдет душа из костяной одежды...
... А женщина, что на стальной оси
Вращает глаза, как синие глобусы,
Разве в ночи сумасшедше не голосит
Пред улыбающимся с креста Иисусом.
"Стихами чванствую":
... На каторгу пусть приведет нас дружба,
Закованная в цепи песни.
О день серебряный,
Наполни века жбан,
За край переплесни!
... Глаза влюбленых умеют
На тишине вышивать
Узоры немых бесед.
... Прикажет -- и лягу проспектом у ног
И руки серебряными панелями
Опушу ниц.
Руно
Молчания собирать хорошо в келье
Зрачков сетью ресниц.
... Такою же поступью вошли вы
В поэтову комнату.
По черной пене строк
Лебедями проплыли руки.
... А разве та,
Чьи губы страстный крик полосовал,
Не будет гребнем моего стиха до самого рассвета
Расчесывать каштановые волоса?..
Да и стоит ли приводить цитаты? Я рискую выписать целиком все твои стихи!
Я даже не пытаюсь доказать, что ты романтик. Для меня это очевидно.
Я могу только удивляться, как можно в наши дни сохранить такой романтизм.
Такой чистый и бережный, почти девический. И может быть, это и есть "то самое", что так чарует меня в тебе и за что я тебе протягиваю мою руку.
Быть романтиком в наши дни не только заслуга перед жизнью, но великая заслуга перед искусством.
Романтизм не моден. Каждый гимназист, еще не успев утереть сопливого носа, уже ниспровергает любовь с ее вековечного пьедестала. С того момента, как жизненно импотентный Маринетти провозгласил: "обратим комнату любви в отхожее место", -- каждый футуристик считает своим долгом забежать в эту уборную и на виду у всех (обязательно на виду! А то весь заряд даром пропадет) тоже сделать свое "пипи" и "кака". Отношение к любви у нас самое пренебрежительное. "И я ее лягну" -- общий лозунг. Любить любовь трудно теперь, потому что загажена она пакостниками. И великое дело поэта подойти к ней не с прощением, не с извинением, а по-простому, не замечая, что с ней сделали. Это тот аристократизм, который дает право на бессмертье.
Любовь и поэзия (какая старая истина) неразлучны; вероятно, так же, как ты с Есениным. И, провозглашая поэтизацию поэзии, мы должны выутюжить смятые юбки любви. Не надо бояться того, что "любить -- это не оригинально". Ведь в теперешней погоне за оригинальностью скоро самым оригинальным будет не быть оригинальным. Обыденного боится только тот, у кого нет своей оригинальности, а есть только оригинальничание.
Я помню также и те упреки, которые делали тебе в том, что ты чужд современности. Эти упреки особенно смешны. Смешны не только потому, что ритм современности отчетливо отбивается в твоих стихах, если не ритмом строк, то ритмом образов, что еще больше подчеркивает необходимость верлибра образов. Но даже для тех, кто подходит к твоим стихам с точки зрения содержания, а не формы, должно быть ясно, что все твое содержание насквозь современно. Правда, ты не пишешь о продовольственных карточках, как мэтры футуризма, не перечисляешь в стихах декреты и постановления, но ведь это не современность, а каждодневность, это поэтохроника, это газетчина.
Мало того, не только современен, но и революционен, хотя не в том значении слова, как обычно. Не вставать на колени перед революцией сегодняшнего дня должен поэт-прозорливец, он должен славить ту революцию духа, которая должна прийти на место нашей, пока еще хлебной, революции.
Но я не представляю себе, кто, как не ты, любимый сын нашего десятилетия, мог бы писать такие строки:
...Рыданье гирей пудовело в горле,
Когда молилась месть кровавой матерщиной.
...А я...в восстаний венце
С факелом бунта.
... В дышлах революционных вьюг
Земли пожаров экваторы.
... Этих бурь ломовая лошадь
По ухабам червонной зари--кули.
... По крышам, как по доске кегельбана,
Туда и сюда пожаров ядро.
... Миряне!
Это в небо копытами грозно конь русский!
... В Африке крылья зари,
В Америке пламени юбка,
Азия, как жонглер шариками, огнем.
С каждым днем
Все железней, все тверже
Горбылевые наши выи.
Революция -- огненный стержень,
На котором и я и вы.
... Спинной позвоночник
Как телеграфный столб прям
Не у меня, у всех
Горбатых века россиян.
... Скоро
К сосцам твоим (Россия) присосутся,
Как братья,
Новые своры
Народов,
Еще не одна революция
Нянчиться будет в твоей зыбке.
Из твоего чрева,
Из твоего ада
Пьяному кровью
Миру вынут
Новую дщерь,
Новую Еву.
... Разве вчерашнее не раздавлено, как голубь
Автомобилем,
Бешено выпрыгнувшим из гаража?
И снова можно привести полчища цитат. И после этого те, кто для революции, как для искания, нашли только черствые слова, вытертые, как плюш на диване, вроде "вперед -- народ", упрекали тебя. Право, я начинаю думать, что они упрекали тебя только для того, чтоб скрыть свою реакционность.
Но забудем на секунду все разговоры о содержании. Пусть об этом говорят те, кто не умеет по неграмотности говорить о форме.
Я помню, как тебя упрекали в том, что твои образы неопределенны и просто смешны. Даже великий комик наших дней, мнящий себя лириком, Владимир Маяковский, написавший в свою жизнь только один классический образ: "Запрусь, одинокий, с листом бумаги я", -- упрекал тебя в шаблонности образов!
Для меня великое наслаждение составить каталог образов поэта, а твой каталог в особенности. Ведь, если даже сотрутся в памяти человечества все строки, связующие лиризмом образы, но сохранятся корки образов, на плитах вечности останется имя поэта.
... Откроются ворота
Наших книг,
Певуче петли ритмов проскрипят.
... И сумерки, как пес,
Зари кровавый рот
Оскаля,
Ложатся спозаранок
У каменных ботинок городов.
... В карманах
Розовых туманов
Чуть слышен ветра крик.
... И хорошо, что кровь
Не бьет, как в колокол,
В мой лоб
Железным языком страстей.
... Открою у ладони синий желоб:
Прольется кипяток,
Вольется лед.
... Обвяжите вкруг шеи
Белые руки галстуком.
... Из сапога ночи выдернул
Рассвет
Желтую ногу.
... Вечер-швейцар
Подавал Петербургу
Огненное пальто зари.
... Город - мира каменная корона.
... В вазах белков вянут синий лилии.
... Настежь рта гардероп --
И язык
Как красное платье.
... Тело закутайте саваном тишины,
Поставь, луна, погребальные свечи!
Город -- асфальтовый колокол, --
О чем люто
В ночи гудишь?
... В черные зубы фабрик гаванскую сигару,
Ладони пригородных мостовых
В асфальтовыя перчатки втисни!
Рядом с этими образами легко и безболезно поникнут образы Великолепного Сен-Поль Ру!
Беспроволочное воображение, о котором мечтал Маринетти теоретически, наконец нашло воплощение; но из беспроволочного оно обратилось в электрическую связь атомов.
Отсутствие фабулы только лишний раз подчеркивает, что магнит притягивает нереальной, невещественной силой предметы. Магнит поэзии -- лиризм. Луна приподымает лаской своего света волны океана (приливы). Лунный мощный свет поэзии -- романтизм в высоком и прекрасном значении этого слова.
И все же я буду настаивать на том, что тебе кажется неправильным: твои строки можно с одинаковым успехом, не смысловым (но ведь это не важно), а лирическим, читать с начала к концу и с конца к началу.
Порядок строк -- нумерация домов на улице. Но разве Тверская перестанет быть Тверской оттого только, что ты будешь проходить дома не от первого ко второму, а от сотого к первому?
Сила образов в их убедительности, а не в реальности, как мы думали год назад. Реально все, и чем невероятнее -- тем, вероятно, реальнее.
Как в театре ступеньки сценической площадки -- клавиши действия и движения, так в поэме образы -- это клавиши лиризма.
И не случайно ты, Толя, стал теперь рождать только поэмы. Это лишний раз подтверждает правоту моего положения, что каждому из нас дано написать только одну книгу, разбитую на настроения. И это только лишний раз доказывает, что прав я: если можно разбить на отдельные стихи единую и, по существу, неделимую поэму, то можно и эти стихи разбить на отдельные строки. Печатая вразбивку стихи, можно печатать враздробь и строки, и порядок -- явление чисто случайного свойства.
Мне хочется еще поговорить о том, что пропустят, конечно, всякие Фриче-Рогачевские и Львовы-Куликовские.
Я не буду говорить о твоей ритмике, во-первых, потому, что об этом прекрасно говорил наш общий друг Арсений Авраамов, а во-вторых, потому, что, даже преклоняясь перед новыми ритмическими разрешениями, которые ты нашел, я все же полагаю, что ритмика несвойственна поэзии вообще, и чем ритмичнее стихи, тем они хуже. Хуже потому, что в искусстве я выше всего ценю его волевую заражательность; всякая же ритмичность неизбежно приводит ко сну и атрофии жизнеспособных мускулов. Ритм увядает мускулатуру Души. А для меня крик всегда музыкальнее пения.
Твоя ритмика, построенная на "диссонансе ударений" (довольно удачный термин!), еще раз подчеркивает, что она только переход к аритмической поэзии.
Аритмичность, аграмматичность и бессодержательность -- вот три кита поэзии грядущего завтра, которое уже приоткрыло нам свою волосатую стуком грудь.
Твои длинные строки, к которым нельзя подходить не только с метрическими весами, но даже с ритмическим градусником, стоят почти на грани аритмизации.
К этой же аритмичности тебя неизбежно влечет и твоя манера рифмовки, построенная теперь всегда на разноударниках. Замечательно, что даже такой стройный в своем хаосе поэт, как Сергей, и тот перешел постепенно от ассонансов и консонансов к разноударникам. И снова я думаю, что эти разноударники -- бессознательный путь, по которому влечешься ты за магнитом аритмизации стиха. Конечно, скоро диссонансы будут твоей иконой. К этой иконе приходят разными путями. Твой рифмический путь лучше других уже по одному тому, что ты первый проложил его.
Наконец, последний вопрос: динамичен ли ты?
Многих обманывает та застегнутость тебя на все пуговицы, которая кажется каменным покоем.
Но разве человеческое сердце меньше волнуется от того, что оно в пиджаке, чем если бы оно была без одежды. Разве под складками сукна меньше морщин тела?
Мне кажется твой холод и покой лишь результатом твоей очень большой горячности, я сказал бы даже горячечности.
Динамизм не в суетности и не растрепанных волосах, и, конечно, даже Теофиль Готье, парнасец, динамичнее копошащихся футуристов.
Динамизм формы в смешении материалов. Как от соединения карбида и воды, человеческого мяса и серной кислоты получается новая реакция, так получается она от прикосновения твоих стихов к душе читателя. Но и внутри все твои материалы разнохарактерны. Образы! Но ты так любишь сплав библейских образов с машинными; образов первого порядка и производных! Лексикон и словарь! Но не ты ли, презирая условия стиля и создавая свой стиль, немилосердно соединяешь неологизмы со славянизмами. Ритм! Но разве почти строгий ямб не соединен у тебя с аритмическими строками.
Наконец, последнее. Помню, на одном из диспутов тебя упрекали в том, что ты сам о себе очень хорошего мнения и это свое мнение неоднократно высказываешь в стихах.