Щепотьев Владимир Петрович
Русская деревня в Азиатской Турции

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: "Вѣстникъ Европы", No 8, 1895.

РУССКАЯ ДЕРЕВНЯ ВЪ АЗІАТСКОЙ ТУРЦІИ

   Прежде чѣмъ приступить къ разсказу о моей поѣздкѣ въ селеніе Казак-кёй, расположенное на берегу озера Майноса, въ Малой Азіи, объясню въ нѣсколькихъ словахъ, какъ я узналъ о существованіи этого русскаго селенія на турецкой территоріи и почему оно меня заинтересовало.
   Однажды, въ началѣ 1891 года, вскорѣ послѣ пріѣзда моего въ Константинополь, въ амбулаторной пріемной русской больницы среди многочисленной группы больныхъ, принадлежавшихъ къ разнымъ національностямъ и потому одѣтыхъ въ самые разнообразные костюмы, оказались двѣ женщины, которыя по внѣшности напоминали собой русскихъ крестьянокъ изъ пригородной деревни. Съ ними было двое мужчинъ, по типу казавшихся также русскими; на женщинахъ были красные сарафаны и короткіе синіе шугаи на ватѣ; головы были повязаны пестрыми кумачевыми платками. На мужчинахъ -- синія поддевки, высокіе тяжелые сапоги и на головахъ барашковыя высокія шапки. Всѣ четверо были дѣйствительно русскіе. Ихъ открытыя, привѣтливыя лица, свѣтло-сѣрые глава, свѣтлые волосы, ихъ учтивость и почтительность въ разговорѣ, все вмѣстѣ рѣзко выдѣляло этихъ людей изъ окружавшей разноплеменной толпы, а русская народная рѣчь отрадно звучала русскому уху. Обѣихъ женщинъ пришлось оставить для леченія въ больницѣ. На лицахъ ихъ выражалось полное удовольствіе, когда ихъ отвели въ больничную палату, переодѣли въ больничныя бѣлье и платье и принесли къ обѣду борщъ. Изъ разспроса этихъ русскихъ оказалось, что живутъ они постоянно на берегу озера Майноса, въ двухъ селеніяхъ, въ которыхъ кромѣ нихъ, русскихъ, никто больше не живетъ. Одно селеніе они сами называютъ по имени озера Майносомъ. Это и есть посѣщенное мною -- Казак-кёй ("кёй" по-турецки значитъ селеніе, деревня). Другое основалось сравнительно недавно, лѣтъ 20 назадъ, и оффиціально называется Гамидіе (отъ имени султана Абдулъ-Гамида), но русскіе переселенцы передѣлали это названіе на свой ладъ въ Хамидью. Подобнымъ же образомъ приморскій городокъ Пандерма, до котораго нужно доѣхать пароходомъ изъ Константинополя, чтобы дальше на лошадяхъ ѣхать на Майносъ, превратился у майносцевъ въ Бандорову.
   -- Изъ Бандоровой до насъ недалече. Тамъ повозкой часа четыре ѣзды,-- говорилъ мнѣ одинъ изъ майносскихъ казаковъ, Гаврила.
   Почти каждый мѣсяцъ приходили въ больницу русскіе съ Майноса, по два, по три человѣка вмѣстѣ; большая часть ихъ страдали продолжительными болотными лихорадками, отъ которыхъ и искали облегченія. Всѣ свѣденія, которыя я могъ добыть отъ приходившихъ въ больницу майносцевъ, были крайне скудны и неточны. Для меня выяснилось лишь то, что живутъ майносцы въ большой нуждѣ, живутъ особнякомъ, не сливаясь съ окрестнымъ населеніемъ и оставаясь вполнѣ русскими, несмотря на то, что всѣ они родились на Майносѣ. Никто изъ нихъ никогда Россіи не видалъ и не имѣетъ понятія о родинѣ своихъ дѣдовъ и прадѣдовъ. Тѣмъ не менѣе, крѣпко сплоченные между собой, не допускающіе въ свою среду никого другого, они остались русскими по духу, по языку и даже по одеждѣ. Всѣ они старообрядцы и принадлежатъ частью къ поповщинской, частью къ безпоповщинской сектамъ. Большинство поповцевъ присоединилось въ православной церкви, принявъ единовѣріе. Бывшій ихъ начетчикъ въ настоящее время у нихъ священствуетъ. Зовутъ его отецъ Иванъ, но въ разговорѣ майносцы чаще называютъ его просто "попъ". Узналъ я еще, что всѣ майносцы "рыбарятъ", т.-е. занимаются рыболовствомъ, и не только въ озерѣ, но выѣзжая по зимамъ въ море въ большихъ лодкахъ-челнокахъ, что они уплачиваютъ много разныхъ налоговъ турецкой казнѣ и жить имъ съ каждымъ годомъ становится тяжелѣе: не на что бываетъ прокормиться. Изъ бесѣдъ моихъ я могъ убѣдиться, что майносцы умственно развиты немногимъ болѣе, чѣмъ наши крестьяне, но отъ природы всѣ неглупы, смышлены и предпріимчивы. Предразсудковъ, впрочемъ, у нихъ много, также какъ и среди нашихъ крестьянъ. Больной рыбакъ Ѳедоръ, поступившій въ больницу съ припадками болотной лихорадки, говорилъ мнѣ, что онъ заболѣлъ "съ глазу", что когда онъ съ другими хлопцами рыбарилъ, такъ ему одинъ изъ хлопцевъ сказалъ: "ишь, какой ты мастеръ рыбарить".
   -- На другой день я еле ноги домой дотащилъ,-- продолжалъ Ѳедоръ: -- съ тѣхъ вотъ поръ и боленъ.
   Женщины, какъ вездѣ, значительно отстали въ развитіи отъ мужчинъ. Какъ-то разъ жена отца Ивана, простая баба, привезла больную, на видъ совсѣмъ дѣвочку, но въ дѣйствительности замужнюю женщину, которой было только 15 лѣтъ и которая, несмотря на то, что недавно вышла замужъ, успѣла уже испытать горести замужства. Болѣзнь ея заключалась въ слѣдующемъ: на сѣдалищной части тѣла большая рана, образовавшаяся отъ нанесенныхъ палкой побоевъ.
   -- Отчего это у тебя?-- спросилъ я.
   -- Да били меня.
   -- Кто билъ?
   -- Свекоръ да мужъ, обои вмѣстѣ. Одинъ ноги держалъ, а другой билъ палкой.
   -- За что же они тебя били?
   -- Знамо дѣло, натрескались.
   И она говорила все это очень хладнокровно, какъ будто не ее били и какъ будто это самое обыкновенное дѣло. Звали больную Дунька. Довольно долго пролежала она въ больницѣ, пока зарубцевалась лишенная кожи и гноившаяся рана. Первые два она спала какъ суровъ. Потомъ, когда немного попривыкла къ больничной обстановкѣ, стала въ промежуткахъ между сномъ вполголоса пѣть пѣсни. Интересны были ея бесѣды съ сестрами милосердія. Она имъ разсказывала, напримѣръ, что свекоръ ея -- чародѣй.
   -- Дастъ онъ чего-то выпить, зелья одного, какъ станешь блевать, такъ все черти, змѣи и жабы изо-рту лѣзутъ,-- въ какія змѣи!-- показывала она отъ локтя до кисти.-- У насъ много чародѣевъ,-- продолжала Дунька: -- Ксюшу вѣдь чародѣй испортилъ.
   Ксюша, о которой она говорила, была доставлена въ больницу въ ужасномъ состояніи: на тѣлѣ ея было почти столько же пролежней, сколько участковъ здоровой кожи. Мѣстами кости были обнажены, кожи не было на пространствѣ гдѣ одной, гдѣ двухъ ладоней. Трудно было подойти въ первые два-три дня къ больной отъ отвратительнаго запаха. Потребовалось нѣсколько мѣсяцевъ упорнаго леченія, и если несчастная больная поправилась, то только благодаря большому запасу жизненныхъ силъ въ молодомъ организмѣ. Судя по разсказамъ самой больной и родныхъ ея, она перенесла у себя дома тяжелую и продолжительную болѣзнь, вѣроятно тифъ. Окружавшіе больную люди боялись къ ней подходить и не только не мѣняли на ней бѣлья, но не перестилали даже жесткой подстилки. Послѣ этого неудивительно, что больная стала заживо разлагаться. Кромѣ Ксюши и Дуньки, въ разное время лечилось еще нѣсколько женщинъ съ Майноса въ нашей константинопольской больницѣ. Терпѣливыя, всегда довольныя, всячески старавшіяся выказать сестрамъ милосердія свою благодарность за уходъ, больныя эти заслуживали общаго участія. Ихъ искренность и сердечность, при маломъ умственномъ развитіи и какой-то первобытной простотѣ, трогали иногда до глубины души. Я помню, какъ двѣ женщины, вмѣстѣ уходившія изъ больницы по своемъ выздоровленіи, кланялись въ ноги и благодарили безъ конца, а одна изъ нихъ горько плакала.
   -- О чемъ же ты плачешь, Прасковья?
   -- Сестрицы очень насъ ублажали. Дай Богъ имъ здоровья. Ты насъ ужъ не оставь, господинъ докторъ. Вѣкъ будемъ Бога за тебя молить.
   И Прасковья продолжала плакать, утирая слезы ситцевымъ передникомъ.
   Мужчинъ съ Майноса лечилось больше, чѣмъ женщинъ. Они тоже отличались безупречнымъ поведеніемъ, всегда были вѣжливы и почтительны. Помню, разъ, на мой обычный вопросъ, обращенный къ одному такому русскому больному при утреннемъ обходѣ больныхъ:-- Ну, что, Тимоѳей, поправляешься?-- онъ отвѣчалъ мнѣ: -- Слава Богу, теперича я здоровъ. А ты-то самъ здоровъ ли?
   Этотъ вопросъ Тимоѳей задавалъ мнѣ не изъ любезности и не потому, что былъ какой-либо поводъ спросить меня о моемъ здоровьѣ; въ устахъ другого больного такая фраза показалась бы неумѣстной и нарушающей дисциплину, но на добродушно улыбающемся лицѣ Тимоѳея была написана такая наивная простота, что нельзя было не отвѣчать на заданный вопросъ. Тотъ же Тимоѳей стѣснялся видимо тѣмъ, что я каждый день его спрашивалъ: "лихорадки не было?"
   -- Нѣтъ, не было,-- отвѣтилъ онъ мнѣ какъ-то и, помолчавъ немного, прибавилъ: -- коли она, господинъ докторъ, придетъ, я тебя извѣстю.
   Отъ времени до времени лечившіеся раньше въ больницѣ майносцы или ихъ родные являлись съ приношеніями. Кто курицу принесетъ, кто пѣтуха, кто рыбу. И нельзя было не принимать этихъ приношеній: съ такой сердечностью ихъ предлагали и такъ настойчиво упрашивали принять. Я не разъ получалъ въ подарокъ свѣжую щучью икру, а однажды, помню, одинъ рыбахъ хотѣлъ непремѣнно вручить мнѣ лично живого палтуса. На Пасхѣ каждый годъ майносцы приносили въ больницу крашеныя яйца.
   Узнавъ немного этихъ русскихъ эмигрантовъ въ больницѣ, я сталъ собирать объ нихъ свѣденія отъ тѣхъ лицъ, которыя, какъ мнѣ казалось, могли знать ихъ исторію. Но многаго мнѣ узнать не удалось этимъ путемъ. Мнѣ подтвердили лишь то, что я и раньше слышалъ, а именно, что эти русскіе -- потомки донскихъ казаковъ-раскольниковъ, перешедшихъ въ Турцію во времемя гоненій на старообрядцевъ. Предводительствовалъ бѣжавшими казакъ Некрасовъ, почему майносскіе казаки до сихъ поръ еще называются некрасовцами. На картѣ Киперта я нашелъ приморскій городовъ Пандерму, лежащій близь Кизикскаго полуострова, и озеро Маніасъ или Майносъ, а на картѣ Ильина, изданія 1892, селеніе Казаклы, т.-е. Казачье или Казацкое въ переводѣ съ турецкаго языка. Никакихъ другихъ свѣденій, относящихся къ этикъ некрасовцамъ, мнѣ долго не удавалось собрать.
   Однажды, въ концѣ апрѣля 1893 года, я увидалъ въ пріемной больницы старика въ черно-порыжѣвшей рясѣ и въ барашковой шапкѣ. Рядомъ съ нимъ сидѣлъ русскаго типа мужчина съ русой бородой и свѣтлыми глазами, въ курткѣ изъ грубаго сѣраго сукна, въ высокихъ смазныхъ сапогахъ и въ соломенной шляпѣ. Это были попъ Иванъ, майносскій старообрядческій священникъ, и сынъ его, лѣтъ сорока, тоже Иванъ, рыбакъ. Оба пришли за врачебнымъ совѣтомъ. Сынъ остался на нѣкоторое время въ больницѣ. Воспользовавшись случаемъ, я постарался узнать отъ отца Ивана еще нѣкоторыя подробности о жизни майносцевъ и сказалъ ему, что собираюсь пріѣхать къ нимъ на Майносъ.
   -- Что-жъ, пріѣзжай,-- сказалъ отецъ Иванъ:-- самъ поглядишь, какъ мы живемъ.
   Отецъ Иванъ говорилъ медленно и на лицѣ его лежала печать сосредоточенности и задумчивости. Позднѣе я узналъ, что это былъ человѣкъ, какъ говорятъ, себѣ на умѣ и что онъ изрядно-таки эксплуатировалъ свою немногочисленную паству.
   Когда я спросилъ у сына отца Ивана, какъ его фамилія, чтобы вписать больного въ больничную книгу, онъ какъ будто сталъ припоминать свою фамилію.
   -- Поповымъ меня зовутъ,-- сказалъ онъ наконецъ: -- попа сынъ.
   Этотъ Иванъ. Поповъ былъ интересный субъектъ. Молчаливый, вялый, немного угрюмый и вмѣстѣ съ тѣмъ готовый оказатъ всякую услугу. На немъ остановился мой выборъ, какъ на вполнѣ надежномъ человѣкѣ, который можетъ сопровождать меня въ моей поѣздкѣ на Майносъ. Когда я обратился къ послу А. И. Нелидову съ просьбой разрѣшить мнѣ отправиться на Майносъ и передалъ ему о цѣли моей поѣздки, посолъ далъ мнѣ это разрѣшеніе съ тѣмъ условіемъ, чтобы я поѣхалъ въ сопровожденіи одного изъ посольскихъ кавасовъ или другого вооруженнаго человѣка, который могъ бы въ случаѣ нужды постоять за себя и за меня. Такая предосторожность была необходима въ виду постоянныхъ разбойническихъ нападеній, которымъ подвергаются путешественники въ турецкихъ провинціяхъ Малой Азіи. Но мнѣ предстояло съ одной стороны обезпечить себѣ безопасность во время пути, а съ другой -- устроить свою поѣздку по возможности такъ, чтобы она имѣла вполнѣ частный характеръ и не вызвала бы никакого подозрѣнія у турецкихъ властей и никакихъ ложныхъ толковъ и напрасныхъ ожиданій у самихъ майносцевъ. Мнѣ хотѣлось, чтобы послѣдніе встрѣтили меня просто, были со мной откровенны и не придали моей поѣздкѣ значенія большаго, чѣмъ то, какое она имѣла въ дѣйствительности. Надо было принять во вниманіе малую степень развитія той среды, въ которой я долженъ былъ очутиться. Въ силу всѣхъ этихъ соображеній я рѣшилъ отказаться отъ тѣлохранителей, которые однимъ своимъ мундиромъ обращали бы ужъ на себя вниманіе населенія въ глухой провинціи. Вмѣстѣ съ тѣмъ я былъ увѣренъ, что некрасовцы сами позаботятся о моей безопасности, и потому остановился на рѣшеніи ѣхать съ однимъ лишь провожатымъ -- Иваномъ Поповымъ. Послѣдній, вполнѣ уже выздоровѣвшій, оставался еще въ больницѣ, ожидая дня, когда мнѣ можно будетъ ѣхать. День этотъ выбрать было нелегко. Нигдѣ нельзя было найти расписанія пароходовъ въ Пандерму. Я потомъ узналъ, что правильнаго движенія этихъ пароходовъ не существуетъ, что пароходы ходятъ въ Пандерму турецкіе и греческіе, приблизительно два раза въ недѣлю, въ зависимости отъ поступленія грузовъ, предназначаемыхъ къ отправкѣ. Въ агентствѣ Кука одинъ служащій отвѣчалъ мнѣ, что никогда ни одинъ туристъ не выражалъ желанія ѣхать въ Пандерму. Я поручилъ одному кавасу нашего консульства узнать точно, въ какой ближайшій день пойдетъ пароходъ въ Пандерму. Но когда мы съ Иваномъ въ этотъ день отправились на рейдъ, то оказалось, что пароходъ ушелъ наканунѣ, раньше срока, такъ какъ изъ Пандермы дали знать по телеграфу, что пригнано много овецъ для нагрузки и отправки въ Константинополь. Спустя нѣсколько дней мы вторично разыскивали на рейдѣ пароходъ, который долженъ былъ идти въ Пандерму, и опять напрасно. Пароходъ не шелъ по случаю турецкаго праздника Курбанъ-байрама. Я уже сталъ терять надежду, что мнѣ удастся когда-нибудь осуществить задуманную поѣздку. Ивана я уже не могъ дольше задерживать, и онъ на буксирномъ пароходѣ въ тотъ же день ушелъ въ Пандерму. Наконецъ, 15-го іюня я въ третій разъ былъ на рейдѣ. Въ этотъ день уходили въ Пандерму одновременно два парохода -- греческій и турецкій. Оба стояли рядомъ и грузились. Турецкій пароходъ былъ немного чище греческаго, и я рѣшилъ отправиться на немъ. Я былъ единственнымъ класснымъ пассажиромъ. Палубныхъ было человѣкъ двадцать. Вмѣсто Ивана взялся меня провожать грекъ Николи, хозяинъ небольшой харчевни въ Галатѣ. Онъ былъ знакомъ съ Иваномъ. До отхода парохода оставался часъ времени. Я сидѣлъ на палубѣ и наблюдалъ за нагрузкой, которая производилась примитивнымъ способомъ, при помощи ручной лебедки. Шесть человѣкъ вертѣли воротъ лебедки. Работа шла очень медленно, но крика, шума, скрипа и стукотни было такъ много, что я съ нетерпѣніемъ ждалъ, когда весь этотъ гамъ кончится. Нагрузка подходила въ концу. На палубу пришелъ капитанъ, въ форменномъ пиджакѣ, въ фескѣ и пестрыхъ шерстяныхъ туфляхъ. Онъ далъ свистокъ, послѣ котораго еще разъ пять или шесть давались протяжные свистки черезъ каждыя три, четыре минуты. Сосѣдъ нашъ, греческій пароходъ, тоже свистѣлъ. Но вотъ, наконецъ, отданъ носовой перлинь, машина заработала, вода запѣнилась подъ лопастями колесъ, и невзрачный, маленькій пароходъ, подъ краснымъ, обтрепаннымъ и полинявшимъ флагомъ съ бѣлымъ полумѣсяцемъ, вышелъ въ море, ежеминутно свистя въ предупрежденіе многочисленныхъ, скользившихъ по рейду, лодокъ и каиковъ. На носу парохода стоялъ человѣкъ, энергично махавшій рукой, то вправо, то влѣво; казалось, онъ однимъ взмахомъ руки хотѣлъ очистить отъ встрѣчныхъ лодокъ ту линію, по которой долженъ былъ идти нашъ пароходъ. Въ одно время съ нами снялся и греческій пароходъ и пошелъ, какъ говорятъ моряки, въ кильватерѣ нашего. Мы оставили въ лѣвой сторонѣ Леандрову башню. Красивъ и живописенъ былъ въ этотъ часъ дня малоазіатскій берегъ съ раскинутыми среди зелени постройками, ярко освѣщенными заходящимъ солнцемъ. Западная сторона города Скутари съ безчисленными деревянными домами, спускавшимися по горѣ къ самому морю, съ бѣлыми минаретами мечетей, возвышавшимися въ разныхъ мѣстахъ, и съ рощей кипарисовъ на заднемъ фонѣ, представляла великолѣпную картину, благодаря, главнымъ образомъ, огненному отблеску солнечныхъ лучей въ оконныхъ стеклахъ скученныхъ построекъ. Дальше по линіи берега выдѣлялось громадное желтое зданіе казармъ Селюгіе, за нимъ военный госпиталь, впереди котораго на высокомъ берегу протянулась полоса зелени съ бѣлыми крестиками на зеленомъ фонѣ. Это -- англійское кладбище. Дальше мѣстечко Мода на мысу, съ роскошными дачами; съ террасъ этихъ дачъ открывается видъ на Мраморное море и Стамбулъ, такой видъ, подобнаго какому по красотѣ нѣтъ во всемъ мірѣ. За Мода городовъ Кадикей, древній Халкедонъ. Затѣмъ длинный мысъ, въ видѣ узкой полосы вдающійся въ море, съ бѣлымъ маякомъ на оконечности. Это Фенербахче. Еще дальше, вдоль того же берега, тянутся селенія и разбросанныя среди зелени виноградниковъ и садовъ веселенькія дачи. Все это ярко освѣщено солнцемъ, а на заднемъ фонѣ высятся горы, служащія хорошей защитой отъ сѣверныхъ вѣтровъ. Благодаря этимъ горнымъ возвышенностямъ, климатъ Принцевыхъ острововъ, лежащихъ впереди Измидскаго валива, значительно разнится отъ климата Константинополя, несмотря на то, что острова эти очень недалеко отъ Константинополя и съ высокихъ мѣстъ города хорошо видны невооруженнымъ глазомъ въ ясную погоду. Принцевы острова остались влѣво отъ насъ. Они возвышались надъ поверхностью моря какъ четыре корзинки съ зеленью, среди которой группы домовъ походили издали на разсыпанные разноцвѣтные камешки. Созерцаніе этихъ дивныхъ, созданныхъ природой игрушекъ, при лучахъ заходящаго солнца, вызывало чувство истиннаго восторга.
   Съ западной стороны море представляло совсѣмъ другую картину. Линія горизонта горѣла малиново-краснымъ огнемъ. Солнечное свѣтило, похожее на огненный шаръ, должно было черезъ нѣсколько минутъ скрыться за горизонтомъ. Солнечные лучи уже не освѣщали этого берега, отдѣльныхъ красокъ нельзя было отличить. Весь Стамбулъ слился въ одну общую дымчато-синюю массу, верхняя линія которой рѣзво обрисовывалась на огненномъ фонѣ вечерней зари. Оригинальнаго рисунка этой линіи съ широкими куполами мечетей и остроконечными высокими минаретами было бы достаточно для того, чтобы, разъ видѣвъ эту картину, запомнить ее на всю жизнь. Мнѣ припомнились слова Байрона: "Я изъѣздилъ изъ конца въ конецъ всю Европу, посѣтилъ живописнѣйшія страны Азіи и нигдѣ взоры мои не радовала ни одна такая картина, которую можно было бы сравнить съ Константинополемъ"... Обычный мой обѣденный часъ уже прошелъ и я сталъ ощущать голодъ. Но, увы, на пароходѣ не было буфета и я долженъ былъ удовольствоваться той холодной закуской, которую захватилъ съ собой по совѣту добрыхъ друзей. Кафеджи принесъ мнѣ чашечку турецкаго кофе. Послѣ обѣда я опятъ вышелъ на палубу. Неприхотливые палубные пассажиры закусывали овечьимъ сыромъ, копченой рыбой и маслинами. Эти три продукта, съ придачей большого количества пшеничнаго хлѣба, составляютъ самую употребительную пищу простонародья въ Турціи. Море было спокойно. Позади видны были огни слѣдовавшаго за нами греческаго парохода. Наступила ночь. Пассажиры улеглись спать тутъ же на палубѣ, я легъ въ каютъ-компаніи. Было еще совсѣмъ темно, когда меня разбудили громкіе человѣческіе голоса и стукотня. Пароходъ нашъ стоялъ у пристани. Заря не занималась и я рѣшилъ дожидаться разсвѣта. Капитанъ парохода, завернувшись въ пестрый халатъ, легъ спать. Мой спутникъ Николи не показывался. Утромъ, когда разсвѣло, я пошелъ его отъискивать, но каково же было мое удивленіе, когда Николи на пароходѣ не оказалось. Не у кого было даже спросить, куда исчезъ мой провожатый. Предполагая, что онъ пошелъ въ городъ и скоро вернется за мной, я сталъ дожидаться его, сидя на палубѣ и разсматривая въ бинокль берегъ. Небольшой городовъ Пандерма расположенъ на самомъ берегу залива. На первомъ планѣ видна довольно неуклюжая мечеть съ пятью куполами, похожими на пять опрокинутыхъ чугунныхъ котловъ. Сбоку небольшой бѣлый минаретъ. Деревянные жалкіе дома, частью покривившіеся, такъ скучены, что улицъ не видно. Зелени почти нѣтъ. Пандерма -- городъ, соотвѣтствующій нашему небольшому уѣздному городу. Населеніе его равняется 17.000 жителей; изъ нихъ около 7.000 мусульманъ. Изъ Пандермы вывозятъ хлопокъ, овесъ, ячмень, бобы, кукурузу, овечью шерсть, коконы шелковичнаго червя, соленую рыбу, мраморъ и камень борацитъ, изъ котораго добывается бура. Разработка залежей борацита находится въ рукахъ одной англійской компаніи. Въ Пандермѣ двѣ греческія школы, двѣ армянскія и одна турецкая. Эти свѣденія я почерпнулъ изъ альманаха Botin. Разсматривая городъ и окрестности въ бинокль, я замѣтилъ, что привлекаю къ себѣ вниманіе прохожихъ. На берегу, близь пароходной пристани, стояла уже кучка людей, пристально въ меня всматривавшихся, и уже на самой пристани три человѣка, бесѣдовавшіе между собой, часто смотрѣли одновременно въ мою сторону. Наконецъ, одинъ изъ нихъ, высокій и стройный мужчина, одѣтый въ короткую, накинутую на плечи, суконную шубу на овечьемъ мѣху, въ барашковой высокой шапкѣ, направился молодцоватой походкой въ пароходу, вошелъ на него по трапу, перекинутому съ пристани, и, вопросительно посмотрѣвъ на меня, спросилъ:
   -- Ты русскій будешь?
   Я радъ былъ услышать русскую рѣчь.
   -- Попъ Иванъ сказывалъ,-- продолжалъ онъ:-- что русскій докторъ пріѣдетъ. Ступай, говоритъ, встрѣнь его... Я ужъ тутъ съ часъ, какъ хожу.
   -- Со мной грекъ одинъ 'ѣхалъ, Николи,-- сказалъ я:-- онъ хотѣлъ меня проводить; но не знаю, куда дѣвался.
   -- Николи-то? а онъ, можетъ, къ вечеру лишь пріѣдетъ. Онъ съ парохода ночью сошелъ, въ деревнѣ тутъ одной, Перамо называется. Тамъ родня у него. Ты, небось, спалъ и не слыхалъ, какъ пароходъ тамъ останавливался. Онъ недолго тамъ стоитъ, кого высадитъ, кого посадитъ и дальше идетъ.
   Впослѣдствіи я узналъ отъ самого Николи, что все, что говорилъ мой новый знакомый, было совершенно вѣрно. Дѣйствительно, Николи сошелъ съ парохода въ селеніи Перамо, думая, что мнѣ онъ ужъ болѣе ненуженъ какъ проводникъ.
   -- Что жъ, поѣдемъ?-- спросилъ меня казакъ, котораго прислалъ отецъ Иванъ.
   -- Поѣдемъ. А въ чемъ ѣхать?
   -- Тамъ повозка дожидается.
   -- Тебя какъ зовутъ?
   -- Иванъ Михайловъ. Еще Кучерявый зовутъ. Такъ меня на селѣ прозвали, Кучерявый.-- Изъ-подъ шапки выбивались у Ивана густые, темные съ просѣдью, курчавые волосы. Мой новый провожатый взялъ мой дорожный сакъ и мы, сойдя съ парохода, вышли на берегъ. Здѣсь турецкій таможенный чиновникъ потребовалъ осмотрѣть мой ручной багажъ (въ Турціи существуютъ еще внутреннія таможни) и хотѣлъ задержать нѣсколько захваченныхъ мною на дорогу нумеровъ русскихъ газетъ, но, узнавъ, что я на слѣдующій же день уѣзжаю обратно, возвратилъ ихъ. Мы пошли съ Иваномъ вдоль узкой и плохо вымощенной улицы. Смуглые мальчуганы въ красныхъ фескахъ смотрѣли на меня съ любопытствомъ. Вѣроятно, въ Пандермѣ рѣдко можно видѣть европейскій костюмъ. Около небольшой пивной стояла высокая повозка, похожая на тѣ, крытыя парусиной повозки, въ которыхъ лѣтъ 15 назадъ перекочевывали съ мѣста на мѣсто цыгане по Россіи. Только у этой повозки кузовъ былъ плетеный; онъ прикрывалъ сѣдоковъ съ боковъ и сверху. Сидѣть же надо было поджавъ подъ себя ноги. Иванъ Михайловъ положилъ внизъ свою шубу, чтобы мягче было сидѣть. Когда все было готово, онъ пригласилъ меня войти въ пивную и выпить на дорожку. Хозяинъ пивной, грекъ, налилъ мнѣ стаканъ винограднаго вина. Иванъ со мной чокнулся я сказалъ: "Добрый путь!" Мы заняли въ повозкѣ свои мѣста. Иванъ сѣлъ противъ меня и рядомъ съ собой положилъ зараженное ружье. На облучокъ сѣлъ черкесъ-извозчикъ. Къ намъ еще подсѣлъ какой-то еврей въ фескѣ, мелкій торговецъ, отправлявшійся тоже на Майносъ. Около повозки собралось человѣкъ десять любопытныхъ. Изъ пивной вышелъ хозяинъ и, привѣтливо улыбаясь, пожелалъ намъ счастливаго пути.
   -- Можно ѣхать?-- спросилъ Иванъ.
   -- Можно.
   -- Гайдѣ!-- сказалъ онъ черкесу. Тотъ обернулся, какъ бы желая провѣрить, всѣ ли мы усѣлись, затѣмъ крикнулъ на лошадей и слегка стегнулъ ихъ длиннымъ кнутомъ. Съ шумомъ покатилась повозка, подскакивая по неровной мостовой. Турчанки, закрывая тщательно нижнюю часть лица, выглядывали на насъ изъ полуоткрытыхъ дверей своими большими черными глазами. При выѣздѣ изъ города мы остановились около пекарни, чтобы захватить съ собой хлѣба. Пекарня -- безъ стѣнъ и дверей -- представляла изъ себя лишь большую печь съ деревянной поднятой площадкой, на которой сидѣлъ, поджавъ ноги, полураздѣтый турокъ, весь въ сажѣ и мукѣ. Тутъ же лежали хлѣбы.
   Вокругъ Пандермы расположены виноградники и рощи тутовыхъ деревьевъ. Версты три мы ѣхали по мощеной дорогѣ, напоминающей наши шоссейныя, но потомъ свернули на проселочную, очень мало проѣзжую. По сторонамъ -- широкая степь съ выжженной солнцемъ травой. Теплый, почти горячій вѣтеръ свободно гулялъ по этой безжизненной, пустынной равнинѣ. На всемъ пути мы встрѣтили лишь одного коннаго всадника, въ живописномъ яркомъ костюмѣ, съ винтовкой за плечами, и одну турчанку, тоже верхомъ на ослѣ; сзади нея шелъ турокъ и погонялъ осла заостренной небольшой палкой.
   -- Здѣсь часто разбойники нападаютъ на проѣзжихъ?-- спросилъ я Ивана.
   -- На прошлой недѣлѣ приказчикъ одинъ здѣсь ѣхалъ, недѣльную выручку хозяину изъ Пандермы везъ, а хозяинъ, грекъ одинъ, здѣсь неподалеку въ чифликѣ {Чифликъ -- ферма, хуторъ.} живетъ, богатый купецъ, такъ этого приказчика убили. Денегъ много не нашли, а убить убили. Тутъ народъ нехорошій.
   Черезъ два часа ѣзда мы остановились у шалаша, сложеннаго изъ сухихъ вѣтокъ. Старикъ-турокъ въ бѣлой чалмѣ сидѣлъ у входа въ шалашъ и стругалъ ножомъ палку. Въ нѣсколькихъ шагахъ находился источникъ-фонтанъ: изъ отверстія въ стѣнкѣ, выложенной изъ мраморныхъ плитъ, струилась вода; на верхней плитѣ высѣчена турецкая надпись. Изъ небольшого бассейна, въ который падала вода, она проведена была дальше по канавкамъ я орошала крошечный участокъ земли, засѣянный просомъ, тыквами и помидорами. Этотъ участокъ принадлежалъ обитателю шалаша, молчаливому старцу, который поселился здѣсь не боясь, что его убьютъ или ограбятъ: вѣдь взять у него нечего, такъ какъ весь его заработокъ ограничивается нѣсколькими паричками (паричка -- монета въ 10 паръ) за турецкій кофе, имѣющійся во всякое время въ услугамъ прохожаго или проѣзжаго. Онъ и мнѣ принесъ чашечку горячаго и сладкаго кофе, какъ только я сѣлъ на траву вблизи фонтана, подъ тѣнью единственнаго дерева -- вяза. Черкесъ отпрягъ лошадей. На широкомъ ровномъ пространствѣ не было видно ни одного человѣческаго жилья, никакого другого деревца или кустика. Вѣтеръ колыхалъ листву одинокаго вяза и шуршалъ сухими листьями вѣтокъ, изъ которыхъ сложенъ былъ шалашъ; среди всеобщаго безмолвія слышалось лишь журчанье воды да фырканье лошадей, выбиравшихъ на выжженной почвѣ остававшуюся кое-гдѣ зеленую травку. По огороду, высоко поднимая красныя ноги, важно прогуливался аистъ. Вдали видна была желтая полоса воды, за которой синеватые холмы окаймляли горизонтъ. Эта желтая полоса и было озеро Майносъ. Туда лежалъ намъ путь. Простившись съ старикомъ, мы двинулись дальше. Дорога шла все время полемъ. Волнующаяся поверхность озера, съ гребешками бѣлой пѣны на мутно желтыхъ волнахъ, выступала все болѣе и болѣе отчетливо. Наконецъ можно было уже различить домики на берегу и одну изъ двухъ церквей съ куполомъ, блестѣвшимъ издали какъ сталь.
   -- Вонъ оно, наше село!-- сказалъ Иванъ. На нѣсколько верстъ тянутся отъ селенія поля, обработываемыя казаками. Я увидалъ неподалеку отъ дороги нѣсколькихъ мужчинъ, вязавшихъ сжатую пшеницу въ снопы и складывавшихъ снопы въ копны. Одѣты были эти мужчины такъ, какъ одѣваются и наши крестьяне -- въ длинныхъ холщевыхъ рубашкахъ съ широкой красной оторочкой и съ красными ластовицами. Штаны -- синія, дерюжныя. На головахъ соломенныя шляпы съ большими опущенными книзу полями. Всѣ эти мужчины смотрѣли на насъ, когда мы проѣзжали мимо, и кланялись. На селѣ всѣ уже знали о предстоявшемъ моемъ пріѣздѣ. На улицѣ кучками стояли взрослые парни и дѣти и съ любопытствомъ всматривались въ мое лицо. Дѣти были всѣ съ непокрытыми головами и съ свѣтлыми, почти бѣлыми волосами. Женщины сидѣли у крылецъ своихъ избъ и были заняты разной работой. Мелкій песокъ толстымъ слоемъ лежалъ на улицѣ и лошади съ трудомъ тащили повозку. Я хотѣлъ-было остановиться у отца Ивана, такъ какъ раньше говорилъ ему, что остановлюсь у него, но мой провожатый Иванъ Михайловъ такъ привѣтливо пригласилъ меня къ себѣ, что я рѣшилъ ѣхать къ послѣднему, чтобы его не обидѣть.
   -- У насъ неба чистая,-- сказалъ онъ. Повозка повернула въ небольшой проулокъ мимо едва замѣтной церкви-молельни, старой и полу развалившейся, и остановилась у небольшой избы, крытой черепицей, съ выбѣленными стѣнами. Всѣ домики въ селѣ производятъ пріятное впечатлѣніе своимъ опрятнымъ видомъ, какъ снаружи, такъ и внутри. Хотя многія семьи живутъ бѣдно, но въ общемъ можно скорѣе предположить при видѣ этихъ домиковъ, что майносцы нужды не терпятъ. Мы вошли черезъ калитку во дворъ, гладко залитый черной глиной. Часть двора находилась подъ навѣсомъ. Здѣсь были разложены цыновки, на которыхъ сидѣли женщины за рукодѣльной работой, а около женщинъ играли дѣти. Эта часть жилища соотвѣтствуетъ такъ называемый "лѣтней" избѣ нашего русскаго крестьянина. Въ зимней же избѣ у Ивана Михайлова было двѣ горницы: первая -- небольшая, четырехъ-угольная, съ дверью во дворъ, а вторая, сообщавшаяся съ первой, значительно больше, съ тремя окнами, русской печью и палатами. Внутреннія стѣны были обшиты тесомъ, также и потолокъ; вдоль стѣнъ укрѣплены были деревянныя скамьи, подъ которыми стояли рядами красивые глиняные кувшины. Кувшины эти выдѣлываются въ Дарданеллахъ и въ нѣкоторыхъ селахъ, расположенныхъ вдоль берега Дарданельскаго пролива. Я подумалъ сначала, что въ этихъ кувшинахъ что-нибудь сохраняется, но на мой вопросъ Иванъ отвѣчалъ:
   -- Нѣтъ, это такъ, для покраски поставили (т.-е. для украшенія).
   Въ верхней части той стѣны, которая была противъ двери, на длинной полкѣ разставлены были старинные образа, съ потемнѣвшими отъ времени ликами святыхъ; нѣкоторыя иконы -- въ серебряныхъ ризахъ. Здѣсь же висѣли чотки, крестики и маленькіе образки на разноцвѣтныхъ ленточкахъ. Свободныя пространства на стѣнѣ между образами были завѣшаны кусками бумажныхъ тканей, красными, родовыми, пестрыми, тоже "для покраски". Посреди горницы стоялъ обѣденный столъ. Полъ залитъ, какъ и дворъ, черной глиной. Осмотрѣвъ внутренность избы, я сѣлъ у входа на скамью. Небольшой дворикъ содержится чисто. Насколько яблонь посажено кругомъ, здѣсь же кое-какіе овощи и даже цвѣты. Отъ сосѣдняго двора все это отгорожено плетнемъ. У большинства майносцевъ усадьбы очень похожи одна на другую. У каждаго хозяина въ избѣ нѣсколько старинныхъ иконъ, дарданельскіе кувшины и куски краснаго ситца по стѣнамъ. Немного погодя мы пошли съ Иваномъ Михайловымъ къ отцу Ивану. Солнце уже грѣло сильно. На улицѣ было много мужчинъ, женщинъ и дѣтей. Всѣ при встрѣчѣ со мной привѣтливо кланялись и съ любопытствомъ прислушивались къ русской рѣчи. Многимъ, быть можетъ, во всю жизнь не приходилось слышать слова "здравствуй" отъ чужого человѣка. Многіе навѣрно въ первый разъ видѣли русскаго въ европейскомъ платьѣ, "русскаго господина". Нѣсколько дѣтишекъ бѣжало за мной слѣдомъ. Одна женщина подошла ко мнѣ близко-близко, какъ бы желая прислушаться къ моему разговору, и потомъ радостнымъ голосомъ произнесла: "ишь, славно какъ гуторить, по нашему". Мы вошли во дворъ домика отца Ивана. На встрѣчу намъ попался кудрявый мальчикъ-блондинъ, лѣтъ шести.-- "Дѣдъ дома?" -- спросилъ Иванъ.-- "Спитъ онъ,-- пьяный",-- отвѣчалъ наивно мальчикъ. Но оказалось, что внукъ отца Ивана на этотъ разъ ошибся. Попъ дѣйствительно спалъ, но пьянъ не былъ. Его разбудили. Мы вошли въ избу, поздоровались и сѣли на разостланныя овечьи шкуры на полъ. Начался разговоръ, сначала вялый, потомъ все болѣе и болѣе оживленный. Въ горницу черезъ открытую дверь стали входить парни, возвращавшіеся къ обѣду съ поля и уже знавшіе о моемъ пріѣздѣ. Каждый, снявъ въ дверяхъ шляпу, кланялся въ ноги отцу Ивану и потомъ дѣлалъ обыкновенный поклонъ мнѣ. По приглашенію отца Ивана всѣ усаживались тутъ же, и тѣ, кто былъ постарше и посмѣлѣе, принималъ участіе въ разговорѣ. Весь разговоръ заключался, конечно, въ моихъ разспросахъ о ихъ житьѣ-бытьѣ а въ ихъ разсказахъ. Разспросы я старался дѣлать, не придерживаясь какой-либо системы, какъ бы невзначай, чтобы вызвать со стороны моихъ собесѣдниковъ большую откровенность. Разсказы майносцевъ и самого отца Ивана сводились главнымъ образомъ на жалобы, что трудно жить, что налоги и подати велики, что ихъ съ каждымъ почти годомъ увеличиваютъ, что земли мало, да и ту понемногу отнимаютъ мухаджиры, т.-е. переселенцы-мусульмане, которыхъ правительство разселяетъ на свободныхъ земляхъ по сосѣдству съ майносцами. Эти мухаджиры наносятъ большія обиды некрасовцамъ, силой завладѣвая по клочкамъ ихъ землей и силой же пользуясь, чтобы ловить рыбу въ озерѣ, вопреки тому, что право рыбной ловли въ Майносѣ принадлежитъ только некрасовцамъ, откупившимъ это озеро у турецкаго правительства. Тщетно ищутъ майносцы защиты у турецкихъ чиновниковъ отъ незаконныхъ дѣйствій мухаджировъ. Я узналъ, что казаки-некрасовцы платятъ военный налогъ, освобождающій ихъ отъ воинской повинности, обязаны отдавать десятину съ зернового, хлѣба и, наконецъ, уплачивать по 20 левовъ (т.-е. піастровъ) со ста съ выручки при продажѣ рыбы. Эти двадцать піастровъ идутъ въ пользу Dette publique ottomane, учрежденія, расплачивающагося съ долгами Турціи и управляемаго представителями тѣхъ государствъ, которыя состоятъ кредиторами Оттоманской Имперіи. Когда насталъ обѣденный часъ, я простился съ о. Иваномъ, обѣщая зайти къ нему послѣ обѣда "чайку попитъ". Я вернулся въ избу Ивана Михайлова. Его хозяйка постлала мнѣ чистую скатерть на столъ, подала большую глиняную чашку съ картофельнымъ супомъ изъ курицы, кусокъ ситнаго хлѣба, соль и деревянную ложку. Иванъ постоялъ немного, желая, вѣроятно, посмотрѣть, стану ли я ѣсть ихъ неприхотливое кушанье, но, увидавъ, что я принялся за обѣдъ съ большимъ аппетитомъ, ушелъ. Послѣ обѣда я опять сѣлъ на скамейку у входа. Молодой парень въ бѣлой рубахѣ подошелъ ко мнѣ, поздоровался и, скрестивъ руки на груди, видимо ждалъ, что я начну съ нимъ разговоръ.
   -- Что скажешь? спросилъ я.
   -- Да я такъ, ничего.
   Затѣмъ онъ все-таки сѣлъ неподалеку отъ меня, около стѣны, на землю, и разговоръ у насъ завязался. Я узналъ отъ своего собесѣдника, что во всей мѣстности, окружающей деревню Казак-кёй, нѣтъ врача и больные лишены врачебной помощи.
   -- Есть тутъ одинъ грекъ, да онъ не настоящій докторъ и далече живетъ. Раза два пріѣзжалъ къ намъ. Зовутъ-то его, когда ужъ человѣкъ Богу душу отдалъ. Онъ, стало быть, распознаетъ, умеръ человѣкъ или не умеръ.
   -- А на деревнѣ никто не лечить?-- спросилъ я.
   -- Сейчасъ нѣтъ, а допрежъ старуха одна была, хорошо лечила. У одного казака палецъ на ногѣ разболѣлся, а въ ту самую пору докторъ, грекъ, что я сказывалъ-то, на селѣ былъ. Говоритъ: тебѣ надо палецъ отрѣзать, а онъ не захотѣлъ, пошелъ къ старухѣ; старуха приказала ему толченымъ углемъ палецъ присыпать. Дня черезъ три кончикъ отвалился, такъ -- маленькій, а палецъ зажилъ.
   Передъ вечеромъ я пошелъ осмотрѣть единовѣрческую церковь-молельню. Церковь -- старая, съ деревянной низенькой колокольней, на которой нѣтъ ни одного колокола. Единственный колоколъ, присланный для церкви однимъ московскимъ купцомъ-старообрядцемъ, лежитъ у дверей церкви на землѣ, надтреснутый и много лѣтъ уже остающійся безъ употребленія. Внутри церкви много старинныхъ потемнѣвшихъ иконъ; иконостасъ деревянный, темный. Украшеній почти нѣтъ никакихъ; отъ всего вѣетъ бѣдностью. Притворъ церкви служить для тѣхъ женщинъ, которыя находятся въ періодѣ менструаціи или еще не приняли молитвы послѣ рожденія ребенка. Тѣмъ и другимъ доступъ въ самую церковь воспрещенъ. Изъ единовѣрческой церкви я прошелъ въ церковь старообрядцевъ австрійскаго толка. Она немного поновѣе и напоминаетъ болѣе наши сельскія церкви, но обстановка такая же бѣдная, какъ и въ единовѣрческой. Рядомъ съ церковью, въ оградѣ -- могила священника, умершаго за годъ до моего посѣщенія Майноса. Майносцы австрійскаго толка остаются безъ попа. Богослуженіе совершаетъ дьячокъ, пьяненькій мужичишка, который мнѣ очень жаловался на трудное дѣло, доставшееся ему послѣ покойнаго отца Алексѣя. Посѣтивъ церкви, я вошелъ въ тѣ избы, гдѣ находились больные. Всѣхъ больныхъ я нашелъ въ самой неблагопріятной для нихъ обстановкѣ; летать ихъ такими "средствіями", отъ которыхъ скорѣе можетъ бытъ вредъ, чѣмъ польза. Одного несчастнаго больного я засталъ почти умирающимъ отъ долгаго голоданія. Его жена и дѣти сами питались впроголодь, а больной ѣлъ лишь тогда, когда кто-нибудь изъ сосѣдей, сжалившись надъ нимъ, приносилъ ему кусокъ хлѣба. Случалось, какъ мнѣ говорили, что по два дня кряду больному нечего было ѣсть. Отъ больныхъ я пошелъ опять къ отцу Ивану. У него сидѣлъ одинъ старикъ, который, когда я пришелъ, сталъ мнѣ жаловаться на попа, говоря, что попъ Иванъ отказался вѣнчать его внучку. Отецъ Иванъ спокойно оправдывался тѣмъ, что внучка хотѣла идти замужъ за близкаго родственника и что онъ по закону не имѣлъ права вѣнчать.-- "Вы всѣ здѣсь между собою перероднились",-- прибавилъ онъ, обращаясь къ старику.
   Переночевавъ у Ивана Михайлова, я на слѣдующее утро выѣхалъ обратно въ Пандерму. Иванъ поѣхалъ опять со мной. Майносцы собрались группой около избы Ивана и провожай меня пожеланіями добраго пути.
   -- Спасибо тебѣ, что больныхъ-то поглядѣлъ,-- услышалъ я чей-то голосъ.
   -- Понравилось тебѣ наше село?-- спросилъ меня одинъ рослый мужчина, коротко остриженный, съ большой бородой, стоявшій около повозки.
   -- Мы тебѣ рады были,-- громко проговорила женщина, окруженная кучей ребятишекъ. Повозка тронулась.
   -- Въ добрый часъ, прощай, путь добрый!-- раздались голоса.
   Одна женщина, лечившаяся въ константинопольской русской больницѣ, упросила меня взяіъ съ собой и отвезти сестрамъ милосердія, которыя за ней ходили во время ея болѣзни, небольшое растеніе -- "василёкъ", какъ она его называла. "Василёкъ" этотъ не былъ похожъ на нашъ полевой василекъ и посаженъ былъ, вмѣсто горшка, въ выдолбленную и наполненную землей тыкву.
   По дорогѣ въ Пандерму Иванъ Михайловъ продолжалъ мнѣ разсказывать о бытѣ майносскихъ казаковъ-старообрядцевъ, о ихъ отношеніяхъ въ турецкому правительству и отношеніяхъ между собой. Между прочимъ, онъ сообщилъ мнѣ, что о времена ихъ переселенія въ Турцію они ничего не знаютъ, но что дѣды ихъ разсказывали про казака Игната Некрасова, который поднялъ 4.000 казаковъ и ушелъ съ ними "изъ Рассеи".
   -- Они на рѣкѣ одной жили,-- прибавилъ Иванъ:-- да какъ ту рѣку называли -- не припомню. Часть казаковъ, по словамъ Ивана, ушла дальше, въ глубь страны, въ Коніи.
   ~~ Что съ ними сталось, Богъ вѣсть. Одинъ человѣкъ пріѣзжалъ ихъ искать, годовъ десять назадъ, да такъ и не нашелъ. Много ихъ вымерло.
   -- Васъ здѣсь сколько теперь на селѣ?-- спросилъ я.
   -- Полтораста душъ насъ осталось, казаковъ то-есть, что на лошадь могутъ сѣсть, а допрежъ куда больше было. Тоже повымерли.
   Въ Пандермѣ я зашелъ опять въ ту же харчевню закусить до отхода парохода. Круглолицый грекъ встрѣтилъ меня какъ стараго знакомаго. Сюда же пришли нѣсколько русскихъ изъ другой деревни, находящейся на берегу озера Майноса, Гамидіе. Такіе же добродушные и привѣтливые, какъ и жители Казак-кёя, они меня тотчасъ узнали и наперерывъ стали высказывать сожалѣнія, что я ихъ не посѣтилъ. Мнѣ показалось даже, что они этимъ были немного обижены. Я имъ объяснилъ, что для поѣздки въ Гамидіе потребовался бы еще цѣлый день, а что свободнаго времени у меня нѣтъ и я долженъ спѣшить возвращеніемъ въ Константинополь. Нѣсколько мужчинъ подсѣли ко мнѣ и пожелали выпить со мной, на что я охотно согласился. Наиболѣе говорливый изъ нихъ, чокаясь со мной стаканомъ, сказалъ: "Будь здоровъ. И тебѣ, и царю вашему и нашему дай Богъ здоровья". Всѣ майносцы называютъ въ разговорѣ турецкаго султана царемъ и относятся къ нему съ большимъ почтеніемъ. Нѣсколько лицъ изъ мѣстныхъ жителей, находившіяся въ харчевнѣ, смотрѣли на нашу группу съ любопытствомъ. Ни Ивана Михайлова, ни кого-либо изъ Казак-кёя въ это время въ харчевнѣ не было. Я догадался, что Иванъ вышелъ нарочно, такъ какъ между казаками-старообрядцами, принявшими единовѣріе и живущими въ Казак-кёѣ, и тѣми новыми русскими переселенцами, которые основали селеніе Гамидіе и которые всѣ пришли сюда сравнительно недавно, изъ Добруджи, съ устьевъ Дуная, отношенія существуютъ не вполнѣ дружелюбныя.
   -- Мы ихъ кубанцами зовемъ, а они насъ дунаками,-- сказалъ сидѣвшій со мной рядомъ русскій изъ Гамидіе.
   -- Вамъ нужно въ мирѣ между собой вить,-- сказалъ я:-- и они русскіе, и вы русскіе.
   -- Это точно,-- отвѣтилъ мнѣ мой собесѣдникъ, (звали его Тимоѳеемъ):-- да мы и не ссоримся, а дружить не дружимъ, потому они сами отъ насъ отошли.-- Изъ дальнѣйшаго разговора съ Тимоѳеемъ, разговора, въ которомъ принимали также живое участіе двое другихъ майносцевъ изъ Гамидіе, я могъ себѣ уяснить, что причина не вполнѣ дружелюбныхъ отношеній между "кубанцами" и "дунаками" заключается именно въ томъ, что первые присоединились частью къ единовѣрію, тогда какъ переселенцы съ Дуная всѣ принадлежатъ къ старообрядцамъ-безпоповцамъ. Эти послѣдніе стали переселяться изъ Добруджи на Майнось послѣ того, какъ Добруджа по берлинскому трактату отошла къ Румыніи и свободные дунайскіе рыбаки, не ощущавшіе никакого бремени, пока были подданными турецкаго султана, начали испытывать тяжесть румынскаго подданства. Особенно стѣснительной для нихъ оказалась обязательная воинская повинность. Богослуженіе у живущихъ въ Гамидіе безпоповцевъ совершаетъ дьякъ-начетчикъ, при чемъ тѣ молитвы, которыя должны читаться священникомъ, совсѣмъ не читаются.
   Разсказывая мнѣ про богослуженіе, мой собесѣдникъ прибавилъ: "Все то же, что и у васъ".
   -- А вашихъ дѣвушекъ вы отдаете замужъ за тѣхъ казаковъ, кубанцевъ?-- спросилъ я.
   -- Нѣтъ, отъ нихъ беремъ, а имъ не отдаемъ.-- Пора было идти на пароходъ. Я простился съ своими русскими собесѣдниками и, провожаемый Иваномъ Михайловымъ и еще однимъ русскимъ изъ Казак-кёя, которые несли за мной вещи мои и василекъ въ тыквѣ, пошелъ по направленію къ пристани. Пароходъ давалъ уже свистки. Цѣлая толпа народа расположилась на палубѣ. Мнѣ отвели мѣсто въ каютѣ контролера пароходной компаніи. Иванъ Михайловъ сердечно со мной простился и пожелалъ мнѣ счастливаго пути. Около шести часовъ вечера пароходъ снялся и, сдѣлавъ поворотъ, далъ полный ходъ. Все мельче и мельче казались деревянныя постройки Пандермы; одинъ лишь бѣлый минаретъ мечети продолжалъ выдѣляться изъ небольшой кучки темносѣрыхъ строеній. Слѣва въ сумракѣ выступали горы Кизикскаго полуострова. Скоро настала ночь. На слѣдующій день рано утромъ пароходъ нашъ входилъ на константинопольскій рейдъ. Солнце только-что взошло и картина, какую представляли взорамъ Стамбулъ, Золотой Рогъ и европейская часть Константинополя, была уже иная, пожалуй, еще болѣе красивая въ сравненіи съ той, какую я наблюдалъ при отъѣздѣ вечеромъ. Изъ-за возвышеннаго азіатскаго берега поднялось яркое свѣтало и лучи его заиграли въ водной поверхности Босфора и въ окнахъ зданій, расположенныхъ вдоль берега съ противоположной стороны и выше, на горѣ, въ такъ называемой Перѣ. Стамбульскій мысъ, съ его кипарисами, платанами и бѣлыми постройками стараго Сераля, окаймленными зеленью, галатскій мостъ съ двигавшейся по немъ пестрой толпой и весь рейдъ съ многочисленными пароходами, парусными судами, надъ которыми высился цѣлый лѣсъ мачтъ, и изящными желтыми каиками, быстро скользившими по водѣ, все было какъ бы затянуто прозрачной розовой кисеей: этотъ утренній туманъ, получающій блѣдно-розовую окраску отъ лучей восходящаго солнца, служитъ обычнымъ одѣяніемъ, въ которомъ Стамбулъ въ ранніе часы дня кажется еще живописнѣе и напоминаетъ великолѣпную театральную декорацію.
   По возвращеніи въ Константинополь, я, съ разрѣшенія бывшаго настоятеля посольской церкви, архимандрита о. Арсенія, пересмотрѣлъ тѣ книги въ церковной библіотекѣ, въ которыхъ, по моимъ предположеніямъ, могло найтись что-нибудь относящееся къ исторіи каюковъ-некрасовцевъ. Нѣкоторыя свѣденія о нихъ я нашелъ въ "Историческихъ очеркахъ поповщины", составленныхъ П. Мельниковымъ и въ книгѣ Щапова: "Русскій расколъ старообрядства", а позднѣе, во время поѣздки моей тѣмъ же лѣтомъ на Аѳонъ, мнѣ попалась въ библіотекѣ аѳонскаго Пантелеймонова монастыря брошюра инока Михаила: "Согласіе на присоединеніе въ единовѣрію переселенцевъ изъ Россіи, старообрядцевъ-некрасовцевъ, проживающихъ въ Азіатской Турціи на Майносѣ" (статья эта была напечатана въ "Душеполезномъ Чтенія", ноябрь 1878). Считаю здѣсь нелишнимъ передать нѣкоторыя подробности, относящіяся въ исторіи некрасовцевъ и сообщаемыя названными мною авторами. "Въ царствованіе Петра I,-- говоритъ П. Мельниковъ въ своихъ "Очеркахъ поповщины,-- произошелъ на Дону извѣстный бунтъ Кондратія Булавина (1708 г.). Когда это возмущеніе, принявшее-было громадные размѣры, было подавлено воеводой кн. Долгоруковымъ, одинъ изъ главныхъ предводителей возстанія, атаманъ Игнатъ Некрасовъ, съ 2.000 казаковъ убѣжалъ на р. Кубань, подвластную тогда крымскому хану подъ верховнымъ владычествомъ султана турецкаго. Всѣ бѣглецы были старообрядцы по поповщинѣ". Казаки,-- читаемъ мы дальше,-- бѣжали съ женами и дѣтьми. Пришедши на Кубань, они въ такъ называемыхъ Гребеняхъ завели много станицъ и заселили край, поступивъ въ подданство султана. Къ нимъ, на "вольныя земли", стали во множествѣ приходить казаки-старообрядцы съ Дона, Волги и Яика. Щаповъ, въ своей книгѣ: "Русскій расколъ старообрядства", называетъ и товарищей Некрасова, съ которыми послѣдній ушелъ на Кубань. То были Гаврила Чернецъ, Иванъ Драный, Кузьма и Савелій Вороновы. Переселеніе на Кубань было такъ значительно, что обратило на себя вниманіе русскаго правительства, тѣмъ болѣе, что кубанскіе казаки, съ вѣдома крымскаго хана и съ помощью кубанскихъ татаръ, дѣлали частыя вторженія въ предѣлы Россіи. Объ этомъ Петръ I писалъ въ іюлѣ 1710 года султану Ахмету III, но напрасно. Во время войны Петра съ Турціей кубанцы, утѣсняемые русскими войсками, во множествѣ переселились вмѣстѣ съ Некрасовымъ въ Турцію. Построивъ каики, они переплыли Черное море и явились въ Константинополѣ, прося у султана земель для поселенія и предлагая службу противъ враговъ его. Просили они поселиться поближе къ русскимъ казакамъ и Запорожью. Имъ отведены были мѣста въ Добруджѣ и Бессарабіи по устьямъ Дуная и при озерѣ Разельмъ. Въ Добруджѣ они заселили три большія слободы: Сарыкёй, Славу и Журилово. Названіе Сарыкёй было скоро передѣлано казаками на русскій ладъ въ Серяково. Другая, меньшая часть вышедшихъ въ Турцію съ Некрасовымъ казаковъ была поселена между Мраморнымъ моремъ и Архипелагомъ, неподалеку отъ устья рѣки Марици, впадающей въ Эносскій заливъ. Третья, также небольшая часть кубанскихъ казаковъ поселена была въ Малой Азіи въ трехъ селеніяхъ. Одно изъ нихъ находится неподалеку отъ Мраморнаго моря и называется Бинъ-эвле (въ переводѣ -- состоящее изъ "тысячи домовъ"). Это и есть теперешнее Каюк-кёй. Очевидно, названіе Бинъ-эвле не удержалось и замѣнилось названіемъ "Каюк-кёй", т.-е. казацкое село или "Каюкляръ", т.-е. просто казаки. Другое селеніе находится близь устья рѣки Кизилъ-Ирмана на южномъ берегу Чернаго моря, между Самсуномъ и Синопомъ, и третье на черноморскомъ лиманѣ Дерконъ, недалеко отъ входа въ Босфоръ. Сюда по зимамъ пріѣзжаютъ некрасовцы изъ Казак-кёя для рыбной ловли. "Кубанцы въ Турціи,-- говоритъ Мельниковъ,-- извѣстны подъ именемъ Игнатъ-казаковъ (по имени предводителя ихъ Игната Некрасова), по-русски же больше называются некрасовцами". Мнѣ же лично пришлось слышать отъ турокъ названіе "гинатъ-казакъ", очевидно, получившееся изъ "игнатъ-казакъ". Такое измѣненіе произошло подъ вліяніемъ времени, съ теченіемъ котораго стали забываться разсказы объ атаманѣ Игнатѣ Некрасовѣ и у турокъ непонятное имъ слово "Игнатъ" само собой измѣнилось въ "гинатъ", что означаетъ: "упрямый". Мельниковъ справедливо отзывается о некрасовцахъ, какъ о народѣ, сохранившемъ всецѣло русскую народность во всѣхъ условіяхъ своего домашняго и общественнаго быта. Только слово "народъ" звучитъ теперь какъ-то странно по отношенію къ этой небольшой кучкѣ русскихъ переселенцевъ. Присоединеніе большинства некрасовцевъ въ единовѣрію произошло въ концѣ семидесятыхъ годовъ. Этому присоединенію содѣйствовали главнымъ образомъ монахи аѳонскаго Пантелеймонова монастыря. Майносцы пріѣзжали отъ времени до времени на Аѳонъ ловить рыбу и посѣщали при этомъ русскіе монастыри и скиты. Первоначальной цѣлью этихъ посѣщеній было желаніе сманить къ себѣ какого-нибудь попа. Ихъ послѣдній попъ, по имени Агаѳодоръ, наживъ денегъ, "утекъ неизвѣстно куда". Но попа на Аѳонѣ майносцамъ найти не удавалось, а принимать австрійскихъ поповъ большинство некрасовцевъ не соглашалось, признавая ихъ за еретиковъ, потому что они получили священство отъ "запрещеннаго митрополита Амвросія". Вмѣстѣ съ тѣмъ старцы Пантелеймонова монастыря, о. Макарій, о. Іеронимъ и другіе, убѣждали майносскихъ старообрядцевъ присоединиться къ единовѣрію. Подъ давленіемъ монаховъ майносцы мало-по-малу склонились къ этому рѣшенію и съ благословенія вселенскаго патріарха выбрали изъ своей среды нѣкоего Ивана Вощихина, бывшаго у нихъ начетчикомъ, и послали его въ Петербургъ. Въ Петербургѣ этотъ Иванъ Вощихинъ былъ рукоположенъ во священники митрополитомъ Исидоромъ. По возвращеніи о. Ивана на Майносъ, вскорѣ была освящена пріѣзжавшимъ туда нарочно настоятелемъ посольской церкви въ Константинополѣ, архимандритомъ о. Смарагдомъ, небольшая единовѣрческая церковь. Изъ московской единовѣрческой типографіи были присланы старообрядческія книги, по которымъ отецъ Иванъ совершаетъ богослуженіе и въ настоящее время.
   Когда присоединеніе майносскихъ старообрядцевъ къ единовѣрію состоялось, проживающіе въ Россіи единовѣрцы обратились въ вселенскому патріарху Іоакиму III съ признательнымъ привѣтствіемъ, въ которомъ говорилось: "Виною нашему благодаренію и самому посланію послужила радостная вѣсть, что ваше всесвятѣйшество разрѣшили и благословили невозбранно содержать чтимые и хранимые нами обряды братіямъ нашимъ, русскимъ обитателямъ Майноса, предки коихъ ради свободы сихъ обрядовъ, связанной соборнымъ постановленіемъ 1667 г., оставили нѣкогда свою родину"... "Дабы ни въ маломъ чемъ,-- говорилось дальше,-- не коснуться чувства ревнителей древнерусскаго обряда, современному православному Востоку неизвѣстнаго, ваше всесвятѣйшество благоволили дать свое братолюбивое и закономъ церковнымъ требуемое согласіе, чтобы пришедшимъ въ общеніе церкви майносцамъ священный причтъ былъ поставленъ рукою русскаго іерарха. Этотъ частный случай, знаменательный самъ по себѣ, имѣетъ и общее весьма важное значеніе. Онъ громко возвѣщаетъ, что просвѣтившій насъ Востокъ совершенно чуждъ того несправедливаго предубѣжденія и той обрядовой исключительности, которыя два вѣка тому назадъ привели русскую церковь къ пагубному раздѣленію, и что въ тотъ недалекій, по упованію нашему, день, когда Богомъ просвѣщенные пастыри русской церкви обратятся для окончательнаго рѣшенія наложенныхъ на свободу нашего обряда узъ къ содѣйствію восточныхъ церквей, они не откажутъ имъ въ своей духовной помощи и тѣлъ послужатъ миру и соединенію нынѣ разлученныхъ чадъ единой матери -- земли русской".
   Этими строками признательнаго привѣтствія русскихъ единовѣрцевъ я и закончу свой разсказъ о поѣздкѣ къ майносскимъ старообрядцамъ.

В. Щепотьевъ.

"Вѣстникъ Европы", No 8, 1895

  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru