Шеллер-Михайлов Александр Константинович
Наши ближние

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    I. Парадоксы доктора Клименко
    II. Как люди делаются отцами
    III. Кукушка старого времени
    IV. Конторщик
    V. Не сошлись во взглядах и разъехались
    VI. "Молодой, полный сил юноша..."
    VII. Отец - добрый малый
    VIII. "Кукушка новой формации"
    IX. "Отец по непредвиденным обстоятельствам"
    X. Из записной книжки доктора Клименко
    XI. Любовный роман доктора Мазина

  

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
А. К. ШЕЛЛЕРА-МИХАЙЛОВА.

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ
подъ редакціею и съ критико-біографическимъ очеркомъ А. М. Скабичевскаго и съ приложеніемъ портрета Шеллера.

ТОМЪ ПЯТЫЙ.

Приложеніе къ журналу "Нива" на 1904 г.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе А. Ф. МАРКСА.
1904.

НАШИ БЛИЖНІЕ.
РАЗСКАЗЫ.

  

Оглавленіе

   I. Парадоксы доктора Клименко
   II. Какъ люди дѣлаются отцами
   III. Кукушка стараго времени
   IV. Конторщикъ
   V. Не сошлись во взглядахъ и разъѣхались
   VI. "Молодой, полный силъ юноша"
   VII. Отецъ -- добрый малый
   VIII. "Кукушка новой формаціи"
   IX. "Отецъ по непредвидѣннымъ обстоятельствамъ"
   X. Изъ записной книжки доктора Клименко
   XI. Любовный романъ доктора Мазина
  

I.
Парадоксы доктора Клименко.

   Интересный процессъ привлекъ въ залу петербургскаго окружного суда массу народа. Дѣло шло о поддѣлкѣ подписи на векселяхъ. Подсудимый былъ молодой человѣкъ порядочной фамиліи, чуть не мальчикъ по годамъ, совершенно мальчикъ по виду. Нѣжное, розовенькое, какъ у дѣвочки, личико съ едва пробивающимся свѣтлымъ пушкомъ надъ верхней губой; голубые влажные глаза, застѣнчиво глядѣвшіе изъ-подъ длинныхъ и густыхъ темныхъ рѣсницъ; красиво очерченныя розовыя и пухленькія губы и тонкія, нѣсколько страстныя ноздри правильнаго носика; выхоленныя бѣлыя руки, напоминавшія руки молодой женщины-аристократки; неокрѣпнувшій, не то дѣтскій, не то юношескій, крайне симпатичный голосъ,-- все это говорило, что подсудимый былъ скорѣе счастливчикомъ, баловнемъ жизни, любимцемъ семьи, чѣмъ несчастною жертвою судьбы.
   Какъ онъ попалъ на скамью подсудимыхъ?
   Это была простая, обыкновенная исторія.
   Въ театрѣ Берга былъ бенефисъ одной изъ публичныхъ женщинъ, распѣвающихъ на подмосткахъ кафе-шантановъ скабрезныя пѣсенки съ приправою еще болѣе скабрезныхъ тѣлодвиженій. Ему хотѣлось присутствовать на бенефисѣ, попировать на бенефисномъ ужинѣ и поднести этой публичной женщинѣ нѣсколько букетовъ съ надеждою, что она, наконецъ, обратитъ вниманіе и на него и подаритъ мимоходомъ и его своею продажною любовью. У него не было въ эти дни денегъ, такъ какъ на него уже въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ будировала его семья за невыдержанный имъ по веснѣ экзаменъ. Чтобы исполнить свою прихоть, свой капризъ, онъ поддѣлалъ на векселѣ подпись своего дяди-сенатора и добился желаемаго: онъ былъ на бенефисѣ, онъ поднесъ букеты бенефиціанткѣ, онъ присутствовалъ у нея на ужинѣ и даже удостоился послѣ ужина чести поцѣловать руку этой публичной женщины, когда она прощалась съ гостями, чтобъ докончить ночь съ однимъ изъ сотенъ своихъ любовниковъ. За эти блага онъ отдался въ руки ростовщиковъ, запуталъ себя въ ихъ сѣти, мучился нравственно цѣлый годъ, запятналъ свою фамилію, испортилъ свою будущность, долженъ былъ, быть-можетъ, отправиться въ мѣста "не столь отдаленныя" Сибири и -- что было хуже всего для него, баловня, гордеца, красавчика,-- переживалъ теперь безконечно долгіе часы унизительнаго публичнаго процесса. Онъ могъ избѣжать всего, признавшись своимъ роднымъ въ своемъ проступкѣ, но у него не хватало на это смѣлости, и до послѣдней минуты онъ все думалъ, что "авось дѣло уладится какъ-нибудь само собою". Какъ оно могло уладиться само собой? Онъ не спрашивалъ себя объ этомъ; онъ даже не задумывался объ этомъ. Когда ему начинало дѣлаться очень страшно за свое будущее, когда тревожныя мысли лишали его сна, онъ клалъ себѣ на голову пуховую подушку, зажмуривалъ глаза и старался заснуть "насильно". Когда ему пришлось говорить на судѣ, у него слышались въ дрожащемъ голосѣ слезы; когда онъ съ дѣтской откровенностью признавался въ своихъ продѣлкахъ, онъ всхлипывалъ и обливался слезами. Онъ не умѣлъ отказать себѣ ни въ одной прихоти и не умѣлъ мужественно перенести заслуженнаго наказанія. Онъ былъ жалокъ, мелокъ, пошлъ. Изъ такихъ людей выходятъ созданія, торгующія собой ради мелочныхъ удобствъ жизни; изъ такихъ людей никогда не выходятъ герои; такихъ людей совѣстно даже карать, какъ совѣстно наказывать трусливаго щенка, начинающаго визжать, прежде чѣмъ его коснется поднятая на него рука.
   Впрочемъ, какая-то нарумяненная старушка, вся въ блондахъ и перьяхъ, разглядывая его сквозь золотой лорнетъ, со вздохомъ замѣтила:
   -- Pauvre enfant! il est adorable.
   Если бы дѣло шло только объ уплатѣ по его векселямъ,-- она, вѣроятно, заплатила бы сотни, тысячи, десятки тысячъ за этого "ребенка".
   Ему нужно бы было знать это раньше.
   -- Нечего сказать, хороши наши "дѣти"!-- съ негодованіемъ проговорилъ кто-то за мною, когда юноша окончательно разрыдался,-- скверно разрыдался, точно онъ хотѣлъ упасть къ ногамъ судей и обнять ихъ колѣни, проползти за ними по полу, покрыть поцѣлуями ихъ руки, полы ихъ форменной одежды.
   -- Да, да, хороши, что тутъ и толковать,-- замѣтилъ другой голосъ съ горькою ироніей.-- А вы скажите-ка мнѣ лучше вотъ что: каковы должны быть отцы и матери, у которыхъ могли выйти подобныя дѣти?
   Я оглянулся: за мною сидѣлъ господинъ лѣтъ пятидесяти, плотный, здоровый, съ серьезнымъ, немного помятымъ, но все еще красивымъ и румянымъ лицомъ, съ нѣсколько сдвинутыми бровями и съ насмѣшливымъ выраженіемъ въ глазахъ. Онъ былъ одѣтъ небрежно, какъ одѣваются достаточные старые холостяки: галстукъ повязанъ нѣсколько на бокъ, цвѣтная сорочка нѣсколько смята и сидитъ на груди скверно, воротникъ у сюртука загнулся сзади вверхъ и никѣмъ не приведенъ въ порядокъ, вся одежда, хотя сдѣлана изъ хорошаго матеріала, нова, не заношена, но немного запятнана, небрежно вычищена.
   -- Дѣти, всѣ дѣти дурны!-- насмѣшливо продолжалъ онъ, обращаясь уже прямо ко мнѣ.-- А объ отцахъ никто не говоритъ, потому что судятъ да рядятъ все больше отцы, а судятся все больше дѣти. Нарожаютъ, чортъ знаетъ, какой мерзости, которую и за людей-то совѣстно считать, да потомъ и удивляются, что на судъ являются подобные зайцы...
   -- Вы отцовъ обвиняете,-- началъ я.
   -- А вы думаете, что дѣти отцовъ создаютъ?-- тѣмъ же насмѣшливымъ тономъ перебилъ онъ меня.-- Если бы я былъ судьей, я бы, пожалуй, наказывалъ и дѣтей, а отцовъ ихъ ужъ непремѣнно приговаривалъ бы къ двойному наказанію.
   -- Вы, вѣрно, очень счастливый отецъ,-- съ улыбкой сказалъ я:-- и потому не боитесь, что и васъ могла бы случайно постигнуть тяжелая участь испытать удвоенное наказаніе за проступки вашихъ дѣтей.
   -- За какого же подлеца вы меня считаете, если думаете, что я былъ когда-нибудь отцомъ,-- со смѣхомъ воскликнулъ мой собесѣдникъ.-- Нѣтъ-съ, покуда Богъ миловалъ, еще ни къ какой юбкѣ не пришился законнымъ бракомъ. Я, батюшка, старый холостякъ, быть-можетъ, немного брюзга, немного "циникъ", но все-таки холостякъ, а не отецъ, и, признаюсь вамъ, горжусь этимъ, горжусь... Такъ и на могильной плитѣ у себя велю изобразить: "сей человѣкъ жилъ, но не плодилъ нравственныхъ и физическихъ уродовъ".
   Залъ уже опустѣлъ; мы остались одни и поднялись съ мѣстъ. Меня заинтересовалъ мой собесѣдникъ, и я спросилъ его:
   -- Въ качествѣ холостяка вы, вѣроятно, обѣдаете гдѣ-нибудь въ гостиницѣ?
   -- У Балашева лѣтомъ отравляюсь; все же думается, что на чистомъ воздухѣ обѣдаешь,-- отвѣтилъ онъ.
   Я улыбнулся, взглянувъ на его здоровенную фигуру.
   -- Вы чего улыбаетесь?-- спросилъ онъ.
   -- Я думаю, что смѣло могу идти обѣдать съ вами туда же, видя, какое вліяніе производитъ на васъ тамошняя отрава,-- отвѣтилъ я.
   -- Да вы на мою физику не смотрите,-- махнулъ онъ рукою.-- Это я у разныхъ отцовъ и матерей семейства подкармливаюсь, а у Балашева такъ только, для проформы обѣдаю, чтобы не сказали знакомые, что на даровыхъ хлѣбахъ живу. Вѣдь семейные люди всѣ на одинъ ладъ: придите къ нимъ послѣ обѣда въ гостиницѣ -- они васъ закормятъ на убой съ полнымъ радушіемъ; придите къ нимъ натощакъ прямо къ обѣду, съ цѣлью плотно поѣсть -- они кислую рожу сдѣлаютъ и за спиной начнутъ называть васъ дармоѣдомъ да блюдолизомъ. Это ужъ семейная жизнь такія добродѣтели вырабатываетъ.
   -- А холостая жизнь какія добродѣтели вырабатываетъ?-- спросилъ я, смѣясь.
   -- Холостая жизнь?-- повторилъ въ раздумьи мой собесѣдникъ.-- Пріучаетъ совсѣмъ никого не кормить,-- рѣшилъ онъ и засмѣялся добродушнымъ смѣхомъ, при чемъ его глаза вдругъ сдѣлались такими искренне-добрыми и веселыми, что я сразу угадалъ въ немъ стараго добряка, привыкшаго среди одинокой жизни добродушно ворчать и брюзжать на всѣхъ и все.
   Мы пошли обѣдать въ Лѣтній садъ въ ресторанъ Балашева и познакомились сразу, откровенно, коротко, какъ знакомятся маленькія дѣти и старые холостяки. Мой новый знакомый, Иванъ Ивановичъ Клименко, былъ не лишенною ума, бойкою на языкъ, немного парадоксальною, немного циничною, но во всякомъ случаѣ оригинальною личностью.
   Онъ былъ хохолъ, когда-то учился въ медицинской академіи избралъ спеціальностью дѣтскія болѣзни и, уморивъ, по окончаніи курса, перваго и единственнаго своего паціента-ребенка, навсегда отказался отъ медицины. Къ счастью, у него было тысченокъ десять-пятнадцать денегъ и какой-то хуторъ съ небольшой землицей въ Малороссіи, и потому онъ могъ существовать безъ помощи заработковъ. Онъ поѣхалъ къ себѣ на хуторъ, чтобы устроить свои дѣла, но тутъ же страстно влюбился въ одну хохлушку-сосѣдку и рѣшился свить себѣ въ деревнѣ постоянное гнѣздо. Все шло отлично: хохлушка-сосѣдка слушала его страстныя объясненія, его хохлацкія пѣсни, его мечты о прелестяхъ семейнаго счастія въ деревнѣ, и когда онъ уже устроилъ все въ своемъ домѣ для семейной жизни, "скоропостижно" вышла замужъ за гусарскаго корнета, который черезъ полгода проигрался въ пухъ и бросилъ ее на произволъ судьбы съ "очевиднымъ залогомъ своей страстной любви", какъ выражался Клименко. Съ этой поры Клименко оставилъ мечты о семейномъ счастіи, сдалъ хуторъ и землю въ аренду и поѣхалъ "смотрѣть на людей".
   -- Да вотъ такъ и понынѣ смотрю на нихъ, подлецовъ,-- закончилъ онъ свой разсказъ, отзывавшійся не то горечью, не то юморомъ и ироніей.
   Въ то время, когда я познакомился съ нимъ, онъ былъ уже извѣстною въ Петербургѣ личностью; онъ зналъ почти полъ-Петербурга, и половина Петербурга знала его въ лицо, какъ она знаетъ разныхъ корнетовъ, носящихся на рысакахъ по Невскому, и старыхъ кутилъ, аккуратно являющихся въ первые ряды креселъ въ театрахъ на всѣ "открытія" и "бенефисы". Онъ числился въ какомъ-то министерствѣ на должности "гранителя мостовой", какъ онъ выражался самъ, и могъ существовать безбѣдно, проживъ сначала свой хуторъ и землицу, а потомъ принявшись за проживанье полученнаго имъ наслѣдства отъ "тетушки", о существованіи которой онъ только потому и зналъ, что она умерла, да наслѣдства отъ дяди, который называлъ его дармоѣдомъ и въ одинъ прекрасный день такъ серьезно рѣшился лишить его, своего единственнаго наслѣдника, всего имѣнія, что "взялъ да и умеръ со злости безъ всякой духовной". Онъ состоялъ членомъ въ десяткѣ благотворительныхъ обществъ, "чтобы имѣть возможность уличать ханжей и лицемѣровъ"; онъ посѣщалъ всѣ публичныя ученыя засѣданія и лекціи, "чтобы знать, до какой степени мы еще невѣжды"; онъ ежедневно являлся въ собраніяхъ или въ театрахъ, "чтобы узнать, есть ли такія степени разврата, до которыхъ мы не дошли еще"; онъ здоровался и говорилъ съ сотнями людей, про которыхъ онъ зналъ не только то, что они Надрѣзковы, Ухачевы, Починкины, Корсиковы, но про которыхъ онъ даже разсказывалъ такія закулисныя исторіи, что иногда трудно было понять, откуда онъ ихъ узналъ. Въ сущности, это былъ "неудачникъ", храбро выносившій послѣдствія своихъ неудачныхъ попытокъ сдѣлаться дѣятелемъ, семьяниномъ, воротилой, знаменитостью и "человѣкомъ, какъ всѣ человѣки", говоря его словами. Онъ скучалъ, потому что у него не было опредѣленнаго дѣла и опредѣленнаго мѣста въ обществѣ, онъ бранилъ всѣхъ и все, потому что ему было совѣстно бранить свою скуку, сознаться въ которой значило бы сознаться въ своемъ неумѣньи устроить жизнь, какъ слѣдуетъ, и, по его выраженію, "войти въ свое стойло".
   -- Вы сегодня гдѣ думаете убивать свой вечеръ?-- спросилъ онъ меня, когда мы оканчивали обѣдъ.
   -- Вѣроятно, дома. У меня срочная работа есть,-- отвѣтилъ я.
   -- Ахъ, да, я и забылъ, что вы къ литературному стойлу пристроились,-- замѣтилъ онъ, улыбаясь.-- Это хорошо; такъ удобнѣе жить; чуть не знаешь, куда себя дѣвать -- сейчасъ и идешь въ свое стойло, ну, и успокоишься. Нашему брату, людямъ, не вошедшимъ ни въ какое стойло, труднѣе успокоиться, никогда не знаешь, куда себя дѣвать, все измышляешь, какъ бы это такъ сдѣлать, чтобы день прошелъ.
   -- Кто же мѣшаетъ пристроиться. Изберите опредѣленное занятіе,-- отвѣтилъ я банальною фразой.
   -- Поздно, батюшка, стараго воробья на мякинѣ проводить,-- махнулъ онъ рукою.-- Ужъ къ какому дѣлу я ни пристройся, а все-таки не могу себя обмануть, что это дѣло -- дѣйствительное дѣло, а не то же бездѣлье, да еще бездѣлье-то отупляющее.
   -- Я васъ не совсѣмъ хорошо понимаю.
   -- Объяснимтесь. Вы вотъ пишете тамъ что-то и печатаете. А какъ вы думаете, то ли вы именно пишете, что, по вашему убѣжденію, необходимо нужно писать? Не пишете ли вы только того, что вамъ можно и удобно писать? Пишите ли вы только потому именно, что обществу необходимо ваше писанье? Не пишете ли вы только потому, что вамъ самимъ нужно же что-нибудь дѣлать, чтобъ не сидѣть сложа руки и жрать? Подготовлены ли вы вполнѣ къ писанью? Не пишете ли вы иногда и такое, въ вѣрности чего вы не вполнѣ увѣрены? Поразберите-ка все это -- и вы увидите, что вы чаще всего бездѣльничаете точно такъ же, какъ и мы грѣшные, съ тою только разницею, что вамъ за ваше бездѣльничанье платятъ деньги, а намъ не платятъ. И такъ въ каждомъ дѣлѣ: пользы отъ дѣла на грошъ, вреда на рубль, а плата за дѣло -- десятки и сотни рублей.
   -- У васъ удивительно парадоксальный складъ ума,-- засмѣялся я.
   -- Ну, если-бъ мы стали спорить, такъ еще это вопросъ, кому изъ насъ пришлось бы отстаивать свое мнѣніе большими парадоксами: вамъ ли, признающему пользу разныхъ ремесленныхъ занятій людей, или мнѣ, признающему благовидное мошенничество этихъ занятій. Вонъ взгляните на подлыя рожи этихъ гарсоновъ во фракахъ съ салфетками подъ мышкой, какимъ онѣ самодовольно-дѣловымъ видомъ преисполнены. Вѣдь каждый изъ нихъ думаетъ, что безъ него такъ и погибло бы человѣчество, а человѣчество только выиграло бы, если бы ему пришлось самому ходить на кухню за своей порціей обѣда. Во-первыхъ, моціонъ полезенъ, во-вторыхъ, въ кухнѣ тогда не могли бы изъ вонючей провизіи готовить кушанья, въ-третьихъ, не нужно бы было тратиться "на водку", въ-четвертыхъ... ну, положимъ, что, въ-четвертыхъ, въ человѣчествѣ было бы хоть однимъ классомъ меньше людей, дошедшихъ до полнѣйшаго тупоумнаго самодовольства отъ сознанія, что они необходимыя спицы въ колесницѣ общественной жизни.
   Намъ подали кофе. Клименко вынулъ портсигаръ, обрѣзалъ кончикъ сигары, закурилъ ее и откинулся на креслѣ.
   -- Какъ вы думаете, что болѣе всего содѣйствуетъ развитію человѣчества?-- спросилъ онъ меня.
   -- На этотъ вопросъ не легко отвѣтить одной фразой,-- улыбнулся я.
   -- Отчего же нѣтъ,-- проговорилъ онъ.-- Вы можете сказать: семейная жизнь, дружная общественная дѣятельность... да мало ли, что вы можете сказать. А я на все на это скажу вамъ, что это ложь. Общество двигаетъ впередъ недовольство. Да-съ, недовольство собою и окружающимъ. А кто же недоволенъ собою и окружающимъ? Люди, не ставшіе въ стойло.
   -- То-есть общество двигаете впередъ вы?-- захохоталъ я.
   Клименко даже обидчиво нахмурился.
   -- Ну, да, то-есть, не я одинъ, а мы всѣ, люди безъ стойла,-- сказалъ онъ.-- Попади мы въ райскій шалашъ семейнаго счастія или въ бѣличье колесо общественной дѣятельности -- и конецъ. Мы успокоились бы на мысли, что мы не даромъ коптимъ небо и что все идетъ отлично. А вотъ какъ бродишь безъ стойла да думаешь, что бы такое начать, что бы такое сдѣлать, такъ и видишь, что и то скверно, и другое гадко, и всѣ-то мы, люди-человѣки, въ сущности дармоѣды, старающіеся надувать другихъ своимъ дѣловымъ видомъ, чтобы за самый этотъ видъ получить побольше окладъ. Укажите мнѣ на любого дѣятеля, и я вамъ скажу, сколько грошей стоитъ его дѣйствительно полезная дѣятельность и сколько тысячъ рублей онъ сдираетъ съ общества своею мошеннически-напускною дѣловитостью... Нашъ братъ, человѣкъ, не попавшій въ стойло, по крайней мѣрѣ, не надуваетъ общества, а такъ-таки и выдаетъ себя за праздношатающагося... Впрочемъ, вы не думайте, что мы такъ-таки ничего и не дѣлаемъ,-- нѣтъ-съ, мы наблюдаемъ, анализируемъ, критикуемъ -- и притомъ еще безъ всякаго оклада и содержанія.
   -- Вы бы хоть мемуары писали,-- улыбнулся я.
   -- Дураковъ умнѣе не сдѣлаешь, а мошенники и безъ насъ знаютъ, что они мошенники,-- махнулъ рукой Клименко.-- Я вотъ больше для саморазвитія наблюдаю. Впрочемъ, если хотите, я могу подѣлиться съ вами моими наблюденіями, вамъ, можетъ-быть, пригодятся, вѣдь вы, писатели, вездѣ свой медъ собираете...
   Я поблагодарилъ Клименко за предложеніе. Мнѣ было не безынтересно услышать наблюденія этого "бывалаго" человѣка.
   -- Только я съ васъ взятку возьму,-- добавилъ онъ.-- Бросьте свою "срочную" работу сегодня и поѣдемте куда-нибудь на острова убивать время.
   Я изъявилъ согласіе.
   Мы вышли отъ Балашева и направились къ жилищу Клименко. Ему нужно было переодѣться.
   Квартира Клименко была просторная: въ ней былъ нѣкоторый комфортъ, нѣкоторая роскошь, хотя на всемъ лежала печать холостой жизни небѣднаго человѣка безъ опредѣленныхъ занятій и привязанностей. Тутъ были и картины, и бронза, и книги, но все это словно случайно попало сюда, точно купилось отъ нечего дѣлать, отъ скуки, мимоходомъ, мимоѣздомъ, на какомъ-нибудь публичномъ "базарѣ", на какомъ-нибудь аукціонѣ, не потому, что было нужно, а потому, что попало на глаза, подвернулось подъ руку. Намъ отперла двери молодая, краснощекая, здоровая и бойкая служанка "изъ столичныхъ" съ смѣлыми и живыми глазами, одѣтая празднично, нѣсколько пестро и съ претензіей казаться "барышней". Она быстро бросила на меня подозрительный и не совсѣмъ дружелюбный взглядъ.
   -- А гдѣ Митька?-- спросилъ у нея Клименко.
   -- Извѣстно гдѣ -- слоновъ продаетъ на улицѣ,-- отвѣтила она и разсмѣялась, показавъ два ряда бѣлыхъ зубовъ.-- Что ему больше дѣлать!
   -- Приготовьте мнѣ переодѣться,-- проговорилъ онъ.
   -- Ѣдете опять куда-нибудь?-- спросила служанка.
   -- Ну да, не съ вами же сидѣть,-- сказалъ онъ и попросилъ меня подождать въ гостиной.
   Я остался одинъ. Въ сосѣдней комнатѣ началось переодѣванье хозяина.
   -- Опять на всю ночь къ французенкамъ какимъ-нибудь уѣдете,-- послышался не совсѣмъ тихій голосъ служанки.
   -- Да тебѣ-то что?-- съ досадой проговорилъ Клименко пониженнымъ голосомъ.
   -- Видно чужія-то лучше своей!-- съ упрекомъ замѣтила молодая женщина.
   -- Дура!-- тихо проворчалъ Клименко.
   -- Онѣ-то умнѣе, что ли?-- послышался вопросъ, сдѣланный вкрадчивымъ и лукавымъ тономъ.
   -- Замолчи ты! Не то я тебя выгоню!-- сердился Клименко.
   -- Ну, ну, чего сердитесь! Хорошій мой!
   Я ясно услышалъ поцѣлуй и сдержанный смѣхъ молодой дѣвушки.
   -- Тсс! Отстань!-- ворчалъ Клименко, но въ его голосѣ уже слышался не гнѣвъ.
   Минутъ черезъ пять онъ вышелъ ко мнѣ расфранченный, беззаботно насвистывая изъ "Прекрасной Елены":
  
   "Мы всѣ невинны отъ рожденья"...
  
   Его лицо сіяло и точно помолодѣло.
   -- Ну, вотъ я и готовъ! Поѣдемте злословить!-- обратился онъ ко мнѣ, быстро подходя къ зеркалу.-- Надѣюсь, не долго задержалъ? У меня вѣдь все мигомъ. Не люблю копаться...
   Онъ говорилъ быстро, развязно, точно желая показать, что въ эти минуты переодѣванья не произошло ничего особеннаго между нимъ и его востроглазой служанкой. А она, уже не сердитая и не хмурая, съ ласковой и лукавой улыбкой смотрѣла, стоя въ дверяхъ, какъ онъ охорашивался передъ зеркаломъ, поправляя галстукъ и жилетъ. Въ ея глазахъ было столько ласки и обожанія, что я понялъ все.
   "Такъ вотъ оно, его стойло-то",-- подумалъ я и невольно улыбнулся.
   Онъ, смотря въ зеркало, замѣтилъ мою улыбку, покраснѣлъ, какъ школьникъ, повернулся какъ-то по-мальчишески на каблукахъ, окинулъ взглядомъ и красавицу-служанку, и меня, быстро взялъ меня подъ руку и повлекъ за собою.
   -- Вы о чемъ это задумались?-- спросилъ онъ меня веселымъ, совсѣмъ молодымъ тономъ.
   -- О стойлѣ,-- отвѣтилъ я.
   -- О незаконномъ?-- захохоталъ онъ и ударилъ меня слегка по рукѣ.-- Человѣкъ, батюшка, есмь, и весь на лицо передъ вами...
   Мы поѣхали въ "Ливадію". Клименко обѣщалъ мнѣ разсказать нѣсколько исторій объ "отцахъ и дѣтяхъ", такъ какъ вопросъ объ "отцахъ и дѣтяхъ" послужилъ поводомъ къ нашему первому знакомству.
  

II.
Какъ люди дѣлаются отцами.

   Мы -- я и Клименко -- пріѣхали въ "Ливадію". Прислуга и кассиръ раскланивались съ Клименко, какъ съ почетнымъ посѣтителемъ ихъ увеселительнаго заведенія. Мы взяли билеты и прошли въ садъ. Въ саду уже играла музыка. Клименко окинулъ прищуренными глазами садъ и проговорилъ:
   -- Мы съ вами здѣсь одни.
   -- Нѣтъ, народу порядочно,-- сказалъ я.
   -- Я хотѣть сказать, что здѣсь нѣтъ никого изъ кружка знакомыхъ мнѣ петербургскихъ шатуновъ,-- пояснилъ онъ.-- Они, впрочемъ, вообще рѣдко бываютъ здѣсь и по большей части засѣдаютъ въ "Демидрошкѣ"... Вы желаете слушать музыкальныя екзерциціи или болтать за стаканомъ вина на чистомъ воздухѣ?-- спросилъ онъ меня.
   -- Послѣднее, я думаю, будетъ лучше,-- замѣтилъ я.
   -- Вы правы, они разыграютъ свои музыкальныя пьесы такъ же скверно и при насъ, какъ безъ насъ, значить, лучше не стѣснять ихъ исполнять ихъ работу,-- рѣшилъ онъ и направился со мною на одинъ изъ балконовъ.
   Передъ нами развернулся довольно красивый видъ на рѣку; на столѣ появилось бургонское вино; мы закурили сигары и приняли покойныя позы людей, убивающихъ праздный вечеръ на чистомъ воздухѣ. Воздухъ былъ дѣйствительно чистый, теплый, располагающій къ лѣни, въ отдыху.
   -- Я вамъ хотѣлъ поразсказать объ отцахъ и дѣтяхъ,-- началъ въ раздумьи Клименко.-- Я, можетъ-быть, затруднился бы въ выборѣ разсказа, если бы этотъ тихій вечеръ не напомнилъ мнѣ почему-то такихъ же тихихъ вечеровъ въ Швейцаріи, гдѣ я лѣчился сывороткою отъ скуки.
   -- Я и не зналъ, что сыворотка излѣчиваетъ отъ скуки,-- улыбнулся я.
   -- То-есть, она вовсе не излѣчиваетъ отъ скуки, но я-то лѣчился ею отъ скуки по недоразумѣнію. Дѣло въ томъ, что лѣтъ восемь тому назадъ я началъ чувствовать, что здоровье мое серьезно разстраивается: и тутъ ноетъ, и тамъ болитъ, и здѣсь ломитъ, однимъ словомъ, я чувствовалъ, что у меня есть и ноги, и руки, и голова, и сердце, а это уже вѣрный признакъ серьезной болѣзни. Здоровые люди не чувствуютъ, не замѣчаютъ своей грѣшной плоти... Я посовѣтовался съ докторами, и они послали меня сперва полоскаться водами, а потомъ переполаскиваться сывороткой. Я аккуратно исполнилъ ихъ предписанія, переполаскался всякою дрянью и, наконецъ, въ октябрѣ мѣсяцѣ пришелъ къ убѣжденію, что я вовсе и не былъ никогда боленъ, а что меня грызла скука, продолжавшая грызть меня съ удвоенною силою и въ Эмсѣ, и въ Интерлакенѣ. Вслѣдствіе этого открытія я обругалъ въ душѣ подлецами всѣхъ докторовъ, дѣлающихъ глубокомысленныя физіономіи ученыхъ, чтобы побольше срывать денегъ съ простячковъ,-- и махнулъ въ Парижъ...
   -- Въ Парижъ?-- удивился я.
   -- Ну, да, гдѣ же и лѣчиться отъ скуки, какъ не въ Парижѣ,-- пояснилъ Клименко.-- Я узналъ свою болѣзнь и принялъ радикальныя мѣры. Черезъ два мѣсяца я былъ, какъ встрепанный,-- никакихъ недуговъ и слѣда не осталось. Но дѣло не въ этомъ. Я вамъ сказалъ, что сегодняшній вечеръ напомнилъ мнѣ вечера, проведенные мною въ Швейцаріи...
   -- Своею скукою?-- спросилъ я.
   -- Нѣтъ, своимъ чистымъ воздухомъ и затишьемъ,-- пояснилъ съ легкой усмѣшкой Клименко.-- А вмѣстѣ съ этимъ воспоминаніемъ припомнилась мнѣ одна исторія, которая, какъ нельзя лучше, можетъ служить вступленіемъ къ моимъ разсказамъ объ отцахъ и дѣтяхъ. Если бы я вздумалъ писать свои воспоминанія, то я началъ бы именно этой исторіей и назвалъ бы разсказъ о ней разсказомъ о томъ, "какъ люди дѣлаются отцами"... Пожалуйста, не думайте, что я хочу скабрезничать. Я люблю скабрезныя сцены въ жизни, но не люблю скабрезныя мысли и слова. Картины вообще нужно смотрѣть, а не разсказывать... Но не бойтесь, я болѣе не буду уклоняться въ сторону отъ разсказа...
   Клименко налилъ себѣ полстакана вина, сдѣлалъ два глотка, затянулся сигарой и началъ.

-----

   -- Я сидѣлъ вотъ точно такъ же, какъ теперь, среди вечерняго затишья, за стаканомъ вина, съ сигарою въ зубахъ на балконѣ одного изъ большихъ женевскихъ отелей. Я уже кончилъ въ то время лѣченіе сывороткою и готовился махнуть въ Парижъ, предвкушая всѣ сладости придуманнаго мною радикальнаго лѣченія. Вдругъ ко мнѣ на балконъ вбѣгаетъ какой-то господинъ, длинный, тощій, какъ сухая треска, съ козлиной бородкой, съ длинными, какъ у деревенскаго попа, волосами, въ потертомъ и порыжѣвшемъ бархатномъ пиджакѣ и очень коротенькихъ "невыразимыхъ" свѣтлаго песочнаго цвѣта съ темными коричневыми клѣтками.
   -- Извините меня, что я васъ безпокою... Вы, кажется, русскій, если я не ошибаюсь?-- спрашиваетъ онъ меня прерывающеюся отъ одышки и смущенія фистулою.
   -- Русскій,-- отвѣчалъ я.
   -- У меня до васъ большая просьба,-- съ еще большимъ волненіемъ говорилъ онъ.-- Вамъ, можетъ-быть, покажется страннымъ... но что дѣлать... мы въ чужой странѣ... Не можете ли вы быть у меня свидѣтелемъ...
   -- Ради Бога, избавьте!-- перебиваю я.-- Я ни въ какія дрязги не вмѣшиваюсь... Я далъ себѣ слово...
   -- Позвольте!.. Вы меня не поняли... Мнѣ нуженъ свидѣтель и шаферъ... Я вѣнчаюсь и у меня недостаетъ свидѣтеля и шафера,-- поясняетъ онъ, окончательно смутившись.
   Я такъ и разинулъ ротъ. Если бы онъ пригласилъ меня въ читальщики къ себѣ,-- я удивился бы гораздо менѣе, потому что легче было представить его лежащимъ на завтра въ гробу, чѣмъ вообразить его стоящимъ сегодня подъ вѣнцомъ.
   -- Скажите, вы не откажетесь?-- спросилъ онъ, видя, что я не отвѣчаю, и протянулъ мнѣ руку.
   Въ его голосѣ, въ его рукопожатіи было что-то молящее, точно я призывался спасти его.
   -- Не смѣю отказаться,-- вѣжливо проговорилъ я.-- Но позвольте узнать, съ кѣмъ я имѣю честь говорить.
   -- Аполлонъ Александровичъ Невѣкинъ, стипендіатъ императорской академіи художествъ,-- отрекомендовался онъ.
   -- Очень пріятно познакомиться,-- промолвилъ я, назвавъ свою фамилію, и тутъ же подумалъ, что ему было бы приличнѣе называться вмѣсто Аполлона -- Харитономъ.-- Когда же вы вѣнчаетесь?-- спросилъ я.
   -- Сегодня, сейчасъ,-- отвѣчалъ онъ торопливо и вдругъ какъ-то неловко замялся.-- Только видите ли...-- началъ онъ въ смущеніи.-- У меня есть еще просьба... извините меня... это такой случай...
   -- Да вы, пожалуйста, не стѣсняйтесь,-- ободрилъ я его.-- Чѣмъ я могу быть вамъ полезенъ?
   Онъ начиналъ меня интересовать.
   -- Видите ли, у меня здѣсь только одна эта пара платья, а мнѣ не хотѣлось бы... Знаете, все-таки неприлично въ пестромъ...
   -- Позвольте, насколько я васъ понимаю, то вамъ нужна черная пара платья, и вы, вѣроятно, не можете ее купить...
   -- Зачѣмъ покупать? Зачѣмъ?-- воскликнулъ онъ жидкой фистулой.-- Мнѣ только на разъ надѣть... Я никогда не ношу чернаго... Просто одолжите мнѣ на одинъ вечеръ, если у васъ есть...
   Я не выдержалъ и расхохотался, взглянувъ на его фигуру. Онъ не столько обидѣлся, сколько смутился отъ моего невольнаго смѣха.
   -- Вы меня извините,-- началъ я.-- Но ваша фигура и моя -- мы съ вами, можетъ-быть, и изъ одной глины сдѣланы, но въ равныя формы отлиты.
   -- А, это ничего... это ничего!-- заторопился онъ.-- На одинъ разъ не важность... было бы черное... а то не бѣда...
   Мнѣ оставалось только согласиться. Да, впрочемъ, мнѣ уже и самому очень хотѣлось теперь полюбоваться, какъ будетъ висѣть мое платье на этой жерди. Я даже думалъ, что подобное зрѣлище окажетъ благотворное вліяніе на мое здоровье, доставивъ мнѣ нѣсколько веселыхъ минутъ. Я не ошибся въ своемъ предположеніи и пережилъ въ этотъ день нѣсколько самыхъ веселыхъ часовъ въ своей жизни. Правда, мнѣ за это удовольствіе пришлось обвѣнчать и устроить свадебный пиръ этого скелета, но я не жалѣлъ о потраченныхъ деньгахъ. Въ Парижѣ пришлось еще дороже заплатить за лѣченье отъ скуки. Когда я увидалъ невѣсту,-- мнѣ пришлось разинуть ротъ отъ удивленія. Я ожидалъ увидѣть необыкновенную красоту, передъ которой не могла устоять художественная натура Невѣкина, и увидалъ второй скелетъ, только миньятюрный, съ весноватымъ лицомъ, съ жиденькими, болѣзненно-тонкими волосами, съ доскообразной грудью и красными пятнами на щекахъ вмѣсто румянца. Невѣкинъ смотрѣлъ въ моей "черной парѣ" комичнымъ, его невѣста въ заношенномъ барежевомъ платьѣ смотрѣла жалкою. Оказалось, что жениху и невѣстѣ нечѣмъ было заплатить въ церкви, не на что было устроить угощенія, а изъ гостей, какихъ-то лохматыхъ и чумазыхъ личностей, какъ видно, не пристроившихся ни къ какому стойлу, едва ли хотя одинъ имѣлъ за душою пару франковъ. Такимъ образомъ, мнѣ пришлось женить эту пару на свой счетъ, и я исполнилъ свою обязанность наилучшимъ образомъ, по крайней мѣрѣ, подъ конецъ вечера всѣ лохматые гости горланили во все горло, точно они были не въ скромномъ женевскомъ пансіонѣ, а гдѣ-нибудь въ гулящемъ трактирѣ, у насъ на святой Руси во время ярмарки. Невѣкинъ расчувствовался и все обнималъ меня, говоря мнѣ уже: "ты".
   -- Ты не шаферъ у меня, ты мой посажёный отецъ!-- взвизгивалъ онъ, утирая слезы и присасываясь ко мнѣ своими тощими губами.
   "Молодая" все больше конфузилась и молчала, хотя она была не глупа, получила институтское образованіе, кое-что читала на своемъ вѣку. Какъ я узналъ потомъ, Невѣкинъ получалъ содержаніе изъ академіи художествъ, но не представлялъ никакихъ работъ, шляясь болѣе по тавернамъ, кнейпе, гарготкамъ и кафе за границею, чѣмъ по музеямъ и мастерскимъ художниковъ, и въ послѣднее время ему перестали высылать деньги, вслѣдствіе чего онъ вступилъ въ переписку съ начальствомъ; онъ былъ недалекій малый, мало даровитая личность, плохо образованный человѣкъ, но добрый товарищъ, увлекающаяся натура, bon-vivant, любящій шампанское, сыры, устрицъ и трюфели, но, по недостатку средствъ, замѣнявшій все это сквернѣйшими напитками тавернъ, селедками и печеными каштанами; молодая, Аделаида Ивановна Рошкова, теперь madame Невѣкина, была совсѣмъ бѣдная сирота, поступившая въ Петербургѣ въ гувернантки въ отъѣздъ за границу въ семью какой-то вдовы-генеральши; генеральша повезла своихъ дѣтей и гувернантку на воды и проигралась тамъ въ пухъ и въ прахъ, такъ-что едва могла дотащиться до Женевы, гдѣ жили ея богатые родственники; родственники приняли генеральшу сухо и холодно, намылили ея полусѣдую превосходительную голову за легкомысліе, дали ей денегъ для возвращенія въ Россію въ вагонахъ третьяго класса, а гувернантку -- разсчитали; у несчастной дѣвушки не было сдѣлано съ генеральшею никакихъ формальныхъ условій о возвращеніи въ Россію, и потому ей пришлось покориться судьбѣ; для нея настали тяжелые дни голоданья въ чужомъ городѣ, въ чужой скупой Швейцаріи; въ это время ее и встрѣтилъ Невѣкинъ, пріѣхавшій въ Швейцарію "посмотрѣть на природу". Вотъ все, что я узналъ о моихъ "посажёныхъ дѣтяхъ" въ этотъ вечеръ. Что ихъ свело, почему они женились -- это оставалось для меня загадкою.

-----

   На другой день поутру Невѣкинъ явился ко мнѣ, одинъ, хмурый, какъ осенняя ночь, поминутно вздыхая, точно онъ усталъ отъ тяжкой дороги. Послѣ я узналъ, что у него было въ привычкѣ такъ вздыхать, когда ему приходилось плохо. Я встрѣтилъ его радушно и спросилъ о его женѣ.
   -- Зубы у нея разболѣлись. Она такая слабая,-- отвѣтилъ онъ со вздохомъ.-- Не знаю, что мы теперь будемъ дѣлать. Мнѣ нельзя уѣхать отсюда, покуда не получу извѣстій изъ академіи, а жить здѣсь дорого. Да и не на что уѣхать, мы остались совсѣмъ на бобахъ. Правда, у жены есть довольно богатые родные, но неловко же ей просить ихъ о помощи теперь или уѣхать къ нимъ тотчасъ же послѣ свадьбы, вѣдь это ужъ выйдетъ чортъ знаетъ на что похоже...
   -- Извините меня,-- замѣтилъ я.-- Я не понимаю, какъ вы рѣшились жениться въ такомъ положеніи.
   -- Да что же было дѣлать, развѣ вы не знаете, какую штуку сыграли съ моей женою?-- сказалъ онъ.
   -- Знаю. Ее бросили здѣсь на произволъ судьбы
   -- Ну, да... Какъ же было поступить въ этомъ случаѣ? Дѣвушка осталась на чужой сторонѣ одна, безъ средствъ.
   -- Да, но какъ же вы дошли до мысли, что замужество можетъ поправить ея положеніе?
   -- Я этого и не думалъ,-- наивно сказалъ Невѣкинъ.-- Просто вижу, она плачетъ, не знаетъ, что дѣлать; я ее постарался ободрить, утѣшить... Ну, а потомъ и вижу, что мнѣ, какъ честному человѣку, нельзя уже бросить ее, такъ какъ, можетъ-быть, она сдѣлается матерью.
   -- Позвольте, позвольте, да развѣ она оттого убивалась, что у нея любовника не было, что вы ее этимъ способомъ утѣшали?-- воскликнулъ я.
   -- Нѣтъ... но какъ же иначе?.. Это такъ случилось... Я и самъ не знаю, почему это случилось!-- прибавилъ онъ въ недоумѣніи.
   Я расхохотался, какъ сумасшедшій. Я даже не извинился передъ нимъ за свой смѣхъ.
   -- Да, хорошо вамъ смѣяться, а каково теперь намъ,-- вздохнулъ онъ.-- Хоть въ петлю полѣзай... Положимъ, она еще не въ интересномъ положеніи, но вѣдь и это можетъ случиться...
   -- Ну, батенька, если каждый мужчина станетъ утѣшать такими средствами первую попавшуюся ему плачущую дѣвушку, такъ, разумѣется, ему придется, какъ честному человѣку, въ концѣ-концовъ, жениться на ней, только едва ли въ подобномъ способѣ утѣшенія въ горѣ есть человѣческій смыслъ,-- замѣтилъ я.
   -- Да вѣдь это такъ само собою случилось... Чѣмъ же мы-то тутъ виноваты?-- недоумѣвалъ онъ.
   Я только руками развелъ...

-----

   Клименко отпилъ вина, затянулся сигарою и продолжалъ: -- Не думайте, что я разсказалъ вамъ исключительный случай. Нѣтъ, повѣрьте моей опытности и моей наблюдательности,-- такихъ браковъ заключается сотни, тысячи и десятки тысячъ. Встрѣчаются мужчина и женщина, дѣлаются друзьями или утѣшаютъ другъ друга во взаимныхъ печаляхъ, гуляя при свѣтѣ луны гдѣ-нибудь по саду, просиживая вдвоемъ за интереснымъ чтеніемъ, и трахъ! видятъ, что они подружились, начитались и доутѣшали другъ друга до того, что честь требуетъ законнаго брака. Это смѣшной способъ доказывать другъ другу сочувствіе и участіе, но этотъ способъ въ ходу у людей. Оно бы, пожалуй, и ничего, если бы слѣдствіемъ этого рода утѣшеній не являлись, въ концѣ-ковдовъ, дѣти. Когда я уѣзжалъ изъ Женевы въ Парижъ, меня сильно интересовалъ вопросъ, какъ выбьются изъ своего положенія Невѣкины, и что за участь ждетъ ихъ дѣтей, если таковыя будутъ. Я даже хотѣлъ попросить Невѣкина писать во мнѣ, но я врагъ вообще всякой переписки съ той поры, какъ во время моего студенчества два изъ моихъ писемъ вовсе не дошли по адресу и прочлись любознательными людьми, которымъ не слѣдовало читать этихъ писемъ. Вслѣдствіе этого я не заикнулся Невѣкину о перепискѣ. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ я совсѣмъ потерялъ его изъ виду...
   Прошло около двухъ лѣтъ, и я уже забылъ объ этой странной парѣ, когда въ Петербургѣ мнѣ случайно встрѣтился на Невскомъ мой "посаженый сынъ". Онъ былъ все такимъ же скелетомъ, былъ все такъ же пестро одѣтъ и все попрежнему вздыхалъ. Онъ по своей привычкѣ шумно обрадовался встрѣчи со мною, объявилъ, что онъ теперь пишетъ портреты, что у него есть уже сынъ... Мы обмѣнялись адресами и разошлись... Я думалъ зайти къ нему, посмотрѣть на его житье-бытье, да какъ-то такъ и не собрался: сегодня у знакомыхъ обѣдъ, завтра чей-нибудь бенефисъ, а тамъ, глядишь, голова болитъ послѣ пикника -- вѣдь и у насъ, какъ и у дѣловыхъ людей, есть свои "обязанности" и "дѣла", мѣшающія иногда по цѣлымъ мѣсяцамъ сходить въ баню или къ обѣднѣ.
   Такъ прошло еще мѣсяца три, когда въ одну прекрасную ночь, часовъ въ двѣнадцать, въ моей квартирѣ раздался сильный звонокъ. Я только-что пріѣхалъ изъ театра и собирался лечь спать, когда зазвенѣлъ колокольчикъ... Я веду такой мирный образъ жизни, что не опасаюсь незванныхъ ночныхъ посѣтителей и не вздрагиваю при неожиданныхъ ночныхъ звонкахъ, такъ какъ у меня нѣтъ ни рулетки, ни запрещенныхъ книгъ, ни беззаконныхъ сборищъ, но тутъ, признаться, я вздрогнулъ, такъ былъ рѣзокъ этотъ звонокъ. Такъ звонятъ только власть имѣющіе полицейскіе или не признающіе властей люди въ бѣдѣ. Я пошелъ самъ отпирать двери. Черезъ минуту передо мной стоялъ Невѣкинъ, растрепанный, запыхавшійся, взволнованный.
   -- Ради Бога, ради Бога, спасите насъ! У мальчика крупъ! У насъ ничего нѣтъ, намъ надо доктора!-- заговорилъ онъ, не здороваясь со мною.-- Я совсѣмъ потерялъ голову... Былъ у всѣхъ знакомыхъ... все голь... И если бы вы знали, какой ребенокъ! Вчера еще началъ говорить: "папа"... такъ чисто-чисто сказалъ: "папа"...
   Онъ и волновался, и плакалъ. Я поспѣшилъ на помощь.
   Самъ я давно отказался отъ практики. Но я знаю хорошихъ докторовъ. Я отослалъ Невѣкина домой и поскакалъ за врачомъ. Черезъ часъ врачъ и я уже были въ квартирѣ Невѣкиныхъ. Они жили на Гороховой, въ пятомъ этажѣ, на третьемъ дворѣ большого каменнаго разсадника тифовъ и лихорадокъ. По темной, головоломной лѣстницѣ мы добрались съ докторомъ до квартиры Невѣкиныхъ, и нашимъ глазамъ представилось нѣчто болѣе чѣмъ печальное. Передъ нами были двѣ почти пустыя комнаты, въ которыхъ если и были вещи, то именно такія вещи, которыя вовсе были не нужны для домашняго обихода. Въ гостиной стоялъ мольбертъ, на которомъ висѣли старые мужскіе панталоны и заношенная женская юбка; у одной стѣны стоялъ на полу портретъ какого-то большебородаго купца, наполовину замазанный сѣрою краскою, какъ негодный и неудавшійся; въ углу красовалась новенькая дѣтская лошадка и игрушечные киверъ и сабля, вещи купленныя, какъ видно, очень недавно, хотя трудно было понять, какой смыслъ имѣла ихъ покупка, когда въ домѣ былъ только одинъ годовой ребенокъ; на подоконникахъ валялась груда фотографическихъ карточекъ актрисъ и актеровъ, ящикъ съ масляными красками и кисти; вмѣсто мебели здѣсь было только два кухонныхъ табурета. Въ спальнѣ, куда ввела насъ Невѣкина, стояла березовая двухспальная кровать съ грязными подушками и простынями и роскошная колыбель съ кисеей и голубыми бантами; тутъ же валялись двѣ бутылки изъ-подъ вина, закапанныя стеариномъ и, очевидно, служившія иногда вмѣсто подсвѣчниковъ; на большомъ столѣ, стоявшемъ между двумя окнами, было нѣчто невообразимое; здѣсь, на грязной скатерти, покрывавшей половину стола, были остатки ужина и грязной посуды, а на другой половинѣ его красовались банки и склянки съ духами, помадой, пудрой и громоздились двѣ картонки со шляпами; одна стѣна въ спальнѣ была вся увѣшана платьемъ или, лучше сказать, обрывками платья. Но среди этого хаоса, несмотря на нищенствующую обстановку въ жилищѣ, были двѣ служанки, одѣтыя гораздо лучше, чѣмъ ихъ господа, а на столѣ виднѣлась недавно опорожненная бутылка изъ-подъ рейнвейна. Докторъ осмотрѣлъ ребенка, хилое, золотушное и некрасивое созданье, и осторожно объявилъ, что его помощь тутъ ни при чемъ. Ребенокъ черезъ часъ умеръ въ страшныхъ мученіяхъ...
   Я вамъ не могу передать отчаянія Невѣкиныхъ; они рыдали, то припадали къ трупу ребенка, то падали другъ къ другу въ объятія.
   -- Вчера еще купилъ ему игрушки,-- говорилъ, захлебываясь слезами, Невѣкинъ.-- Онъ вѣдь все понималъ, какъ большой... У меня, знаете, вчера были деньги... во попировали передъ горемъ... Вино пили, пріятели были... А теперь!..
   Невѣкинъ припалъ къ ребенку.
   -- Господи, какъ мы его хоронить будемъ! У меня ничего нѣтъ,-- плакалъ онъ.
   -- Не говори, не говори о похоронахъ! Я его не отдамъ, не отдамъ зарыть въ землю моего ангела!-- убивалась Невѣкина.
   Я далъ имъ денегъ и уѣхалъ.
   На другой день Невѣкинъ заѣхалъ пригласить меня на похороны. Я вообще люблю посѣщать всякія церемоніи, кромѣ похоронныхъ, и потому попробовалъ отказаться отъ приглашенія, но Невѣкинъ заявилъ, что я ихъ обижу, что я гнушаюсь ими, и все это говорилось въ такомъ тонѣ, что пришлось согласиться на приглашеніе. На слѣдующій день я былъ у нихъ, и вообразите мое удивленіе. Ребенокъ лежалъ въ бѣломъ глазетовомъ гробу, гробъ стоялъ на траурномъ катафалкѣ и былъ покрытъ парчевымъ покровомъ, гирлянды цвѣтовъ украшали покойника, траурныя свѣчи, выносъ ребенка былъ сдѣланъ со священникомъ, который служилъ наканунѣ панихиды по годовомъ ребенкѣ...
   -- Вотъ теперь нужно кормилицу разсчитать, выходныя платья ей дать,-- говорилъ Невѣкинъ, когда мы возвращай дись съ похоронъ на поминки, на которыя было приглашено человѣкъ восемь постороннихъ людей.-- Похороны пришлось устроить въ долгъ... что мы будемъ дальше дѣлать -- я и не знаю... И что это за жизнь! Ни опредѣленной работы, ни опредѣленныхъ средствъ...
   Я осторожно и съ подходцами намекнулъ Невѣкинымъ, что имъ было бы удобнѣе на время разойтись, ей принять мѣсто гувернантки, ему нанять комнату отъ жильцовъ.
   -- Да какъ же это можно! Вѣдь Адель въ такомъ положеніи!-- шепнулъ мнѣ Невѣкинъ.-- Она будетъ опять матерью.
   -- Опять!-- тихо воскликнулъ я въ ужасѣ, взглянувъ на Невѣкину.
   Она стыдливо опустила глаза, понявъ смыслъ нашего разговора.
   -- Я такъ боюсь, что это потрясеніе повліяетъ на нее,-- тихо сказалъ мужъ.-- Она уже на четвертомъ мѣсяцѣ беременна... Наша жизнь такъ горько сложилась, что только и ободряешься, сознавая, что мы любимъ другъ друга...
   "И утѣшаемъ одинъ другого", чуть не сказалъ я и подумалъ: когда кончатся эти утѣшенія и сколько плодовъ они дадутъ? И хорошо еще, если эти плоды взаимныхъ утѣшеній будутъ погибать такъ же скоро, какъ первый плодъ этихъ утѣшеній. А что будетъ, если дѣти, наперекоръ всему, станутъ выживать?..

-----

   Я больше не видалъ Невѣкиныхъ, избѣгая встрѣчъ съ ними. Впрочемъ, еще одинъ разъ они промелькнули на минуту передо мною:-- я видѣнъ ихъ подъѣзжающими къ "Демидрошкѣ" въ четверомѣстной коляскѣ съ четверыми пріятелями сомнительнаго сорта; Невѣкины были одѣты во все новое; компанія была навеселѣ и безцеремонно шумѣла. Увидавъ меня, Невѣкинъ обрадовался.
   -- А мы сегодня кутимъ,-- сказалъ онъ, потрясая мою руку.-- Я получилъ заказъ написать портреты съ одной купеческой семьи, по сто рублей за портретъ и денегъ немного впередъ дали!..
   -- Есть у васъ дѣти?-- спросилъ я.
   -- Какъ же, какъ же, два мальчика и дѣвочка... Вы заходите къ намъ, посмотрите...
   Онъ далъ мнѣ свой адресъ: Гончарная улица, нумеръ дома чуть не сотый, нумеръ квартиры чуть не тысячный... Я понялъ, что мнѣ незачѣмъ идти туда, такъ какъ картина, вѣроятно, представится такая же, какую я видѣлъ и въ Гороховой...

-----

   Мы допили съ Клименко нашу бутылку бургонскаго и пошли бродить по саду, гдѣ набралось уже много публики. Клименко встрѣтилъ цѣлую компанію знакомыхъ, представилъ имъ меня и волей-неволей мнѣ пришлось присутствовать на веселомъ холостомъ кутежѣ до поздней ночи. Когда мы на разсвѣтѣ садились въ экипажъ, Клименко замѣтилъ мнѣ:
   -- Вотъ и убили еще одинъ день въ своей жизни съ спокойной совѣстью, что не сдѣлались и въ этотъ день безсознательными убійцами какого-нибудь будущаго человѣка. А это сознаніе, батенька, не шутка, и немногіе трезвые отцы семейства могутъ сказать то же, засыпая въ эту минуту въ своей супружеской опочивальнѣ...
   -- О, неисправимый панегиристъ холостого разгула!-- засмѣялся я.
   -- Да, да, толкуйте!-- ударилъ онъ меня по колѣнкѣ.-- Поживите да посмотрите сами -- и вы будете говорить то же.
   -- Вотъ послушаю еще, что вы видѣли, тогда, можетъ-быть, и перейду въ вашу секту,-- пошутилъ я.
   -- Что-жъ, я не отступаю отъ своего слова и подѣлюсь съ вами своими наблюденіями... А вѣдь признайтесь,-- вдругъ обернулся онъ ко мнѣ лицомъ и зорко взглянулъ мнѣ въ глаза:-- вы напишете, напечатаете и продадите мой разсказъ, да кстати опишете и меня.
   -- Еще бы!-- улыбнулся я.-- Разсказъ настолько же поучителенъ, насколько поучительны и вы сами. Не будь семействъ въ родѣ Невѣкиныхъ, не было бы и холостяковъ въ родѣ господъ Клименко...
   -- Пожалуй, что вы и правы,-- согласился онъ, удобно откидываясь къ спинкѣ коляски и протягивая впередъ ноги.
   -- Второй мой разсказъ объ "отцахъ и дѣтяхъ",-- началъ Клименко, спустя минуту, но я остановилъ его движеніемъ руки.
   -- Не лучше ли поговорить объ этомъ въ другое время,-- замѣтилъ я.-- Теперь же вы меня завезете домой...
  

III.
Кукушка стараго времени.

   -- Вы знаете Макаревскихъ?-- спросилъ меня на-дняхъ Клименко, бродя со мною по Невскому проспекту.
   -- Какихъ Макаревскихъ?-- спросилъ я, въ свою очередь.
   -- Да все равно, какихъ... Я думаю, что всѣ Макаревскіе непремѣнно дѣти Ѳедосьи Андреевны Макаревской,-- съ усмѣшкой отвѣтилъ Клименко.-- Я вспомнилъ о ней и ея дѣтяхъ совершенно случайно... вѣроятно, вслѣдствіе встрѣчи вонъ съ этимъ господиномъ...
   Клименко указалъ глазами на оборваннаго и полупьянаго нищаго въ форменномъ сюртукѣ и въ фуражкѣ съ кокардой, только-что подходившаго къ намъ съ просьбою о милостынѣ "отставному военному, проливавшему кровь"...
   -- Ѳедосью Андреевну я помню съ самыхъ раннихъ лѣтъ моего дѣтства,-- началъ Клименко свой разсказъ, не торопливо проходя подъ руку со мною по Невскому.-- Но страннымъ образомъ мое воспоминаніе о ней неразрывно связывается съ воспоминаніемъ о томъ, что у нея крестили ребенка. На свѣтѣ есть много такихъ людей, про которыхъ нельзя вспомнить, не вспомнивъ объ извѣстной обстановкѣ. Такъ, я зналъ одного армейскаго прапорщика, котораго я никогда не могъ вспомнить иначе, какъ запыхавшимся, облитымъ потомъ и ангажирующимъ десятую дѣвицу на галопъ... Ѳедосью Андреевну я тоже не могу вспомнить, не вспомнивъ въ то же время о крестинахъ ребенка. Эта матушка-помѣщица старыхъ временъ была настолько добродѣтельною женой, что неизмѣнно каждый годъ доказывала свою вѣрность мужу рожденіемъ новаго ребенка. Другіе помѣщики изъ нашихъ сосѣдей справляли дни своихъ именинъ и рожденій, когда же насъ приглашали къ Макаревскимъ, то мы такъ и знали, что насъ приглашаютъ на крестины. Я затруднился бы теперь назвать вамъ по именамъ всѣхъ дѣтей Ѳедосьи Андреевны; я достовѣрно могу сказать, что всѣ они были Ивановичи и Ивановны, такъ какъ самого счастливаго отца семейства Макаревскихъ звали Иваномъ Ѳедоровичемъ, и такъ какъ дѣти всѣ до одного были несомнѣнно законныя. Впрочемъ, Ѳедосьѣ Андреевнѣ было и недосугъ баловаться при ея плодовитости... Но я обрисовалъ бы вамъ не вполнѣ Ѳедосью Андреевну, сказавъ, что я воспоминаніе о ней соединяю только съ воспоминаніемъ о крестинахъ ребенка. Нѣтъ. Когда насъ звали къ Макаревскимъ, мы знали, что у нихъ крестины. Но когда насъ не звали къ Макаревскимъ -- мы тоже напередъ знали, что Ѳедосья Андреевна, вѣрно, отсутствуетъ и хлопочетъ о томъ, куда бы "пристроить" своихъ дѣтей или, какъ она выражалась, "свою мелюзгу".
   -- Ну, какъ здоровье Ѳедосьи Андреевны?-- спрашиваютъ, бывало, у Ивана Ѳедоровича, когда онъ заѣзжалъ къ намъ.
   -- Не знаю, не знаю... Она уѣхала, хлопочетъ пристроить куда-нибудь нашего мальчика,-- заботливо и грустно отвѣчалъ Иванъ Ѳедоровичъ.-- Только опасаюсь я за нее... Она, знаете, въ интересномъ положеніи поѣхала въ Петербургъ -- мало ли что можетъ случиться... Женщина тоже слабая... Такъ это меня тревожитъ, даже сны нехорошіе вижу... право!
   -- Куда же вы думаете пристроить ребенка?
   -- Въ Александровскій корпусъ хлопочемъ. Вотъ дочь въ прошломъ году свезли въ институтъ. Едва успѣешь одного поднять на ноги,-- глядишь, Богъ другого даетъ... Столько хлопотъ!
   -- И дѣйствительно, такъ это и шло у нихъ: то они зовутъ на крестины одного изъ Макаревскихъ, то Ѳедосья Андреевна "пристраиваетъ" другого изъ Макаревскихъ и такъ безъ конца: крестины и пристройка, пристройка и крестины ребятъ. И какъ умѣла Ѳедосья Андреевна пристраивать дѣтей, такъ это и вообразить трудно. Объѣздитъ десятокъ вліятельныхъ лицъ, въ двадцати пріемныхъ комнатахъ продежуритъ, съ сотнею писарей и чиновниковъ переговоритъ, безъ счету прошеній напишетъ, а своего добьется. У нея даже образцы прошеній, написанные чиновниками разныхъ вѣдомствъ, хранились на случай: въ одномъ очень трогательно она называла себя "матерью, удрученною многочисленнымъ семействомъ", въ другомъ она униженно "припадала къ стопамъ", сообразуясь въ каждомъ случаѣ съ характерами тѣхъ лицъ, къ которымъ приходилось обращаться. И зато были у нея дѣти и въ Александровскомъ корпусѣ, и въ Орловскомъ, и въ Аракчеевскомъ въ Новгородѣ, и въ Елизаветинскомъ, и въ Смольномъ институтахъ, и на Николаевской, и на Александровской половинахъ. Однимъ словомъ, это была вполнѣ "кукушка".
   -- Позвольте, почему вы ее называете кукушкой?-- спросилъ я.
   -- Да говорятъ, что кукушка въ чужія гнѣзда свои яйца кладетъ для высиживанія,-- серьезно отвѣтилъ Клименко.-- Самъ я не видалъ этого, но говорятъ, что такъ...
   Я разсмѣялся.
   -- И точно, о своемъ гнѣздѣ, подобно большинству дѣльцовъ и спеціалистовъ, она мало заботилась,-- продолжалъ Клименко.-- Въ свое гнѣздо она пріѣзжала только рожать, да крестить дѣтей и, оправившись отъ родовъ, съ новымъ доказательствомъ своего супружескаго счастія уже мчалась пристраивать подрастающаго ребенка, такъ что Иванъ Ѳедоровичъ большую часть года вдовствовалъ, оставленный на попеченіе разныхъ ключницъ, нянекъ, дворовыхъ дѣвокъ, поваровъ, кучеровъ и тому подобной челяди. Безъ надзора хозяйки управленіе домомъ шло, надо признаться, довольно плохо, тѣмъ болѣе, что самъ Иванъ Ѳедоровичъ былъ человѣкъ нераспорядительный, любившій болѣе всего предаваться созерцанію. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ вышелъ ротмистромъ въ отставку, онъ оставилъ всякія дѣла, ожирѣлъ, обрюзгъ, облекся въ халатъ и зажилъ созерцательною жизнью. Въ туфляхъ, надѣтыхъ на босую ногу, съ разстегнутымъ воротомъ рубашки, съ трубкою въ зубахъ, онъ проводилъ дни, или сидя у окна и смотря по цѣлымъ часамъ на давно знакомый ему, заросшій травою или занесенный снѣгомъ дворъ, или любуясь дружескою игрою собаки съ кошкой, или раскладывая "Наполеошку" съ желаніемъ угадать, пристроитъ или не пристроитъ ребенка Ѳедосья Андреевна. Среди этихъ созерцаній онъ не замѣчалъ, по скольку дней не сметались пыль и паутины, какъ готовился ему и дѣтямъ обѣдъ, что выдѣлывали его подростки, иногда доходившіе до такихъ продѣлокъ, что дворня теряла голову и только ждала той минуты, когда "пристроятъ" хоть одного изъ этихъ головорѣзовъ, которыхъ никто не сдерживалъ, никто не наказывалъ, и которымъ только въ крайнихъ случаяхъ говорили:
   -- Погодите! погодите! вотъ пристроятъ васъ въ корпусъ, тогда крылья-то опустите!
   Иванъ Ѳедоровичъ не скучалъ, не тяготился этою жизнью и только иногда съ чувствительнымъ вздохомъ замѣчалъ на вопросъ знакомыхъ о томъ, какъ онъ поживаетъ:
   -- Вотъ все Ѳедосью Андреевну поджидаю... Безъ нея, знаете, точно вдовецъ.
   И когда Ѳедосья Андреевна возвращалась, онъ на-время оживалъ, самодовольно улыбался, смотрѣлъ не то оторопѣвшимъ, не то запыхавшимся, и съ выраженіемъ счастливаго кота ходилъ по пятамъ за своею супругою, поминутно цѣлуя ея "пальчики".
   -- Измучилась ты, мамочка?-- сладко шепталъ онъ.
   -- Соскучился ты, папочка?-- также сладко говорила она.
   Они переживали медовый мѣсяцъ, и ужъ тутъ, конечно, имъ было не до дѣтей, тѣмъ болѣе, что нечего было много и думать о дѣтяхъ, такъ какъ ихъ надѣялись скоро "пристроить", и они могли "на послѣдяхъ" дѣлать, что имъ угодно.
   Трудно было бы найти болѣе любящихъ супруговъ и болѣе незлобивыхъ простяковъ, чѣмъ Макаревскіе, но я увѣренъ, что они пришли бы въ серьезное негодованіе, если бы общество или государство рѣшилось отказать имъ на просьбу "о пристройкѣ" ихъ дѣтей и предложило имъ самимъ воспитывать ребятъ. Нельзя сказать, чтобы они не любили своихъ дѣтей, но они не понимали, для чего они стали бы воспитывать сами этихъ дѣтей, когда есть казенные корпуса и институты. Зная о существованіи этихъ заведеній, они нисколько не заботились о томъ, сколько у нихъ дѣтей, и не задавались вопросомъ о томъ, во что обойдется воспитаніе этихъ дѣтей. Макаревскіе смотрѣли на дѣтей, какъ на казенную собственность, отъ которой казна должна была непремѣнно избавлять ихъ въ извѣстное время.
   Клименко на минуту смолкъ и потомъ обратился ко мнѣ:
   -- Я думалъ въ нѣсколькихъ словахъ передать вамъ воспоминанія моихъ дѣтскихъ лѣтъ о Макаревскихъ; но теперь вижу, что эти воспоминанія не вполнѣ характеризуютъ Макаревскихъ, и что мнѣ нужно передать вамъ дальнѣйшія мои встрѣчи съ ними. Разсказъ выйдетъ слишкомъ длиненъ, чтобы его передать на улицѣ... Не зайдемъ ли мы позавтракать къ Вольфу? Тамъ я вамъ доскажу остальное...
   Я охотно согласился на предложеніе.

-----

   -- Вотъ тѣ воспоминанія, которыя я вынесъ о Макаревскихъ во времена моего далекаго дѣтства,-- продолжалъ Клименко, когда мы уже сидѣли въ ресторанѣ Вольфа за завтракомъ.-- Потомъ моя семья переѣхала въ Петербургъ, и Макаревскіе потерялись у насъ изъ виду... Прошло нѣсколько лѣтъ, мнѣ уже шелъ шестнадцатый годъ, когда мы случайно познакомились съ одной не особенно богатой вдовой учителя, Амаліей Ѳедоровной Габерштадтъ. Эта женщина существовала небольшой пенсіей, содержаніемъ пансіонеровъ и заработками двухъ дочерей, занимавшихся шитьемъ и уроками. Впрочемъ, главнымъ образомъ, эта семья могла существовать потому, что у нея была великая способность питаться болѣе духовною пищею, чѣмъ матеріальною, и сохранять поэтическіе восторги и порывы, даже питаясь картофелемъ, габерсупами, форшмаками и котлетами изъ селедокъ, смѣшанныхъ съ булкой. При такомъ взглядѣ на жизнь эта семья была вполнѣ весела и счастлива. Въ дни рожденій и именинъ здѣсь члены семьи набирали какихъ-нибудь полевыхъ цвѣтовъ или свѣжихъ березовыхъ, кленовыхъ и дубовыхъ листьевъ, сплетали изъ этой зелени гирлянды и вѣнки, украшали ими комнату и, устроивъ подобный сюрпризъ виновницѣ торжества, проводили день въ самомъ лучшемъ настроеніи духа, хотя бы у нихъ въ этотъ день и не было ни одного лишняго гроша въ карманѣ. Впрочемъ, деньги и не были нужны имъ для веселья: разные Карлы Карловичи и Вильгельмины Карловны, приходившіе поздравить виновницу праздника, приходили въ такой же восторгъ отъ гирляндъ и вѣнковъ, какъ и сами хозяйки, и не требовали ничего, кромѣ возможности проплясать подъ разбитое фортепіано вальсъ въ три па или французскій кадриль съ самыми затѣйливыми фигурами. Если вдобавокъ ко всему этому подавался чай и бутерброды, то компанія была уже на верху блаженства и уносила съ собой на всю остальную жизнь воспоминаніе о томъ, какъ было весело на именинахъ у мадамъ Габерштадтъ въ такомъ-то году. Присутствуя однажды на такомъ торжествѣ, мы очень удивились, встрѣтивъ здѣсь одного изъ Макаревскихъ, семнадцатилѣтняго кадета. Онъ былъ здѣсь, какъ дома, развязно распоряжался танцами, шумно бѣгалъ въ кухню за бутербродами и за чаемъ для гостей, и, когда всѣ стали разъѣзжаться, остался ночевать у мадамъ Габерштадтъ.
   -- Вы какъ сюда попали, Коля?-- спросила его моя мать.
   -- Я хожу въ отпускъ къ Габерштадтамъ,-- бойко отвѣтилъ юноша.
   -- Развѣ ваша семья знакома съ мадамъ Габерштадтъ?
   -- Нѣтъ. Я познакомился съ племянникомъ мадамъ Габерштадтъ и теперь хожу къ нимъ.
   -- Вы, кажется, не одни здѣсь въ Петербургѣ. Вашъ братъ тоже въ корпусѣ.
   -- Да, братъ Александръ въ морскомъ корпусѣ, да двѣ сестры въ Смольномъ.
   -- А вашъ брать здѣсь же?
   -- Нѣтъ, онъ ходитъ къ капитану Маевскому, тотъ его очень полюбилъ, въ театры возитъ съ собой, катаетъ, совсѣмъ избаловалъ. Ему счастье! Впрочемъ, я не завидую ему. Мнѣ тоже здѣсь весело. Капитанъ Маевскій холостякъ, а здѣсь барышни, танцуютъ часто. Конечно, онѣ нѣмки, но ничего -- веселыя.
   Мальчикъ былъ разбитной и угловатый, съ кадетскими взглядами.
   -- А вы развѣ тоже знаете Колю?-- спросила подошедшая мадамъ Габерштадтъ у моей матери.
   -- Да, наше имѣніе находится по сосѣдству съ имѣніемъ его родителей,-- отвѣчала матушка.
   -- Ахъ, какое почтенное семейство!-- восторженно произнесла мадамъ Габерштадтъ.-- Матушка Коли такая милая дама!
   -- Такъ вы и ее знаете?
   -- Да, какъ же!.. не лично, по по письмамъ, она мнѣ всегда поклоны посылаегь и поздравляетъ меня въ письмахъ. Вотъ и нынче прислала такое письмо, пишетъ: "берегите, ради Бога, нравственность моего мальчика, какъ мать". О, я понимаю, каково должно быть для матери жить вдали отъ своего ребенка. Я, кажется, не перенесла бы, если бы моя Мальхенъ или Минна уѣхала отъ меня, да и Мальхенъ и Минна не пережили бы этого.
   Она взглянула любовными глазами на свою семнадцатилѣтнюю, бѣловолосую и голубоглазую Мальхенъ, танцовавшую кадриль, и та, точно почуявъ этотъ взглядъ, подлетѣла, какъ на крылышкахъ, къ матери, обняла ее, звонко поцѣловала въ голову и снова, вся раскраснѣвшаяся, продолжала кадриль.
   -- Вы видите, развѣ мы можемъ разстаться! Нѣтъ, мы не можемъ разстаться!-- съ увлеченіемъ произнесла мадамъ Габерштадтъ.-- И я понимаю, каково должно быть мамашѣ Коли.
   -- Вы добрая женщина,-- проговорила моя мать, знавшая недостаточность средствъ госпожи Габерштадтъ.
   -- Жаль, что мы не можемъ доставить мальчику какихъ-нибудь удовольствій или быть чѣмъ-нибудь полезными его сестрамъ,-- съ грустью вздохнула мадамъ Габерштадтъ.-- Онѣ, бѣдныя, такъ скучаютъ въ институтѣ. Мамаша Коли просила насъ навѣщать ихъ. Мы бываемъ тамъ. Мои Мальхенъ и Минна носятъ имъ иногда бездѣлицы, конфетъ или яблоковъ... но мы не можемъ многаго... наши средства не позволяютъ...
   Моей матери стало какъ-то неловко и тяжело и, возвращаясь отъ Габерштадтовъ домой, она горячо осуждала Макаревскихъ...
   -- Бросили дѣтей на чужія руки и не заботятся о нихъ,-- говорила она отцу.-- Хороши отецъ и мать!
   Черезъ нѣсколько дней насъ совершенно неожиданно, безъ всякаго приглашенія съ нашей стороны, посѣтилъ Коля Макаревскій.
   Онъ разговорился со мною о Габерштадтахъ.
   -- Нѣмки онѣ добрыя, только такія цирлихъ-манирлихъ,-- разбитымъ тономъ говорилъ онъ.-- Все у нихъ сентиментальности на умѣ. Выстираютъ мнѣ перчатки къ воскресенью и точно какой-нибудь подарокъ дѣлаютъ, съ такой торжественностью ихъ поднесутъ: "Вотъ вамъ, Коля, и перчатки Мальхенъ приготовила!" -- передразнилъ онъ сладкій голосокъ мадамъ Габерштадтъ.-- Удивительная невидаль! Если бы мать присылала денегъ побольше, такъ мнѣ бы и въ магазинѣ за гривенникъ вымыли перчатки! А тутъ такъ и видишь, что на благодарность лѣзутъ! Впрочемъ, я Мальхенъ благодарю,-- лукаво подмигнулъ онъ.-- Она ничего что нѣмка, а аппетитная булка! Я ее разъ такъ затискалъ да расцѣловалъ, что она даже разревѣлась! Жаловаться хотѣла и потомъ двѣ недѣли дулась. Да меня не проведешь! Знаю я, чего онѣ хотятъ, эти вздыхающія дѣвчонки! Небось, вздумай я на ней жениться, такъ съ ручками и ножками выскочитъ. Мать тоже моя изъ ума выжила, пишетъ: "Я очень рада, что ты посѣщаешь скромный семейный домъ, но ради Бога остерегайся, чтобы тебя какъ-нибудь не женили эти люди. Вѣдь эти бѣдныя нѣмки только и думаютъ, какъ бы сдать съ рукъ своихъ дочерей, потому онѣ, можетъ-быть, и тебя прикармливаютъ". Нѣтъ, дудки, меня-то ужъ на кривой не объѣдутъ. Я не какую-нибудь нѣмку безъ состоянія могу подцѣпить въ провинціи, когда въ офицеры выйду. У насъ въ провинціи за офицера любую купеческую дочь отдадутъ,-- только бери. Да чего!-- вотъ въ прошломъ году вышелъ отъ насъ въ Нижній-Новгородъ Иванъ Реденъ, такъ вѣдь такую невѣсту подцѣпилъ, что -- ахъ! А онъ и вышелъ-то въ гарнизонъ, да и самъ маленькій ростомъ и носъ съ пуговку. На такого тоже ужъ не очень невѣста позарится, коли она хоть что-нибудь смыслитъ!
   Онъ довольно долго говорилъ въ этомъ тонѣ, изумляя меня словами и понятіями, совершенно еще незнакомыми мнѣ. Потомъ онъ перешелъ къ разсказамъ о своемъ братѣ Александрѣ.
   -- Гуляка этотъ Маевскій,-- объяснилъ онъ мнѣ:-- и для брата ничего не жалѣетъ, вмѣстѣ съ нимъ и кутитъ. Они совсѣмъ друзьями сдѣлались. Только споитъ онъ, бестія, Сашку и фанфарономъ сдѣлаетъ. Тотъ уже и теперь фыркаетъ -- перчатки не перчатки, часы не часы. Да чего! ему уже въ корпусѣ тяжело жить! "У насъ, говоритъ, даже эта говядка съ душкомъ дается!" Это привыкъ, что Маевскій ему соусы въ разсоляхъ подаетъ, лишь бы онъ не блажилъ. А мать -- дура, право, дура -- радуется, что Сашка отъ нея теперь денегъ ни на что не проситъ, а потомъ онъ ей глаза протретъ, когда Маевскій наряжать да подкармливать его не станетъ. Теперь онъ и передо мною носъ задираетъ -- да мнѣ что! Я знаю, что это не надолго, что ему же хуже будетъ, когда выйдетъ во флотъ. На мичманское жалованье не разгуляешься, въ Кронштадтѣ или въ плаваніи невѣсты богатой не поддедюлишь, а Маевскій теперь его балуетъ, а потомъ и забудетъ. Только и останется у него отъ этой дружбы что пьянство на память. Вотъ такъ же брата Павла въ Орлѣ архіерейскіе пѣвчіе вѣдь совсѣмъ споили. Возжался, возжался съ ними, ходилъ къ нимъ по праздникамъ, матери просвирки посылалъ, а теперь мать же и плачется: "и въ кого это ты, говоритъ, пьяницей сдѣлался". А у него только одинъ ей отвѣтъ: "ты, братецъ, ничего не понимаешь!" Это онъ въ привычку взялъ всѣмъ говорить: "братецъ". Шутъ, совсѣмъ шутъ гороховый вышелъ: пьетъ и канты басомъ выводитъ -- вотъ и все, чему научился.
   Мнѣ тогда были еще "новы всѣ впечатлѣнья бытія", и потому я не мало дивился и разсказамъ, и жаргону этого кукушкина сына. Впрочемъ, мнѣ не часто приходилось бесѣдовать съ нимъ. Мои отецъ и мать принимали его холодно и сухо, и онъ не могъ найти особеннаго удовольствія въ сближеніи со мною. Мы слышали о немъ только отъ госпожи Габерштадтъ, которая продолжала заботиться о немъ съ самою искреннею любовью. Однажды она даже чуть не захворала, вслѣдствіе того, что Коля Макаревскій простудился или объѣлся на Рождествѣ и заболѣлъ у нея въ домѣ горячкою. Въ эти дни она совсѣмъ потеряла голову: она боялась отправить его въ корпусную больницу и въ то же время боялась, что онъ заразитъ и ея дочерей, и ея пансіонеровъ, такъ какъ она считала всѣ горячки прилипчивыми. Кромѣ того, у нея въ это время почти не было денегъ, и ей приходилось занимать гроши, чтобы больной не нуждался ни въ чемъ. Добрая душа въ эти дни походила на насѣдку, которая не знаетъ, что дѣлать со своими цыплятами, находящимися въ опасности. Она была и жалка, и смѣшна. То ей казалось, что больному непремѣнно нужно варенье, то ее смущала мысль, что, съ одной стороны, ея дочерямъ неловко ходить за молодымъ человѣкомъ, и что, съ другой стороны, онѣ могутъ заразиться сами, то ей приходило въ голову, что только молодыя дѣвушки и могутъ, какъ любящія сестры, облегчить страданія "бѣднаго сироты", какъ она теперь называла юношу. Но болѣе всего убивала ее мысль о томъ, какъ должна страдать мать этого юноши, не имѣющая возможности, вслѣдствіе наступившихъ родовъ, пріѣхать къ умирающему сыну. Толки объ этихъ страданіяхъ матери наполняли цѣлые вечера въ семьѣ госпожи Габерштадтъ и принимали иногда чисто фантастическіе размѣры.
   -- Что, мама, если онъ умретъ раньше, чѣмъ выздоровѣетъ его мамаша!-- говорила Мальхенъ.
   -- О, Мальхенъ, не говори мнѣ этого!-- восклицала мать.
   -- А я, мама, тоже объ этомъ думала сегодня,-- замѣчала Минна.
   -- Дѣти, дѣти, это не къ добру! У меня тоже была всю ночь эта мысль въ головѣ,-- восклицала мать.-- Если его мама пріѣдетъ, а онъ будетъ лежать у насъ на столѣ,-- она не вынесетъ этого и упадетъ у его трупа.
   -- Но, мама, вѣдь у нея грудной ребенокъ теперь, онъ тоже можетъ погибнуть, если она умретъ или сойдетъ съ ума,-- соображала Мальхенъ.
   -- О, да, да! Я именно этого и боюсь! Я нарочно писала ей, что ему лучше, что онъ поправляется! Пусть лучше она не пріѣзжаетъ, думая, что онъ не опасно боленъ.
   -- Да, а какъ потомъ мы объяснимъ ей, если онъ умретъ?-- спрашивала Минна.
   -- Вѣдь это еще болѣе поразитъ ее,-- заявляла Мальхенъ.
   -- О, я потеряла голову! я потеряла голову!-- хваталась руками за голову мать.
   И такъ безъ конца шли опасенія, восклицанія, вздохи и слезы, а фантастическія картины все расширялись. Нужно отдать справедливость семейству мадамъ Габерштадтъ, оно нисколько не опечалилось, а даже напротивъ того обрадовалось, когда Коля Макаревскій сталъ поправляться, то-есть, обманулъ всѣ ихъ ожиданія трагической развязки. На это способны очень немногіе люди, дѣлающіе недовольную мину, когда имъ приходится протѣсниться сквозь собравшуюся на улицѣ толпу и увидать, вмѣсто окровавленнаго, раздавленнаго лошадьми человѣка, какую-нибудь пьяную бабу, сидящую въ грязи и ругающую площадными словами городового. Повторяю, семейство мадамъ Габерштадтъ не разсердилось на Колю Макаревскаго, что онъ обманулъ ихъ ожиданія и не умеръ. Добрые люди обрадовались его выздоровленію до того, что готовы были надѣлать всякихъ глупостей подъ вліяніемъ охватившаго ихъ восторга и не только ухаживали всѣ за выздоравливающимъ, но даже готовили ему сюрпризы. Мальхенъ вязала ему какой-то бисерный кошелекъ, Минна вышивала закладку, а сама госпожа Габерштадтъ сшила ему полдюжины "военныхъ галстуковъ".
   Къ сожалѣнію, юноша находился еще въ раздражительномъ настроеніи духа послѣ болѣзни и вовсе не былъ тронутъ сюрпризами, а только замѣтилъ:
   -- Что мнѣ въ этихъ пустякахъ! Вы бы лучше написали моей матери, пока я былъ боленъ, чтобы она прислала денегъ, а то тутъ приходится терпѣть всякія лишенія безъ своего гроша въ карманѣ.
   Какія лишенія приходилось ему терпѣть, онъ не сказалъ, но бѣдныя женщины мучились цѣлый вечеръ, придумывая, чего ему недостаетъ. Еще болѣе опечалило ихъ то, что имъ удалось случайно услышать, какъ выздоравливающій юноша говорилъ навѣстившему его брату Александру:
   -- Хорошо тебѣ, если тебѣ Маевскій ни въ чемъ не отказываетъ! А мое положеніе другое. Тутъ хоть бы и захотѣлъ чего, такъ не дадутъ. Кошелекъ какой-нибудь, пожалуй, свяжутъ, а что нужно, того и нѣтъ.
   Впрочемъ, семья мадамъ Габерштадтъ получила и утѣшеніе за свои заботы и хлопоты. Когда Коля Макаревскій совсѣмъ оправился и ушелъ въ корпусъ, онѣ получили письмо и посылку отъ его матери. Она извѣщала ихъ, что она записала ихъ имена въ свою поминальную книжку, и прислала госпожѣ Габерштадтъ на память собственной своей работы шерстяную, вязанную косыночку.
   -- Мама, мама, она даже во время болѣзни не забыла о тебѣ,-- воскликнула Мальхенъ, примѣривая косыночку на голову и вертясь передъ зеркаломъ.
   -- И сама вязала! Больная вязала!-- растроганно добавила Минна.
   Мадамъ Габерштадтъ прослезилась...

-----

   Мнѣ было лѣтъ двадцать пять, когда судьба меня опять забросила въ родную глушь и снова столкнула съ Макаревскими, слетѣвшимися со всѣхъ концовъ Россіи въ отчій домъ. Это была стая вороновъ, почуявшихъ падаль. Дѣло въ томъ, что Иванъ Ѳедоровичъ въ одинъ прекрасный день объѣлся свинымъ саломъ и опился квасомъ, вслѣдствіе чего и отдалъ скоропостижно Богу свою незлобивую душу, не сдѣлавъ никакого распоряженія насчетъ имѣнія. Его дѣти только того и ждали. Боже мой, что эта была за картина! "Подлецъ!" "Я тебѣ морду сверну!" "Я тебѣ зубы выколочу!" стономъ стояло въ воздухѣ въ домѣ Макаревскихъ. Ѳедосья Андреевна, оторопѣвшая, растрепанная, въ чепцѣ, съѣхавшемъ на бокъ, не знала, что дѣлать -- унимать ли дѣтей, или грабить, подобно имъ, свое собственное имущество.
   -- Вы мнѣ домъ-то, домъ-то хоть оставьте!-- умоляла она.
   -- Отстаньте вы со своимъ домомъ! Вамъ законную часть выдѣлятъ!-- кричали дѣти.
   -- А серебро-то, серебро вѣдь мое, въ приданое мнѣ дадено,-- стонала она.
   -- Мы были, что ли, при вашемъ вѣнчаньи? Мало ли, что вы выдумаете, что за вами въ приданое дано, такъ-такъ вамъ все и отдать,-- бѣсновались сыновья.
   -- Аспиды вы, аспиды!-- кричала мать.
   Она бросалась къ предводителю дворянства, къ исправнику, къ губернатору, къ сосѣдямъ.
   -- Грабятъ меня, собственныя дѣти грабятъ!-- рыдала она передъ властями.-- Судите ихъ, уголовнымъ судомъ судите за неповиновеніе!
   -- Позвольте, позвольте,-- говорили ей.-- Вы растолкуйте, чего вы хотите.
   -- Подъ судъ, подъ уголовный судъ хочу ихъ отдать!..
   -- Да за что же?
   -- За неповиновеніе, за неповиновеніе!
   -- Да вѣдь вы получаете законную часть имѣнія?
   -- Что я съ этой частью буду дѣлать! Мнѣ пусть домъ усадьбу отдадутъ, серебро мое отдадутъ. Чѣмъ я жить буду? Я ихъ пристроила, я ихъ на ноги поставила, а они грабятъ.
   -- Да вѣдь законъ вамъ даетъ право только на извѣстную часть имѣнія.
   -- Что мнѣ законъ, я не съ закономъ, а со своими собственными дѣтьми имѣю дѣло! Они должны повиноваться! Я мать, я приказываю отдать мнѣ, что мнѣ надо, а они меня грабятъ!
   Растолковать ей, что ея дѣтей не за что было отдавать подъ судъ, не было никакой возможности. Она писала прошеніе за прошеніемъ и не унималась. Получивъ вездѣ отказъ на просьбы объ отдачѣ ея дѣтей подъ судъ и объ отобраніи у нихъ въ ея пользу имѣнія, она начала заваливать всѣ присутственныя мѣста и всѣхъ провинціальныхъ "особъ" прошеніями "о понужденіи ея дѣтей содержать мать, находящуюся въ престарѣлыхъ лѣтахъ". Много было съ нею хлопотъ властямъ, но едва ли не больше хлопотъ доставляла она своимъ сыновьямъ и дочерямъ, къ которымъ она поочередно пріѣзжала гостить. На другой же день послѣ своего прибытія къ кому-нибудь изъ своихъ дѣтей, она заводила старую пѣсню о грабежѣ ея имущества неблагодарными дѣтьми и уже черезъ два-три дня была на ножахъ съ тѣмъ изъ дѣтей, у котораго гостила. Черезъ недѣлю она ужо бѣжала отъ этого "изверга рода человѣческаго" и подавала на него жалобу "начальству", требуя "понудить его содержать мать, находящуюся въ престарѣлыхъ лѣтахъ".
   Мы кончили завтракъ и вышли изъ ресторана.
   -- Когда-нибудь я вамъ разскажу исторію "кукушки новой формаціи",-- сказалъ мнѣ да прощаньи Клименко. Это тоже интересный типъ, хотя и рѣже встрѣчающійся, чѣмъ кукушки старыхъ временъ,-- эти матушки-помѣщицы, плодившія въ нашемъ возлюбленномъ отечествѣ дурочекъ-институтокъ и офицеровъ-бурбоновъ.
  

IV.
Конторщикъ.

   -- И куда это онъ могъ затеряться?-- говорилъ Клименко, шаря въ ящикѣ письменнаго стола и перерывая бумаги.
   -- Да вы что ищете?-- спросилъ я.
   -- Вотъ хотѣлъ вамъ подарокъ сдѣлать,-- отвѣтилъ онъ.-- Рукопись есть одна у меня, подходящая по содержанію къ моимъ разсказамъ, да первый листокъ куда-то затерялся... Впрочемъ, она и безъ этого листка понятна. Въ немъ не было ничего особеннаго, просто говорилось, что авторъ рукописи -- одинъ бѣдный знакомый мнѣ юноша -- за неимѣніемъ дѣла, сидя одиноко въ конторѣ наканунѣ Рождества, началъ писать свои мемуары. Эти мемуары остались неоконченными, по крайней мѣрѣ, мнѣ попалась въ руки только вотъ эта тетрадь, которою вы и можете распорядиться по своему усмотрѣнію...
   -- А если я ее напечатаю -- авторъ не будетъ протестовать,-- спросилъ, я, просматривая рукопись.
   -- Ну, батенька, мертвые не протестуютъ. Авторъ этой рукописи умеръ въ злѣйшей чахоткѣ, оставивъ въ нищетѣ жену и ребенка. Прочитайте ее, уничтожьте или напечатайте -- это ваше дѣло.
   Я взялъ рукопись, прочелъ и теперь предлагаю ее читателямъ.

-----

   ...У! какой сегодня морозъ, такъ и видно, что завтра Рождество. Я едва не отморозилъ ушей, спѣша въ своемъ легонькомъ пальто въ нашу контору. Къ несчастію, и въ конторѣ царить нынче холодъ, можетъ-быть оттого, что передъ закрытіемъ ее не сочли нужнымъ отопить, зная, что, кромѣ меня, въ нее не придетъ, никто. А топить эти комнаты для меня но стоитъ! Что я такое? Простой конторщикъ и больше ничего. Я могу и въ холоду свести послѣдніе счеты, потому что это моя обязанность. Что-жъ -- они и не ошиблись: волей-неволей я сдѣлалъ свою работу и теперь только ожидаю, когда явится мой принципалъ, чтобы просмотрѣть эти счеты. Онъ останется ими доволенъ: дѣла за послѣдній мѣсяцъ шли отлично, и онъ вполнѣ радостно можетъ встрѣтить праздникъ. Впрочемъ, онъ, вѣроятно, предчувствовалъ это. Сегодня утромъ, когда я явился сюда, онъ вышелъ ко мнѣ такой веселый, насвистывая какую-то арію изъ итальянской оперы и, безъ обычной своей суровости, любевно заговорилъ со мною:
   -- Ну, Иванъ Ивановичъ, просмотрите-ка наши книги, какъ идутъ наши дѣлишки,-- сказалъ онъ мнѣ, кивнувъ головою.-- Авось, дѣтишкамъ на елку что-нибудь перепадетъ. Вы, надѣюсь, кончите работу къ пяти часамъ? Сегодня никто не помѣшаетъ.
   -- Я кончу скоро... у меня уже почти все провѣрено,-- отвѣтилъ я.
   -- И отлично, и отлично,-- весело проговорилъ онъ.-- Вы у меня хорошій помощникъ... Плохо только, что вы все прихварываете...
   Я струсилъ при послѣдней фразѣ, мнѣ показалось, что онъ можетъ отказать мнѣ отъ мѣста за то, что я все прихварываю. Про болѣзненныхъ людей всегда думаютъ, что они работаютъ меньше здоровыхъ.
   -- Я, кажется, не манкирую занятіями,-- несмѣло замѣтилъ я.
   -- Что вы! что вы! Развѣ я объ этомъ говорю!-- воскликнулъ онъ.-- Мнѣ просто васъ жаль. Вы, вонъ, все кашляете. Вамъ нуженъ бы продолжительный отдыхъ.
   -- Нѣтъ, зачѣмъ же... Я въ сущности здоровъ... простудился только немного по осени,-- пробормоталъ я.
   Я боялся всегда, когда рѣчь заходила объ отпускѣ. Отпускъ мнѣ казался переходомъ къ отставкѣ. Уѣду я -- меня нужно будетъ замѣнить кѣмъ-нибудь другимъ, тотъ можетъ оказаться способнѣе меня, и, когда я возвращусь изъ отпуска -- мнѣ скажутъ:
   -- Вы уже болѣе не нужны.
   Нѣтъ, я не могу разсчитывать на отпуски, на поправленіе здоровья въ отпуску! Да и какая польза выйдетъ изъ того, если я и поправлюсь въ отпуску? Вѣдь послѣ, оставшись безъ мѣста, захвораешь еще сильнѣе отъ холода и голода. Да если даже меня и не замѣнятъ другимъ во время отпуска, то работы въ мое отсутствіе накопится столько, дѣла придутъ въ такой безпорядокъ, что потомъ придется удвоить работу и снова израсходовать тѣ силы, которыя накопишь во время отдыха. Нѣтъ, ужъ лучше тянуть лямку, не снимая ее съ себя ни на минуту! Эти мысли мелькали въ моей головѣ, покуда я перебиралъ книги. Мой принципалъ въ это время сидѣлъ по другую сторону стола, откинувшись головою на спинку кресла, и, покуривая сигару, слѣдилъ пристальнымъ взглядовъ за мною. Мнѣ было какъ-то неловко и тяжело чувствовать на себѣ этотъ взглядъ. Конфузливый отъ природы, впечатлительный и мнительный отъ болѣзненности и бѣдности, я всегда смущался отъ пристальныхъ взглядовъ. И точно, вѣдь если люди пристально смотрятъ на кого-нибудь, то, значить, они находятъ въ немъ что-нибудь особенное, необыкновенное, замѣчательное. А что же могло быть особеннаго, необыкновеннаго, замѣчательнаго во мнѣ? Не моя ли жалкая, сѣрая и болѣзненная фигура? Не мое ли истертое и выношенное платье? Не моя ли растерянная и придавленная физіономія? Нѣтъ, какъ хотите, а скверно сознавать, что люди, обративъ на тебя глаза, могутъ увидать только твое убожество и нравственное, и физическое, и матеріальное.
   -- Вы, кажется, женаты?-- спросилъ меня мой принципалъ сквозь зубы, пуская тонкую струйку дыма.
   -- Женатъ,-- отвѣтилъ я, краснѣя, точно сознавался въ преступленіи.
   -- И дѣти есть?-- спросилъ онъ.
   -- Да, сынъ шести лѣтъ,-- отвѣтилъ я и наклонился къ кассовой книгѣ, дѣлая видъ, что углубляюсь въ занятіе.
   Но я чувствовалъ, угадывалъ, что мой принципалъ не спускаетъ съ меня своего взгляда.
   -- Что вы, вѣрно, по страстной любви женились?-- спросилъ онъ.
   -- Да, по любви,-- отвѣтилъ я глухо и сталъ передвигать костяшки на счетахъ.
   Принципалъ вздохнулъ.
   -- Эхъ, молодость, молодость!-- проговорилъ онъ съ оттѣнкомъ грусти въ голосѣ.-- Вы, должно-быть, были очень молоды, когда женились?
   -- На двадцать второмъ году,-- отвѣтилъ я.
   -- Ну, да!.. Въ эти годы умѣютъ любить, по не умѣютъ разсчитывать... На бѣдной, конечно?
   -- Да!
   Принципалъ опять вздохнулъ.
   -- Вы на меня не сердитесь, что я васъ разспрашиваю о вашей внутренней жизни?-- спросилъ онъ мягко.
   Мнѣ сердиться! Да развѣ я смѣю сердиться на него! Я, краснѣя и запинаясь, пробормоталъ какую-то любезность.
   -- Я искренно расположенъ къ вамъ,-- проговорилъ онъ:-- и потому меня интересуетъ ваше положеніе. Вы, кажется, не кончили курса въ университетѣ?
   -- Да,-- отвѣтилъ я.
   -- И вышли оттуда именно ради этой женитьбы?
   Я промолчалъ, стыдясь признаться, что онъ угадалъ правду.
   -- Къ несчастью, теперь безъ связей или безъ диплома лзъ какого-нибудь высшаго спеціальнаго учебнаго заведенія трудно составить себѣ прочное положеніе и карьеру,-- продолжалъ онъ.-- При томъ же женатому, семейному человѣку представляется менѣе возможности выбирать мѣсто, выжидать, рисковать. Тутъ поневолѣ берешься за первый попавшійся трудъ. Вотъ и вамъ приходится прозябать здѣсь, хотя я знаю, что васъ не можетъ вполнѣ удовлетворить и обезпечить это мѣсто. Вамъ надо подумать о будущемъ...
   Я опять начиналъ робѣть, точно онъ уже отказывалъ мнѣ отъ мѣста. Я пробормоталъ что-то въ родѣ того, что я доволенъ своимъ положеніемъ.
   -- Полноте, можно ли быть довольнымъ пятьюдесятью рублями жалованья, имѣя на рукахъ семью,-- промолвилъ онъ, пожимая плечами.-- Вамъ надо подумать о будущемъ, семья ваша можетъ прибавиться, нужды возрастутъ, а я, къ сожалѣнію, не могу увеличить ваше жалованье настолько, чтобы удовлетворить вполнѣ вашимъ потребностямъ. Вы знаете, что вы здѣсь не одни, содержаніе конторы обходится и безъ того дорого. Нынче не легко жить!
   У меня вертѣлась на языкѣ просьба о томъ, чтобы онъ не заботился о прибавкѣ, до только бы не выгонялъ меня.
   -- Я къ вамъ привязался, какъ къ симпатичной, скромной личности, и потому меня заботитъ ваше положеніе,-- продолжалъ онъ.-- Я постараюсь что-нибудь сдѣлать для васъ. Мнѣ было бы тяжело потерять въ васъ хорошаго работника. Но все же я первый посовѣтую вамъ перейти на другое мѣсто, если оно будетъ выгоднѣе. Я самъ готовъ похлопотать объ этомъ...
   Онъ посмотрѣлъ на часы, всталъ и потянулся.
   -- Однако, мнѣ пора! До свиданья!
   Онъ вышелъ. Я остался одинъ въ этой просторной, высокой комнатѣ съ желтыми конторками, съ желтыми письменными столами, съ желтою неудобною мебелью, съ бѣловато-сѣрыми, голыми стѣнами, безъ драпировокъ, безъ занавѣсокъ, безъ картинъ, и какое-то жуткое чувство овладѣло мною въ этой неуютной, нежилой и вѣявшей холодомъ обстановкѣ, смотрѣвшей еще непривѣтливѣе въ этотъ сѣрый день, съ снѣжными тучами, безъ грѣющихъ лучей солнца, безъ голубого неба. Опустивъ на лѣвую руку голову, я машинально перевертывалъ правою рукою страницы конторскихъ книгъ, провѣрялъ цифры, итоги, реестры,-- но все это было уже мною подготовлено раньше: вчера, третьяго дня, и, въ сущности, у меня не было теперь дѣла. Я могъ бы даже не придти сегодня въ контору, подобно другимъ моимъ сослуживцамъ -- моимъ начальникамъ и моимъ холостымъ товарищамъ -- но я пришелъ сюда сегодня, въ этотъ день, о которомъ я уже давно мечталъ, какъ о рѣдкомъ днѣ отдыха,-- пришелъ потому, что мой принципалъ сказалъ мнѣ вчера:
   -- А вы, Иванъ Ивановичъ, зайдите завтра: мы просмотримъ и провѣримъ съ вами книги.
   У меня не повернулся языкъ сказать ему, что я уже все кончилъ и что онъ можетъ теперь же пересмотрѣть книги, не безпокоя меня завтра. Я боялся, что онъ сочтетъ мои слова за выраженіе неохоты придти на службу, за желаніе украсть у него лишній день для себя на прогулъ. Я промолчалъ вчера и пришелъ сюда сегодня. И то сказать: отчего бы мнѣ и не придти сюда? отчего бы мнѣ и не сидѣть здѣсь безвыходно? Развѣ я уже не сросся съ этою конторою, развѣ я уже не сдѣлался ея частью, ея принадлежностью, ея недѣлимымъ, какъ эти столы, какъ эти конторки, какъ эти табуреты и стулья? Да, я давно уже превратился въ вещь, въ машину, въ орудіе.
   -- Иванъ Ивановичъ! занесите это въ приходную книгу! Это надо передѣлать, Иванъ Ивановичъ! Иванъ Ивановичъ, сходите и принесите книги за 1875 годъ! Сдѣлайте справку, Иванъ Ивановичъ, по дѣлу такого-то!
   Я все это дѣлаю безмолвно, безотвѣтно, точно, аккуратно. Но бываютъ дни, когда мнѣ не приказываютъ, не даютъ справокъ, не поручаютъ переписокъ,-- и я сижу сложа руки, потому что я самъ по своей иниціативѣ, безъ приказанія, безъ указанія, не могу, не умѣю, не имѣю права ничего дѣлать. Я машина, орудіе, третья рука завѣдмвающихъ конторою, но я не человѣкъ. Но вѣдь былъ же и а когда-то человѣкомъ... О, да, былъ,-- и горе мнѣ, именно потому, что я былъ человѣкомъ, что на память объ этой порѣ осталось мнѣ только одно воспоминаніе -- моя семья, теща, жена и ребенокъ... Бѣдный мой мальчикъ, простишь ли ты меня, когда вырастешь, за то, что я осмѣлился быть человѣкомъ?..

-----

   Я не помню ни отца, ни матери, ни родныхъ! Чужіе люди меня выкормили, поставили на ноги, воспитали, обучили въ гимназіи. У меня никогда не было своего дома, я постоянно гдѣ-нибудь гостилъ, кѣмъ-нибудь призрѣвался, кому-нибудь одолжался. Вѣроятно, вслѣдствіе этого я сталъ слишкомъ тихимъ, застѣнчивымъ, осторожнымъ, и никогда моя душа не могла быть нараспашку, такъ какъ я вѣчно боялся сѣсть на чье-нибудь мѣсто, сказать что-нибудь непріятное другимъ, съѣсть кусокъ, предназначенный не мнѣ. Только на семнадцатомъ году я узналъ, что значитъ "свой уголъ", низенькій, холодный, сырой, но все же "свой". Въ это время я сталъ жить уроками. Я бился съ нуждою, я терпѣлъ лишенія, но все же я чувствовалъ, что я имѣю право сидѣть у себя, гдѣ хочу, и ѣсть то, что купилъ на свои деньги. Правда, уроки, которыми я началъ жить, мѣшали мнѣ самому учиться, но я смотрѣлъ на это довольно равнодушно: меня никто не могъ упрекать за то, что я засиживался въ послѣднихъ классахъ гимназіи, меня никто не могъ поторопить поскорѣе кончить курсъ ученія, чтобы не сидѣть на чужой шеѣ. Я мечталъ, что я кончу ученіе двадцати лѣтъ, поступлю въ университетъ, потомъ изберу какую-нибудь спеціальность, не торопясь, не спѣша, не бросаясь на первое попавшееся дѣло. Я только не разсчиталъ одного: я не зналъ, что въ двадцать лѣтъ могутъ пробудиться такія потребности, которыя могутъ перевернуть вверхъ дномъ всѣ мои планы. Когда я кончилъ курсъ въ гимназіи, мнѣ навернулись очень выгодные уроки. Я зарабатывалъ до полутораста рублей въ мѣсяцъ. Это было цѣлое богатство въ моихъ глазахъ, и я, вѣчно томившійся въ нищетѣ, вѣчно страдавшій отъ недостатковъ, позволилъ себѣ нѣкоторыя удобства. Я нанялъ недурную комнату, пріодѣлся получше, сталъ ѣсть не впроголодь, посѣщалъ иногда театры, любилъ принять у себя товарищей.
   -- Не налюбуюсь я на васъ, что вы за прекрасный молодой человѣкъ,-- говорила моя квартирная хозяйка, полная обрусѣвшая нѣмка, вдова какого-то гусара, женщина съ вкрадчивыми манерами, съ предупредительными улыбочками.-- Вѣчно-то вы веселы и бодры, и работаете, и веселитесь въ мѣру, но такъ какъ другіе, у которыхъ сегодня густо, а завтра пусто.
   Она начала все чаще и чаще заходить въ мою комнату и приглашать къ себѣ на чай. Я любилъ сидѣть съ нею. Она, воспитанная на мѣдные гроши, была не глупа, много путешествовала, много пережила, много видѣла, была хорошая разсказчица. Я узналъ, что когда-то она была богата, что у нея была семейная драма, что мужъ ее бросилъ для любовницы и умеръ, оставивъ съ малолѣтнею дочерью. Все это разсказывалось мелькомъ, съ пробѣлами, съ какими-то умолчаніями, невольно наводившими на мысль, что въ прошломъ Маріи Карловны были тоже грѣшки, темныя пятна, проступки. Но что мнѣ было за дѣло до ея нравственности, до ея прошлыхъ грѣховъ: она была моя квартирная хозяйка и веселая собесѣдница -- и только. Но меня влекла не одна ея веселая, разбитная болтливость. Мнѣ было пріятно болтать съ нею, видя около себя ея шестнадцатилѣтнюю дочь, съ бѣлыми, какъ ленъ, длинными косами, съ яркимъ молодымъ румянцемъ, съ темными бровями, съ бойкими сѣрыми глазками. Леля -- такъ звали дочь Маріи Карловны -- не была красавицей, не отличалась правильными чертами, но она дышала свѣжестью, здоровьемъ, бойкостью, шаловливостью. Она, какъ ребенокъ, любила прыгать, хохотать, пѣть,-- и съ каждымъ днемъ мнѣ становилось все необходимѣе и необходимѣе слышать этотъ смѣхъ, это пѣніе, эту болтовню. Иногда Леля забѣгала ко мнѣ, и мнѣ казалось, что въ мою комнату врывался лучъ весенняго солнца. Она сошлась со мною, какъ дѣвочка, какъ ребенокъ. Она иногда подкрадывалась ко мнѣ сзади, закрывала руками мои глаза и кричала:
   -- Угадайте, кто съ вами?
   Порой она тормошила мои волосы, развязывала мой галстукъ, повязывала его снова затѣйливымъ бантомъ, подставляла мнѣ свою руку къ губамъ, говоря со смѣхомъ:
   -- Благодарите же за услуги!
   Разъ я перелистывалъ какую-то иллюстрированную книжку. Леля подошла ко мнѣ и нагнулась черезъ мое плечо, положивъ свою руку вокругъ моей шеи и почти касаясь лицомъ моей щеки. Мнѣ кровь бросилась въ голову.
   -- Какая вы хорошенькая!-- невольно сорвалось у меня съ языка.
   -- Вы сами тоже хорошенькій!-- сказала она.
   Она пристально взглянула въ мои глаза, повернувъ руками къ себѣ мое лицо, и вдругъ горячо-горячо поцѣловала меня прямо въ губы.
   -- Любишь?-- съ дѣтскимъ лукавствомъ спросила она.
   Я обезпамятѣлъ. Я не помню, сколько разъ покрылъ я поцѣлуями это лицо. Она не противилась, не сознавала, что она поступаетъ неловко или дурно, и крѣпко обвивала руками мою шею.
   -- Хорошо тебѣ такъ?-- спросила она, сидя у меня на колѣняхъ.-- Всегда бы такъ быть вмѣстѣ, близко-близко другъ къ другу.
   Я терялъ голову.
   Лелю зачѣмъ-то кликнула мать. Она убѣжала безъ смущенія, безъ боязни, какъ бѣжитъ ребенокъ отъ своихъ игрушекъ. На другой день, ругая себя, каясь за свое поведеніе, я боялся на нее взглянуть, но она была попрежнему весела и рѣзва, и пришла ко мнѣ, какъ всегда, безъ потупленныхъ глазокъ, безъ дѣвической стыдливости, безъ жеманной застѣнчивости. "Она совсѣмъ дитя",-- подумалось мнѣ. Она опять обвила мою шею руками, поцѣловала меня въ щеку и спросила меня:
   -- Ты это что дѣлаешь?
   Она уже говорила мнѣ "ты", громко, спокойно, не боясь, что кто-нибудь ее услышитъ.
   -- Лекціи читаю,-- отвѣтилъ я.
   -- Ну, читай, а я сяду къ тебѣ на колѣни и, какъ котенокъ, буду смирно-смирно сидѣть.
   Она хотѣла сѣсть, я отстранилъ ее рукою.
   -- Что это? ты сердишься за что-нибудь?-- спросила она.
   -- Нѣтъ, Леля, но это нехорошо,-- отвѣтилъ я.
   -- Что нехорошо?
   -- Вы уже не ребенокъ, Леля. Такъ съ мужчинами нельзя обращаться.
   -- Отчего же? Ты знаешь Александра Васильевича Строгова, того толстаго отставного гусара, что у насъ бываетъ? Онъ вотъ всегда меня цѣлуетъ и сажаетъ къ себѣ на колѣни. Только я не люблю его. Онъ такой толстый, и усищи у него противные. Я теперь даже не хожу къ нимъ. Знаешь, онъ насъ съ мамой пригласилъ разъ къ себѣ на дачу, тамъ пирушка была, мы танцовали, весело было, но меня такъ напоили шампанскимъ, что всѣ смѣялись надо мной, что я пьяна. А потомъ, мы съ мамой тамъ ночевали, и у меня утромъ даже горячка сдѣлалась, думали, что я умру. Съ тѣхъ поръ я на него сердита.
   -- Какъ это рѣшается ваша матушка возить васъ къ такимъ господамъ,-- съ отвращеніемъ замѣтилъ я.
   -- Да онъ товарищъ папы, и въ то время, когда мы у него были на вечерѣ, онъ за маму большіе долги заплатилъ. Онъ намъ очень помогъ.
   -- Все же не слѣдуетъ съ такими господами знаться.
   -- Ну да, Богъ съ нимъ, что о немъ говорить! Ты вотъ не такой, ты хорошенькій, и я тебя очень, очень люблю!
   Она прижалась ко мнѣ. У меня кружилась голова. Эти сцены повторялись часто: иногда Леля заставляла меня бѣгать съ нею по комнатѣ, иногда она жаловалась мнѣ, что мать ее притѣсняетъ, порой она говорила, что ей противно, какъ гадкій старикашка Строговъ все лѣзетъ къ ней съ поцѣлуями. И все это лепеталось и дѣлалось чисто по-дѣтски. Она относилась ко мнѣ, какъ къ подругѣ. Ее не смущало, если я былъ безъ жилета; она не задумывалась прилечь при мнѣ на диванъ; она поручала мнѣ, не краснѣя, завязать ей повыше локтя нарукавники; она изумлялась, когда я говорилъ ей:
   -- Это неприлично! Что вы дѣлаете, Леля!
   -- Отчего нехорошо?-- спрашивала она.
   Изъ ея разсказовъ я узналъ многое, что освѣтило непривлекательнымъ свѣтомъ ея мать. Я узналъ, что одна самая парадная комната въ нашемъ домѣ нанята какимъ-то гвардейцемъ, который пріѣзжаетъ въ нее съ дамой, всегда покрытой вуалью.
   -- У нея старый мужъ, а она любитъ этого гвардейца, вотъ какъ я тебя, ну, они и пріѣзжаютъ, чтобы быть вдвоемъ,-- поясняла Леля.
   Потомъ я узналъ, что у ея матери были еще двѣ дочери, но ихъ отецъ отдалъ въ "воспитательный домъ", потому что онъ былъ тогда не женатъ на ея матери.
   -- Онъ все говорилъ, что это не его дочери,-- объясняла она.-- А какъ же онѣ не его, если мама была его женою?
   Эта дѣтская наивность и въ то же время эта страстность дѣлали Лелю страннымъ существомъ. Я чувствовалъ, что она погибнетъ, какъ только случай сведетъ ее съ человѣкомъ, который воспользуется и ея неопытностью, и ея страстностью. Ея страстность проявлялась во всемъ: въ отношеніяхъ къ матери, къ подругамъ, ко мнѣ. Мнѣ было жаль этого ребенка, и въ то же время я не могъ его удержать въ границахъ приличія, не могъ растолковать ему, что такъ нельзя вести себя.
   -- Развѣ тебѣ непріятно, что я тебя цѣлую? Развѣ ты сердишься на меня? Что же можетъ выйти дурного изъ того, что я тебя ласкаю?-- твердила она.
   Иногда дѣло доходило до слезъ, и тогда мнѣ уже самому приходилось ласкать и цѣловать ея заплаканное личико. Я сознавалъ, что мнѣ нужно переѣхать отъ нихъ, иначе я не могъ ни учиться, ни сдерживаться. Я переѣхалъ. Но на другой же день Леля была у меня.
   -- Леля, какъ вы сюда попали?-- воскликнулъ я.
   -- Да мнѣ скучно безъ тебя,-- отвѣтила она.-- Мама все ворчитъ, я одна, подругъ нѣтъ,-- ну, пошла въ тебѣ.
   Она насильно сѣла ко мнѣ на колѣни и какимъ-то дѣтски-молящимъ тономъ прошептала:
   -- Не гони меня, я тебя очень, очень люблю!
   Она быстро наклонилась и поцѣловала мою руку.
   -- Вѣдь ты любишь меня? Да? Возьми меня къ себѣ. Но все ли равно тебѣ, буду ли я съ тобою жить или нѣтъ? Я вѣдь не стану тебѣ мѣшать. Ты будешь учиться, я буду шить, работать, потомъ вмѣстѣ пойдемъ гулять...
   -- Леля...
   -- Не говори, не говори! Я знаю, что ты возьмешь къ себѣ. Гостилъ же у тебя твой товарищъ? Вотъ и я также буду у тебя всегда гостить. Вотъ тугъ и мѣсто мнѣ будетъ на диванчикѣ. Я маленькая, мнѣ немного нужно...
   -- То товарищъ, мужчина гостилъ...
   -- Скажите, пожалуйста, точно не все равно! Вотъ я возьму, да и одѣнусь мальчикомъ, тогда и прогнать не посмѣешь, мужчиной буду...
   Черезъ мѣсяцъ я былъ женатъ.

-----

   Блѣдный, точно похолодѣвшій, смотрѣлъ я куда-то въ сторону на другой день послѣ свадьбы...
   -- Ваня, ты за что-нибудь сердишься?-- спросила Леля, обнимая и цѣлуя меня...
   -- И ты еще спрашиваешь!-- съ горечью проговорилъ я.-- Зачѣмъ ты не созналась раньше, что ты уже любила.
   -- Кого?-- спросила она, смотря на меня въ недоумѣніи.
   -- Я думаю, ты это лучше меня знаешь!-- воскликнулъ я.
   -- Я тебя не понимаю! Кто тебѣ насплетничалъ на меня? Я никого никогда не любила, кромѣ тебя!
   -- Такъ что же ты продавалась, что ли?-- крикнулъ я.
   Она смотрѣла на меня недоумѣвающими, откровенными глазами. Я былъ внѣ себя.
   -- Говори, говори, кто былъ тотъ негодяй, который увлекъ тебя!-- кричалъ я, стискивая ея руку.
   -- Мнѣ больно, Ваня! Я не знаю, за что ты сердишься,-- съ дѣтскими слезами проговорила она.
   Я выпустилъ ея руки или, лучше сказать, онѣ выпали изъ моихъ рукъ. Въ это время вошла моя теща.
   -- Что это? Ты плачешь? О чемъ это?-- спросила она невиннѣйшимъ тономъ у Лели.
   Я не выдержалъ и сталъ упрекать тещу.
   -- Хорошо вы смотрѣли за дочерью! Вы меня нагло обманули!-- кричалъ я, сжимая кулаки.
   Но Марья Карловна только удивлялась и клялась, что она ничего не знала о паденіи дочери. Она даже допрашивала дочь, она горько упрекала ее за вѣтренность, за дурное поведеніе, она дѣлала видъ, что теряется въ догадкахъ насчетъ того, кто погубилъ Лелю. Я ушелъ и заперся въ своей комнатѣ, чтобы ничего не видать, чтобы ничего не слыхать. Я перебиралъ всѣ событія изъ прошлаго своей жены. Мало-по-малу и понялъ все, мнѣ припомнился разсказъ объ обращеніи съ нею старика Строгова и его сыновей, вечеринка у него, горячка, сдѣлавшаяся съ Лелей послѣ этой вечеринки, долги моей тещи, заплаченные Строговымъ послѣ этой пирушки. Мнѣ припомнился его радостный видъ на моей свадьбѣ, его обѣщанія позаботиться о насъ, двусмысленныя улыбки его сыновей, двухъ развращенныхъ фатовъ. Я пришелъ къ заключенію, что моя жена дѣйствительно ничего не знала о своемъ паденіи, что она была продана матерью. Но кто же ее погубилъ: Строговъ или его сыновья, или кто-нибудь другой изъ бывшихъ на пирушкѣ? Можетъ-быть, виновникъ былъ не одинъ; во всякомъ случаѣ знали объ этомъ многіе -- это теперь мнѣ было ясно, когда я вспоминалъ всѣ физіономіи, всѣ взгляды, всѣ рѣчи развращенныхъ мужчинъ, названныхъ на мою свадьбу матерью Лели. Мнѣ стали противны всѣ эти люди, я боялся теперь встрѣтиться съ ними, боялся увидѣть ихъ двусмысленные взгляды. Я понималъ, что всѣ они, и Строговъ, и его сыновья, и товарищи ихъ, и мать Лели, знали о ее паденіи, и не знала, не помнила этого только она, поплатившаяся горячкою за вечеръ гнусной оргіи. Я рѣшился порвать всякую связь съ ними. Я такъ и сдѣлалъ. Но я не могъ растолковать Лелѣ ни значенія ихъ поведенія, ни необходимости удалиться отъ нихъ. Она смотрѣла на все со своей дѣтски-наивной точки зрѣнія, не понимая ни своего проступка, ни моего положенія обманутаго мужа. Я только теперь началъ понимать, что въ сущности у Лели недоставало одного -- какого бы то ни было представленія о нравственности. Она выросла въ той средѣ, гдѣ развратъ практиковался беззастѣнчиво, открыто, свободно, какъ нѣчто нормальное, законное; она не понимала, почему она дѣвушкой не могла сидѣть у меня на колѣняхъ, она не понимала предосудительности свиданій у нихъ въ домѣ молодого офицера съ чужою женой, она не понимала меня, когда я говорилъ ей:
   -- Я уже оттого не приму къ себѣ ни одного изъ вашихъ знакомыхъ, что буду подозрѣвать въ немъ твоего минутнаго любовника или буду бояться, что ему извѣстно твое прошлое.
   -- Да что же я такого дурного сдѣлала, Ваня?-- со слезами говорила она.
   Я начиналъ понимать, что и теперь, будучи замужемъ, она легко измѣнитъ мнѣ при первой ласкѣ какого-нибудь смазливаго мальчика, измѣнитъ безъ думъ, безъ размышленій, безъ упрековъ совѣсти, просто потому, что этотъ мальчикъ смазливъ, что онъ приласкалъ ее, что ей "не за что не любить его", что, наконецъ, "ей такъ хорошо" -- это была та проклятая фраза, которую мнѣ повторяла до замужества Леля, когда я говорилъ ей о неприличіи ея обращенія со мною. Это не была глупость, это не была простая развратность натуры, это было просто полное отсутствіе понятій о нравственности. И то сказать, какія понятія о нравственности могли быть у Лели, выросшей подъ надзоромъ Маріи Карловны и Строгова. Марія Карловна, какъ я узналъ потомъ, существовала, главнымъ образомъ, отдачею комнатъ поденно различнымъ влюбленнымъ парамъ. Отставной гусаръ старикъ Строговъ получалъ главные доходы съ тѣхъ лицъ, которымъ онъ помогалъ въ дѣлахъ любви. Мнѣ приходилось открыть передъ Лелей цѣлый новый міръ этихъ понятій, разъяснить ей все, начиная съ азбуки нравственности. Только теперь понялъ я все это и увидалъ всѣ мелочи, которыя ускользали отъ меня прежде или казались мнѣ слѣдствіемъ дѣтской непорочности. Только теперь я замѣтилъ, что Леля не имѣетъ способности краснѣть отъ застѣнчивости; что ее не приводитъ въ стыдливое смущеніе обнаженное тѣло, что она любитъ его, какъ другіе любятъ цвѣты, наряды, вино, сласти, фрукты. За такой женой нужно было слѣдить.
   Не весело пошла моя семейная жизнь, Леля сердилась на меня за то, что я разогналъ ея знакомыхъ, что я почти выгналъ изъ дому ея мать, что ей скучно сидѣть все одной. Рядомъ съ этими жалобами явились и другія жалобы: у меня недоставало средствъ порядочно одѣвать ее, она же не умѣла зарабатывать денегъ и не умѣла хозяйничать. При малѣйшихъ недостаткахъ она говорила мнѣ:
   -- Вотъ со Строговымъ разошелся, а онъ тебѣ и работу далъ бы, и мѣсто доставилъ бы! Выдумалъ всѣхъ гнать, кто меня любитъ,-- теперь и сиди безъ знакомыхъ и безъ хлѣба. Жили бы у мамы -- такъ и дешевле было бы, и веселѣе. А то тутъ считай каждый грошъ, да думай, чѣмъ накормить тебя...
   О продолженіи университетскихъ занятій нечего было и думать. Я уже искалъ мѣста. Наконецъ, мѣсто нашлось здѣсь, въ конторѣ, съ пятьюдесятью рублями жалованья. Это было мало, но что же дѣлать, если другого мѣста я не могъ найти, а на уроки не смѣлъ разсчитывагь, какъ на невѣрное средство къ существованію. У насъ же былъ уже ребенокъ. Я сталъ ходить въ контору, я занимался перепискою дома, я лѣзъ изъ кожи, но Леля не благодарила меня за это, не цѣнила моихъ трудовъ, не поддерживала меня: она видѣла только одно то, что у нея нѣтъ такихъ нарядовъ, какъ у встрѣчавшихся съ нею ея подругъ, что мы терпимъ недостатки, что Строговъ могъ бы дать мнѣ лучше мѣсто, что, живя у ея матери, мы были бы обезпеченнѣе, что я не вывожу ее никуда и самъ или отсутствую, или молча сижу за скучною перепиской. Этого было довольно для сотенъ, для тысячъ упрековъ.
   -- Ты меня не любишь, оттого ничего для меня и не дѣлаешь,-- упрекала она меня.
   Я говорилъ, что я ничего для нея не дѣлаю по недостатку средствъ,-- она говорила:
   -- Иди къ Строгову! Переѣзжай къ мамѣ!
   Я наотрѣзъ отказывался отъ этого,-- она опять говорила, что я отказываюсь потому, что не люблю ея.
   -- Мама то же говоритъ,-- плакала она.
   -- Гдѣ ты видѣла мать?-- сердито спрашивалъ я.
   -- Гдѣ? У нея была. Не сидѣть же мнѣ все дома, одной.
   -- Ты ужъ и къ Строгову не ходила ли?
   -- А если бы и пошла, такъ что же? Тамъ меня всѣ любили и ласкали. Бывало, захочу въ театръ -- сейчасъ ложу берутъ, вздумаю кататься -- велятъ экипажъ заложить. Если я и дулась на Строгова, такъ потому, что онъ старый и противный, а Коля и Миша Строговы всегда были мнѣ друзьями, мы росли вмѣстѣ...
   -- Не смѣй мнѣ говорить о нихъ!-- сердился я.
   -- Ну да, ты вѣдь всѣхъ ненавидишь, кто меня ласкалъ. Чѣмъ же я виновата, что они меня любили? Это ты только такой медвѣдь, что тебя никто не любилъ.
   Иногда у насъ дѣло доходило до крупной брани, чаще же я плакалъ и молилъ Лелю понять наше положеніе, отбросить лишнія требованія, жить мирной и скромной жизнью. Но на нее не дѣйствовали ни брань, ни мольбы. "Ты меня не любишь, оттого такъ и держишь",-- вотъ все, что слышалъ я въ отвѣтъ. Оставалось только доказывать ей любовь удвоеннымъ трудомъ, удвоеннымъ заработкомъ. Но домъ, хозяйство поглащали все, что добывалось трудомъ, и жалобы на недостатокъ развлеченій и нарядовъ слышались постоянно. Наконецъ, должно-быть, Леля утомилась жаловаться: я пересталъ слышать ея жалобы, пересталъ видѣть ея слезы. Я началъ радоваться этой перемѣнѣ; но мнѣ стали бросаться въ глаза новые наряды Лели.
   -- Откуда у тебя это платье?-- спросилъ я однажды.
   -- Мама сдѣлала,-- отвѣтила она.
   -- Не смѣй брать отъ нея подарковъ!
   -- Что же мнѣ оборванкой ходить? Сшей мнѣ такое платье, какъ это, вотъ я и не буду просить у мамы. Ты думаешь, мамѣ весело глядѣть, что я обтрепалась? Мама вонъ и то говоритъ, что я на себя стала непохожа. "Тебя, говоритъ, теперь и даромъ никто не возьметъ, если твой благовѣрный умретъ".
   -- Ты бы хоть не передавала мнѣ того, что говоритъ твоя мать!-- подавленнымъ голосомъ молилъ я.
   -- Да, я вѣдь знаю, что ты не любишь со мной разговаривать!
   Она даже перестала теперь ласкаться ко мнѣ. Она, кажется, чувствовала ко мнѣ что-то въ родѣ презрѣнія, отвращенія, гадливости.
   И то сказать, я сталъ худъ, сухъ, сгорбился, состарѣлся; здоровье, свѣжесть, силы, румянецъ молодости -- все ушло безвозвратно. Эта чисто матеріалистическая, чувственная натура не могла уже найти наслажденія въ ласкахъ "скелета". Впрочемъ, нѣтъ! настало время, когда Леля опять начала ухаживать за мною, когда она приблизила опять меня къ себѣ. Но Боже мой! мнѣ даже гадко вспомнить объ этомъ! Это было сдѣлано для того, чтобы я не отрекся отъ ея ребенка,-- говорю отъ ея ребенка, а не отъ моего, потому что моимъ ребенкомъ былъ только Саша, первое дитя, подаренное мнѣ Лелей. Да, она начала обманывать меня, она начала развратничать, во неумѣло, жалко, воображая о крупной наживѣ и попадаясь въ разставленныя ей сѣти даромъ, безъ барыша, съ печальною перспективой снова сдѣлаться, матерью,-- и какой матерью! которая проклинала свое дитя до его рожденія за то, что "ей было больно", какъ выражалась она. Я все это видѣлъ, чувствовалъ, угадывалъ и даже не могъ разстаться съ нею: разъ она сама ушла отъ меня къ матери, но мать черезъ недѣлю же поссорилась съ нею, выгнала ее, и она вернулась снова ко мнѣ, говоря, что я долженъ ее кормить. Я позволилъ ей жить, я ее кормлю, но я работаю не для нея, а для Саши, для моего ребенка, для моего несчастнаго мальчика. Не будь его -- я бросилъ бы работу, запилъ бы, пересталъ бы трусить, что мнѣ откажетъ отъ мѣста мой принципалъ. Теперь же я тяну свою лямку покорно, неустанно, изо дня въ день, чтобы только спасти отъ голода и холода свое дитя...

-----

   Я дописывалъ послѣднія строки, когда вернулся мой принципалъ. За нимъ внесли корзинку съ игрушками.
   -- Сюда, сюда неси, въ гостиную!-- говорилъ онъ швейцару и носильщику, указывая имъ на дверь.-- Приходится воровскимъ манеромъ черезъ контору все носить, чтобъ дѣти не узнали,-- обратился онъ ко мнѣ.
   Онъ весь сіялъ счастіемъ. Корзины внесли, черезъ контору въ его гостиную.
   -- Вы кончили просмотръ книгъ?-- спросилъ онъ у меня, давая на водку прислугѣ.
   -- Да, не угодно ли просмотрѣть,-- отвѣтилъ я.
   -- Нѣтъ, нѣтъ... Чего смотрѣть!.. Все вѣрно -- и славу Богу!-- отвѣтилъ онъ, наклоняясь надъ корзинами.-- Помогите мнѣ, пожалуйста, развязать вотъ это.
   Я сталъ развязывать корзины.
   -- А вашъ мальчуганъ гдѣ-нибудь тоже на елкѣ?-- спросилъ онъ, разставляя игрушки.
   -- Нѣтъ,-- отвѣтилъ я.
   -- Ну, такъ вотъ приводите его сегодня къ восьми часамъ... Пусть повеселится... Для дѣтей это лучшій праздникъ... Они годъ ждутъ елки.
   Я поблагодарилъ.
   -- Непремѣнно, непремѣнно приводите!-- повторилъ онъ.-- Игрушекъ много и для него будетъ...
   Черезъ полчаса, окончивъ разборъ игрушекъ, я пошелъ домой. Привести Сашу къ нимъ на елку. Какая радость была бы для него! Но въ чемъ я поведу его? У него нѣтъ даже праздничной, одежды. Или привести его въ затрапезной ситцевой рубашонкѣ на посмѣшище нарядныхъ дѣтей? Видѣть, какъ, смотря на него, будутъ дѣлать гримасы и господа, и лакеи? Да и настолько ли онъ выдрессированъ, чтобы умѣть держать себя среди дѣтей, вышколенныхъ гувернантками и гувернерами? Нѣтъ, ему не мѣсто здѣсь. И не будетъ ли ему еще тяжелѣе жизнь, когда онъ посмотритъ на этотъ блескъ, на эту роскошь, на это счастье другихъ дѣтей? Нѣтъ, нѣтъ, пусть онъ лучше не знаетъ, что онъ несчастливъ, что другіе живутъ лучше!
   Съ поникшей головою, съ тоскою въ душѣ, вернулся я домой и засталъ Сашу сидящимъ на окнѣ. Онъ обернулъ ко мнѣ свое худенькое, изсиня-блѣдное личико съ мутными глазками и молча поманилъ меня къ себѣ. Я подошелъ.
   -- Папа, елки!-- тихо прошепталъ онъ, указывая грустными глазами на улицу, гдѣ около тротуара была разставлена масса елокъ. Онъ ничего не сказалъ больше, онъ ни о чемъ не просилъ, онъ ни на что не жаловался,-- но я чуть не заплакалъ отъ этой фразы, въ которой я слышалъ и мольбу, и жалобу, и упрекъ. Онъ зналъ, что онъ былъ несчастливъ, что другіе живутъ лучше. Да, тамъ были елки, а у него не было елки, и я не могъ купить ему ее, не могъ доставить ему и минуты восторга. Бѣдный мой мальчикъ, ты еще не знаешь, что твой отецъ не только что елку не можетъ устроить тебѣ, но что онъ не знаетъ даже, откуда возьмутся у него средства, чтобы дать тебѣ образованіе, средства къ добыванію хлѣба, возможность стать на тотъ путь, на которомъ ты могъ бы... устраивать елки для своихъ будущихъ дѣтей... Что-то изъ тебя...

-----

   -- Скажите, кто авторъ этой рукописи?-- спросилъ я у Клименко, кончивъ чтеніе этого недописаннаго, отрывка.
   -- Вамъ нужна непремѣнно фамилія?-- усмѣхнулся онъ.-- Подите въ коммерческіе и поземельные банки, въ правленія желѣзныхъ дорогъ и въ банкирскія конторы, во всѣ эти мѣста, гдѣ золото, акціи и облигаціи обращаются въ количествѣ милліоновъ, и высмотрите тамъ любого изъ этихъ неокончившихъ курса ученія молодыхъ конторщиковъ, рано женившихся на какихъ-нибудь дочеряхъ квартирныхъ хозяекъ, на какихъ-нибудь швейкахъ, и получающихъ пятьдесятъ, шестьдесятъ рублей жалованья, безъ надежды, безъ умѣнія получить больше и составить карьеру -- и спросите у этого юноши, уже страдающаго и гемороемъ, и зародышемъ чахотки, не знаетъ ли онъ фамиліи героя этой исторіи, и когда вамъ назовутъ сотни фамилій подобныхъ "конторщиковъ" -- выбирайте изъ нихъ любую.
  

V.
Не сошлись во взглядахъ и разъѣхались.

   Я сидѣлъ съ Клименко въ Демидовскомъ саду за чайнымъ столикомъ, когда къ намъ подошелъ какой-то господинъ съ нарядной дамой.
   -- Докторъ Флигенрингъ! -- отрекомендовалъ мнѣ Клименко подошедшаго господина.
   Спутницу доктора онъ не счелъ нужнымъ отрекомендовать. Впрочемъ, она и безъ представленія перекинулась съ нами нѣсколькими фразами и въ отвѣтъ на двусмыбленную шутку Клименко ударила его китайскимъ вѣеромъ по плечу. Я понялъ, какого сорта была эта дама.
   -- Соломенный вдовецъ!-- сказалъ мнѣ Клименко, когда Флигенрингъ отошелъ отъ насъ.-- Тоже интересный экземпляръ отца... Я вамъ хотѣлъ разсказать о нашихъ отцахъ старыхъ временъ, но встрѣча съ этимъ новѣйшимъ экземпляромъ охолостѣвшаго отца измѣняетъ мой планъ. Я передамъ вамъ его исторію теперь же, а то послѣ, пожалуй, забуду поразсказать объ этомъ субъектѣ. Къ тому же вѣдь вамъ все равно, въ какой послѣдовательности я буду передавать свои наблюденія и замѣтки, такъ какъ они связаны между собою только одною общею идеею -- стремленіемъ изобразить различные типы нашихъ отцовъ и матерей...
   -- Я васъ слушаю,-- сказалъ я.

-----

   -- Докторъ Флигенрингъ -- знаменитость,-- съ ироніей началъ Клименко.-- Онъ открылъ философскій камень, съ помощью котораго изъ ничего можно дѣлать золото. Вы видѣли его жидовское узенькое личишко съ маленькимъ блѣднымъ лбомъ, съ масляными хитрыми глазами и, вѣроятно, поняли, что въ этой небольшой, сплюснутой съ боковъ головкѣ едва ли есть мѣсто для большого мозга. Оно такъ и есть: онъ не уменъ, не талантливъ, не ученъ, но онъ хитеръ и юрокъ. Этихъ двухъ качествъ совершенно достаточно, чтобы пользоваться успѣхомъ среди тысячи дураковъ, окружающихъ насъ. Въ медицинской академіи онъ сдѣлался извѣстнымъ во время студенчества тѣмъ, что перевелъ нѣсколько медицинскихъ сочиненій, попросивъ профессоровъ проредактировать переводъ. Такимъ образомъ, онъ заслужилъ репутацію человѣка трудящагося, хотя, какъ говорятъ, переводъ дѣлалъ не онъ самъ, а двѣ-три барышни, влюбившіяся въ его глаза и въ его краснобайство. Чѣмъ онъ имъ платилъ -- я не стану вамъ объяснять, но, во всякомъ случаѣ, вознагражденіе не было денежное. Такъ какъ на книгахъ стояло имя переводчика, то онъ получилъ извѣстность и въ литературномъ мірѣ, и два-три книгопродавца поручили ему перевести популярныя сочиненія "о сохраненіи женской красоты" и "о спасеніи отъ болѣзней", о которыхъ не говорятъ вслухъ. Онъ выставилъ на этихъ книжонкахъ свое имя и потерялъ всякую цѣну въ ученомъ мірѣ, но ему былъ уже не нуженъ этотъ міръ, такъ какъ онъ успѣлъ въ это время запастись отъ снисходительныхъ къ нему профессоровъ докторскимъ дипломомъ. Въ финансовомъ же отношеніи онъ выигралъ: во-первыхъ, книжонки, какъ все скабрезное, расходились быстро, а во-вторыхъ, у него явились особаго рода паціенты -- увядающія красавицы и юноши въ критическомъ для юности положеніи. Онъ нашелъ нужнымъ, присматриваясь къ своимъ паціентамъ, сдѣлаться изобрѣтателемъ мазей, пилюль и порошковъ, возвращающихъ красоту и силу, или, говоря проще, сталъ изготовлять притиранія, косметики и нѣчто болѣе радикальное, за что однажды чуть не попалъ на скамью подсудимыхъ. Такова первоначальная карьера этого господина. Теперь онъ извѣстенъ въ Петербургѣ особенно тѣмъ семьямъ, гдѣ нужно скрывать невинныя шалости дѣвицъ отъ ихъ будущихъ супруговъ. Вообще, большая часть его доходовъ приносится ему женщинами: онѣ любятъ "милаго доктора", да и онъ не остается безучастнымъ къ нимъ, если онѣ только хотя немного красивѣе макбетовскихъ вѣдьмъ. Но не думайте, что онъ вполнѣ легковѣсный человѣкъ. Нѣтъ, никто лучше его но умѣетъ играть роль серьезнаго ученаго. Щупая пульсъ, онъ, съ сдвинутыми бровями, произноситъ: "о -- о!" Потомъ, смотря на языкъ, онъ съ многозначительнымъ покачиваніемъ головою протягиваетъ: "э -- э!" Прилегая ухомъ къ груди больной, онъ уже совсѣмъ зловѣще восклицаетъ: "ага!" Одна больная чуть не умерла со страху отъ этихъ роковыхъ междометій, но даже и она, выходя отъ него, не могла не отдать полной признательности его знаніямъ. Вотъ вамъ портретъ во весь ростъ этого "моднаго дамскаго доктора". Я думаю, нѣтъ надобности распространяться о частностяхъ, разсказывать, напримѣръ, что, свидѣтельствуя одну молоденькую барыньку, онъ вздумалъ такъ пощекотать ее, что она потомъ краснѣла при одномъ его имени. Всѣ эти детали вы можете дополнить своимъ воображеніемъ, вспомнивъ плотоядные глаза и животныя губки этого тусклаго и изношеннаго лица. Но я долженъ упомянуть объ одной особенности этой личности. Какъ вы думаете, кѣмъ онъ слылъ въ свѣтѣ: консерваторомъ или либераломъ?
   -- Я склоняюсь къ мнѣнію, что онъ примыкалъ къ консерваторамъ или, лучше сказать, къ крѣпостникамъ. Такіе люди должны сожалѣть объ исчезновеніи дворовыхъ дѣвокъ,-- усмѣхнулся я.
   -- Вы не угадали: это либералъ съ легкимъ краснымъ оттѣнкомъ. По крайней мѣрѣ, такимъ онъ старался казаться. Иначе и не могло быть. Ему теперь лѣтъ сорокъ съ небольшимъ, то-есть ему было около двадцати лѣтъ въ началѣ періода реформъ, и онъ могъ сообразить всю невыгодность крѣпостническихъ, ретроградныхъ и консервативныхъ взглядовъ. Онъ даже читалъ "Колоколъ", хотя это онъ дѣлалъ только до тѣхъ поръ, пока ему была нужна помощь разной молодежи по части дешевыхъ или даровыхъ переводовъ и корректуръ. Онъ платилъ этой трудящейся молодежи за ея трудъ радикальными фразами вмѣсто государственной монеты. Впрочемъ, я упомянулъ объ убѣжденіяхъ доктора только потому, что безъ этого вы не поняли бы, какъ онъ могъ жениться на одной изъ самыхъ либеральнѣйшихъ женщинъ петербургскаго общества. Вы, можетъ-быть, слышали что-нибудь о существованіи въ былые годы въ Петербургѣ Эммы Федоровны?
   -- Кто это такая Эмма Федоровна?-- спросилъ я.-- Я зналъ одну Эмму Федоровну Шварцъ, содержавшую кухмистерскую...
   -- Довольно, довольно!-- съ комическимъ ужасомъ вскричалъ Клименко.-- Не профанируйте этого имени и не выставляйте на видъ своего невѣжества по части общественной и государственной жизни своей родины... Извините мнѣ мою откровенную грубость, но я долженъ замѣтить вамъ, что вы, нынѣшніе литераторы, выказываете удивительное невѣжество во всемъ, что касается нашей, даже недавно прошедшей жизни. Стоитъ пройти двадцати-тридцати годамъ, и вы на вопросъ о томъ, кто была, напримѣръ, Эмма Федоровна, безъ смущенія готовы отвѣтить, что она содержала кухмистерскую!.. Это вѣдь просто непростительно. Этимъ незнаніемъ всѣхъ изгибовъ, всѣхъ пружинъ нашей общественной жизни я только и объясняю ту мелочность содержанія и ту узкость рамокъ, которыя сплошь и рядомъ встрѣчаются въ русскихъ современныхъ романахъ и повѣстяхъ. Всѣ эти повѣсти и романы происходятъ не на дѣйствительной почвѣ, а гдѣ-то въ облакахъ; въ нихъ встрѣчаются русскіе типы, русскія мысли, но русской общественной жизни не ищите въ нихъ -- точно эти герои могутъ дѣйствовать и жить, не завися ни отъ околоточныхъ, ни отъ ростовщиковъ, ни отъ домохозяевъ... Впрочемъ, я уклоняюсь въ сторону и забываю объ Эммѣ Федоровнѣ, которую вы счли за содержательницу кухмистерской. Нѣтъ, она была нѣмка, но кухмистерской не содержала и вообще стряпней не занималась. Лѣтъ тридцать тому назадъ, въ эпоху сильнѣйшаго блеска Эммы Федоровны, у насъ въ Петербургѣ еще не было рыжеволосыхъ француженокъ-кокотокъ, а вообще были или любовницы изъ крѣпостныхъ дѣвокъ, или содержанки изъ рижскихъ, либавскихъ, ревельскихъ и пернавскихъ благородныхъ, но бѣдныхъ дѣвицъ.
   Эмма Федоровна была уроженкой одного изъ этихъ нѣмецкихъ питомниковъ дѣвицъ легкаго поведенія и долгое время была царицею, владычицею, законодательницею петербургскаго полусвѣта. Не думайте, пожалуйста, что это была женщина въ родѣ вонъ этихъ Камилокъ, Альфонсинокъ, Сюзетокъ, и какъ ихъ тамъ еще зовутъ. Это жертвы общественнаго темперамента и болѣе ничего: онѣ, какъ странствующіе фигляры, кочуютъ изъ столицы въ столицу; онѣ, какъ мошенники, выслѣживаютъ богачей; къ нимъ ходятъ не на поклонъ, а только для покупки ихъ продающейся съ аукціона плоти; отъ нихъ не зависитъ ничья участь, но ихъ участь зависитъ отъ случайностей и, рядясь сегодня въ брильянты, большею частью фальшивые, онѣ не могутъ поручиться, что завтра имъ не придется голодать; онѣ записываются въ актрисы театра Берга и Буффъ, чтобъ не получить желтаго билета, а Эмма Федоровна была законною женою дѣйствительнаго статскаго совѣтника, находившагося въ командировкѣ, и ужъ, разумѣется, не могла бояться никакихъ желтыхъ билетовъ. Онѣ и вообразить себя не сумѣютъ въ той роли, которую играла въ теченіе всей своей жизни Эмма Федоровна. Эмма Федоровна умѣла сдѣлаться центромъ, около котораго группировалась масса людей. У нея былъ одинъ изъ самыхъ роскошныхъ салоновъ Петербурга или, вѣрнѣе сказать, у нея была биржа, куда являлось не мало звѣздъ, но вовсе не затѣмъ, чтобы заплатить Эммѣ Федоровнѣ за ея мимолетныя ласки, а затѣмъ, чтобы поклониться Эммѣ Федоровнѣ и обдѣлать черезъ нее свои дѣла и дѣлишки. Въ этотъ салонъ, на эту биржу стекались многіе, такъ какъ здѣсь можно было сойтись съ лицами, къ которымъ не легко было проникнуть въ дома. Но на этой биржѣ, гдѣ обдѣлывались сотни темныхъ и важныхъ дѣлъ, была и своя семейная жизнь. Эмма Федоровна любила своихъ родныхъ, выводила ихъ въ люди, пристраивала и брала къ сеоѣ на воспитаніе ихъ дѣтей. Одною изъ ея воспитанницъ была и ея племянница Аннета Зейфертъ. Молодая дѣвушка получила въ домѣ тетки блестящее домашнее образованіе. У нея были всевозможные учителя, масса русскихъ и иностранныхъ журналовъ и книгъ, и, что важнѣе всего, она пользовалась неограниченною свободою. Эмма Федоровна могла удѣлять племянницѣ сотни и тысячи рублей, но не могла подарить ей ни одного часа въ день, такъ какъ ея дни были полны дѣловыхъ заботъ, визитовъ и оборотовъ. Неограниченная свобода, поклоненіе челяди, ухаживаніе молодежи, чтеніе всевозможныхъ новыхъ книгъ -- все это вскружило голову молодой дѣвушки. И вотъ изъ нея вышла либералка, красная, революціонерка съ подкладкой избалованнаго ребенка, съ деспотическимъ характеромъ маленькой царицы, которая не терпитъ возраженій. Да что же иное и могло выйти изъ молоденькой красавицы, не знавшей ни нужды, ни горя, ни препятствій въ то время, когда всѣ либеральничали, когда каждая книжка русскаго журнала приносила планы новыхъ реформъ, когда каждый русскій учитель былъ непремѣнно изъ тѣхъ скоропостижныхъ радикаловъ, которые "стараго Гаврила хлещутъ въ усъ да въ рыло"?
   Всѣ эти книги, всѣ эти учителя, вся взлелѣянная на даровыхъ хлѣбахъ молодежь, вертѣвшаяся около молоденькой дѣвушки,-- вскружили ей неглупую головку и поощряли ее, рукоплескали ей, когда она высказывала вычитанныя ею наканунѣ ультрарадикальныя мнѣнія, когда она, одѣтая по послѣдней модѣ, стремилась, на публичныя лекціи, когда она замышляла открыть какія-то школы и мастерскія, топая въ то же время ногами на горничную, неловко подавшую ей платье.
   Въ одинъ прекрасный день она совершенно неожиданно вышла замужъ за самаго либеральнаго изъ вертѣвшихся въ домѣ ея тетки юношей и сдѣлала это не ради любви, а чтобы "освободиться отъ семейнаго гнета". Такъ какъ замужество за небогатаго человѣка было вызвано не любовью, не страстью, а желаніемъ "освободиться отъ семейнаго гнета", то Аннетъ Зейфертъ смотрѣла на свой поступокъ, какъ на подвигъ, и третировала своего жениха свысока, какъ третировали тѣхъ генераловъ, которые въ старые годы нанимались на свадьбы. Женихъ покорно выносилъ это обращеніе en canaille и даже поощрялъ его, громче всѣхъ толкуя о великомъ подвигѣ своей невѣсты. Если бы онъ поступилъ иначе, то, конечно, невѣста выгнала бы его отъ себя, какъ безчувственнаго подданнаго, не признающаго великихъ достоинствъ своей повелительницы. Юноша понималъ это очень хорошо и превозносилъ свою повелительницу, за то, что она допустила его до своего ложа. Этотъ юноша былъ не кто иной, какъ новоиспеченный докторъ Флигенрингъ. Тетка молодой дѣвушки, конечно, желала не такого брака для своей племянницы, но, тѣмъ не менѣе, не препятствовала ей выйти замужъ за доктора, и даже дала за нею тысячъ пять деньгами, хорошее приданое и назначила ей ежемѣсячное содержаніе въ триста рублей. Молодая чета помѣстилась очень удобно, съ извѣстнымъ комфортомъ, открыла свой салонъ, гдѣ Анна Карловна Флигенрингъ сдѣлалась оракуломъ небѣдной молодежи извѣстнаго сорта и играла въ маленькіе комплоты за ужинами. Было довольно странно видѣть здѣсь тонкія блюда, блестящую обстановку, слыша въ то же время толки о меньшемъ братѣ и анаѳемы сытому довольству "мѣщанства". Но и эти насвистанныя рѣчи, и этотъ привычный комфортъ были въ характерѣ Анны Карловны, выросшей среди блондъ и атласа и среди либеральныхъ книгъ и учителей. Самъ Флигенрингъ вторилъ женѣ, хотя его интересовала одна только сторона ихъ жизни -- ужины съ дорогими винами, соусами и устрицами. Такъ прошло года три ихъ супружеской жизни; у нихъ было уже трое дѣтей, когда въ одинъ прекрасный день Эмма Федоровна умерла скоропостижно. Все ея имѣніе досталось ея роднымъ, но не Аннѣ Карловнѣ, такъ какъ Анна Карловна оказалась незаконной дочерью незаконной сестры Эммы Федоровны, подобно многимъ изъ своихъ соотечественницъ, и не имѣла никакихъ законныхъ правъ на имѣніе тетки. Этотъ ударъ былъ очень чувствителенъ для Флигенринга, успѣвшаго при помощи Эммы Федоровны получить выгодное мѣсто, но ожидавшаго ея богатаго наслѣдства. Въ это время между мужемъ и женою произошла первая семейная сцена. Флигенрингъ упрекнулъ жену за то, что они лишились теперь поддержки; жена выразила то мнѣніе, что она очень рада даже, что они будутъ "жить своимъ трудомъ", безъ "этихъ денегъ, нажитыхъ позоромъ". Она говорила это тѣмъ болѣе смѣло, что знала, какъ значительны стали теперь доходы ея мужа.
   -- Наконецъ, я могу легко заработать переводами, статьями не менѣе денегъ, чѣмъ субсидіи тетки,-- рѣшила она.
   И дѣйствительно, она принялась за работу: заработала мѣсяца въ три до двухсотъ рублей, сдѣлала на эти деньги новое черное шелковое платье и устроила пикникъ, а затѣмъ снова начала искать работы, разъѣзжая за нею въ коляскахъ. Толковъ о работѣ у нея всегда было много, хотя и не было самой работы. Флигенрингъ сдѣлался, такимъ образомъ, единственнымъ батракомъ и кормильцемъ семьи, и этого было довольно, чтобы онъ пожелалъ сдѣлаться "главою" въ домѣ. Онъ сразу пересталъ поддакивать женѣ, преклоняться передъ ея умомъ, потакать ея капризамъ. Онъ даже сталъ требовать, чтобы она нѣсколько сократила свои собственные расходы, и сталъ спрашивать у нея отчета, куда уходятъ даваемыя ей на хозяйство деньги. Къ несчастью, именно этого она и не могла сдѣлать: у нея деньги уплывали, какъ вода, но куда -- этого она и сама не знала. Она знала только, что у нея теперь никогда не было денегъ.
   Мало-по-малу она начала упрекать мужа, что онъ мало даетъ денегъ и среди этихъ упрековъ появился одинъ новый мотивъ: жена упрекала мужъ за то, что онъ развратничаетъ и тратитъ деньги на сторонѣ. Это не было слѣдствіемъ ревности. Нѣтъ, Анна Карловна просто видѣла, что мужъ сталъ относиться къ ней не съ прежнимъ благоговѣніемъ, она теперь осязательно видѣла, что онъ скупится на деньги для нея, и вывела изъ этого только то заключеніе, что у него есть любовница, на которую онъ тратится. Проживъ съ этимъ человѣкомъ нѣсколько лѣтъ, она знала его такъ же плохо, какъ въ день ихъ первой встрѣчи. Флигенрингъ могъ продавать себя, но покупать другихъ -- было не въ его натурѣ. Еще черезъ полгода супруга начала замѣчать, что мужъ выживаетъ изъ дому ея либеральныхъ молодыхъ друзей и лизоблюдовъ, и приводитъ въ домъ все больше и больше своихъ пожилыхъ друзей, биржевыхъ купцовъ и крупныхъ промышленниковъ, для которыхъ онъ сталъ чѣмъ-то въ родѣ фактора и ходатая по сердечнымъ дѣламъ.
   Произошла новая свалка.
   -- Ваши баклушники насъ не накормятъ, а у насъ уже трое дѣтей, а тамъ, глядишь, будетъ и четвертый,-- говорилъ мужъ.
   -- Пожалуйста, не бойся,-- запальчиво отвѣчала жена.-- Я давно желала бы жить съ тобой на разныхъ половинахъ и покончить наши супружескія отношенія. Мы давно уже перестали понимать другъ друга, и намъ нечего носить маску взаимной любви. Слава Богу, я не мѣщанка!
   Дѣйствительно, супруги разошлись на разныя половины, и на этихъ разныхъ половинахъ началась разная жизнь. У мужа шелъ откровенный буржуазный развратъ и широкая нажива. У жены шло либеральное фразерство и нищающая праздность. Бурныя сцены повторялись чаще и чаще; мужъ говорилъ женѣ:
   -- Если ты желаешь быть сытой, живи со мною, какъ съ мужемъ, вытолкай свою свору праздныхъ болтуновъ и принимай любезно моихъ знакомыхъ.
   Жена отвѣчала:
   -- Я никогда не торговала своими убѣжденіями! Я готова выносить лишенія, но не поступлюсь никогда такими взглядами.
   Въ сущности она говорила фразы, которыхъ не понимала сама. Она просто привыкла неограниченно приказывать и повелѣвать, и въ этомъ заключался весь ея либерализмъ. Этотъ либерализмъ былъ и у Титъ Титычей, бившихъ зеркала съ криками: "нашему ндраву не препятствуй!" и у матушекъ-помѣщицъ старыхъ временъ, жаловавшихся на стѣсненія и на произволъ правительства, когда настала такая пора, что "даже и своей дѣвкѣ косу не смѣй обрѣзать". Анна Карловна если не била по щекамъ крѣпостныхъ дѣвокъ, за неимѣніемъ таковыхъ, то любила хлестать по лицу идеи и требовала за эту смѣлость рукоплесканій. На половинѣ же мужа приказывать ей было трудно, а прослыть оракуломъ и божкомъ было еще труднѣе, такъ какъ друзья ея мужа если и поклонялись какой-нибудь твари, то только золотому тельцу. Но мало того, что здѣсь она не встрѣчала поклоненій,-- она начала встрѣчать здѣсь далеко не тонкіе сарказмы и насмѣшки мужа. Прошло еще года два, и разладъ между мужемъ и женою дошелъ до крайнихъ предѣловъ; что мужъ считалъ бѣлымъ, то жена называла чернымъ, кого принимала жена, того готовъ былъ выгнать въ три шеи мужъ -- и наоборотъ.
   -- Вы на свою шушеру тратите мои деньги!-- кричалъ мужъ.
   -- А вы проживаете сотни рублей со своими эксплуататорами,-- шумѣла жена.
   -- Вы только кричите о трудѣ, а сами пальца о палецъ не умѣете стукнуть,-- говорилъ мужъ.
   -- Не могу же я наживаться тѣми подлыми средствами, которыми наживаетесь вы,-- раздражалась жена.
   -- Однако, до сихъ поръ вы ѣдите мой подлый хлѣбъ,-- упрекалъ мужъ...
   Вы, вѣроятно, не разъ встрѣчали такія милыя пары. Но вы видѣли, что онѣ все-таки живутъ подъ однимъ кровомъ вплоть до гробовой доски. Можетъ-быть, и Флигенринги жили бы до гробовой доски вмѣстѣ, если бы не одно обстоятельство. Господинъ, и госпожа Флигенринги имѣли очень дурную привычку жить гласно, то-есть посвящать своихъ друзей во всѣ свои сокровенныя тайны. Это обстоятельство заставило ихъ разойтись или, вѣрнѣе сказать, оно заставило госпожу Флигенрингъ бросить мужа. Она успѣла такъ очернить своего мужа въ глазахъ своихъ друзей, что они начали говорить ей:
   -- Но какъ же вы можете жить съ такимъ буржуа, съ такимъ эксплуататоромъ? Вамъ неловко существовать на деньги, добытыя такимъ путемъ. Вамъ опасно оставлять своихъ дѣтей въ такомъ домѣ. Вы должны жить самостоятельнымъ трудомъ.
   Говорятъ: noblesse oblige. Здѣсь обязывало къ разводу, если не благородство, то радикальное фразерство, тѣмъ болѣе, что и кругъ пріятелей Анны Карловны нѣсколько измѣнился. Молодые лизоблюды-либералы, изъ породы самодурствующихъ матушкиныхъ сынковъ, уже давно оставили Анну Карловну, увидавъ, что ужины у нея стали поплоше, что она сама поизмялась, что черезъ нее не проникнешь къ Эмме Федоровнѣ, такъ такъ Эмма Федоровна сошла съ житейской сцены въ могилу, что, наконецъ, либерализмъ не кормитъ, и имъ можно "баловаться" только въ юномъ возрастѣ. На мѣсто этихъ людей Анна Карловна привлекла къ себѣ разную трудящуюся молодежь, которая, пріѣхавъ изъ провинціи и еще не зная петербургскихъ болтуновъ, была увлечена горячими и смѣлыми рѣчами Анны Карловны и слушала съ полною вѣрою разсказы Анны Карловны о томъ, какъ она, Анна Карловна, "страдала за убѣжденія", какъ она, Анна Карловна, "дѣлала подвиги". Эта смѣлая, честная и искренняя молодежь, бодро шедшая навстрѣчу всѣмъ житейскимъ невзгодамъ, повѣрила словамъ влюбленной въ себя фразерки, повѣрила тѣмъ болѣе, что Анна Карловна жила теперь бѣдно подъ одною кровлей съ богатымъ негодяемъ мужемъ, стыдясь, какъ она говорила, марать руки его позорными средствами. Эта молодежь говорила, теперь Аннѣ Карловнѣ, что она, Анна Карловна, сдѣлала бы лучше, если бы вовсе не жила съ мужемъ, а жила бы своимъ трудомъ. Этотъ совѣтъ давался тѣмъ искреннѣе, что сама эта молодежь жила работой, да къ тому же и Анна Карловна столько трубила этимъ молодымъ людямъ о своей привычкѣ къ труду, о своей нетребовательности, о своей непривычкѣ жить на чужой счетъ, что Анна Карловна должна была сойти со своего пьедестала передъ лицомъ своихъ послѣднихъ поклонниковъ или разойтись съ мужемъ. Сходить съ пьедестала, показать всѣмъ, что она фразерка, покориться супругу уже было невозможно. Супругъ уже откровенно принималъ на своей половинѣ своихъ любовницъ и, слыша за это упреки жены, говорилъ:
   -- Я еще слишкомъ молодъ, чтобы оставаться цѣломудреннымъ вдовцомъ!
   И вотъ Анна Карловна разошлась съ мужемъ, забравъ своихъ ребятъ, о воспитаніи которыхъ она столько твердила, говоря всѣмъ и каждому, что обязанность матери-гражданки воспитать дѣтей-гражданъ. Началась для нея странная жизнь. Въ кружкѣ ея знакомыхъ всѣ только о томъ и говорили, что она сдѣлала подвигъ, отказалась отъ довольства въ домѣ гнуснаго афериста и эксплуататора и рѣшилась своимъ трудомъ поднять дѣтей. Ей начали помогать, ее стали поддерживать, ее стали пристраивать къ работѣ. Къ несчастью, работа плохо шла впередъ, при старой привычкѣ вставать въ полдень, при любви болтать въ обществѣ праздныхъ людей, при стремленіи гнаться за какими-то великими трудами, плюя на мелкое дѣло. Не лучше шло дѣло и въ отношеніи хозяйства, при неумѣніи разсчитать гроши, при наклонности накупить варенья вмѣсто мяса, при полной безпомощности, когда было нужно обойтись безъ кухарки и горничной. Несмотря на всѣ поддержки и пособія своихъ небогатыхъ друзей, Анна Карловна просто нищенствовала въ трехъ пустынныхъ комнатахъ, гдѣ все было перевернуто вверхъ дномъ вслѣдствіе неумѣнья хозяйки даже соблюсти внѣшній порядокъ. Бывали дни иногда, когда Анна Карловна и ея дѣти не ѣли и не пили ничего; бывали зимы, когда у нихъ не было ни полѣна дровъ; бывали времена, когда у дѣтей не было ни одежды, ни сапогъ. И въ эти-то трудныя времена, наивные и честные друзья Анны Карловны болѣе всего удивлялись ея энергіи, ея послѣдовательности, ея радикализму, говоря, что она скорѣе умретъ съ голоду, чѣмъ прибѣгнетъ къ помощи мужа, наживающагося постыдными средствами и портившаго дѣтей. И чего-чего не говорила она въ эти времена въ своемъ домѣ про своего мужа! Вся грязь, которою можно забросать человѣка, забрасывалась въ него. Развратникъ, лицемѣръ, эксплуататоръ, обманищкъ, негодяй, всѣ эти эпитеты казались недостаточно яркими, когда дѣло касалось его.
   -- Да, вы сдѣлали подвигъ, вырвавъ отъ него дѣтей! Какое вліяніе могъ бы онъ имѣть на нихъ!-- говорили друзья Анны Карловны, приходя серьезно въ ужасъ отъ ея разсказовъ.
   -- Да они его теперь презираютъ!-- говорила она, задыхаясь отъ злобы.
   И дѣйствительно, дѣти презирали отца, потому что Анна Карловна сдѣлала изъ нихъ такихъ же фразеровъ, какъ она сама. Къ сожалѣнію, она ничего не могла дать имъ, кромѣ фразъ. Они были нищими-оборванцами, они были невѣждами. Она не умѣла заработать имъ на хлѣбъ, она не умѣла сама научить ихъ чему-нибудь, она не умѣла пріучить ихъ къ труду. Это обстоятельство послужило къ новому скандалу между супругами. Друзья Флигенринга стали ему говорить, что его дѣтей встрѣчаютъ на улицѣ чуть не босикомъ, что его уже подрастающія дочери сами ходятъ въ мелочную лавку, что его дѣти нигдѣ не учатся. Это бросало тѣнь на него даже въ глазахъ его не особенно щепетильныхъ друзей. Онъ нехотя сталъ хлопотать, чтобы ему отдали его дѣтей. Но госпожа Флигенрингъ уже не могла сдѣлать этого, такъ какъ это значило бы "поступиться своими убѣжденіями", "измѣнить своимъ идеямъ". Вслѣдствіе этого она воспользовалась нѣсколькими добытыми ею гдѣ-то письмами мужа, говорившими о послѣдней степени его безнравственности, и представила его письма въ одно изъ вѣдомствъ, куда обратился ея мужъ съ просьбою "объ отобраніи" у ней дѣтей. Дѣтей рѣшили не отбирать, такъ какъ были явныя улики въ крайней развращенности отца. Тогда Флигенрингъ, побуждаемый толками и настояніями своихъ друзей, попробовалъ доказать, что его жена сумасшедшая. Но и эта попытка не удалась. Флигенрингу не оставалось болѣе ничего, какъ умыть руки, и онъ это сдѣлалъ съ величайшею радостью, такъ какъ теперь онъ вполнѣ оправдалъ себя въ глазахъ своего кружка, и избавилъ себя отъ необходимости содержать своихъ дѣтей, которыя только мѣшали бы его любовницѣ, жившей уже у него въ домѣ съ другими его дѣтьми. Такимъ образомъ, дѣти Анны Карловны остались навсегда у нея на голоданье, на бездѣльничанье, на неряшество, на фразерство. Ея прежніе наивные знакомые попрежнему называли ее женщиною съ убѣжденіями, горячею матерью, честною гражданкою, а знакомые ея мужа зовутъ его несчастнымъ отцомъ, страдающимъ за дѣтей, отнятыхъ у него недостойною женщиною, и, такимъ образомъ, оба супруга счастливы по-своему, жена тѣмъ, что сохранила за собою титулъ матери-гражданки, обрекши дѣтей на нищету и невѣжество, а отецъ тѣмъ, что освободился, не набросивъ на себя тѣни въ своемъ кругу, отъ обязанности кормить первую семью, когда у него на рукахъ есть уже вторая семья. А дѣти... А дѣти... кто изъ друзей Анны Карловны и ея супруга задумывается объ ихъ участи?
   -- Но все-таки она внушитъ имъ болѣе честныя идеи, чѣмъ онъ,-- замѣтилъ я.
   -- Она научитъ ихъ честно говорить,-- отвѣтилъ Клименко:-- но она не научитъ ихъ честно жить. Чтобы честно жить, нужно вырасти среди трудовой жизни, нужно пріучиться къ труду съ дѣтства, нужно пріобрѣсти средства къ труду, то-есть прочныя знанія, усидчивость, выносливость,-- а этого не можетъ дать дѣтямъ какая-нибудь Анна Карловна, не умѣющая усидчиво работать и не имѣющая средствъ дать разностороннее образованіе дѣтямъ. Да этого мало, батенька, а вы подумайте, что будетъ съ ея дѣтьми, если не сегодня, такъ завтра она умретъ, и дѣтямъ волей-неволей придется войти въ домъ отца, котораго они уже ненавидятъ и у котораго есть уже другая семья. А между тѣмъ, у нея чахотка въ послѣднемъ періодѣ...
   Мы помолчали, мнѣ было какъ-то не по себѣ.
   -- А впрочемъ, Флигенринги не сдѣлали ничего особенно возмутительнаго и изъ ряду вонъ выходящаго,-- промолвилъ Клименко, вставая.-- Они не сошлись во взглядахъ и разъѣхались -- вотъ и все.
  

VI.
"Молодой, полный силъ юноша".

   -- Прочтите!-- сказалъ, расхаживая по комнатѣ, Клименко и подалъ мнѣ старый нумеръ "Полицейскихъ Вѣдомостей", указавъ на одно изъ объявленій.
   Я прочелъ:

Примите участіе
въ молодомъ, полномъ силъ юношѣ, лишившемся средствъ къ существованію и потому ищущемъ изъ-за куска хлѣба мѣста секретаря, чтеца или компаньона какой-нибудь почтенной особы. Адресъ: Большая Садовая д. Яковлева, меблированныя комнаты 13. П. В. Салмановъ.

   Я пожалъ плечами и отбросилъ въ сторону нумеръ газеты.
   -- Постойте, постойте!-- закричалъ Клименко, поднимая газету и аккуратно складывая ее.-- Вы не бросайте газеты-то! Я этотъ документъ въ бархатный футляръ вложу и по смерти завѣщаю его Публичной библіотекѣ съ надписью: "Важный матеріалъ для изученія моего времени на память благодарному потомству".
   Я улыбнулся.
   -- Да вы не смѣйтесь! Вѣдь это дѣйствительно знаменіе времени... Лѣтъ пятьдесятъ тому назадъ никому и не снилась у насъ возможность подобныхъ объявленій, а теперь... Господи, сколько, какъ подумаешь, нужно было пережить обществу, чтобы доработаться до подобныхъ изобрѣтеній, чтобы выработать смѣлость къ подобнымъ изобрѣтеніямъ! Вѣдь, право, Галилеи, являвшіеся передъ обществомъ со своими "е pur si muove", не нуждались въ такой смѣлости, какою долженъ обладать этотъ "молодой, полный силъ юноша"...
   Клименко махнулъ рукою.
   -- Да, впрочемъ, что я говорю! Мы пошли даже дальше изобрѣтенія подобныхъ объявленій: мы перестали видѣть что-нибудь странное, что-нибудь необычайное въ этихъ объявленіяхъ. "Ищу мѣста чтеца къ одинокой особѣ", пишетъ одинъ; "обратите вниманіе на молодого человѣка", пропечатываетъ другой; "желаю пристроиться къ одинокому служить за экономку", поясняетъ третья, и все это сопровождается подписями, адресами мѣстожительства, безъ всякаго сознанія со стороны объявляющихъ о томъ, что они выжигаютъ на своихъ лбахъ клейма, которыя въ былыя времена если и выжигались на человѣческихъ рожахъ, то только въ видѣ наказанія черезъ налачей...
   Клименко, находившись по комнатѣ, сѣлъ на кресло.
   -- Но не станемъ говорить о матеріяхъ важныхъ вообще и о смѣлости этого юноши въ особенности, а поговоримъ о его семьѣ,-- проговорилъ онъ, вынимая и закуривая сигару.-- Это тоже подходящій сюжетъ для одного изъ моихъ разсказовъ. Я знаю этого мальчугана, я знаю его семейную исторію и сейчасъ передамъ вамъ отрывки изъ моихъ воспоминаній о Салмановыхъ.

-----

   -- Генералъ-маіоръ Василій Ивановичъ Салмановъ, какъ и всѣ другіе генералы, родился не генераломъ. Онъ происходилъ изъ тѣхъ обнародившихся дворянъ, у которыхъ только то и осталось дворянскаго, что они непремѣнно стремились пристроиться куда-нибудь къ казенному мѣсту, не довольствуясь однимъ пристройствомъ къ землѣ. Василій Ивановичъ ничѣмъ не отличался въ юности отъ любого мужика и, пристроившись въ полкъ вольноопредѣляющимся, ничѣмъ не отличался отъ любого солдата, если не считать отличіемъ то обстоятельство, что солдатъ изъ мужиковъ, по большей части, такъ и долженъ былъ умереть солдатомъ, а онъ, солдатъ изъ дворянъ, очень скоро могъ перемѣнить внѣшнюю форму и нарядиться въ офицерскій мундиръ, оставшись и солдатомъ, и мужикомъ въ душѣ. Вы знаете, что ни изъ кого не вырабатывается такого чистокровнаго кулака, міроѣда, самодура, Титъ Титыча, какъ изъ мужика, если ему удастся пойти въ гору. Этотъ же типъ долженъ былъ неизбѣжно выработаться изъ Василія Ивановича, когда ему удалось быстро дойти до чиновъ. Бичъ въ отношеніяхъ къ подчиненнымъ и хищникъ въ отношеніяхъ къ общественнымъ и казеннымъ деньгамъ, онъ проходилъ свой служебный путь, какъ человѣкъ, который думаетъ, что все и всѣ существуютъ на свѣтѣ только для того, чтобы служить ступенями и фундаментомъ для его счастья. Онъ былъ расторопенъ и распорядителенъ, занимая должности квартирмистра, ротнаго и полкового командира, потомъ прикомандированнаго къ комиссаріату лица; онъ былъ отваженъ до безумія и безпощаденъ до звѣрства, когда ему приходилось участвовать въ сраженіяхъ; но вездѣ и всегда и распорядительность, и геройство являлись у него слѣдствіемъ желанія лично отличиться, скорѣе сжать обильную жатву, перешагнуть черезъ ближняго. Подчиненные звали его звѣремъ; товарищи -- кулакомъ; начальники -- хорошимъ служакой. И тѣ, и другіе, и третьи если не всегда уважали его, то всегда побаивались. Ненавидѣли его многіе тайно; не любилъ его никто ни явно, ни тайно. Въ сущности, это былъ ходячій холодный, животный, дикій эгоизмъ. Высокій ростомъ, прямой, сухой, съ коротко подстриженными щетинистыми усами, съ гладко выбритымъ лицомъ, съ волосами, гладко зачесанными впередъ на вискахъ, съ высокимъ воротникомъ, подпиравшимъ шею, съ формально суровымъ выраженіемъ загорѣлаго лица, онъ оставался солдатомъ и тогда, когда уже былъ маіоромъ. Однимъ словомъ, это былъ чистокровный типъ вырождающагося или, вѣрнѣе сказать, выродившагося теперь бурбонства. Дослужившись до чина маіора, скопивъ не одну тысченку рублей, онъ пожелалъ тоже, какъ и всѣ смертные, жениться, сдѣлаться отцомъ семейства.
   Клименко разсмѣялся.
   -- Не удивляйтесь моему смѣху,-- произнесъ онъ.-- Мнѣ вспомнилась одна изъ моихъ дѣтскихъ наивностей. Разъ, во времена моей давнопрошедшей невинности, я прочелъ въ одномъ французскомъ романѣ про дочь палача. Я оставилъ книгу и пошелъ къ матери.-- "Мама, развѣ у палачей бываютъ дѣти?" спросилъ я ее.-- "Бываютъ", отвѣтила мать.-- "Откуда же у нихъ дѣти?" спросилъ я.--" Отъ ихъ женъ", отвѣтила мать.-- "А. развѣ палачихи бываютъ?" удивился я и никакъ не могъ себѣ представить, что у палачей, могутъ быть обыкновенныя жены, вовсе не палачихи, а такія же простыя и, можетъ-быть, добрыя женщины, какъ и жены всѣхъ остальныхъ смертныхъ. Давно прошли годы моей юности, но я долженъ признаться, что и до сихъ поръ во мнѣ осталась эта странность: при встрѣчѣ съ нѣкоторыми лицами я никакъ не могу себѣ представить сразу, что и они, могутъ быть женаты, могутъ быть отцами. Дѣйствительно, есть такія положенія людей, есть такія лица людей, что трудно себѣ представить этихъ господъ шепчущими нѣжныя слова любви, сжимающими въ объятіяхъ любимую, смущенную женщину, переживающими страстные восторги медоваго мѣсяца и, наконецъ, склоняющимися съ робкой и умиленной радостью надъ колыбелью своего первенца... Василій Ивановичъ Салмановъ принадлежалъ къ разряду именно такихъ людей. Однако, онъ женился, сдѣлался отцомъ. Дослужившись до маіорскаго чина, онъ сдѣлался той "правою рукой" одного изъ своихъ высшихъ начальниковъ, которая должна была совершать все то, чего не должна была знать или, лучше сказать, желала не знать "лѣвая рука". Такими руками обыкновенно дорожатъ, такъ какъ онѣ избавляютъ другія руки отъ необходимости пачкаться разною грязью; такихъ рукъ даже побаиваются, потому что онѣ могутъ, при случаѣ, замарать другихъ прилипшей къ нимъ грязью; но такія руки третируются все-таки свысока даже тѣми, кто ради своихъ выгодъ заставляетъ ихъ, избавляя себя отъ грязныхъ дѣлъ, пачкаться въ грязи. Салмановъ игралъ именно эту роль въ домѣ своего начальника и очень хорошо понималъ и выгоды, и невыгоды своего положенія. Онъ зналъ, что его "терпятъ въ домѣ", покуда онъ нуженъ. Ему захотѣлось сдѣлать такъ, чтобы его терпѣли въ домѣ и тогда, когда онъ будетъ не нуженъ. Сдѣлать это онъ рѣшился при помощи рискованнаго шага женитьбы на двоюродной или троюродной племянницѣ начальника, жившей въ домѣ этого начальника. Онъ разсчиталъ довольно вѣрно: покуда онъ "очень нуженъ" начальнику,-- начальникъ не рѣшится ему отказать въ рукѣ молодой дѣвушки; двадцатипятилѣтняя дѣвушка, не имѣвшая за душой ничего, кромѣ княжеской фамиліи захудалаго рода и привычки къ блеску, едва ли не пойметъ выгодности брака съ человѣкомъ, обладающимъ капитальцемъ и смотрящимъ если не въ генералы, то въ полковники; онъ самъ, Салмановъ, скрѣпитъ прочно при помощи этого союза свою связь съ высшимъ начальникомъ, пріобрѣтетъ вліятельныхъ защитниковъ и покровителей въ лицѣ родныхъ жены и сразу станетъ въ обществѣ въ тотъ кругъ, куда но пройдешь въ качествѣ "своего человѣка" даже и съ генеральскимъ чиномъ. Онъ сдѣлалъ свое предложеніе по-военному, по-солдатски, рѣшительно, быстро, круто и ударъ былъ сдѣланъ настолько вѣрно, что ему сразу дали согласіе, и растерявшійся высшій начальникъ, услышавшій въ этомъ предложеніи чуть не угрозу со стороны своей несовсѣмъ чистой "правой руки", и молодая княжна, угадавшая въ любовномъ объясненіи не столько страстное признаніе, сколько намекъ на выгодность для нея этого дѣла, безъ котораго она, въ концѣ концовъ, можетъ остаться нищею старою дѣвою.
   -- Ты, Ада, обдумала все?-- растерянно говорилъ смущенный дядя, оставшись наединѣ съ княжною.
   -- Чего же думать, дядя? Мнѣ двадцать пять лѣтъ!-- не то съ горечью, не то съ насмѣшливостью отвѣтила бойкая княжна.
   -- Да, да... какъ время-то идетъ!-- говорилъ онъ, потирая рукою лобъ.-- Суровъ онъ, неотесанъ... солдафонъ...
   Княжна засмѣялась презрительнымъ смѣхомъ.
   -- Я буду всѣмъ говорить, что всѣ сказочные герои были такими...
   -- Ты все шутишь... вѣтреница!-- вздохнулъ дядя и нѣжно ущипнулъ княжну за подбородокъ.-- А какъ же я-то безъ тебя...
   Дядя смутился и замялся.
   -- Я думаю, мой бракъ ничего не измѣнилъ,-- отвѣтила холодно и разсѣянно княжна, что-то соображая.-- Я вотъ только что думаю: нельзя ли намъ помѣститься на первое время въ твоемъ домѣ... Здѣсь онъ все-таки будетъ... стѣсняться... связанъ будетъ.
   -- Да, да! Прекрасно!-- по-старчески засуетился дядя.-- Здѣсь онъ не посмѣетъ... Онъ грубъ, но вѣдь все же я начальникъ... я, наконецъ, могу ему объяснить предварительно...
   -- Ахъ, ты меня не понимаешь!-- нетерпѣливо перебила княжна.-- Ничего ему не надо объяснять, потому что онъ все самъ понимаетъ очень хорошо и со всѣмъ мирится заранѣе... Я просто хочу прожить хоть первое время у тебя въ домѣ потому, что здѣсь легче дрессировать его... C'est un ours mal léché и его все-таки нужно пріучить хоть почеловѣчески жить, если онъ уже не можетъ по-человѣчески смотрѣть.
   За семейнымъ обѣдомъ, когда всѣ домашніе генерала Синицына, какъ звали начальника Салманова, были въ полномъ сборѣ, неожиданная новость произвела изумительное впечатлѣніе на всѣхъ: хозяйка дома, заявлявшая о своемъ существованіи только слабостью нервъ, чуть не упала въ обморокъ, молоденькія дочери генерала пришли въ ужасъ, а разбитные фатоватые сыновья и племянники генерала въ гвардейскихъ мундирахъ засыпали кузину предостереженіями въ родѣ того, что "Салмановъ отъ жадности запираетъ муху въ сахарницу, чтобъ никто не воровалъ сахара". Княжна съ улыбкой выслушала всѣ вздохи женщинъ и всѣ предостереженія мужчинъ и, смѣясь, заговорила наконецъ:
   -- Изъ вашихъ словъ я только вижу, что вы его считаете неотесаннымъ мужикомъ и грубымъ солдатомъ. Но вѣдь справляется же съ сотнями неотесанныхъ мужиковъ одинъ образованный управляющій и обуздываетъ же тысячи грубыхъ солдатъ одинъ развитой полковой командиръ... Вотъ и я буду такимъ управляющимъ и такимъ полковымъ командиромъ...
   -- Но вѣдь онъ уродъ, его нельзя любить,-- горячо вскричалъ одинъ изъ двоюродныхъ братьевъ княжны, зорко взглянувъ на нее.
   Она вся вспыхнула и горячо произнесла:
   -- Клянусь тебѣ, я его вовсе и не думаю любить!.. Неужели ты могъ думать!..
   По окончаніи обѣда, двоюродный братъ княжны, замѣтившій объ уродствѣ ея жениха, подошелъ къ ней и тихо началъ, сильно жестикулируя, говорить съ ней.
   -- Клянусь тебѣ, что это дѣлается просто по необходимости... Ничего не измѣнится... Ты долженъ же понять, что иначе нельзя... Дядя старъ и въ сущности если не бѣденъ, то и не богатъ, и мы не сегодня, такъ завтра можемъ его лишиться -- что же будетъ тогда?.. Если-бъ ты или я были богаты, тогда другое дѣло... Ревность?.. Богъ мой, что за глупости!.. Не ревнуешь же ты меня теперь... И къ кому ревность... къ монстру!-- слышались отрывочныя фразы раскраснѣвшейся отъ волненія княжны.
   Такъ совершилась женитьба Салманова. Онъ не противился переѣзду въ домъ генерала Синицына, соображая, что это сбережетъ расходы на квартиру и сблизитъ его тѣснѣе съ кружкомъ Синицына. Онъ не поднималъ никакой бури, не дѣлалъ никакихъ сценъ женѣ въ первые дни супружеской жизни за нѣсколько черезчуръ свободную жизнь княжны въ дѣвическіе годы. Онъ даже пробовалъ разыгрывать роль супруга до конца и сталъ говорить ей: "душечка" и "мамочка". Но строгая и твердая княжна сразу поставила его въ границы приличія и дала ему понять, что къ его лицу не идутъ нѣжности, и что въ ея кругу эти нѣжности между супругами не приняты. Это обстоятельство не внесло, впрочемъ, въ ихъ супружескую жизнь никакой тѣни: они были довольны другъ другомъ, они были довольны сдѣланной аферой. Онъ стоялъ теперь твердо въ домѣ Синицына, не въ качествѣ простой "правой руки", обдѣлывающей грязное дѣльце, а въ качествѣ "своего человѣка", родственника, надѣющагося въ случаѣ невзгоды на защиту и протекцію. Она перестала быть княжною изъ захудалаго рода, боящеюся остаться въ нищетѣ, старою дѣвою, и сдѣлалась самостоятельною женщиною, не пугающеюся печальной возможности сдѣлаться матерью и надѣющеюся въ будущемъ остаться вдовою генерала, съ сотнею тысячъ капитала. Правда, бывали дни, когда взбѣшенный чѣмъ-нибудь Салмановъ пробовалъ наброситься на жену, какъ звѣрь, но въ этихъ случаяхъ жена хладнокровно замѣчала:
   -- Я позвоню и велю призвать дядю, чтобы онъ выгналъ васъ изъ дома!
   Эта угроза усмиряла Салманова, жаждавшаго генеральскаго чина.
   -- И неужели вы не можете накричаться настолько на прислугу, чтобы приходить ко мнѣ въ болѣе спокойномъ видѣ,-- колко усмѣхнулась жена.-- Кажется, вамъ есть на кого кричать, кромѣ меня.
   Мужъ такъ и дѣлалъ: онъ изливалъ гнѣвъ на другихъ, сердясь на жену. Сердиться же онъ имѣлъ бы причины, если бы можно было предположить, что у него была хоть капелька любви къ женѣ или хоть частичка чувства чести. Но, къ его счастью, онъ не зналъ, что значитъ любовь, и не понималъ, что значитъ честь: онъ видѣлъ во всемъ только выгоду, а жена безспорно доставляла ему выгоды и потому онъ вовсе даже и не замѣчалъ, какую роль играетъ при его женѣ генералъ Синицынъ и тотъ молодой гвардеецъ, котораго княжна увѣряла передъ свадьбой въ своей нелюбви къ своему жениху. Салмановъ даже восхищался, когда его жена царила въ обществѣ, изумляя свѣтъ своею бойкою находчивостью, своею салонною развязностью, своимъ свѣтскимъ остроуміемъ, блестя; какъ крупный призъ, предназначенный тому, кто поставитъ самую крупную ставку за блестящія фразы и пустозвонную болтовню. Мужъ даже, можетъ-быть, призналъ бы ея превосходство надъ собою, если бы его не грызъ червь самолюбія, постоянно подсказывавшій ему, что онъ, Салмановъ, самый ловкій, самый опытный, самый умный изъ всѣхъ мошенниковъ,-- а мошенниками Салмановъ считалъ всѣхъ людей. Только вслѣдствіе этого убѣжденія въ своемъ превосходствѣ надъ всѣми Салмановъ иногда прикрикивалъ на жену и говорилъ:
   -- Если я сказалъ, что такъ хочу, то такъ и должно быть!
   Жена въ этихъ случаяхъ обыкновенно хладнокровно замѣчала:
   -- Ахъ, не кричите, пожалуйста; у меня голова разболится и мнѣ нельзя будетъ ѣхать на балъ къ графу NN.
   Мужъ утихалъ, зная, что на балу графа NN. жена должна обдѣлать выгодное для него, Салманова, дѣло. Но, несмотря на это, онъ все-таки былъ убѣжденъ, что его жена только слѣпое орудіе въ его рукахъ.

-----

   Черезъ полтора года послѣ женитьбы Салмановъ сдѣлался отцомъ. Прошло еще полтора года, и у Салманова родился еще ребенокъ. Прошло еще два года -- и въ міръ явился еще одинъ носитель фамиліи Салманова. Бѣлокурые, рыжіе и черноволосые ребятишки одинаково называли его "папой", и онъ одинаково игралъ роль "отца" въ отношеніи ихъ. Роль отца онъ понималъ своеобразно: не позволять дѣтямъ шумѣть, распекать ихъ при каждомъ удобномъ случаѣ, самолично сѣчь ихъ за проступки, кричать при нихъ на нянекъ и гувернантокъ, производить при нихъ всѣ домашнія бури, не стѣсняться при нихъ въ дѣлѣ самыхъ грязныхъ откровеній, однимъ словомъ, смотрѣть на нихъ, какъ на "щенковъ" -- вотъ въ чемъ заключалась вся его педагогическая система. Онъ былъ вполнѣ "откровеннымъ отцомъ". Въ то же время онъ былъ вполнѣ самостоятельнымъ распорядителемъ судьбы дѣтей, такъ какъ его жена вовсе не вмѣшивалась въ ихъ воспитаніе: она, гордая, самолюбивая, вѣчно искавшая только поклоненія, только заботилась, какъ бы поскорѣе родить ихъ, такъ какъ беременность мѣшала выѣздамъ и лишала граціи ея фигуру. При такихъ условіяхъ, дѣти Салмановыхъ росли странно: въ отсутствіи отца они пользовались полною разнузданностью и свободою; въ присутствіи отца они ждали ежеминутно окриковъ и иногда порки; безъ отца и безъ матери они подпадали самымъ грязнымъ вліяніямъ лакеевъ, горничныхъ, нянекъ, гувернантокъ; при отцѣ и при матери они слышали всевозможныя некрасивыя соображенія о наживѣ, о выгодахъ, о продѣлкахъ. Было еще третье вліяніе въ дѣлѣ развитія этихъ дѣтей: они стояли очень близко къ младшимъ членамъ семьи Синицына, и эти младшіе отростки генеральской семьи первые открыли этимъ дѣтямъ всѣ тайны "золотой молодежи"...
   Однажды Салмановъ, проходя по Невскому проспекту, встрѣтилъ своего одиннадцатилѣтняго сына несущимся на рысакѣ.
   -- Стой, мерзавецъ!-- крикнулъ Салмановъ, бросаясь къ рысачнику, какъ бѣшеный звѣрь.
   Кучеръ остановилъ лошадь.
   Отецъ стащилъ за шиворотъ сына съ дрожекъ и тутъ же публично надавалъ ему пощечинъ.
   -- Иди домой, каналья!-- крикнулъ онъ, таща сына за руку.
   -- За проѣздъ заплатите,-- остановилъ его кучеръ.
   -- Я тебя, бестію, въ полицію отправлю за проѣздъ!-- съ пѣной у рта отвѣтилъ Салмановъ.-- Несовершеннолѣтнихъ возить на рысакахъ вздумалъ, ракалія! Запорю тебя на съѣзжей, тогда и узнаешь, что за проѣздъ тебѣ нужно получить, расиротоканалья!
   Съ этой минуты начинаются похожденія дѣтей Салманова и первыя рытвины на семейномъ пути Салманова. Кромѣ заботъ о карьерѣ и наживѣ, у Салманова является забота "глядѣть въ оба" за дѣтьми и "ошпаривать" распротоканалій. Но, на несчастье Салманова, онъ уже былъ въ чинахъ, онъ уже былъ членомъ высшаго круга, онъ уже слылъ чуть не милліонеромъ и никакъ не могъ сдѣлать такъ, чтобы его дѣти и ихъ товарищи, считали этихъ "шалопаевъ" и солдатскими дѣтьми, и нищими, и голяками. Нельзя же было водить ихъ въ рубищѣ, нельзя же было воспитывать ихъ въ пріютахъ, нельзя же было дать имъ въ товарищи какихъ-нибудь дворовыхъ или уличныхъ мальчишекъ, а въ "благородныхъ пансіонахъ" и среди "дѣтей высшаго круга" его "оболтусы" только тому и могли научиться, какъ "мотать деньги". Положеніе Салманова было поистинѣ трагическое. Сегодня ему приходилось заплатить пятьсотъ-шестьсотъ рублей долгу за сына, предварительно выпоровъ этого сына; завтра этотъ сынъ заявлялъ, что безъ взятки учителю "благороднаго пансіона" онъ, сынъ Салманова, не выдержитъ экзамена, и Салмановъ давалъ взятку учителю "благороднаго пансіона", опять-таки предварительно выпоровъ свое дѣтище. Такъ среди кутежей и порокъ и росло молодое поколѣніе Салмановыхъ, переходя изъ класса въ классъ при помощи взятокъ, срывая цвѣты любви при помощи векселей и философски относясь къ тѣмъ процентамъ, которью щедро отмѣчалъ на ихъ тѣлѣ отецъ за ихъ посягательства на его капиталъ.
   Только теперь Салмановъ иногда сталъ мрачно вглядываться въ своихъ дѣтей и находить, что они не похожи на него. Прежде онъ не придавалъ никакого значенія этому отсутствію въ нихъ сходства съ нимъ, но теперь, когда онъ сталъ платить за нихъ свои деньги, онъ часто бормоталъ въ бѣшенствѣ своей женѣ:
   -- Полюбуйтесь на вашихъ дѣтокъ! Опять-съ векселей надавали! Что я батракъ имъ достался, что ли?
   -- Мои дѣти!-- презрительно пожимала плечами Салманова.-- А развѣ они не ваши?
   -- Чортъ ихъ знаетъ, чьи они!-- восклицалъ Салмановъ.-- Вы кутили, вы развратничали, а я наживалъ-съ... но не для этихъ... Салмановъ произносилъ одно изъ тѣхъ словъ, отъ которыхъ всегда коробило его жену.
   -- Что-жъ, не платите за нихъ,-- небрежно замѣчала она.-- Ихъ посадятъ тамъ въ долговое, что ли, или судить будутъ, и всѣ узнаютъ, что имъ не изъ чего платить долговъ, и что вы тоже не имѣете средствъ платить за нихъ -- и больше ничего... выйдетъ скандалъ -- вотъ и все...
   Салмановъ скрежеталъ зубами, потому что теперь его чинъ, его связи, его богатство лишали его возможности производить скандалы.
   -- Вы и за Ваню кстати не платите долговъ,-- язвительно усмѣхалась генеральша.
   -- Ваня не дѣлаетъ-съ долговъ! Ваня не похожъ-съ на вашихъ негодяевъ!-- причалъ въ бѣшенствѣ мужъ -- Не смѣйте никогда сравнивать Ваню съ вашими...
   Салмановъ доходилъ до того, что опять разражался нецензурнымъ эпитетомъ и стучатъ по столу кулакомъ на свою супругу.
   Ваня былъ послѣдній сынъ Салманова. Онъ родился мѣсяцевъ черезъ девять послѣ того памятнаго дня, когда Салмановъ дошелъ до. желанной цѣли всей своей жизни -- получилъ при помощи жены чинъ генералъ-маіора. Это обстоятельство до того растрогало Салманова, что онъ впервые почувствовалъ что-то въ родѣ любви къ женѣ и "мучилъ" ее этою неожиданною, странною и грубою любовью, въ теченіе нѣсколькихъ недѣль, "разоряясь" на подарки, какъ страстно любящій женихъ, и являясь передъ нею каждый день въ густыхъ эполетахъ съ стереотипною звучавшею жирнымъ смѣхомъ и полнымъ довольствомъ фразою:
   -- Что прикажете, ваше превосходительство, своему генералу?
   Когда мѣсяцевъ черезъ девять послѣ этого замѣчательнаго событія у Салманова родился сынъ и ему доложили объ этомъ, онъ весь просіялъ и быстро спросилъ у акушерки:
   -- Но вы думаете, что его превосходительство совершенно здоровъ?
   "Его превосходительство", то-есть маленькій Ваня, сдѣлался любимцемъ отца, съ которымъ онъ былъ схожъ, какъ двѣ капли воды. Мальчика звали въ домѣ не иначе, какъ "генеральскимъ сыномъ", докторъ прописывалъ ему рецепты не иначе, какъ "его превосходительству", отецъ называлъ его не иначе, какъ "мой Ванька". Смотря на отношенія Салманова къ Ванѣ, можно было понять, что и звѣри могутъ любить своихъ дѣтенышей, да еще какъ любить!.. Какъ-то разъ я былъ на вечерѣ у Салмановыхъ. Народу было много, ужинъ подали поздно, всѣ подкутили, хозяинъ былъ навеселѣ, что случалось съ нимъ нерѣдко послѣ полученія генеральскаго чина. Послѣ ужина онъ подошелъ ко, мнѣ и сталъ мнѣ говорить, отчего я не женюсь.
   -- Право, хорошо,-- говорилъ онъ, дружески хлопая меня по плечу.-- Женка хорошенькая, дѣтки будутъ... Вы видѣли моего Ваньку?... а?.. Пойдемте, я вамъ его покажу...
   Онъ повелъ меня въ свою спальню, гдѣ уже спалъ его десятилѣтній Ваня. Мы вошли въ просторную комнату, гдѣ стояла простая походная кровать генерала и неподалеку отъ нея находилась рѣзная съ дорогими кисейными занавѣсками кровать его Вани. Кисейныя занавѣси, голубое атласное одѣяло, подушка съ прошивками, все это сразу никакъ не дозволяло предполагать, что это ложе мальчика. Скорѣе можно было думать, что здѣсь находится мѣсто отдыховъ какой-нибудь избалованной красавицы. Комната освѣщалась лампой съ синимъ шелковымъ абажуромъ. Генералъ погрозилъ мнѣ пальцемъ, сказавъ: "тише", и на цыпочкахъ, пошатываясь, подвелъ меня къ постели сына.
   -- Каковъ красавецъ?-- прошепталъ онъ, улыбаясь и съ умиленіемъ указывая на мальчика.
   Онъ простоялъ съ минуту, любуясь мальчикомъ, потомъ наклонился, поцѣловалъ его въ голову, постоялъ опять съ минуту, перешелъ къ другому концу постели и, приподнявъ одѣяло, прильнулъ губами къ ногамъ мальчугана, гладя и лаская ихъ рукою. Когда онъ поднялся, я увидалъ на его раскраснѣвшемся отъ вина лицѣ крупныя слезы.
   -- Вотъ такъ каждый день, каждый день я цѣлую эти ножки,-- прошепталъ онъ, уже плача.-- Мой сынъ... мои эти ножки... Нѣтъ! да вы не знаете, что это за красота, что это за существо...
   Малютка вздохнулъ, и совсѣмъ захмѣлѣвшій генералъ сразу пришелъ въ себя и замахалъ мнѣ рукою:
   -- Ради Бога, ради Бога, тише!.. Испугать можемъ!..

-----

   Когда я читаю, что Омфала заставила прясть Геркулеса, а Самсона покорила Далила, я нисколько не удивляюсь, такъ какъ даже самъ генералъ Салмановъ могъ покориться и не женщинѣ, а мальчику -- своему сыну. Чего не бываетъ на свѣтѣ: вспоминая объ отношеніяхъ Салманова къ Ванѣ, я даже иногда думаю, что при другихъ условіяхъ изъ генерала могъ бы выйти и любящій мужъ, и мягкосердечный отецъ съ придурью. Къ сожалѣнію, онъ не былъ ни любящимъ мужемъ, ни мягкосердечнымъ отцомъ своихъ дѣтей, за исключеніемъ Вани, и это-то различіе его отношеній къ остальнымъ членамъ семьи и къ Ванѣ сдѣлало изъ Вани чортъ знаетъ что. Онъ росъ изнѣженнымъ барчукомъ, привередливой кокеткой и вѣчно жалующимся шпіономъ отца, и отецъ видѣлъ въ этомъ только хорошія стороны.
   -- Нѣженъ мальчикъ, потому что онъ, слава Богу, не какой-нибудь прохвостъ, а сынъ генерала,-- разсуждалъ отецъ.
   -- Кокетничаетъ мальчугашка, потому что знаетъ, шельмецъ, свою красоту. Ничего онъ отъ меня не скроетъ, потому что онъ мой...
   Ванѣ не отказывалось ни въ чемъ, и уже шестнадцати лѣтъ онъ блестѣлъ среди золотой молодежи, воспитываясь въ одномъ изъ самыхъ модныхъ пансіоновъ, куда онъ ѣздилъ ежедневно на собственныхъ лошадяхъ, въ блестящихъ экипажахъ, возбуждая зависть товарищей и этими экипажами, и этими рысаками. Его учили рисованію, музыкѣ, пѣнію, всему, что нужно было знать свѣтскому молодому человѣку, желающему играть видную роль въ обществѣ. За нимъ уже увивалась золотая молодежь, какъ увиваются за какой-нибудь красавицей или за какимъ-нибудь матушкинымъ сынкомъ. Отецъ только торжествовалъ, когда слышалъ, что къ сыну его льнутъ какіе-то князьки, такіе-то графчики. Онъ даже не сердился на сына, когда тотъ иногда раздражался и капризничалъ, строптиво восклицая:
   -- Да развѣ ты не понимаешь, отецъ, что я долженъ не ронять себя въ глазахъ этихъ людей, съ которыми мнѣ придется жить всю жизнь! Я думаю, ты не желаешь, чтобы я знакомился съ какой-нибудь голоштанной сволочью, которая ничего не дастъ мнѣ въ будущемъ.
   -- Да, да, мальчишка въ меня, понимаетъ, что его ждетъ въ будущемъ!-- говорилъ отецъ.-- Министромъ будетъ!
   И кошелекъ отца открывался передъ безпощадными руками будущаго министра. Надо отдать справедливость сыну: онъ никогда не дѣлалъ долговъ, какъ его братья, которымъ отецъ давалъ очень мало денегъ. Когда у него не было денегъ, онъ хмуро запирался въ свою комнату и грызъ ногти, сидя надъ книгой.
   -- Ваня, ты дома?-- спрашивалъ отецъ за дверями.
   -- Гдѣ же мнѣ быть, какъ не дома,-- отвѣчалъ сынъ, не прекращая своихъ занятій.
   -- Занятъ чѣмъ-нибудь?-- спрашивалъ отецъ, входя въ комнату.
   -- Читаю отъ скуки,-- не оборачиваясь, отвѣчалъ сынъ.
   -- Дѣловое что-нибудь?
   -- Нѣтъ, работы никакой нѣтъ.
   -- Такъ что же ты сидишь одинъ?
   -- Съ кѣмъ же мнѣ сидѣть?
   -- Ну, пригласилъ бы кого-нибудь, или поѣхалъ бы куда., въ балетъ тамъ, что ли...
   -- Странный ты человѣкъ, отецъ! Всѣ эти приглашенія и выѣзды стоятъ много денегъ! Я я такъ обираю тебя...
   -- Дуракъ, дуракъ!-- смѣялся генеральскимъ смѣхомъ отецъ.-- Онъ обираетъ меня! А! скажите, пожалуйста! Онъ обираетъ! Не знаешь ты, что ли, что все мое -- твое.
   Затѣмъ слѣдовали отцовскія щедроты. Когда же сынъ почтительно цѣловалъ отцовскую руку,-- отецъ не выдерживалъ, сажалъ сына къ себѣ на колѣни, бралъ въ руки его голову, любовался имъ, цѣловалъ его щеки, глаза, руки. Казалось, онъ переживалъ въ сынѣ снова свою молодость, только эта молодость была полна красоты, блеска и радужныхъ надеждъ на завидное будущее. И точно, на это будущее можно было надѣяться: если онъ, старикъ Салмановъ, начиная съ ничтожества и нищеты, дошелъ до чина генерала и до большого состоянія, то до чего же можетъ дойти этотъ юноша Салмановъ, вступая въ жизнь съ деньгами, съ связями, съ образованіемъ? Но, можетъ-быть, у этого юноши Салманова мало энергіи, мало настойчивости? Нѣтъ, онъ походитъ характеромъ на отца: то же непомѣрное самолюбіе, то же признаніе себя выше всѣхъ, то же самодурство, только все это выражалось въ сынѣ менѣе угловато, менѣе грубо, чѣмъ у отца, и напоминало соотвѣтствующія черты въ характерѣ послѣдняго въ той же степени, въ какой прекрасное лицо этого юноши, напоминало некрасивое лицо этого старика...

-----

   Салмановъ былъ совершенно счастливъ, онъ достигъ своихъ цѣлей, онъ даже сталъ кормить на убой своихъ гостей на роскошныхъ обѣдахъ, онъ разжирѣлъ, на воротникѣ его генеральскаго сюртука висѣлъ уже двойной подбородокъ и лоснящійся, облысѣвшій затылокъ, когда случился одинъ казусъ! Генералу вдругъ пришлось "удалиться отъ дѣлъ", когда онъ ожидалъ новой награды, новой ленты, и пришлось даже впопыхахъ переписать всѣ свои дома на имя жены ради предосторожности. Если бы непріятная исторія не произошла слишкомъ неожиданно для самолюбія самодура, то онъ могъ бы сообразить, что переписываніе домовъ на имя жены вовсе не поправитъ дѣла, что его связи помогутъ ему замять скандалъ, что его положеніе въ свѣтѣ вовсе не измѣнится въ будущемъ, такъ какъ свѣтъ прощаетъ все тѣмъ, у кого есть деньги. Но старикъ, недалекій по уму, самолюбивый до сумасшествія, потерялъ голову, растерялся отъ неожиданной катастрофы и дѣлалъ глупость за глупостью, стараясь спасти свое благосостояніе. Но этого мало: его терзала мысль, что его могутъ притянуть къ суду и опозорить не только его, но и его Ваню, на котораго будутъ смотрѣть, какъ на сына подсудимаго. Въ два, въ три дня онъ состарѣлся на десятокъ лѣтъ, побагровѣлъ, сталъ задыхаться и въ одинъ прекрасный день его нашли мертвымъ въ его кабинетѣ...
   Ударъ, поразившій старика, сразу перемѣнилъ отношенія членовъ семьи. Нелюбимыя генераломъ дѣти торжествовали, любимый генераломъ Ваня упалъ духомъ: первыхъ любила мать; послѣдній былъ ей не только чуждъ, но и ненавистенъ, а между тѣмъ имѣніе было теперь въ ея рукахъ. Съ этой минуты начался рядъ возмутительныхъ сценъ между братьями и между матерью и Ваней. Братья продолжали, кутить, генеральша продолжала играть блестящую роль въ свѣтѣ, а Ванѣ, котораго третировали теперь en canaille, котораго называли теперь домашнимъ шпіономъ,-- Ванѣ отказывали даже въ необходимыхъ учителяхъ, въ карманныхъ деньгахъ, въ тѣхъ мелочахъ, которыя ему были нужны въ качествѣ товарища золотой молодежи. Онъ, восемнадцатилѣтній юноша, уже привыкшій къ кутежамъ, уже тратившій деньги на любовницъ; уже мечтавшій о карьерѣ, долженъ былъ теперь пѣшкомъ отправляться въ пансіонъ, гдѣ онъ кончалъ курсъ. Его не только лишили карманныхъ денегъ, ему не только отказали платить по десяти рублей за уроки пѣнія и музыки, но ему даже не позволяли брать съ конюшни экипажъ и лошадь, чтобы доѣхать до пансіона. Онъ понималъ, что его хотятъ ограбить, что ему могутъ испортить карьеру, что его товарищи отвернутся отъ него, узнавъ его положеніе, что онъ даже не можетъ удержать при себѣ бѣлокурой Армансъ, которая была уже въ его жизни необходимостью.
   -- Что же, вы намѣрены меня ограбить?-- высокомѣрнымъ тономъ говорилъ онъ матери.
   -- А ты хочешь пожаловаться отцу?-- насмѣшливо спрашивала она, смотря на него съ холоднымъ презрѣніемъ.-- Ты вѣдь такъ часто прибѣгалъ къ этому средству при его жизни.
   -- Мнѣ очень жаль, что я не прибѣгнулъ къ другому средству,-- со сдержанной злобой говорилъ онъ.
   -- Къ какому это?
   -- Къ лишенію васъ всего въ свою пользу,-- отвѣчалъ онъ.-- Вы очень хорошо знаете, что все, что у насъ есть, принадлежало отцу и мнѣ.
   -- Тебѣ?
   -- Да, мнѣ, а уже, конечно, не вашимъ дѣтямъ.
   -- Иди вонъ!-- приказывала мать, блѣднѣя отъ негодованія.-- Негодяй!
   -- Я уйду, но смотрите, чтобы вамъ не пришлось самимъ придти ко мнѣ!-- угрожалъ сынъ, закусывая губы и сдвигая брови.
   -- Я тебя велю вывести!-- сурово говорила. мать, протягивая руку къ электрическому звонку.
   Сынъ уходилъ съ сознаніемъ, что почва ускользаетъ у него изъ подъ ногъ, что ему грозитъ не веселая будущность. Иногда онъ до крови искусывалъ губы, разрывалъ въ клочки свои батистовые платки, въ страшномъ волненіи ходя у себя по комнатѣ и придумывая тысячу средствъ спасти себя. Приближалось между тѣмъ время экзаменовъ: онъ всегда отличался талантливостью въ дѣлѣ искусствъ, хорошо пѣлъ, былъ недурнымъ музыкантомъ, понималъ кое-что въ живописи, но науки давались ему далеко не такъ легко, и экзамены изъ математики, изъ древнихъ языковъ сдавались при помощи "прибавочныхъ уроковъ". Теперь при выпускномъ экзаменѣ, когда нуженъ былъ аттестатъ, "прибавочные уроки" были необходимѣе, чѣмъ когда-нибудь. Онъ заявилъ объ этомъ матери.
   -- А! изволите лѣниться и думаете, что за васъ будутъ платить сотни и тысячи рублей!-- съ презрѣніемъ проговорила она.-- Ты бы поменьше кутилъ, тогда ученіе и шло бы успѣшнѣе.
   -- Вы можете сколько угодно упрекать меня, но я попрошу васъ не портить моей карьеры,-- сдержанно отвѣтилъ сынъ, которому эта сдержанность стоила не малыхъ усилій.-- Аттестатъ мнѣ необходимъ. Иначе мнѣ придется просидѣть въ пансіонѣ еще годъ или выйти изъ него, не кончивъ курса.
   -- Призаймись хорошенько и выдержишь экзаменъ.
   -- Я не могу выдержать экзамена.
   -- Я и не знала, что ты такъ тупъ!
   Сынъ чуть не въ кровь закусилъ губы: его смѣла оскорблять эта женщина, которую онъ давно научился презирать и которую онъ теперь начиналъ ненавидѣть такъ же, какъ она ненавидѣла его.
   -- Вы доведете меня только до того, что я достану деньги на сторонѣ,-- сухо сказалъ онъ.
   -- На сторонѣ? У кого это?-- съ усмѣшкой спросила она.
   -- Мало ли у кого можно добыть деньги въ Петербургѣ!
   -- Но кто же дастъ тебѣ? Ты несовершеннолѣтній и у тебя нѣтъ ничего. Я думаю, что такихъ дураковъ мало, которые бросили бы деньги безъ надежды получить ихъ обратно.
   -- Ну, это еще вопросъ. Вы тоже не пожелаете скандала. Вѣдь когда вамъ представятъ мои векселя, такъ поневолѣ заплатите, какъ платилъ отецъ за вашихъ дѣтей.
   -- А! Такъ ты вотъ на что надѣешься!-- воскликнула мать.-- Только ты глубоко ошибаешься! Я не заплачу за тебя ни гроша, хоть бы тебѣ пришлось сидѣть въ долговомъ отдѣленіи или быть высланнымъ. Ты знаешь, какъ платилъ отецъ за моихъ дѣтей. Такъ я не могу платить за тебя и потому не буду платить вовсе.
   -- Ну, это мы увидимъ,-- пробормоталъ сынъ, намѣреваясь уйти изъ комнаты.
   -- Постой!-- остановила его мать.-- Я очень рада, что ты мнѣ сказалъ, на что ты надѣешься. Я понимаю, что ты въ состояніи, чтобы только принести мнѣ непріятность, надѣлать десятки тысячъ долговъ. Но я предупрежу тебя. Мнѣ стоить только напечатать въ газетахъ, что я не плачу за тебя долговъ.
   -- Вы не сдѣлаете этого,-- воскликнулъ сынъ, блѣднѣя отъ злобы при этихъ словахъ.
   -- Сдѣлаю, потому что считаю тебя способнымъ на все,-- холодно отвѣтила мать.
   -- Такъ вы хотите открытаго скандала? Да?-- пробормоталъ онъ.-- Что-жъ, идите на него!... Посмотримъ, кто выиграетъ!..
   Онъ быстро повернулся и вышелъ. Въ теченіе какихъ-нибудь шести-семи мѣсяцевъ подобныхъ сценъ произошло множество. Ненависть между сыномъ и матерью, существовавшая всегда, разрослась теперь до послѣднихъ предѣловъ. Оскорбленный, униженный, боявшійся за свое будущее, избалованный юноша готовъ былъ теперь на все, чтобы только побѣдить мать. Ея угроза напечатать въ газетахъ о неплатежѣ за него долговъ была послѣдней каплей, переполнившей чашу терпѣнія въ душѣ не знавшаго до сихъ поръ никакихъ преградъ своимъ капризамъ самолюбиваго баловня. Онъ ушелъ, но ушелъ не изъ комнаты матери, а изъ ея дома.
   -- Гдѣ Иванъ Васильевичъ?-- спросила генеральша у лакея, не видя сына въ теченіе двухъ-трехъ дней.
   -- Они уѣхали,-- отвѣтилъ лакей.
   -- Куда?
   -- Не могу знать-съ.
   Генеральша пожала плечами и задумалась: се начинало тревожить отсутствіе сына. "Не утопился ли? Не застрѣлился ли?... Пожалуй, оставилъ какую-нибудь компрометирующую ее записку? Отъ него всего можно ждать! Онъ весь въ отца... Что скажутъ въ свѣтѣ?.. Ну да, кто еще прочтетъ его записку! А и прочтутъ, такъ забудутъ, припишутъ помѣшательству. Да онъ въ самомъ дѣлѣ помѣшанный... Это нужно говорить всѣмъ"... Прошло еще дня три. Ея безпокойство росло и росло: это было безпокойство свѣтской непомѣрно самолюбивой женщины за свое имя, а не безпокойство матери за сына. Нужно было подготовить свѣтъ на всякій случай ко всему, что можетъ произойти. Она стала говорить всѣмъ и каждому, что ея сынъ скрылся, что это волнуетъ ее, что она не спитъ ночей, что она дала знать, чтобы его искали, и вдругъ среди разгара сѣтованій и соболѣзнованій, ей приносятъ газету, гдѣ крупными буквами напечатано объявленіе, которое я вамъ давалъ сейчасъ прочесть. Это былъ ударъ неожиданный, мѣткій, безжалостный. Ея сынъ, юноша, нигдѣ еще не кончившій курса, ищетъ какихъ-нибудь занятій изъ-за куска хлѣба, тогда какъ другіе ея сыновья кутятъ, тогда какъ она принимаетъ сотни людей въ своемъ великолѣпномъ домѣ.
   -- Что же это такое?-- спрашивали ее.
   -- Онъ сошелъ съ ума, несчастный!-- поторопилась объяснить она.
   -- Но вы уже приняли мѣры, чтобы спасти его?-- спрашивали ее знакомые, недоумѣвая, какъ можетъ она сидѣть спокойно дома, если ея сынъ сошелъ съ ума.
   -- Да, да... Это меня такъ поразило. Я такъ и думала, что смерть отца страшно отразится на нимъ... Я уже послала къ нему и сейчасъ ѣду сама.
   Она, всегда владѣвшая собою, всегда холодно надменная, теперь потерялась, но зная, что дѣлать, что говорить. Еще сильнѣе смутилась она, когда къ ней въ волненіи заѣхалъ одинъ изъ близкихъ ей родственниковъ.
   -- Ты знаешь ли, что онъ разсказываетъ -- объяснилъ онъ ей.-- Онъ загрязнитъ наши имена, онъ выдаетъ такія вещи, которыя не слѣдовало бы никому знать...
   Вечеромъ въ тотъ же день она послала за сыномъ. Лакей нашелъ его въ жалкой комнатѣ и воротился съ словеснымъ отвѣтомъ, что "Ивану Васильевичу не въ чемъ придти". Генеральша поняла, что скандалъ будетъ только разрастаться, если она станетъ впутывать въ дѣло прислугу и постороннихъ. Она поѣхала къ сыну сама и встрѣтила на слабо освѣщенной лѣстницѣ одного изъ своихъ свѣтскихъ знакомыхъ, который не узналъ ея, благодаря густому вуалю. Она поняла, что ея знакомый шелъ отъ ея сына.
   -- Скажи, пожалуйста, что ты съ нами дѣлаешь?-- воскликнула она, являясь въ комнатѣ сына, сидѣвшаго за книгой.
   -- А! Пришли!-- усмѣхнулся онъ, откидываясь на стулѣ и смѣривъ глазами мать.-- Вы спрашивали, что я съ вами дѣлаю? Ничего. Я ищу мѣста ради куска хлѣба -- вотъ и все.
   -- Но ты...
   -- Позвольте! Сядьте и не горячитесь,-- холодно проговорилъ сынъ.-- Вы обобрали все мое имѣніе въ свою пользу и въ пользу своихъ дѣтей...
   -- Не смѣй...
   -- Если вы будете меня перебивать, я не стану вовсе говорить, и вамъ останется только уѣхать,-- сухо остановилъ онъ ее.-- Я говорю, что вы обобрали мое имѣніе въ свою пользу и въ пользу своихъ дѣтей. Вы лишили меня даже необходимаго, даже возможности кончить мое образованіе такъ, какъ я его началъ...
   -- У Борелей и Дюссо!...
   -- И мнѣ осталось только одно средство: искать работы, чтобы существовать,-- продолжалъ онъ, не обращая вниманія на ея вставку.-- Я счелъ, что удобнѣе было искать работу черезъ газеты: наша фамилія извѣстна половинѣ Петербурга, и я надѣялся, что ко мнѣ явятся сотни знакомыхъ намъ людей, которые и добудутъ мнѣ какое-нибудь мѣсто...
   -- Ахъ, ты разсчитывалъ на любителей скандаловъ, на свѣтскихъ вѣстовщиковъ!
   -- Да, на нихъ... Ко мнѣ уже являлись многіе за разъясненіями...
   -- Разъясненія отъ сумасшедшаго!-- перебила мать, пожимая плечами.
   -- Да, это вы остроумно придумали,-- усмѣхнулся сынъ.-- Мнѣ уже передали, что вы называете меня сумасшедшимъ. Но я, мнѣ кажется, отпарировалъ ударъ, подробно разсказавъ всѣ обстоятельства, вслѣдствіе которыхъ я сижу безъ хлѣба.
   -- А, такъ ты желаешь посвящать весь Петербургъ въ наши семейныя дѣла! Это отлично, это вполнѣ честно! Негодяй!
   Сынъ, блѣдный, озлобленный, поднялся съ мѣста. Въ эту минуту онъ походилъ болѣе чѣмъ когда-нибудь на своего отца.
   -- Я не знаю, зачѣмъ вы пришли сюда,-- сдержанно, по злобно проговорилъ онъ.-- Я васъ предупреждаю только, что я не вынесу брани и оскорбленій. Вы знаете, кто изъ насъ первый поступилъ подло... слышите вы: подло!.. Я оставляю за собой право разсказывать все, какъ было... Вы можете выдумывать обо мнѣ со своей стороны, что угодно... Я буду указывать на факты, а вы... указывайте на что вамъ угодно... Я могу указать и доказать, что имѣніе все принадлежало отцу, и могу сказать, когда и почему оно было переведено на васъ, я могу даже показать письма отца, гдѣ онъ пишетъ и подчеркиваетъ, что я единственный сынъ, тогда какъ другіе... Впрочемъ, что я распространяюсь: идите домой, а завтра, послѣзавтра, черезъ недѣлю до васъ дойдутъ подробные отчеты обо всемъ, что я буду говорить всѣмъ и каждому.
   -- Прежде чѣмъ ты разскажешь что-нибудь, тебя засадятъ въ домъ умалишенныхъ! Слышишь ты!-- произнесла задыхающимся голосомъ мать.
   -- Что же вы медлите, дѣлайте это скорѣе! Авось, меня и тамъ навѣстятъ ваши добрые знакомые...
   Безпредѣльная наглость, безсердечная сдержанность, свѣтская приличность, все то, что прививалось съ дѣтства къ этому барчуку-баловню, къ этому представителю золотой молодежи, къ этому выдрессированному въ салонахъ приличному юношѣ, къ этому рысачнику, привыкшему обдавать грязью всѣхъ и все, не возмущаясь ничѣмъ, не удивляясь ничему, сказалось теперь ярко, отчетливо, цинично. Онъ былъ невозмутимъ и приличенъ, хотя иногда онъ стискивалъ зубы, точно отъ подавленной боли, и сверкалъ глазами, точно внутри его все горѣло отъ злобы, и если черты его лица и злобное выраженіе его глазъ напоминали его мужиковатаго отца, то его обращеніе и обороты его рѣчи напоминали его свѣтскую мать.
   -- Чего же ты добиваешься?-- воскликнула мать, приходя въ отчаяніе.
   -- Занятій,-- сухо отвѣтилъ сынъ.
   -- Пожалуйста, не считай меня за дурочку!-- воскликнула она.
   -- А вы думаете, чего я добиваюсь?-- спросилъ онъ.
   Она нетерпѣливо пожала плечами.
   -- Ты, конечно, хочешь, чтобъ я тебя выдѣлила,-- сказала она.
   -- Да? Вы такъ думаете?-- сказалъ онъ въ формѣ вопроса.-- Что-жъ, это будетъ очень хорошо и для меня, и для васъ.
   Начался торгъ, возмутительный, циничный торгъ двухъ мошенниковъ. Мать говорила съ брезгливостью, съ омерзеніемъ. Сынъ говорилъ сдержанно, холодно, давая понять, что въ случаѣ надобности онъ не отступитъ ни передъ чѣмъ, скомпрометируетъ и мать, и ея дядю, и ея разныхъ кузеновъ и даже имя своего отца, разгласивъ все, что дѣлалось тайно, что можно еще поднять изъ архивовъ, что можно еще довести до суда.
   -- Но ты долженъ будешь уѣхать на-время за границу,-- сказала, наконецъ, мать.
   -- За границу? Зачѣмъ?-- удивился сынъ.
   -- Ты понимаешь, что эта исторія... Ты долженъ ѣхать лѣчиться.
   -- Лѣчиться? Но я здоровъ...
   -- Да, но все-таки... этотъ скандалъ нужно чѣмъ-нибудь объяснить...
   -- Ахъ да, я и забылъ! Вы хотите, чтобы общество думало, что я сошелъ съ ума? Что-жъ, я, пожалуй, поѣду на-время...
   Мать поднялась съ мѣста.
   -- Ты поѣдешь со мной?-- спросила она.
   -- Хорошо,-- отвѣтилъ онъ.
   На другой день всѣ близкіе, всѣ знакомые Салмановыхъ уже знали, что несчастный Иванъ Васильевичъ, потрясенный потерей отца, сошелъ съ ума, что онъ ѣдетъ лѣчиться за границу, что несчастная мать страдаетъ за участь любимаго сына...
  

VII.
Отецъ -- добрый малый.

   -- Кто это?
   Я указалъ Клименко на одну изъ дамъ полусвѣта, входившую въ ложу бель-этажа въ Маріинскомъ театрѣ.
   -- А, это дочь одного добраго малаго,-- отвѣтилъ Клименко.-- Изъ русскихъ. Она недавно возвратилась въ Петербургъ... Изъ Ташкента, кажется... Да вы, вѣроятно, знали и ея отца, и ее. Онъ еще не очень давно былъ талантливымъ артистомъ въ труппѣ Александровскаго театра, играя роли письмоносцевъ, лакеевъ и безмолствующихъ маркизовъ и грандовъ, а она... да вы ее, можетъ-быть, и не замѣчали въ балетѣ, гдѣ она являлась два-три раза въ годъ для украшенія группъ у воды и выдавалась среди кордебалета великолѣпными брильянтами. Теперь она нѣсколько увяла, ей уже подъ сорокъ, хотя, какъ видите, она все еще довольно стройна, плечи красивы... Ея фамилія Перова. У нея двѣ сестры числились въ кордебалетѣ, одна въ оперномъ хорѣ съ полгода участвовала, и одна три раза въ годъ "гостей" играла въ драматической труппѣ. Онѣ, правда, всѣ не грѣшили талантливостью, но были хороши собой, веселы, бойки и ничего -- процвѣтали. Это была цѣлая семья русскихъ... бабочекъ...
   Подняли занавѣсъ; Клименко замолчалъ. Въ слѣдующемъ антрактѣ я спросилъ его:
   -- Вы знаете исторію этой семьи?
   -- Знаю ли я ихъ исторію? Еще бы!-- воскликнулъ онъ, улыбаясь.-- Катишь, Пашетъ, Софи, Маруська, Дашурка Перовы -- это все были наши увеселительницы, наши милыя спутницы на холостыхъ кутежахъ... Ахъ, молодость, молодость, есть чѣмъ тебя помянуть!
   -- А исторія ихъ, все-таки, вѣроятно, не весела,-- замѣтилъ я.
   -- Вы ошибаетесь, мой другъ!-- проговорилъ Клименко.-- Это самая веселая изъ веселыхъ исторій. Въ ней нѣтъ ни бурь, ни трагическихъ столкновеній, ни гамлетовскихъ to by or not to by! Это просто милый водевиль съ канканчикомъ и шансонетками. Все дѣло въ томъ, что у Перовыхъ былъ отецъ -- добрый малый, простякъ, весельчакъ, однимъ словомъ, c'était un bon enfant...
   Я улыбнулся.
   -- Но вы, все-таки, разскажете исторію?-- спросилъ я.
   -- Пожалуй, пожалуй... Я люблю вспоминать молодость... Знаете, что,-- продолжалъ Клименко, смотря въ бинокль на Перову:-- мнѣ даже становится нѣсколько грустно, что я вижу теперь Дашурку отцвѣтающею... Я ея давно не видалъ, и въ моей памяти такъ и сохранился ея образъ въ видѣ живой, вертлявой дѣвчонки, умѣющей, приготовляясь къ канкану, шикарно подхватить спереди одною рукою всѣ фалбалы и воланы подола воздушнаго платья и граціозно засунуть большой палецъ другой руки подъ пазуху, гдѣ нѣту даже и признака рукава... А теперь... да, она видимо толстѣетъ, обрюзгла и, должно-быть, копитъ деньгу... А прежде... Прежде она ничего не берегла, ничего не прятала, ничего не копила... У нихъ откроненность была въ фамильномъ характерѣ... Да, да, уходятъ годы...

-----

   -- Прежде чѣмъ я познакомлю васъ съ Перовымъ-отцомъ, я долженъ сдѣлать нѣкоторое "старческое" отступленіе,-- не безъ ироніи началъ Клименко свой разсказъ о Перовыхъ.-- Дѣло въ томъ, что я сердитъ, очень сердитъ на Петербургъ. Въ Петербургѣ теперь кончилась жизнь: теперь это биржа, канцелярія, общее собраніе акціонеровъ, мѣсто наживы, но не мѣсто для жизни и для прожиганія жизни. Вы мнѣ, пожалуй, укажете на золотую молодежь, на кутящихъ адвокатовъ и биржевиковъ. Полноте! развѣ эти люди живутъ? Они заботятся о фальшивыхъ и настоящихъ векселяхъ, они спекулируютъ на биржѣ и въ судебныхъ процессахъ и, между прочимъ, когда удается загрести большой кушъ, просаживаютъ въ нѣсколько минутъ сотую долю изъ того, что успѣли загрести, да и то боятся, что ихъ "обличатъ" за слишкомъ крупный подарокъ какой-нибудь заѣзжей кокоткѣ или за слишкомъ буйное разбиваніе зеркалъ въ какомъ-нибудь петербургскомъ Ташкентѣ... Въ былое время, въ тѣ дни, когда жили Саввы Яковлевы, не такъ жилось: дѣла велись управляющими, а, тотъ, кто имѣлъ средства жить, предоставивъ денежные счеты управляющимъ -- жилъ, да вѣдь какъ жилъ -- во всю ширь русской дикой натуры... Обличеній же вовсе и не было еще изобрѣтено... Но шутки въ сторону... Въ былое время въ Петербургѣ были и семейная жизнь, и мирныя удовольствія развиты полнѣе, вѣроятно, вслѣдствіе того, что тогда еще не было изобрѣтено никакихъ вопросовъ, и никто не думалъ не только-что о толчкѣ къ реформамъ, но даже и о самихъ реформахъ. Знаете, я иногда даже жалѣю, что я поздно родился и засталъ это блаженное время уже на кончикѣ. Теперь, правда, все у насъ въ обществѣ шлифованнѣе, цивилизованнѣе, умнѣе, но... но... право же, скучно... Вотъ въ тѣ-то блаженныя времена въ Петербургѣ процвѣтала, напримѣръ, страсть къ охотѣ да не такая страсть, какъ теперь, когда есть и общества охоты, и серебряные знаки отличія у любителей охоты, и охотничьи дома, гдѣ есть и мягкія постели, и французская кухня, и вина по прейсъ-куранту,-- а страсть настоящая, способная на труды и лишенія. Возьмите хоть театральный міръ: музыкантъ Вихманъ, сынъ извѣстнаго балетмейстера Карлъ Карловичъ Дидло, знаменитый Яковъ Григорьевичъ Брянскій, театральный арфистъ и учитель всѣхъ молоденькихъ аристократокъ Карлъ Федоровичъ Пауль, нѣмецкій актеръ Федоръ Карловичъ Герцъ, безсмертный создатель Репетилова -- Сосницкій, все вѣдь это были охотники, да еще какіе! И какія охоты устраивались на Кругломъ островѣ, на Трухтанскомъ островѣ, на Батарейномъ островѣ, на Кирпичахъ, по всему прибрежью отъ Рѣзваго острова за Шереметевскую дачу и сумасшедшій домъ. Бывало, снуютъ тамъ челны, бѣлѣются палатки, мерцаютъ костры, мелькаютъ фигуры мужчинъ и дѣтей, слышатся выстрѣлы, говоръ, остроты, смѣхъ. А нынче... на откупленныхъ мѣстахъ запустѣнье, такъ какъ богачи не охотятся, а только откупаютъ мѣста, чтобъ ни себѣ, ни другимъ, а все-таки было бы мѣсто на случай разговора объ охотѣ, а на откупленныхъ мѣстахъ только въ воскресные дни идетъ не охота, а пьяная оргія захудалаго гаванскаго и коломенскаго чиновничества, выѣзжающаго въ праздники ins Grünen и стрѣляющаго по воробьямъ и пичужкамъ... Фи! развѣ это тѣ охоты, о которыхъ весело вспомнить и теперь нашему брату, проведшему лѣтніе дни свѣтлаго своего дѣтства въ этомъ веселомъ кругу истинныхъ охотниковъ? Я какъ сейчасъ помню всѣ фигуры тогдашнихъ охотниковъ, я помню непомѣрно толстаго, но ловкаго и легкаго на ходу Пауля съ серебристыми густыми кудрями, съ вѣчно розовымъ лицомъ, съ вѣчными шутками и прибаутками, громко выкрикивающаго: "гопъ-гопъ", окруженнаго приводившими другихъ въ зависть "польскими собаками", плодившимися у него въ большомъ числѣ. Я помню длиннаго, сухого, всегда сосредоточеннаго Гёрца, добродушнѣйшаго изъ добродушныхъ нѣмцевъ, вѣчно что-то соображающаго и вѣчно возражающаго всѣмъ и каждому, восклицая: "А -- а, батюшка мой, это не такъ!" Я помню и дамъ, бывавшихъ здѣсь, хозяйничавшихъ въ палаткахъ, какъ дома, и имѣвшихъ видъ походныхъ барынь, которыя не боятся промочить ногъ или сѣсть въ весла въ челнѣ. Всѣ эти люди и селились поближе къ островамъ: кто жилъ въ Волынкиной деревнѣ, кто въ Екатерингофѣ, кто въ Емельяновкѣ. Эти люди составляли своего рода "веселый клубъ охотниковъ", для котораго не существовало никакихъ общественныхъ интересовъ, кромѣ охоты и охоты... Къ сожалѣнію, я, какъ я вамъ уже сказалъ, засталъ эту жизнь "на кончикѣ", когда между компаніей завзятыхъ охотниковъ стали появляться и люди, сдѣлавшіе изъ охоты промыселъ, и люди, которыхъ интересовали болѣе всего охотничьи доспѣхи, зеленые узоры на сѣрыхъ курткахъ и серебряные свистки на красивыхъ цѣпочкахъ... Къ числу послѣднихъ принадлежалъ Перовъ. Высокій, стройный, худенькій и моложавый онъ являлся на охоту всегда во всемъ новомъ съ множествомъ зеленыхъ шнурочковъ и серебряныхъ цѣпочекъ, точно на костюмированный балъ. На охотѣ онъ считалъ главною цѣлью добродушно пощеголять, хорошо поѣсть и выпить бутылку-другую вина съ доброй компаніей... Какъ сейчасъ помню, когда я впервые увидалъ его.
   -- А вонъ и нашъ добрый малый!-- воскликнулъ одинъ изъ охотниковъ, завидѣвъ приближающагося Перова.
   Я, тогда еще тринадцатилѣтній мальчуганъ, обратилъ на него вниманіе. Онъ легко и граціозно перескакивалъ съ кочки на кочку, пробираясь къ намъ. Онъ держалъ ружье на отвѣсъ съ граціей кордебалетной танцовщицы, переодѣтой стрѣлкомъ, и сіялъ новизною своего костюма и праздничнымъ видомъ своей физіономіи:
   -- Ба, ба, ба! опять съ новымъ ружьемъ!-- встрѣтилъ его Пауль.
   -- Жена, жена подарила!-- отвѣчалъ онъ, показывая щегольское ружье.
   -- А, батюшка мой, покажите!-- сосредоточенно вытянулъ губы Герцъ.-- Отъ Лежена?..
   Герцъ взялъ ружье, методически осмотрѣлъ его, взвѣсилъ на рукахъ, прицѣлился, прищуривъ одинъ глазъ, и рѣшилъ, отдавая назадъ ружье:
   -- Хорошая вещь!
   -- А у васъ добрая жена!-- замѣтилъ кто-то, смѣясь.
   -- Катя? Катя у меня ангелъ!-- восторженно отвѣтилъ Перовъ.-- Нѣтъ, а вы знаете, господа, у меня опять дѣвочка родилась!
   Всѣ почему-то разсмѣялись.
   -- Хорошій стрѣлокъ!-- замѣтилъ Пауль.
   -- Это которая у васъ?-- спросилъ кто-то.
   -- Которая?.. Позвольте?.. Пашетъ, Катишь, Софи, Маруська, Дашурка, Зина... нѣтъ... Зина... Леля, Феничка умерли...-- говорилъ Перовъ, считая по пальцамъ.-- Теперь это девятая, Зоя... да, точно девятая...
   -- Онъ, господа, самъ не знаетъ, сколько послало ему небо дочерей,-- засмѣялся одинъ изъ собесѣдниковъ.
   -- Ха-ха-ха! и вѣдь, право, не знаю... Нѣтъ, ей-Богу, кажется, девять... то-есть было девять, но три умерли, значитъ, осталось шесть.
   Перовъ говорилъ и хохоталъ, манерно поворачиваясь передъ обществомъ и играя ружьемъ...
   Съ этого раза я узналъ Перова. Это былъ франтикъ, весельчакъ, гуляка, воплощенная безпечность. Онъ получалъ въ театрѣ одинъ изъ низшихъ окладовъ, но жилъ хорошо, одѣвался отлично, покучивалъ съ пріятелями. Изъ какихъ средствъ?-- спросите вы.
   -- Моя Катюша такая добрая!-- говорилъ онъ про свою жену, числившуюся тоже въ штатѣ артистокъ русской драматической труппы.
   Женился онъ на ней случайно: ему посовѣтовало одно изъ вліятельныхъ лицъ жениться.
   -- Вы, молодой человѣкъ, закутитесь, погибнете въ холостой компаніи, вамъ надо бы подумать о женитьбѣ,-- сказала ему особа отеческимъ тономъ.
   -- Я, ваше превосходительство, готовъ,-- отвѣтилъ Перовъ.-- Но на комъ же?
   -- Вотъ на Катеринѣ Ивановнѣ Разсоловой женились бы, дѣвица прекрасная, не нищая,-- посовѣтовала особа.
   -- Я съ величайшимъ удовольствіемъ, ваше превосходительство,-- отвѣтилъ Перовъ.-- Но Катерина Ивановна почти не знаетъ меня.
   -- Я буду сватомъ,-- рѣшила особа.
   Сказано-сдѣлано. У Перова появилось новое платье, новое ружье, новая собака.
   -- А я, господа, женился,-- объявлялъ Перовъ пріятелямъ.
   -- Женился? На комъ?-- удивлялись они.
   -- На Катеринѣ Ивановнѣ Разсоловой!-- отвѣчалъ торжествующій Перовъ.-- Вы видѣли, господа, у меня новую собаку? Вотъ такъ ужъ песъ, я вамъ скажу! Что за понятливость, какъ выдрессированъ -- изумительно!.. Трезоръ, Трезоръ, умри!-- крикнулъ Перовъ своей собакѣ.
   Собака перекувырнулась на спину и замерла на мѣстѣ. Перовъ торжествовалъ: если ужъ Трезоръ умѣлъ "умирать" по его приказу -- значитъ, "охотничья собака" была отличная.
   -- Гдѣ же ты добылъ этого Трезора?-- спрашивали его.
   -- Да это она же, Катюша, мнѣ подарила,-- пояснялъ Перовъ.
   Съ этой поры началась его счастливая жизнь: онъ франтилъ на охотѣ, онъ ѣздилъ съ Катюшей на пикники, онъ познакомился съ знатной молодежью, онъ вѣчно что-то напѣвалъ, насвистывалъ, подплясывалъ, пощелкивалъ пальцами и былъ въ томъ праздничномъ настроеніи, при которомъ человѣкъ "земли подъ собой не слышитъ". Однажды его даже чуть не посадили подъ арестъ за это праздничное настроеніе, такъ какъ онъ, вспомнивъ какой-то эпизодъ изъ своего развеселаго житья, расхохотался на сценѣ въ то время, когда ему нужно было изображать въ пьесѣ мрачнаго и молчаливаго спутника страшнаго злодѣя. Онъ обожалъ свою жену, и, надо отдать ей полную справедливость, она тоже очень любила его. Когда кто-нибудь заговаривалъ съ нимъ о ней, онъ говорилъ:
   -- Катюша у меня добрая!
   Когда кто-нибудь говорилъ съ нею о немъ, она всегда заключала на французскомъ языкѣ нижегородскаго жаргона:
   -- C'est un bon enfant!
   Впрочемъ, стоило только взглянуть, какъ заботливо укутывалъ въ шубу свою Катюшу Перовъ, возвращаясь съ шумнаго пикника, и какъ нѣжно прижималась она къ своему мужу головкой, дремля отъ усталости въ троечныхъ саняхъ, чтобы понять всю силу любви этихъ двухъ супруговъ, не знавшихъ ни ссоръ, ни недоразумѣній и испытывавшихъ младенчески-наивную радость, когда имъ удавалось сдѣлать другъ другу сюрпризъ изъ своихъ заработанныхъ денегъ.
   И было же весело въ этой семьѣ: правда, Перовы были оба немного богемы, цыгане; они чуть не каждый мѣсяцъ мѣняли квартиру; у нихъ всегда можно было наткнуться на какое-нибудь валяющееся на полу дорогое бальное платье или сѣсть на лишенный одной ножки стулъ, вышедшій еще недавно изъ мастерской Гамбса; обѣдая у нихъ, вы не были застрахованы отъ утонувшей въ супѣ мухи или зажареннаго заживо въ ростбифѣ таракана; вы даже могли попасть къ нимъ въ такую минуту, когда Катерина Ивановна, наскоро надѣвая бастовую шляпку съ страусовыми перьями и разрывая въ нетерпѣніи новыя лайковыя перчатки, не влѣзавшія на руку, кричала вамъ: "подождите, подождите меня, я сейчасъ пріѣду, у насъ сегодня ни гроша въ домѣ, а между тѣмъ нѣтъ ни чаю, ни сахару",-- но въ то же время вы нигдѣ не нашли бы такого безшабашнаго веселья, какъ здѣсь. Родилась новая дѣвочка у Перовыхъ -- они задаютъ пиръ; умерла дѣвочка -- у нихъ блестящія поминки, напоминающія именинный обѣдъ; дали Катюшѣ бенефисъ -- они дѣлаютъ балъ; отказали Перову въ прибавкѣ -- они съ горя ѣдутъ на пикникъ. Веселились у нихъ всѣ, кто посѣщалъ ихъ, и даже та ветхая особа, которая сосватала эту пару, несмотря на свои преклонныя лѣта не могла не веселиться у нихъ:
   -- А вотъ и мой старикашка!-- кричала Катерина Ивановна, встрѣчая особу, и начинала кружиться съ особой, покрывая поцѣлуями дряблыя щеки и беззубый ротъ ошалѣвшаго старца.
   -- Катюша... Катгоша... дурочка... уморила,-- шамкала особа задыхающимся голосомъ, но сердиться при всей своей важности не могла, потому что на Катюшу сердиться было невозможно.
   Также точно любили Катюшу и смѣялись вмѣстѣ съ нею юные гвардейскіе подпрапорщики, пажики, лицеисты, правовѣды. Она и ихъ тормошила, ерошила имъ волосы, одѣвала ихъ для смѣха въ свои платья, заставляла ихъ надѣвать на нее ихъ платье, приказывала имъ танцовать съ нею "русскую",-- однимъ словомъ, веселѣе жить, чѣмъ жили Перовы, нельзя... Да, хорошо жить тѣмъ, у кого спокойна совѣсть,-- невозмутимо-серьезнымъ тономъ заключилъ Клименко.

-----

   Мнѣ было уже восемнадцать лѣтъ, когда я впервые познакомился съ Пашетъ Перовой. Дѣло было на пикникѣ за городомъ. Я явился на пикникъ не особенно смѣло, потому что это былъ первый пикникъ, на который я попалъ и на которомъ я ожидалъ встрѣчи съ "женщинами",-- не просто съ женщинами, а съ "женщинами на пикникѣ". Я вошелъ въ ярко освѣщенный залъ, уставленный цвѣтами, и сразу наступилъ кому-то на платье:
   -- Pardon, monsieur!-- пробормоталъ я и выронилъ изъ рукъ шляпу.
   Я нагнулся поднять ее и услышалъ надъ собой хохотъ, да вѣдь какой! звонкій, заразительный, неудержимый. Я поднялся красный, какъ вареный ракъ, и остановился неподвижно, лицомъ къ лицу съ молоденькою дѣвушкою въ бальномъ нарядѣ.
   -- Ахъ, ахъ, какой онъ уморительный! Взгляни, какъ онъ раскраснѣлся! Ха-ха-ха!-- заливалась она, указывая на меня своему кавалеру.-- Pardon, monsieur! Это я-то "monsieur"! Ха-ха-ха!
   Я чуть не заплакалъ отъ стыда.
   -- Ну, вы видите теперь, что я не monsieur?-- сказала она мнѣ, подходя еще ближе ко мнѣ.
   Я видѣлъ только роскошныя бѣлыя руки, восхитительныя плечи и пышную грудь, высоко поднимавшуюся изъ-подъ открытаго лифа, передъ самыми моими глазами, точно именно по этой груди я долженъ былъ рѣшить, "monsieur" ли стоитъ передо мною или нѣтъ.
   -- Ты меня оставь, я его просвѣщать буду,-- сказала она своему спутнику, котораго я не разглядѣлъ въ эти минуты полнаго одуренія.
   Она взяла меня подъ руку и пошла просвѣщать. Черезъ полчаса я хохоталъ такъ же громко, какъ она, танцуя, напѣвая, дурачась вмѣстѣ съ нею и не замѣчая, какъ летитъ время.
   -- Отведите меня теперь къ отцу, я его потеряла изъ виду,-- сказала она наконецъ.
   -- Къ отцу? Развѣ и вашъ отецъ здѣсь?-- удивился я.
   -- Ну, да? Я же съ нимъ ходила, когда вы подошли,-- объяснила она.
   -- Вотъ-то я не думалъ, чтобъ это былъ вашъ отецъ. Какъ же онъ позволилъ вамъ такъ вдругъ уйти со мною?
   -- Ah, c'est un bon enfant!-- засмѣялась она.
   -- Но когда же мы увидимся опять?-- спросилъ я.
   -- Хоть завтра! Пріѣзжайте ко мнѣ -- вотъ и увидимся.
   -- Но я не знакомъ съ вашей семьей...
   -- Пустяки какіе! Къ намъ всѣ такъ ѣздятъ. Моя мать добрая женщина, а отецъ...
   -- C'est un bon enfant!-- засмѣялся я, перебивая ее.
   -- Ну да! ну да! Чего вы смѣетесь? Разумѣется, c'est un bon enfant! Его и мать такъ зоветъ, и мы, и всѣ...
   Я повелъ ее къ этому "bon enfant", лаская ея маленькую ручку, лежавшую на моей правой рукѣ.
   -- Папа, ты посмотри на него, какой онъ хорошенькій!..-- вдругъ произнесла моя спутница, когда мы подошли къ ея отцу.
   Она безцеремонно взяла меня за подбородокъ и повернула лицомъ къ своему отцу. Я опять покраснѣлъ.
   -- Шалунья! шалунья!-- весело проговорилъ онъ, и только теперь я вспомнилъ и это лицо, и этотъ голосъ, и эту фамилію, и даже самъ удивился, какъ я могъ забыть въ три, въ четыре года того Перова, надъ которымъ потѣшался кружокъ знакомыхъ мнѣ охотниковъ. Онъ выглядѣлъ и теперь попрежнему юношей, хотя, при тщательномъ изученіи его лица, можно было замѣтить и морщинки подъ глазами, и дряблость кожи, и легкую просѣдь въ волосахъ. Теперь онъ былъ не столько строенъ, сколько худощавъ...
   -- А я васъ немного знаю,-- сказалъ я.-- Я, мальчикомъ, видалъ васъ въ кружкѣ артистовъ на охотѣ на Кругломъ островѣ.
   -- Можетъ-быть... можетъ-быть... Меня половина Петербурга знаетъ,-- отвѣчалъ онъ съ небрежной гордостью.
   -- Ахъ, фатишка, фатишка!-- воскликнула дочь.-- Онъ у насъ ужасно много мечтаетъ о себѣ. Когда на насъ смотрятъ на Невскомъ или въ театрѣ, онъ воображаетъ, что всѣ говорятъ: "вотъ дочери Перова"... замѣтьте: не просто "Перовы", а "дочери Перова"...
   Она захохотала опять тѣмъ же звонкимъ, заразительнымъ, неудержимымъ смѣхомъ...
   -- Да, батюшка, въ наше время "вопросовъ" выводится подобный смѣхъ,-- съ комичною грустью вздохнулъ Клименко...

------

   Съ этой поры я сталъ "вхожъ въ домъ" Перовыхъ...
   Я былъ всегда довольно подвижнымъ человѣкомъ, а въ тѣ годы и подавно. Но, признаюсь откровенно, иногда я ни ногъ, ни рукъ не чувствовалъ послѣ дня, проведеннаго въ этомъ домѣ. Да этого мало! къ вечеру я даже терялъ способность смѣяться, терялъ способность соображать, что я думаю. Я даже думаю, что я былъ способенъ въ подобныя минуты жениться... а вы вѣдь знаете, что худшей глупости для меня не существуетъ...
   У Перовыхъ была въ то время большая, хорошо меблированная квартира. Но она казалась и мала, и не прибрана, такъ какъ въ ней была вѣчная толкотня, и ни одинъ предметъ изъ мебели не оставался на своемъ мѣстѣ. Хлопанье дверей здѣсь не прекращалось цѣлый день, никто никогда не сидѣлъ здѣсь и получаса на своемъ мѣстѣ, не проходило минуты, чтобы кто-нибудь не требовалъ себѣ чаю, кофе, конфетъ, фруктъ. Иногда здѣсь утромъ барышни поѣдали сладкіе пирожки и мороженое, порой въ полдень устраивались танцы. Танцовали здѣсь подъ фортепіано и безъ фортепіано, съ кавалерами и безъ кавалеровъ. Подчасъ здѣсь можно было встрѣтить всю семью, иногда въ теченіе цѣлыхъ недѣль пропадала одна дочь или двѣ-три дочери Перовыхъ. Здѣсь можно было встрѣтить и студентовъ, и артистовъ, и военныхъ, и стариковъ, и молодежь. Иногда одна изъ комнатъ въ квартирѣ Перовыхъ вдругъ превращалась въ мастерскую скульптора или живописца, изображавшаго одну изъ барышенъ во образѣ Венеры или Діаны. Одинъ изъ нашихъ художниковъ, Николаевъ, извѣстный особенно среди богатыхъ кутилъ своими до послѣдней степени скабрезными и очень дорого цѣнимыми акварелями, даже жилъ у Перовыхъ. Переѣхалъ онъ къ нимъ совершенно неожиданно: сначала онъ хотѣлъ написать Софи Перову вакханкой и потому ежедневно пріѣзжалъ къ Перовымъ для рисовальныхъ сеансовъ, потомъ онъ какъ-то прокутилъ у нихъ всю ночь и на слѣдующую ночь разсчиталъ, что ему вовсе и не для чего ходить домой, когда можно оставаться и здѣсь. Въ деньгахъ у Перовыхъ и у Николаева никогда не было недостатка, но, тѣмъ не менѣе, они нерѣдко оставались безъ обѣда, забывъ его заказать и разославъ всѣхъ прислугъ съ различными порученіями и записками. Это, впрочемъ, ихъ нисколько не смущало, такъ какъ они менѣе всего заботились объ обѣдѣ, въ смыслѣ опредѣленныхъ завтраковъ и обѣдовъ, имѣя всегда подъ руками закуски и сласти. Гости у Перовыхъ были чѣмъ-то въ родѣ ихъ покорныхъ рабовъ. Стоило вамъ придти къ нимъ, чтобъ вами тотчасъ же кто-нибудь завладѣлъ. Васъ или уводила къ себѣ въ комнату которая-нибудь изъ барышенъ, или вамъ давали порученіе купить поскорѣе вѣеръ къ вечернему балу, букетъ къ спектаклю, лентъ для пояса, или васъ заставляли разматывать шелкъ и шерсть для вышивокъ, которыя никогда не начинались никѣмъ, или просто васъ заставляли идти гулять, танцовать, кататься. За эту работу вы смѣло могли цѣловать ручки и губки барышенъ и, если угодно, могли также смѣло предложить которой-нибудь изъ нихъ поѣздку на Иматру, въ Павловскъ, въ Петергофъ на день, на два, на неограниченное время.
   -- Папа, я уѣзжаю съ Иваномъ Ивановичемъ!-- говорила, хлопая въ ладони и подпрыгивая, приглашенная дѣвица.
   -- А-а, ѣдешь? Ну, поѣзжай, поѣзжай,-- соглашался отецъ, и самъ хлопоталъ обо всемъ необходимомъ для поѣздки.
   Замѣчательнѣе всего было то, что никто не ревновалъ никого къ дѣвицамъ Перовымъ, и онѣ не ревновали одна другую ни къ кому, точно каждый зналъ, что дѣвицъ Перовыхъ достаточно для всѣхъ, а онѣ знали, что на всѣхъ ихъ также хватитъ мужчинъ. Была еще одна оригинальная черта у нихъ: я никогда не видалъ, чтобы у которой-нибудь изъ дѣвицъ Перовыхъ омрачалось личико, когда имъ приходилось возвращаться одиноко въ родительскій домъ послѣ трехъ-четырехъ мѣсяцевъ отсутствія. Онѣ входили въ этотъ домъ такъ же весело въ этихъ случаяхъ, какъ послѣ прогулки по Невскому, по Морской: одно partie de plaisir кончалось, и онѣ уже ожидали новаго. Кто любилъ ихъ или былъ любимъ ими, тотъ могъ смѣло сказать, что онъ никогда не былъ причиною ихъ слезъ и жалобъ.
   -- Какой онъ глупый,-- говорила мнѣ однажды Пашетъ про одного знакомаго.-- Разошелся съ Марусей и пересталъ ѣздить, точно разсердился на что-нибудь или виноватъ въ чемъ-нибудь. Я непремѣнно надеру ему уши, если встрѣчу его гдѣ-нибудь, друзья такъ не поступаютъ.
   -- Ему, можетъ-быть, тяжело бывать у васъ теперь,-- замѣтилъ я.
   -- Это отчего? Если онъ разлюбилъ Марусю, такъ почему же можетъ быть ему тяжело? Маруся теперь любитъ другого, и онъ можетъ любитъ другую. Дурного другъ другу они ничего не сдѣлали.
   -- Но все -- таки... воспоминанія...
   -- Какія воспоминанія? О томъ, что имъ такъ весело было? Это должно радовать. Пришелъ бы, поговорили бы, какъ они хорошо жили, какъ веселились... Нѣтъ, онъ глупый, совсѣмъ глупый!..
   Впрочемъ, такихъ глупцовъ въ числѣ знакомыхъ Перовыхъ было немного. Дѣлались эти знакомые такими глупцами только въ случаѣ женитьбы и то не по своей волѣ, а потому что жены не пускали ихъ къ Перовымъ, боясь, что мужья снова вспомнятъ свои холостыя проказы и увлекутся старыми слабостями. Увлечься же было уже легко потому, что для этого увлеченія не ставилось никакихъ преградъ въ этомъ веселомъ семействѣ, куда входили почти безъ рекомендаціи и гдѣ никого не удерживали насильно даже и въ такихъ экстренныхъ случаяхъ, какой произошелъ здѣсь однажды во время моего знакомства съ этой семьей.
   Однажды я пришелъ въ домъ Перовыхъ и засталъ семью въ большихъ хлопотахъ, чѣмъ когда-нибудь. Всѣ бѣгали и суетились.
   Я спросилъ у Пашетъ, что произошло.
   -- У Маруси дѣвочка родилась,-- отвѣтила Пашетъ.-- Какая хорошенькая, просто прелесть!
   -- Да развѣ Маруся уже вернулась? Я думалъ, что она навсегда уѣхала...
   -- Да, она съ Орловскимъ на югъ ѣздила... Пріѣхала къ намъ уже передъ самыми родами.
   -- Что же вашъ батюшка говоритъ?
   -- Что же ему говорить? Хлопочетъ насчетъ кормилицы. Маруся не можетъ, бѣдняжка, сама кормить.
   -- Онъ огорченъ?
   -- Да, немного. Онъ думалъ, что хоть одинъ мальчикъ у него будетъ,-- отвѣтила Пашетъ.
   -- Только этимъ?-- воскликнулъ я.
   -- А то чѣмъ же? Вѣдь нельзя же, чтобы никогда не было дѣтей. Маруся не какая-нибудь старая дѣва.
   Черезъ минуту явился запыхавшійся Перовъ.
   -- Досталъ, досталъ... въ воспитательномъ домѣ досталъ,-- заговорилъ онъ, обращаясь къ Пашетъ.-- А и вы здѣсь,-- сказалъ онъ мнѣ, пожимая мнѣ руку.-- Слышали: опять дѣвочка! Это ужъ, вѣрно, фамильное у насъ, что всѣ Перовы непремѣнно должны быть дѣвочками.
   -- Кромѣ васъ,-- улыбнулся я.
   -- Ха-ха-ха!-- вотъ что выдумалъ, шутникъ! Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь родился же я мужчиной, а вотъ теперь всѣ дѣвочки... Это анекдотъ! Разсказывать всѣмъ буду... Перовы всѣ дѣвочки, кромѣ меня... Ха-ха-ха! А кормилица отличная, черноволосая, знаете,-- перемѣнилъ онъ разговоръ: -- взглядъ такой задумчивый, точно у барыни. Я и кокошникъ вотъ купилъ малиновый съ золотомъ. Это ей будетъ къ лицу. Малиновый сарафанъ, бусы тамъ цвѣтныя, кисейная рубашка... Вотъ-то, какъ выйдетъ съ Оленькой на Невскій, всѣ станутъ спрашивать: "чья?"... А, это внучка Перова, скажутъ... Вотъ помяните мое слово, всѣ будутъ знать, что это моя внучка.
   "Да.-- подумалъ я:-- это, дѣйствительно, un bon enfant".

-----

   Но... все измѣняется на свѣтѣ, все проходитъ... Вотъ вы видѣли сегодня, что Дашурка Перова расплываться стала, и слышали мое предположеніе о томъ, что она копитъ теперь деньги,-- и я долженъ вамъ сказать, что я имѣю основаніе для такого предположенія...
   Какъ-то разъ я встрѣтилъ Перова на улицѣ. Онъ посѣдѣлъ, сталъ солиднѣе, выглядѣлъ важнѣе и серьезнѣе.
   -- А вы слышали, я бенефисъ выхлопоталъ за двадцатипятилѣтнюю службу,-- объявилъ мнѣ тотчасъ же онъ, никогда прежде не говорившій о деньгахъ.-- Нужно будетъ закатать афишу въ простыню длиною, чтобы сборъ былъ получше, теперь времена тяжелыя, все дорожаетъ.
   Онъ заботился уже о деньгахъ, у него уже былъ "вопросъ" о тяжелыхъ временахъ, онъ уже зналъ цѣну вещамъ!
   -- Кто это съ вами?-- спросилъ я, указывая на крошечную дѣвочку, шедшую съ нимъ.
   -- Внучка, внучка,-- отвѣтилъ онъ.-- Третья дочь Маруси -- Катя... Мы еще совсѣмъ маленькій человѣкъ, едва говорить начинаешь... Ну, Катюша, скажи дядѣ про курочку,-- обратился онъ къ ребенку.
   Дѣвочка медленно подняла на меня большіе черные глаза и серьезно, неторопливо и нараспѣвъ проговорила:
   -- Ку-ло-чка по зел-ну-шку клю-етъ и сита бы-ваетъ...
   -- Только еще и знаемъ, чѣмъ богаты, тѣмъ и рады,-- пояснилъ мнѣ Перовъ.
   -- Да, это уже былъ не прежній "bon enfant",-- вздохнулъ Клименко:-- времена, времена, батенька, другія!..
  

VIII.
"Кукушка новой Формаціи".

   Мы говорили про войну...
   Сербско-турецкая война была въ самомъ разгарѣ, и потому военные слухи, толки о перевязочныхъ и санитарныхъ средствахъ, разсказы о дѣятельности славянскаго комитета были самою подходящею темою для салонной болтовни. Кружокъ гостей шумѣлъ и спорилъ, когда въ залу вошла, стройная и высокая красавица, съ вьющимися волосами, съ нѣжнымъ розовымъ личикомъ, одѣтая въ черное шелковое платье. Это было лицо ребенка-дѣвушки, ангела съ рафаэлевской картины, и трудно было сказать, сколько лѣтъ этой женщинѣ. Годы не оставляли, повидимому, никакихъ слѣдовъ на этомъ лицѣ, и я счелъ бы ее за очень молоденькую женщину, если бы злодѣй Клименко не успѣлъ мнѣ шепнуть:
   -- Какова бабенка! Тридцать семь лѣтъ, а все еще ребенкомъ смотритъ.
   -- Да вотъ, господа, самый компетентный человѣкъ въ вопросѣ о врачебномъ устройствѣ во время войны,-- промолвила хозяйка дома, указывая на молодую женщину.-- Варвара Павловна Громецкая была сестрой милосердія во время франко-прусской войны...
   -- Вы -- сестра милосердія?-- съ изумленіемъ воскликнулъ кто-то, окинувъ глазами эту нѣжную, изящную фигуру съ крошечными ручками, съ выхоленнымъ личикомъ.
   -- Да, я ходила за больными во Франціи, когда Гамбетта старался спасти отъ позора свою родину,-- мелодичнымъ и сладкимъ голосомъ, напоминавшимъ дѣтскій лепетъ, проговорила Варвара Павловна и скромно опустила на глаза свои длинныя рѣсницы.
   -- Вотъ трудно бы повѣрить, чтобы вы могли выдержать сцены въ больницахъ,-- раздалось чье-то замѣчаніе.
   -- Онъ просилъ меня позаботиться о больныхъ,-- послышался нѣжный голосъ Громецкой.
   -- То-есть кто это васъ просилъ?
   -- Гамбетта.
   -- А вы его знали? Какъ вы познакомились съ нимъ?-- послышались вопросы.,
   Варвара Павловна вздохнула.
   -- Я долго жила въ Парижѣ... Моему сыну нужно было пользоваться тамъ совѣтами докторовъ... Это было въ шестидесятыхъ годахъ, а въ то время Гамбетта впервые бросилъ смѣло перчатку въ лицо гнусному правительству Наполеона III. Я тогда же и увидала великаго оратора и великаго патріота, передъ которымъ нельзя было не преклониться.
   Клименко прищурилъ глаза и спросилъ у Варвары Павловны.
   -- Я, кажется, видѣлъ у насъ локонъ его волосъ?
   -- Да, я храню эту святыню,-- отвѣтила она такъ же дѣтски и просто ласково.-- Онъ срѣзалъ этотъ локонъ въ тотъ самый день, когда онъ произнесъ свое знаменитое: "Вы не осмѣлитесь праздновать второе декабря, какъ (годовщину національнаго торжества, потому что это годовщина убійства".
   -- Каждый разъ перевретъ!-- шепнулъ мнѣ Клименко.
   -- Да, это были великія слова,-- сказалъ онъ вслухъ.
   -- Вы были тогда въ засѣданіи?..
   -- Да, да, я не помнила себя, я бросилась при входѣ Гамбетты къ нему и припала къ его рукѣ... Это, можетъ-быть, было ребячество, дѣтское увлеченіе, безуміе, но я не стыжусь великихъ порывовъ юности!.. "Кто не былъ безумнымъ, тотъ никогда не будетъ честнымъ человѣкомъ",-- сказалъ Верне...
   -- И опять-таки вретъ!-- цинично шепталъ мнѣ Клименко.
   -- И кто могъ ожидать отъ него такой рѣчи еще наканунѣ, когда мы всѣ упрекали его, что онъ губитъ себя среди богемы, въ пустыхъ разговорахъ, въ мелкихъ кафе, въ лѣнивомъ прожиганіи жизни. Мы всѣ, конечно, чувствовали, что это геній, что это великая душа, но чего-то недоставало еще ему, чтобы сказаться, чтобъ выступить въ полномъ блескѣ передъ обществомъ...
   -- Я думаю, нужно было женское вліяніе,-- замѣтилъ съ лукавой усмѣшкой Клименко.
   -- Да... можетъ-быть,-- скромно проговорила Варвара Павловна, снова опустивъ свои прекрасныя рѣсницы.-- Его до этого времени окружали слишкомъ мелкія женщины, бѣдныя гризетки, умѣющія только отдаваться любимому человѣку, онѣ не умѣли его вдохновить, не умѣли его понять... Ему нужна была подруга-энтузіастка, беззавѣтная натура, развитая личность.
   -- И пойдетъ, и пойдетъ писать на цѣлый вечеръ,-- прошепталъ мнѣ Клименко:-- потому что женщиной, сдѣлавшей Гамбетту, она считаетъ себя...
   -- Да что она съ нимъ точно была близка?-- спросилъ я.
   -- Можетъ-быть, мимоходомъ и онъ ее обласкалъ,-- цинично проговорилъ Клименко.
   Чрезъ нѣсколько минутъ я слышалъ, какъ Громецкая говорила со слезами въ голосѣ:
   -- Нѣтъ, вы представьте себѣ, что я нашла ее, почти еще дѣвочку, на чердакѣ, обольщенную, брошенную, голодную, съ ребенкомъ...
   Начала разсказа я не слыхалъ.
   -- Она готова была уже къ самоубійству, потому что другого исхода не было,-- продолжала въ волненіи Громецкая.-- Мнѣ удалось немного ее успокоить, кое-чѣмъ помочь ей. Но много ли я могу дать? Теперь нужно будетъ собрать ей хоть что-нибудь, чтобъ пріодѣть ее, отправить изъ Петербурга съ ребенкомъ... Вѣдь нельзя же такъ оставлять людей на гибель!..
   -- А вы бы концертъ устроили въ ея пользу,-- вмѣшался въ разговоръ Клименко.
   -- Теперь плохое время для концертовъ,-- вздохнула Громецкая.
   -- Ужъ все равно обирать-то народъ, такъ ужъ лучше съ музыкой,-- тихо пробормотать мнѣ онъ и, взявъ меня подъ руку, сказалъ:-- Пойдемте, а то еще стянетъ что-нибудь и съ насъ въ пользу этой дѣвушки съ ребенкомъ...
   -- Но отчего же и не дать, если...-- началъ я.
   Клименко остановился и вытаращилъ на меня изумленнью глаза.
   -- Да вы съ луны, что ли, свалились, что не знаете, на кого собираетъ Варвара Павловна Громецкая?
   -- На кого же?-- спросилъ я.
   -- Да все на ту же Варвару Павловну Громецкую.
   -- Полноте!
   -- Да могу же васъ увѣрить. Она и благотворительные концерты устраиваетъ въ свою пользу, и филантропическія лотереи разыгрываетъ для себя, и добровольныя пожертвованія собираетъ для своей особы... Ахъ, только все не въ прокъ, потому что кукушка не вьетъ себѣ гнѣзда... Это вѣдь кукушка новой формаціи. Пойдемте подальше, я вамъ до чаю разскажу ея исторію, или лучше сказать, эпизоды изъ ея исторіи.
   Мы удалились въ угловой кабинетъ хозяина.

-----

   Въ 1868 году, въ то самое время, когда Гамбетта такъ очаровалъ Варвару Павловну своей любовью къ отчизнѣ, я проѣзжалъ, однажды, черезъ одну изъ деревушекъ около Парижа и случайно разговорился съ хозяиномъ кузницы, гдѣ мнѣ пришлось остановиться, чтобъ подковать лошадь, потерявшую подкову.
   -- Вы иностранецъ?-- спросилъ меня кузнецъ.
   -- Да, русскій,-- отвѣтилъ я.
   -- А! У васъ здѣсь есть соотечественникъ,-- проговорилъ онъ.-- Вонъ этотъ мальчуганъ тоже русскій.
   Кузнецъ указалъ мнѣ на грязнаго, оборваннаго, черноволосаго мальчугана, лѣтъ девяти, игравшаго съ дѣтьми на пыльной деревенской улицѣ.
   -- У тетушки Жиго воспитуется,-- пояснилъ кузнецъ.-- Привезла его сюда груднымъ какая-то барыня и бросила. Сначала хорошо платили, а теперь что-то тетушка Жиго все жалуется. Затягиваютъ деньги.
   Я подошелъ къ мальчугану. Несмотря на неуклюжій костюмъ, на грязное тѣло, онъ былъ строенъ, хорошъ собою и носилъ на себѣ слѣды южнаго типа. Я заговорилъ съ нимъ; онъ дико посмотрѣлъ на меня и отвѣчать односложно, на плохомъ французскомъ народномъ языкѣ. Кто онъ, кто его отецъ, кто его мать -- онъ не могъ сказать мнѣ этого. Онъ зналъ только, что онъ "козакъ",-- такъ называли его въ деревнѣ. Минутъ черезъ пять лошадь моя была подкована, и я снова ѣхалъ въ Парижъ.
   Черезъ вѣско лысо дней, сидя въ кафе на Итальянскомъ бульварѣ, я встрѣтилъ знакомаго мнѣ русскаго профессора изъ Кіева. Это былъ сынъ одного изъ богатыхъ одесскихъ торговцевъ грековъ. Онъ не пошелъ по стопамъ отца и сдѣлался ученымъ. Влеченіе къ наукѣ обошлось ему не дешево. Отецъ разсердился на сына и лишилъ его помощи. Юношѣ пришлось порядочно побѣдствовать, прежде чѣмъ онъ получилъ каѳедру въ университетѣ. Мы обрадовались случайной встрѣчѣ.
   -- Какъ это вы попали въ такое время въ Парижъ?-- спросилъ я его.
   -- Обстоятельства такія вышли,-- вздохнулъ онъ, наморщивъ брови.-- Грѣшки молодости отозвались...
   -- Исторія не для постороннихъ слушателей,-- замѣтилъ я.
   -- Нѣтъ, я даже очень радъ подѣлиться ею съ вами. Она у меня лежитъ камнемъ на сердце. Совѣсть не могу успокоить. Мнѣ нужно, чтобъ кто-нибудь сказалъ мнѣ, что я въ этой исторіи былъ... не совсѣмъ подлецомъ.
   Его лицо приняло грустное выраженіе.
   -- Выпомните, когда я поступилъ въ университетъ?-- спросилъ онъ.
   -- Конечно. На васъ всѣ указывали тогда, какъ на Креза II,-- сказалъ я.
   -- Да,-- вздохнулъ онъ.-- Къ сожалѣнію, люди не знали, что Крезъ I лишилъ уже престола своего сына. Въ качествѣ будущаго Креза II я былъ очень счастливъ въ друзьяхъ и въ подругахъ.
   -- Ну, вторыя могли увлекаться вами и помимо вашего богатства! Вы были тогда красавцемъ...
   -- Къ несчастью та, которая болѣе всего увлекалась мною, едва ли любила меня за мою красоту и за мои нравственныя или умственныя достоинства. Она видѣла во мнѣ будущаго милліонера и только. Разумѣется, я этого и не подозрѣвалъ и отдался ей всей душою... Она была хороша собой, нѣжна, добродушна, а я былъ такъ молодъ...
   -- Варвара Павловна Громецкая?
   -- Тогда она называла себя Варварой Павловной Жихаревой...
   -- Развѣ она была два раза замужемъ?
   -- Она разъ только была замужемъ, но не за Жихаревымъ и не за Громецкимъ, а за Розановымъ, который живъ и теперь. Она носила фантастическія фамиліи, какъ носятъ фантастическіе наряды во время маскарада,-- съ презрѣніемъ проговорилъ онъ.-- Вотъ эта-то женщина свела меня съ собою... Иначе я не умѣю выразитъ того положенія, въ которое она поставила меня. Я не ухаживалъ за нею, я не признавался ей въ любви, я не давалъ ей клятвъ, я просто увидалъ въ одинъ прекрасный день у своихъ ногъ рыдающую прекрасную и молодую женщину, шептавшую мнѣ: "О, если бы ты зналъ, какъ я несчастна!" -- и отдался этой женщинѣ, надѣясь если не сдѣлать ее счастливой, то заставить ее забыть несчастія. Я не сходилъ съ ума отъ любви къ ней, но и не былъ холоденъ къ ней, и моя спокойная, ровная привязанность могла бы продлиться долго. Эта привязанность была слѣдствіемъ сожалѣнія къ безпомощной молодой женщинѣ, которую выдали насильно замужъ на семнадцатомъ году за старика, подагрика и пьяницу, жившаго среди гарема въ своемъ помѣстьи, и которую потомъ соблазнилъ молодой красавчикъ-гусаръ, увезшій ее отъ ненавистнаго мужа и бросившій безъ куска хлѣба въ Петербургѣ. Эта привязанность къ страдающей женщинѣ должна была окрѣпнуть во мнѣ еще сильнѣе, когда я увидѣлъ, что эта женщина скоро будетъ матерью моего ребенка. Но случилось не такъ. Въ семь-восемь мѣсяцевъ нашей любви Варвара Павловна узнала, что я лишенъ отцомъ всякой поддержи, что я въ сущности нищій. Она попробовала уговорить меня отказаться отъ карьеры ученаго и сойтись съ отцомъ. Я отказался наотрѣзъ исполнить это. Тогда она попыталась тайкомъ отъ меня написать трогательное письмо моему отцу и получила отвѣтъ, что онъ не имѣетъ привычки содержать любовницъ своихъ дѣтей, имѣя обыкновеніе содержать только своихъ собственныхъ любовницъ. Тогда Варвара Павловна начала прибѣгать къ другимъ средствамъ: она начала собирать деньги на мнимыхъ бѣдняковъ, пряча эти подаянія въ свой карманъ, она стала жаловаться на то, что я обольстилъ ее и хочу бросить, она стала говорить, что ей грозить нищета.
   У насъ родился въ это время сынъ, а черезъ нѣсколько недѣль я нашелъ у себя письмо Варвары Павловны, гдѣ она говорила, что она не обвиняетъ меня за то, что я, полюбивъ, обманулъ ее насчетъ своихъ денежныхъ средствъ, что она пойдетъ хоть въ каторжную работу для прокормленія нашего ребенка, что она нанялась въ компаніонки, чтобы воспитать его, что она уѣзжаетъ за границу, гдѣ онъ будетъ воспитываться около нея, что, наконецъ, жить со мною она не можетъ долѣе потому, что плодить нищихъ безнравственно и преступно. Письмо заключалось воплями, слезами и десяткомъ восклицаній: "прости, мой дорогой, прости, мой любимый!" Я растерялся при полученіи этого письма, гдѣ было столько любви ко мнѣ и моему ребенку; гдѣ было столько возвышенныхъ фразъ объ обязанности пожертвовать личнымъ счастьемъ для счастья ребенка и о преступности наслаждаться любовью, плодя нищихъ. Я повѣрилъ всему и былъ радъ, когда отъ времени до времени Варвара Павловна присылала мнѣ письма, жалуясь на недостаточность получаемаго ею жалованья: я отрывалъ отъ себя послѣднія заработанныя деньги и высылалъ ихъ ей. Потомъ я узналъ, что она жила въ это время въ Швейцаріи на содержаніи у стараго генерала Дмитріева, а мой сынъ былъ гдѣ-то брошенъ... Такъ прошло три года. Я выбился на дорогу, отецъ примирился со мною, когда я получилъ золотую медаль, и я сдѣлался не бѣднымъ человѣкомъ.
   Теперь я могъ бы снова сойтись съ Варварой Павловной, не боясь наплодить нищихъ, но Варвара Павловна давно уже представилась мнѣ въ настоящемъ свѣтѣ: я узналъ, что старый мужъ, подагрикъ и пьяница, былъ плодомъ ея пылкой фантазіи и что въ дѣйствительности господинъ Розановъ былъ очень скромнымъ и далеко не старымъ провинціальнымъ чиновникомъ; я узналъ, что гусаръ, увезшій ее отъ мужа, бросилъ ее точно такъ же, какъ и я, то-есть, она сама ушла отъ него, когда увидала, что онъ не можетъ ее содержать прилично, одѣвать въ шелкъ, охранять отъ труда и позволять ей сорить деньгами безъ разбору направо и налѣво. Но главное, что меня поразило, такъ это то, что у господина Розанова Варвара Павловна бросила своего первенца и что отъ гусарскаго корнета у нея было двѣ дочери, неизвѣстно куда заброшенныя ею. Мнѣ стало страшно за участь моего ребенка и я вступилъ въ серьезную переписку съ Варварой Павловной по этому поводу. Она на всѣ мои обвиненія отвѣчала, что я клевещу на нее, что я хочу отдѣлаться отъ нея, сдѣлавшись богатымъ, что я пользуюсь тѣмъ, что она не имѣетъ права требовать моей женитьбы на ней, что она не отдастъ мнѣ сына, единственнаго ея утѣшенія, что она скорѣе пойдетъ съ нимъ просить милостыню, говоря всѣмъ, что она просить подаянія для сына русскаго богача. Я, не имѣлъ никакихъ законныхъ правъ отнять у нея своего ребенка. Я попробовалъ съѣздить за границу, чтобы выкупить свое дитя, но я засталъ Варвару Павловну одну. Она встрѣтила меня словами: "Я васъ ждала! Я угадала чутьемъ изъ вашего письма, что вы пріѣдете отнять мое дитя! Но вы его не найдете!" Я предлагалъ выкупъ -- она возмущалась, она рыдала, она называла меня варваромъ, готовымъ втоптать въ грязь беззащитную женщину... Ей было выгоднѣе получать по двѣ, по три тысячи въ годъ, чѣмъ получить единовременно десять-пятнадцать тысячъ... Такъ прошло девять лѣтъ... Теперь я снова пріѣхалъ сюда, чтобы попытаться спасти нашего ребенка... Случайно я узналъ, что онъ совершенно брошенъ матерью гдѣ-то около Парижа...
   -- Я, должно-быть, видѣлъ вашего сына, я могу вамъ указать, гдѣ онъ,-- сказалъ я, вспомнивъ о маленькомъ "козакѣ".
   -- Теперь и я знаю, гдѣ онъ,-- сказалъ мой собесѣдникъ.-- Онъ живетъ теперь уже у Варвары Павловны, которая хочетъ его везти въ Петербургъ, чтобы начать его образованіе... Я сдѣлалъ условіе: она привезетъ его въ Петербургъ и отдастъ въ пансіонъ, за это я буду платить ей двѣ съ половиною тысячи въ годъ. Если она не согласится на это, я прекращу всякія помощи ей. Я говорилъ такъ серьезно, что она согласилась на мои условія... Теперь, можетъ-быть, онъ будетъ счастливѣе... Но спокойнымъ я, все-таки, не могу быть, и что-то внутри меня говорить, что нужно бы поступить иначе...
   -- Но какъ же поступить иначе?-- замѣтилъ я.-- Она имѣетъ право не отдавать вамъ ребенка, она, какъ вы сказали, не хочетъ продать вамъ его, что-жъ тутъ подѣлать?
   -- Почему я знаю?-- хмуро проговорилъ онъ.-- Убить ее, что ли... мало ли что можно сдѣлать...
   Я не на шутку испугался мрачнаго тона моего собесѣдника.
   -- Я вотъ щажу ее,-- въ раздумья промолвилъ онъ:-- а развѣ она щадила, развѣ она будетъ щадить его?.. Вотъ и теперь она отложила свой отъѣздъ въ Россію... Почему?.. Развѣ я знаю...
   Варвара Павловна въ это время вертѣлась въ кружкѣ, гдѣ вращался иногда и Гамбетта, и говорила всѣмъ и каждому, что она благотворно вліяетъ на будущаго великаго человѣка. Можетъ-быть, Гамбетта даже и не видалъ ея, даже и не зналъ о ея существованіи, но она уже носилась съ новою исторіею своего сердечнаго романа, разыгрывая роль какой-то вдохновительницы генія. Воображеніе Варвары Павловны не имѣло предѣловъ, и мнѣ кажется, что эта женщина никогда не лгала: она почти постоянно разсказывала то, чего никогда не было, но лгать -- нѣтъ, она но умѣла лгать. Въ сущности, это была очень ограниченная женщина по уму. Плохое пансіонское образованіе, крайно развитое при помощи романовъ воображеніе, крайняя избалованность вслѣдствіе красоты, удивительная способность увлекаться на время всѣмъ и красотой мужнины, и краснорѣчіемъ оратора, и нищетою горемыки, и собственными фантазіями, вотъ тѣ элементы, изъ которыхъ сложился характеръ Варвары Павловны. Она сама вѣрила тому, что ея мужъ и ея любовники притѣсняли, обманывали ее. Она никогда не сознавала, что она обираетъ ихъ, потому что деньги уплывали изъ рукъ, какъ вода, на наряды, на извозчиковъ, на бѣдняковъ, безъ цѣли и смысла, и она всегда нуждалась. Она часто плакала и жаловалась, но чисто по-дѣтски, утѣшаясь первою ласкою, а ее ласкали очень охотно тѣ, кого поражала ея замѣчательная красота. Обыкновенно ея связь съ мужчиною съ того и начиналась, что онъ выслушивалъ ея жалобы, утѣшалъ ее, бранилъ своего безсердечнаго предшественника и этимъ подливалъ масла въ огонь, такъ что Варвара Павловна, въ концѣ концовъ, считала себя мученицей, перенесшей страшныя страданія. Она отдыхала отъ этихъ страданій въ новыхъ объятіяхъ до тѣхъ поръ, покуда и новый любовникъ не оказывался почему-нибудь извергомъ. Въ это время ея парижской жизни около нея собирался кружокъ молодежи, она являлась на публичныя засѣданія разныхъ собраній, она присутствовала на сходкахъ рабочихъ, она являлась въ Елисейскихъ поляхъ, и всюду и вездѣ за нею тянулся цѣлый хвостъ поклонниковъ. "La belle russe" была модною игрушкою парижанъ. Но еще болѣе вошла она въ моду тогда, когда съ нею появился впервые на гуляньи красавецъ мальчикъ съ черными кудрями, съ загорѣлыми щеками, съ блестящими черными глазами, смотрѣвшій волченкомъ и одѣтый въ черный бархатъ. "Дитя любви!" "Несчастный сынъ злодѣя отца!" "Ребенокъ, украденный и, наконецъ, найденный несчастной матерью!" все это было такъ интересно, романично, трогательно для пылкихъ парижанъ, и ребенку тащили конфеты, бонбоньерки, а матери-красавицѣ жали многозначительно руку, моля ее взглядами дать хоть одинъ часъ таинственнаго свиданія. Ребенокъ дичился, а мать со слезами на глазахъ благодарила друзей за участіе и подавала имъ надежду на успѣхъ...
   -- Жаль, что вы никогда не видали, какъ плачетъ Варвара Павловна,-- замѣтилъ Клименко.
   -- А что?-- спросилъ я.
   -- Пожалуй, тоже отцомъ бы сдѣлались,-- усмѣхнулся онъ.

-----

   -- Какъ твоя фамилія.
   -- Николинъ.
   -- А твоей матери какъ фамилія?
   -- Громецкая.
   -- А какъ по фамиліи твой отецъ?
   Мальчикъ широко открывалъ глаза, гладя на своихъ пансіонскихъ товарищей, окружавшихъ его, и не зналъ, что имъ отвѣчать. Онъ не зналъ фамиліи своего отца.
   -- Господа вы знаете, кто мать Николина?
   -- Нѣтъ.
   -- Она кокотка! Это вчера моя maman говорила. Она думала, что я не слышу, а я все слышалъ. "У нея было десять мужей",-- говорила она.
   -- Николинъ, Николинъ, правда, что у твоей матери было десять мужей?
   Мальчикъ опять широко открывалъ глаза, смотря на своихъ пансіонскихъ товарищей: онъ не зналъ, сколько мужей было у его матери, и вообще не зналъ, были ли у нея мужья.
   Ему было уже пятнадцать лѣтъ: онъ уже былъ въ одномъ изъ старшихъ классовъ моднаго петербургскаго пансіона, онъ уже читалъ не дѣтскія книги, онъ уже задумывался о многомъ.
   -- Мама, я что-то хочу тебя спросить,-- сказалъ онъ, однажды, возвратившись домой изъ пансіона.
   -- Что, Жоржъ?-- спросила мать.
   -- Что значитъ кокотка?
   -- Вотъ вопросъ!.. Тебѣ это зачѣмъ знать? Тебѣ ушонки надо надрать за это!-- смѣялась мать.
   -- Мнѣ мама нужно знать!-- настаивалъ нетерпѣливо сынъ, и его нервныя ноздри начинали уже раздуваться.
   -- Нужна?.. Ну, хорошо, я скажу. Это падшая женщина, погибшая, дурная...
   Мальчикъ блѣднѣлъ и гнѣвно стискивать зубы.
   -- Что съ тобою?-- спрашивала мать.
   -- Ничего! Я такъ и думалъ!..
   Черезъ нѣсколько времени онъ опять спрашивалъ у матери:
   -- Мама, можетъ быть у кого-нибудь десять мужей?
   -- Что за глупости ты спрашиваешь?-- пожимала плечами мать.
   -- Нѣтъ, ты скажи: можетъ ли быть у кого-нибудь десять мужей? Я тебя серьезно спрашиваю.
   И мальчикъ нетерпѣливо барабанилъ пальцами по столу.
   -- Конечно, нѣтъ!-- отвѣчала мать.
   Ее поражали эти странные вопросы, какъ поражалъ иногда и характеръ сына. Мальчикъ былъ горячъ, строптивъ, вспыльчивъ, и въ то же время иногда онъ вдругъ становился мрачнымъ, скучалъ, плакалъ. Онъ то ласкалъ мать съ страстною порывистостью, то вдругъ становился холоднымъ съ нею и вспоминалъ съ тоскою о "mère Gigot". Иногда онъ рѣзвился, какъ ребенокъ, какъ уличный мальчишка, порою же онъ становился сдержаннымъ и серьезнымъ не по лѣтамъ и сидѣлъ около взрослыхъ или углублялся въ чтеніе. Его вспыльчивость, его нетерпѣливая рѣзкость и настойчивость часто доходили до крайнихъ предѣловъ, но зато бывали и такія минуты, когда онъ вдругъ падалъ духомъ, ослабѣвалъ, казался хилымъ и слабымъ. Вообще, онъ напоминалъ дикаго львенка, попавшаго въ клѣтку, которую онъ то хотѣлъ изломать однимъ взмахомъ своей лапы, то считалъ настолько крѣпкою, что забивался тоскливо въ ея уголъ, безъ надежды вырваться изъ нея. Сглаживать эти рѣзкости, подмѣчать эти странности было некому: Варвара Павловна порхала по гостинымъ, хлопотала о какихъ-то бѣднякахъ, засѣдала въ благотворительныхъ обществахъ и при встрѣчахъ съ сыномъ только осыпала его безчисленными поцѣлуями, гостинцами и подарками; его отецъ видѣлся съ нимъ рѣдко, живя въ Кіевѣ, и, не рѣшаясь назваться его отцомъ, велъ себя съ нимъ сдержанно, какъ добрый знакомый, какъ опекунъ; въ модномъ пансіонѣ воспитательная часть была въ полномъ пренебреженіи, и такъ какъ мальчикъ учился хорошо, то никто и не обращалъ вниманія на его странности. Только товарищи знали, что за характеръ былъ у Юрія Николина, и стали сторониться отъ него и за этотъ характеръ, и за то, что онъ сынъ "кокотки". Но чѣмъ болѣе сторонились отъ него его товарищи, тѣмъ задумчивѣе и сосредоточеннѣе становился онъ, просиживая иногда по цѣлымъ часамъ въ одномъ положеніи, облокотясь на столъ и стиснувъ свою курчавую голову обѣими руками, какъ-будто эта голова готова была треснуть отъ думъ. Однажды послѣ такого прилива тяжелыхъ впечатлѣній онъ, блѣдный и мрачный, отправился къ своей матери.
   -- Мама,-- обратился онъ къ ней дрожащимъ голосомъ:-- разскажи мнѣ свою жизнь.
   Варвара Павловна съ испугомъ взглянула на него. На немъ лица но было.
   -- Что за фантазія!-- прошептала она въ смущеніи.
   -- Разскажи, или я не могу жить,-- прошепталъ онъ глухо, но твердо на своемъ своеобразномъ языкѣ.
   Она заплакала: она поняла все.
   -- Жоржъ, Жоржъ, ты видишь меня всегда доброй, дѣятельной, заботящеюся о другихъ -- это потому, что мнѣ нужно забыть о себѣ, о своихъ несчастіяхъ, о своемъ прошломъ,-- заговорила она въ волненіи.
   И передъ мальчикомъ полилась горячая, страстная исповѣдь, полная безсознательной лжи и невольнаго обмана. Это былъ цѣлый потрясающій романъ, созданный въ минуту вдохновенія пылкимъ воображеніемъ самой героини этого романа. Ужасы смѣнялись ужасами, подвиги слѣдовали за подвигами и горячія слезы, и горькія рыданія дѣлали еще болѣе потрясающими всѣ эти мрачные эпизоды изъ исторіи мученичества женщины. Передъ юношей предсталъ образъ женщины-мученицы, поруганной, униженной, втоптанной въ грязь мужчинами. Передъ нимъ предсталъ образъ любящей жонщины-матери, которая перенесла все, выбилась на дорогу, не потеряла бодрости, чтобы только жить для сына, чтобъ только воспитать его, чтобы только сдѣлать изъ него честнаго человѣка... Когда она кончила, онъ безмолвно упалъ къ ея ногамъ и безъ чувствъ прильнулъ головой къ ея колѣнямъ...
   Онъ былъ довольно долго боленъ.
   Когда онъ поднялся послѣ болѣзни и явился въ пансіонъ -- его трудно было узнать. Онъ вытянулся, его физіономія, его взглядъ, его рѣчи приняли оттѣнокъ надменности и гордости, онъ гордился своей матерью, гордился любовью этой матери. Мечтатель, онъ воображалъ себя теперь средневѣковымъ рыцаремъ, который взялся защищать даму своего сердца. И чѣмъ нѣжнѣе была съ нимъ эта женщина, тѣмъ болѣе поднималась его прелестная голова, а для мягкости и нѣжности Варвары Павловны нѣтъ предѣловъ: она готова обнимать и цѣловать весь міръ, и не сразу приходитъ человѣку въ голову, что она такъ обнимаетъ и цѣлуетъ не его одного, а одинаково всѣхъ и каждаго, кого любитъ, къ кому относится равнодушно, съ кѣмъ враждуетъ. Менѣе всего могъ это замѣтить мальчикъ, являвшійся къ матери въ субботу вечеромъ и уходившій отъ нея въ воскресенье вечеромъ. Если бы онъ подмѣтилъ, что его мать такъ же, какъ его, обнимаетъ и цѣлуетъ еще кого-нибудь, онъ приревновалъ бы ее, онъ не вынесъ бы этого. Онъ любилъ ее теперь страстно, безумно, какъ можетъ любить только пылкій по натурѣ юноша, росшій лѣтъ до семнадцати безъ родныхъ, безъ любви, безъ ласкъ, среди чужихъ.
   Въ одинъ изъ первыхъ весеннихъ дней нынѣшняго года, когда выставились вездѣ вторыя рамы, когда все, что молодо и живо, наслаждалось природой, Жоржу пришлось разыграть роль защитника и охранителя чести этой женщины. Онъ сидѣлъ у открытаго окна въ своемъ пансіонѣ и смотрѣлъ, какъ играли на дворѣ младшіе воспитанники. Подъ окномъ сидѣла группа старшихъ пансіонеровъ изъ золотой молодежи, уже развращенныхъ, уже извѣдавшихъ всѣ прелести разгула, уже мечтавшихъ о полной свободѣ прожигать жизнь и проживать наслѣдственные, купленные потомъ, кровью и честью капиталы.
   -- Что ты говоришь мнѣ о Сюзеткѣ! Всѣ эти женщины слишкомъ легко достаются! За ними не нужно ухаживать! Тутъ любовь покупается и только! Это надоѣло, пріѣлось,-- говорилъ одинъ юноша, нѣкто Юньевъ.
   -- Такъ ужъ не за замужними ли ухаживать?-- замѣтилъ другой.
   -- Отъ чего же и нѣтъ?.. Впрочемъ, теперь много женщинъ, умѣющихъ дѣлать такъ, что за ними сперва нужно ухаживать, нужно испытать всѣ прелести не легко одерживаемой побѣды, прежде чѣмъ онѣ отдадутся. Это пикантно!.. Что дешево и легко достается, то не можетъ быть намъ дорого... Когда же побѣда достается не легко, она вдвое пріятнѣе... Эти барыни поняли это и ихъ благосклонность нельзя сравнить съ благосклонностью этой французской сволочи... Вотъ хоть бы Громецкая! Это чудо что за женщина, ни одна кокотка не сравняется съ ней по красотѣ, а между тѣмъ ея расположенія всегда можно добиться, но не за деньги, а при помощи ухаживанья... Конечно, деньги и она высосетъ, да это что! Не въ нихъ тутъ дѣло...
   -- Ну?
   -- Что, ну? Я это очень хорошо знаю! Теперь ее содержитъ мой братъ. Онъ безъ ума отъ нея. Но я далъ себѣ слово отбить ее у него, какъ только кончу курсъ. Онъ говорилъ мнѣ, что онъ никогда еще не встрѣчалъ женщины болѣе страстной и сумѣвшей сохранить въ себѣ что-то дѣтское, несмотря на годы. Онъ недавно заказалъ съ нея портретъ въ видѣ Евы. Она вѣдь пластична, какъ античная статуя.
   Юноша началъ лередавать подробности, слышанныя отъ фата. Прошла минута и передъ группой разговаривающихъ появился безъ фуражки, взволнованный и блѣдный Николинъ. Онъ быстро подошелъ къ юношѣ, говорившему о его матери, и прежде чѣмъ тотъ опомнился, въ воздухѣ раздался звукъ пощечины.
   -- Ты лжешь, мерзавецъ!-- крикнулъ Николинъ задыхающимся, хриплымъ голосомъ.
   Оскорбленный юноша вскочилъ и напалъ на Жоржа, но тотъ уже душилъ его за горло. Юноша походилъ въ эту минуту на разъяреннаго дикаго звѣря. Ихъ съ трудомъ розняли и доложили директору заведенія, что Николинъ далъ пощечину старшему воспитаннику и хотѣлъ задушить послѣдняго.
   -- Отвести его въ карцеръ!-- приказалъ директоръ.
   Но приказаніе было легче отдать, чѣмъ исполнить. Жоржъ выбился изъ рукъ сторожа, захватилъ фуражку и убѣжалъ изъ пансіона съ намѣреніемъ никогда болѣе не возвращаться сюда.
   Онъ быстро добѣжалъ до дому и тревожно позвонилъ у дверей. Ему открыла двери горничная.
   -- Мама дома?-- спросилъ онъ.
   -- Дома-съ... Какъ это вы?... Откуда?..-- въ смущеніи спросила она.
   Онъ ничего не отвѣтилъ и только съ удивленіемъ взглянулъ на военную фуражку и военное пальто, находившіяся въ передней.
   -- У насъ кто-нибудь ость?-- спросилъ онъ.
   -- Господинъ Юньевъ... у мамаши,-- съ еще большимъ замѣшательствомъ отвѣтила горничная.
   Жоржъ поблѣднѣлъ, его глаза блеснули какимъ-то зловѣщимъ огнемъ. Онъ торопливо прошелъ черезъ залу къ будуару матери и взялся за ручку двери. Дверь была заперта. За нею царствовала такая тишина, какая бываетъ, когда люди притаятся, боясь шевельнуться, чтобы не выдать своего присутствія.
   -- Мама, это я!-- проговорилъ Жоржъ сорвавшимся голосомъ.
   -- А!.. Ты? Я занята... Потомъ...-- послышался отвѣтъ Громецкой.
   -- Да отвори же... мнѣ тебя нужно,-- еще болѣе глухо проговорилъ Жоржъ, нетерпѣливо и порывисто дергая ручку двери.
   -- Тебѣ говорятъ: потомъ... ступай...-- послышался снова отвѣтъ.
   -- Такъ нельзя?.. нельзя?..-- прохрипѣлъ Жоржъ, у котораго горло сжималось отъ спазмъ.
   -- Ты мѣшаешь,-- еще разъ услышалъ онъ голосъ матери.
   -- Мѣшаю?.. я тебѣ мѣшаю!-- съ трудомъ повторилъ онъ, чувствуя, что у него мутится въ глазахъ, что у него зубъ на зубъ не попадаетъ.
   Онъ осмотрѣлся кругомъ, сунулъ руку въ карманъ: что-то попалось ему подъ руку, что-то щелкнуло, и черезъ минуту, заливаясь кровью, юноша упалъ во весь ростъ на скользкій паркетъ съ перерѣзаннымъ при помощи перочиннаго ножа горломъ.
   Въ ту же минуту быстро отворилась дверь будуара, и на порогѣ появилась встревоженная, смущенная фигура раскраснѣвшейся Варвары Павловны, а за нею, поспѣшно застегивая форменный сюртукъ, стоялъ молодой гвардеецъ Юньевъ, весь еще сіявшій счастьемъ любовнаго свиданія.
   Закрывшіеся глаза юноши уже не могли видѣть эту группу...

-----

   Мѣсяца два, три тому назадъ я встрѣтился снова съ Клименко.
   -- А вы слышали новость? Великая городская новость!-- спросилъ онъ меня.
   -- Плевну взяли, что ли?-- спросилъ я.
   -- Нѣтъ, это по гражданской части новость,-- засмѣялся онъ.-- Варвара Павловна Громецкая вышла замужъ.
   -- Развѣ Розановъ умеръ?
   -- Нѣтъ, онъ живъ! Но у него купили ее, заплатили за разводъ, за все... Говорятъ, тысячъ двадцать за товаръ заплатили... Старикъ Эсперовъ, эта оправославивщаяся іерусалимская знаменитость биржи и промышленности, окончательно влюбился въ нее и сдѣлалъ ее своею законною супругою, открывъ передъ нею настежь двери въ аристократическіе салоны и великосвѣтскіе филантропическіе комитеты.
   -- Значитъ и кукушка рѣшилась свить гнѣздышко,-- улыбнулся я.
   -- Да, только уже не для высиживанія и призрѣванія своихъ птенцовъ, а для того, чтобы застраховать лично себя отъ холодовъ и непогодъ приближающейся старости...
  

IX.
"Отецъ по непредвидѣннымъ обстоятельствамъ".

   На-дняхъ я зашелъ къ Клименко. Мнѣ хотѣлось услышать отъ него еще одинъ разсказъ. Я засталъ его дома. Онъ былъ противъ обыкновенія, хмуръ, разстроенъ и взволнованъ.
   -- Я пришелъ поэксплоатировать васъ,-- замѣтилъ я, здороваясь съ нимъ.-- Не разскажете ли еще чего-нибудь изъ своихъ воспоминаній объ "отцахъ".
   -- Вотъ далась вамъ интересная тема терзать отцовъ!-- сердито сказалъ Клименко, пожимая мнѣ руку.-- Отцы во всемъ виноваты! Ихъ обличать нужно!.. Да, позвольте васъ спросить, родной мои: что такое "отцы"? "Отцы" -- это тоже "дѣти", только успѣвшіе отпустить бороду и усы. Вѣдь и ихъ въ свою очередь кто-нибудь да произвелъ же на свѣтъ и калѣчилъ въ дѣтствѣ, не спросивъ ихъ мнѣнія на этотъ счетъ... Или вы думаете, что отцы такъ съ неба и свалились во всей красотѣ своего непристойнаго вида?.. Нѣтъ-съ. Каждый изъ нихъ могъ бы отвѣтить то же на вопросъ о его характерѣ, привычкахъ и убѣжденіяхъ, что недавно вопъ отвѣтилъ на допросѣ въ судѣ одинъ обвиняемый при вопросѣ о вѣроисповѣданіи: "крестили, молъ, безъ моего вѣдома, православнымъ". Да-съ, каждаго отца и создалъ, и сформировалъ, и крестилъ въ ту или другую профессію, въ то или другое ремесло, какой-нибудь другой отецъ, не спрашивая совѣта крещаемаго... Хочу, дескать, чтобы ты, шельмецъ, былъ воромъ,-- ну и будетъ!..
   Клименко говорилъ сердито, сдвинувъ брови и глядя въ сторону.
   -- Но вѣдь вы сами взяли на себя въ этомъ дѣлѣ роль прокурора,-- замѣтилъ я, удивляясь внезапной перемѣнѣ взглядовъ Клименко на отцовъ.-- Вы сами винили во всемъ однихъ отцовъ...
   -- Мало ли что говорится!.. Ну да, отцы часто очень скверны, очень нелѣпы, да вѣдь нельзя же ихъ винить за это, принявъ во вниманіе то, что и они когда-то были въ свою очередь дѣтьми... А то на! взялъ человѣкъ, да и свалилъ всѣ грѣхи на спину одного поколѣнія...
   -- Я начинаю сильно бояться, что вы теперь обрушитесь всей силой своего гнѣва на дѣтей,-- засмѣялся я.-- Вы вѣдь любите парадоксы и, пожалуй, станете краснорѣчиво доказывать совсѣмъ противное тому, что доказывали недавно... Это будетъ, въ нѣкоторомъ родѣ, забавно...
   -- Ну, ну, выдумали что!-- нетерпѣливо махнулъ рукою Клименко.-- Никого я теперь не стану ни оправдывать, ни обвинять, потому что я не прокуроръ и потому что всѣ мы человѣки и всѣ хороши... ой, ой, ой, какъ хороши!..
   -- Вотъ то-то и скверно, что мы даже тогда, когда мы положительно никуда не годны и то нравственнымъ, и по, физическимъ качествамъ, нерѣдко дѣлаемся отцами на гибель грядущихъ поколѣній,-- резонировалъ я.
   Клименко сердито посмотрѣлъ на меня.
   -- Да-съ, а если человѣкъ-то по непредвидѣннымъ обстоятельствамъ вдругъ отцомъ сдѣлается?-- проговорилъ онъ.-- Что же и тогда онъ, по вашему, виноватъ?
   Я невольно улыбнулся.
   -- По непредвидѣннымъ обстоятельствамъ сдѣлается отцомъ?-- переспросилъ я.-- Я этого не понимаю...
   -- Мало ли чего вы не понимаете,-- проворчалъ Клименко.-- Вонъ у меня былъ въ Кронштадтѣ одинъ знакомый морякъ-запивоха, такъ онъ какъ отцомъ сдѣлался: подпоили его на пирушкѣ, повела его гулять хозяйская дочь въ садъ, посадила его на скамеечку, припала этакъ нѣжно къ нему головкой, а ея папаша съ мамашей тутъ какъ тутъ съ образомъ -- и благословили! Проснулся мой пріятель поутру, ничего не помнитъ, а его сожитель-товарищъ поздравляетъ его съ невѣстой.-- "Какъ? Съ какой невѣстой?" -- "Да какъ же,-- говорить пріятель, ты опозорилъ дѣвушку и тебя благословили на бракъ съ нею. Мы и шампанское пили на радостяхъ!" Заметался бѣдняга, туда и сюда, выхода нѣтъ: опозорилъ и конецъ весь. Ну, и женился... И вѣдь знаете, такъ до гробовой доски онъ и пилъ мертвую, додумываясь до разрѣшенія вопроса: опозорилъ ли онъ свою жену, когда она была дѣвушкой, или не опозорилъ...
   Клименко комически вздохнулъ.
   -- Тоже отцомъ многочисленнаго семейства былъ!-- жалобнымъ тономъ закончилъ онъ.
   Я уже начиналъ узнавать въ немъ того Клименко, какимъ я привыкъ его видѣть: юмориста, шутника, немного циника.
   -- Ну, слава Богу, вы опять шутите, а я ужъ испугался, что съ вами случилось что-то недоброе,-- сказалъ я.
   -- Шучу?-- проговорилъ онъ, опять сдвигая брови.-- Нѣтъ-съ, я вовсе не шучу! Не до шутокъ мнѣ теперь.
   Онъ всталъ и заходилъ по комнатѣ.
   -- Да что съ вами?-- серьезно спросилъ я.
   Онъ вдругъ остановился передо иною.
   -- А то-съ, что я самъ въ скоромъ времени сдѣлаюсь отцомъ!.. Вотъ что-съ со мною!..
   -- Вы?-- воскликнулъ я и посмотрѣлъ пристально на Клименко.
   Мнѣ показалось, что онъ бредитъ, что онъ помѣшался.
   -- Ну да, я!-- мрачно проворчалъ онъ.-- Чего на меня смотрите такими большими глазами? Не видали, что ли?.. Или узоры на мнѣ написаны?.. И кто бы могъ подумать!-- бормоталъ онъ, волнуясь.-- Ну, подурачились, пошутили и конецъ. Мало ли кто изъ насъ, холостежи, оставляетъ у этихъ модисточскъ, швеекъ, горничныхъ знаки своего расположенія. Все это въ порядкѣ вещей... Все это такъ и остается безъ послѣдствій. А она, изводите ли видѣть, полюбила меня! Она, изволите ли видѣть, была мнѣ вѣрна! Нечего сказать, удружила, обрадовала!.. А я-то, я-то слушалъ, какъ она разсказывала, что то поваръ за ней ухаживаетъ, то швейцаръ за нее сватается и фолишонничалъ, даже и не подозрѣвая, что это она такъ выдумываетъ, чтобъ я, изволите видѣть, ревновать ее сталъ... Ревновать! Ее-то!..
   Я ничего не понималъ.
   -- Да о комъ вы говорите,-- спросилъ.
   -- Да все о ней же, о моей камеръ-юнгферѣ, о моей домоправительницѣ, о моей Дульцинеѣ!-- вздохнулъ Клименко.-- Вы, я думаю, давно замѣтили, что мы амурничаемъ? Ну да, это такъ и было. Но могъ же я предположить, что она будетъ смотрѣть серьезно на эти отношенія, тѣмъ бодѣо, что подобныя отношенія повторялись въ ея жизни не разъ и не два, и серьезно на нихъ не смотрѣли ни ея прежніе друзья, ни она сама...
   Клименко походилъ еще по комнатѣ и вдругъ остановился передо мной.
   -- Нѣтъ, что вы станете дѣлать,-- заговорилъ онъ: -- у васъ, у холостяка, живетъ молоденькая горничная, швея, экономка или кухарка, она дѣлаетъ вамъ умильные глазки, она заигрываетъ съ вами локоткомъ, она оказывается опытнымъ человѣкомъ въ дѣлѣ легкихъ амуровъ, вы мимоходомъ щиплете ее за подбородокъ, треплете по щекѣ, даже этакъ ей слегка кулакомъ въ бокъ, однимъ словомъ, пошаливаете. Все идетъ заведеннымъ порядкомъ, чинъ-чиномъ,-- и вдругъ въ одинъ прекрасный день -- трахъ!-- вы узнаете, что эта горничная приняла ваши тычки и щипки въ серьезъ, рѣшилась принадлежать вамъ безраздѣльно "по гробъ" и приносить вамъ скороспѣлый плодъ своей любви и вѣрности?.. Войдите же теперь въ мое положеніе, поймите, что жениться на своей горничной я вовсе не намѣренъ; отдать ребенка въ воспитательный домъ было бы подло, да она и не согласилась бы на это, не согласилась бы на отдачу его въ чужія руки вообще, такъ какъ она уже теперь обожаетъ своего будущаго "барченочка"; воспитать его на рукахъ его глупой матери очень непріятно, такъ какъ это милое дитя въ будущемъ сдѣлается непремѣнно тираномъ своего отца, будегь его bête noire, его enfant terrible, взять ребенка въ свои руки мнѣ, старому холостяку, жуиру, фланеру -- нѣтъ-съ, ужъ за это покорно благодарю!
   Клименко опять молча заходилъ по комнатѣ.
   -- Ну, скажите мнѣ на милость, чѣмъ я тутъ виноватъ?-- спросилъ онъ, снова останавливаясь передо мною.-- Вѣдь и я человѣкъ, какъ всѣ человѣки! Вѣдь не я первый, не я послѣдній пошаливаю! Да и она не первая и не послѣдняя изъ тѣхъ, которыя дѣлаютъ глазки и мнѣ, и вамъ, и дворнику, и городовому -- и вдругъ!..
   Онъ даже ногой топнулъ съ досады и зашагалъ по комнатѣ.
   -- Нѣтъ, вы представьте себѣ, она еще радуется и съ такой блаженной улыбкой говоритъ мнѣ: "вотъ и папашей будете!.." Нечего сказать, осчастливила!
   Клименко помолчалъ.
   -- Я ужъ и теперь вижу картину,-- заговорилъ онъ: -- какъ она станетъ пріучать этого пострѣла: "Скажи: папаса!" "Сдѣлай папасѣ ручку!" "Плоздлавь панасонику съ плазникомъ!.." Это все меня-то утѣшать будутъ!.. И вѣдь избалуетъ она его, шельмеца, не на животъ, а на смерть!.. Она вонъ и теперь каждый день пастилу да конфеты ѣстъ.-- "Зачѣмъ?" -- спрашиваю.-- "Это онъ, говорить, требуетъ. Извѣстно, не какой-нибудь простой ребенокъ, а барскій!" А? Какъ вамъ это нравится? Не простой ребенокъ, а барсісій, такъ онъ уже въ утробѣ матери пастилы требуетъ!.. А что послѣ-то съ нимъ будетъ? Вѣдь она себя будетъ готова продать, только бы ему угодить да испортить его въ конецъ этими, сластями, да поблажками... Ну, и вырастетъ мерзавцемъ, а я радуйся, любуясь на это дѣтище... Онъ гдѣ-нибудь, по своей дѣтской невинности, стекла каменьями вышибетъ,-- а папаша заступайся за него и плати... Онъ, по своей благородной натурѣ, гдѣ-нибудь у Марцинкевича дебошъ учинитъ,-- а папаша выручай его въ мировомъ судѣ... Онъ, по своему нѣжному сердцу дворянскаго происхожденія, какой-нибудь горничной руку предложитъ,-- а папаша благословляй свое нѣжное дѣтище съ его краснощекой Дульцинеей... Вы только представьте себѣ эту пару: онъ въ короткихъ, клѣтчатыхъ штанахъ гороховаго цвѣта, въ зеленомъ галстукѣ и коленкоровой манишкѣ и она въ шумящихъ накрахмаленныхъ коленкоровыхъ юбкахъ и въ голубой шляпѣ съ цвѣтами съ вербъ попадаются мнѣ на Невскомъ и бросаются къ ручкѣ къ папашѣ... Тьфу!
   Я расхохотался надъ комическимъ паѳосомъ Клименко. Онъ посмотрѣлъ на меня и не выдержалъ, расхохотался тоже.
   -- Нечего сказать, попалъ въ кашу!-- проговорилъ онъ.-- Вотъ и ораторствуй тутъ противъ "отцовъ", когда у самого этакое дѣтище вырастетъ. И вѣдь если бы я могъ что-нибудь тутъ подѣлать, такъ нѣтъ, ее ужъ теперь ни на что не уговоришь. Отдать на воспитаніе -- не отдастъ, воспитать его порядочно -- не сумѣетъ, забыть, что онъ барченокъ -- помилуйте, она его и теперь именно за то и любитъ, что онъ не какого-нибудь проходимца сынъ, а сынъ барина!.. Нѣтъ, я, кажется, въ Америку эмигрирую, чтобы никогда не встрѣчать эту лакейскую, холуйскую рожу, улыбающуюся мнѣ сыновнею улыбкою,-- дамъ имъ денегъ, обезпечу ихъ и экспатрируюсь!..
   Я смѣялся отъ всей души. Но Клименко вдругъ измѣнилъ тонъ и уже совсѣмъ серьезна замѣтилъ мнѣ:
   -- Да, да, веселый сюжетецъ, а у меня, знаете ли, иногда сжимается теперь сердце: не особенно пріятно будетъ мнѣ слышать, какъ этотъ холуй будетъ называть меня "папасей" и писать потомъ ко мнѣ безграмотныя, но умилительныя письма, но каково-то будетъ ему?.. Сдѣлаться отцомъ по непредвидѣннымъ обстоятельствамъ плохо, но едва ли лучше сдѣлаться сыномъ по непредвидѣннымъ обстоятельствамъ...
   Онъ задумался и потеръ рукою лобъ.
   -- Значитъ, ваши разсказы объ отцахъ и дѣтяхъ кончены,-- замѣтилъ я, спустя нѣсколько минутъ.
   -- Да, да, кончены,-- отвѣтилъ въ раздумья онъ, тревожно качая головой и вздыхая.
   -- А мнѣ такъ былъ нуженъ еще одинъ разсказъ,-- промолвилъ я.
   -- Кто-жъ вамъ мѣшаетъ опубликовать мою исторію,-- невесело усмѣхнулся онъ.-- Ужъ мнѣ теперь все равно придется быть комическимъ отцомъ, такъ и оповѣщайте впередъ объ этомъ общество. Пусть пальцами указываютъ. Кстати моя исторія можетъ послужить какъ разъ подходящимъ эпилогомъ къ моимъ повѣствованіямъ объ отцахъ и дѣтяхъ.
   Я, какъ видитъ читатель, такъ и сдѣлалъ...
  

X.
Изъ записной книжки доктора Клименко.

   Одинъ неаполитанецъ, по натурѣ простякъ и добрый малый, узналъ однажды, что умеръ папа. Это извѣстіе глубоко тронуло его. На слѣдующій день ему случайно разсказалъ кто-то, что неаполитанскій король только-что испустилъ послѣдній вздохъ. Новая печальная вѣсть совсѣмъ смутила бѣднаго малаго. Онъ пошелъ домой оплакивать смерть папы и короля, какъ вдругъ услыхалъ по дорогѣ, что кто-то говоритъ о внезапной кончинѣ палермскаго архіепископа. Этотъ послѣдній ударъ окончательно поразилъ простяка и онъ провелъ всю ночь въ слезахъ. "Должно-быть,-- думалъ онъ,-- наступаетъ кончина міра". Неизвѣстно, чѣмъ кончились бы его горькія размышленія, если бы поутру ихъ не прервалъ глухой шумъ, раздававшійся неподалеку отъ его жилища.-- Что это за шумъ?-- спросилъ онъ. Ему отвѣтили, что это его сосѣдъ приготовляетъ макароны.-- Какъ,-- воскликнулъ онъ,-- папа умеръ, неаполитанскій король умеръ, палермскій архіепископъ умеръ, а люди еще дѣлаютъ свои макароны! Неужели же, несмотря на такія потери, въ мірѣ все должно идти по-старому, и люди должны попрежнему заботиться о своихъ макаронахъ!
   Онъ задумался надъ этимъ вопросомъ и сдѣлался впослѣдствіи великимъ философомъ...
   Я не знаю, къ какимъ философскимъ выводамъ пришелъ онъ, я не знаю даже его имени, такъ какъ исторія не вписала его въ число великихъ людей, но анекдотъ о немъ вспомидлся мнѣ недавно и вотъ по какому поводу.
   У меня былъ молодой другъ; мы очень любили другъ друга; мы не могли жить одинъ безъ другого; я сознавалъ, что я необходимъ для него. Однажды онъ пришелъ ко мнѣ, весь сіяющій, весь радостный: онъ влюбился, онъ былъ любимъ, онъ намѣревался жениться.. Конечно, онъ долженъ былъ подѣлиться своимъ счастіемъ прежде всего со мною, конечно, именно я долженъ былъ взять на себя часть хлопотъ по свадьбѣ. Вѣдь я былъ его лучшимъ другомъ. Я былъ въ восторгѣ, что мнѣ пришлось ѣздить съ нимъ покупать мебель и подарки для невѣсты, заказывать офиціантамъ же необходимое, для свадебнаго пира и торговаться съ попомъ, хлопотать о букетѣ для невѣсты и держать надъ своимъ другомъ вѣнецъ во время вѣнчанія. Содѣйствовать устройству счастія своихъ ближнихъ всегда отрадно. Послѣ свадьбы у молодыхъ былъ обѣдъ, и они объявили, что они удаляются на лѣто въ деревенскую глушь, чтобы быть совершенно однимъ. Они говорили это такъ весело, такъ радостно, что я подавилъ даже слабый вздохъ, готовый вырваться изъ моей груди, при извѣстіи о томъ, что мнѣ предстоитъ долгая разлука съ моимъ единственнымъ другомъ. "Не слѣдуетъ быть эгоистомъ,-- думалось мнѣ.-- Не брать-же имъ, въ самомъ дѣлѣ, съ собою всѣхъ друзей въ деревню или не оставаться же имъ здѣсь ради того, что безъ нихъ будетъ скучно ихъ друзьямъ". Мы простились. Пошли дни, недѣли, мѣсяцы, а о моемъ другѣ не было ни слуху, ни духу. Я не обвинялъ его за то, что онъ мнѣ не пишетъ, не обвинялъ потому, что онъ въ первый же мѣсяцъ послѣ своего отъѣзда написалъ въ отвѣтъ на мое письмо: "Я счастливъ, счастливъ и счастливъ,-- вотъ все, что я могу сказать тебѣ. Если бы я написалъ тебѣ сотню писемъ, то все содержаніе каждаго изъ нихъ заключалось бы только въ этихъ словахъ. Описывать счастье нельзя -- его можно только переживать. Вотъ почему, мой добрый другъ, я не пишу тебѣ. Мнѣ нечего писать и некогда писать. Ты спросишь: что я дѣлаю,-- я тебѣ отвѣчу: ровно ничего, но, тѣмъ не менѣе, мнѣ некогда взяться за перо. Счастіе поглощаетъ всего человѣка, отбиваетъ у него всѣ другіе помыслы, отнимаетъ у него все время. Чтобы понять это -- нужно испытать это. О, какъ я былъ бы радъ, если бы ты влюбился, если бы тебя полюбили, если бы ты женился, если бы въ одинъ прекрасный день ты появился здѣсь со своей молодой женой. Да нѣтъ, ты не пріѣхалъ бы съ нею сюда, ты отыскалъ бы съ нею какую-нибудь такую глушь, гдѣ не было бы никого посторонняго, лишняго, гдѣ былъ бы только ты съ нею, гдѣ была бы только она съ тобою". Прочитавъ эти строки, я порадовался за. своего друга и понялъ, что дѣйствительно было бы странно требовать отъ него писемъ. Я сѣлъ писать ему отвѣтъ, но, не кончивъ своего письма, я задумался; у него нѣтъ времени, нѣтъ возможности писать мнѣ, но есть ли у него время читать мои письма, могутъ ли они теперь интересовать его, не смущаетъ ли его ихъ появленіе на его письменномъ столѣ, напоминая ему о томъ, что на письма все-таки нужно отвѣчать, наконецъ какой смыслъ имѣютъ письма, на которыя нѣтъ отвѣта, не являются ли они чѣмъ-то въ родѣ "самъ съ перчаткой разсуждалъ"? Я оставилъ перо и ушелъ гулять, не дописавъ начатаго письма. Съ этого дня моя переписка съ моимъ другомъ оборвалась. Прошло нѣсколько мѣсяцевъ, а я ничего не зналъ о моемъ другѣ. Я уже начиналъ серьезно подумывать, гдѣ бы узнать о положеніи дорогого мнѣ человѣка, какъ вдругъ однажды поздней осенью, совершенно случайно, столкнулся съ нимъ на улицѣ. Я бросился къ нему съ распростертыми объятіями.
   -- Голубчикъ, вотъ-то неожиданная встрѣча!-- воскликнулъ я.-- Я думаю, гдѣ-то ты, что-то ты дѣлаешь, а ты въ Питерѣ!
   -- Да, да, въ прошломъ мѣсяцѣ пріѣхать,-- отвѣчалъ онъ, цѣлуясь со мною.
   -- И не далъ мнѣ знать!-- упрекнулъ я его.
   -- Мы еще не устроились, остановились у родственниковъ жены,-- отвѣтилъ онъ.-- И столько хлопотъ и заботъ.. Вы вѣдь, холостяки, этого не понимаете, а нашъ братъ, семьянинъ, голову теряетъ въ такихъ обстоятельствахъ, въ какихъ нахожусь я.
   -- А что, развѣ что-нибудь случилось?-- встревожился я.
   -- Да, жена въ такомъ положеніи, что нужно найти скорѣе удобную квартиру и поберечь ее, голубку,-- отвѣтилъ онъ.-- Я очень боюсь за нее, она у меня такая хрупкая...
   Онъ вздохнулъ.
   -- Ты меня извини, я тороплюсь,-- проговорилъ онъ.-- Мнѣ нужно зайти взглянуть на предлагаемую мнѣ квартиру и посовѣтоваться съ однимъ знакомымъ семействомъ насчетъ акушерки. Я не знаю, какая изъ нихъ надежная женщина, а тоже если что случится, не хотѣлось бы взять первую попавшуюся съ вѣтру...
   -- Ты заверни ко мнѣ-то,-- сказалъ я.
   -- Хорошо, хорошо, какъ только устроюсь и успокоюсь немного. Ахъ, братъ, ты и представить не можешь, что за чувства испытываетъ человѣкъ, готовясь впервые сдѣлаться отцомъ: тутъ и страхъ, и радость... Ну, однако, прощай, мнѣ некогда...
   Онъ торопливо пожалъ мнѣ руку и быстро пошелъ по своей дорогѣ. Я постоялъ нѣсколько мгновеній на мѣстѣ, провожая его глазами, а потомъ грустно побрелъ домой. Какое-то скверное чувство шевельнулось во мнѣ, не то сознаніе, что между нами порвалась наша прежняя связь, не то зависть, пробужденная чужимъ счастіемъ. Но я подавилъ это чувство и внутренне пожелалъ всего лучшаго моему другу. И то сказать, не могъ же онъ нѣжничать и сентиментальничать со мною въ ту минуту, когда онъ былъ весь поглощенъ страхомъ за жизнь своей жены и за жизнь своего будущаго ребенка. Пройдетъ это время, кончится все счастливо и мы опять вспомянемъ свою дружбу, еще тѣснѣе сойдемся вмѣстѣ, у меня будетъ семейный домъ, гдѣ мнѣ можно будетъ отдыхать.
   Прошло еще нѣсколько времени, и я снова вспомнилъ о своемъ другѣ: я шелъ по Литейному проспекту и на подъѣздѣ одного изъ домовъ прочелъ надпись на мѣдной дощечкѣ: "Присяжный повѣренный А. И. Лишинъ". Какъ Лишинъ, мой милый Лишинъ здѣсь живетъ,-- надо зайти къ нему. Я позвонилъ у подъѣзда.
   -- Дома ли господа?-- спросилъ я у горничной, отворившей двери.
   -- У себя,-- отвѣтила она.
   -- Доложите обо мнѣ.
   Я сказалъ свою фамилію. Она пошла докладывать обо мнѣ Лишину. Давно ли было то время, когда я могъ являться къ нему безъ всякихъ докладовъ днемъ и ночью, какъ и онъ являлся ко мнѣ...
   -- Господа просятъ васъ,-- сказала мнѣ появившаяся снова предо мною горничная.
   Я поднялся по небольшой лѣстницѣ, сбросилъ пальто и вошелъ въ залъ.
   -- Очень радъ, очень радъ, дружище, что отыскалъ меня,-- сказалъ мнѣ Лишинъ, выходя ко мнѣ навстрѣчу.-- Я передъ тобою еще виноватъ: не успѣлъ завернуть къ тебѣ. Да вѣдь и то сказать, тебя, я думаю, и съ собаками никогда не сыщешь: знаю я васъ, холостяковъ, то фланируете по Невскому, то въ Буффахъ да у Берговъ,-- одна заря изъ дому выгонитъ, а другая домой загонитъ...
   Онъ похлопалъ меня по плечу, какъ взрослые родственники похлапываютъ въ шутку пошаливающихъ школьниковъ. Я былъ ровно на пятнадцать лѣтъ старше его.
   -- Ну, пойдемъ къ женѣ,-- сказалъ онъ и, взявъ меня подъ руку, повелъ въ кабинетъ.
   Въ кабинетѣ сидѣли -- хозяйка дома; какая-то барыня среднихъ лѣтъ и немолодой господинъ.-- Мэри, веду преступнаго прожигателя жизни,-- сказалъ Лишинъ, вводя меня въ кабинетъ и представляя женѣ.
   Она протянула мнѣ дружески руку и улыбнулась.
   -- Все еще неисправимый холостякъ?-- спросила она.
   -- Да, еще не женился,-- отвѣтилъ я.
   -- Смотрите, не опоздайте совсѣмъ,-- сказала она.
   -- Да онъ ужъ и такъ опоздалъ!-- засмѣялся Лишинъ.-- Ужъ гдѣ ему теперь жениться: у насъ ужъ тутъ появились знаки отличія за двадцатипятилѣтніе холостые кутежи.
   Онъ повертѣлъ рукою надъ своей головой и показалъ глазами на мои волосы, среди которыхъ красовалась лысина.
   -- Ну, это еще можно прикрыть,-- проговорилъ незнакомый мнѣ господинъ.-- Была бы охота жениться, а возможность есть всегда, невѣстъ на всѣхъ хватитъ.
   -- Кстати, позвольте васъ познакомить,-- сказалъ Лишинъ и отрекомендовалъ меня своимъ гостямъ.
   Мы раскланялись и пожали другъ другу руки.
   -- Такъ вы стоите за то, чтобы не пеленать дѣтей,-- обратилась Лишина къ своей гостьѣ, продолжая, повидимому, прерванный моимъ приходомъ разговоръ.-- А я думала, что при пеленаньи дѣтей они спокойнѣе спятъ, не кривятся, не разбрасываются?..
   -- Нѣтъ, пеленанье положительно вредно, оно стѣсняетъ движенія ребенка, мѣшаетъ правильному его развитію,-- говорила гостья.-- Я положительно противъ него. Я много читала объ этомъ предметѣ, говорила съ докторами и акушерками и пришла къ тому убѣжденію, что старая система въ этомъ случаѣ отжила свой вѣкъ.
   -- Я вамъ очень благодарна за совѣтъ,-- сказала Лишина.-- Я еще мало знакома съ этимъ дѣломъ и такъ боюсь сдѣлайся неопытной и неумѣлой матерью.
   -- Да, Мэри часто сѣтуетъ на наше женское воспитаніе, которое не подготовляетъ изъ женщинъ матерей,-- замѣтилъ Лишинъ.-- Вѣдь въ пансіонахъ и институтахъ вовсе и не думаютъ разъяснять, какъ должна будетъ постунать женщина, сдѣлавшись матерью.
   -- Щепетильность какая-то ложная, должно-быть, мѣшаетъ,-- замѣтилъ гость.
   -- Нѣтъ, просто все наше женское воспитаніе и образованіе идетъ рутиннымъ образомъ,-- сказала гостья.
   -- Ну, а какъ вамъ понравилась акушерка, которую мы прислали вамъ?-- спросилъ гость.
   -- Ахъ, премилая особа, такая живая,-- отвѣтила хозяйка дома: -- она меня и моего Алексиса совершенно успокоила.
   -- Ахъ вы, молодежь, всего-то вы трусите,-- засмѣялся гость.-- Я вѣдь говорилъ, что все пойдетъ своимъ порядкомъ.
   -- Ну да, тебѣ хорошо толковать, когда ты теперь привыкъ къ этому,-- замѣтила его жена.-- А я помню, какъ ты метался по городу, когда я ожидала перваго ребенка. Moжете себѣ представить, онъ чуть не выгналъ изъ дому одну акушерку за то, что она смѣла ему сказать, что онъ напрасно тревожится. "Какъ, напрасно тревожусь о здоровья моей жены, о жизни моего ребенка!" Ахъ, онъ былъ просто уморителенъ въ это время, и едва-едва вразумили его, объяснивъ ему, что опасности никакой нѣтъ.
   -- Нѣтъ, а мнѣ мама разсказывала, что когда пришло время мнѣ родиться,-- замѣтила хозяйка:-- то папа заткнулъ себѣ уши и зарылся въ подушки, такъ что его едва-едва подняли, когда я родилась.
   Общество, быть-можетъ, еще долго бы предавалось подобнымъ воспоминаніямъ, забывъ о моемъ существованіи, если бы обо мнѣ не вспомнилъ внезапно мой другъ.
   -- А ты все попрежнему постоянно посѣщаешь Буффъ?-- совершенно неожиданно спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ... рѣдко бываю,-- отвѣтилъ я и почему-то потупился, точно меня спросили: продолжаю ли я пьянствовать?
   -- Что же такъ? Скверный составъ труппы, вѣрно?-- спросилъ Лишинъ, закуривая папироску.
   -- Нѣтъ... Но прискучило,-- отвѣтилъ я.
   -- Говорятъ, тамъ какая-то Гарнье или Гравье отличается?-- спросила гостья.
   -- Да, Гранье,-- отвѣтилъ я.
   -- Боже мой, сколько "этихъ дамъ" развелось нынче въ Парижѣ, каждый годъ какую-нибудь новую камелію приглашаютъ къ намъ,-- небрежно замѣтила она.
   -- Гранье очень талантливая артистка,-- вступился я за артистку.
   -- Ну, развѣ можно смотрѣть серьезно на этихъ каскадныхъ барынь!.. Что она такъ же, какъ Шнейдеръ, канканируетъ?-- спросила она съ презрѣніемъ.
   -- Нѣтъ, она не канканируетъ,-- отвѣтилъ я.
   Наступило неловкое молчаніе.
   Барыня немного, наклонилась къ хозяйкѣ и спросила ее въ въ полголоса:
   -- Вы не устали ли, ma chère? Вамъ нужно избѣгать въ вашемъ положеніи утомленія. Я знаю по опыту, какъ это вредно дѣйствуетъ.
   -- Нѣтъ, ничего... У меня только немного голова тяжела сегодня,-- такъ же тихо отвѣтила Лишина.
   -- А мужчины курятъ еще!-- покачала головой гостья.
   Лишинъ поймалъ на лету эту фразу и загасилъ папиросу.
   -- Да, перейдемте, господа, лучше въ залу,-- сказалъ онъ, обращаясь ко мнѣ и другому гостю.
   Я подняося и взялся за шляпу.
   -- Вы ужъ и идете?-- спросила Лишина.
   -- Да, мнѣ надо,-- отвѣтилъ я.
   -- Куда-жъ торопишься?-- спросилъ Лишинъ.
   -- Мнѣ пора!-- отвѣтилъ я.
   Я простился и вышелъ изъ кабинета. Лишинъ проводилъ меня до передней.
   -- Заходи, дружище,-- сказалъ онъ.-- Да не считайся визитами. Я теперь невмѣняемъ и выхожу изъ дому только то дѣламъ. Ты понимаешь, что мнѣ не до визитовъ покуда.
   -- Ну, разумѣется,-- отвѣтилъ я.
   И точно, прошли еще дни, недѣли, мѣсяцы, а Лишину все было не до визитовъ. Наконецъ, судьба опять свела меня съ нимъ: я встрѣтилъ его у подъѣзда его квартиры. Онъ не замѣтилъ, не узналъ, меня и едва не сшибъ съ ногъ. Я окликнулъ его.
   -- А, здравствуй, здравствуй!-- крикнулъ онъ мнѣ на ходу.-- Извини, пожалуйста, я тороплюсь.... У меня вчера родился сынъ...
   -- Поздравляю,-- сказалъ, я.
   -- Спасибо, спасибо! Извини, что не приглашаю теперь къ себѣ... но понимаешь, теперь такое время. Какъ-нибудь заверну къ тебѣ.
   Нѣтъ, онъ не завернулъ ко мнѣ. Впрочемъ, можетъ-быть, онъ ожидаетъ теперь дочь уже, и, конечно, вы сами поймете, что въ такое время ему не до визитовъ...
   Возвращаясь домой послѣ этой послѣдней встрѣчи съ моимъ бывшимъ другомъ, я вспомнилъ анекдотъ о неаполитанцѣ. Да, если и я, старый холостякъ, испущу свой послѣдній вздохъ, то они, женатые Лишины, будутъ попрежнему приготовлять свои семейныя макароны.
   Къ этому выводу долженъ когда-нибудь придти каждый старый холостякъ и вычеркнуть себя изъ числа дѣйствующихъ лицъ человѣческой жизни, перечислившись въ составъ простыхъ зрителей этой жизни.

-----

   ...На холостяковъ сыплются массы обвиненій. Но чѣмъ же виноваты люди въ томъ, что имъ не удалось, вслѣдствіе тысячъ различныхъ причинъ, вкусить всѣ сладости семейной жизни? Чѣмъ эти люди виновнѣе тѣхъ, которые, очертя голову, женились, лишь бы жениться, и потомъ измучили своихъ женъ, загубили ихъ жизнь, пустили по-міру своихъ дѣтей? Неразумныхъ же и неразсчетливыхъ браковъ, какъ извѣстно, гораздо болѣе, чѣмъ вполнѣ счастливыхъ.
   Холостяковъ называютъ черствыми эгоистами. Но гдѣ же вы видѣли сухую воду, холодный огонь и людей не эгоистовъ? Человѣкъ эгоистъ по натурѣ, и когда ему проповѣдывали высшую любовь къ ближнему, то могли сказать только: "возлюби ближняго, какъ самого себя", то-есть признали, что въ человѣкѣ нѣтъ чувства выше любви къ самому себѣ. Но если холостякъ эгоистъ, то онъ только простой эгоистъ, а женатый -- это эгоистъ въ квадратѣ, эгоистъ за себя, за жену, за дѣтей, и его не называютъ черствымъ только потому, что эгоизмъ за жену и за дѣтей называютъ уже не эгоизмомъ, а любовью. Но провѣрьте, что значить эта любовь въ дѣйствительности, и вы увидите, что она не что иное, какъ эгоизмъ въ квадратѣ, въ кубѣ.
   Холостякамъ приписываютъ всевозможные пороки и недостатки: развратъ, пьянство, различныя маніи, подозрительность, сумасшествіе. Положимъ, что все это чаще встрѣчается именно у холостяковъ, но не доводятъ ли до этого холостяковъ общество, семьи, женатые люди, ревниво оберегая отъ нихъ свои дома, ставя ихъ въ положеніе какихъ-то отщепенцовъ, эксплоатируя ихъ при случаѣ въ пользу своей семьи, но не давая имъ ничего взамѣнъ ихъ услугъ, подсмѣиваясь надъ ними, надъ ихъ странностями, бросая ихъ жить и умирать въ чужихъ углахъ? Во всякомъ случаѣ нужно помнить, что жизнь холостяка -- печальная жизнь, и что нельзя негодовать и возмущаться, до чего бы она ни доводила холостяковъ. Старые холостяки, при самыхъ счастливыхъ случайностяхъ, превращаются въ комическихъ дядюшекъ, крестныхъ и посаженыхъ отцовъ, то-есть ихъ заставляютъ платить за вѣнчанье, чтобы другіе имѣли возможность вкусить всѣ сладости медоваго мѣсяца; ихъ заставляютъ платить за крестины, потому что другіе испытывали всѣ радости быть отцами и матерями; имъ отводятъ какую-нибудь комнату окнами на задній дворъ въ семейномъ домѣ, на чердакѣ, у Віардо, потому что отъ нихъ ожидаютъ въ скоромъ времени наслѣдства. Но это еще счастливцы изъ холостяковъ; болѣе несчастные тихо спиваются съ круга или попадаютъ подъ башмакъ старыхъ развратницъ, превратившихся въ квартирныхъ хозяекъ...
   Я самъ холостякъ и я давно присмотрѣлся къ этой невеселой жизни холостяковъ.

-----

   Многіе говорятъ, что холостяки -- народъ безполезный и что ихъ за это слѣдовало бы обложить извѣстной податью въ пользу женатыхъ. Мнѣ кажется, что холостяки далеко не безполезны уже потому, что они лучшіе наблюдатели. Едва ли какой-нибудь женатый человѣкъ, стремящійся пребывать въ своемъ гнѣздѣ, можетъ скопить такой запасъ наблюденій, какой можетъ скопить любой холостякъ, вѣчно живущій среди толпы, не имѣющій своего уютнаго гнѣзда. Большинство художниковъ, писателей, артистовъ -- холостяки или люди женатые, но ведущіе жизнь холостяковъ; геніи рѣдко бываютъ домовитыми людьми, рѣдко играютъ роль семьянина; семейная жизнь приводитъ къ однообразію во взглядахъ, привычкахъ и обстановкѣ. Я, по крайней мѣрѣ, обязанъ своею наблюдательностью исключительно тому, что я окончательно былъ зачисленъ въ ряды старыхъ холостяковъ, т. е. оказался лишнимъ и ненужнымъ въ домахъ разныхъ Лишиныхъ: переставъ быть въ нихъ дѣйствующимъ лицомъ, я сдѣлался въ нихъ зрителемъ.
   Чѣмъ дольше я жилъ, чѣмъ больше я присматривался къ жизни, тѣмъ рѣже и рѣже я сталъ посѣщать театры для созерцанія разныхъ пьесъ. И точно, какой интересъ онѣ могутъ имѣть для того, кто, мало-по-малу, привыкъ любоваться великой траги-комедіей, называемой человѣческою жизнью? Она нелѣпѣе самыхъ нелѣпыхъ водевилей, она глубже самыхъ глубокихъ трагедій и никакой самый смѣлый драматургъ не рѣшится создать такихъ оригинальныхъ фигуръ и положеній, какія создаетъ жизнь. Оно и понятно: драматурга могутъ освистать за созданіе физическаго и нравственнаго уродства, за изображеніе нелѣпыхъ и безсмысленныхъ положеній; жизнь же не освищешь, что бы она ни создавала -- урода ли, лишеннаго отъ рожденія ногъ или рукъ, или сцену, какъ стремится какая-нибудь женщина, пресытившаяся всевозможными наслажденіями, испытать любовь этого урода. Чѣмъ яснѣе видитъ человѣкъ все разнообразіе и всю неожиданность эффектовъ, создаваемыхъ жизнью, тѣмъ однообразнѣе кажутся ему завязки разныхъ театральныхъ комедій и драмъ, тѣмъ безцвѣтнѣе представляются ему разные сценическіе типы, тѣмъ скучнѣе становится ему смотрѣть на пьесы, конецъ которыхъ онъ угадываетъ при поднятіи занавѣса въ первомъ актѣ, и тѣмъ сильнѣе тянетъ, его не въ раекъ или партеръ театра, а въ раззолоченныя палаты богача или въ потонувшій въ грязи уголъ бѣдняка, въ закрытую отъ постороннихъ наблюдателей святая-святыхъ мирной семейной жизни или въ откры. тые настежь для каждаго встрѣчнаго пріюты гульбы и разврата. Чужіе дома, публичныя гулянья, залы судебныхъ засѣданій, общія собранія клубовъ и акціонерныхъ обществъ, базарныя площади, фабрики и заводы замѣняютъ ему театральные подмостки, и онъ втягивается въ жизнь праздношатающагося наблюдателя или фланера, полную неожиданныхъ наслажденій, странныхъ приключеній и то отрадныхъ, то скорбныхъ волненій.
   Какъ завзятые театралы отдаютъ предпочтеніе извѣстнымъ мѣстамъ въ театрѣ, партеру или парадизу, такъ фланера влечетъ всегда въ однѣ и тѣ же мѣстности, на какое-нибудь мѣсто шумныхъ гуляній или на окраину города въ міръ захолустной жизни; какъ истинные театралы любятъ преимущественно пьесы извѣстнаго рода или извѣстныя мѣста въ пьесахъ, такъ и фланеры наблюдаютъ, главнымъ образомъ, за однородными сценами человѣческой траги-комедіи; какъ настоящіе театралы съ теченіемъ времени начинаютъ очень фамильярно по-родственному относиться къ актерамъ, называя ихъ не просто "Патти", а "нашею Патти", не просто "Самойловымъ", а "нашимъ Василіемъ Васильевичемъ", такъ и фланеры дѣлаются друзьями и родными тѣхъ или другихъ дѣйствующихъ лицъ житейскихъ драмъ и комедій, и я зналъ одного очень скромнаго старичка-фланера, который однажды при встрѣчѣ со мною съ волненіемъ разсказывалъ мнѣ, что "вѣдь наша-то бѣдняжка Камилла совсѣмъ разорилась", а эту Камиллу онъ зналъ только потому, что привыкъ ежедневно издали слѣдить глазами на улицѣ за ея экипажами, за ея нарядами, за ея любовниками. Фланеры обыкновенно старые холостяки, не имѣющіе опредѣленныхъ занятій и живущіе на пенсіи, или служащіе гдѣ-нибудь по необходимости, а не по призванію конторщиками и вовсе не интересующіеся своими сухими занятіями, они по большей части живутъ въ меблированныхъ комнатахъ, обѣдаютъ въ кухмистерскихъ, проводятъ вечера зимою въ прогулкахъ и въ сидѣніи за стаканомъ пива гдѣ-нибудь въ "Медвѣдѣ", у "Доминика", иногда они посѣщаютъ раекъ или партеръ театра, куда ихъ привлекаютъ не столько самый представленія, сколько желаніе "побыть въ народѣ", потолковать съ кѣмъ попало въ буфетѣ; лѣтомъ они ходятъ и въ "Лѣтній садъ", и въ "Демидронъ", и въ "Ливадію", и въ "Зоологическій садъ", и въ "Екатерингофъ", однимъ словомъ, во всѣ мѣста, гдѣ собирается много народу. Вездѣ у фланера есть знакомые, вездѣ онъ заговариваетъ съ посторонними людьми, вездѣ онъ находитъ предметъ для наблюденій и для размышленій. Я самъ давно привыкъ къ этой жизни и съ каждымъ днемъ убѣждаюсь, что подобные фланеры у насъ все плодятся и плодятся по мѣрѣ того, какъ подъ вліяніемъ дороговизны и массы другихъ причинъ, рушится старая семейная жизнь и развивается жизнь холостая, клубная, трактирная, жизнь въ меблированныхъ комнатахъ, съ обѣдами въ кухмистерскихъ, съ вечерами въ "Зимнихъ садахъ" и "Ливадіяхъ". Я уже хорошо заучилъ десятки физіономій, которыя я всегда надѣюсь безошибочно встрѣтить въ томъ или другомъ общественномъ мѣстѣ, и эти общественныя мѣста смотрятъ какъ-то не такъ, когда въ нихъ не видишь ихъ присяжныхъ посѣтителей холостяковъ-фланеровъ. Такъ, напримѣръ, въ "Собраніи художниковъ" мнѣ показалось бы какъ-то пусто, какъ то странно, если бы я не встрѣтилъ тамъ всѣмъ извѣстнаго, нѣсколько лысаго, нѣсколько обрюзгшаго господина, шевченковскаго типа съ моноклемъ на глазу, съ загадочной насмѣшливой улыбочкой и съ произносимыми носовымъ акцептомъ, нѣсколько плоскими шуточками. А "Демидронъ" -- развѣ можно его себѣ представить безъ высокаго, плотнаго господина съ густыми черными волосами съ просѣдью, прихрамывающаго на одну ногу, сильно жестикулирующаго руками, пьющаго чай въ обществѣ Егарева и какой-нибудь Альфонсины и оглашающаго воздухъ рѣзкомъ, короткимъ, какъ карканье ворона, смѣхомъ? Всѣ подобныя лица -- фланеры, и кто хочетъ знать петербургскую жизнь, тотъ долженъ сближаться съ ними: они познакомятъ васъ съ такими мелочами по своей спеціальности, какихъ вамъ, если вы не холостякъ-фланеръ, при всей вашей наблюдательности, никогда не подмѣтить сразу, съ-налету. Я сказалъ: "по своей спеціальности", потому что каждый фланеръ непремѣнно спеціалистъ. Спеціальность имъ избирается безсознательно, случайно, даже невольно; иногда фланеръ вплоть до самой гробовой доски и самъ не подозрѣваетъ въ своей простотѣ сердечной, что онъ спеціалистъ, но стоитъ свѣжему человѣку поговорить съ нимъ, и свѣжій человѣкъ тотчасъ же пойметъ, какого конька объѣздилъ его- собесѣдникъ. Я зналъ одного фланера-нѣмца, который могъ быть названъ спеціалистомъ по кухмистерскимъ: старый холостякъ, живущій на пенсіи, онъ принужденъ былъ обѣдать въ кухмистерскихъ; пообѣдавъ въ одной, онъ остался недоволенъ обѣдомъ и пошелъ въ другую, въ другой обѣдъ оказался еще хуже, и нѣмецъ пошелъ въ третью; когда и въ третьей обѣдъ оказался неудобосваримынъ, нѣмецъ сдѣлалъ изъ этого "кухмистерскій вопросъ" и, протестуя и агитируя, началъ отравляться во всевозможныхъ кухмистерскихъ поочередно; вы могли заговорить съ нимъ и о политикѣ, и о театрѣ, но можно было впередъ держать пари, что разговоръ непремѣнно кончится имъ "кухмистерскимъ вопросомъ"? Интереснѣе всего было то, что этотъ господинъ нашелъ, наконецъ, добрую женщину, кормившую своихъ жильцовъ и двухъ-трехъ постороннихъ посѣтителей очень хорошо, такъ что у нея можно было не отравляться, чѣмъ и воспользовался мой нѣмецъ въ теченіе недѣли, послѣ которой я снова встрѣтилъ его въ одной изъ кухмистерскихъ.
   -- Что же, развѣ вы не довольны обѣдами мадамъ Нейманъ?-- спросилъ я.
   -- О, нѣтъ! Отлично кормитъ, батюшка мой, я никогда не ѣдалъ такихъ прекрасныхъ обѣдовъ, какъ у нея. Приготовлено чисто и порціи, знаете, такія большія.
   Нѣмецъ началъ подробно описывать всѣ прелести обѣдовъ у мадамъ Нейманъ.
   -- Такъ что же вы не у нея обѣдаете?-- спросиле я.
   -- А-а,-- протянулъ нѣмецъ:-- мнѣ, батюшка мой, сказали, что тутъ открылись двѣ новыя кухмистерскія. Надо было попробовать, какъ въ нихъ кормятъ, это интересно,-- отвѣтилъ спеціалистъ по кухмистерскимъ.
   И пошелъ онъ опять отравляться кухмистерскими обѣдами и агитировать противъ кухмистеровъ. Бѣдняга самъ не понималъ, что онъ просто соскучился у мадамъ Нейманъ, что онъ уже втянулся въ привычку отравляться не въ одномъ мѣстѣ, а въ разныхъ мѣстахъ, наслаждаясь своими протестами и своей агитаціей противъ всевозможныхъ кухмистеровъ. Агитируя и протестуя, онъ былъ убѣжденъ, что онъ играетъ извѣстную отвѣтственную роль въ житейской комедіи, а не влачитъ свою жизнь простымъ зрителемъ этой комедіи.
   Только отъ такихъ холостяковъ-фланеровъ и можно узнать всю петербургскую жизнь со всѣми ея тайнами, со всѣми ея подробностями, со всею ея исторіею. Ни одинъ семейный старожилъ не сообщитъ вамъ того, что могутъ сообщить фланеры-холостяки, способные приносить даже извѣстныя жертвы ради своихъ экскурсій и чувствующіе себя несчастными, когда эти экскурсіи прекращаются по какимъ-нибудь непредвидѣннымъ обстоятельствамъ. Такъ я знавалъ одного стараго отставного профессора-холостяка, жизнь котораго была буквально отравлена пожаромъ "Толкучки". "Толкучка" была мѣстомъ его ежедневныхъ прогулокъ въ теченіе многихъ лѣтъ. На "Толкучкѣ" профессора знали всѣ букинисты и всѣ продавцы древностей. Онъ покупалъ очень мало, но очень долго бесѣдовалъ со всѣми знакомыми торговцами, интересовался ихъ семейной жизнью, пилъ въ лавкахъ чай, а иногда и пиво, разсматривалъ съ видомъ знатока пріобрѣтенныя имъ вещи, однимъ словомъ, былъ здѣсь своимъ человѣкомъ. Когда сгорѣла "Толкучка", почтенный старикъ вдругъ увидалъ, что ему некуда ходить, не съ кѣмъ бесѣдовать. Въ первые дни послѣ пожара онъ еще былъ доволенъ своею судьбою: цѣлые дни толкался онъ среди знакомыхъ купцовъ, рывшихся на мѣстѣ пожара, суетился, толковалъ съ ними, принималъ участіе въ ихъ горѣ и въ ихъ.планахъ, точно онъ самъ былъ однимъ изъ пострадавшихъ. Но когда мѣсто пожара опустѣло, когда рынокъ на время сталъ возникать на далекомъ отъ центра города Семеновскомъ плацу, когда нѣкоторые букинисты прекратили торговлю, когда другіе знакомые старику торговцы разсѣялись по разнымъ мѣстамъ, онъ вдругъ почувствовалъ, что городъ не имѣетъ для него никакого интереса, что ему некуда ходить, что у него нѣтъ "занятія", что онъ,-- ну да, онъ признался въ этомъ внутренне,-- никому не нуженъ. Нѣсколько времени онъ, какъ тѣнь, бродилъ еще по мѣсту пожара, потомъ попробовалъ нѣсколько разъ посѣтить Семеновскій плацъ, потомъ,-- потомъ онъ сталъ все чаще и чаще оставаться дома и пить... Холостяки-фланеры, какъ я уже сказалъ, нерѣдко кончаютъ этимъ. Иногда, утомясь фланерствомъ, чувствуя упадокъ силъ, они ищутъ возможности пріютиться подъ крылышко какой-нибудь "квартирной хозяйки" и кротко прощаютъ ой ея нѣсколько двусмысленное и бурное прошлое, терпѣливо выносятъ строптивость и алчность ея характера въ настоящемъ, и если чего-нибудь боятся въ будущемъ, такъ это только того, чтобы и она не вышвырнула ихъ вонъ.
   Невеселая эта жизнь, господа, и долго старается человѣкъ дѣлать видъ, что онъ не живетъ этою жизнью, что онъ еще не вступилъ безповоротно въ ряды старыхъ холостяковъ, что онъ еще не зритель общественной жизни, а дѣйствующее лицо въ этой жизни. Сознается онъ въ этомъ только послѣ, цѣлаго ряда сценъ, которыя ясно говорятъ ему, что онъ лишній, лишній и лишній вездѣ и всюду -- только тогда онъ покоряется судьбѣ, не строитъ плановъ насчетъ своего будущаго, тупо тянетъ свою лямку, заботясь лишь бы день убить, и сторонясь отъ общей жизни, наблюдаетъ за этою жизнью. Не дешево достается подобное сознаніе, но какъ только начнетъ оно зарождаться въ душѣ такъ тотчасъ является какая-то мнительность, какая-то подозрительность, и человѣкъ отыскиваетъ во всѣхъ отношеніяхъ къ себѣ какой-то двойной смыслъ, ловитъ во всемъ намеки на то, что онъ лишній, ненужный, чужой. Я ничего не знаю хуже этого душевнаго состоянія,-- впрочемъ, можетъ-быть, это происходитъ отъ того, что я еще такъ недавно пережилъ тотъ періодъ жизни, когда впервые я стать понимать, что умри я хоть сейчасъ, а мои ближніе все-таки, какъ и прежде, ни на минуту не задумываясь о моей смерти, будутъ приготовлять свои семейныя макароны.
   Впрочемъ, у меня, какъ и у каждаго стараго холостяка, есть своего рода утѣшеніе: я не боюсь причинить горе или неудовольствіе кому бы то ни было своею смертью.
  

XI.
Любовный романъ доктора Мазина.

   Насъ собралось довольно большое общество на дачѣ. Въ этотъ день газеты разнесли вѣсть объ одномъ романическомъ самоубійствѣ: застрѣлился какой-то молодой человѣкъ, держа въ рукахъ женскій портретъ и оставивъ страстное письмо на имя какой-то отвергнувшей его Лидіи. Естественнымъ образомъ всѣ толки въ нашемъ кружкѣ вертѣлись около этого происшествія дня. Всѣ толковали о несчастной любви, о томъ, до чего она нерѣдко доводитъ людей.
   -- Начитается человѣкъ въ дѣтствѣ любовныхъ романовъ и живетъ весь вѣкъ съ убѣжденіемъ, что любовныя отношенія людей являются чѣмъ-то высшимъ, неземнымъ. Ну, отвергай или обмани потомъ такого человѣка предметъ его страсти, онъ сейчасъ и сходитъ съ ума или пускаетъ пулю въ лобъ, точно на всемъ земномъ шарѣ и женщинъ нѣтъ больше,-- замѣтилъ между прочимъ серьезнымъ тономъ одинъ изъ присутствовавшихъ въ нашемъ кружкѣ мужчинъ.
   Это былъ докторъ Мазинъ, господинъ лѣтъ сорока двухъ, еще сохранившій слѣды былой красоты.
   -- Вы, докторъ, конечно, не сдѣлали бы этого?-- замѣтила тономъ ироническаго упрека одна молоденькая женщина.
   -- Не сдѣлалъ бы-съ,-- сухо отвѣтилъ докторъ...
   Молодая женщина сдѣлала насмѣшливую гримаску.
   -- Желала бы я знать, что бы вы сдѣлали, если бы васъ самихъ отвергла любимая вами женщина,-- настойчиво продолжала его допрашивать молодая женщина.
   -- Отвергла бы Марья, пошелъ бы къ Дарьѣ,-- уже совсѣмъ грубо отвѣтилъ докторъ.-- Не удалось заполучить лакомаго блюда, такъ нужно довольствоваться ржанымъ хлѣбомъ. Гастрономія -- пошлая роскошь, нужно только утоленіе голода.
   -- Фи, это просто цинизмъ!-- проговорила молодая женщина, дѣлая опять гримаску.
   -- Ну, а я считаю цинизмомъ или, если хотите, матеріализмомъ, распущенностью и самодурствомъ тотъ взглядъ на любовь, который существуетъ въ обществѣ,-- серьезно сказалъ докторъ.-- Если вы отдѣлите любовь, ставящую человѣка выше животнаго, отъ чисто животныхъ побужденій, неизбѣжно присущихъ и человѣку, то вы увидите, что отвергнутыхъ любящихъ людей не можетъ быть, а что бываютъ только отвергнутые любовники. Если мы любимъ человѣка за его нравственныя и умственныя достоинства, то ничто не можетъ развести насъ съ нимъ, мы сумѣемъ его привязать къ себѣ, сумѣемъ подняться до него, сумѣемъ простить его ошибки, сумѣемъ исправить его недостатки и будемъ связаны съ нимъ любовью до тѣхъ поръ, пока не измѣнится вполнѣ онъ, или не измѣнимся мы сами, то-есть до тѣхъ поръ, пока у насъ не порвется окончательно общая умственная и нравственная связь. Эта связь не обрывается вдругъ и потому не сводитъ съ ума и не побуждаетъ къ самоубійству. Но отвергнутыхъ и обманутыхъ любовниковъ бываетъ масса, потому что тутъ связь является чисто физическою, матеріалистическою, животною: человѣкъ можетъ быть очень хорошимъ человѣкомъ и очень плохимъ любовникомъ, онъ можетъ прискучить любовницѣ, она можетъ найти лучшаго, ее могутъ развести съ нимъ постороннія причины. Вслѣдствіе этого, если человѣкъ привлеченъ къ женщинѣ только чисто животною страстью, то онъ, конечно, долженъ ждать того, что она отвергнетъ или броситъ его, такъ какъ онъ можетъ не понравиться ей, а измѣнить свою образину не въ его власти, или онъ можетъ показаться ей потомъ хуже, чѣмъ казался прежде, или на его мѣсто можетъ явиться лучшій, но онъ будетъ настойчивый самодуръ, грубый матеріалистъ, пошлый циникъ, или романтикъ, не понимающій, что онъ въ сущности является простымъ слугою животныхъ похотей, если онъ сойдетъ отъ этого съ ума или застрѣлится...
   Докторъ говорилъ рѣзко и грубо, такъ что его собесѣдницу нѣсколько покоробило отъ этой бесѣды. Но она не унялась.
   -- Такъ, по вашему, онъ, если онъ не матеріалистъ, долженъ идти утѣшаться къ другой любовницѣ?-- съ ироніей спросила она.
   -- Да-съ: кушать надо всѣмъ -- и идеалистамъ, и матеріалистамъ. Но если не удалось покушать лакомаго блюда, то ѣшь ржаной хлѣбъ, да не сходи отъ этого съ ума и не стрѣляйся, помня, что на свѣтѣ есть много людей, которымъ и ржаной хлѣбъ-то иногда приходится ѣсть съ мякиною, а главное заруби у себя въ памяти одно правило, что человѣкъ только тѣмъ и отличается отъ животнаго, что у него есть, кромѣ простыхъ животныхъ побужденій, нѣчто болѣе возвышенное, что мы называемъ духовными побужденіями, нравственными интересами и такъ далѣе. Животное, видите ли, когда ему нечего жрать, ѣстъ своихъ собратьевъ,-- человѣкъ же дѣлаетъ это только въ дикомъ состояніи или въ тѣ времена бѣдствій, когда онъ опускается на степень животнаго...
   -- Это вы въ анатомическомъ театрѣ придумали такую теорію любви или, лучше сказать, раздѣленія любви на двѣ части?-- приставала молодая женщина.
   -- Да-съ, въ анатомическомъ театрѣ и въ сумасшедшемъ домѣ,-- сказалъ докторъ и всталъ:-- и я думаю, сударыня, что человѣчество только потому и творитъ столько сумасбродства изъ-за любви, что человѣку не сумѣли внушить съ дѣтства правильнаго взгляда на его отношеніе къ женщинѣ и вскружили ему голову разными глупыми любовными романами. Если вы просмотрите исторію сумасшествій и самоубійствъ изъ-за любви, то вы увидите, что люди сходятъ съ ума и убиваютъ себя не изъ-за любви къ нравственнымъ и умственнымъ совершенствамъ любимаго существа, потому что тутъ не можетъ быть причинъ для сумасшествія или самоубійства, а изъ-за чисто животныхъ страстей, возбужденныхъ женщиною. Не удовлетворила женщина животнымъ побужденіямъ мужчины, ну, онъ и сходитъ съ ума или самъ убивается сейчасъ. Ну-съ, а это значитъ становиться даже ниже животнаго.
   Когда докторъ ушелъ съ балкона, всѣ начали осуждать его, говоря, что онъ самъ прозаикъ, циникъ, брюзга, старый холостякъ... Мнѣ, какъ его другу, пришлось вступиться за него, и я разсказалъ обществу его исторію, которую сейчасъ прочтетъ читатель.

-----

   ...Съ докторомъ Мазинымъ я познакомился очень давно и довольно оригинально. Прихожу я однажды, въ купальню на Фонтанкѣ у Измайловскаго моста и вижу, что какой-то юнецъ въ одеждѣ Адама до грѣхопаденія стоитъ ко мнѣ спиною у противоположной входу стѣны, упершись руками о скамью и прильнувъ лицомъ къ дощатой перегородкѣ. Я вынулъ портсигаръ, закурилъ папиросу и сталъ неторопливо раздѣваться. Наблюдатель, повидимому, не замѣчалъ моего присутствія. Наконецъ я уронилъ, снимая, свой сапогъ, и этотъ шумъ заставилъ очнуться, стоявшаго ко мнѣ спиною, незнакомца. Онъ быстро обернулся и съ застѣнчивой улыбкой взглянулъ на меня. Я увидалъ очень хорошенькое, сильно раскраснѣвшееся личико совсѣмъ молодого человѣка, почти еще мальчика.
   -- Извините-съ, я васъ совсѣмъ и не замѣтилъ, какъ вы вошли... думалъ, что никого нѣтъ,-- заговорилъ онъ торопливо, краснѣя и потупляя разгорѣвшіеся глазенки.-- Дамы, знаете, купаются тамъ... любопытно... Сейчасъ жена нашего начальника отдѣленія съ дочерью и гувернанткой пришли...
   Онъ говорилъ, и лукаво улыбаясь, и конфузясь въ одно и то же время, какъ пойманный въ шалости школьникъ, еще не знающій, распекутъ ли его за шалость или примутъ участіе въ продолженіи съ нимъ вмѣстѣ этой шалости...
   Въ эту минуту въ сосѣднемъ отдѣленіи купальни послышался плескъ воды, и юноша замахалъ мнѣ рукою.
   -- Постойте, постойте, должно-быть, въ воду бросились,-- поспѣшно проговорилъ онъ и снова припалъ лицомъ къ дощатой перегородкѣ.-- Плаваютъ!-- таинственно прошепталъ онъ, на секунду опять обернувшись ко мнѣ лицомъ.-- И дочь, и гувернантка плаваютъ...
   Меня начиналъ разбирать смѣхъ.
   -- Скажите, вы часто здѣсь упражняетесь въ подобныхъ наблюденіяхъ?-- спросилъ я его.
   -- Да... то-есть нѣтъ-съ,-- конфузливо отвѣтилъ онъ, отходя отъ перегородки и останавливаясь передо мною.-- Въ будни служба не позволяетъ, и тоже иногда здѣсь много народу, неловко... попасться можно, потому что мужья купающихся дамъ могутъ здѣсь присутствовать... обидятся еще и на исторію напорешься... А въ сущности что же... шалость это просто... Только вотъ тутъ неловко... Вы если хотите получше разглядѣть, такъ вотъ на ту балку взберитесь, тамъ есть въ перегородочкѣ сучокъ, вынимается онъ легко... точно пробка...
   Юноша указалъ мнѣ то мѣсто въ купальнѣ, гдѣ вынимается сучокъ изъ перегородки.
   -- Но вѣдь тамъ и удержаться не за что,-- замѣтилъ я, взглянувъ на то мѣсто, куда указывалъ юноша.
   -- Нѣтъ-съ, можно... я добился. Правда, первый разъ соскользнулъ съ балки въ воду, а потомъ приловчился... верхомъ на балку нужно сѣсть и руками за эти вонъ доски держаться... Тутъ гвоздь есть, такъ за него можно уцѣпиться...
   -- Э, да вы жизнью готовы рисковать для своихъ наблюденій,-- засмѣялся я.
   -- Помилуйте, тутъ не опасно... а оно понятно, я молодой человѣкъ, холостой... ну, и любопытно... Нѣтъ, а вы знаете купца Авдѣева дочерей?-- вдругъ обратился онъ ко мнѣ съ вопросомъ.
   -- Нѣтъ, не знаю...
   -- Въ Седьмой Ротѣ домъ свой у нихъ, около казармъ, пять барышенъ ихъ,-- пояснилъ онъ, едва удерживаясь отъ смѣха:-- вотъ-то, я вамъ скажу, конструкція такъ конструкція... на нихъ домъ каменный выстроить можно... Я и мать ихъ знаю, и горничную, что при нихъ состоитъ... Иногда только вотъ досадно, номерную ванну онѣ берутъ... туда никакъ нельзя посмотрѣть... Я, знаете, рядомъ разъ взялъ тоже номерную ванну, думалъ оттуда посмотрѣть,-- такъ нѣтъ, доски, знаете, этакія толстыя... правда, подплыть бы можно, нырнувъ снизу подъ перегородку, да скандалъ можетъ выйти.
   Онъ говорилъ скоро, захлебываясь отъ удовольствія, сильно жестикулируя и двигаясь передо мною. Его, повидимому, вовсе не стѣснялъ его адамовскій костюмъ, точно онъ вполнѣ привыкъ быть въ обществѣ въ этомъ воздушномъ одѣяніи. Я раздѣлся и вошелъ въ воду, а мой новый знакомый вынулъ портсигаръ, закурилъ папироску и сталъ прогуливаться подъ навѣсомъ площадки, похлопывая себя по тѣлу и пуская вверхъ колечки дыма. Глядя на него, я подумалъ невольно, что онъ недавно только сошелъ со школьной скамьи и что онъ воспитывался въ закрытомъ заведеніи: его разговоръ напоминалъ школьника на каникулахъ, его безцеремонная прогулка въ адамовскомъ костюмѣ напоминала привычку "полныхъ пансіонеровъ" не стѣсняться въ подобныхъ случаяхъ ничьимъ присутствіемъ.
   -- Вы бывали въ Парголовѣ?-- спросилъ онъ меня.
   -- Бывалъ,-- отвѣтилъ я.
   -- Вотъ тамъ хорошо... мы на-дняхъ ѣздили туда съ товарищами...
   -- Пыльно тамъ,-- замѣтилъ я.
   -- Да мы больше на озерѣ были... Вотъ, знаете, тамъ отлично устроено: ванны просто изъ рогожечекъ понадѣланы, одна подлѣ другой, купаются больше на открытомъ мѣстѣ, ѣдешь это на лодкѣ или самъ въ ванной за рогожкой притаишься и все видно... тамъ, я вамъ скажу, лафа дачникамъ.
   Я смѣялся въ душѣ надъ этимъ оригинальнымъ любителемъ подсматривать за купающимися женщинами; мнѣ какъ-то невольно пришло въ голову, что онъ не только былъ полнымъ пансіонеромъ въ закрытомъ заведеніи, но что, кромѣ того, онъ былъ сирота, не имѣлъ семьи, росъ безъ женщинъ.
   -- Вы, однако, странныя путешествія предпринимаете,-- сказалъ я.
   -- Да вѣдь что же -- мы люди молодые... Тоже хочется повеселиться...
   -- Вы, вѣроятно, недавно еще съ гимназической скамьи сошли?-- спросилъ я.
   -- Нѣтъ-съ, я не въ гимназіи воспитывался... Въ гатчинскомъ сиротскомъ институтѣ былъ... Тоже восемь лѣтъ отсидѣлъ тамъ...
   -- Вы точно о тюрьмѣ говорите,-- улыбнулся я.
   -- Да оно такъ и есть, восемь лѣтъ взаперти сидѣлъ. Все среди товарищей, среди мужчинъ, точно въ монастырѣ... Теперь вотъ только на волю попалъ... съ весны... Мы вотъ, знаете, съ товарищами тоже въ Ивановъ день ѣздили на Куллербергъ... Вотъ-то, я вамъ скажу, насмотрѣлись на безобразія...
   Молодой человѣкъ, присѣвъ верхомъ на перила, началъ торопливо съ сладкой улыбкой и съ воодушевленіемъ разсказывать, чего онъ насмотрѣлся на Куллербергѣ. Онъ говорилъ, какъ мальчикъ, какъ школьникъ, которому все было ново. Я уже не прерывалъ его и поспѣшно одѣвался. Онъ тоже одѣлся и вышелъ со мною изъ купальни.
   -- Вы гдѣ живете-съ?-- спросилъ онъ меня.,
   -- На Обуховскомъ проспектѣ,-- отвѣтилъ я.
   -- А я на Таракановкѣ. У насъ тамъ, знаете, просто... зимой только скучно... ну, да я переберусь оттуда къ зимѣ куда-нибудь въ центръ города... теперь-то тамъ очень хорошо, Екатерингофъ близко, ѣздилъ вотъ на челнѣ на острова, около Рѣзваго острова тутъ есть рѣчка, тамъ тоже въ праздники...
   Я поспѣшилъ прервать его и простился съ нимъ, такъ какъ я впередъ уже угадывалъ, о чемъ онъ начнетъ говорить...

-----

   Прошло мѣсяца два послѣ этой встрѣчи съ юнымъ любителемъ наблюдать за купающимися женщинами; я уже совершенно забылъ о немъ, какъ вдругъ случай снова столкнулъ меня съ нимъ. Я обѣдалъ и просматривалъ газеты въ одномъ изъ трактировъ, и былъ очень удивленъ, услышавъ, что кто-то здоровается со мною.
   -- Вы, можетъ-быть не узнали меня?-- послышался мнѣ вопросъ.
   Я поднялъ голову и увидалъ юношу, который такъ поумилъ меня въ купальнѣ.
   -- Мы съ вами купались вмѣстѣ,-- пояснилъ онъ.
   -- Помню, помню,-- улыбнулся я.
   -- Вы мнѣ позволите за вашъ столъ сѣсть?-- спросилъ онъ.
   -- Пожалуйста,-- отвѣтилъ я.
   -- Скучно, знаете, одному,-- пояснилъ онъ.
   Онъ усѣлся за столъ и спросилъ себѣ селянки и пироговъ. Онъ былъ попрежнему розовымъ и кругленькимъ мальчикомъ, хотя на этотъ разъ онъ смотрѣлъ какъ-то задумчиво или, лучше сказать, озабоченно.
   -- Скажите, пожалуйста,-- вдругъ обратился онъ ко мнѣ послѣ продолжительнаго молчанія нерѣшительнымъ тономъ:-- васъ не били женщины?
   Я разразился неудержимымъ смѣхомъ.
   -- Вы, пожалуйста, не обижайтесь,-- торопливо заговорилъ онъ, смущаясь и краснѣя:-- но, знаете, мнѣ очень бы хотѣлось это знать... Что-жъ, мы холостые люди и намъ нечего церемониться между собою...
   -- Не били,-- отвѣтилъ я.
   -- Странно... очень странно,-- проговорилъ онъ въ замѣшательствѣ, покусывая свою едва покрывавшуюся пушкомъ верхнюю губу.
   -- А васъ?.. вѣроятно...
   Я не могъ говорить отъ овладѣвшаго мною смѣха.
   -- Да-съ, вотъ опять вчера вечеромъ... Третій разъ пощечину даютъ,-- говорилъ онъ смущеннымъ и озабоченнымъ тономъ.-- Оно, знаете, не больно, но... я, видите, совершенно неопытенъ по этой части... то-есть, я еще не знаю, какъ себя держать съ женщинами... Мнѣ хотѣлось бы только узнать вотъ, какъ это я понимать долженъ...
   -- То-есть, что же понимать-то?-- спросилъ я.
   -- Да вотъ, если бьютъ,-- пояснилъ онъ.
   Я снова разразился смѣхомъ.
   -- Да, вамъ вотъ смѣшно, потому что вы уже опытный человѣкъ, а я,-- началъ онъ съ наивнымъ упрекомъ въ голосѣ.-- Мнѣ вотъ одинъ товарищъ говорилъ: "э, братъ, женщину тоже не скоро раскусишь; иная такъ тебя отбалуетъ, что искры изъ глазъ посыпятся, а сама влюблена въ тебя, какъ кошка"... Вотъ я теперь и не знаю, какъ же мнѣ быть послѣ того, что она мнѣ дала пощечину. Я, знаете, выходилъ одну горничную тутъ, два мѣсяца ходилъ за нею, глазки ей дѣлалъ, ручки, ну, орѣховъ разъ поднесъ... Я, знаете, человѣкъ совсѣмъ неопытный еще и, къ тому же, робкій... А вотъ вчера попробовалъ обнять, а она мнѣ и дала пощечину... конечно, можетъ-быть, на это не стоитъ обращать вниманія, но тоже, съ другой стороны, если она всегда будетъ такъ... Оно, знаете, все же неловко, я служу, а она все же горничная... Можетъ-быть, сосѣдямъ разсказывать станетъ, прислугѣ, на смѣхъ поднимутъ...
   -- Охота вамъ ловеласничать, вѣдь это просто пошло,-- проговорилъ я.
   -- Да, какъ же-съ, вѣдь я тоже человѣкъ молодой,-- отвѣтилъ мой собесѣдникъ и прибавилъ обидчивымъ тономъ.-- Конечно, есть такіе развратники, которые Богъ знаетъ по какимъ домамъ ѣздятъ и сближаются съ разною сволочью... Но я страдать ради этого баловства тоже не желаю... я тоже дорожу собою... вонъ у насъ одинъ чиновникъ гулялъ такъ-то, да и загубилъ себя. Намъ еще гувернеръ разсказывалъ, какіе ужасы бываютъ отъ этихъ посѣщеній, Богъ знаетъ, какихъ вертеповъ... И мерзость одна это только... пьянство, разнузданность тамъ... говорятъ, тамъ такія нахалки эти женщины, что краснѣть за нихъ надо...
   Онъ пустился въ разныя интимныя разсужденія о томъ, какъ опасно молодымъ людямъ развратничать, какъ ему гадко даже смотрѣть на падшихъ женщинъ, какія онѣ бываютъ наглыя, какъ легко въ ихъ кругу запить и замотаться... Все это онъ сообщалъ мнѣ не то съ отвращеніемъ, не то съ застѣнчивостью наивнаго и робкаго мальчугана. Я попробовалъ разъяснить ему, что и его похожденія за горничными тоже очень некрасивы, но онъ стоялъ на одномъ.
   -- Что же вы прикажете дѣлать, вѣдь я человѣкъ молодой... Конечно, вы скажете, что я могъ бы жениться, но вѣдь мнѣ еще рано жениться, и притомъ, гдѣ же мнѣ найти невѣсту: съ бѣдной я съ голоду умру, а богатая за меня не пойдетъ... А это, что меня ударила горничная, конечно, пустяки... мнѣ только досадно, что я все лѣто на нее ухлопалъ, ходилъ-ходилъ и ни съ чѣмъ отъѣхалъ.. Теперь вонъ зима близко, а зимой труднѣе выслѣдить кого-нибудь... всѣ по квартирамъ взаперти сидятъ. И ужъ, видно, я такой неудачникъ, никого знакомыхъ у меня нѣтъ, пріятели все холостяки и безсемейные люди; въ семейныхъ домахъ нигдѣ не бываю, совсѣмъ даже и придумать не могу, гдѣ бы съ барышнями сблизиться...
   Почти въ теченіе часа слушалъ я жалобы моего оригинальнаго знакомаго; я узналъ, что онъ круглый сирота, что его зовутъ Дмитріемъ Петровичемъ Мазинымъ или Мазей, какъ называютъ его товарищи, что онъ получаетъ двадцать пять рублей въ мѣсяцъ жалованья, что онъ ведетъ очень скромную жизнь, что онъ любитъ въ товарищескомъ кружкѣ играть на гитарѣ, что онъ даже не пьетъ вина, что онъ больше любитъ конфеты, что онъ въ сущности нравственъ, какъ новорожденный младенецъ. Когда мы разставались, онъ попросилъ у меня позволенія придти ко мнѣ и взять у меня "книжечку почитать". Я далъ ему свой адресъ.
   Онъ сталъ ходить ко мнѣ изрѣдка, на минуту, постоянно боясь помѣшать мнѣ, стѣснить меня.

-----

   Однажды вечеромъ я сидѣлъ дома, какъ вдругъ послышался несмѣлый звонокъ: черезъ двѣ-три минуты ко мнѣ въ комнату вошелъ Мазя. Онъ вошелъ, по обыкновенію, робко, застѣнчиво, краснѣя и извиняясь, что обезпокоилъ меня, и обѣщаясь сейчасъ же уйти, если онъ мнѣ помѣшалъ. Я принялъ его ласково... впрочемъ, я принимаю ласково всѣхъ и каждаго, потому что люди -- это мои ходячіе бифштексы: чѣмъ болѣе у меня знакомыхъ, тѣмъ болѣе у меня матеріаловъ для наблюденій, а, значитъ, и для пріобрѣтенія средствъ на бифштексы.
   -- А вы что-то похудѣли,-- замѣтилъ я Мазѣ.
   -- Такая линія вышла,-- отвѣтилъ онъ въ смущеніи.
   -- Видно, за горничными много бѣгаете,-- пошутилъ я.
   -- Нѣтъ-съ, я бросилъ эти пошлости,-- отвѣтилъ онъ застѣнчиво.-- Удачи мнѣ нѣтъ... даже совсѣмъ напротивъ выходитъ... Я черезъ этихъ самыхъ горничныхъ, скажу вамъ откровенно, какъ другу, даже боленъ былъ...
   -- Неужели?-- изумился я.
   -- Да-съ, такая подлость, такая подлость вышла, что вотъ ужъ никакъ не ожидалъ,-- взволнованно произнесъ онъ и прошелся по комнатѣ.
   -- Да, что же такое случилось съ вами?-- спросилъ я;
   Мазя осмотрѣлся кругомъ, точно желая удостовѣриться, что мы были одни, и, понизивъ голосъ, сказалъ:
   -- Я вамъ по дружбѣ готовъ сознаться, только вы, пожалуйста, знаете, никому ни гу-гу... Меня, ведите ли, одинъ лакей избилъ...
   Онъ перевелъ духъ и заговорилъ скороговоркой:
   -- Подлецъ, какъ есть подлецъ, хамъ, прямо въ физіономію кулакомъ... такъ и тычетъ, такъ и тычетъ... Намъ, говоритъ, сударь, самимъ эфти дѣвчонки-то самыя нужны... Двѣ недѣли послѣ того въ должности не былъ.
   -- Синяки лѣчили?-- спросилъ я, сдерживая свой смѣхъ.
   -- И синяки, и простуду... гардеробъ свой тамъ впопыхахъ оставилъ, ну, и простудился.
   Я хохоталъ уже, позабывъ о всякомъ приличіи.
   -- Да, вамъ хорошо смѣяться, а я вотъ третью квартиру изъ-за этихъ самыхъ горничныхъ перемѣняю,-- проговорилъ Мазя.-- Мизантропія даже какая-то напала, одно время глазъ никуда не показывалъ, такъ противно на людей было смотрѣть... Что-жъ, развѣ я виноватъ, что я застѣнчивъ и неопытенъ? Вонъ другіе -- ходоки по этимъ дѣламъ, имъ все удается, такъ имъ, конечно, и смѣшно, а мнѣ...
   Онъ омрачился и молча заходилъ снова по комнатѣ.
   -- Ну, а какъ же теперь-то вы?-- спросилъ я.
   -- Теперь я совсѣмъ бросилъ эти глупыя ловеласничанья и жениться рѣшился... Сваха даже ко мнѣ ходитъ...
   -- Ну, и что же, нашли невѣсту?
   -- Нѣтъ еще, неподходящія все покуда навертываются,-- грустно отвѣтилъ онъ и, помолчавъ, прибавилъ застѣнчиво:-- Вы вѣдь сами видите, что я не очень дуренъ собою, а она какихъ-то уродовъ сватаетъ... Не могу же я, не любя, жениться... И безъ того въ жизни все проза да проза... Одна была хорошенькая, такъ совсѣмъ бѣдная и на шеѣ у нея мать-старуха, да бабка... Я не могу взять жену съ матерью и бабкою, мнѣ нужно одну жену безъ матери и бабки.
   Онъ помолчалъ съ минуту и потомъ заговорилъ снова.
   -- А ужъ если бы знали, какъ я теперь жалѣю, что я не пошелъ въ военную службу, такъ это и повѣрить трудно.
   -- А что?
   -- Да то, что будь я офицеръ, у меня сейчасъ же домъ каменный былъ бы.
   -- Неужели?
   -- Ей-Богу-съ! Тутъ есть чайный торговецъ Шляпкинъ, какъ онъ говоритъ, что посватайся за его дочь офицеръ, онъ ее и съ руками, и съ ногами отдастъ, хоть бы, говоритъ, голый какой навернулся да гвардеецъ... Это онъ потому, что у его брата дочь вышла замужъ за офицера, егерскаго полка, правда, за неказистаго да все же за гвардейца... А у этого Шишкина домъ за дочерью-то идетъ въ приданое... да и хорошенькая она...
   Онъ опять помолчалъ немного.
   -- Нѣтъ, какъ вы тамъ ни смѣйтесь, а иногда, знаете, просто въ уныніе впадаешь,-- заговорилъ онъ.-- Жалованье у меня маленькое, едва прожить можно, а не то, что на что-нибудь такое тратить, смѣлости нѣтъ, чтобы что-нибудь съ-налету взять, а между тѣмъ,тоже у меня, какъ и у всякаго, кровь кипитъ, сердце тоже есть... Иногда, знаете, просто, сказать стыдно, плачу дома. Ей-Богу-съ правда! Что-жъ, я сознаюсь въ этомъ, я не скрываю этого, потому что я не виноватъ, что мнѣ судьба такая вышла... Будь я богатъ или какой-нибудь нахалъ безчестный, или развратный гуляка, я нашелъ бы себѣ дорогу, я бы турманомъ закрутился, а то... И на какую я службу поступилъ: у насъ и командировокъ никакихъ нѣтъ куда-нибудь въ Москву или тамъ въ провинцію...
   -- Я командировка-то вамъ на что понадобилась? Забыться хотите, что ли?
   -- Какое забыться! Будь у насъ командировки, такъ я черезъ мѣсяцъ бы женился... Вѣдь это въ Петербургѣ нашъ братъ не скоро невѣсту богатую подцѣпить можетъ, а въ Москвѣ, или гдѣ-нибудь въ провинціи женихи нужны, тамъ выходить не за кого дѣвушкамъ... Будь у меня теперь хоть тысяча рублей, я бросилъ бы и службу къ чорту и поѣхалъ бы жениться.
   -- Ну, а если бы вдругъ не удалось?
   -- Помилуйте, да вѣдь я же теперь вполнѣ мужчина... Тамъ, въ провинціи, даже бы за счастье сочла иная богатая невѣста имѣть такого мужа... Я, конечно, похудѣлъ теперь немного, но это пустяки, откормиться скоро можно... Я ужъ и то думаю публиковать въ газетахъ, что я ищу мѣсто учителя или управляющаго въ отъѣздъ... Мнѣ все равно, куда ѣхать... я хоть въ Сибирь готовъ, только бы отсюда выбраться, потому что я съ моимъ жалованьемъ и съ моимъ характеромъ совсѣмъ здѣсь зачахну... Вы, помяните мое слово, увидите, что зачахну, да этакъ и поглупѣешь совсѣмъ, потому что только объ этомъ и думаешь... Ей-Богу, я, въ концѣ-концовъ, или идіотомъ сдѣлаюсь, или въ какой-нибудь публичный домъ въ пьяномъ видѣ попаду, да тамъ и околѣю...
   Мнѣ стало даже жаль его.
   Прошло около трехъ лѣтъ послѣ этого визита Мази ко мнѣ: судьба меня забросила въ другія мѣста и заставила потерять на время изъ виду моихъ петербургскихъ знакомыхъ. Когда я снова возвратился въ Петербургъ, мнѣ, разумѣется, и въ голову не приходило, что я встрѣчусь снова съ Мазей. Я зналъ его такъ недолго, такъ мало интересовался имъ, что воспоминаніе о немъ совершенно изгладилось изъ моей памяти. Но случай опять столкнулъ меня съ нимъ: я встрѣтилъ своего стараго знакомаго на улицѣ и прошелъ бы мимо него, если бы онъ не окликнулъ меня совсѣмъ робкимъ голосомъ.
   -- Извините, можетъ-быть, вамъ непріятно видѣть меня,-- сказалъ онъ, остановившись передо мною.
   Я взглянулъ на него, узналъ его, протянулъ ему руку. Но меня поразилъ его видъ: Мазя былъ худъ, блѣденъ, плохо одѣть. Несмотря на зимнее время, онъ былъ въ легонькомъ пальто съ поднятымъ воротникомъ, его панталоны были довольно потасканы, его фуражка была какая-то измятая, потертая, порыжѣвшая...
   -- Что съ вами, Мазя?-- спросилъ я, забывъ его имя и отчество, и прибавилъ: -- извините, что я васъ такъ называю, но...
   -- Ничего, ничего, я очень радъ... очень благодаренъ, я думалъ, вы погнушаетесь,-- заговорилъ онъ торопливо, конфузливо, какъ смущенная дѣвушка.-- Я плохо одѣтъ... многихъ это теперь смущаетъ... а я... ахъ, если бы вы знали, что со мной дѣлается...
   -- Успокойтесь,-- ласково сказалъ я.-- Зайдемте ко мнѣ, потолкуемъ...
   Я взялъ его подъ руку и повелъ къ себѣ. У него навернулись на глазахъ слезы.
   -- Вы... вы... очень, очень добрый человѣкъ!-- пробормоталъ онъ и пожалъ мнѣ руку.
   Я дошелъ съ нимъ до своей квартиры и ввелъ его въ свой кабинетъ.
   -- Ну, обогрѣйтесь, отдохните, разсказывайте свои похожденія,-- сказалъ я, бросая зажженную бумажку въ печь, гдѣ уже лежали дрова.
   Мазя былъ видимо взволнованъ, тронутъ и смущенъ.
   -- Давно, давно никто меня не принималъ такъ дружески,-- сказалъ онъ:-- всѣ бросили, всѣ отвернулись, боятся даже...
   -- Да полноте вы волноваться. Вы еще молоды, перемелется рожь -- мука будетъ,-- сказалъ я, дотрагиваясь до его плеча.
   Онъ вдругъ притянулъ меня въ себѣ и крѣпко поцѣловалъ. Изъ его глазъ хлынули слезы.
   -- Мазя! что вы! Полноте, голубчикъ!-- сказалъ я, взволнованный не на шутку, и погладилъ его по головѣ, какъ ребенка.
   -- Нѣтъ... ничего... Это пройдетъ! Я не стыжусь, что я плачу... цѣлуюсь... Если бы у меня былъ отецъ, если бы у меня была мать, они не могли бы болѣе обласкать меня, чѣмъ вы сегодня... Всѣ и за человѣка-то перестали меня считать, смотрятъ со страхомъ, помѣшаннымъ считаютъ...
   Онъ расплакался навзрыдъ, и въ этихъ слезахъ было что-то женское, ребяческое, нервное. Прошло не менѣе часу, прежде чѣмъ мнѣ удалось совершенно успокоить его и узнать его исторію.
   -- Вы помните, что я за человѣкъ былъ три года тому назадъ?-- спросилъ онъ меня.
   -- Какъ вамъ сказать, Мазя,-- я васъ мало зналъ,-- отвѣтилъ я.
   -- Ну, да, мало знали, а все же видѣли, что я былъ неопытный и застѣнчивый, быть-можетъ, немного глуповатый мальчуганъ-пошлякъ, думавшій только о женскихъ юбкахъ.
   Я улыбнулся.
   -- Пожалуй, я зналъ даже и болѣе, я зналъ, что вы любили наблюдать за женщинами безъ юбокъ, но это еще не характеристика человѣка.
   -- Ахъ, да во мнѣ тогда ничего больше и не было: начитавшійся романовъ, жаждавшій поэзіи любви, напуганный разсказами о послѣдствіяхъ разврата, я вырвался на волю изъ закрытаго заведенія и попалъ въ незнакомый мнѣ городъ, гдѣ были уже не одни мальчики, а и дѣвушки, гдѣ передъ моими глазами совершались любовные романы, гдѣ молодежь только и говорила о любви,-- ну, и явилось у меня одно желаніе, одна потребность, одна страсть сойтись съ этими дѣвушками, узнать ихъ, полюбить ихъ и въ то же время было у меня отвращеніе къ простымъ связямъ съ падшими женщинами, которыхъ я боялся. Вамъ нечего разсказывать мои тогдашнія, смѣшныя и пошлыя похожденіи: вы ихъ знаете...
   -- Да, до того времени, когда вы задумали искать невѣсту...
   -- Вотъ въ это-то время я и узналъ впервые женщинъ или, лучше сказать, одну, женщину, другихъ я не зналъ, да, можетъ-быть, и не узнаю. Разъ меня послали съ бумагами къ одному изъ моихъ начальниковъ. Я отнесъ ему бумаги, откланялся и пошелъ изъ его кабинета, какъ вдругъ въ дверяхъ мнѣ встрѣтилась какая-то молодая, прекрасно одѣтая дама. Я сконфузился, покраснѣлъ и далъ ей дорогу.
   Я не успѣлъ затворить еще дверей, какъ за мной послышался въ кабинетѣ вопросъ:
   -- Что это за дѣвочка въ мундирѣ?
   -- Это нашъ служащій, Мазинъ,-- послышался отпѣтъ моего начальника.
   Я покраснѣлъ еще болѣе и удалился.
   Дня черезъ три начальникъ призвалъ меня къ себѣ и поручилъ мнѣ свезти какой-то свертокъ по данному мнѣ адресу.
   На адресѣ я прочелъ: "Большая Морская, домъ No 21, ея высокоблагородію Эммѣ Адольфовнѣ Брезъ".
   Я отправился по адресу, нашелъ домъ, нашелъ квартиру госпожи Брезъ и позвонилъ у дверей.
   Ко мнѣ вышла горничная, молоденькая и бойкая дѣвушка, и спросила:
   -- Отъ кого вы?
   Я сказалъ.
   Меня попросили подождать и минутъ черезъ пять пригласили въ комнату. Горничая провела меня черезъ богато убранную гостиную съ малиновою шелковою мебелью, съ малиновыми шелковыми занавѣсями и портьерами и ввела въ небольшой кабинетъ съ мягкими коврами, съ мягкими диванчиками, съ массой цвѣтовъ и картинъ въ золоченыхъ рамахъ. На одной изъ голубыхъ кушетокъ полулежала вся въ бѣломъ та самая дама, которую я встрѣтилъ у своего начальника: это была еще совсѣмъ юная красавица, какихъ мнѣ еще не удавалось встрѣчать въ жизни.
   -- А, это вы!-- сказала она, кивнувъ своей головой.-- Мы уже знакомы. Я видѣла васъ на-дняхъ у Ивана Петровича. Садитесь.
   Она указала мнѣ на кресло. Я былъ красенъ, какъ ракъ, и смущенъ до послѣдней степени. Вы вѣдь знаете, какъ я былъ тогда застѣнчивъ. Я поставилъ на кресло свой цилиндръ и сѣлъ на него. Послышался трескъ моей шляпы,-- я присѣлъ еще плотнѣе, растерявшись окончательно. Госпожа Брезъ улыбнулась и покачала головкой.
   -- Вы всегда такой застѣнчивый?-- спросила она, кусая губки, чтобы скрыть свой смѣхъ.
   Я кое-какъ пробормоталъ:
   -- Извините, я не бываю въ обществѣ.
   -- Но вы такъ милы,-- откровенно сказала она, осматривая меня съ ногъ до головы.
   Я чуть не расплакался отъ смущенія.
   -- Вы еще совсѣмъ мальчикъ,-- сказала она.
   -- Мнѣ... мнѣ двадцатый годъ,-- пробормоталъ я.
   -- Неужели?.. я не дала бы вамъ и семнадцати лѣтъ... Вы только на три года моложе меня... У васъ есть семья?..
   -- Нѣтъ-съ, я одинъ.
   -- Совсѣмъ одинъ?-- спросила она, лукаво прищуривъ глазки.
   -- Да... то-есть родныхъ у меня нѣтъ,-- сказалъ я.
   -- Ну, а, вѣрно, есть какая-нибудь невѣста, подруга жизни?
   Я потупился и пробормоталъ:
   -- Я совсѣмъ одинъ.
   Я не помню, о чемъ она спрашивала меня еще, потому что у меня все спуталось въ головѣ, въ глазахъ ходили зеленые и красные круги, а она все пристальнѣе, все ласковѣе смотрѣла на меня. Наконецъ, я всталъ, чтобы идти; она протянула мнѣ руку, я подошелъ къ ней поближе и, право, не могу вамъ сказать теперь, что сдѣлалось со мной въ эту минуту,-- знаю только, что я пошатнулся, упалъ передъ нею, прильнулъ губами къ ея рукѣ, къ ея платью, къ ея груди. Какой-то сладкій голосъ шепталъ мнѣ на ухо: "милый, красавчикъ!.." Съ этой минуты для меня началась новая жизнь: я сходилъ съ ума отъ любви, я жилъ только этою любовью, я ходилъ, какъ въ туманѣ, до того часа, когда я могъ предаться этой любви. Я не знаю, какъ любятъ другіе, какъ любятъ другихъ женщинъ, но моя любовь къ Эммѣ походила на сумасшествіе, и сама Эмма, казалось, испытывала то же самое. Она говорила мнѣ, что она впервые въ жизни встрѣтила такого "мальчика", какъ я, что никогда не предполагала, чтобы можно было такъ любить, какъ люблю я, что иногда ей даже становится страшно со мною, хотя она и не знаетъ, почему. И то сказать, вѣдь это была моя первая любовь! Эмма просила меня только не заикаться о нашемъ сближеніи Ивану Петровичу, моему начальнику, и назначала мнѣ свиданія только въ извѣстные часы. Почему я долженъ былъ скрывать свою любовь отъ Ивана Петровича, почему я могъ приходить къ Эммѣ только въ извѣстные часы и то съ чернаго хода, я объ этомъ не спрашивалъ тогда, сумасшествуя отъ любви. Эмма говорила, что Иванъ Петровичъ ея опекунъ и благодѣтель, что онъ будетъ сердиться, если узнаетъ о нашихъ свиданіяхъ, и я не справлялся, не задумывался о дальнѣйшемъ. Да развѣ и могъ я думать о чемъ-нибудь, кромѣ того, что въ такой-то часъ я буду снова счастливъ?
   Иванъ Петровичъ, кажется, ничего по подозрѣвалъ и, по странной случайности, какъ мнѣ казалось тогда, самъ посылалъ меня иногда съ письмами къ госпожѣ Брезъ. Только однажды произошла совершенно неожиданная для меня исторія. Разъ я пришелъ къ Ивану Петровичу по его зову. Онъ велѣлъ мнѣ затворить двери въ кабинетѣ и пригласилъ меня вѣсть. Я опустился на кончикъ стула.
   -- Вы, кажется, не женаты?-- спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ-съ,-- отвѣтилъ я.
   -- И не имѣете въ виду невѣсты?-- сдѣлалъ онъ еще вопросъ.
   -- Нѣтъ-съ,-- повторилъ я.
   -- Оно и хорошо. Съ вашимъ жалованьемъ женитьба на ведетъ къ добру, это только къ разложенію нищихъ ведетъ,-- сказалъ онъ.-- Но что бы вы сказали, если бы вамъ предложили жениться на женщинѣ богатой?
   Я молчалъ: я сознавалъ, что я теперь не женюсь ни на комъ, хотя бы мнѣ предложили милліоны.
   -- Видите ли, бываютъ такіе случаи, когда женщинѣ нужно непремѣнно выйти замужъ за кого бы то ни было,-- небрежно пояснилъ Иванъ Петровичъ.-- Но выйти не для того, чтобы жить съ мужемъ, а для того, чтобы имѣть имя и не оставить незаконныхъ дѣтей. Меня просили устроить такую свадьбу, если я найду скромнаго и тихаго бѣдняка изъ благородныхъ. Я остановился на васъ, потому что вы, по отзывамъ вашихъ ближайшихъ начальниковъ, совсѣмъ красная дѣвушка.
   Иванъ Петровичъ иронически улыбнулся.
   -- Кромѣ того, я знаю, что у васъ нѣтъ ни родныхъ, ни близкихъ,-- продолжалъ онъ.-- Вы бѣдны, и потому вамъ не будутъ лишними нѣсколько тысячъ. Я похлопочу даже о васъ, чтобы вамъ дали лучшее мѣсто въ видахъ полезнаго служенія...
   Я молчалъ: я начиналъ бояться, потому что Ивана Петровича могъ разсердить мой отказъ.
   -- Но вы, пожалуйста, не думайте, что жена стѣснитъ васъ въ чомъ-нибудь,-- продолжалъ Иванъ Петровичъ.-- Она даже не заглянетъ къ вамъ въ квартиру. Вы обвѣнчаетесь и разойдетесь...
   Я рѣшительно не зналъ, что сказать, и, сдѣлавъ надъ собой усиліе, пробормоталъ:
   -- Но, можетъ-быть, она... то-есть онѣ... но знаютъ...
   -- Кто это? Mademoiselle Брезъ? Нѣтъ, она видѣла васъ ужо раза три и согласна,-- сказалъ Иванъ Петровичъ.
   -- Mademoiselle Брезъ?-- вырвалось у меня невольно восклицаніе.
   Иванъ Петровичъ съ удивленіемъ вопросительно взглянулъ на меня.
   -- Что же это васъ такъ удивляетъ?-- спросилъ онъ.-- Ну, да, mademoiselle Брезъ. Ей нужно выйти замужъ за дворянина, за чиновника. Конечно, ей все равно, будете ли это вы или кто-нибудь другой, потому что она тотчасъ же послѣ свадьбы уѣдетъ на нѣкоторое время за границу...
   -- За границу?-- повторилъ я безсознательно.
   -- Да... Впрочемъ, все дальнѣйшее не касается васъ,-- сухо сказалъ Иванъ Петровичъ.-- Подумайте и дайте завтра мнѣ отвѣть.
   Я вышелъ, какъ въ туманѣ, и понесся къ Эммѣ.
   -- Эмма, Эмма, послушай, вѣдь онъ это лжетъ, вѣдь это неправда?-- кричалъ я, вбѣгая къ ней.
   -- Что съ тобой? Кто и что лжетъ?-- спросила она, съ изумленіемъ глядя на меня.
   -- Да Иванъ Петровичъ... Онъ говорить, чтобы я женился на тебѣ. Что ты уѣдешь...
   -- Ну?
   -- Вѣдь это же неправда? Я женюсь на тебѣ, но не затѣмъ, чтобы разойтись, чтобы ты уѣхала... Я не хочу...
   -- Тише, тише, успокойся!-- проговорила она.-- Ты совсѣмъ мальчикъ... Ну да, мнѣ нужно выйти замужъ во извѣстнымъ причинамъ, и я выбрала тебя, потому что ты мнѣ понравился... Что-жъ тутъ такого ужаснаго?
   -- Да, но зачѣмъ же тогда онъ говорилъ о томъ, что намъ надо разойтись, что ты уѣдешь?
   -- Мы вовсе не разойдемся, а будемъ видѣться, будемъ, пожалуй, жить вмѣстѣ послѣ моего возвращенія изъ-за границы.
   -- Но если тебѣ нужно ѣхать за границу, то вѣдь и я могу ѣхать съ тобой...
   -- Ахъ, Богъ мой, ты ничего не понимаешь! Меня повезетъ за границу Иванъ Петровичъ, такъ какъ онъ ѣдетъ туда на полгода лѣчиться. Какъ же можетъ онъ допустить, чтобы ѣхалъ и ты...
   -- Иванъ Петровичъ!.. Что же намъ до Ивана Петровича?...
   -- А кто же насъ будетъ содержать?
   Я въ недоумѣніи остановился передъ нею. Она покачала головой и притянула меня къ себѣ.
   -- Ахъ ты, бѣдный мой мальчугашка, бѣдный мальчугашка!-- проговорила она, лаская меня.-- Ты, точно пансіонерка, ничего не понимаешь!
   Дѣйствительно, я ничего не понимать, покуда она не объяснила мнѣ всего. Дѣло въ томъ, что Эмма была падшая женщина, попавшая за содержаніе въ Ивану Петровичу. Его стѣсняло ея положеніе, и онъ хотѣлъ ее облагородить, поднять. Онъ подыскалъ ей жениха изъ нашихъ чиновниковъ, человѣка немолодого и некрасиваго. Она боялась выйти замужъ за этого господина, такъ какъ ей казалось, что онъ захочетъ прибрать ее къ рукамъ и можетъ досаждать ей, пользуясь своими правами мужа. Она пріѣхала къ Ивану Петровичу дать отвѣтъ относительно своего замужества именно въ тотъ день, когда встрѣтила впервые меня. Я поразилъ ее своею красотою и застѣнчивостью, и она сказала Ивану Петровичу, что она гораздо охотнѣе вышла бы замужъ за такого "теленка", какъ я, чѣмъ за, старика-пройдоху. Она такъ ясно доказала Ивану Петровичу, что имъ будетъ выгоднѣе имѣть въ видѣ подставного мужа трусливаго и забитаго мальчика, чѣмъ опытнаго дѣльца, что Иванъ Петровичъ рѣшился послать меня къ ней съ порученіемъ и дать этимъ ей возможность убѣдиться, дѣйствительно ли я "простъ и не далекъ". Такимъ образомъ онъ познакомилъ меня съ Эммой. Эмма послѣ перваго же моего визита объявила Ивану Петровичу, что я совершенный дуракъ и мокрая курица.
   -- Ты не сердись на меня за это,-- сказала она мнѣ.-- Я это говорила потому, что старикашка мой могъ приревновать меня къ тебѣ, и тогда мнѣ нечего бы и думать сдѣлаться твоею женою. А ты знаешь, что я съ ума схожу отъ тебя!
   Потомъ Иванъ Петровичъ, убѣжденный доводами Эммы, согласился съ нею, что такой мужъ, какъ я -- робкій, застѣнчивый, бѣдный, глупый и неопытный -- будетъ очень удобенъ, и рѣшился объясниться со мною.
   -- Я тебя не предупредила объ этомъ, потому что я думала, что ты давно понялъ мои отношенія къ Ивану Петровичу,-- сказала она.-- Я была убѣждена, что ты будешь радъ возможности жениться на мнѣ...
   -- Ты съ ума сошла!-- воскликнулъ я.-- Радоваться возможности жениться на тебѣ, когда ты будешь жить съ этимъ негодяемъ!
   -- Ахъ, полно сумасшествовать! Вѣдь ты же зналъ и прежде, что я не дѣвушка, что, значитъ, я жила или живу съ кѣмъ-нибудь, такъ чего же ты волнуешься? Иванъ Петровичъ нуженъ намъ потому, что и ты, и я нищіе... Ну, женишься, съѣзжу я съ нимъ за границу, а потомъ поселимся вмѣстѣ... Онъ и ѣздитъ-то ко мнѣ не часто...
   -- Ни за что, ни за что! Слышишь ты, я не хочу, чтобы ты жила съ нимъ!-- крикнулъ я.-- Если ты меня любишь, такъ и живи со мною! Я женюсь на тебѣ, но женюсь по своей волѣ, а не ради Ивана Петровича, не для него!
   -- Ну, полно!-- тихо оказала она, успокаивая меня, и вздохнула.-- Ты еще лучше такимъ, какимъ ты сталъ теперь,-- замѣтила она, лаская меня.-- Ты теперь совсѣмъ мужчиной смотришь...
   -- Такъ ты согласна бросить этого урода?-- сказалъ я.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, голубчикъ, этого нельзя,-- задумчиво произнесла она:-- я не могу жить въ бѣдности... Нѣтъ, я ужъ знаю, что значитъ бѣдность. Я уже на шестнадцатомъ году продалась изъ-за куска хлѣба...
   -- Такъ на что же ты разсчитываешь?-- спросилъ я.
   -- Ну, подождемъ нѣсколько дней,-ти одумаешься. Поймешь, что намъ иначе нельзя быть, тогда поженимся, я уѣду на время...
   -- Этого не будетъ и не будетъ!-- топнулъ я ногою.-- Я не женюсь на чужой любовницѣ, не женюсь за деньги, данныя мнѣ любовникомъ моей невѣсты...
   -- Злой, злой! Ты хочешь, чтобы я вышла замужъ за того гнуснаго старикашку, котораго сваталъ за меня Иванъ Петровичъ,-- проговорила она, почти плача.
   -- Ты ни за него не выйдешь, ни за кого-нибудь другого!-- закричалъ я.-- Ты будешь моею женою, бросивъ Ивана Петровича, или я...
   Я сжалъ кулаки: я готовъ былъ ударить ее въ эту минуту.
   -- Ну, не сердись!-- испуганно сказала она.-- А если я его брошу, то ты согласишься жениться на мнѣ?
   -- И ты еще спрашиваешь!-- проговорилъ я.
   -- Ну, хорошо, милый, хорошо, я подумаю...
   Она обвила меня руками, она цѣловала мои глаза, мои руки.
   -- Какой ты ревнивый!-- шептала она.-- Я не знала, что ты такой... Красавецъ мой!
   Я опять опьянѣлъ отъ ея ласкъ и не замѣтилъ, какъ пролетѣло время.
   -- Ну, ты ступай теперь,-- сказала она, наконецъ, мнѣ, взглянувъ на часы.-- Иванъ Петровичъ пріѣдетъ. Я должна объясниться съ нимъ, сказать ему...
   -- Не принимай его, вотъ и все объясненіе,-- сказалъ я.-- А завтра я скажу ему, что я отказываюсь отъ его предложенія. Потомъ, когда онъ уѣдетъ за границу, мы и повѣнчаемся.
   -- Нѣтъ, такъ нельзя,-- сказала она.-- У меня есть долги, пусть онъ ихъ сначала заплатитъ... Нѣтъ, нѣтъ, такъ нельзя... Намъ надо повѣнчаться до его отъѣзда, тогда онъ все заплатитъ, а то какъ же...
   Она въ волненіи заходила по комнатѣ.
   -- Нѣтъ, ты иди, иди!-- бормотала она, потирая свой лобъ.-- Ахъ, какъ же это мы будемъ жить... у тебя ничего, у меня тоже... Тебя откажутъ отъ мѣста... Нѣтъ, я совсѣмъ съ ума сошла... Это невозможно...
   -- Что невозможно?-- спросилъ я.
   -- Да какъ же, у меня три тысячи долгу: если онъ не заплатитъ, то что же я стану дѣлать? А потомъ-то, потомъ-то что? Ахъ, какая я дура, что сказала тебѣ, что я выйду за тебя замужъ... Развѣ я могу?..
   Въ передней послышался звонокъ,
   -- Уходи, уходи! Черезъ черную лѣстницу уходи!-- проговорила она, хватая меня за руку.
   Я не знаю, что сдѣлалось со мною въ эту минуту. Я забылъ все на свѣтѣ и помнилъ только одно, что эта женщина, которую я безумно любилъ, выталкиваетъ меня, чтобы принять противнаго ей самой любовника. Въ моей головѣ мелькнула мысль, что мнѣ стоятъ только сдѣлать скандалъ, и Иванъ Петровичъ броситъ ее самъ, и тогда -- тогда она будетъ поневолѣ моею.
   -- А вотъ мы увидимъ, что ты сдѣлаешь, когда онъ узнаетъ, что ты и его обманывала! Онъ не то, что я, онъ не простить ради любви!-- закричалъ я ей въ бѣшенствѣ и, рванувшись отъ нея, побѣжалъ къ парадному ходу.
   -- А, такъ ты погубить меня хочешь!-- задыхающимся голосомъ проговорила она и бросилась за мною.
   Въ эту минуту въ переднюю входилъ Иванъ Петровичъ.
   -- Ахъ, слава Богу, это вы!-- воскликнула по-французски Эмма.-- Этотъ человѣкъ чуть не убилъ меня... Онъ, вѣрно, пьянъ... Онъ требуетъ, чтобы я прогнала васъ, чтобы я была его любовницей...
   -- Она лжетъ, она была моею любовницею, она васъ обманываетъ,-- закричалъ я.
   -- Негодяй,-- прошептала она задыхающимся отъ злобы и страха голосомъ.
   Но Иванъ Петровичъ уже обнялъ одною рукою прижавшуюся къ нему и тропещущую Эмму и съ омерзѣніемъ проговорилъ горничной:
   -- Уберите его!
   Онъ пошелъ съ Эммой въ гостиную; я рванулся за ними, но горничная старалась удержать меня; мнѣ стоило не малыхъ усилій, чтобы вырваться изъ ея рукъ, однако, это мнѣ удалось, и я влетѣлъ въ гостиную, подбѣжалъ къ Эммѣ и схватилъ ее за горло... Она захрипѣла подъ моими руками.
   -- Когда я теперь вспоминаю все это, мнѣ кажется, что я вижу страшный сонъ,-- съ тяжелымъ вздохомъ кончилъ свой разсказъ Мазя.
   -- Вы ее задушили?-- тихо спросилъ я.
   -- Гдѣ ужъ мнѣ, тряпкѣ! Силишки не хватило!-- безнадежно махнулъ онъ рукою.
   Мой гость помолчалъ немного и потомъ снова продолжалъ свой разсказъ:
   -- Я очнулся въ больницѣ. По тому, какъ со мной обращались, я понялъ, что меня считаютъ за страдающаго душевной болѣзнью. Но это меня нисколько не взволновало. Мнѣ было все равно, какъ на меня смотрятъ. Въ моей душѣ была какая-то пустота, какая-то полная апатія. Я пилъ и ѣлъ, когда мнѣ давали пить и ѣсть; я вставалъ съ постели, когда совѣтовали пройтись по саду. Около меня были сумасшедшіе люди, они говорили разный вздоръ, а я молча смотрѣлъ на нихъ, молча слушалъ ихъ. Прошло не мало времени, когда доктора нашли, что меня можно выпуститъ на свободу, хотя я и не просилъ ихъ о томъ. Я вышелъ на волю, у меня уже но было ни мѣста, ни денегъ, ни порядочной одежды и не было даже твердой увѣренности, что я дѣйствительно здоровый человѣкъ. Я не умѣю сказать вамъ, какъ я перебивался первое время, и какъ я перебиваюсь и теперь...
   -- Вы нашли мѣсто?-- спросилъ я.
   -- Нѣтъ, я и не искалъ мѣста, я нашелъ кое-какіе грошовые уроки и поступилъ въ академію...
   -- Въ академію?-- спросилъ я.
   -- Да, захотѣлось сильныхъ ощущеній, трупы рѣзать, на умирающихъ смотрѣть... Теперь я уже на второмъ курсѣ, но вы не думайте, что я совсѣмъ здоровъ... Я уже два раза чуть-чуть не попалъ снова въ отдѣленіе душевно больныхъ... Какіе-то припадки со мною дѣлаются... Разъ Эмму опять встрѣтилъ и погнался за ея коляской... Въ другой разъ Ивана Петровича чуть не исколотилъ.. Вонъ и сегодня расплакался у васъ.. Нервничаю вообще...
   Онъ горько усмѣхнулся.
   -- Ну, это пройдетъ, вы, вѣрно, плохо живете, не досыпаете и не доѣдаете, вотъ нервы-то и разстраиваются еще больше,-- сказалъ я.
   -- Да, всего бываетъ,-- вздохнулъ отъ.-- Въ колею еще, знаете, не вошелъ, изъ дурака въ умные превратиться не легко.
   По его лицу опять скользнула ироническая улыбка.
   -- Да ужъ и судьба-то ваша вышла такая необыкновенная,-- замѣтилъ я.
   -- А обыкновенная-то какая бы должна была быть?-- спросилъ онъ и прищурился, глядя на меня.-- Вотъ насъ вышло не мало въ одно время изъ училища. Одинъ истаскался на Невскомъ и, наконецъ, погибъ въ публичномъ домѣ отъ разврата и пьянства; другой сошелся съ какою-то модисткою и уже пятаго незаконнорожденнаго ребенка отсылаетъ теперь въ воспитательный домъ; третій женился на богатой купчихѣ, которая бьетъ его башмаками по щекамъ, четвертый... ну, этотъ счастливо отдѣлался, не развратился въ разныхъ Эльдорадо, не сдѣлался посѣтителемъ публичныхъ домовъ, не соблазнялъ швеекъ и горничныхъ, плодя незаконнорожденныхъ и населяя воспитательный домъ, не продалъ себя за деньги богатой женѣ, а полюбилъ честно честную дѣвушку и скромно женился на ней... въ чахоткѣ теперь вотъ только; не сегодня, такъ завтра умретъ, а дома голодная жена и трое оборванныхъ ребятишекъ... Я, знаете, теперь иногда предаюсь философскимъ размышленіямъ въ качествѣ умопомѣшаннаго,-- съ горькой ироніей продолжалъ Мазинъ:-- и все мнѣ хочется найти систему, по которой слѣдовало бы жить бѣднякамъ-юношамъ. Должны ли они развратничать съ падшими женщинами, должны ли они развращать еще не павшихъ женщинъ, должны ли они продавать сами себя, какъ публичныя женщины, должны ли они честно жениться тотчасъ по возмужалости и плодить нищихъ, или есть еще какой-нибудь, покуда неизвѣстный намъ выходъ?.. Я, право, иногда прихожу въ недоумѣніе, когда подумаю, на которомъ изъ этихъ путей скорѣе нравственно гибнетъ человѣкъ и гдѣ онъ приноситъ болѣе вреда обществу, и въ такія минуты все человѣчество представляется мнѣ какой-то массой сумасшедшихъ, поставившихъ себя въ такія условія, изъ которыхъ, какъ ни бейся, какъ ни вертись, не выйдешь ни чистымъ, ни нравственнымъ, ни честнымъ: сближеніе бѣдняка, а изъ бѣдняковъ-то и міръ состоитъ, съ проститутками ведетъ къ пьянству, къ загулу, къ нравственной, а иногда и къ физической гибели, потому что проститутка это отверженное существо, это гуляка, это что-то такое, къ чему можно прикасаться только въ пьяномъ видѣ и что неизбѣжно грязнитъ и губитъ юношу; сближеніе съ честными дѣвушками ведетъ или къ населенію воспитательныхъ домовъ незаконными дѣтьми, или къ созданію голодающей семьи, къ истощенію собственныхъ силъ въ борьбѣ съ нищетою; сближеніе съ богатыми... ну, ужъ продавать-то себя во всякомъ случаѣ плохо... Я, впрочемъ, невмѣняемъ и потому все вижу въ мрачномъ освѣщеніи.
   Слушая Мазина, я не узнавалъ его теперь: изъ глуповатаго или, вѣрнѣе сказать, наивнаго и неопытнаго мальчугана, онъ превратился въ эти шесть лѣтъ въ далеко не глупаго человѣка, но складъ его ума былъ какой-то парадоксальный, какой-то оригинальный; онъ возмужалъ за послѣдніе годы и, повидимому, научился сурово бороться съ невзгодами, но въ то же время онъ былъ способенъ на такія выходки, какъ его выходка при входѣ ко мнѣ; печать чего-то неладнаго, чего-то страннаго лежала на характерѣ, на поступкахъ, на взглядахъ этого человѣка.
   -- А знаете ли, что я способенъ былъ бы сдѣлать теперь?-- сказалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія.-- Я, если бы ко мнѣ пришла теперь Эмма, способенъ бы былъ жениться на ней. Я ее замучилъ бы, истиранилъ бы, билъ бы ее, быть-можетъ, но повѣрьте мнѣ, что никто бы не могъ ее любить такъ, какъ я... Она, впрочемъ, и сама это знаетъ... она боится встрѣчаться со мною...

-----

   Прошло еще не мало лѣтъ; случай успѣлъ въ эти годы опять разлучить меня съ Мазинымъ и потомъ снова свести съ нимъ. На этотъ разъ мнѣ уже невозможно было узнать моего стараго пріятеля, такъ онъ возмужалъ, такъ сталъ серьезенъ. Въ немъ не было и слѣдовъ ни прежняго розовенькаго мальчугана, ни того изстрадавшагося молодого бѣдняка, какимъ знавалъ я его въ былые годы. Это былъ серьезный докторъ-практикъ съ дѣловымъ видомъ, съ сдвинутыми бровями, съ пристальнымъ, вдумчивымъ взглядомъ. Онъ, напротивъ того, узналъ меня сразу и остановилъ, широко открывъ мнѣ свои объятія.
   -- Вотъ-то не ожидалъ тебя уже увидѣть еще разъ въ жизни,-- проговорилъ онъ мнѣ дружески.
   Мы никогда не говорили другъ другу прежде "ты", но это обращеніе на "ты" вышло какъ-то такъ естественно, что мнѣ самому было странно заговорить теперь съ нимъ на "вы": мы оба и обрадовались другъ другу, и взволновались, точно передъ нами вдругъ воскресло все прошлое.
   -- Ты свободенъ сегодня?-- спросилъ онъ меня.
   -- Свободенъ,-- отвѣтилъ я.
   -- Ну, значитъ, ко мнѣ!-- проговорилъ онъ.
   Я не отгадывался; я былъ радъ провести съ нимъ время.
   -- Ты не женатъ?-- спросилъ я.
   -- Нѣтъ, братъ, когда могъ жениться -- не женился, а теперь... теперь мнѣ сорокъ лѣтъ.
   -- Что-жъ, еще можно.
   -- Нѣтъ, дружище, въ эти годы умные люди не женятся, а развѣ только ихъ женятъ... Ну, меня даже и не женятъ -- слава Богу, тертый калачъ...
   -- Ужъ будто въ сорокъ лѣтъ и нельзя жениться,-- сказать я.
   -- Можно и въ шестьдесятъ, да глупо,-- отвѣтилъ онъ.-- На какой-нибудь тринадцатилѣтней дѣвѣ не радость жениться, а взять дѣвушку лѣтъ семнадцати, восемнадцати, ну, такъ это значитъ украсить себя къ пятидесяти годамъ рогами...
   -- А вдовы-то на что?-- разсмѣялся я.
   -- Покойниковъ, братъ, боюсь,-- пошутилъ онъ:-- пожалуй, въ спальню придутъ семейное счастіе нарушатъ... Нѣтъ, ужъ гдѣ намъ жениться, лучшіе годы изъ-за хлѣба бьешься, а потомъ, глядишь, и поздно поэзіей любви наслаждаться. Да кстати я такую спеціальность въ медицинѣ избралъ, что только прозу любви знаю, ужъ больно непривлекательна эта проза, чортъ ее возьми!
   Онъ съ минуту помолчалъ.
   -- Впрочемъ, я и не раскаиваюсь, что я холостъ,-- замѣтилъ онъ: -- я думаю, что чаще мужьямъ приходится раскаиваться въ томъ, что они женаты, чѣмъ холостякамъ въ томъ, что они холосты. Я, братъ, недавно у Свифта вычиталъ одно отличное изреченіе. Онъ говоритъ: "у супружества много дѣтей: раскаянье, ссоры, бѣдность, ревность, болѣзнь, сплинъ, отвращеніе и т. д.". Пожалуй, что стармкъ-то и правъ! Тоже не глупый былъ человѣкъ.
   -- А ты все по-старому парадоксы любишь?-- замѣтилъ я.
   -- Да вѣдь знаешь ли, что мнѣ приходитъ иногда въ голову?-- задумчиво сказалъ онъ.-- Мнѣ кажется, что и вся жизнь человѣчества не болѣе, какъ самый невѣроятный парадоксъ.
   Мы дошли до дома, гдѣ онъ жилъ. Онъ ввелъ меня въ свою квартиру. Небольшое, но уютное жилище Мазина было обставлено недурно, вездѣ было видно стремленіе къ удобству, къ комфорту. Каминъ, мягкія кресла, качалка, ковры, все это было удобно, изящно, манило къ отдыху. Хозяинъ оставилъ меня на нѣсколько минутъ, чтобы распорядиться насчетъ обѣда. Я отъ нечего дѣлать сталъ разсматривать альбомы, лежавшіе на столѣ у камина. Въ одномъ изъ альбомовъ, гдѣ были карточки актрисъ, танцовщицъ, извѣстныхъ кокотокъ, мое вниманіе остановила на себѣ карточка неизвѣстной мнѣ красавицы: это была прелестная бѣлокурая женщина лѣтъ двадцати пяти или тридцати: она была снята на карточкѣ въ костюмѣ "Прекрасной Елены", съ большимъ разрѣзомъ на подолѣ, изъ-подъ котораго выставлялась обтянутая въ трико красивая нога; шея, плечи и грудь красавицы были обнажены и поражали красотой линій. Я невольно залюбовался этимъ изображеніемъ.
   -- На Эмму любуешься?-- спросилъ меня Мазинъ, незамѣтно приблизившись ко мнѣ и взглянувъ черезъ мое плечо.
   -- Это она?-- спросилъ я, взглянувъ на него.
   -- Да... сохранилась еще бабенка,-- сказалъ онъ небрежно.-- Ей уже за тридцать перевалило, когда она снималась въ этомъ костюмѣ.
   Онъ говорилъ о ней совершенно спокойно и равнодушно.
   -- Ты встрѣчалъ ее потомъ?-- спросилъ я.
   -- Какъ же, встрѣтились какъ-то,-- сказалъ онъ.
   -- Ну, и что же?
   -- Ничего, съ недѣлю покуралесилъ съ нею,-- отвѣтилъ онъ.-- Огонекъ у нея еще прежній сохранился, хотя немного и стала расплываться. Только надоѣла она мнѣ потомъ, все ей хотѣлось старую идиллію любви возобновить, да не вытанцовывалось это, ну, я и махнулъ на нее рукой, да тутъ же кстати Марго пріѣхала въ Петербургъ... Ты видѣлъ ее?.. Это, знаешь, такой сорванецъ-дѣвчонка, что мертваго расшевелитъ...
   Романъ доктора Мазина былъ оконченъ и забытъ.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru