Lib.ru/Классика: Шеллер-Михайлов Александр Константинович. Засоренные дороги

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
А. К. ШЕЛЛЕРА-МИХАЙЛОВА.

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ

подъ редакціею и съ критико-біографическимъ очеркомъ А. М. Скабичевскаго и съ приложеніемъ портрета Шеллера.

ТОМЪ ЧЕТВЕРТЫЙ.

Приложеніе въ журналу "Нива" на 1904 г.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе А. Ф. МАРКСА.
1904.

ЗАСОРЕННЫЯ ДОРОГИ

Es ist eine alte Geschichte,
Doch bleibt sie immer neu,
Und wem sie jüst passieret,
Dem bricht das Herz entzwei.
H. Heine.

Послѣдніе университетскіе экзамены 1859 года были окончены. Десятка два студентовъ четвертаго курса собрались къ одному изъ своихъ товарищей отпраздновать окончаніе ученья. Въ небольшой комнаткѣ "отъ жильцовъ", сквозь табачный дымъ, какъ ночники въ подземельѣ, мерцали двѣ свѣчки, едва освѣщая молодыя лица и незавидную одежду присутствующихъ, книги и тетради, разбросанныя вчера и еще неубранныя сегодня. Болѣе яркаго освѣщенія и не требовалось. Красотой лица тутъ прельщать было некого и вообще ничего нельзя было ею подѣлать, а одежда -- о ней никто много не думалъ, если же кто и думалъ, такъ стыдился выказывать это, боясь прослыть за щеголя, фата и бѣложилетника. Послѣднее названіе имѣло свое значеніе въ то время. Иные теперь просто щеголяли заплатами на локтяхъ и ветхими галстуками на шеяхъ, какъ прежде щеголяла молодежь дорогими запонками, цѣпочками, брелоками и тому подобною дрянью. Фаты такъ много надѣлали зла, такъ опошлились, что подобная крайность была не только извинительна, но лишь самой дрянной и развращенной душонкѣ не было бы гадко, если бы этой крайности не вызвало фатовство господъ, покупавшихъ различныя бирюльки на крестьянскія деньги или въ долгъ, то-есть на счетъ трудящихся ремесленниковъ. Въ засаленномъ и заплатанномъ сюртукѣ, дѣйствительно, мало привлекательности, и по поводу грязныхъ воротничковъ пошлый бѣлоручка можетъ сказать нѣсколько тупоумныхъ остротъ; но еще меньше привлекательности въ золотѣ и батистѣ щеголя, отнявшаго этими украшеніями законную долю у нищаго. Тутъ даже и острить нельзя, а хочется заклеймить раззолоченнаго арлекина клеймомъ позора, чтобы по его золоту каждый узналъ въ немъ мірского прихлебателя-шута, поѣдающаго плоды чужого труда. Только одинъ юноша въ собраніи молодежи выдавался своей одеждой, и то потому, что на немъ блестѣла мишура новенькихъ армейскихъ эполетъ: это былъ вчерашній кадетъ, сегодняшній подпоручикъ Но если нельзя было вполнѣ разсмотрѣть лица присутствующихъ, то можно было до сыта наслушаться ихъ молодыхъ голосовъ, иногда невольно вызывавшихъ улыбку, когда сквозь неокрѣпнувшій басъ прорывалась не то теноровая, не то дискантовая нотка. Трудно передать, о чемъ говорили юноши. Въ одномъ углу спорили о научныхъ предметахъ; въ другомъ -- вспоминали объ университетской жизни, сознаваясь, что болѣе живой и свободной дѣятельности, болѣе счастливой поры уже не будетъ никогда; въ третьемъ -- обсуживали планы будущаго, давали другъ другу совѣты и тутъ же смѣялись, что совѣты даются для того, чтобы ихъ не исполняли. Всѣ были веселы, но въ этой веселости, незамѣтно для самихъ собесѣдниковъ, проглядывала грусть, не лишенная мягкости, прелести, поэзіи, однимъ словомъ, грусть юности. Казалось, что всѣ они собрались на поминки чего-то отжившаго, какъ будто мать семейства отдала внаймы свой домъ и навсегда удалилась отъ дѣтей, и завтра они должны будутъ навѣкъ выѣхать изъ своего стараго гнѣзда, разсѣяться и вразсыпную искать для себя жалкихъ угловъ, ночлеговъ, спутниковъ въ трудной дорогѣ, копить куски хлѣба на черный день, о чемъ въ своей семьѣ никто и не думалъ: тамъ черные дни приходили для одного изъ братьевъ, и другіе братья спѣшили раздѣлить съ нимъ свою долю хлѣба, зная, что имъ заплатятъ точно тѣмъ же. Зато они были братья, дѣти одной матери, одного университета. Братья по университету, дѣти одной матери, сколько глубокаго смысла таится въ этихъ словахъ! И чѣмъ больше вѣковъ пройдетъ надъ тобою, отчизна, тѣмъ больше значенія будетъ въ этихъ великихъ словахъ, и сотни тысячъ сердецъ будутъ биться, заслышавъ ихъ.

-----

-- Пиши, пожалуйста, ко мнѣ изъ-за границы, Антонъ,-- говорилъ хозяинъ одному изъ гостей, сбрасывая пепелъ съ сигары.

-- Да и ко мнѣ не худо иногда забросить письмо,-- подхватилъ другой молодой человѣкъ.-- Чортъ знаетъ, какъ я обставлюсь въ деревенской глуши.

-- Такъ ты, Пащенко, непремѣнно хочешь поселиться въ деревнѣ?-- спросилъ хозяинъ.

-- Не хочу, а приходится такъ. Съ братомъ нужно дѣлиться, крестьянъ устроить надо,-- отвѣтилъ Пащенко.

-- Ты вооруженною силою будешь имъ благодѣтельствовать?-- спросилъ чей-то насмѣшливый голосъ.

-- Зачѣмъ вооруженною? Я тебя позову съ ними балясничать, вотъ они и будутъ счастливы,-- пошутилъ Пащенко.

-- А, ну это другое дѣло! А то я вотъ хотѣлъ посовѣтовать Андреева пригласить, это была бы для него первая практика.

Андреевъ -- такъ звали армейскаго подпоручика -- былъ пасмурнѣе другихъ и не разслышалъ словъ насмѣшливаго собесѣдника. Кто-то передалъ ему эти слова.

-- Да, я сейчасъ почти объ этомъ же думалъ,-- произнесъ задумчиво Андреевъ.-- Право, скверное мое положеніе! Куда пошлютъ, что заставятъ дѣлать -- все это неизвѣстно. Можетъ-быть, скверное что-нибудь выйдетъ. Вотъ вы, счастливцы, избираете карьеру по волѣ; идете вправо, если захотите; сворачиваете налѣво, если вздумаете. А меня упрятали милые родные въ корпусъ, велѣли быть военнымъ, вотъ и маршируй теперь съ сабелькой передъ ротой солдатиковъ.

-- Люблю тебя за то, что ты воинъ и ораторъ!-- съ паѳосомъ произнесъ насмѣшливый голосъ.

-- Тебѣ все смѣхъ, Кравцевъ.

-- Нѣтъ, право, у тебя все это по части рѣчей такъ кругло выходить.

-- Что же, виноватъ я, что ли, что у меня желчь къ горлу подступаетъ, что я не могу балагурить, какъ ты, смотрѣть на жизнь шутя! Жизнь не шутка! не шутка и то, когда человѣкъ впередъ знаетъ, что онъ идетъ на гибель, на прозябаніе въ какомъ-нибудь вороньемъ гнѣздѣ, гдѣ нѣтъ ни общественной жизни, ни порядочныхъ людей, ни книгъ, гдѣ у него не будетъ даже средствъ выписать на свои деньги нужныя книги, а кругомъ будутъ пьянствовать, кутить, втянувшіеся въ этотъ омутъ субъекты, будутъ давить новичка, чтобы онъ не былъ лучше ихъ, чтобы онъ пошелъ по ихъ торной дорожкѣ... Ну, что бы ты сталъ тутъ дѣлать при всемъ своемъ остроуміи?

-- Въ потолокъ плевалъ бы; больше, кажется, ничего не остается дѣлать, какъ я ни раскидываю своимъ умомъ.

-- Нисколько не остро!

-- Чѣмъ богатъ, тѣмъ и радъ.

-- Послушай, Кравцевъ,-- обратился къ весельчаку тотъ юноша, котораго звали Антономъ и который собирался ѣхать за границу.-- Ты не правъ. Андрееву дѣйствительно не можетъ быть весело, и шутить надъ его горемъ стыдно.

-- Тоничка, вы -- баринъ и будущій благодушный профессоръ, и наставлять другихъ ваше дѣло! но я все-таки не могу проливать слезъ въ ту минуту, когда онѣ подступятъ къ глазамъ Андреева.

-- Однако, и шутить тутъ нечего.

-- Какъ нечего? Хорошо, что ты серьезностью для профессорства запасся, а я не могу не смѣяться, видя, что покойникъ самъ по себѣ за попа панихиду служитъ, а за родныхъ плачетъ. Андреевъ похоронилъ себя, призналъ себя похороненнымъ, такъ чего же онъ и убивается.

-- А что же ему по-твоему дѣлать?

-- Пѣсни, братецъ, пѣть. Вотъ хоть бы изъ Кольцова что-нибудь выбралъ, въ родѣ того, что --

Выходи ты, туча,

Съ страшною грозою,

Обойми свѣтъ бѣлый,

Закрой пеленою.

Молодецъ удалый

Соловьемъ засвищетъ --

Безъ пути, безъ свѣта,

Свою долю сыщетъ.

Въ выраженіи, съ какимъ сказались Кравцевымъ эти строфы, не слышалось его обычнаго шутовства, но, какъ электрическая искра, промелькнула буйная удаль, заставившая вздрогнуть присутствующихъ. Каждый ничего не слыхавшій о Кольцовѣ человѣкъ сказалъ бы въ эту минуту, что эти строки написаны геніальнымъ поэтомъ. Всѣ молчали, мысль объ отчаянной борьбѣ съ жизнью промелькнула въ головахъ. Не угомонился только Андреевъ.

-- Я и не подозрѣвалъ, что ты стишки наизусть читать умѣешь,-- ядовито усмѣхнулся онъ.-- Но, совѣтуя другимъ бороться съ обстоятельствами, отыскивать безъ пути, безъ свѣта дорогу, ты лучше бы самъ показалъ примѣръ и не падалъ бы, какъ это часто бываетъ съ тобою, духомъ...

-- Экую околесную занесъ! Говорилъ бы прямо, что вотъ-де свинья проповѣдуетъ борьбу, а самъ хмелемъ зашибается съ горя... Это, что ли, ты хотѣлъ сказать?

-- Ну, хоть бы и это!-- нагло произнесъ разозленный подпоручикъ.

-- Ну, такъ по поводу этого мнѣ одинъ генералъ внушенія дѣлалъ, да я и то не струсилъ, а ты-то еще не велика птица! У меня, видишь ли, отецъ былъ пьяница, я по три раза на дню въ кабакъ мальчишкой бѣгалъ; моя мать съ синяками подъ глазами ходила за то, что употребляла на мое ученье свои трудовыя деньги. Я пѣшкомъ до Питера добрался, питаясь по дорогѣ иногда милостыней, иногда на деньги, заработанныя тасканіемъ кулей. Мнѣ общество ничего, понимаешь ты, ровно ничего не дало -- ни денегъ, ни воспитанія, ни хорошихъ примѣровъ, ни честныхъ наставленій, ну, оно и попрекать меня ни за что не смѣетъ. Оно меня пьянствомъ попрекнетъ, а я скажу, что я со старшихъ примѣръ бралъ. Вѣдь съ отцовъ надо брать примѣръ? Ну, а мой пилъ, вотъ я мальчишкой и привыкъ пробовать, вкусна ли водка...

-- Полно клеветать-то на общество, оно и не думало приказывать брать примѣръ съ подобныхъ отцовъ, оно...

-- Такъ зачѣмъ же оно не объясняло мнѣ, что, молъ, съ такого-то отца бери примѣръ, душенька, а съ такого-то не смѣй брать? Зачѣмъ же оно не отняло меня у моего отца, чтобы избавить меня отъ дурного примѣра?.. Потомъ въ голодную зиму замерзнуть можно, а общество, не взявши меня отъ пьянаго отца, не дало мнѣ на дорогу, когда я самъ бѣжалъ изъ омута, ни денегъ, ни шубы, ни кареты теплой,-- вотъ я и грѣлся иногда виномъ...

-- Да что ты щеголять вздумалъ этимъ цинизмомъ, что ли?

-- Какой тутъ цинизмъ, это просто правда,-- сказалъ Кравцовъ, и выпилъ стаканъ вина.-- И щеголять мнѣ ею нечего, потому что я все-таки пьяницей не сдѣлался, а пью иногда и теперь по привычкѣ, а весело ли мнѣ это или нѣтъ,-- объ этомъ не тебѣ я буду разсказывать... А вотъ мы въ тебѣ теперь перейдемъ. Выросъ ты въ богатой семьѣ, не зналъ ни голода, ни холода, имѣлъ даже карманныя деньги для вспомоществованія ближнимъ; потомъ тебя, богатаго, отдали въ корпусъ, даромъ ты получилъ образованіе; хорошо ли оно, худо ли, нечего разсуждать, но все же оно образованіе, и теперь отъ тебя зависитъ его продолжать, благо азбуку знаешь. Мѣсто тебѣ даютъ готовое, недурное, черезъ годъ можешь въ отставку выйти, въ университетъ идти. Съ чего же тебѣ горевать-то или пить начать?

-- Хорошо тебѣ чужую судьбу расписывать! А знаешь ли ты, что если я выйду въ отставку, то моя мать не станетъ содержать меня до окончанія ученья въ университетѣ?

-- Такъ ты своими средствами проживи это время, не все же быть на содержаніи.

-- Позволь спросить: какимъ образомъ?

-- А какъ мы живемъ?

-- Ну, вы!

-- Что: ну вы? видно жить безъ чужой помощи труднѣе, чѣмъ упражняться въ ораторствѣ? Нѣтъ, братъ, захочешь человѣкомъ быть -- будешь! Такъ же зашибешь копейку, какъ мы, только тебѣ это легче будетъ, потому что вонъ у тебя на первый разъ найдется и одежонка, и разныя запонки да цѣпочки, за нихъ не одинъ пудъ ржаного хлѣба дадутъ, а вѣдь у насъ и этого не было,-- голышами въ жизнь вошли.

Кравцевъ еще выпилъ стаканъ краснаго вина. Разговоръ на минуту какъ-то неловко прервался...

-- А что это, господа, Крючниковъ нейдетъ?-- спросилъ Антонъ.

-- Не захворалъ ли онъ?-- произнесъ Пащенко.

-- Вотъ еще выдумали?-- промолвилъ Кравцевъ, какъ будто выражая этимъ ту мысль, что Крючниковъ не можетъ захворать.

-- Это, однако, не по-товарищески, на прощаніе не пришелъ,-- заговорили голоса.

-- Господа, чтобы пресѣчь бунтъ въ зародышѣ, я схожу за виновнымъ,-- комически важно возгласилъ Кравцевъ.

Предложеніе было принято. Кравцевъ ушелъ за Крючниковымъ. Во время его отсутствія разговоръ невольно вертѣлся около того, за кѣмъ было послано. Одни жалѣли этого человѣка, какъ трудолюбиваго и честнаго бѣдняка, другіе пророчили, что онъ скоро ухлопаетъ себя чрезмѣрнымъ трудомъ, третьи называли его просто страннымъ оригиналомъ, и въ числѣ послѣднихъ былъ Андреевъ. Въ тонѣ его голоса было слышно, что онъ не любитъ ту личность, о которой шла рѣчь, и, можетъ-быть, онъ разразился бы потокомъ рѣчей о ея недостаткахъ, если бы не боялся быть оборваннымъ въ разсужденіи о недостаткахъ отсутствующаго лица. Прошло съ полчаса. Наконецъ, дверь отворилась, и въ комнату вошелъ Кравцевъ; онъ былъ пасмуренъ, точно его сейчасъ кто-то страшно выругалъ, и сквозь зубы промолвилъ: идетъ! За нимъ вошелъ человѣкъ лѣтъ двадцати шести, немного выше средняго роста, широкій въ кости, съ загорѣвшимъ лѣтъ за десять лицомъ, да такъ и оставшимся навсегда смуглымъ. Кожа на лицѣ была чрезвычайно гладка, тверда, упруга и не помята ни единымъ прыщомъ, ни единой морщиной; крупныя черты были мужественны и дыніаіи силой; выраженіе твердости и отчасти высокомѣрія тотчасъ же бросалось въ глаза. Такъ смотрятъ только люди, воспитавшіе свой умъ, пробившіе себѣ широкую дорогу, однѣми своими силами, тяжелою борьбой, безъ всякой посторонней помощи. Новый гость пожалъ широкою рукою руки нѣкоторыхъ изъ товарищей, другимъ, сидѣвшимъ дальше, кивнулъ головой и, услышавъ десять разъ повторенный вопросъ о томъ, почему онъ не пришелъ раньше, коротко отвѣтилъ:

-- Нельзя было.

-- А вотъ пришли же!-- съ торжествующимъ видомъ сказалъ хозяинъ.

-- Я и безъ посланнаго пришелъ бы на полчаса проститься съ Антономъ и Пащенко.

-- На полчаса. Эку штуку выдумали! Мы васъ раньше жжонки не отпустимъ.

Новопришедшій пожалъ плечами, словно хотѣлъ сказать: посмотримъ -- кто меня удержитъ, если я пойду! И это мимолетное движеніе, и непривѣтливый взглядъ, брошенный на бутылки съ виномъ, не ускользнули отъ вниманія Андреева. Онъ слѣдилъ за гостемъ съ зоркостью отъявленнаго врага. Насмѣшливая улыбка проскользнула по его лицу. Она была вызвана мыслью о томъ, что Крючниковъ старается разыгрывать героя. Разговоръ завязался снова. Крючниковъ говорилъ исключительно съ Антономъ и Пащенко. Разговоръ былъ серьезный, торопливый, видно было, что Крючниковъ напередъ обдумалъ, что нужно сказать товарищамъ, что спросить у нихъ, и сколько времени употребить на это. Послѣдніе тоже какъ будто предчувствовали и дѣловое содержаніе его бесѣды, и непродолжительность ея, потому что поспѣшно передавали ему порученія. Оба молодые человѣка были теперь серьезнѣе, чѣмъ передъ этимъ, и, казалось, что они говорятъ не съ другомъ, а съ учителемъ, не умѣющимъ говорить ни о чемъ другомъ, кромѣ какъ о дѣлѣ. Довольно странно было и то, что ему всѣ, за исключеніемъ Кравцева, говорили вы. Дѣло въ томъ, что Крючниковъ былъ вольнослушателемъ, не желая носить форму и подчиняться нѣкоторымъ правиламъ университета, и потому сошелся съ кружкомъ довольно поздно и не былъ на томъ вечерѣ, гдѣ провозгласился брудершафтъ на ты. Никто не подозрѣвалъ, что это не было дѣломъ случая и что Крючниковъ никогда и не допустилъ бы себя до такой фамильярности со всѣми. Онъ говорилъ: "У насъ, если человѣку говорятъ ты, то при первомъ удобномъ случаѣ скажутъ: "Ты, братецъ, свинья!" а не то станутъ обходиться съ нимъ за панибрата даже и тогда, когда онъ на нихъ и плюнуть не захочетъ". Чрезъ полчаса Крючниковъ всталъ и взялся за шапку.

-- Стойте, стойте! Я васъ не пущу,-- крикнулъ хозяинъ.-- Сейчасъ жжонка будетъ.

-- Я не пью.

-- Ну, на прощанье можно выпить.

Крючниковъ отрицательно покачалъ головой и уже пожималъ руку Пащенко.

-- Такъ посидите, по крайней мѣрѣ.

-- Спать пора.

-- Вотъ выдумали! Одинъ разъ въ жизни не можете дочь позже.

-- Для чего же?

-- Какъ для чего? Вѣдь ужъ теперь не скоро соберется вся наша семья.

-- Для попоекъ?

Крючниковъ показалъ головой на бутылки.

-- Мы, кажется, въ пьянствѣ не грѣшны, а просто не соберемся вмѣстѣ, разбредемся въ разныя стороны.

-- Ну, и прекрасно. Опытнѣе станемъ, тужить тутъ нечего. Что людей на жизнь провожать, какъ въ могилу? Останутся они все тѣми же, такъ и врозь будетъ весело; сдѣлаются подлецами, такъ будетъ пріятно, что врозь живемъ.

-- Что же ты, Кравцевъ, не похвалишь его за краснорѣчіе?-- иронически спросилъ Андреевъ.-- Видишь, какъ онъ ловко оправдалъ необходимость лечь спать во-время.

-- Боюсь съ нимъ шутить, на языкъ онъ остеръ,-- сквозь зубы процѣдилъ Кравцевъ, все еще пасмурный и чѣмъ-то раздраженный.

Крючниковъ простился и вышелъ вонъ, спросивъ мелькомъ у Кравцева:

-- А ты, конечно, остаешься?

-- Конечно, остаюсь!-- угрюмо, злобно и медленно произнесъ тотъ.

Крючниковъ, повидимому, но слыхалъ словъ Андреева, можетъ-быть, даже не видалъ его самого. Этотъ человѣкъ умѣлъ дѣлать какъ-то такъ, что никогда не видалъ Андреева, и не его одного, а и многихъ другихъ людей. Удивительно, что Андреева и этихъ незалѣченныхъ людей именно это и бѣсило; они готовы были сдѣлать всякую глупость, только бы Крючниковъ засвидѣтельствовалъ своимъ вниманіемъ ихъ существованіе на свѣтѣ... Въ задымленной комнатѣ снова начали толковать о Крючниковѣ, потомъ перешли къ другимъ темамъ, похохотали, поострили, поспорили, наконецъ, запылала яжонка синеватымъ пламенемъ, раздалась старая пѣсня студентовъ -- Gaudeamus, начались чоканья, рукопожатія, прощанія и, при бѣлесоватомъ свѣгѣ лѣтней ночи, потянулись тѣни расходившихся товарищей. Они вступали въ жизнь. Какимъ болѣзненнымъ, неестественнымъ свѣтомъ свѣтитъ петербургская лѣтняя ночь! Вступая въ жизнь при ея свѣтѣ, можно счесть это за пророчество, потому что и вся наша жизнь также полна обмана, и ея свѣтъ хуже мрака: онъ ложь...

-----

Кравцевъ на этотъ разъ прорвался, какъ онъ самъ выражался въ подобныхъ случаяхъ, выпилъ больше всѣхъ и шелъ, шатаясь, по дорогѣ, напѣвая пѣсню: "Вѣрно, ты, улица, нынче пьяна". Ему пришлось идти мимо дома, гдѣ жилъ Крючниковъ; онъ машинально взглянулъ на окно квартиры своего неизмѣннаго, добраго друга-ворчуна и увидалъ въ ней свѣтъ. Невѣрною походкой перешелъ онъ на другую сторону улицы и разсмотрѣлъ подпертую лѣвою рукою и наклоненную надъ столомъ голову Крючникова, ярко озаренную пламенемъ свѣчи. Крючниковъ, повидимому, работалъ. "Вотъ оно что!" -- произнесъ Кравцевъ, ударивъ себя по лбу, и пошелъ дальше, завязавъ немного прилипавшимъ къ гортани языкомъ довольно громкій разговоръ съ самимъ собою:

-- А вѣдь ты, Кравцевъ, порядочная, то-есть, свинья,-- говорилъ онъ.-- Да отчего же это я свинья, позволь тебя спросить?-- Да ужъ такъ; пьянствуешь ты, вотъ оно что, если на откровенность пошло!-- Однакоже, я самъ себя понимаю и свиньей ты меня не смѣй обзывать, вотъ я и Крючникова тоже понимаю... и Крючниковъ, выругалъ онъ меня давеча, пьянствомъ попрекнулъ, а онъ меня тоже понимаетъ и... Что ты на дорогѣ, чортъ этакій, всталъ?-- вдругъ неистово крикнулъ Кравцевъ и, размахнувшись, ударилъ кулакомъ по существу, назойливо заграждавшему передъ нимъ дорогу. Боль въ кулакѣ заставила его на мгновеніе придти въ себя и разглядѣть, что это невѣжливое существо была стѣна, около которой вилась лѣстница въ его квартиру.-- Въ третій разъ тебя, шельма ты этакая, бью!-- съ злобой промолвилъ онъ и сталъ взбираться наверхъ.

-- Посмотрите, спитъ ли братишка?-- сказалъ Кравцевъ своей хозяйкѣ, войдя, въ переднюю своей квартиры, и всѣмъ тѣломъ тяжело прислонился къ стѣнѣ.

Хозяйка -- это была вдова унтеръ-офицера -- на цыпочкахъ вошла въ комнату Кравцева я скоро вернулась назадъ.

-- Спитъ,-- сказала она.

-- И... и... къ стѣнѣ лицомъ онъ спить?

-- Къ стѣнѣ.

-- Ну, и хорошо... И прекрасно хорошо... Вы ему завтра ни гу-гу, что я сегодня того, знаете, былъ...-- невѣрнымъ языкомъ говорилъ онъ.

-- Что я сплетница развѣ какая, чего мнѣ говорить...

-- Да, да, чего вамъ говорить!.. Онъ, Матрена Матвѣевна, дитя, ребенокъ, то-есть... Что ему знать, что его братъ -- подлецъ, того? Оно примѣръ, знаете, ей-ей не хорошо!.. Вотъ и я примѣръ сперва, привыкъ сперва...

-- Знаю, знаю, батюшка, ложись съ Богомъ,-- сказала хозяйка и пошла въ свою комнату, разсуждая про себя, что отчего же иногда и не выпить "хорошему" человѣку.

А Кравцева она считала -- и, можетъ-быть, не безъ основанія -- именно такимъ человѣкомъ.

Кравцевъ началъ тихонько раздѣваться въ передней, снялъ сапоги и верхнюю одежду, кое-какъ захватилъ всѣ эти вещи рукою, и, крадучись, какъ воръ, побрелъ въ свою комнату; на его лицѣ было выраженіе боязни и смущенія. Неслышно улегся онъ на жесткій диванъ и еще долгое время озлобленно шепталъ ѣдкія до боли, полныя желчи проклятія о судьбѣ, загубившей его, и прислушивался, спитъ ли его братишка, не проснулся ли, не услышалъ ли неровной походки старшаго брата, не почуялъ ли виннаго запаха. Но тотъ мирно спалъ, разбросавшись на мягкой постели, и ровно дышалъ молодою, здоровою грудью... Въ окно глядѣла румяная заря, и первый лучъ солнца игралъ на полу...

-- Маша! Костя! Бѣгите сюда, Ваня пріѣхалъ, нашъ Ваня пріѣхалъ! Здравствуй, душка! Постой, милочка, я донесу твой сакъ. У-у, какой онъ тяжелый! Дай мнѣ лучше подушку. Куда же ты идешь? Какой ты смѣшной, тамъ спальня Маши.

Такъ лепетала молоденькая черноволосая дѣвушка съ вздернутымъ носикомъ и съ загорѣлымъ лицомъ, выбѣжавшая изъ деревенскаго дома встрѣчать своего брата Ивана Ивановича Пащенко, пріѣхавшаго изъ Петербурга.

-- Постой, постой, ты его совсѣмъ затормошила!-- послышался неторопливый мужской басъ, и въ залу, куда вошли братъ и сестра, медленной, тяжелой походкой, заставляя полъ издавать жалобные звуки, вступилъ довольно полный мужчина, съ блестящимъ отъ жира гладкимъ лицомъ.

Его можно было бы назвать красивымъ, если бы полнѣйшее отсутствіе страсти на его лицѣ не вредило его красотѣ. Это былъ старшій братъ Ивана Ивановича, Константинъ. За нимъ шла его жена, женщина не толстая, не высокая, съ смѣтливыми и быстрыми глазами, съ безпокойными и юркими движеніями. Братья поздоровались.

-- Чего вы хотите: чаю, кофею или молока?-- спросила супруга старшаго брата, наскоро поздоровавшись съ пріѣзжимъ и заботливо усадивъ его въ другой комнатѣ на софу, гдѣ, по ея словамъ, было ловчѣе сидѣть, чѣмъ въ залѣ.

-- Покуда я, право, ничего не хочу,-- промолвилъ пріѣзжій.

-- Ну, вотъ еще! Пожалуйста, не стѣсняйтесь.

-- Я не стѣсняюсь, но...

-- Ну, братъ, бухни лучше: чаю, кофею и молока! А такъ отъ нея не отдѣлаешься. Она не можетъ себѣ представить человѣка, не желающаго ничего изъ съѣстновки, какъ говорили у насъ въ морскомъ корпусѣ,-- произнесъ съ одышкой старшій бралъ и вздохнулъ широкимъ вздохомъ, точно онъ пронесъ верстъ пять тяжелую ношу и радъ, что сбросилъ ее съ плечъ.

-- Чаю, если васъ не затруднитъ,-- улыбнулся пріѣзжій.

-- О, ее ничего не затруднитъ по этой части,-- ввернулъ Константинъ Ивановичъ.

-- Онъ у меня всегда такой!-- хладнокровно произнесла Марья Дмитріевна -- такъ звали хозяйку -- и вышла изъ комнаты хозяйничать.

-- Ты, котикъ, теперь не студентъ?-- спросила сестра, все время съ любопытствомъ разсматривая брата, какъ дѣти разсматриваютъ новую игрушку.

-- Нѣтъ. А что?

-- Такъ... Какой ты хорошенькій! Вотъ, если бы Аннета Зайцева не вышла замужъ, ты могъ бы на ней жениться.

-- Такъ ты меня ужъ и женить собираешься?

-- Да вѣдь ты же не будешь старымъ холостякомъ. Они такіе злые, брюзжатъ всегда... Душка, какъ я тебѣ рада!-- внезапно перешла сестра къ новому восторгу и неожиданно поцѣловала руку у брата.

-- Что съ тобой?-- воскликнулъ онъ, краснѣя отъ этой ласки. И было отчего покраснѣть: у него, у вчерашняго студента, впервые цѣловала руку дѣвушка!-- Какая ты экзальтированная, настоящая институтка. Это не годится.

-- Ну, братъ, не взыщи, она и ко мнѣ на шею скачетъ, а мнѣ и самого себя тяжело таскать,-- ввернулъ старшій братъ.

-- Жаль, что ты въ деревнѣ живешь. Ты тутъ людей не видишь, не знаешь, какъ нужно жить и вести себя въ обществѣ.

-- Поучи, братъ, ее, поучи. Нечего губки надувать, сударыня,-- шутливо сказалъ толстякъ.-- Она мнѣ всѣхъ деревенскихъ дѣвчонокъ зацѣловала. По ея, что ребенокъ -- то душка! Разскажи-ка, какъ ты воевала съ одной душкой.

Сестра нахмурила черненькія брови и молчала.

-- Что же, Катя?-- спросилъ братъ Иванъ.

-- Ха-ха-ха!-- засмѣялся толстякъ.-- Стыдится разсказывать. Она, видишь ли, хотѣла поцѣловать одну изъ душекъ, а та, какъ вцѣпится ей въ лицо, и ну ее царапать... Вотъ и по сю пору знаки есть...

Иванъ Ивановичъ разразился искреннимъ смѣхомъ, но поспѣшилъ смолкнуть, увидавъ, что сестра уже успѣла заплакать.

-- Ну, полно, полно,-- нѣжно заговорилъ онъ, наклонился поцѣловать ее и покраснѣлъ отъ этого поцѣлуя.

Онъ еще видѣлъ въ ней не сестру, а постороннюю дѣвушку и совѣстился. Незнаніе семейныхъ отношеній, неловкость обращенія съ сестрой, желаніе поучить ее,-- все обличало въ немъ новичка въ жизни, вчерашняго члена холостой компаніи студентовъ, третьягодняшняго наставника дѣтей. Ему самому были немного смѣшны его первые шаги въ семейной жизни.

-- Опять вы мою Катю разстроили,-- вступилась супруга Константина Ивановича, торопливо появившись въ комнатѣ въ сопровожденіи лакея, горничной и казачка.

Они несли чай, кофе, молоко, булки, масло... Впрочемъ, что же пересчитывать всѣ съѣстные припасы, несомые ими, этакъ и до завтра не кончишь.

-- Что, братъ, не говорилъ ли я тебѣ, что всего надобно было потребовать? Однимъ чаемъ отъ нея не отдѣлаешься,-- засмѣялся весельчакъ.

-- Вы его не слушайте, онъ самъ номеръ бы безъ ѣды,-- совсѣмъ серьезно изрекла Марья Дмитріевна, хлопотливо заваривая чай, и вдругъ съ какимъ-то ужасомъ воскликнула: -- Ахъ, что это они и не подумали, что вамъ переодѣться и умыться надо! Вотъ у васъ и тутъ, и тутъ, и тутъ пыль. Василій, Василій, отведи скорѣе барина въ ихъ комнату!.. Ахъ, Катя, хорошо ты хозяйничаешь, не знаешь, что людямъ освѣжиться съ дороги нужно. Ты только ласкаться рада.

Иванъ Ивановичъ повиновался и пошелъ за лакеемъ мыться и переодѣваться, не имѣя времени разсуждать, что для него дѣйствительно было нужнѣе съ дороги: ласки или умыванье? Съ этой минуты онъ могъ бы, не ошибаясь, сказать, что онъ поступилъ, какъ поступали всѣ другіе гости, подъ команду Марьи Дмитріевны во всемъ, что касалось ѣды, умыванья, порядка, времени прогулокъ, времени спанья, однимъ словомъ, всего того, что какъ-нибудь могло быть забрано въ свою власть хозяйкою. И надо сказать правду, какъ бы ни было непріятно свободолюбивымъ людямъ такое забираніе власти въ свои руки со стороны хозяйки, но они не могли сказать одного, что она распоряжается глупо, безсмысленно и несогласно съ требованіями гигіены. Нѣтъ! Она больше всего заботилась о чужомъ здоровьѣ. Она не позволила бы вамъ, ни за какія блага, гулять ночью во время сильной росы и спать до обѣда во время жара, не позволяла бы вамъ сидѣть на сквозномъ вѣтру, поѣсть послѣ ботвиньи творогу съ молокомъ и выкупаться тотчасъ послѣ обѣда. Вы могли бы кричать, что это насиліе, могли бы мучиться подъ ея гнетомъ и бѣжать отъ него,-- но, убѣжавъ, наѣвшись на свободѣ ботвиньи и творогу, насидѣвшись на сквозномъ вѣтру, однимъ словомъ, натѣшивъ всячески свою волюшку русскую и захворавъ, вы стали бы со вздохомъ думать: "Ахъ, права была эта нестерпимая Марья Дмитріевна: только подчиняясь ея правиламъ, можно быть здоровымъ!.." Предположите, что ваше здоровье поправилось бы. Что же вы сдѣлали бы? Пошли бы къ Марьѣ Дмитріевнѣ ѣсть приготовляемый ею бульонъ для выздоравливающихъ? Нѣтъ! Держу пари, что вы скорѣе бы снова наѣлись ботвиньи и творогу, а ужъ къ Марьѣ Дмитріевнѣ не пошли бы. Люди очень любятъ свободу (хотя грошовую, къ сожалѣнію), а Марьи Дмитріевны возятся со своими гигіеническими правилами... Эхъ, Марьи Дмитріевны, дайте людямъ свободу, а этимъ правиламъ они и безъ васъ выучатся!.. Черезъ четверть часа Иванъ Ивановичъ воротился въ комнату въ другомъ народѣ и усѣлся къ чайному столу. Начались разговоры, деревенскіе разговоры шестидесятыхъ годовъ о мужикахъ, о близкой волѣ и тому подобныхъ, близкихъ сердцу предметахъ. Невѣстка жаловалась на мужиковъ и волю. Константинъ Ивановичъ махалъ на это руками и говорилъ, что самое лучшее предать все въ руки Бога. Сестра прорывалась своими институтскими восторгами, за ними слѣдовали нравоученія братьевъ, надуваніе губокъ сестры и заступничество невѣстки, говорившей, что ея Катя будетъ хорошею женою, что она хозяйничать начинаетъ, что у нея способность есть къ этому труду. Изъ этого возникъ маленькій споръ. Братъ Иванъ доказывалъ, что если у нея есть способность къ этому, довольно пошлому труду, то должна быть способность и къ болѣе разумной дѣятельности, и что онъ хотѣлъ бы пріучить ее именно къ такой дѣятельности. Марья Дмитріевна возразила на это, что полезнѣе хозяйничанья нѣтъ труда во всемъ мірѣ, и разсказала при этомъ анекдотъ, какъ у одной барыни, писавшей статьи, состоявшей членомъ богоугодныхъ заведеній, всегда тараканы въ супѣ попадались, а дѣтей поцѣловать было нельзя, потому что у нихъ тамъ что-то подъ носомъ постоянно торчало.

-- Вы вотъ о заработной платѣ толкуете, ну, такъ и пускай жена беретъ себѣ жалованье, слѣдующее экономкѣ и кухаркѣ,-- заключила хозяйка.

-- Такъ вы жену считаете кухаркой мужа,-- разсмѣялся братъ Иванъ.

-- Пожалуй, кухаркой; ну, а онъ будетъ ея крѣпостнымъ батракомъ, зарабатывая деньги для уплаты ей жалованья.

-- Ты, брать, ее въ философіи не собьешь,-- замѣтилъ Константинъ Ивановичъ.

-- Si non е vero, е ben trovato,-- сказалъ Иванъ Ивановичъ со смѣхомъ.

-- Это, братецъ, по-латыни?.-- наивно и спокойно спросила Марья Дмитріевна.

-- Ну, а въ языкахъ она не сильна,-- ввернулъ хозяинъ.

Его шутливый тонъ слегка напомнилъ Ивану Ивановичу Кравцева.

Всѣ посмѣялись и этимъ закончили разговоры. На всѣхъ напала какая-то истома; всѣхъ клонило ко сну, но въ то же время было лѣнь подняться съ мѣста, чтобы добраться до постели, было лѣнь пошевелить языкомъ, чтобы обмѣняться словомъ. Въ какой-то сладкой полудремотѣ, уютно угнѣздившись на креслахъ и на диванѣ, каждый отдавался всецѣло отдыху послѣ дневныхъ тревогъ и волненій. Въ головахъ, какъ легкія тѣни, проносились отрывки недоговоренныхъ фразъ, клочки нсвыяснившихся надеждъ, зачатки смутныхъ представленій, а то вдругъ вспоминалась неясная картина изъ слышанной въ дѣтствѣ сказки, или, неизвѣстно почему, раздавался въ ушахъ какой-то полузабытый музыкальный мотивъ, порой неуловимо ускользая, порой возникая снова въ затишьи вечерѣющаго дня.

А въ окно несся пропитанный ароматомъ меда и смолы воздухъ, немного отдававшій запахомъ отъ первыхъ порослей на стоячей водѣ пруда; гдѣ-то очень близко, протяжно, какъ бы выкликая кого-то, мычала корова, и скоро мимо сада пронеслось нѣсколько лошадей и раздалось рѣзкое хлопанье кнута и гиканье мчавшихся на лошадяхъ, мальчишекъ; кто-то, зѣвая звучнымъ и долгимъ вздохомъ, точно подъ самымъ ухомъ, промолвилъ лѣнивымъ голосомъ: "Чаво лошадь загонишь, и безъ того еле ноги волочитъ!" Вдали начиналъ отрывисто и отчетливо пощелкивать соловей; чрезъ нѣсколько минутъ онъ разсыпался неудержимою, звонкою трелью; въ этихъ звукахъ было что-то металлическое; потомъ снова все стихло и опять гдѣ-то, уже гораздо дальше прежняго, гораздо менѣе ясно, слышалось отрывистое пощелкиваніе соловья... Ночь темная и строгая глядѣла въ окна.

-----

Первое, что бросилось въ глаза Ивану Ивановичу, когда онъ проснулся на другой день и взглянулъ съ балкона на окрестности, были ветхія, покривившіяся на-бокъ и до того почернѣвшія избы, что можно было думать, будто каждое бревно, каждая доска, составлявшія ихъ, лежали лѣтъ по десяти въ водѣ и затѣмъ уже никогда не просыхали, а медленно гнили. Во многихъ мѣстахъ ворота, несмотря на то, что ихъ приперли кольями, разъѣхались въ стороны, нагнулись впередъ и, повидимому, имѣли неодолимое поползновеніе упасть и отдохнуть отъ долголѣтней службы на кочковатой, представлявшей окаменѣвшія волны улицѣ, гдѣ новичокъ въ деревенской жизни непремѣнно прошелъ бы посрединѣ, ломая ноги о засохшія кочки грязи, но не рискнулъ бы пробраться по утоптанной мужицкими ногами тропинкѣ около крестьянскихъ избъ, боясь ихъ паденія. Но боялись этого только привычные люди, знавшіе, что избы уже въ точеніе многихъ десятковъ лѣтъ все грозятъ паденіемъ, а между тѣмъ не падаютъ и, значитъ, простоять еще десятки лѣтъ, подопрутся еще десятками кольевъ и все будутъ стоять попрежнему, по-старому. У Ивана Ивановича болѣзненно сжалось сердце, не потому, что онъ былъ особенно добръ или привязанъ къ мужикамъ, а просто по той же простой причинѣ, по которой свѣжій человѣкъ умираетъ скорѣе въ угарной комнатѣ, чѣмъ постоянно лежащій въ ней больной. При въѣздѣ въ Іерусалимъ въ васъ сердце обливается кровью при видѣ страшныхъ фигуръ прокаженныхъ, а жители святого града ничего -- живутъ себѣ спокойно и при случаѣ гоняютъ безъ всякой пощады тѣхъ, которыхъ видъ вызвалъ ваши слезы. Все -- дѣло привычка!

-- Что, братъ, сельскими видами любуешься?-- спросилъ шутливый голосъ у Ивана Ивановича; послѣдній обернулся и увидалъ сіяющую довольствомъ, жиромъ, лѣнью, толстую фигуру брата-помѣщика.

-- Не весела родная картина, не залюбуешься ею,-- отвѣтилъ онъ, и почему-то ему въ эту минуту была досадна шутливость брата.

-- Ну, не взыщи, какая есть! Не нравится, потому что отвыкъ.

-- Да, давно я не былъ въ этихъ мѣстахъ. Все кажется новымъ, страннымъ. А вѣдь, какъ-подумаешь, все тоже,-- вотъ въ этой самой комнатѣ я жилъ ребенкомъ, здѣсь...

-- Отецъ поролъ меня въ первый разъ не на животъ, а на смерть,-- въ тонъ брата окончилъ Константинъ Ивановичъ.

-- Экія у тебя воспоминанія поэтическія!

-- Ну, не взыщи, какія есть!-- повторилъ Константинъ Ивановичъ.

-- Неужели они-то тебя и дѣлаютъ веселымъ?

-- Да чего же тужить? Вонъ, я тогда ревѣлъ, какъ отецъ поролъ въ первый разъ, а потомъ разсчиталъ, что послѣ моей порки ключница и нянька добрѣе дѣлаются со мнѣ, и сталъ этимъ пользоваться: меня выпорютъ, а я вареньемъ заѣмъ... Однако, пойдемъ, жена ждетъ съ чаемъ, молокомъ, булочками...

Братья спустились внизъ. Тамъ каждый членъ семья былъ спрошенъ о томъ, какъ онъ спалъ, что во снѣ видѣлъ, былъ приглашенъ обсудить значеніе сна во всѣхъ подробностяхъ, былъ попотчеванъ и чаемъ, и молокомъ, и булочками, и нещадно уговариваемъ взять еще чаю, молока и булочекъ. Потомъ Марья Дмитріевна посовѣтовала мужчинамъ -- что почти равнялось приказанію при ея настойчивости -- объѣхать поля, посмотрѣть на работы, и такимъ образомъ соединить полезное съ пріятнымъ, то-есть, узнать ходъ работъ, придать своимъ присутствіемъ силъ и бодрости "трудолюбивымъ земледѣльцамъ", освѣжить себя и запастись аппетитомъ. Братья поѣхали. Ивану Ивановичу бросались въ глаза все тѣ же ветхія избы, изнуренные люди, бѣдная одежда, засохшая грязь, скверныя дороги. Внутренно онъ былъ недоволенъ хозяйствомъ брата, недоволенъ былъ также тѣмъ, что у самого брата, въ его домѣ, въ его саду, все было устроено отлично, заботливо и разсчетливо. Но молодой человѣкъ старался не высказывать своего неудовольствія и сохранять миръ съ семьею. Насмотрѣвшись на все, наши герои возвратились домой, гдѣ уже ждалъ ихъ обильный завтракъ. Отличныя блюда приготовляла Марья Дмитріевна.

-- Эхъ, братъ, все хорошо, только дѣлежъ вотъ этотъ!-- вздохнулъ Константинъ Ивановичъ, глотая пирожокъ.

-- Что-жъ дѣлежъ? У насъ дѣло не спорное, хлопотъ не будетъ,-- отвѣтилъ Иванъ Ивановичъ.

-- Знаю я это не будетъ!

-- Да я и не понимаю до сихъ поръ,-- сказала Марья Дмитріевна:-- для чего вы дѣлиться хотите. Развѣ вы здѣсь хозяйничать навсегда останетесь?

-- Нѣтъ.

-- Такъ вамъ же не выгодно отдѣлиться.

-- Но когда мы раздѣлимся, то я буду свободенъ въ своихъ дѣйствіяхъ по устройству моихъ крестьянъ.

-- Чего тутъ свободенъ? Выйдетъ указъ, какъ ихъ устроить, такъ и устроимъ,-- сказалъ Константинъ Ивановичъ.

-- Ну, нѣтъ, я хочу иначе это дѣло сдѣлать. Они бѣдствуютъ, надо улучшить ихъ положеніе.

-- Ну, братецъ,-- вступилась убѣдительнымъ тономъ Марья Дмитріевна:-- улучшать тутъ нечего, ихъ положенія не улучшите, хоть озолотите ихъ. Я пробовала и посуду имъ на ярмаркѣ покупать, и деньги, и одежду давала,-- все въ кабаки несутъ.

-- Это и натурально.

-- Одежду-то въ кабакъ нести?

-- Да. Этими грошевыми помощами ничего не подѣлаешь, ихъ надо на волю отпустить съ большимъ надѣломъ.

-- Ну, нѣтъ-съ, мой мужъ не можетъ дать надѣть больше законнаго, и для чего это?-- сердито сказала хозяйка и вышла вонъ.

-- Охъ,-- вздохнулъ Константинъ Ивановичъ:-- а я какъ подумаю объ этомъ дѣлѣ, такъ мурашки но тѣлу и забѣгаютъ.

-- Неужели ты не сочувствуешь освобожденію крестьянъ?

-- Да вѣдь работы-то сколько будетъ,-- ужаснулся толстякъ.-- Ты подумай одно, заведутся эти переписки, отписки, записки, счеты, расчеты... А, прахъ ихъ побери всѣхъ! Да я еще ребенкомъ, бывало, какъ примусь за ариѳметику, такъ у меня зубы и пойдутъ, и пойдутъ, на стѣну, бываю, лѣзу, такая боль! Это у меня врожденное.

-- Ахъ, ты, лежень!-- воскликнулъ, смѣясь, Иванъ Ивановичъ.-- Какъ же это ты Марью-то Дмитріевну увезти рѣшился? видно, не боялся хлопотъ.

-- Ну, что это за хлопоты! Я любилъ съ офицерами на тройкахъ кататься, какъ вышелъ въ отставку...

-- А ссора и примиреніе съ родителями?

-- Чего, ссориться? Я съ ними не ссорился. Они и безъ того отдали бы ее за меня, можетъ, и знали даже, что я ее увезу, шутъ ихъ разберетъ! Сговорился я съ нею, что увезу,-- ну, и увезъ, потомъ на колѣнки передъ отцомъ встали,-- простилъ...

-- То-есть, поразнообразить жизнь захотѣлось?

-- А почему я знаю, чего захотѣлось. Дурь была.

-- А теперь?

-- Теперь, братъ, я въ халатѣ...

Братья смолкли.

-- Мы вотъ о вашей свадьбѣ разсуждаемъ,-- сказалъ Иванъ Ивановичъ вернувшейся Марьѣ Дмитріевнѣ:-- что вы скажете объ...

-- Ну, ужъ говорите, говорите!-- воскликнула она недовольнымъ голосомъ:-- а я теперь по хозяйству, у насъ корова захворала,-- съ этими словами хозяйка пролетѣла нь свою комнату за какою-то понадобившеюся ей вещью.

Въ комнатѣ воцарилась тишина; Константинъ Ивановичъ началъ учить собаку носить поноску и время-отъ-времени нещадно билъ ее за непонятливость. Визгъ животнаго сталъ, наконецъ, раздражать слухъ Ивана Ивановича.

-- Ты ходишь на охоту?-- спросилъ онъ.

-- Нѣтъ, какая охота!..

-- Такъ зачѣмъ же ты мучишь пса?

-- Не дуракомъ же ему расти.

-- Совсѣмъ бы не держалъ собаки, а вѣдь это нервы раздражаетъ.

-- Ахъ, ты, барыня нервная!

Иванъ Ивановичъ пожалъ плечами и сердито вышелъ изъ комнаты. Еще долго доносились къ нему въ мезонинъ невыносимые визги собаки и неистовые крики Константина Ивановича: "apporte, apporte!! убью тебя, шельма!"

-- Живодеры,-- бормоталъ молодой человѣкъ, ходя большими шагами по комнатѣ.

А внизу, между тѣмъ, говорили про него, смѣялись надъ его нервною выходкою, порицали его за желаніе благодѣтельствовать своимъ мужикамъ, говорили, что онъ новыхъ идей набрался о человѣколюбіи, а между тѣмъ, съ перваго же дня вноситъ непріятности въ тихую семейную жизнь, отравляетъ ее для близкихъ людей. Катерина Ивановна была безмолвной слушательницей этихъ толковъ. Съ слѣдующаго дня Иванъ Ивановичъ началъ дѣлать визиты сосѣдямъ, сосѣди отплатили ему тѣмъ же, пошли толки, новости, вопросы, сужденія; все было такъ обыкновенно, такъ пахло провинціей и шестидесятыми годами, что передавать всего этого не стоитъ. Между тѣмъ, въ домѣ было рѣшено, что на зиму вся семья поѣдетъ въ городъ, раздѣлится и примется за устройство крестьянъ. Катерина Ивановна радовалась предстоящей поѣздкѣ и прыгала, какъ дитя, хотя этому прыганью мѣшали иногда замѣчанія брата Ивана.

-- Ты, Катя, кажется, останешься вѣчнымъ ребенкомъ,-- говорилъ онъ.

-- И прекрасно,-- вступилась Марья Дмитріевна.-- У нея сердце чисто, оттого она и веселится, брюзжать ей нечего.

-- Я не про веселость говорю, но про эту экзальтацію. Она волнуется отъ пустяковъ, а передъ серьезными вещами закрываетъ глаза.

-- Еще бы вы стали требовать, чтобы ребенокъ восхищался отличною картиною, а но простою игрушкою.

-- Ну, иныя изъ такихъ дѣтей, какъ она, живутъ уже самостоятельною жизнью, своихъ дѣтей имѣютъ...

-- Ахъ, Господи, да развѣ она виновата, что на ней еще никто не женился!-- съ обидчивостью воскликнула Марья Дмитріевна.

-- Вы меня не поняли...

-- Гдѣ васъ понять!

Наставало тяжелое молчаніе. Марья Дмитріевна начинала недолюбливать мужнина брата; Катерина Ивановна начинала дуться...

III.

Надъ деревней Миловидовой, между тѣмъ, пронеслось лѣто, нахмурилась осень. Хлѣбъ убрали, сѣно скосили, поля стали похожи на давно небритый подбородокъ стараго солдата, деревья уныло и глухо шумѣли безлистными вѣтвями. Порою, по утрамъ, виднѣлись кое-гдѣ бѣлыя пятна на деревянныхъ мостахъ: это были первые слѣды осеннихъ морозовъ. Но снѣгу еще не было. Дни въ помѣщичьемъ домѣ шли вяло и медленно. Иванъ Ивановичъ большую часть дня проводилъ въ своемъ кабинетѣ, работалъ, читалъ, писалъ, учился; наработавшись, онъ спускался въ общія комнаты и каждый разъ, если не было гостей, что при дурныхъ дорогахъ случалось часто, встрѣчалъ одну и ту же картину соннаго застоя, болотнаго спокойствія, мирной апатіи. Константинъ Ивановичъ обыкновенно или училъ и тиранилъ любимую собаку, или сидѣлъ, до крайности серьезно углубившись въ свое дѣло и прилежно разсчитывая, за гранпасьянсомъ. Его лицо выражало въ эти минуты строгую думу и даже умъ, отчего пошлость занятія бросалась еще ярче въ глаза. Марья Дмитріевна вязала безконечно-длинные и безчисленные шерстяные шарфы, такъ что можно было думать, что у нея цѣлая сотня дѣтей и родныхъ, требующихъ этихъ шарфовъ. Изрѣдка ея голову внезапно посѣщали какія-нибудь хозяйственныя соображенія; и она вскакивала, на минуту бѣжала распорядиться и снова возвращалась къ вязанью, дожидаясь новаго хозяйственнаго вдохновенія, чтобы опять на минуту покинуть работу. Катерина Ивановна усидчиво вязала шелковый кошелекъ съ бисеромъ или читала какой-нибудь французскій романчикъ. Тишина въ комнатѣ нарушалась только пощелкиваніемъ деревянныхъ спичекъ Марьи Дмитріевны, боемъ часовъ и храпомъ собаки, высыпавшейся до новаго ученья. Иногда нарушало тишину восклицаніе Константина Ивановича, скорбѣвшаго, что пасьянсъ не выходитъ. Иногда слышалась протяжная зѣвота, сопровождаемая похожими на вздохъ словами: "а-эх-хе-хе!" или "о-охъ, Господи!" Прежде чѣмъ увидѣть эту картину, Ивану Ивановичу приходилось проходить по передней, гдѣ лакей и казачокъ или дремали, или играли въ носки и также тоскливо зѣвали... Иванъ Ивановичъ медленными шагами, какъ привидѣніе, входилъ въ комнату, садился въ кресла и молчаливо кусалъ ногти: знакъ неудовольствія.

-- Опять не выходитъ!-- волновался Константинъ Ивановичъ, и въ его тонѣ слышалось, что въ душѣ онъ загнулъ пасьянсу крѣпкое русское словцо.

-- Пятый разъ проклятый Наполеошка не выходитъ.

-- Да ты вѣрно зѣваешь,-- вступалась Марья Дмитріевна.

-- Какое зѣваю! Ни одного перевода нѣтъ. Вотъ тутъ валетъ пикъ заколодилъ, а здѣсь четверка червей.

-- Да ты попробуй переводы сдѣлать,-- совѣтовала Марья Дмитріевна и, опустивъ на колѣни шарфъ, приникала къ столу.-- Вотъ здѣсь переводъ есть.

-- Говорятъ тебѣ, что изъ этого ничего не выйдетъ.

-- Вотъ заладилъ одно: не выйдетъ! не выйдетъ? Ты попробуй, да тогда и говори.

-- Чего мнѣ пробовать,-- злился Константинъ Ивановичъ:-- развѣ я такъ не вижу? Что ты, въ самомъ дѣлѣ, матушка, за дурака меня, что ли, считаешь? Сообразить не могу я вѣрно, по-твоему?

-- Ну, да ужъ попробуй!

-- Смѣшаю все, вотъ тебѣ и проба!

-- Этакъ и раскладывать пасьянсъ не нужно, если у тебя терпѣнья нѣтъ.

-- Ну, и не нужно!

-- Разумѣется, не нужно!

-- Вязала бы свои шарфы!

-- Для тебя же вяжу.

-- Очень мнѣ ихъ нужно!

-- Ну, такъ я Васькѣ отдамъ, и ходи безъ шарфа.

-- И буду ходить.

-- Да и будешь!

Супруги не на шутку ссорились. Въ ихъ голосахъ слышалось и дрожаніе, и злоба. Иванъ Ивановичъ и они сами знали, что миръ возстановится при слѣдующемъ удачномъ пасьянсѣ, когда шельмецъ Наполеонъ выйдетъ, и что война закипитъ снова при другомъ неудачномъ пасьянсѣ, когда оба минутные врага выскажутъ другъ другу сотни колкостей, сильно взволнуютъ себя и потомъ вмѣстѣ пойдутъ спать... Эты волненія безспорно доставляли имъ и удовольствіе, и развлеченіе, но Ивану Ивановичу отъ этого не было веселѣе. Въ его сердцѣ кишѣла досада, и эта досада еще болѣе усиливалась тѣмъ, что его сестру часто приглашали играть роль судьи, и она нисколько не изумлялась отъ этого предложенія, но исполняла роль отлично. Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ Иванъ Ивановичъ былъ раздраженъ болѣе, чѣмъ когда-нибудь. Ему было досадно и на пошлую серьезность брата, и на постукиваніе спичекъ Марьи Дмитріевны, и на достойное похвалы прилежаніе сестры. Онъ не вытерпѣлъ.

-- Какъ тебѣ не надоѣстъ, сестра,-- промолвилъ онъ:-- заниматься этою дрянью.

-- Какою дрянью?

-- Да вотъ вязаніемъ этого чулка.

-- Это не чулокъ, это я кошелекъ вджу для...

Катерина Ивановна нерѣшительно остановилась.

-- Кому нужны эти кошельки?

-- А я хотѣла...-- снова начала Катерина Ивановна и не кончила, ея голосъ уже дрожалъ слезами.

Братъ этого не замѣтилъ,

-- Помилуй,-- продолжалъ онъ:-- этотъ шелкъ, бисеръ, все это стоитъ большихъ денегъ, вязанье стоить труда, а что изъ этого выйдетъ? Неудобный кисетъ съ царапающимъ руки стальнымъ бисеромъ, тряпка, которая загрязнится черезъ мѣсяцъ. Если тебѣ нуженъ кошелекъ, то ты можешь купить его, не трудясь попусту, купить дешевле, чѣмъ стоитъ этотъ матеріалъ, и купленный кошелекъ изъ кожи будетъ прочнѣе, а, значитъ, и лучше. Надо же тебѣ пріучаться правильно глядѣть на вещи и не быть уѣздной барышней.

Катерина Ивановна опустила на колѣни вязанье и поникла головой. Незамѣтно для нея самой изъ ея глазъ покатились слезинки, наконецъ, одна изъ ихъ упала на ея руку и заставила ее очнуться. Дѣвушка быстро встала и торопливо вышла изъ комнаты, уже рыдая на порогѣ...

-- Что съ ней?-- съ изумленіемъ спросилъ Иванъ Ивановичъ.

-- Эхъ вы, молодежь,-- съ упрекомъ произнесла Марья Дмитріевна:-- разстраивать только мою Като умѣете! Вѣдь она для васъ къ именинамъ этотъ кошелекъ торопилась довязать.

Иванъ Ивановичъ смутился, онъ чувствовалъ себя правымъ, но ему было жаль сестру. Онъ еще въ университетѣ получилъ названіе благодушнаго, и оно было дано ему не даромъ. Вечеръ прошелъ скверно. Катерина Ивановна, наплакавшись до сыта молодыми слезами, сочла за нужное надуть свои хорошенькія губки и не выйти, къ чаю, чтобы помучить брата. Ее уже занимало это мщеніе, и передъ ея воображеніемъ носилась сцена примиренія, полная трогательныхъ фразъ, цѣлованій рукъ и тому подобныхъ прелестей. Кого изъ васъ, юныя читательницы, не занимали эти сцены и еще въ деревнѣ, среди однообразной, убійственной скуки осеннихъ дней? Надо же, въ самомъ дѣлѣ, чѣмъ-нибудь разнообразить жизнь!

-----

-- Ну, полно дуться, Катя,-- говорилъ на другой день Иванъ Ивановичъ, встрѣтивъ сестру безъ свидѣтелей.

Ожиданная сцена настала. Катерина Ивановна чувствовала, что ея маленькое сердечко бьется сильнѣе обыкновеннаго.

-- Я не дуюсь,-- отрывисто отвѣтила она и продолжала надувать хорошенькія губки.

-- Вотъ еще! развѣ я не вижу. Я не зналъ назначенія этого кисета, и потому невольно обидѣлъ тебя. Но пойми, мой другъ, что я желаю тебѣ добра. Ты тратишь время и силы на пустяки.

-- Что же вы мнѣ прикажете дѣлать?

-- Во-первыхъ, не впадай въ этотъ пошлый провинціализмъ, и не говори мнѣ въ видѣ колкости вы. Это не колко, а пошло и мелочно. Во-вторыхъ, надо же тебѣ понять меня и знать, что я не приказывать хочу, а совѣтовать. Мнѣ хотѣлось бы, чтобы моя сестра была развитою, честною дѣвушкою.

-- Что съ тобою, развѣ я безчестная?-- воскликнула съ ужасомъ Катерина Ивановна и готовилась расплакаться.

-- Ты меня не поняла. Въ нашемъ кругу называютъ честными тѣхъ, кто употребляетъ свои силы и время на полезный трудъ, а ты этого не дѣлаешь. Такихъ людей у насъ зовутъ не подлецами, а дармоѣдами.

-- И всѣ у васъ тамъ поучаютъ другихъ?-- съ ироніей спросила сестра; ей вдругъ сталъ досаднымъ поучительный тонъ брата, она ожидала драматической сцены примиренія, а не этихъ наставленій и резонерства.

-- Если нужно, поучаютъ.

-- Ну-съ, такъ что же мнѣ дѣлать?

-- Читай...

-- Ха-ха-ха,-- засмѣялась сестра надъ братомъ, какъ надъ дуракомъ.-- Вотъ одолжилъ! А что же я дѣлаю по утрамъ и вечерамъ, когда ложусь спать.

-- Что же ты читаешь?

-- Дюма теперь читаю.

-- Ну, это хуже вязанья кисетовъ.

Сестра снова надула губки при словѣ кисетъ, обидномъ для ея кошелька.

-- Такихъ книгъ не только можно не читать, но и не должно ихъ читать. Читай серьезныя книги. При твоемъ воспитаніи трудно читать даже популярно написанныя ученыя статьи, ну, такъ начни съ хорошихъ романовъ. На что годятся похожденія разныхъ мушкетеровъ? Гдѣ ты встрѣтишь подобныхъ куколъ въ жизни? А ты возьми вотъ хоть Теккерея, "Ярмарку Тщеславія" или "Пенденниса" прочти. Тамъ ты встрѣтишь почти на каждой страницѣ такіе вѣрные взгляды на жизнь, такія ѣдкія осмѣянія ея пошлостей, что, мало-по-малу, твоя мысль проснется, станетъ работать, ты захочешь выбиться на лучшую дорогу, стать лучшимъ членомъ общества. Передъ тобой будутъ проходить не просто англичане съ своими страстями, но люди, давно знакомые тебѣ. Въ какой-нибудь брошенной съ дѣтства, гонимой за бѣдность, развившей вслѣдствіе этихъ гоненій до крайности свое самолюбіе, дошедшей потомъ до пороковъ и страшнаго коварства, Ребеккѣ Шарпъ, ты узнаешь одну изъ своихъ небогатыхъ и также гонимыхъ подругъ. Въ пустомъ, блестящемъ, праздномъ, изнѣженномъ богачѣ-офицеришкѣ Осборнѣ ты увидишь портретъ десятка такихъ же личностей, уже видѣнныхъ тобой. Ты, не трогаясь съ мѣста, войдешь за кулисы блестящаго, празднаго, наглаго свѣта; авторъ силою своего громаднаго таланта сдернетъ передъ тобою нарумяненныя маски съ надменныхъ барынь, и ты съ отвращеніемъ отвернешься отъ ихъ натуральныхъ лицъ, отъ ихъ цинизма, прикрытаго красивыми формами, отъ ихъ развращенности, прикрытой нравственными изреченіями и благотворительностью изъ остатковъ отъ стола и податей, собранныхъ съ тѣхъ же бѣдняковъ.

Иванъ Ивановичъ увлекся, что съ нимъ бывало рѣдко, и говорилъ съ жаромъ. Сестра невольно заслушалась его, и съ ея лица исчезли слѣды раздраженія, насмѣшливости, досады и всѣхъ другихъ чувствъ, волновавшихъ ее за минуту; они замѣнились выраженіемъ вниманія и любопытства. Передъ ней, хотя и смутно, промелькнулъ новый міръ. Въ тотъ же вечеръ она попросила у брата одинъ изъ романовъ Теккерея. Прошелъ день, другой, третій, Иванъ Ивановичъ мелькомъ спросилъ у сестры: понравился ли ей романъ?

-- Скучно ужасно: а какъ начну читать, такъ и задремлю.

Братъ съ удивленіемъ и сожалѣніемъ поглядѣлъ на нее.

-- Ты не привыкла даже и къ такому чтенію,-- покачалъ онъ въ грустномъ раздумья головою и помолчалъ.-- Не хочешь ли, чтобы я прочиталъ его вслухъ? Такъ будетъ лучше, дѣло пойдетъ живѣе.

Согласіе было получено. Въ тотъ же день, вечеромъ, въ помѣщичьемъ домѣ деревни Миловиды, происходило литературное чтеніе. Читалась "Ярмарка Тщеславія". Чтеніе шло благополучно, тишина и вниманіе были полныя; наконецъ, чтецъ былъ пораженъ легкимъ посвистываніемъ и сопѣніемъ Константина Ивановича. Иванъ Ивановичъ взглянулъ на брата: тотъ мирно почивалъ, разложивъ карты на столѣ и откинувъ голову на спинку софы. Его ротъ былъ раскрытъ до-нельзя, выраженіе какого-то сладостнаго, безмятежнаго покоя и довольнаго чувства бродило по лицу. Иванъ Ивановичъ смутился и покраснѣлъ, ругая себя въ душѣ за наивное поползновеніе читать Теккерея при родныхъ.

-- Знаешь ли, сестра, что?-- сказалъ онъ шопотомъ.

-- Нѣ-ѣтъ,-- лѣниво и медленно протянула она, задумчиво перебирая бахромки своей шерстяной косынки.

-- Если ты хочешь, чтобы я читалъ, то приходи ко мнѣ, или я приду въ тебѣ, а здѣсь... Ну, это просто нелѣпо!

-- Читайте, читайте, я слушаю,-- воскликнула Марья Дмитріевна, входя въ комнату и взявшись за вязанье.-- Я только на минуту по хозяйству выходила.

-- А, такъ и васъ здѣсь не было, я и не замѣтилъ,-- сказалъ Иванъ Ивановичъ, принужденно улыбаясь.

-- А? что?-- вздрогнулъ Константинъ Ивановичъ, проснувшись подъ внезапный говоръ.-- Славно вздремнулъ,-- произнесъ онъ, потягиваясь.-- Ну, что это,-- какъ ее тамъ зовутъ? Сара, что ли?-- окрутила съ собой этого толстопузаго дурака-индѣйца?-- спросилъ онъ, раскладывая карты.

-- Нѣтъ,-- неохотно отвѣтилъ Иванъ Ивановичъ.

-- Ну, а какъ та-то, другая, сладенькая такая,-- ну, какъ ее тамъ зовутъ?-- что она, вышла за кого-нибудь?-- продолжалъ хозяинъ разспросы.

-- Это Наполеонъ или двѣнадцать спящихъ дѣвъ?-- спросилъ раздражительно Иванъ Ивановичъ, не отвѣчая на вопросъ.

-- Эхъ, ты! Это звѣздочка, брать!-- торжествующимъ тономъ сказалъ толстякъ, какъ бы сожалѣя брата за незнаніе.-- Наполеонъ въ одну колоду раскладывается, и всѣ карты за разъ на столъ кладутся, а это звѣздочка.

-- А-а!-- протянулъ Иванъ Ивановичъ и, бросивъ полный значенія, не то насмѣшливый, не то вопросительный взглядъ на сестру, ушелъ къ себѣ.

Катерина Ивановна все перебирала бахромки... Вотъ далась ей въ этотъ вечеръ работа! Чтеній болѣе не было. Сестра призналась, что Теккерей для нея скученъ. Братъ Иванъ вздумалъ ее поучить, довелъ до слезъ, до надуванія губокъ, до трехдневнаго молчанья и, наконецъ, не вынося мелкихъ сценъ мелочной ссоры, переломилъ себя, попросилъ извиненія, махнулъ на все рукою и радовался, что настала санная дорога и явилась возможность ѣхать въ городъ.

-- Вотъ вы всѣ вѣрно такіе, нашумите, обидите, а послѣ сами же прощенья просите,-- сказала съ торжествующимъ видомъ сестра меньшому брату въ день примиренія.

-- Да, мой другъ, но не дай тебѣ Богъ прилѣпиться сердцемъ къ одному изъ тѣхъ нашихъ, который и не захочетъ твоего прощенія,-- какъ-то грустно и пророчески произнесъ братъ.

------

По большому тракту, ведущему къ ближайшему отъ деревни Миловиды губернскому городу, убогія клячи убійственно медленно тащили рыдванъ, не то домашняго, не то другого какого-то издѣлія, но во всякомъ случаѣ допотопнаго происхожденія. На широкихъ козлахъ (такіе козлы можно видѣть въ столицѣ у погребальныхъ дрогъ) сидѣли лакей и ямщикъ или, лучше сказать, ямщичій армякъ, въ которомъ ямщикъ какъ бы желалъ спрятаться иди утонуть съ головой. На лакеѣ была фуражка, похожая на широкій и плоскій кочанъ синей капусты съ шеею вмѣсто кочерыжки, и шинель съ поднятымъ собачьимъ воротникомъ, опоясанная кушакомъ. Она походила на рыжій, поношенный больничный халатъ, къ которому для неизвѣстныхъ причинъ придѣлали пелеринку, очень часто во время порывовъ вѣтра закрывавшую кочанъ капусты. По близости отъ губернскаго города рыдванъ былъ обогнанъ другимъ рыдваномъ; послѣдній былъ немного поновѣе перваго. Лакей, сидѣвшій на козлахъ второго рыдвана, безмолвно мотнулъ головою, откинувъ ее назадъ; это движеніе рыломъ вверхъ, походившее на выраженіе досады или, какъ говорится, на фырканье, можно было перевести слѣдующимъ вопросомъ;

-- Туда ѣдете?

Лакей на козлахъ перваго рыдвана точно такъ же безмолвно мотнулъ головой впередъ, точно поздоровался, и этотъ, жестъ уже безъ, всякаго сомнѣнія означалъ отвѣть:

-- Туда ѣдемъ!

Затѣмъ рыдваны, мало-по-малу, потеряли другъ друга изъ виду и, ныряя въ снѣжныхъ ухабахъ, продолжали свой путь.

-- Пащенковы господа тоже въ губернію, пріѣдутъ сегодня,-- говорила горничная изъ крѣпостныхъ своей барынѣ, разбирая изъ безчисленныхъ кузововъ, саковъ и чемодановъ разныя вещи.

-- Ты почему знаешь?

-- Ихній лакей нашему сказывалъ, какъ мы ихъ обогнали.

-- А! такъ это они тащились. Ну, ужъ клячи же у нихъ! Вѣрно, крестьянскія,-- замѣтила барыня и поспѣшила передать извѣстіе своему мужу.

Тотъ передалъ извѣстіе своимъ знакомымъ, тѣ -- своимъ, и къ вечеру того же дня весь губернскій городъ говорилъ о событіи. Чиновники почему-то уже знали, что Пащенки, какъ выражались они на своемъ жаргонѣ, ѣдутъ дѣлиться, и одинъ изъ нихъ чесалъ объ уголъ стола лѣвую ладонь,-- значитъ къ деньгамъ. Старики знали, что молодой Пащенковъ новыхъ идей набрался, богоотступникомъ сдѣлался, и даже, по преданію давно минувшихъ дней, называли его вольтерьянцемъ. Офицеры квартировавшаго десять лѣтъ въ губернскомъ городѣ армейскаго полка знали, что старшій Пащенко сестру везетъ съ рукъ сбывать, что она, ничего, дѣвчонка такъ себѣ и за нею можно того... Матери семействъ -- послѣднія больше всѣхъ знали -- говорили, что она нищая, совсѣмъ нищая, что старшій братъ ухлопалъ ея деньги, всѣ до копеечки ухлопалъ на постройки и сулитъ женихамъ оставить ей послѣ своей смерти свою часть имущества, а между тѣмъ у него еще свои дѣти будутъ; что Марья Дмитріевна еще прошлый годъ надѣялась быть матерью и не говорила объ этомъ только потому, что боится не сбыть съ рукъ капризную, распрекапризную дѣвчонку. Однѣ барышни,-- надо отдать имъ справедливость,-- какъ существа нѣжныя, невинныя и полныя кротости, ничего, ровно ничего не знали и на разспросы о Катеринѣ Ивановнѣ говорили: "Мы ее совсѣмъ не знаемъ, о ней ходитъ такъ много странныхъ толковъ, что мы боялись сближаться съ нею; можетъ-быть, тогда сказали бы, что его мы распускаемъ про нее слухи".-- И на вопросъ о томъ, какіе его слухи ходятъ про Катерину Ивановну, барышни упорно отговаривались полнѣйшимъ незнаніемъ, говорили просто, какъ и слѣдовало невиннымъ созданіямъ, что про Катерину Ивановну говорятъ. Боже мой, сколько яду можетъ быть въ этихъ трехъ слогахъ: говорятъ! Что говорятъ: хорошее, дурное, правду, ложь? "Право, не знаемъ,-- отвѣчаютъ вамъ,-- но говорятъ!" Вы невольно опускаете голову, задумываетесь, ломаете ее и исподлобья съ недовѣрчивостью смотрите на человѣка, про котораго говорятъ. "А можетъ-быть, онъ и въ самомъ дѣлѣ того, думается вамъ, вѣдь чортъ въ его душу влѣзетъ!"

-- Какъ зовутъ этого Пащенко, не Иваномъ ли Ивановичемъ?-- спрашивалъ одинъ армейскій офицеръ въ обществѣ товарищей.

-- Нѣтъ, его зовутъ Константиномъ Ивановичемъ,-- отвѣтили ему:-- а вотъ братъ его, такъ тотъ Иванъ Ивановичъ.

-- А, такъ онъ, значитъ, не ѣдетъ сюда?

-- Отчего же значитъ. Напротивъ того, онъ-то и смастерилъ этотъ пріѣздъ.

-- Такъ вѣдь мы съ нимъ друзья!-- воскликнулъ офицеръ, нисколько не изумляясь остроумію своего товарища.-- Я еще кадетомъ былъ съ нимъ друженъ.

-- Э, такъ ты этакъ и за нею пріударишь по дружбѣ

-- Ты по себѣ вѣрно судишь. Я не привыкъ видѣть въ женщинѣ самку и бѣгать за первою женскою юбкой,-- съ презрѣніемъ произнесъ офицеръ.

Авторъ этой повѣсти стоялъ во время сейчасъ приведеннаго разговора спиной къ говорившимъ, но какъ только произнеслась послѣдняя фраза, то тотчасъ же онъ обернулся и поспѣшилъ пожатъ руку стараго знакомаго, зная, что, кромѣ Андреева, никто не способенъ произносить и нашъ вѣкъ подобныя фразы. Разумѣется, ошибки не могло быть, и Андреевъ сжалъ протянутую ему руку. Онъ былъ во всемъ блескѣ своего величія, съ взбитыми волосами, съ разстегнутымъ сюртукомъ, съ запущенными въ карманы панталонъ руками, и стоялъ въ толпѣ офицеровъ, съ которыми былъ на ты и которыхъ ненавидѣлъ отъ всей душа, считая ихъ подлецами,-- по какимъ причинамъ -- это извѣстно одному ему.

-- Смотрите, вы мнѣ не смѣйте измѣнить!-- воскликнула жена ротнаго командира Лазаревскаго, худенькая, живая полковая барыня, украденная мужемъ въ окно изъ родительскаго дома, ходатайствовавшая за невинныхъ юношей передъ холостякомъ-начальникомъ полка, трепавшая ихъ въ видѣ ласки по едва покрытымъ пушкомъ щечкамъ, дававшая имъ за проценты денегъ въ долгъ, игравшая въ ландскнехтъ и по-походному рожавшая дѣтей въ промежутокъ времени между первымъ и третьимъ робберами ералаша.

-- Я не изъ числа вашихъ поклонниковъ и измѣнить вамъ не могу, хоть бы и хотѣлъ,-- грубо отвѣтилъ Андреевъ и, кажется, старался встать въ эту минуту на цыпочки и взбить выше свой хохолъ, чтобы быть больше своего роста.

-- Ахъ, грубіянъ! Ну, да я васъ за это и обожаю.

-- Вы всѣхъ обожаете, кто не умѣетъ выигрывать.

-- Скажите, пожалуйста, онъ огрызаться вздумалъ!

-- А вѣдь ты, братецъ, подлецъ, дамамъ грубишь,-- вступился поручикъ Зловъ, длинный и сухощавый, но, впрочемъ, славный малый.

-- Убирайся, свинья!-- произнесъ Андреевъ.-- Ты вѣжливъ! Я знаю, съ кѣмъ и какъ говорить, а ты гдѣ могъ этому научиться! На томъ погибельномъ Кавказѣ, что ли?

-- Это онъ философствуетъ, господа, каѳедру ему надобно поставить!-- возгласилъ басомъ толстякъ Матвѣевъ, вѣчно пребывавшій подпоручикомъ и все собиравшійся перейти въ другой полкъ, такъ какъ въ этомъ подпоручикамъ не везетъ и новые поручики постоянно садятся имъ на шею.

-- А вотъ мы вмѣсто каѳедры заставимъ его по травушкѣ, по муравушкѣ, по зелененькой пройтись,-- сострилъ Лазаревскій и указалъ на ломберный столъ очень невзрачнаго вида..

-- Эхъ, ты хоть бы столъ-то новый купилъ,-- забасилъ толстякъ, повторявшій эту фразу казвдый разъ передъ началомъ игры.

-- Ну, опять выиграетъ!-- съ горечью воскликнула Лазаревская, шумно подвигая стулъ. Она считала эту фразу Матвѣева чѣмъ-то въ родѣ таинственнаго заклинанія, доставлявшаго ему выигрышъ.-- Хоть бы одинъ разъ позабылъ сказать о покупкѣ стола!

-- Да чѣмъ же я, матушка, виноватъ, что вы новаго не покупаете!-- оправдывался Матвѣевъ.

Читатель можетъ быть увѣренъ, что толстякъ сталъ молчаливо разсуждать съ самимъ собою, что, можетъ, и въ самомъ дѣлѣ эти слова не простыя, и далъ себѣ обѣтъ не произносить ихъ на слѣдующій разъ въ видѣ опыта. Конечно, на слѣдующій разъ онъ по разсѣянности произнесъ ихъ снова, выигралъ и опять далъ тотъ же неисполнимый обѣтъ... Если заглянуть въ будущее, то мы увидимъ Матвѣева дряхлымъ старцемъ, разсказывающимъ юношамъ о томъ, что у него въ былые дни были такія слова, отъ которыхъ онъ выигрывалъ... Вотъ вы и толкуйте тутъ о вѣрованіяхъ.

Пошутивъ такимъ пріятнымъ образомъ, все общество усѣлось за карты и весело, очень весело кончило день или, лучше сказать, начало его, такъ какъ въ семь часовъ утра, когда я сѣлъ записывать о послѣднихъ происшествіяхъ, мимо моихъ оконъ протащились немного взъерошенный фигуры-моихъ новыхъ знакомыхъ...

IV.

На другой день послѣ пріѣзда въ городъ, Константъ Ивановичъ, кряхтя и жалуясь на снѣгъ, на необходимость облечься въ парадное платье, на свои возвратившіеся въ дорогѣ ревматизмы и другія невзгоды, поѣхалъ дѣлать визиты властямъ города и знакомымъ. Иванъ Ивановичъ остался дома и, совершенно неожиданно для него, былъ посѣщенъ Андреевымъ. Послѣдній посвятилъ своего пріятеля во всѣ тайны городской жизни, описалъ черными красками своихъ знакомыхъ, и поговаривалъ о необходимости выйти въ отставку и избрать другую карьеру.

-- На этой дорогѣ мнѣ нечего дѣлать, здѣсь поневолѣ приходится слѣдовать совѣту Кравцева и плевать въ потолокъ,-- съ горечью говорилъ онъ.

-- Ну, ты себѣ рисуешь все въ мрачномъ видѣ,-- замѣтилъ Пащенко.-- Есть же и тутъ порядочные люди и мѣсто для дѣятельности, только не нужно гнаться за какой-то міровой дѣятельностью. Вѣдь ты всегда можешь быть полезнымъ солдатамъ, наблюдать, чтобы они все получали, учить ихъ грамотѣ, обращаться съ ними лучше другихъ. Это тоже дѣятельность очень почтенная.

-- Да, ты такъ толкуешь, потому что ты въ военной жизни ничего не смыслишь.

-- Однако, здравый-то смыслъ и у меня есть, и я понять могу, что пользу вездѣ приносить можно.

-- Знаемъ мы эти отвлеченныя разсужденія, а попробуй-ка приложить ихъ къ дѣлу, такъ и осядешь.

-- Ну, а ты пробовалъ?-- улыбнулся лѣнивой улыбкой Пащенко и зѣвнулъ.

-- Пробовалъ!-- съ досадой сказалъ Андреевъ, видя, что его іереміада не произвела должнаго впечатлѣнія на слушателя.-- Ты со своимъ благодушіемъ представляешь всѣхъ людей агнцами, а поживи-ка съ ними, такъ они тебѣ и покажутъ волчьи зубы.

Въ это время горничная доложила молодому Пащенко, что его просятъ къ завтраку; хозяинъ и гость пошли въ столовую. Тамъ уже сидѣли Марья Дмитріевна, Катерина Ивановна и какой-то беззубый старичокъ-гость. Началась рекомендація.

-- Мнѣ очень пріятно познакомиться съ вами,-- съ ласковою улыбкою сказала Марья Дмитріевна.-- Братецъ говорилъ намъ такъ много хорошаго о своихъ друзьяхъ, къ числу которыхъ принадлежите и вы.

-- Да, я долго принадлежалъ къ ихъ кружку,-- вздохнулъ съ чувствомъ Андреевъ:-- да вотъ судьба закинула меня въ это гніющее болото.

-- Нѣтъ-съ, здѣсь климатъ ничего, хорошій,-- вмѣшался старичокъ.

Андреевъ сострадательно улыбнулся.

-- А люди?-- бросилъ онъ вопросъ.-- Вы не повѣрите, Марья Дмитріевна, что здѣсь за общество. Карты, пьянство, развратъ! Нѣтъ ни одной вполнѣ честной семьи, ни одной нравственной женщины, ни...

-- Ахъ, нравственность великое дѣло!-- воскликнула Марья Дмитріевна.-- Я почти рада, что моя Катя живетъ съ нами въ деревенской глуши. Ей скучно, людей она не видитъ, но зато тамъ въ своей семьѣ она спокойнѣе.

-- О, я вполнѣ съ вами согласенъ. И не все ли равно, гдѣ жить? Все дѣло въ томъ, съ кѣмъ жить. Трудиться, быть полезнымъ можно и въ деревнѣ.

-- Вотъ и мы съ Катей то же говоримъ, что вы. Она такъ трудолюбива, такъ любитъ тишину семейной жизни, что у меня за нее сердце радуется.

Катерина Ивановна потупила глаза и мѣшала ложечкой въ чашкѣ. Иванъ Ивановичъ грызъ ногти.

-- Да, Катерина Ивановна примѣрная дѣвица-съ, и это дѣлаетъ ей еще больше честь, потому что она живетъ въ нашъ вѣкъ,-- ввернулъ вкрадчивымъ голосомъ старичокъ, нюхая табакъ, и сдѣлалъ какую-то лисью физіономію.

-- Да, могу сказать, что она будетъ примѣрною женою,-- торжественно произнесла Марья Дмитріевна.

Андреевъ, сощуривъ глаза, пристально и насмѣшливо поглядѣлъ на Катерину Ивановну; та вспыхнула. Иванъ Ивановичъ всталъ и, подойдя къ окну, сталъ барабанить по стеклу.

Въ комнатѣ воцарилось неловкое молчаніе.

-- Вы имѣете здѣсь родственниковъ?-- обратилась Марья Дмитріевна къ Андрееву.

-- Нѣтъ-съ. Моя матушка въ деревнѣ живетъ,-- скороговоркой отвѣтилъ онъ.

-- Далеко ея деревня?

-- Подъ Москвой.

-- Ну, ей, вѣроятно, не скучно жить въ кругу семейства..

-- Она одна.

-- Ахъ, Боже мой, значитъ, вы у нея одинъ сынъ?

-- Одинъ-съ.

Андреевъ отвѣчалъ теперь отрывисто и ѣдко.

-- Бѣдная, бѣдная! какъ ей тяжело, должно-быть, въ разлукѣ съ единственнымъ сыномъ. Я вполнѣ понимаю эти чувства. Вотъ Катя и не моя дочь, а я, кажется, не перенесла бы, если бы мы жили съ нею въ разлукѣ, я такъ ее люблю.

-- Это вполнѣ замѣтно!-- отвѣтилъ Андреевъ, взглянувъ не на Марью Дмитріевну, а на Катерину Ивановну проницательными глазами.-- Вамъ тяжело будетъ разстаться съ нею,-- продолжалъ онъ особенно выразительнымъ голосомъ:-- когда Катерина Ивановна пойдетъ замужъ, а вѣдь это можетъ скоро случиться.

-- Да-съ, невѣста-съ барышня!-- сладостно улыбнулся старичокъ и сдѣлалъ умильные глазки.

-- Ахъ, не напоминайте мнѣ объ этомъ!-- вздохнула хозяйка.

-- Ну, теперь мнѣ можно идти,-- сказалъ Андреевъ Ивану Ивановичу, дѣлая удареніе на словѣ: теперь, и раскланялся съ дамами.

Каждой изъ своихъ фразъ онъ умѣлъ придать особенное вначеніе ловкой интонаціей голоса.

-----

Проводивъ пріятеля, Пащенко прошелся по городу, зашелъ въ кондитерскую, посмотрѣлъ, какъ дуются на бильярдѣ стрѣлки, прочиталъ мѣстныя газеты, гдѣ кто-то длинно разсуждалъ о приближающихся праздникахъ и "о приготовленіяхъ благороднаго дворянства къ блестящимъ баламъ", пошелъ домой, засталъ тамъ двухъ посѣтителей, послушалъ ихъ толки объ освобожденіи крестьянъ и откупахъ, и довольно скучно кончилъ день, чувствуя какую-то истому. На другой день, утромъ, онъ мимоходомъ забрелъ къ Андрееву и нашелъ его лежащимъ въ нижнемъ бѣльѣ и въ пальто на кровати. По столамъ были разбросаны книги, почти всѣ были раскрыты и потрепаны. Андреевъ лежалъ, подложивъ руки подъ голову, и глядѣлъ въ потолокъ.

-- А-о! ты, Чернявкинъ?-- крикнулъ онъ, не поворачиваясь.

-- Нѣтъ, это я,-- отвѣтилъ Пащенко.

-- А! другъ любезный,-- промолвилъ Андреевъ и, повернувшись на бокъ, протянулъ руку гостю, не вставая съ постели.

-- Что ты боленъ?

-- Горло что-то болитъ.

-- Потому и валяешься?

-- Нѣтъ, вѣдь я сегодня дежурный.

-- Какъ дежурный?-- съ изумленіемъ взглянулъ Пащенко на костюмъ Андреева.

-- Что ты удивляешься? Одѣться я еще не успѣлъ, да и для чего? все равно придется просидѣть дома.

-- Въ этомъ-то и состоитъ дежурство?-- улыбнулся гость.

-- Нѣтъ, тамъ въ роту надо бы идти, говядину вѣшать, капусту смотрѣть, да что толку въ этихъ формальностяхъ! Я посмотрю, а украсть все-таки украдутъ.

-- Ваше благородіе,-- послышался недовольный и грубый голосъ, и въ двери просунулся какъ-то бокомъ денщикъ, молодой парень съ крупными чертами и открытымъ вѣтру носомъ.

-- Чего тебѣ?

-- Изъ роты пришли.

-- Ну, зови сюда.

Въ комнату явился солдатъ съ извѣстіемъ о дракѣ, случившейся въ рогѣ, и вытянулся передъ лежащимъ Андреевымъ.

-- А чортъ бы васъ всѣхъ побралъ,-- крикнулъ Андреевъ:-- ступай, приду.

Солдатъ повернулся налѣво кругомъ и вышелъ.

-- Чернявкинъ, одѣваться... Ты меня извини, Иванъ Ивановичъ, что я при тебѣ буду одѣваться... Ты куда давеча бѣгалъ? опять за горничными ухаживаешь?-- говорилъ Андреевъ, обращаясь то къ гостю, то къ слугѣ.

-- Что мнѣ за ними бѣгать, ваше благородіе?-- сурово отвѣчалъ денщикъ, одѣвая барина.-- И какія тутъ горничныя! Захотѣли вы, ваше благородіе, горничныхъ въ этомъ чортовомъ гнѣздѣ, рукъ-то объ нихъ марать не стоитъ, вонъ оно что!

-- Ну, ну, не разсуждать! Что ты сюртука не умѣешь подать, подлецъ! Убирайся!

Денщикъ вышелъ.

-- Туда же, скотина, философствуетъ. Вѣдь ты не повѣришь,-- говорилъ Андреевъ гостю:-- этому подлецу весь прекрасный полъ здѣсь знакомъ. И хоть бы рожа была позволительная, а то, замѣтилъ ты, на носу у него тамъ какая-то шишка! И вѣдь его же дарятъ, бестію; у него бѣлья больше, чѣмъ у меня.

-- Скоро ты будешь готовъ?-- прервалъ его Пащенко, не то съ отвращеніемъ, не то со злобой.

-- Пойдемъ.

Молодые люди вышли, а денщикъ сталъ прибирать комнату, ругая на чемъ свѣтъ стоитъ своего барина.

-- Ишь ты,-- ругался онъ, швыряя вещи:-- книги-то раскидалъ! Въ десяти заразъ читаетъ, видно грамота не далась.

-- Что твою сестру еще не просватали?-- шутливо спросилъ Андреевъ у Пащенко.

-- Нѣтъ. Она объ этомъ еще и не думаетъ,-- отвѣтилъ послѣдній.

-- Я вполнѣ вѣрю... Какое у ней энергическое и отважное личико.

-- Да.

-- Жаль только, что она, кажется, поддалась вліянію жены твоего брата... Ты меня извини, Иванъ Ивановичъ, а вѣдь вчера мнѣ просто гадко стало, какъ эта женщина начала вербовать меня въ женихи. Пренеловкое положеніе играть роль покупателя невѣсты и слушать описаніе доброты живого товара.

-- Я думаю, ты понимаешь, что сестра въ этомъ не виновата и протестуетъ противъ этого, вѣдь не разругаться же ей при гостяхъ съ милой родственницей.

-- О, конечно!.. Пожалуйста, не обижайся... Всѣ онѣ такія, эти ветошки стараго міра: будь у меня сестра, то и моя мать, вѣроятно, слѣдовала бы тактикѣ Марьи Дмитріевны... Какое счастье, что ты стоишь теперь около неустоявшейся дѣвушки!..

-- Н-да,-- разсѣянно промолвилъ Пащенко и простился съ пріятелемъ.

Въ этотъ день онъ долго ходилъ безъ цѣли по городу, прозѣвалъ обѣдъ, запутался на улицахъ, пришелъ домой усталый и, облокотившись на столъ въ своей комнатѣ, опустивъ руки на голову, просидѣлъ въ раздумьи до полночи. Тяжелыя думы роились въ его головѣ; онъ предвидѣлъ почти все, что можетъ быть съ нимъ, съ его сестрою, съ Андреевымъ, съ братомъ, съ невѣсткою и -- что было мучительнѣе всего -- не могъ найти силъ и средствъ остановить роковое опредѣленіе судьбы, то-есть уничтожить въ этихъ людяхъ все прошлое и привить къ нимъ новое.-- Да, люди изобрѣтутъ многое, построятъ вѣчные храмы и дворцы, соорудятъ милліоны верстъ желѣзныхъ дорогъ, облегчатъ новыми машинами до-нельзя трудъ человѣка, но никогда до скончанія міра не найдутъ они средства уничтожать слѣды наслѣдственныхъ болѣзней и останавливать въ разгарѣ дѣйствія ядовъ, носящихъ ярлыки съ надписями: прошлое, среда, обстановка. Откройте этотъ секретъ, и тогда, только тогда проповѣдуйте человѣчеству начала новой жизни. Не принимайте легко этихъ словъ, не считайте ихъ пустою фразою желчнаго человѣка, но знайте, что только одни эти слова были покуда плодомъ соціальной науки за ея тысячелѣтнія громадныя изысканія, труды и размышленія.

А въ городѣ кипѣла жизнь, сплетни, толки, шитье нарядовъ, закупка провизіи, приготовленія къ праздникамъ. Офицеры того полка, гдѣ служилъ Андреевъ, съ завистью посматривали на офицеровъ стрѣлковаго батальона, для которыхъ предстоялъ рядъ торжествъ на Рождествѣ. Стрѣлки -- это гвардія провинціи. Стрѣлки-душки, это стереотипное названіе упрочилось за ними въ устахъ всѣхъ уѣздныхъ барышень, какъ упрочилось названіе "душка-флотскій" за моряками въ Кронштадтѣ. Душки первенствовали на балахъ, душки составляли выгодныя партіи, душки поднимали свои носики не хуже гвардейскихъ адъютантовъ, душки танцовали съ неизъяснимой граціей, душки устраивали благородные спектакли. Вражда между душками и недушками была постоянная, хотя и не слишкомъ глубокая. Марья Дмитріевна и Катерина Ивановна тоже не дремали, потратили не мало денегъ на наряды и приготовленія къ праздникамъ. Онѣ такъ углубились въ эти приготовленія, что почти не замѣчали окружающихъ лицъ и событій. Приготовленія къ дѣлежу братьевъ Пащенко, посѣщенія помѣщиковъ и другихъ женатыхъ стариковъ -- все это промелькнуло безъ слѣда передъ двумя женщинами, изъ которыхъ одна собиралась приступить къ таинствамъ бальныхъ побѣдъ, а другая стараіась употребить всѣ усилія, чтобы трофеемъ этихъ побѣдъ быль мужъ для побѣдительницы. Но вотъ настало Рождество, насталъ первый балъ.

-- Дашка, Дашка, бѣги къ собранью, погляди, пріѣхалъ ли кто-нибудь!-- раздаются приказанія въ господскихъ домахъ

И вотъ Дашка бѣжитъ, смотритъ, дрожитъ на морозѣ, смѣшить народъ своею растрепанною фигурою, выслушиваетъ остроумныя соображенія о томъ, что, вѣрно, она тоже на балъ собралась, огрызается, лается и, наконецъ, вскачь летитъ домой, пашетъ руками, болтаетъ ногами, трещитъ языкомъ:

-- Пріѣхали, пріѣхали! Салтыковскіе господа пріѣхали; на самой красное платье!

-- Что ты, дура, выдумала! Красное! Надѣнетъ ли она красное платье!-- восклицаетъ съ пренебреженіемъ барыня, а у самой сердце такъ радостно бьется, бьется...

Оно билось такъ же сильно только еще одинъ разъ въ жизни, когда приговоренный докторами въ смерти первенецъ-сынъ, предназначенный съ пеленокъ къ дипломатическому поприщу, пережилъ кризисъ, и было объявлено, что онъ останется живъ... Собраніе горитъ огнями, на улицѣ плошки, мальчишки плюютъ въ нихъ, любуясь, какъ вспыхиваетъ огонь; полиція суетится, кричитъ, гоняетъ народъ; толпа весело продирается посмотрѣть, какъ пріѣдутъ веселиться господа, она вполнѣ довольна этой арлекинадой, не требуетъ другихъ удовольствій, а господъ все прибываетъ. Въ залѣ мелькаютъ, сходятся, расходятся желтыя, красныя, голубыя, бѣлыя платья; душки-стрѣлки крутятъ усики, почти съ ловкостью гвардейцевъ говорятъ: pardon! Другіе офицеры немного пасмурнѣе, но стараются тоже быть ловкими, тоже говорятъ: pardon! Въ дверяхъ, ведущихъ въ другія комнаты, виднѣются важныя осанки петербургскихъ чиновниковъ по особымъ порученіямъ, пріѣхавшихъ на время въ провинцію и готовыхъ чрезъ два-три мѣсяца снова унестись въ столицу съ запасомъ ѣдкихъ, но, къ сожалѣнію, старыхъ -- какъ старо все подъ луною,-- остротъ надъ провинціей, надъ всѣми этими людьми, которые посматриваютъ съ заискивающими улыбками на сшитую въ столицѣ одежду, на ловко вбрасываемыя въ глазъ стеклышки... Въ залѣ становится нестерпимо жарко, всѣ чего-то ждутъ, кого-то нѣтъ еще, безъ кого-то не смѣютъ веселиться, но вотъ кто-то пріѣхалъ, грянула музыка, понеслись пары въ безумно-опьяняющемъ танцѣ, и блестящая толпа, заплативъ деньги за право въ извѣстное время натирать полы, вертится, крутится въ современной пляскѣ св. Вита, мотаетъ десятками головъ, толкаетъ другъ друга въ бока, раздираетъ купленныя въ долги дорогія, но непрочныя платья. Ногъ льетъ со всѣхъ градомъ. Лазаревская въ малиновомъ платьѣ громко хохочетъ, съ ухарствомъ армейской барыни вздергиваетъ голову передъ чинными аристократками города и, схвативъ подъ руку, юнаго, дежурнаго при ея особѣ прапорщика, продирается локтемъ сквозь толпу, шумно говоря: "нужна же и намъ дорога!" Свѣчи оплываютъ и нѣсколькимъ матерямъ, чинно и злостно сплетничающимъ вокругъ залы, уже успѣли налиться на чепцы порядочныя горки стеарину... А вдали виднѣются лысыя головы старцевъ, играющихъ въ карты, и иной отецъ, глубокомысленно вынимая для хода короля бубенъ, думаетъ сладкую думу: "Авось нынче сбуду свою Машутку!" По его лицу бродитъ сладкая, какъ его дума, улыбка, а его противникъ размышляетъ съ тайною злобой: "Ишь, старый чортъ, обремизитъ, по улыбкѣ его поганой вижу!.." О, дальновидность людей!..

-- Кто это въ бѣломъ?-- спросилъ у своего сосѣда стоявшій въ дверяхъ чиновникъ изъ столицы, выкинувъ ловкой гримасой стеклышко отъ глаза.

Это былъ человѣкъ лѣтъ тридцати съ хвостикомъ, приличный и красивый собою, какъ приличны и красивы всѣ петербургскіе чиновники изъ значительныхъ. Богъ ихъ знаетъ, откуда они набираются этой благообразности! Положимъ, портные въ столицѣ отлично шьютъ платье и вату кладутъ тамъ, гдѣ слѣдуетъ округлости членовъ быть; но лицо-то, лицо-то,-- вѣдь съ нимъ ничего не подѣлаешь, отчего же оно такъ серьезно, и важно, и полно достоинствомъ, что при взглядѣ на него невольно склоняешь голову и узнаешь въ немъ образъ одного изъ благодѣтелей, лучшихъ сыновей, полезнѣйшихъ членовъ, геніальныхъ правителей отечества? Однако, мы невѣжливо заставили великаго человѣка ждать съ нетерпѣніемъ отвѣта на вопросъ.

-- Сестра Пащенко,-- отвѣчали ему.

-- Выдается изъ толпы!-- тономъ приговора изрекъ столичный чиновникъ.

-- Это, я думаю-съ, потому, что онѣ умышленно просто одѣты и причесаны,-- осмѣлился свое сужденіе имѣть провинціалъ.-- Вы замѣчаете-съ?..

-- Можетъ-быть, но все же выдается,-- строго и холодно прервалъ столичный чиновникъ и вбросилъ стеклышко въ глазъ, любуясь энергичнымъ, разгорѣвшимся отъ удовольствія личикомъ Катерины Ивановны, съ полуоткрытымъ ротикомъ и непокорно поднимавшимися природными завитками гладко зачесанныхъ волосъ.

Эти завитки составляли одну изъ прелестей ея особы, и даже апатичный старшій братъ не могъ не любоваться или и говаривалъ ей: ахъ, ты, моя красавица-растрепуха!

Черезъ полчаса послѣ этого разговора всѣхъ удивили, что столичный чиновникъ сдѣлалъ туръ съ Катериной Ивановной. Онъ не танцовалъ еще ни съ кѣмъ, и это взбѣсило все общество; на Катерину Ивановну посматривали не то съ завистью, не то съ злобой и поддѣльной насмѣшливостью.

-- Удивительно хороша!-- съ ядовитой ироніей восклицали матушки.

-- Она думаетъ, что очень эффектно, когда волосы выбьются и висятъ завитками на лбу!

-- Видно и коротки же они у ней, матушка; косищу-то только большую привязала. А то статочное ли дѣло, чтобы спереди этакіе коротенькіе концы были, если коса велика.

-- Это она изъ кокетства подстригаетъ спереди одинъ локонъ, они и не сами вьются у нея, сама всякій день завиваетъ ихъ.

Между тѣмъ, петербургскій чиновникъ снова навелъ разговоръ на нашу героиню и мелькомъ спросилъ у сосѣда:

-- Богата она?

-- Нѣтъ-съ. Старшій братъ оставить имъ все свое состояніе, большое состояніе, ну, да еще когда онъ умретъ-съ, и притомъ же человѣкъ онъ въ порѣ, дѣтей можетъ имѣть. До смерти же своей будетъ выдавать проценты съ потраченнаго имъ капитала Катерины Ивановны.

-- А-а! Она недурно воспитана?

-- Да-съ. Онѣ въ институтѣ были, въ Москвѣ-съ.

-- Я знаю.

Разговоръ на этомъ прервался, но на столичнаго чиновника всѣ уже смотрѣли, какъ на погибшаго для міра, то-есть, какъ на жениха, на котораго другимъ невѣстамъ нечего разсчитывать. Общество до того хорошо знало жизнь, что могло предвидѣть до мельчайшихъ подробностей всѣ будущіе поступки столичнаго чиновника по этому дѣлу. Вопервыхъ, онъ станетъ посѣщать семью Пащенко, узнаетъ подробности о количествѣ состоянія, степени ума и образованности невѣсты, ея характеръ, ея родственныя связи, ея прошлое, т.-е. не было ли грѣшковъ, и потомъ молча станетъ взвѣшивать всѣ собранныя свѣдѣнія и, наконецъ, рѣшится на что-нибудь. Предложитъ онъ свою руку или нѣтъ, это неизвѣстно; во всякомъ случаѣ, зимнее время будетъ имъ убито не безъ удовольствія, не безъ сладости. Кому же не сладко, хотя играя съ собой въ прятки, считать себя на время "женихомъ возможности" и, покуривая сигару въ тишинѣ своего кабинета, рисовать въ воображеніи прелестныя картины семейной жизни, ласки молодой красавицы-жены, первый лепетъ дѣтей? Совѣтую всѣмъ холостякамъ попробовать періодически увѣрять себя, что ихъ покорила та или другая юная особа и вслѣдствіе этого ухаживать за ней, справляться обо всемъ, касающемся ея, обращаться за справками ко всѣмъ ея знакомымъ... Занятіе, право, не дурное и не скучное. И какъ будутъ ухаживать люди за узнающимъ о чужихъ дѣлахъ человѣкомъ, вѣдь ему можно все сообщать, разсказывать, расписывать. А что же можетъ быть пріятнѣе толковъ о дѣлахъ ближняго?

За этимъ достопримѣчательнымъ баломъ послѣдовали другіе достопримѣчательные балы, но гораздо важнѣе ихъ было появленіе въ домѣ Пащенко довольно частаго гостя, чиновника изъ столицы, Виктора Владиміровича Благово. Онъ былъ неразговорчивъ, серьезенъ, строгъ, но вѣжливъ, несуетливо ловокъ. Онъ безъ улыбки выслушивалъ наивности Марьи Дмитріевны и шуточки по поводу этихъ наивностей со стороны Константина Ивановича. Онъ выслушивалъ съ полусострадательною, съ полунасмѣшливою улыбкою завѣтныя идеи рѣдко, но рѣзко и горячо прорывавшагося Ивана Ивановича. Онъ доставалъ билеты на балы и благородные спектакли Катеринѣ Ивановнѣ и, не сходясь съ нею близко, не разсыпаясь передъ нею въ комплиментахъ, умѣлъ показать ей, что она лучше другихъ, лучше въ глазахъ его, умѣющаго-таки судить о людяхъ. Онъ сожалѣлъ, что провинціальные балы и спектакли плохи и пошлы, говорилъ, что они не даютъ понятія о блескѣ столичныхъ баловъ и спектаклей. Когда молодой Пащенко замѣтилъ, что сестра черезчуръ увлекается всѣми этими плясками и представленіями, что она легко смотритъ на жизнь, столичный чиновникъ возразилъ на это своимъ холоднымъ и твердымъ голосомъ:

-- Пусть молодость будетъ молода и веселится.

-- Не худо бы и о дѣлѣ подумавъ. Не все же женщинѣ быть куклой, надо же ей привыкнуть трудиться.

-- А-а! вы принадлежите къ эмансипаторамъ женщинъ!-- улыбнулся чиновникъ.

-- Что же, вы думаете, что этотъ вопросъ вздоръ?

-- Помилуйте, я, кажется, не сказалъ никакого мнѣнія насчетъ этого. Я только говорю, что молодость должна быть молода. Пусть Катерина Ивановна попируетъ на праздникѣ жизни, а тамъ время само укажетъ, что нужно дѣлать дальше.

Иванъ Иванычъ попробовалъ доказать, что поздно будетъ послѣ привыкать къ дѣлу, но Благово отвѣчалъ сухими "да" и "нѣтъ", посмотрѣлъ на часы и откланялся, спросилъ у Катерины Ивановны, будетъ ли она на слѣдующемъ балу, и получилъ утвердительный отвѣтъ. Повидимому, онъ не обращалъ никакого вниманія ни на рѣчи, ни на самого Ивана Ивановича.

-- Экая деревянная кукла!-- пробормоталъ Иванъ Ивановичъ.

-- Ну, онъ живетъ и веселится, это не похоже на деревянную куклу,-- сказала Катерина Ивановна.-- Вотъ если бы онъ только хандрилъ, да отъ общества бѣгалъ, то...

Иванъ Ивановичъ холодно взглянулъ на сестру и безмолвно вышелъ изъ комнаты, не дослушавъ ея фразы.

-- Не понравилось!-- произнесла Марья Дмитріевна вслѣдъ ему, и по ея живому лицу промелькнула торжествующая улыбка.

Она начала передавать своей Катѣ какіе-то важные секреты, посмѣивалась и въ чемъ-то увѣряла ее, разъ двадцать повторяя: -- а вотъ посмотри, что такъ будетъ, ужъ это недаромъ.

-----

Въ какіе-нибудь два мѣсяца времени Катерина Ивановна успѣла поднять свою хорошенькую головку и съ необыкновенною, только женщинамъ свойственною ловкостью переняла отъ Благово манеру говорить и вести себя, хотя, повидимому, цѣлая пропасть лежала между молоденькою дѣвушкою и петербургскимъ чиновникомъ. Всѣ наивности Марьи Дмитріевны и Константина Ивановича она стала выслушивать съ снисходительно-величавою улыбкою, всѣ совѣты младшаго брата принимала съ сострадательною насмѣшливостью, постоянно соглашалась съ нимъ, какъ бы изъ великодушія, и поступала по-своему. Два-три раза, вспомнивъ отзывъ Благово о ея братѣ и всей современной молодежи; она назвала Ивана Ивановича ребенкомъ, восторженнымъ юношей, и онъ, вглядываясь пристальнѣе въ лицо сестры, увидалъ въ ней не прежнюю институтку, готовую плакать изъ-за бездѣлицы, но восемнадцатилѣтнюю дѣвушку-невѣсту, можетъ-быть, сознавшую это и мечтавшую въ тишинѣ ночей о томъ, что она не дитя, что она черезъ полгода можетъ выйти замужъ и скоро сдѣлаться хозяйкой дома и даже матерью.

Кто хорошо и пристально слѣдилъ за развитіемъ дѣвушекъ, тотъ знаетъ этотъ періодъ быстраго перелома во всемъ ихъ существѣ; передъ этимъ періодомъ наивность, дѣтство, ребяческая раздражительность,-- послѣ него принятіе на себя великой роли жены и матери или ворчливость, ехидная злостность, бездушная эгоистичность старой дѣвы. Ивану Ивановичу сдѣлалось еще грустнѣе, когда онъ понялъ важность переживаемой сестрою эпохи. Но что могъ онъ сдѣлать, когда Марья Дмитріевна не дремала и усердно снабжала своими наставленіями молодую дѣвушку?

-- Скверную роль приходится тебѣ играть, Катя,-- говорилъ онъ ей однажды, сидя съ нею вдвоемъ въ гостиной.

-- Какую роль?-- спросила она вскользь, не поднимая головы и пересматривая визитныя карточки знаменитыхъ людей въ альбомѣ, подаренномъ Викторомъ Владиміровичемъ.

-- Роль продающейся съ аукціона невѣсты.

Она пожала плечами и улыбнулась.

-- Ты думаешь, что меня продаютъ?

-- Разумѣется, продаютъ, если показываютъ. Еще въ первый визитъ Андреева, меня, да и его тоже, поразило это наглое расхваливаніе товара и задобриваніе покупателя.

-- Андреевъ самъ тебѣ сказалъ, что это его покоробило?

-- Да.

-- Какой ты, Ваня, ненаходчивый,-- подняла головку сестра:-- я давно это замѣтила. Ты во всѣхъ разговорахъ не находишься сразу дать прямой отвѣть...

-- Лучшіе люди изъ нашихъ и совсѣмъ не спорятъ,-- какъ бы вскользь замѣтилъ Иванъ Ивановичъ.

-- Ну, я этихъ лучшихъ не знаю. Они вѣрно спрятались отъ меня... А вотъ я про тебя говорю, зачѣмъ ты не объяснилъ Андрееву, что Marie простая женщина и любить меня до безумія, что она всѣмъ и каждому хвалитъ меня, не разбирая того, что женатъ или холостъ, старъ или молодъ ея слушатель.

-- Такъ ты думаешь, что тутъ цѣли не было.

-- Ахъ, Боже мой, не думаю, а знаю навѣрное... Она въ тотъ же день хвалила меня тому старику, котораго ты видѣлъ тогда.

-- Ну, а ухаживаніе за Благово тоже не ловля жениха?

-- Благово прекрасный человѣкъ...

-- Да вѣдь ты не знаешь этого прекраснаго человѣка, можетъ-быть, онъ негодяй, взяточникъ, деспотъ. Все это можно предполагать, взглянувъ на его бездушную фигуру.

Сестра съ состраданіемъ взглянула на брата и пожала плечами.

-- Можетъ-быть,-- отвѣтила она и взялась за альбомъ.

-- Если можетъ быть, то зачѣмъ же ты привлекаешь этого человѣка, зачѣмъ играешь въ опасную игру? Ты вспомни одно, что ты ставишь на карту всю свою жизнь.

-- У меня голова болитъ, Ваня.

Иванъ Ивановичъ посмотрѣлъ на сестру съ негодованіемъ и презрѣніемъ: онъ былъ слишкомъ молодъ для того, чтобы прощать и жалѣть нравственно больныхъ людей. "И откуда она этимъ манерамъ нервныхъ барынь научилась?" думалось ему, когда онъ выходилъ изъ комнаты.

Въ домѣ со-дня-на-день ждали предложенія Виктора Владиміровича, но онъ ломался и медлилъ, какъ упрямый покупщикъ, не разсмотрѣвшій вполнѣ подсовываемый продавцомъ товаръ. Зима же все смягчалась; дѣлалось все теплѣе и теплѣе; дороги начали портиться, насталъ постъ, и пришлось ѣхать въ деревню. Иванъ Ивановичъ оставался до весны въ городѣ.

-- Я надѣюсь заѣхать къ вамъ лѣтомъ,-- обнадежилъ Викторъ Владиміровичъ, прощаясь съ уѣзжающими: -- конечно, если вы мнѣ позволите.

-- Да, пріѣзжайте, батенька,-- воскликнулъ Константинъ Ивановичъ: -- нашъ братъ, деревенщина, радъ гостямъ, а жена -- ну, угощать по ея части.

-- О, да я боюсь только, что вамъ, Викторъ Владиміровичъ, будетъ у насъ скучно, у насъ глушь. Вы принесете этимъ жертву, очень очень пріятную для насъ.

-- Помилуйте, мнѣ самому очень пріятно,-- кокетничалъ Благово.

-- О, вы такъ добры!-- кокетничала Марья Дмитріевна.

-- Вы не повѣрите, какъ намъ жаль, что приходится разстаться съ вами, время нашего знакомства оставитъ въ насъ навсегда самое пріятное воспоминаніе.

Много еще лестнаго для себя услышалъ въ эти минуты Викторъ Владиміровичъ, и будь онъ болѣе чувствителенъ, то прощанье непремѣнно окончилось бы восклицаніемъ: придите въ мои объятія и будемте родными. Одна Катерина Ивановна схитрила и промолчала, а, можетъ-быть, ей и въ самомъ дѣлѣ было гадко это зазываніе покупщика для покупки залежавшагося товара. Кто войдетъ въ душу дѣвушки, кто скажетъ навѣрное, что она соглашается съ его мнѣніемъ, говоря "да", и не дразнитъ его, произнося "нѣтъ"?

-- А вы, Катерина Ивановна, кажется, не рады моему предложенію?-- скокетничалъ Викторъ Владиміровичъ.

Катерина Ивановна опустила глаза и, отрицательно качая головою, съ разстановкой произнесла:

-- Вы ошибаетесь.

За этимъ послѣдовали дружескія пожатія рукъ.

Иванъ Ивановичъ кусалъ ногти во все продолженіе этой сцены и потому подалъ руку гостю не во-время, заставивъ его ждать. Тотъ многозначительно улыбнулся и пожалъ плечами.

-----

По грязной дорогѣ потащился знакомый намъ рыдванъ въ деревню Миловиду, а въ городѣ съ колоколенъ церквей и монастырей неслись заунывные звуки, переводимые привычными словами: къ на-ммъ, къ на-ммъ! На улицахъ появились постныя физіономія говѣльщиковъ. Черезъ недѣлю разнесся по городу слухъ, что полкъ, гдѣ служилъ Андреевъ, и стрѣлковый батальонъ перемѣняютъ квартиры. Это извѣстіе было громовымъ ударомъ для женскаго пола. Началась продажа вещей, библіотекъ, лошадей; одни хлопотали о займѣ, другіе объ уплатѣ векселей, третьи злились, что приходится покинуть близкихъ сердцу, слишкомъ коротко знакомыхъ женщинъ. Полковая барыня Лазаревская геройски сидѣла на сундукѣ, такъ какъ прочая мебель была продана для уплаты долговъ, и шила себѣ капоръ въ видѣ чухонскаго треуха или, примѣривъ мужскіе теплые сапоги, щеголяла въ нихъ по комнатѣ передъ товарищами своего мужа, поднявъ довольно ловко платье и показывая ноги. Кто-то попробовалъ взглянуть на эти геройскія ноги поближе и получилъ оплеуху капоромъ полковой барыни. Одинъ изъ знавшихъ городъ, куда переходилъ полкъ, разсказывалъ, сидя на окнѣ, о новомъ мѣстѣ жительства ужасы, называя его помойной ямой, куда свалили старыхъ жидовъ. Городъ сдѣлалъ уходящему полку обѣдъ, много молодыхъ глазъ поплакало объ уѣзжающихъ душкахъ-стрѣлкахъ, много молоденькихъ грудокъ вздохнуло о другихъ офицерахъ, и подумали нѣкоторыя головки: "хоть бы они-то остались!" Но вотъ музыка заиграла, полки выступили...

Версты за двѣ отъ города, стрѣлковъ нагнали двѣ лихія тройки, и сидѣвшіе въ нихъ люди вручили стрѣлкамъ десятокъ огромныхъ куличей съ серебряной солонкой: стрѣлки растрогались...

О! какъ грустенъ былъ видъ города на другой день послѣ выхода полковъ! Ни въ одномъ окнѣ не виднѣлось молоденькихъ женскихъ лицъ, вездѣ сестры съ какою-то злобой говорили братьямъ-гимназистамъ: "убирайтесь вы! очень намъ нужны дряни-гимназистишки". О, отчего не дадутъ разрѣшенія гимназистамъ состоять въ качествѣ жениховъ или даже жениться? Какъ бы ихъ любили тогда барышни, какъ бы ухаживали за ними, какъ часто называли бы милочками, душками, душоночками и тому подобными именами, раздаваемыми всѣмъ состоящимъ въ должности жениховъ людямъ! Суровая судьба, ты безпощадна къ представителямъ науки и свѣта!..

-- Куда это вы, Иванъ Ивановичъ, собираетесь?-- спрашивалъ одинъ знакомый чиновникъ, завернувъ къ Пащенко и увидавъ у него уложенные сакъ-вояжи.

-- Въ деревню.

-- Что такъ?

-- Дѣла кончилъ, да и скучно... Грязь вонъ вездѣ,-- лѣниво указалъ Пащенко головою по направленію къ окну.

-- Гм!.. да... грязь...-- задумался чиновникъ.

VI.

Въ первыхъ числахъ мая воротился Иванъ Ивановичъ въ деревню. Онъ давно кончилъ дѣла въ городѣ, но отговаривался отъ поѣздки то дурными дорогами, то нездоровьемъ, отчасти обманывая самого себя, играя съ собою въ прятки и не признаваясь, что ему и скучно ѣхать въ свою семью, и страшно приняться рѣшительно за исполненіе задуманнаго дѣла. Ему было досадно читать въ письмахъ сестры сожалѣнія о балахъ и вопросы о Викторѣ Владиміровичѣ, еще досаднѣе было исполнять порученія Марьи Дмитріевны, написанныя мушинымъ почеркомъ, и закупать нѣкоторыя некупленныя по разсѣянности вещи, очевидно, назначавшіяся въ приданое невѣстѣ. Въ эту пору онъ дѣятельно переписывался съ Крючниковымъ и, кажется, именно потому, что отвѣты, послѣдняго придавали ему бодрости, дышали тою же непокорною силою, которою дышалъ самъ Крючниковъ. Дома молодого человѣка встрѣтили довольно любезно, но безъ излишней экзальтаціи; сестра не тащила его сакъ-вояжа, не вѣшалась къ нему на шею и, вѣроятно, сама первая разсмѣялась бы при мысли, что у брата можно поцѣловать руку. А между тѣмъ, все это дѣлалось съ полной искренностью, менѣе чѣмъ годъ тому назадъ. Братъ невольно залюбовался ея личикомъ, ея цвѣтущимъ здоровьемъ и молодостью, какъ будто бившеюся въ каждой жилкѣ ея юнаго существа.

-- Экая ты славная стала!-- невольно вырвалось у него.

-- Каково, ты любезничать начинаешь!-- весело и съ маленькимъ кокетствомъ засмѣялась она.

-- Я говорю, что моя растрепуха -- восьмое чудо,-- ввернулъ Константинъ Ивановичъ.

-- Безприданница!-- серьезно промолвила Марья Дмитріевна и, какъ злой духъ, испортила хорошую семейную сцену мира.

-- О, разумѣется, къ ней придачи не потребуютъ, ее и одну купятъ,-- сухо сказалъ Иванъ Ивановичъ и отвернулся.

Наконецъ, настала для него пора хозяйничать въ деревнѣ. Онъ уменьшилъ до-нельзя число барщинныхъ дней въ своемъ имѣньѣ, далъ позволеніе рубить, когда понадобится, извѣстную часть лѣса, сталъ посѣщать работы, совѣщаться съ мужиками объ ихъ дѣлахъ. Нечего говорить, какъ много смѣшныхъ, глупыхъ, неловкихъ и часто невыносимыхъ сценъ выходило изъ всего этого. То мужики съ удивительною хитростью надували его и ставили въ дураки, то валялись у него въ ногахъ, то просто пропивали вырубленный на дѣло лѣсъ. Часто Иванъ Ивановичъ терялъ терпѣніе и ругался крѣпкими словами съ крестьянами. Послѣ первой ругани мужики испугались, но, видя, что дѣло обошлось безъ мордобитія, что баринъ выругалъ ихъ за непониманіе ихъ же собственной выгоды, пришли къ нему же. Большая часть изъ нихъ, подобно всѣмъ безъ исключенія другимъ людямъ, равнымъ съ Пащенко, видѣла въ немъ сумасброда, вздумавшаго для потѣхи отдать крестьянамъ свою землю и уступить свои выгоды; нѣкоторые даже косились на него и толковали, "что, молъ, дѣло-то таю, нечисто, значитъ, може онъ и не спроста эфту механику подводитъ и надо, паря, ухо востро держать". Они посмѣивались надъ нимъ въ своемъ кругу и, несмотря на свою кажущуюся глупость, подмѣчали въ немъ недостатокъ знанія сельскаго дѣла, неумѣніе выяснять свои желанія, незнаніе средствъ для держанія ихъ въ уздѣ. Пащенко зналъ, что мужикъ точно такъ же уменъ на своемъ мѣстѣ, какъ любой государственный мужъ на своемъ, зналъ, что, обмѣнявшись мѣстами, оба будутъ равно глупы, по крайней мѣрѣ, на время, и потому понималъ и свою жалкую роль, и обязанность научиться поскорѣе взятому на себя труду. Бывали дни или, лучше сказать, ночи, когда онъ сотни-сотенъ разъ ходилъ взадъ и впередъ по своей комнатѣ, волновался, сжималъ руками пылающую голову, падалъ духомъ, рѣшался отдать крестьянамъ все за разъ и оставить ихъ на произволъ судьбы, то-есть кабаковъ, плутовъ и разныхъ судовъ.

-- Чаво онъ меня отчитываетъ?-- буянилъ, однажды, захмелѣвшій деревенскій кутила, не подозрѣвая, что баринъ слышитъ его.-- Захочу и не пойду на работу, въ кабакъ, значитъ, завалюсь,-- гулять то-есть хочу. Знай нашихъ! Ништо съ меня возьметъ, загулялъ -- вотъ и весь сказъ!

-- Ну, такъ вотъ и загулялъ! Вотъ онъ тѣ спину-то почешетъ, тогда и будешь гулять,-- лѣниво замѣтилъ кто-то изъ мужиковъ, сидя на бревнѣ и опустивъ на ладони голову.

-- Ну, и пусть чешетъ. Спугалъ онъ меня, што ли? Пороть, такъ пороть! На то онъ и баринъ есть, намъ не впервой.

-- Извѣстно, не впервой,-- согласился сидѣвшій на бревнѣ собесѣдникъ.

-- Этто што говорить, да толку-то што, дура ты голова?-- вмѣшался третій мужикъ.

-- Да, дура голова! А вотъ ничего со мной не подѣлаетъ, хочу и гуляю. Плевать я на его барство хотѣть, вотъ оно што!

На другой день послѣ этой сцены деревенскій гуляка валялся въ ногахъ у Ивана Ивановича и слезно молилъ его, чтобы онъ его выпоролъ. Долго бился съ нимъ молодой баринъ, втолковывая ему, что пороть его не станутъ и что онъ долженъ выспаться.

-- Нѣтъ, ты выпори меня за мое безобразіе,-- валялся у ногъ пьянюга, рыдая пьяными слезами.-- Ты меня выпори, на то ты и баринъ есть. А спать я не хочу, какъ есть не хочу, вотъ тѣ Христосъ истинный Богъ, не хочу...

Иванъ Ивановичъ приказалъ мужикамъ запоретъ гуляку и держать подъ надзоромъ, пока тотъ не протрезвится. "Фу, ты, гадость какая,-- думалось молодому барину,-- въ карцеръ приходится сажать отцовъ семейства, какъ школьниковъ!" Дорого стоили барину эти тяжелыя сцены; ну, а люди говорили, что онъ тѣшитъ себя, мальчишествуетъ; онъ былъ настолько честенъ, что не сказалъ никому: "Потѣшьтесь вы такъ, а потомъ и скажите, весела ли эта потѣха". Драпироваться онъ не любилъ, а, можетъ-быть, и умѣнія на это не хватало, а то иногда и лѣнь мѣшаетъ человѣку на ходули взбираться: стоитъ ли, молъ, игра-то свѣчъ? Однако, чувство гордости, столь свойственной молодымъ людямъ, дѣлающимъ какое-то будто бы новое, не будничное дѣло, закралось уже въ его сердце и вытѣснило оттуда долю прежняго благодушія и простоты. Юноша началъ цѣнить себя, можетъ-быть, по достоинству, но во всякомъ случаѣ выше, чѣмъ цѣнили его другіе.

-- Что, брать,-- говорилъ, однажды, старшій братъ съ насмѣшливостью и раздражительностью, появившеюся въ его характерѣ въ послѣднее время.-- Надъ тобой мужики-то подсмѣиваются, какъ мнѣ нашъ староста говорилъ. Дуритъ, молъ, молодой баринъ, говорятъ.

-- Да,-- серьезно отвѣтилъ Иванъ Ивановичъ.-- Что дѣлать, не умѣю я за дѣло приняться.

-- Не нужно было и приниматься. Это вы все со своими идеями колобродите и на эманципаціяхъ, какъ говоритъ Викторъ Владиміровичъ, помѣшались.

-- Викторъ Владиміровичъ -- машинка для подписыванья докладовъ потому онъ и не смыслитъ того, что волнуетъ людей!,

-- Ну, братецъ,-- вступилась Марья Дмитріевна:-- Викторъ Владиміровичъ достойный человѣкъ.

-- Это, брать, ужъ и начальство признало, тутъ ты ужъ пассуй лучше со своими идеями!..

-- И если бы вы,-- прервала своего супруга Марья Дмитріевна: -- были похожи на него, то не доставляли бы огорченій родному, единственному своему брату. Онъ молчитъ, но вы взгляните на него, пожалѣйте его...

Иванъ Ивановичъ съ удивленіемъ взглянулъ на подобное мѣсяцу лицо брата и улыбнулся, когда тотъ глубоко и жалобно вздохнулъ при этомъ взглядѣ.

-- Вамъ мужики дороже его, дороже всѣхъ родныхъ,-- продолжала хозяйка.

-- Ну, полно, полно!-- съ жалобнымъ вздохомъ замахалъ рукою Константинъ Ивановичъ.

-- О чемъ вы говорите? Какія огорченія?

-- Да, вотъ, такія, что...

-- Не надо, не надо!-- махнулъ рукою Константинъ Ивановичъ.

-- Нѣтъ, однако?-- прервалъ нетерпѣливо меньшой брать.

-- Чего не надо?-- разсердилась хозяйка.-- Долженъ же знать братецъ, что его потѣха, его распоряженія приносятъ тебѣ непріятности, и не одному тебѣ, а всѣмъ. Наши мужики жалуются, что имъ лѣсу не даютъ, а вы своимъ даете; наши на барщину ропщутъ, на притѣсненія, вы волнуете весь уѣздъ.

-- А!-- воскликнулъ Иванъ Ивановичъ и почувствовалъ, что его сердце забилось отъ радости.-- Да вѣдь мои же крестьяне смѣются надо мной, значитъ, мои распоряженія глупы,-- схитрилъ онъ и самъ покраснѣть, сказавъ пошлую фразу.

-- Смѣются, смѣются!-- воскликнулъ раздражительно старшій братъ.-- Они смѣются надъ твоимъ неумѣньемъ, надъ твоею глупостью, а не надъ лѣсомъ, что ты имъ отпускаешь. Этому-то они всегда будутъ рады, ты бы еще имъ послѣднюю рубашку отдалъ.

-- И отдамъ, если будетъ нужно!-- надменно и твердо произнесъ юноша, разгоряченный различными чувствами.-- У меня голова и руки есть, мнѣ дворянское дали образованіе, я добуду хлѣбъ, а они не добудутъ, у нихъ и добытый могутъ отнять разные подлецы и тунеядцы.

Иванъ Ивановичъ всталъ изъ-за стола и даже не обратилъ вниманія на удивленные и особенно ярко заблиставшіе глазенки сестры; они смотрѣли пристально на него и, кажется, любовались его энергіею, впервые вспыхнувшею въ немъ со дня его пріѣзда въ этотъ домъ. Марья Дмитріевна послѣ обѣда жаловалась Катеринѣ Ивановнѣ на ея меньшого брата, представляла его бунтовщикомъ, замышляющимъ что-то недоброе и ужасное, благодѣтельствующимъ постороннимъ въ ущербъ роднѣ. Катерина Ивановна была въ этомъ дѣлѣ безучастнымъ лицомъ, и потому правота той или другой стороны могла быть для нея яснѣе, чѣмъ для самихъ противниковъ. Она не сразу поняла, въ чемъ дѣло; но ей показалось все оно какъ-то странно; что-то подталкивало ее объясниться съ братомъ Иваномъ. "Какой онъ славный былъ въ эту минуту",-- думала она, вспоминая послѣднія его слова. Однако, черезъ минуту явилась нерѣшительность и пробудилось раздраженіе на то, что братъ самъ ничего не хочетъ сказать ей. Молодая дѣвушка была сбита съ толку сначала упреками въ экзальтаціи, когда она цѣловала руки брата; потомъ упреками въ нежеланіи развиться и дѣлать дѣло, когда она вязала кошельки и не могла осилить "Ярмарки Тщеславія"; далѣе упреками за желаніе веселиться и выйти замужъ, наконецъ, послѣдовавшія за упреками несообщительность, серьезность и даже строгость брата отталкивали ее отъ него. Ея умъ, неразвитый никѣмъ и ничѣмъ, не могъ распутать все это и понять, гдѣ начало путаницы. Но она уже думала, разсуждала, доискивалась и хотѣла непремѣнно добиться до чего-то безъ посторонней помощи...

-----

Черезъ недѣлю послѣ этого дня, который въ дневникѣ Ивана Ивановича, писавшемся для какого-то третьяго, очень дорогого автору, лица, былъ отмѣченъ названіемъ самаго лучшаго дня въ жизни,-- въ деревню Миловиду прискакала бойкая ямщичья тройка, и изъ телѣги выскочилъ какой-то пріѣзжій человѣкъ.

-- Пріѣхалъ, пріѣхалъ!-- многозначительнымъ и радостнымъ шопотомъ раздалось въ гостиной.

Быстрые женскіе шаги прошумѣли по направленію къ окну, и чье-то худощавое лицо воровски выглянуло изъ-за занавѣски.

-- Не онъ, не онъ!-- слѣва послышался полушопотъ уже съ сильнымъ оттѣнкомъ досады, злобы и сожалѣнія.

Молодая дѣвушка, къ которой, по всей вѣроятности, относились оба восклицанія, продолжала безмолвно и спокойно сидѣть на своемъ мѣстѣ и не пошелохнулась, только въ ея груди сначала какъ-то сдавилось дыханіе, а потомъ вдругъ сильно забилось сердце, и кровь прихлынула къ лицу.

-- Андреевъ, какими судьбами?-- раздалось въ это же время въ комнатѣ молодого Пащенко.

-- Въ отставку вышелъ и свободенъ!-- отвѣтилъ, здороваясь, Андреевъ.-- Исторія тамъ такая паскудная вышла, что пришлось или въ отставку по аневризму, или подъ офицерскій судъ. Грязь, значитъ, восторжествовала.

Иванъ Ивановичъ покачать годовой. Гость бросился на диванъ, заставивъ эту мебель издать жалобный трескъ; однимъ взмахомъ разстегнулъ сюртукъ и швырнуть на столъ галстукъ и перчатки, перелетѣвшіе на полъ.

-- Уфъ, жарища какая!-- воскликнулъ онъ, растягиваясь на диванѣ и оставивъ пыльный слѣдъ отъ ногъ на его шерстяной обивкѣ.

-- Что же у васъ тамъ вышло?-- задумчиво спросилъ Иванъ Ивановичъ, опустивъ голову на руки, упертыя къ колѣни.

-- Что? Вотъ видишь ли ты, я повздорилъ съ ротнымъ -- помнишь Лазаревскаго?-- за картами, ну, а онъ и вломился въ амбицію и объявилъ, что я или онъ должны выйти въ отставку. Офицерство поддержало его сторону. Разумѣется, я отпѣлъ всѣмъ правду, плюнулъ и сказалъ, что съ подлецами не служу.

-- Зачѣмъ же было съ ними сходиться на ты, если они дѣйствительно такъ гадки?-- монотоннымъ голосомъ произнесъ Пащенко, покачивая головой.

-- Да развѣ можно не сойтись на ты? Кутишь съ ними вмѣстѣ, пьешь, въ "благотворительныя" заведенія ѣздишь, ну и сойдешься.

-- А кутить зачѣмъ?-- тѣмъ же загробнымъ голосомъ допрашивалъ хозяинъ.

-- Что же, по-твоему, дома лежать? Этакъ бока пролежишь!

-- Послѣднее лучше перваго.

-- Ты ничего не смыслишь въ военной жизни! Стоимъ мы въ чортовомъ болотѣ, людей не видимъ, рады придраться ко всякому празднику, чтобы развлечься. Праздникъ -- значить попойка, ну, а тамъ, подъ пьяную руку, и выпьешь на ты, всякую свинью въ рыло цѣлуешь... Это не дружба, а...

-- А право загибать другъ другу подлеца,-- кончилъ Пащенко.-- Вообще, братъ, нечего грѣха таить, ты велъ себя неосторожно. Ты безпутно горячъ и именно за это тебя и не любили. Ты говорилъ о честности, попрекалъ ихъ за все...

-- Не юлить ли прикажешь, я не холопъ!

-- Н-да, не холопъ,-- безсознательно повторилъ хозяинъ.-- Но ты самъ ничѣмъ не показалъ, что ты выше ихъ. Вѣдь люди за дѣло уважаютъ человѣка, а не за слова.

-- Такъ что же, я подлецъ?-- вспылилъ гость.

-- Чего горячишься? Я-то могъ узнать, что ты, а другимъ не по вдохновенію же было узнать, что ты честенъ. Мнѣ еще въ прошлое свиданіе показалось страннымъ, что ты во время дежурства валялся дома чуть не нагишомъ и въ такомъ видѣ принималъ солдата.

-- Такъ не надѣвать ли для него полную форму слѣдовало?

-- Конечно. Онъ по службѣ пришелъ. Вѣдь ты же не потерпѣлъ бы, если бы онъ или полковникъ вышли къ тебѣ безъ рубашки?

-- Вотъ еще сравнилъ!

-- Не все ли равно? Полковникъ такой же начальникъ тебѣ, какъ ты солдату. Эти мелочи очень важны. Или ты держишься того правила, что мы вамъ себя въ натурѣ покажемъ, а вы къ намъ въ халатѣ не выходите, не то морду побьемъ?

Андреевъ нахмурился.

-- Ну, да что объ этомъ толковать,-- сказалъ Пащенко, лѣниво потягиваясь.-- Сдѣлано -- кончено. Теперь пойдемъ къ нашимъ.

VII.

Семейство Пащенко, не очень осчастливленное пріѣздомъ неожиданнаго гостя, обращалось съ нимъ все-таки радушно, привѣтливо, радуясь, по-провинціальному, присутствію новаго лица и свѣжимъ темамъ для долгихъ, праздныхъ разговоровъ. Андреевъ ораторствовалъ до безконечности, не безъ увлеченія, не безъ ѣдкости, иногда мѣтко и остро. Катерина Ивановна впервые слышала такія горячія рѣчи, пропитанныя жёлчью и сарказмомъ. Ея братъ, Иванъ, увлекался рѣдко и говорилъ не такъ бойко, какъ гость. Ее заинтересовалъ отставной армейскій офицеръ. Дни стояли теплые, хорошіе, трое молодыхъ людей большую часть дня проводили на воздухѣ; молодому Пащенко, впрочемъ, приходилось часто отказываться отъ прогулокъ по случаю работъ въ полѣ.

Пріѣзжій внесъ оживленіе и разнообразіе въ сонную деревенскую жизнь. Онъ съ шикомъ пѣлъ, недурно игралъ на фортепіано, удало ѣздилъ верхомъ, былъ ловокъ, и скоро Катерина Ивановна сдѣлалась короткой его пріятельницей.

-- А вѣдь вашъ старшій братъ порядочный чудакъ?-- смѣялся незлобивымъ смѣхомъ Андреевъ, посмотрѣвъ на занятія хозяина съ собакой и выходя съ Катериной Ивановной въ садъ.

-- Онъ предобрый,-- отвѣтила Катерина Ивановна.

-- Прѣлый, сказали вы?-- переспросилъ Андреевъ, не безъ ловкаго плутовства, наклоняя ухо къ Катеринѣ Ивановнѣ.

Она улыбнулась.

-- Правда, онъ точно прѣлый. Тутъ вообще все пахнетъпрѣлымъ, вотъ послѣ лѣнивыхъ щей такъ пахнетъ въ комнатѣ. Люди ползаютъ, какъ мухи осенью, да врозь лѣзутъ; въ комнатѣ удушливо, ко сну клонитъ... Экая славная плѣсень!

-- Что же вы станете дѣлать, мнѣ и самой теперь скучно жить здѣсь,-- пожала плечами Катерина Ивановна.

-- А вотъ погодите, выйдете замужъ за помѣщика, стряпать начнете, огурцы солить,-- привыкнете!

-- Ни за что! Въ деревнѣ со скуки умереть можно.

-- А въ городѣ, вы думаете, не то же самое? И такъ то же. Мужья -- игроки, мужья -- кутилы, жены -- няньки, кухарки или куклы мужей.

-- Значитъ, это неизбѣжная участь всѣхъ женщинъ?

-- Да, неизбѣжная для прѣлыхъ. Ну, а свѣжая, здоровая натура найдетъ исходъ. Этотъ исходъ есть трудъ. Женщина можетъ работать наравнѣ съ мужчиной, она можетъ пріобрѣтать деньги и такимъ образомъ завоевать независимость, а гдѣ независимость, тамъ нѣтъ скуки. Вѣдъ отчего, напримѣръ, вы скучаете?' Потому что вы шагу не можете сдѣлать безъ высшаго соизволенія семьи. Вотъ вамъ, можетъ-быть, хотѣлось бы на лошади покататься, ну, а Марья Дмитріевна нервы имѣетъ слабые и падаетъ въ обморокъ отъ страха за вашу особу. Марья Дмитріевна не виновата въ слабости своихъ нервовъ, а вы все-таки не катаетесь на лошади. Вы хотѣли бы въ столицѣ пожить, а Константинъ Ивановичъ жалуется на ревматизмы и на недостатокъ денегъ. И онъ правъ: ревматизмы самая гадкая штука, а безденежье ужъ и совсѣмъ никуда не годится...

Катерина Ивановна задумалась и ощипывала лепестки полевого цвѣтка.

-- Ну, а отчего же братъ Константинъ и его жена скучаютъ?-- спросила она съ полуулыбкой.

-- Отъ желудочнаго разстройства-съ!-- съ комизмомъ отвѣтилъ Андреевъ.-- Моціону, полировки, крови нѣтъ, вотъ оно что. Вообще чужой хлѣбъ въ прокъ нейдетъ, онъ плохо переваривается; свой заработанный, тотъ скорехонько переварится, ну, а этотъ совсѣмъ уже не то. Оно, знаете, кажется такъ хорошо, сладостно сидѣть сложа ручки на животикѣ и принимать приношенія, ну, а тамъ послѣ и отзовется, отяжелѣетъ человѣкъ, тоска начнетъ его давить, не знаетъ онъ, куда дѣвать себя, какъ время убить, и пса-то онъ поучитъ, и пасьянсы разные разложитъ, и казачка увѣщаніями разными до слезъ пройметъ, глядитъ: Господи! еще только девять часовъ!

-- Н-да,-- произнесла Катерина Ивановна.

-- Оно вѣдь смѣшно,-- продолжалъ Андреевъ: -- а вотъ спросите эту бабу: съ чего ее подвело? Съ работы, матушка-барыня, съ работы!.. Вотъ вы тутъ и подумайте: ее съ работы подвело, а Константина Ивановича съ бездѣлья подводить. Дѣло-то, видите ли, въ томъ, что она работаетъ, а хлѣба не ѣстъ, ее и подводитъ, а братецъ вашъ не работаетъ, а хлѣбъ ѣстъ, ну и его тоже подводитъ. Выгоды-то нѣтъ ни для того, ни для другого, совсѣмъ дрянь дѣло... Правило жизни одно: не ѣшь даромъ, не работай даромъ. И глупы всѣ, не исполняющіе этого правила.

-- Вотъ братъ мнѣ совѣтуетъ книги читать,-- вдругъ, какъ-то странно, прервала Катерина Ивановна, не то спрашивая, не то размышляя вслухъ.

-- Что же, отчего-жъ иногда и не почитать хорошую книжечку,-- усмѣхнулся Андреевъ.

Вечеромъ того же дня Катеринѣ Ивановнѣ не спалось, она о чемъ-то размышляла и пришла къ заключенію, что Андреевъ умнѣе ея брата. Другого заключенія покуда не было выведено...

-----

-- Что это вы такъ мало кушаете?-- говорила Марья Дмитріевна, угощая гостя.

-- Благодарю, я сытъ,-- отвѣтилъ онъ.

-- Двумя-то блюдами?

-- Помилуйте, затѣмъ же больше? Я не работникъ. Тому больше ѣсть надо, а и онъ по необходимости питается не только двумя блюдами, но даже однимъ, уступая остальныя намъ съ вами.

Марья Дмитріевна нахмурилась.

-- Странные нынче люди, все только о работникахъ и думаютъ,-- колко замѣтила она.

-- Да вѣдь и прежде, Марья Дмитріевна, тоже странные люди были: обо всемъ думали, а не додумались до того, откуда пироги берутся; все больше предполагали, что съ неба ихъ корзинами валять.

Разговоръ смолкъ.

-----

-- Какъ ноги-то за день притопчутся,-- жаловалась вечеромъ хозяйка:-- просто хоть ложись.

-- Да вы бы и прилегли,-- посовѣтовалъ съ участіемъ гость.

-- А хозяйство-то, вы думаете, само по себѣ пойдетъ. Спросили бы вы у своей матушки, каково съ нимъ возиться.

-- И то правда, Марья Дмитріевна, молодъ я, вѣтренъ. А странно свѣтъ созданъ: вы вотъ на хозяйство волнуетесь, какъ и моя мать, а крестьянскія бабы охаютъ, что у нихъ хозяйничать нечѣмъ. Чудно это, какъ подумаешь. А вы, Константинъ Ивановичъ, тоже чѣмъ-то волнуетесь?

-- А, чортъ возьми, десятый пасьянсъ, не выходить!-- воскликнулъ простодушный Константинъ Ивановичъ, слышавшій изъ всего разговора одинъ послѣдній вопросъ.-- Вѣдь задастся же этакой вечерокъ. Ужъ чего, кажется, проще, задумалъ: лягу ли я сегодня спать?-- не вышло.

-- Ска-ажите!-- съ сожалѣніемъ и разстановкой произнесъ Андреевъ.

-----

На другой день онъ присутствовалъ при обученіи хозяиномъ собаки.

-- А вѣдь умный у васъ песъ выйдетъ,-- обратился гость къ Константину Ивановичу.-- Славно его натаскаете въ охотѣ.

-- Ну, я на охоту не ходокъ,-- отвѣтилъ хозяинъ.

-- Скажите! а я думалъ, что вы мучитесь съ нимъ, какъ страстный охотникъ.

-- Какое! я, поди, въ первомъ болотѣ застрялъ бы, подо мной вонъ и полъ скрипитъ,-- сшутилъ балагуръ.

-- И то правда! А вѣдь тоже не легко этого дурня выучить; пожалуй, иного мальчугана изъ крестьянъ вы скорѣй бы выучили грамотѣ.

-- Да, пожалуй, что такъ,-- наивно воскликнулъ Константинъ Ивановичъ.-- Вѣдь эта бестія преупрямая. А хитрость-то какая! Иногда, бьешься-бьешься, да такъ и плюнешь ей въ морду, на, молъ, тебѣ, проклятая.

-- Гм!.. Ну, ужъ, конечно, мальчишка былъ бы послушнѣе, не сталъ бы такъ мучить учителя.

-- О, да вы ее еще не знаете!..

Иванъ Ивановичъ начиналъ злиться, ему были досадны безплодныя и безцеремонныя выходки Андреева, онъ готовъ былъ выгнать гостя, и только чувство приличія заставляло его ждать, когда тотъ самъ, уѣдетъ. Иногда Иванъ Ивановичъ внутренно называлъ себя постыднымъ названіемъ тряпки, но поступить круто и рѣшительно не находилъ силы. Намековъ же и вопросовъ о планахъ гостя гость не понималъ или не хотѣлъ понимать: ему было довольно хорошо въ затишьѣ чужого, попахивавшаго плѣсенью гнѣзда. Не такъ смотрѣла на Андреева Катерина Ивановна; къ концу мѣсяца она начинала яснѣе и яснѣе видѣть пошлость жизни своей семьи. И не мудрено, Андреевъ ловко усвоилъ себѣ и природный юморъ Кравцева, и безпощадно рѣзкую, иногда сухую правдивость Крючникова, и еще ловчѣе слилъ ихъ въ одинъ очень характерный способъ обличенія пошлости. То онъ, шутя, высказывать новыя, совершенно вѣрныя и честныя идеи, то, также шутя, заставлялъ при Катеринѣ Ивановнѣ пошлость произносить -- свой собственный приговоръ. Марья Дмитріевна поняла многое изъ этого и возненавидѣла гостя отъ всего сердца. Ее поражали иногда рѣзкія выходки ея Кати, сдѣлавшейся строптивою. Переходъ къ этой строптивости отъ холоднаго тона à la Благово былъ естественъ и не великъ. Можетъ-быть, вліяніе Андреева, не предшествуй ему вліяніе Благово, и отразилось бы на характерѣ дѣвушки иначе, пробудило бы въ ней не рѣзкость, не вспыльчивость, а грусть и мучительную боль; теперь же этого не было, она стала презирать семью и готова была гордо поднимать голову, не сдѣлавъ ничего, что могло бы засвидѣтельствовать ея личное превосходство надъ окружающими. А дни шли своимъ чередомъ, гость не упоминалъ о своемъ отъѣздѣ, читалъ съ молодою дѣвушкою повѣсти Тургенева, проповѣдывалъ, острилъ, полнѣлъ... Письмо изъ города перевернуло вдругъ все вверхъ дномъ. Викторъ Владиміровичъ пишетъ, Викторъ Владиміровичъ собирается въ деревню Миловиду, Викторъ Владиміровичъ предлагаетъ Катеринѣ Ивановнѣ свою руку! Письмо было адресовано Константину Ивановичу и пришло во время обѣда. Старшій Пащенко объявилъ его содержаніе присутствующимъ, умолчавъ о предложеніи.

Всѣ были взволнованы извѣстіемъ.

-- Ахъ, какъ я рада! Викторъ Владиміровичъ такой прекрасный человѣкъ,-- воскликнула хозяйка.

-- Да-съ,-- промолвилъ Андреевъ:-- ужъ передъ нимъ не посмѣешь пикнуть, если онъ скажетъ: цыцъ!

-- Онъ этого никому не скажетъ, это вполнѣ образованный, свѣтскій человѣкъ,-- вступилась Марья Дмитріевна.

-- Ну, этого еще нельзя утверждать. Онъ всегда удивлялъ меня своими отсталыми понятіями объ эманципаціи женщинъ.

-- Это все глупости.

-- Отъ васъ ли я это слышу, Марья Дмитріевна?-- притворно изумился Андреевъ.-- Вы сами вполнѣ эмансипированная женщина: и замужъ тайкомъ отъ родителей вышли, и теперь всѣмъ управляете, даже бумаги разныя въ суды пишете.

-- Это что! Какая тутъ эманципація?

-- Какъ, какая? Эманципація въ томъ и состоитъ, чтобы женщина была свободна, могла дѣйствовать наравнѣ съ мужчиною. При настоящемъ положеніи дѣлъ свобода женщины зависитъ вполнѣ отъ случая; какой-нибудь Викторъ Владиміровичъ никогда не позволитъ женѣ быть свободною...

-- И прекрасно! Дайте-ка всѣмъ волю, такъ что бы вышло? Такихъ бы чудесъ натворили, что бѣда.

-- Однако, вы вотъ не натворили этихъ чудесъ?

-- Что я! Я исключеніе.

-- Повѣрьте, что такихъ исключеній множество, и подумайте, каково было бы вамъ самимъ жить подъ гнетомъ мужа-деспота.

-- Ужилась бы!

-- Да, вы-то ужились бы, завоевали бы, можетъ-быть, разными хитростями долю правъ, но не думаю, чтобы вамъ было пріятно стоять въ своей семьѣ на военномъ положеніи и хитрить съ мужемъ, какъ съ наступающимъ врагомъ.

Обѣдъ кончился. Марья Дмитріевна спѣшила отдѣлаться отъ всѣхъ присутствующихъ и наединѣ со своей Катей предаться радости.

-----

-- Ну, что, не моя ли правда?-- торжествовала она.-- Говорила я, что недаромъ, такъ и вышло.

-- Н-да,-- промолвила въ раздумьи Катерина Ивановна.

-- Что ты, милая моя, какъ будто скучна? Ужъ не вздумай, голубчикъ, захворать; не время бы теперь. Въ самомъ дѣлѣ, ты не больна?

-- Нѣтъ!-- разсѣянно отвѣтила Катерина Ивановна и начала чего-то искать въ своемъ рабочемъ ящикѣ; потомъ она встала, въ волненіи прошлась по комнатѣ и вдругъ остановилась передъ Марьей Дмитріевной, зорко слѣдившей за нею.

-- Знаете ли что?..-- начала она прерывающимся голосомъ.-- Надо написать Виктору Владиміровичу, что я не могу... То-есть, что я покуда... Однимъ словомъ, я хочу отложить свадьбу...

Марья Дмитріевна съ изумленіемъ открыла глаза шире обыкновеннаго и не находила ни единаго слова на своемъ бойкомъ языкѣ; передъ ней носился какой-то туманъ, быстрое соображеніе измѣнило ей на минуту.

-- Викторъ Владиміровичъ достойный человѣкъ,-- снова начала Катерина Ивановна:-- я его уважаю... Но я хотѣла бы привыкнуть къ нему, полюбить его... Мнѣ надо повременить, подождать зимы, когда мы встрѣтимся опять въ городѣ... Я его узнаю покороче: замужество не шутка...

Марья Дмитріевна въ раздумьи качала головой.

-- Я боюсь, не слишкомъ ли онъ сухъ и холоденъ... Можетъ-быть, онъ видитъ во мнѣ ребенка, игрушку... Многіе такъ смотрятъ на женщинъ... А я хочу быть равной мужу, свободной... Я много объ этомъ думала.

Марью Дмитріевну вдругъ озарила какая-то мысль, она что-то сообразила, поняла и успокоилась.

Въ ея сообразительной головѣ созрѣлъ планъ будущихъ военныхъ дѣйствій, атаки.

-- Прилягъ, Катя! Тебѣ нуженъ отдыхъ, ты взволновалась,-- произнесла она ласковымъ тономъ и поцѣловала Катерину Ивановну въ лобъ нѣжнымъ и осторожнымъ поцѣлуемъ, какъ иногда мать цѣлуетъ разнемогающагося и горящаго внутреннимъ жаромъ ребенка. Молодая дѣвушка дѣйствительно была взволнована, говорила, не давая себѣ отчета, что говоритъ и передъ кѣмъ. Она тихо, какою-то разслабленною походкой прошла въ свою комнату и легла въ постель. Ей не спалось, многое передумала она въ остальное время этого дня и въ эту ночь. Кто изъ васъ, замужнія читательницы, если вы выходите замужъ не по страсти, не испытывалъ страха, сомнѣнія, безсилія въ ночь, предшествовавшую роковому согласію на бракъ? Вы должны были перейти по мосту черезъ пропасть и знали, что мостъ тотчасъ же послѣ вашего перехода сгоритъ, что каждая его доска будетъ пылать по мѣрѣ того, какъ ваши ноги прикоснутся къ ней и успѣютъ ступить на слѣдующую. Привычки, мечты о волшебномъ завтра, близкихъ сердцу людей, непорочность, право страстнаго увлеченія, право оставаться днемъ и ночью въ одиночествѣ со своими молитвами, грёзами, романами, лѣнью, право не бояться роковыхъ материнскихъ страданій,-- все, все это доски, сгорающія за вами отъ магическихъ словъ: я иду замужъ! Какъ же тутъ не волноваться? Только крайняя развращенность или выходящее изъ границъ тупоуміе могутъ спасти отъ этого волненія выходящую замужъ не по страсти женщину.

На слѣдующій день утромъ, Катерина Ивановна съ красными глазами и истомленнымъ лицомъ вышла изъ своей комнаты, завернувшись въ черную суконную тальму, прошла гостиную и уже готовилась взяться за ручку двери, ведущей въ залу, когда ее вдругъ поразилъ громкій разговоръ, происходившій за этою дверью... Катерина Ивановна инстинктивно остановилась и стала прислушиваться. Ея лицо то блѣднѣло, то краснѣло, ноги дрожали и подкашивалась. Она поспѣшила опереться рукою о спинку стула...

VIII.

Проснувшись довольно рано поутру, на другой день послѣ полученія-въ деревнѣ письма отъ Благово, Андреевъ лежалъ на кровати, закинувъ подъ голову руки, и думалъ разныя не совсѣмъ веселыя думы. Всегда озлобленный на всѣхъ, но постоянно и вполнѣ довольный самимъ собою, онъ въ это утро за что-то досадовалъ даже и на себя, хотя и не признавался себѣ, за что именно онъ сердится на эту милую ему особу.

-- А вѣдь дрянь женихъ у твоей сестры,-- сказалъ онъ Ивану Ивановичу, замѣтивъ, что послѣдній тоже не спитъ.

-- Такъ себѣ!-- лѣниво отозвался хозяинъ.

-- То-есть совсѣмъ никуда не годится! Какъ это ты не попробовалъ убѣдить ее не выходить за него, это съ твоей стороны страшная оплошность.

-- Что онъ!!!! -- это я сказалъ ей, а отговаривать не мое дѣло.

-- Все же можно было посерьезнѣе посовѣтовать. Она дитя, дитя по развитію, но она умна. Она понимаетъ, гдѣ ложь, гдѣ правда. Въ ней есть и энергія, только дѣла покуда у нея нѣтъ. Такія натуры могутъ долго спать, но онѣ не умираютъ заживо, онѣ хоть разъ, хоть на минуту, а вспыхиваютъ страшнымъ огнемъ.

-- Да ты чего?-- полуобернулся Пащенко на подушкѣ лицомъ къ Андрееву.

-- Что, чего?

-- Влюбился въ нее, что ли?

-- Ну, вотъ выдумалъ! Ты, кажется, знаешь мои убѣжденія на этотъ счетъ. Влюблюсь, такъ и скажу, что дескать влюбился и по любви теперь состою. Съ подходцами, какъ котъ около молока, за женщиною не стану расхаживать.

-- Эхъ, на работу пора!-- встряхнулъ головой Пащенко и сталъ одѣваться, не обращая вниманія, что Андреевъ не кончилъ начатаго разговора. Вообще, какъ мы уже замѣтили, въ послѣднее время хозяинъ не очень вѣжливо обращался съ гостемъ.-- Гость ему надоѣлъ, и Пащенко всячески заговаривалъ съ нимъ о его будущемъ и всегда, получивъ неопредѣленный отвѣть, ругалъ свою натуришку, лишенную рѣзкости, любящую подходцы и избѣгающую сценъ, ссоръ, волненій. "А вѣдь дай мнѣ отецъ другое воспитаніе, оставь меня расти дома или въ корпусѣ, и изъ меня вышелъ бы второй томъ брата Константина", думалъ Иванъ Ивановичъ и былъ вполнѣ правъ.

Полежавъ еще немного, Андреевъ одѣлся, напился молока и пошелъ въ садъ, походилъ около бесѣдокъ, заглянулъ на террасу и вошелъ въ залу. Онъ кого-то искалъ.

-- А, Петръ Николаевичъ, здравствуйте,-- привѣтствовала его въ залѣ Марья Дмитріевна.

Андреевъ поздоровался, удивился, что она не хлопочетъ по хозяйству, и спросилъ о Катеринѣ Ивановнѣ.

-- Она еще спитъ,-- отвѣчала Марья Дмитріевна.

-- А!.. а я вотъ по лѣсу хочу прогуляться, славный у васъ лѣсъ,-- разсѣянно промолвилъ Андреевъ.

-- Да, лѣсъ хорошъ, грибовъ много,-- согласилась хозяйка.

-- Ну, до свиданья,-- повернулся гость на каблукахъ и хотѣлъ уйти.

-- Позвольте, мнѣ нужно съ вами объясниться по одному очень важному дѣлу,-- остановила его хозяйка сухимъ тономъ.

-- Объяснитесь, Марья Дмитріевна,-- сказалъ Андреевъ съ обычною насмѣшливостью.-- Только о чемъ же это мы будемъ объясняться съ вами? Дѣлъ у насъ общихъ нѣтъ, интересовъ тоже, въ хозяйствѣ я ровно ничего не смыслю...

-- Вотъ о чемъ,-- прервала потокъ его рѣчей Марья Дмитріевна.-- Какіе у васъ планы насчетъ вашего будущаго?

-- Почему это васъ такъ интересуетъ моя будущность?

-- Мнѣ хотѣлось бы знать...

-- Но мы, кажется, находимся не въ такихъ отношеніяхъ, когда подобныя забота о чужой будущности дѣлаются естественными.

Андреевъ, раздраженный вопросомъ, старался быть наглымъ, но Марья Дмитріевна была занята своими мыслями и не замѣтила тона музыки. Впрочемъ, она вообще тонкостей не понимала, или просто не хотѣла понимать, Богъ ее знаетъ. Можетъ-быть, она научилась этому подъ выстрѣлами мужниныхъ насмѣшекъ, дѣлала это вслѣдствіе своей практичности...

-- Очень просто,-- сказала она:-- вы всѣмъ говорите о необходимости труда, честной дѣятельности, клеймите насъ за заѣданіе мужицкаго хлѣба...

-- А по вашему мнѣнію это пустяки?

-- Почему я знаю! Но сами вы, вотъ уже полтора мѣсяца пальца о палецъ не стукнете и преисправно помогаете намъ заѣдать этотъ мужицкій хлѣбъ, вѣдь ѣда для васъ тоже не съ неба падаетъ.

-- Вы бы безъ предисловія выгнали меня, а то это ужъ стишкомъ много китайскихъ церемоній. Стоитъ ли безпокоиться!-- съ презрѣніемъ сказалъ Андреевъ и съ искреннимъ отвращеніемъ взглянулъ на хозяйку.

-- Я васъ не выгоняю. Я говорю съ вами, какъ говорила бы со своимъ сыномъ. Это позволительно мнѣ въ мои лѣта. Мнѣ васъ душевно жаль. Я думала, что подобные поступки съ вашей стороны могли быть вызваны какими-нибудь важными причинами. Вы стараетесь развивать по-своему мою Катю, проводите съ ней все время, и я думала...

-- Бракосочетанія нашего изволили пожелать?

-- Сохрани меня Богъ, чтобы я этого пожелала!-- съ неподдѣльнымъ ужасомъ воскликнула Марья Дмитріевна.-- Но мнѣ показалось, что вы-то идете именно по этой дорогѣ дружба между молодыми мужчиной и дѣвушкой никогда не кончается безъ послѣдствій, это вы должны понимать.

-- Ну, вы ошиблись! Правда, я развивалъ Катерину Ивановну. Я ее уважаю, какъ умную, сохранившую умъ даже въ омутѣ институтскаго воспитанія дѣвушку, и стараюсь, какъ другу, помочь ей найти настоящую дорогу. Вы -- извините меня за откровенность -- не поймете этихъ отношеній дружбы между нами, у вашего поколѣнія сейчасъ же родятся помыслы о свадьбѣ или о чемъ-то гораздо худшемъ, о чемъ мы и не думаемъ...

-- Не думаете?

-- Не думаемъ-съ. Если бы захотѣлось, или по законамъ природы понадобилось поразвратничать, то на этотъ конецъ, не губя уважаемой личности, можно прибѣгнуть къ... Ну, да вы вѣдь знаете, какъ люди все предусмотрѣли впередъ и приспособили къ удовольствію своихъ ближнихъ...

Марья Дмитріевна не выдержала и покраснѣла до ушей.

-- Такъ я васъ попрошу покорнѣйше не развивать Катю. Ваши труды напрасны, пропадутъ даромъ...

-- О? не пойметъ?-- ѣдко засмѣялся Андреевъ.

-- Она не глупа,-- продолжала хозяйка:-- она уже отчасти поняла васъ, поняла, что вы проповѣдуете трудъ и бьете баклуши, что вы, имѣя богатую мать, живете на чужой шеѣ, имѣя силы, не служите, не занимаетесь никакой работой, даже не читаете тѣхъ книгъ, которыя рекомендуете другимъ...

-- Какая тонкая наблюдательность и вѣжливость обращенія!

-- Ну, въ вашемъ положеніи только на этихъ тупыхъ колкостяхъ и можно выѣзжать. Вы вѣдь и о книгахъ судите такъ: "мелко плаваетъ, а, впрочемъ, отчего не почитать книжечку". Все знакомыя фразы! Вы смѣетесь надъ заѣденными ипохондриками стараго поколѣнія, надъ Рудиными, а вы то же, что и они, только ихъ сомнѣніе смѣнилось въ васъ самодовольствіемъ. Вы довольны своею выдѣланною, точеною фразою, своею разговорною честностью, своею способностью бить баклуши, своимъ умѣніемъ побивать всѣхъ и все...

Андреевъ усмѣхнулся, пожалъ плечами и началъ холоднымъ, ровнымъ голосомъ:

-- Вы пропустили одну черту въ моемъ характерѣ и именно ту, что я не дерусь, подобно старикамъ, съ женщинами, каковы бы онѣ ни были. Я и въ этомъ отсталъ отъ стараго поколѣнія... Впрочемъ, вы и это знали... Теперь мнѣ пришла на память исторія съ моей нянькой. Къ ней забрался воръ, она забилась въ чуланъ отъ страху, но потомъ его поймали и связали, тогда нянька выбѣжала изъ засады, схватила вора за бороду, за волосы, щипала его, била, плевала ему въ лицо, и насилу ее оттащили отъ него... Смѣшная сцена!

-- Ну, я впередъ знала, что кончится чѣмъ-нибудь подобнымъ! На опроверженіе моихъ словъ я мало разсчитывала, хотя, признаюсь, и имѣла маленькую надежду... Теперь я вижу...

-- Позвольте мнѣ не слушать далѣе и удалиться: съ вами опасно бесѣдовать даже хладнокровному человѣку...

-- Я васъ не держу... Когда вы ѣдете?

-- Неужели вы опасаетесь, что я останусь здѣсь послѣ всего этого?

-- Кто васъ знаетъ, отшутитесь, пожалуй!

Въ этихъ словахъ было столько ядовитости, что трудно было представить, гдѣ ее взяла Марья Дмитріевна.

-----

По уходѣ Андреева, Марья Дмитріевна вошла въ гостиную и съ изумленіемъ увидала тамъ на диванѣ Катерину Ивановну, спрятавшую свое личико въ подушку. Такой казусъ не былъ предвидѣнъ невѣсткою при составленіи плана наступательныхъ дѣйствій.

-- Катя, Катя, что съ тобой?-- воскликнула невѣстка и взяла дѣвушку за плечо.

-- Подите! прочь подите!-- нервно высвободила та свое плечо и продолжала рыдать.

-- Неужели ты его лю...

-- Оставьте меня, ради Бога оставьте! Боже мой, какъ все это гадко, позорно!-- рыдала Катерина Ивановна.

Болѣзненностью и раздражительностью дрожалъ ея надорванный голосъ.

Марья Дмитріевна постояла надъ ней, подумала, развела руками и пошла изъ гостиной. Обѣдъ прошелъ безъ Катерины Ивановны и безъ Андреева.

-- Гдѣ они?-- спросилъ Иванъ Ивановичъ.

-- Катя несовсѣмъ здорова, а Андреевъ уѣзжаетъ,-- спокойно отвѣтила Марья Дмитріевна.-- Онъ приходилъ прощаться со мною.

-- Что такъ вдругъ собрался?-- спросилъ Константинъ Ивановичъ.

-- Почему же я знаю? собрался, значитъ, нужно.

-- Видно, Виктора Владиміровича струсилъ, драеша задаетъ, какъ говорили у насъ въ корпусѣ.

-- Можетъ-быть...

Иванъ Ивановичъ пристально посмотрѣлъ на невѣстку и пошелъ въ свою комнату. Андреевъ собирался въ путь.

-- Что ты такъ неожиданно собрался?-- спросилъ хозяинъ.-- Ты еще сегодня утромъ, кажется, и не думать ѣхать, а теперь...

-- Да, а вотъ мой дѣдъ, такъ тотъ за одну минуту передъ смертью былъ совсѣмъ живъ,-- отвѣтилъ Андреевъ, укладывая въ чемоданъ вещи и утискивая ихъ колѣнкой.

Хозяинъ помолчалъ и снова началъ:

-- Случилось у тебя тамъ что-нибудь съ моими?

-- Да тебѣ очень ужъ жалко, что ли, что я уѣзжаю!-- поднялъ голову отъ чемодана Андреевъ.

Пащенко отвернулся къ окну.

-- Странные вы люди въ деревнѣ, ничего прямо не скажете, все съ предисловіями, съ обходцами; вотъ ты разъ сорокъ все о моей будущности спрашивалъ, а теперь пристаешь, зачѣмъ уѣзжаю.

Пащенко покраснѣлъ до ушей и промолчалъ.

-- Вели, пожалуйста, уложить чемоданъ въ телѣгу, какъ лошади придутъ, а я пойду покуда пѣшкомъ.

-- Хорошо.

-- Ну, прощай!

-- Прощай.

Андреевъ сталъ спускаться съ лѣстницы, а Пащенко продолжалъ стоять у окна и слегка барабанилъ по стеклу...

"Фу, мерзость какая!-- думалъ онъ.-- Вѣдь знаю, что онъ дрянь-человѣкъ, а и передъ нимъ пришлось покраснѣть. Вотъ она привычка-то юлить до чего довела!"

-----

Часовъ въ пять вечера изъ помѣщичьяго дома вышла Катерина Ивановна, закутанная въ ту же длинную, черную суконную тальму, и тихо, съ поникшей головой, прошла по деревнѣ по направленію къ церкви и погосту. Лѣтній вечеръ былъ тихъ и ясенъ; солнце еще не зашло за лѣсъ, но жаръ немного спалъ; на небѣ бродили бѣлыя волокнистыя облака; легкій вѣтерокъ пошевеливалъ листья, а вдали по большой дорогѣ на открытомъ пространствѣ уже завивались вьюны пыли. Дѣвушка прошла по кладбищу къ могилѣ, осѣненной большой плитой и каменнымъ крестомъ, и стала на колѣни. Она молилась безмолвною, но горячею молитвой, со слезами припадая къ холодной плитѣ, потомъ волненіе, мало-по-малу, утихло, она сѣла на надгробный камень и впала въ тихое раздумье, можетъ-быть, о своей матери, лежавшей подъ этимъ памятникомъ. Долго сидѣла она въ этомъ положеніи, наконецъ, ей почудилось, что передъ нею кто-то стоитъ; она подняла голову и испустила слабый крикъ.

-- Я пришелъ съ вами проститься,-- послышался голосъ.

-- Кто вамъ позволилъ подсматривать за мною?-- крикнула она съ негодованіемъ, поднимаясь съ плиты.

-- Я не подсматривалъ. Я ждалъ лошадей и бродилъ по деревнѣ, вы прошли въ то время сюда. Теперь лошади поданы, и я зашелъ сказать вамъ: прощайте и...

-- Я думала, что... Я не ждала...-- смѣшалась Катерина Ивановна отъ необычайной простоты и столь же необычайнаго грустнаго тона рѣчи Андреева.

Это былъ онъ.

-- Вы не ждали, что я осмѣлюсь стать передъ вами послѣ этой сцены съ вашей родственницей? Можетъ-быть, вы даже ушли, избѣгая прощанья... Вы ошиблись. Мнѣ даже показалось необходимымъ поздравить васъ за умѣніе выбирать адвокатовъ и...

-- Повѣрьте,-- воскликнула Катерина Ивановна, вспыхнувъ краской стыда....

-- Вашъ выборъ очень удаченъ,-- неторопливо и спокойно прервалъ ее Андреевъ.-- Вы не рѣшились бы высказать мнѣ въ глаза половины того, что можно было передать черезъ нее. Но для чего всѣ эти хитрости? Развѣ мы съ вами не молоды? Развѣ мы не признаемъ другъ за другомъ права на убѣжденія? Развѣ я похожъ на тѣхъ приличныхъ господъ à la Благово, передъ которыми человѣкъ не смѣетъ высказать своей воли? Эхъ, Катерина Ивановна, сбросьте съ себя эту дѣдовскую ветошь лицемѣрія, двоедушія, служенія нашимъ и вашимъ, и будьте откровенны, по крайней мѣрѣ, съ тѣми, съ кѣмъ можно быть откровенною. Не нужно, не должно молодости мѣшать въ свое дѣло гнилую ветошь стариковъ! Прощайте!...

-- Послушайте! послушайте! Я не приготовляла этой сцены... Я не просила Marie говорить за себя!-- крикнула Катерина Ивановна и рванулась за уходящимъ Андреевымъ.

-- Помилуйте, вы не дитя!-- полуобернулся онъ уже съ насмѣшливою и отталкивающей улыбкою.-- Вы понимаете, что вами играютъ, и молчите, значитъ вамъ это пріятно.

-- Но что же я могла?-- теряясь, произнесла Катерина Ивановна.

-- Ну, а если бы вы меня въ самомъ дѣлѣ любили?-- спросилъ онъ, ударяя на каждомъ словѣ, и, пристально взглянувъ на нее, сталъ садиться въ телѣгу, стоявшую у ограды.

Катерина Ивановна, ошеломленная всей этой сценой и въ особенности послѣднимъ вопросомъ, стояла съ красными глазами и измученнымъ лицомъ, не замѣчая, что телѣга, звеня колокольчикомъ, уже неслась по пыльной дорогѣ, что все глуше слышался забубенный свистъ ямщика, что невдалекѣ отъ ограды съ любопытствомъ глазѣло на барышню нѣсколько ребятишекъ и сельскій молодой причетникъ, стоявшій на паперти церкви, слѣдилъ за нею.

-- Соблазнъ!-- покачалъ онъ головой и пошелъ сообщать женѣ о случившемся.

Та накинула платчишко и сунулась къ попадьѣ...

Катерина Ивановна провела рукою по лбу и медленно, оступаясь на каждомъ шагу, пошла домой... Въ воздухѣ было уже совсѣмъ темно и холодно... Въ домѣ безпокоились объ отсутствіи молодой барышни, наконецъ, она пришла и, пройдя въ свою комнату, заперла двери на ключъ...

IX.

Андреевъ приготовилъ-таки себѣ эффектные проводы. Вся деревня узнала, что барышня со слезами упрашивала пріѣзжаго барина остаться, что онъ не захотѣлъ и уѣхалъ, что она вплоть до телѣги за нимъ бѣжала, и десятки тому подобныхъ разсказовъ переходили изъ устъ въ уста. Въ домѣ прислуга съ любопытствомъ глядѣла на Катерину Ивановну, и многіе вполнѣ были увѣрены, что она убѣжитъ за Андреевымъ. Въ головѣ же молодой дѣвушки все перепуталось до послѣдней степени; она винила всѣхъ и за все, сердилась на горничную, на Андреева, на родныхъ. Какая-то умственная спячка, тоскливая апатія, безпредметная грусть давили ее; она задумывалась, отвѣчала, не слыша вопросовъ, принималась за десятки мелкихъ вышивокъ и не кончала ни одной. Иногда, совсѣмъ растерявшись, она думала: "хотя бы случилось что-нибудь, что ли, а то я и ума не приложу, что дѣлать". Въ такомъ настроеніи духа засталъ ее пріѣхавшій въ деревню Благово.

-- Катерина Ивановна,-- говорилъ онъ однажды своимъ ровнымъ и спокойнымъ голосомъ: -- я хочу просить вашей руки у Константина Ивановича. Согласны ли вы на это?

Катерина Ивановна смѣшалась и промолчала, не отнимая руки изъ рукъ Благово.

-- Я человѣкъ почти не молодой,-- продолжалъ онъ спокойнымъ тономъ: -- по крайней мѣрѣ, не юноша; можетъ-быть, вы боитесь ввѣриться мнѣ. Но повѣрьте, что я постараюсь сдѣлать васъ счастливою. Я не увлекаюсь, подобно вашему младшему брату, модными идеями о равноправности женщины съ мужчиной, но это только потому, что я опытнѣе его и болѣе трезво, болѣе практично гляжу на жизнь. Я стремлюсь только къ возможному. Я знаю, что женщина не можетъ по законамъ природы и государства быть вполнѣ равною съ мужчиной. Не онъ перенесетъ страданія матери, не онъ возьметъ на себя трудъ кормить грудью ребенка и смѣшно требовать, чтобы она еще къ этому великому труду присоединяла другую какую-нибудь дѣятельность, свойственную мужчинѣ. Но равноправность на счастіе, на благосостояніе, на любовь и уваженіе -- это дѣло другое, тутъ я не уступлю въ крайности моихъ убѣжденій самому пылкому изъ юношей...

Благово помолчалъ. Ему становилось неловко, рекомендовать себя на мѣсто мужа.

-- Я не богатъ,-- заговорилъ онъ снова:-- но вы не будете нуждаться ни въ чемъ. Мнѣ открывается мѣсто въ Петербургѣ, и если вы согласитесь, то мы вмѣстѣ поѣдемъ туда дѣлить и радости, и мелкое горе, безъ котораго не обходится въ жизни... Что же, Катерина Ивановна, я жду вашего отвѣта?

-- Я согласна,-- прошептала Катерина Ивановна.

Благово уже цѣловалъ ея руку безъ страсти, но съ чувствомъ. Она наклонилась и поцѣловала его въ лобъ.

-- Намъ надо будетъ торопиться свадьбой, меня ждутъ въ Петербургѣ.

-- Распоряжайтесь, какъ знаете...

-- Теперь мнѣ нужно переговорить съ вашимъ братомъ.

Благово еще разъ поцѣловалъ ея руку и вышелъ, она склонила голову на грудь и осталась сидѣть съ опущенными на колѣни руками.

-- Ну, что, сдѣлалъ предложеніе?-- торопливо прошептала Марья Дмитріевна, вбѣгая на цыпочкахъ въ комнату.

-- Сдѣлалъ,-- неохотно отвѣчала Катерина Ивановна, не перемѣняя положенія.

-- Что же? Согласилась?

-- Согласилась,-- тѣмъ же тономъ отвѣчала невѣста.

Ей становились гадки и обидны эти радостно-торопливые разспросы, заставлявшіе думать, что дѣло идетъ о жизни и смерти.

-- Ахъ, Создатель, ты точно къ казни приговоренная!

-- Голова болитъ,-- провела молодая дѣвушка рукою во лбу, вставая съ мѣста.

-- Гдѣ свадьба-то будетъ?

-- Ахъ, ничего я не знаю! Подите, толкуйте, совѣщайтесь, только оставьте меня въ покоѣ!-- раздражительно промолвила Катерина Ивановна, направляясь къ своей комнатѣ

-- Ахъ, Катя, Катя, хорошо ты платишь за мою любовь!-- воскликнула съ горечью Марья Дмитріевна.-- Вѣдь я тебя, какъ дочь родную, любила!..

-- Лучше бы вы меня любили, какъ друга,-- послышался отвѣтъ.

Марья Дмитріевна изумилась и не поняла смысла этихъ словъ, ей показалось, что ея Катя немного помѣшалась. Еще болѣе изумилась бы она, если-бъ заглянула въ комнату Кати. Тамъ, выходящая по своему собственному согласію замужъ, Катерина Ивановна горько плакала. Только теперь она вполнѣ ясно поняла, что ея мечты о страстной любви никогда, никогда не осуществятся, что между тѣмъ отказать Благово и остаться снова въ деревенской глуши, на страшную муку, среди раздраженныхъ этимъ отказомъ родныхъ,-- нѣтъ силъ, что и этотъ рѣшительный поступокъ не поведетъ ни къ чему, заставитъ ее просидѣть въ дѣвушкахъ или выйти за помѣщика на прозябанье въ деревнѣ, или обвѣнчаться съ какимъ-нибудь Андреевымъ, который хорошо говоритъ, увлекается, способенъ на страстную любовь,-- но какимъ мужемъ онъ будетъ?

Скверное положеніе, господа!

-----

-- Наша-то, кажется, и въ самомъ дѣлѣ въ Андреева влюблена,-- говорила Марья Дмитріевна толстому супругу, приготовляясь ко сну и повязывая широкую голову сожителя шелковымъ платкомъ.

-- А что?-- спросилъ онъ, укладываясь въ постель.

-- Да ходитъ, точно въ воду опущенная.

-- Э, ничего! просто боится замужъ идти, дѣло новое...

-- Чего тутъ бояться? Вотъ невидаль!-- воскликнула Марья Дмитріевна, надѣвая ночной чепецъ и сдѣлавшись вдругъ похожею на мокрую кошку.

-- Да, хорошо тебѣ толковать, а, поди-ка, и ты меня наканунѣ свадьбы трусила, тоже мужчина былъ! Э?-- усмѣхнулся толстякъ, поднимая съ подушки голову, завязанную въ платокъ и украшенную спереди узломъ съ концами въ видѣ бараньихъ рожекъ.-- Теперь-то ты храбра стала, привыкла. А вѣдь послѣзавтра, мамочка, день нашей свадьбы. Э?..

-- Ну, полно!-- какъ-то сладко сказала Марья Дмитріевна.-- А что онъ?

-- Плохо, мамочка; все по закону совершить хочетъ, и завѣщанье, и другія бумаги, чтобы получить съ насъ деньги, если у насъ, того, понимаешь, дѣти будутъ.

-- Ну, какія тамъ дѣти!

-- А отчего же не быть?

-- Да нѣтъ! Ты бы ему...

-- Вотъ заладила: нѣтъ, нѣтъ! А, можетъ-быть, и будутъ. Что мы съ тобой перестарки, что ли, какіе?

-- Охъ, ужъ ты, юноша!

-- Да, юноша.

Юношу и Марью Дмитріевну, хотя они и не говорили этого вполнѣ ясно, сильно тревожило желаніе Благово устроить все насчетъ имѣнія законнымъ образомъ. Супруги въ глубинѣ своей души совсѣмъ не питали надежды имѣть дѣтей, они вполнѣ искренно желали оставить свое имѣніе любимой Катѣ и не думали ее надувать, но желаніе Благово все-таки терзало ихъ,-- почему?-- это ихъ тайна, и я не рѣшаюсь объяснить ее, да и они сами, вѣроятно, уклонились бы отъ объясненій, какъ уклонился Маниловъ объяснить, почему онъ считаетъ Чичикова такимъ просвѣщеннымъ гостемъ и требуетъ, чтобы тотъ прошелъ первый въ двери. "Да ужъ такъ!" -- объясняютъ въ этихъ случаяхъ люди причину своихъ поступковъ. Викторъ Владиміровичъ требовалъ, чтобы и Иванъ Ивановичъ засвидѣтельствовалъ свое отреченіе отъ братнина имѣнія, могущаго перейти къ нему законнымъ образомъ въ случаѣ смерти старшаго брата. Иванъ Ивановичъ, улыбаясь, подписалъ бумагу и пошутилъ, что Викторъ Владиміровичъ умѣетъ вести дѣла.

-- Что это за бумаги?-- спросила мелькомъ Катерина Ивановна у младшаго брата.

-- Насчетъ имѣнія; мнѣ надо было отречься отъ имѣнія брата.

-- Что это тебѣ вздумалось?

-- Не вздумалось, а Викторъ Владиміровичъ просилъ.

-- Это зачѣмъ?

-- Практичность! Хорошая жена хороша и одна, а съ придачею еще лучше.

Сестра отвернулась.

-----

Дѣло, касавшееся всѣхъ этихъ завѣщаній, расписокъ, отреченій, потребовало присутствія кого-нибудь изъ семьи въ городѣ. Иванъ Ивановичъ согласился съѣздить тѣмъ болѣе охотно, что его дѣла по деревнѣ приняли хорошее теченіе и, повидимому, могли идти уже безъ его помощи по прямой дорогѣ. Его поѣздка въ городъ продолжалась днѣ недѣли. Обдѣлавъ дѣла, онъ съ спокойнымъ духомъ и чистою совѣстью возвратился домой.

-- A y тебя тамъ пиры идутъ,-- встрѣтилъ его Константинъ Ивановичъ на крыльцѣ.

-- Гдѣ?

-- Извѣстно гдѣ, въ деревнѣ!

-- Какіе пиры?

-- Пиры обыкновенные, власти пируютъ.

-- Какія власти?-- нетерпѣливо произнесъ Иванъ Ивановичъ.

-- Извѣстно какія, не китайскіе мандарины, а становой со своей великолѣпною свитой тризну справляетъ.

-- Да говори, братъ, толкомъ! Чортъ побери твои шуточки!-- блѣднѣя, воскликнулъ Иванъ Ивановичъ.

-- Мертвое тѣло тамъ нашли,-- тихо сказала Катерина Ивановна, испуганная выраженіемъ лица младшаго брата.

Онъ швырнулъ на столъ въ первой комнатѣ бумаги, привезенныя изъ города, и выбѣжалъ вонъ, не слушая вопросовъ о сдѣланныхъ имъ дѣлахъ. Черезъ нѣсколько минутъ онъ уже былъ въ своей деревнѣ.

-- Что у васъ, братцы?-- торопливо спрашивалъ онъ у попавшейся толпы своихъ крестьянъ.

-- Отецъ родной, конецъ приходитъ!-- воскликнулъ одинъ изъ мужиковъ.

-- То-есть, какъ есть погибель, кошель-дѣло!.. Дорѣжутъ, въ разоръ разорятъ, вотъ-тѣ и шабашъ!-- говорили голоса.

-- Вступились бы вы, Иванъ Ивановичъ,-- произнесъ парень, ежегодно ходившій на заработки въ столицу и потому говорившій барину вы и дававшій мудрые совѣты: -- а то дѣло-то несообразное совсѣмъ, значитъ, выходитъ. Ужъ больно донимаетъ это слѣдствіе, работа стоитъ, вотъ...

-- Да что случилось-то?-- нетерпѣливо допрашивалъ баринъ.

-- Мертвое тѣло нашли... Признаки, говорятъ, есть...

-- Чего тамъ признаки!

-- Какіе признаки! вѣстимо, хмельной... Тутъ, батюшка, знаешь, овражекъ есть, за Василья Косого межой овражекъ, такъ себѣ, значитъ, пустенькій овражекъ-то, по малину туда ребятишки бѣгаютъ...

-- Ну, ну?-- торопилъ Иванъ Ивановичъ разсказчика.

-- Ну, вотъ въ этомъ-то самомъ овражкѣ и нашли, значить, а теперя ночи-то, самъ знаешь, батюшка, своего носа не увидишь, а не токмо что... Ну, и свалился въ овражекъ-то; земля, то-есть, полагалъ.

-- Все больше изъ зависти, значить, надоть полагать, хорошо, вишь, живемъ мы,-- ввернулъ бывалый парень.

Ивана Ивановича покоробило отъ этой фразы; онъ впервые созналъ, что и самъ народъ разъединенъ между собою.

-- Требовали что-нибудь?-- спросилъ Иванъ Ивановичъ отрывисто.

-- Нѣтъ, требовать не требовали, а, значитъ, все насчетъ ѣды больше, куръ подавай имъ, ну и работа опять, хлѣбъ-отъ не убранъ, а тутъ съ утра-съ таскаютъ.

Иванъ Ивановичъ покачалъ головой и закусалъ ногти; черезъ минуту онъ пошелъ къ избѣ старосты, окруженный все прибывавшей и прибывавшей толпой мужиковъ.

-- А я опять загулялъ!-- кричалъ отчаяннымъ голосовъ деревенскій кутила, просившій, если помнятъ читатели, чтобъ баринъ выпоролъ его.

-- Ну тебя къ чертямъ!-- толкали его подъ бокъ мужики, озабоченные горькимъ дѣломъ.

-- Все равно, что гулять, что не гулять, по крайности душу распотѣшу,-- кричалъ гуляка.-- Все одно, сказано: шабашъ!-- ну, и не моги работать! Ни-ни! Шабашъ, какъ есть шабашъ!

-- Да отвяжись, окаянный!-- грозили ему кулаками.-- Рыло, что-ль, чешется?

Иванъ Ивановичъ между тѣмъ совѣщался съ становымъ, докторомъ и другими непрошенными гостями. Весь покрытый потомъ, дрожащій отъ злобы и хмурый, вышелъ онъ изъ избы; староста на цыпочкахъ слѣдовалъ за нимъ, точно боясь кого-то разбудить.

-- Плохо, Иванъ Ивановичъ, дѣло не рука,-- шопотомъ промолвилъ онъ.

-- А работа, Кузьмичъ? Вѣдь этакъ чоргь знаетъ сколько времени протянутъ, на кормы сколько выйдетъ... Вонъ и Гвоздило запилъ снова съ бездѣлья; пожалуй, и другіе...

-- Это что говорить! Да дѣло-то не рука. Сами знаете, денегъ теперь нѣтъ. Едва сами стали справляться, скотинкой обзавелись, а тутъ... О, чтобъ его нелегкая побрала, вздумалъ въ овражекъ завалиться!

-- Шатуны проклятые!-- послышался голосъ изъ толпы, стоявшей въ сторонѣ, чтобы не нарушать совѣщанія барина и старосты; ее вывело изъ безмолвія восклицаніе послѣдняго.

-- Что, Иванъ Ивановичъ?-- шопотомъ и не смѣло спросилъ одинъ изъ мужиковъ, подходя осторожно къ барину, точно воръ къ сонному человѣку.

За смѣльчакомъ послѣдовали и другіе съ вопросами. Баринъ объяснилъ дѣло. Начались счеты, расчеты, наконецъ, порѣшили, что Иванъ Ивановичъ дастъ мужикамъ денегъ въ долгъ съ разсрочкою платежа на годъ.

-- Ну, что какъ меня-то не будетъ здѣсь?-- спросилъ онъ задумчиво.

-- Охъ, ужъ оставайся, Иванъ Ивановичъ, ты здѣсь!-- съ искреннимъ чувствомъ произнесъ одинъ изъ крестьянъ.

-- Нѣтъ, брать, и это не поможетъ,-- покачалъ головой баринъ и пошелъ домой.

Ночью въ темнотѣ слышались голоса по дорогѣ, ведущей въ деревню Миловиду. Большая свита провожала Ивана Ивановича. Невеселыя думы тѣснились ему въ голову, непривычное озлобленіе кипѣло въ немъ. "Все строится на пескѣ,-- писалъ онъ въ записной книжкѣ.-- При такихъ условіяхъ всѣ усилія тщетны... Надо все передѣлать... Меня не радуютъ даже сдѣланныя мною улучшенія, все это погибнетъ. Все это паутина: стоитъ подуть вѣтру, и она оборвется... Проклятая жизнь!"

-- До свиданья, Иванъ Ивановичъ, много благодарны за угощеніе!-- кричалъ становой, проѣзжая мимо его оконъ.

-- Чортъ бы васъ всѣхъ взялъ!-- проворчалъ Иванъ Ивановичъ, отходя отъ окна.

Черезъ нѣсколько дней за обѣдомъ шелъ горячій разговоръ о происшествіяхъ въ деревнѣ молодого Пащенко. Онъ откровенно описалъ дѣло и признался, что отдалъ послѣднія деньги, что теперь нужно писать въ Петербургъ о высылкѣ новой суммы. Онъ былъ чрезвычайно грустенъ и мягокъ въ эти дни; неудача на время смирила пробудившуюся въ немъ гордость. Черезъ два дня была назначена свадьба Катерины Ивановны. Наканунѣ этого дня она прошла на половину младшаго брата.

-- Ваня, завтра моя свадьба,-- говорила она, садясь на диванъ.

-- Я знаю, Катя.

-- Послушай, можетъ-быть, я поступаю опрометчиво, рѣшаясь на этотъ шагъ, но, видно, такая судьба... У меня есть одна просьба до тебя: не забывай меня въ Петербургѣ, пиши, помоги, если что случится дурное...

-- Полно, Катя, что за мысли передъ свадьбой! Авось, все будетъ хорошо.

-- Да, да, авось! Но если... Ты не знаешь, какъ мнѣ тяжело! Вѣдь не то, чтобы я его не любила или чувствовала къ нему отвращеніе, а просто безотчетно тяжело, скучно...

-- Ты нездорова, твои нервы раздражены. Погоди, успокоиться, встрѣтимся въ Питерѣ, я тамъ своимъ домикомъ заживу съ женою...

-- Развѣ у тебя есть невѣста?-- изумилась сестра.

-- Давно уже. Я съ ней въ перепискѣ.

-- Дай Богъ! мнѣ веселѣе будетъ...

Братъ тихо притянулъ къ себѣ за талью сестру, она опустила ему на плечо свою голову и заплакала; долго онъ цѣловалъ ее и успокаивалъ, какъ маленькаго, больного ребенка.

-- Я тебя люблю, все-таки, больше, чѣмъ ихъ,-- шептала она ему и снова цѣловала его руки.

Въ этой ласкѣ уже виднѣлась не экзальтація, а чувство смѣшанной съ грустью глубокой любви; казалось, что эта дѣвушка пережила очень много и еще больше перечувствовала за послѣднее время, хотя никто и не подозрѣвалъ этого. Женщина вообще, какъ существо подчиненное, безправное, часто забитое, очень скрытна. Это покажется парадоксомъ людямъ, твердящимъ поговорку: "болтливы, какъ женщины!" Но это истина. Мы видимъ женщинъ, постоянно передающихъ по секрету всѣ мелкія тайны своего сердца, болтающихъ за десятерыхъ мужчинъ всякій вздоръ, но никто изъ насъ не подумаетъ серьезно о томь, что могло ли бы существо, живущее столь мелочными интересами, выдающее ихъ съ такою непростительною вѣтреностью, рѣшаться на самыя величайшія злодѣянія и на самыя геройскія жертвы, рѣшаться не глупо, не очертя голову, но обдумывая искуснѣе всякаго мужчины всѣ шансы успѣха и неудачи. Только, поднявъ женщину до мужчины, мы вполнѣ ясно поймемъ ее и удивимся ея уму, тѣмъ болѣе сильному, что онъ умѣлъ до сихъ поръ безъ посторонней помощи вырабатывать то, до чего не доходили мы со всѣми нашими учеными пособіями, развивающими преніями въ кружкахъ, со всѣми профессорскими поученіями.

Катерина Ивановна уѣхала со своимъ мужемъ.

Въ помѣщичьемъ домѣ ничего не измѣнилось, повидимому; хозяйничанье, пасьянсы, вязанье шарфовъ, обученіе пса, все шло по-старому. Но только теперь стало ясно, ясно для самихъ помѣщиковъ-супруговъ, что ихъ жизнь не имѣетъ смысла, не имѣетъ цѣли. На что всѣ эти хлопоты о провизіи, всѣ эти карточныя гаданія объ исполненіи задуманныхъ вопросовъ, всѣ эти стоянія на заднихъ лапахъ и подачи поносокъ псомъ, всѣ эти безконечные шарфы? Для того, чтобы умереть! Но стоитъ ли для этого жить? А смутное сознаніе того, что ранняя смерть двухъ прозябающихъ, а не живущихъ существъ, можетъ доставить кому-то третьему не печаль, но тайное, усердно-скрываемое и все-таки не могущее скрыться отъ глазъ людей удовольствіе, о, это сознаніе такъ отвратительно гадко отзывается въ душѣ!

-- Вотъ мы и остались съ тобой бобылями!-- задумчиво произносилъ Константинъ Ивановичъ голосомъ читальщика, читающаго надъ покойникомъ псалтирь.

-- Да,-- уныло отзывалась, словно изъ какой-то могильной пропасти, Марья Дмитріевна.-- Вспоминаютъ ли они о насъ теперь, хотѣлось бы знать.

-- Кто они? Говори: она, а онъ-то вспоминаетъ.

-- Ну вотъ, будто мы ему милѣе, чѣмъ ей!

-- Еще бы! Я думаю, каждый день размышляетъ: скоро ли околѣютъ эти дураки!-- желчно произносилъ Константинъ Ивановичъ.

-- Полно!

-- Чего, полно? Извѣстно, деньги всякому нужны; поди0ка, ругаетъ насъ въ душѣ, что небо коптимъ.

-- Н-да, кто его знаетъ, можетъ-быть, и такъ... Дѣтей намъ Богъ не далъ, вотъ что...

-- Дѣтей? А ты думаешь, дѣти-то не то же бы думали? Тоже бы къ чорту насъ посылали за долголѣтіе!-- еще болѣе желчно и раздражительно возражалъ Константинъ Ивановичъ.

-- Грѣховодникъ ты! Не знаешь ты, что значатъ дѣти,-- упрекала Марья Дмитріевна мужа, чтобы что-нибудь сказать.

-- Не знаю? самъ не былъ сыномъ, что ли?..

Марья Дмитріевна широко открывала глаза и не знала, что возражать мужу; упрекать ли его за безнравственное признаніе въ прежнемъ корыстолюбіи, или проклинать наслѣдство, дѣлающее безнравственными отношенія братьевъ къ братьямъ, дѣтей къ родителямъ. Иванъ Ивановичъ съ тоской и зѣвотой вставалъ со своего мѣста и уходилъ въ свою комнату.

-- Пѣтухъ индѣйскій! языкъ проглотилъ,-- озлобленно говорилъ Константинъ Ивановичъ, не дожидаясь, когда за братомъ затворится дверь.-- Тоже, я думаю, мучится, что отказался отъ наслѣдованія моего имѣнія. Свое-то пропуститъ въ трубу на потѣху, такъ тогда не худо будетъ и чужое прибрать къ рукамъ.

-- Что у тебя нынче за мысли такія, всѣхъ-то ты бранишь!-- восклицала Марья Дмитріевна.

-- Ну, матушка, прошла пора цѣловаться, губы устали. И тебѣ-то пора бы за умъ взяться, да не сахарничать. Вотъ ты людей избаловала, крадутъ у тебя изъ-подъ носу, вчера самъ своими глазами видѣлъ, какъ Мишутка варенье лопалъ. Теперь глаза, да и глаза нужны, доходы будутъ не прежніе и не свое тратимъ, на чужое изъ милости живемъ; умремъ, такъ, пожалуй, и изъ гроба отчеты повѣрять потребуютъ...

-- Богъ тебя знаетъ, шутишь ты или правду говоришь?

-- Какія тутъ шутки! Вотъ гдѣ у меня эти шутки сидятъ,-- показывалъ Константинъ Ивановичъ на жирный затылокъ.

Въ комнатѣ воцарялось молчаніе. Тихо, страшно тихо, какъ въ могилѣ, дѣлалось въ ней; даже нѣтъ въ ней часовъ съ бойко-чикающимъ маятникомъ, даже нѣтъ какого-нибудь беззаботно и немолчно постукивающаго сверчка за стѣной; только едва слышно постукиваютъ, какъ костяные пальцы скелета, деревянныя спицы Марьи Дмитріевны и еще тише скользятъ по столу карты Константина Ивановича, словно двѣ живыя тѣни боятся спугнуть шумомъ самихъ себя и исчезнуть отъ испуга съ лица земли.

-- Баста!!-- вдругъ озлобленнымъ голосомъ вскрикиваетъ Константинъ Ивановичъ и шумно бросаетъ на столъ колоду картъ.

-- Какъ ты меня испугалъ!-- вскрикиваетъ Марья Дмитріевна.

-- Мишка, Мишка!-- кричитъ Константинъ Ивановичъ, а въ домѣ царитъ тишина, никто не откликается на зовъ, и только угрюмыя вѣтви спустившихъ листья деревьевъ шпіонски смотрятъ въ окно.

Константинъ Ивановичъ крадется въ переднюю, захвативъ лѣвою рукою полы халата пониже тальи, и торжественно указываетъ Марьѣ Дмитріевнѣ, несущей свѣчу, на спящаго Мишку.

-- Воля!-- многозначительно восклицаетъ онъ.

Марья Дмитріевна молчитъ, разсѣянно освѣщая угрюмую переднюю.

-- Не прикажете ли васъ раздѣть, Михайло Трофимовичъ?-- трясетъ изо всей силы Константинъ Ивановичъ за руку Мишку.

Тотъ просыпается и осовѣвшими глазами смотритъ на барина и барыню.

-- Вамъ, можетъ-быть, неловко въ сюртучкѣ спать-съ? А?.. Пошелъ, бестія, подбери карты!-- вдругъ разражается баринъ, и не бьетъ, а какъ-то тычетъ Мишку.

Мишка ковыряетъ въ носу и, видимо, не можетъ очнуться отъ сладкаго сна, среди котораго ему грезилось, что онъ играетъ въ носки съ Филаткой... Господа отправляются спать и попрежнему, какъ послѣ старыхъ ссоръ изъ-за пасьянсовъ, благодушествуетъ Константинъ Ивановичъ въ своей опочивальнѣ, но теперь раздраженіе проглядываетъ даже въ его благодушныхъ шуточкахъ съ женою. Оно тяжело ему самому, а между тѣмъ онъ чувствуетъ, что что-то испортило навсегда его пищевареніе, смутило его покой, и не раздражаться онъ уже не можетъ. Назвать это что-то онъ не умѣетъ. Это не замужество Кати, это не условія, предложенныя ея мужемъ, это не воля крестьянская, а все вмѣстѣ, и болѣе всего безсмысленное, бездѣльное, убійственно-скучное и все-таки -- не убивающее "завтра". Сотни разъ хотѣлось Константину Ивановичу замечтаться, придумать какое-нибудь разнообразіе, веселье для будущей жизни, создать цѣль для существованія, и постоянно всѣ усилія оканчивались однимъ и тѣмъ же выводомъ: встанемъ утромъ, поѣдимъ, попьемъ, пасьянсъ разложимъ и ляжемъ спать...

-- О, чортъ побери!-- вскрикивалъ онъ, ударяя кулакомъ по столу.

-- Что съ тобой? Боленъ ты?-- спрашивала Марья Дмитріевна, не подозрѣвавшая о думахъ супруга.

-- Убирайся ты, матушка, съ своими разспросами! Младенецъ я, что ли, что ты ко мнѣ пристала, какъ бан... Тьфу!

Марья Дмитріевна пожимала плечами и махала рукой, такъ какъ она-то уже успѣла помириться со своимъ новымъ положеніемъ и нашла, какъ убить праздное время, удвоивъ часы молитвъ, чаще прежняго посѣщая церковь и занимаясь откладываніемъ корокъ хлѣба и попортившейся провизіи для нищихъ...

-----

А время все летѣло и летѣло впередъ...

Иногда Константинъ Ивановичъ отъ нечего дѣлать разнообразилъ свою жизнь, представляя изъ себя деспота къ домѣ или скрягу, и входилъ въ эти роли до того, что почти самъ вѣрилъ, что онъ и деспотъ, и скряга.

-- Ты зачѣмъ это въ воскресный сюртукъ облекся?-- кричалъ Константинъ Ивановичъ на казачка.

-- Да я только надѣлъ его, чтобы...

-- Нѣ-ѣтъ, нѣ-ѣтъ, ты не юли, ты мнѣ отвѣчай толкомъ: что деньги-то у меня родятся, что ли, или съ неба падаютъ?

-- Я-съ, Константинъ Ивановичъ...

-- Врешь, мошенникъ, врешь! Не ты Константинъ Ивановичъ, а я; потому-то я тебя и спрашиваю, какъ ты смѣлъ воскресный сюртукъ надѣть? Да ты знаешь ли, что я по-міру бы пошелъ, если бы вы въ будни воскресные сюртуки носили. Изъ-за васъ, бестіи, и самъ съ голоду скоро умру. У-у, шельмецъ, бѣги, покуда не выпоролъ тебя!

Казачокъ изумленными глазами смотрѣлъ на барина, такъ какъ тотъ никого во всю жизнь пальцемъ не тронулъ. Онъ и теперь не думалъ сѣчь Мишку, но просто угрожалъ, чтобы разсѣять скуку, развлечься.

Константинъ Ивановичъ сталъ припрятывать каждую щепочку, каждый гвоздикъ, попадавшіеся ему на дорогѣ не потому, что это казалось ему необходимымъ, и не изъ скряжничества, но тоже, чтобы развлечься, занять себя тревогой о своей мнимой бѣдности, и большую радость доставляло ему, если посторонніе замѣчали его скупость.

-- Что это у тебя въ рукахъ?-- спрашивалъ Иванъ Ивановичъ, видя въ рукахъ брата сломанный гвоздь.

-- Гвоздь нашелъ.

-- На что онъ тебѣ?

-- Какъ на что? Гвоздь-то? Мало ли на что гвоздь пригодится. Безъ гвоздя и дома не выстроишь.

-- Такъ этотъ гвоздь, пожалуй, есть зародышъ будущаго дома?-- улыбался Иванъ Ивановичъ.

-- Можетъ-быть, можетъ-быть! Будущее одинъ Богъ знаетъ. И дубъ изъ малаго желудя растетъ.

-- Ну, изъ гвоздя-то ужъ ничего не вырастетъ!

-- Въ чьихъ рукахъ, братъ, въ чьихъ рукахъ! Вотъ въ чемъ все. дѣло-то. Въ иныя руки, кажется, всю вселенную отдай, такъ черезъ недѣлю за нее жидъ своей старой ермолки не дастъ, за вселенную-то. Вотъ что руки-то значатъ!

-- Ты философствуешь.

-- Гдѣ намъ! Это отцы насъ такъ учили, мы вѣдь не модники, не благодѣтели человѣчества. Намъ самимъ дай Богъ вѣкъ дожить, съ голоду не умереть...

Иванъ Ивановичъ пожималъ плечами и уходилъ.

-- Мотай себѣ на усъ, мотай,-- говорилъ Константинъ Ивановичъ по уходѣ брата.-- Погоди, еще по-міру пойдешь. Благодѣтели!

А скука, все-таки, одолѣвала страшная. То зимнимъ вечерамъ конца нѣтъ, то лѣтній день идетъ не идетъ, тянется, тянется, а темной ночи все нѣтъ какъ нѣтъ, свѣтъ спать мѣшаетъ, и если ставни закроешь, такъ и то онъ найдетъ щелку и тонкой, тонкой полоской свѣтитъ прямо въ глаза и дразнитъ человѣка до одурѣнія.

-----

А время все летѣло и летѣло...

Иванъ Ивановичъ успѣлъ уже познакомиться и съ положеніемъ освобожденія крестьянъ отъ крѣпостной зависимости, и привести къ концу дѣла по этому освобожденію, и помышлялъ уже объ отъѣздѣ въ Петербургъ, откуда нерѣдко долетали до него письма его друзей и сестры...

-----

"Винюсь передъ тобой, милый Ваня,-- писала брату Катерина Ивановна:-- я долго не писала къ тебѣ. Но Петербургъ совершенно закружилъ меня. Балы, собранія, визиты, театры, опомниться некогда. Я воображаю, какую гримасу состроишь ты, читая эти строки, и какъ начнешь усовѣщивать меня въ письмѣ. Но, другъ мой, вѣдь теперь-то и жить, молодости не вернешь послѣ. Мой мужъ очень добрый; онъ мнѣ казался сухимъ и холоднымъ, но я теперь начинаю понимать вполнѣ, что его разумная любовь лучше минутнаго увлеченія какого-нибудь юноши. И юноши-то нынче не очень привлекательны, о нихъ въ Петербургѣ ходятъ очень дурные слухи. Они какихъ-то гадкихъ дѣлъ надѣлали, но Витя говоритъ, что ихъ всѣхъ надо бы прежде высѣчь, а потомъ выслать вонъ. Я читала на-дняхъ "Полиньку Саксъ" и съ тѣхъ поръ постоянно зову Витю моихъ Саксомъ. И тотъ былъ такимъ же холоднымъ чиновникомъ по виду, но какъ онъ умѣлъ любить! Витя болѣе всего заботится о томъ, чтобы я была вездѣ первою, и съ какимъ-то восторгомъ онъ говоритъ мнѣ: "ты сегодня была царицею бала, на тебя всѣ смотрѣли". Однако, что же я болтаю о немъ: это можетъ тебя менѣе интересовать, чѣмъ мое знакомство съ твоей невѣстой. Я ее отыскала. Она мнѣ очень понравилась, но, извини меня за откровенность, она большая оригиналка, и мой Витя качалъ головой, когда я ее описывала ему. Я застала ее въ первый мой визитъ къ ней за работой; она приняла меня ласково и, болтая со мною, продолжала работать.-- Зачѣмъ вы обстригли волосы?-- спросила я, удивляясь, что она рѣшилась обрѣзать такіе чудные волосы.-- Такъ удобнѣе,-- отвѣтила она:-- хлопотъ съ ними меньше.-- А я думала, что это просто маленькое кокетство,-- засмѣялась я.-- Можетъ-быть,-- отвѣтила она: -- отчего же и не пококетничать такъ, если другимъ позволено кокетничать иначе: локонами длинными, косами и взбитыми шиньонами?-- Но вы, вѣрно, не сдѣлали бы этого, если бы этого не дѣлали другія, это подражаніе,-- сказала я, вспомнивъ слова Вити.-- Да вѣдь и ваша прическа подражаніе,-- наивно замѣтила она: -- не вы же ее выдумали. Вообще все на свѣтѣ подражаніе, изобрѣтено мало, нужно только подражать тому, что удобнѣе... Вообще въ ея манерѣ говорить много твоего и Андреевскаго, извини за это сопоставленіе именъ, но вѣдь ты же былъ его другомъ. У Лизы я встрѣтила какого-то шута; она назвала его Кравцевымъ. Онъ тотчасъ же по моемъ приходѣ всталъ и раскланялся, хмуря брови и прекурьезно проходя бокомъ, чтобы не задѣть за мое длинное платье. Во второе мое свиданіе съ Лизочкой, я опять встрѣтила этого шута, и снова онъ пустился въ бѣга; это меня разсмѣшило, но я удержалась отъ всякихъ вопросовъ, потому что Лиза была озабочена какимъ-то несчастіемъ, постигшимъ одного изъ вашихъ знакомыхъ, какого-то Крючникова. Онъ куда-то пропалъ. Витя, услыхавъ, что Лиза знакома съ Крючниковымъ, попробовалъ отсовѣтовать мнѣ ѣздить къ ней, говоря, что всѣ эти стриженыя -- дрянь. Ты не сердись на него, онъ это говоритъ потому, что видитъ близко все происходящее теперь. Ты самъ, когда пріѣдешь въ Петербургъ и узнаешь всѣ происшествія, вѣроятно, посовѣтуешь Лизѣ не стричь волосъ, чтобы ее не смѣшивали съ тѣни, отъ которыхъ отвернулись всѣ порядочные люди. Я рада, что мой Саксъ указываетъ мнѣ на чужія заблужденія и избавляетъ меня отъ опасности также заблуждаться. Припоминая послѣдній день передъ свадьбой и давившую меня тоску, я часто думаю о словахъ покойной няни. "Передъ радостью, матушка, всегда плакать хочется",-- говорила она. Вѣрно, и мнѣ было такъ тяжело передъ настоящихъ счастьемъ. Да, я счастлива, я покойна, всѣ мои желанія исполняются въ минуту, мнѣ не даютъ предаться раздумью или скукѣ. Дай Богъ, Ваня, намъ увидѣться поскорѣе, и чтобы ты съ женой былъ бы такъ же счастливъ, какъ я со своимъ мужемъ".

Иванъ Ивановичъ хладнокровно оторвалъ клочокъ отъ письма сестры, зажегъ его въ печкѣ и поднесъ къ папиросѣ, остальная часть письма долго валялась на полу и потомъ выбросилась съ соромъ... Однако, это письмо заставило Ивана Ивановича серьезно задуматься объ отъѣздѣ въ Петербургъ. И вотъ, въ одно прекрасное утро, въ барскомъ домѣ деревни Миловиды за чайнымъ стокомъ появились не три, а только два существа. Оба эти существа молчали и старались не глядѣть другъ на друга, имъ было невыносимо тяжело, передъ ними стояло безчисленное множество грядущихъ дней, похожихъ, какъ двѣ капли воды, другъ на друга, и ни одинъ изъ этихъ дней не сулилъ ни драмъ, ни комедій, ни грустныхъ, ни веселыхъ сценъ. "Но такая жизнь сама по себѣ драма",-- скажетъ читатель.-- Да, отвѣчу я, но вы умерли бы съ тоски, если бы я вздумалъ посвятить еще нѣсколько страницъ этой драмѣ. Итакъ, вонъ изъ деревни Миловиды и пусть въ ней мирно дотлѣваютъ двѣ живыя тѣни! Не станемъ мѣшать ихъ разрушенію нашимъ непрошеннымъ присутствіемъ. Въ Петербургъ, въ Петербургъ, на балы, на спектакли; и будемъ прислушиваться -- не кричитъ ли тамъ кто-нибудь: хлѣба и комедій!

XI.

Въ Петербургѣ есть очень много домовъ, гдѣ вы встрѣтите изящное общество, изящную обстановку, изящные разговоры, изящный столъ и, тысячу лѣтъ ломая голову, не поймете, изъ какихъ средствъ изящные хозяева этихъ домовъ достигли этого изящества. Встрѣчая въ ихъ кругу юнаго князя Душкина и секретаря при посольствѣ герцогства Креенвинкель, ловкаго барона Швальбе, записаннаго въ готскій альманахъ дворянскихъ фамилій, вы начинаете считать достопочтенныхъ хозяевъ аристократами высшаго полета и, при первомъ удобномъ случаѣ, говорите въ аристократическомъ кругу стараго князя Душкина объ этихъ милыхъ, любезныхъ людяхъ. Но каково же должно быть ваше изумленіе, когда старый князь Душкинъ, язвительно сощуривъ свои и безъ того насмѣшливые, холодные, свинцовые глаза и пожавъ плечами, скажетъ: "Извините, я не имѣю удовольствія ихъ знать. Даже самая ихъ фамилія какъ-то ускользнула изъ моей памяти. Впрочемъ, и не мудрено: въ старости помнишь, что было за сто лѣтъ, а какой-нибудь вчерашней комедіи и названія не припомнишь". Вы начинаете чувствовать, что вы промахнулись, что ваши любезные, милые знакомые составляютъ для аристократіи неизвѣстное племя, столь же неизвѣстное, какъ людоѣды какого-нибудь острова Фиджи. Вы бьете себя мысленно по лбу, обзываете свою приличную особу неприличнымъ именемъ "телятины", каетесь за свою несообразительность и припоминаете только теперь, что у вашихъ знакомыхъ на серебрѣ, на каретахъ, на печатяхъ нѣтъ даже фамильнаго герба, а просто виднѣется шикарный по своей неразборчивости вензель изъ славянскихъ буквъ, что уважаемый вами хлѣбосолъ и его супруга воспитывались въ казенныхъ заведеніяхъ, а не дома, не подъ надзоромъ трехъ гувернантокъ и двухъ гувернеровъ, что они не имѣютъ входа ко двору, что ихъ лакей носитъ общую всѣмъ лакеямъ простыхъ смертныхъ гороховую ливрею, постоянно увеличивающую церемоніи чиновничьихъ и купеческихъ свадебъ, что, наконецъ, все это ясно доказываетъ ихъ неаристократическое происхожденіе, и вамъ дѣлается ясною, какъ самый ясный лѣтній день, ихъ принадлежность къ міру биржи, спекуляцій, торговыхъ сдѣлокъ и капитала. На музыкальномъ вечерѣ биржевого маклера Размѣннаго, постоянно дающаго въ теченіе пяти или шести послѣднихъ зимъ музыкальные вечера, гдѣ собираются лучшіе заѣзжіе артисты и куда не допускаются армейскіе офицеры -- вѣдь и Размѣнный хочетъ быть аристократомъ!-- вы тонко справляетесь о размѣрахъ денежныхъ дѣлъ безпокоящаго васъ изящнаго знакомства. "Какія у него тамъ дѣла?-- восклицаетъ Размѣнный.-- Эти аристократы проѣдаютъ свое наслѣдственное, а не акціями живутъ". Въ эту минуту вы изображаете своею особою восклицательный и вопросительный знаки и сомнительно смотрите съ одной стороны на брильянты супруги изящнаго господина, съ другой -- на его свободное обращеніе съ юнымъ княземъ Душкинымъ и барономъ Швальбе. Вамъ кажется, что Размѣнный сейчасъ же шепнетъ вамъ: "А вѣдь это просто оконныя стекла на ней!" Вы ждете, что вотъ-вотъ юный князь Душкинъ нагло скажетъ изящному господину: "Ну, довольно шутить, Васька, прикажи-ка подавать мнѣ карету!" Но все идетъ по-старому: брильянты такъ и признаются всѣми за брильянты; свободное обращеніе съ княземъ такъ и остается свободнымъ. Васъ подмываетъ желаніе поговорить посерьезнѣе съ княземъ и барономъ о вашихъ общихъ знакомыхъ.

-- Далеко пойдетъ нашъ милый Василій Павловичъ,-- говорите вы имъ про изящнаго господина.

-- Ну, не такую нужно голову, чтобы изъ его круга далеко пойти,-- двусмысленно и колко улыбается князь.

-- Однако, его связи обширны, вы сами такъ коротко сошлись съ нимъ,-- добиваетесь вы разрѣшенія загадки.

-- Да, у него прехорошенькая жена,-- смѣется князь, вбрасывая въ глазъ стеклышко и разсматривая жену вашего общаго знакомаго.

Баронъ Швальбе вклеиваетъ тоже какую-то французскую фразу, но вы, къ величайшему своему горю, не понимаете ее, такъ какъ на французскомъ языкѣ герцогства Креенвинкель выговариваются одинаково je и chez, faim и femme, что заставляетъ насъ предполагать, будто баронъ видитъ возможность утолять свой голодъ у изящнаго господина и въ то же время вамъ чудится, будто ему нравится жена итого господина. Въ концѣ-концовъ вы начинаете слѣдить за каждымъ взглядомъ этой жены, глядите на нее подозрительными глазами, отыскиваете во всемъ ея существѣ какое-то пятнышко, еще невидимое для вашего глаза, но уже угаданное вашимъ свѣтскимъ чутьемъ. Горе ей, если она лишній разъ взглянетъ на кого-нибудь при васъ! Уловивъ этотъ взглядъ, вы вдругъ повеселѣете и изъ вашей груди вырвется многозначительное, страшное, роковое а-а!

Обѣды же и музыкальные вечера продолжаются, во ожиданіи этого а-а, попрежнему; князь Душкинъ, баронъ Швальбе и вы сами обѣдаете, наслаждаясь музыкой, любезничаете, танцуете въ домѣ изящныхъ знакомыхъ и, мало-по-малу, перестаете тревожиться, когда васъ спрашиваютъ:

-- Да что онъ такое?

-- А чортъ его знаетъ,-- отвѣчаете вы: -- у него жена хороша.

-- А-а!!

Вы ни на что не намекаете этою фразою, вы ни на кого не клевещете ею; вы просто выражаете этимъ свое мнѣніе о красотѣ такой-то личности, потому что можно же сказать, не клевеща на ближнихъ, не оскорбляя ихъ, что у такого-то есть прекрасная картина, чудесная лошадь, красивая собака? Отчего же нельзя сказать, что у такого-то хороша собою жена?

Таковъ былъ домъ Виктора Владиміровича Благово. Въ немъ все блестѣло заманчивостью новой игрушки, мебель, серебро, обои, разговоры, сами хозяева и ихъ гости. Каждый гость былъ невиданною игрушкою, по крайней мѣрѣ, для его жены, Катерины Ивановны.

-- Это мой другъ такой-то, а это моя жена,-- говорилъ Благово при каждомъ посѣщеніи того или другого лица, и Катерина Ивановна, какъ дитя, радовалась "игрушкѣ", разсматривала эту "игрушку", дѣлала о ней свои заключенія и иногда мѣшала имена этихъ "игрушекъ". Такъ иной, еще плохо говорящій ребенокъ, называетъ солдатика собакой...

Первый балъ въ дворянскомъ собраніи былъ тоже невиданною игрушкою для Катерины Ивановны, и она сама, въ свою очередь, была такою же невиданною игрушкою ли собранія. Ее болѣе всего занималъ ея новый брильянтовый фермуаръ; собраніе не замѣчало его, какъ вещь, давно знакомую всѣмъ, и занималось болѣе всего тѣмъ, что было подъ нимъ. Разбитый на ноги графъ Баумгрилле осклабилъ свои единственные два зуба улыбкой удовольствія, увидавъ Катерину Ивановну, провожаемую съ балу десяткомъ молодежи, и попросилъ ея мужа познакомить его съ нею. Онъ былъ ей представленъ, и всю дорогу она хохотала надъ его единственными двумя зубами...

-- Право, я не знаю, что ты могла найти смѣшного въ такой почтенной, достойной уваженія особѣ,-- удивлялся Викторъ Владиміровичъ смѣху жены.

-- Помилуй, эти клыки... Ха-ха-ха!..

-- Вотъ это-то и дурно, что пріучили васъ въ институтѣ смотрѣть только на внѣшность. Вы готовы хвалить каждаго негодяя, дурака, за хорошенькіе глазки, да за бѣлые зубы...

Катерина Ивановна хотѣла посмотрѣть на мужа посерьезнѣе, но вспомнила клыки Баумгрилле и засмѣялась снова. На слѣдующій балъ графъ Баумгрилле искусно устроилъ свиданіе Катерины Ивановны со своею женою такимъ образомъ, что ни графиня не была подведена къ Катеринѣ Ивановнѣ, ни Катерина Ивановна къ графинѣ, но обѣ сошлись какъ-то случайно, неожиданно на срединѣ залы. Ловкій маневръ былъ устроенъ такъ по той причинѣ, что безобразная, старая графиня, по своему положенію въ свѣтѣ, не могла подойти первая въ какой-нибудь madame Благово, а madame Благово по своей поражающей, выходящей изъ ряду вонъ красотѣ, могла пробить себѣ путь въ свѣтѣ и безъ покровительства какой-нибудь знаменитой (по лѣтамъ свѣтской жизни) графини Баумгрилле. Здѣсь красота выскочки сравняла ее съ безобразною извѣстностью.

-- А съ вами, графиня, кажется, уже знакома,-- сказалъ, осклабляя свои два зуба, Баумгрилле Виктору Владиміровичу, представивъ его жену графинѣ.

-- Да,-- поклонился Благово:-- мы...

-- Мы знакомы,-- прервала его графиня, увидавъ утвердительный поклонъ Благово, и по ея язвительнымъ, тонкимъ губамъ пробѣжала ѣдкая усмѣшка, ясно говорившая, что графиня подумала: "да, голубчикъ, я видала тебя, когда ты таскался съ бумагами къ моему мужу, и много подобныхъ тебѣ гусей я видала, голубчикъ,-- ты не первый..."

Викторъ Владиміровичъ почувствовалъ это, хотя и не подозрѣвалъ, что графиня очень неразборчива на выраженія въ бесѣдахъ съ самой собою. Но онъ въ то же мгновеніе поспѣшилъ увѣрить себя, что онъ бывалъ въ домѣ графини не только по дѣламъ, но и какъ гость, какъ знакомый, и утѣшенный этою мыслью, которой самъ не вѣрилъ, снова улыбнулся привѣтливою улыбкою.

-- Ты отплатишь ей когда-нибудь визитъ?-- мелькомъ спросилъ Баумгрилле жену по уходѣ новыхъ знакомыхъ.

-- Да, если не забуду, когда поѣду мимо ихъ дома,-- равнодушно отвѣтила жена.

-- Вы намѣрены сойтись съ Благово?-- спросилъ какой-то гвардеецъ графиню.

-- Сойтись?-- переспросила графиня и пожала плечами.-- Она будетъ на нашемъ балу. Вы знаете мое пристрастіе къ хорошенькимъ ненужностямъ... Кстати, видѣли вы мою новенькую собачку?

-- Нѣтъ.

-- Чудесное созданіе! Я и ее покажу вамъ во время нашего бала.

Графиня съ саркастическою усмѣшкою кивнула головой и отошла отъ гвардейца.

-- Ха-ха-ха!-- разразился онъ смѣхомъ.

-- Что съ тобой?-- спросилъ его стоявшій вблизи пріятель.

-- Графиня Баумгрилле будетъ показывать на своемъ балу свою новенькую собачонку и... Ха-ха-ха!-- захохоталъ онъ снова, увидавъ проходившихъ мимо Катерину Ивановну и ея мужа.-- Я и ее вамъ покажу, и ее, c'est adorable! Ха-ха-ха!-- заливался гвардеецъ.

-----

Что вы думаете, когда видите человѣка въ тонкой батистовой манишкѣ? Не то ли, что у него подъ нею надѣто плохое бѣлье, что у него нѣтъ средствъ носить лучшее бѣлье и есть непреодолимое желаніе, по крайней мѣрѣ, хоть на однихъ видныхъ мѣстахъ показать образчикъ того сорта полотна, въ который ему хотѣлось бы нарядить свою особу? Но чувствуете ли вы всю неизмѣримую глупость этого человѣка, прикрывшаго грубую дерюгу батистовой заплатой? Кого онъ обманываетъ? Другихъ? Но вѣдь даже ребенокъ сумѣетъ отличить манишку отъ рубашки. Или онъ хочетъ обмануть себя? Но какъ же обмануть себя? И не составляетъ ли именно эта батистовая заплата для него источника вѣчныхъ тревогъ и волненій, не боится ли, не трепещетъ ли онъ каждую минуту, что гдѣ-нибудь высунется ея предательскій клочокъ -- обличитель, не видитъ ли онъ въ ней, и только въ ней одной, "удостовѣрительнаго свидѣтельства въ своей бѣдности"? Но сколько тысячъ человѣкъ изъ насъ имѣютъ подобныя манишки; какъ усердно изобрѣтаемъ мы новые сорта подобныхъ манишекъ!

Роль такой батистовой манишки у Благово играла изящность внѣшней стороны его дома, его гостей, его манеръ. Подъ этой манишкой таилось нѣчто другое, очень грубое. Оно усердно скрывалось отъ постороннихъ людей и посторонніе люди еще усерднѣе докапывались до него. Никому, даже и Катеринѣ Ивановнѣ, не были извѣстны матеріальныя средства Виктора Владиміровича, и это безпокоило всѣхъ, за исключеніемъ каретниковъ, портныхъ и другихъ ремесленниковъ, имѣвшихъ дѣло съ Викторомъ Владиміровичемъ, хотя, можетъ-быть, они-то именно и имѣли болѣе всѣхъ другихъ людей основанія безпокоиться на этотъ счетъ. Сверхъ того, у Благово была мать. Сынъ отлично одѣвалъ старуху, въ церкви у нея было опредѣленное мѣсто, гдѣ ставился стулъ и разстилался коврикъ. Она раздавала гроши нищимъ, милостиво разговаривала со сторожемъ, съ благодарностью принимала даровую просфору, и, выходя отъ обѣдни, кланялась безчисленному множеству знакомыхъ по церкви, всегда готовыхъ проводить ее до кареты, чтобы поднять носъ передъ тѣми, кому некого провожать до каретъ. Эта старуха родилась въ конурѣ отца-дворника, вышла замужъ изъ палатъ отца-почетнаго гражданина. Она едва знала грамоту; но ей казалось, что она отлично образована, такъ какъ у ея покойнаго отца, у ея покойнаго мужа и у ея еще здравствовавшаго сына собирались отлично образованные люди. Она была пятымъ колесомъ въ колесницѣ этихъ трехъ близкихъ ей существъ, но она показывала всѣмъ, кому могла, и, можетъ-быть, увѣряла даже себя, что она играла и играетъ очень важную роль въ родныхъ гнѣздахъ.

-- Когда я у батюшки конторою управляла,-- начинала она разговоръ съ новой личностью и, если ее слушали, по цѣлымъ часамъ передавала свои воспоминанія о веденіи конторскихъ дѣлъ, о дружбѣ ея батюшки съ архіереемъ Ѳеодосіемъ, говорившимъ, что ея батюшка могъ бы любой епархіей управлять, о томъ, какъ это было ей лестно, такъ какъ дѣла велись собственно ею, и о другихъ тому подобныхъ и не менѣе интересныхъ событіяхъ минувшаго.

Благово не разрушалъ ея мечтаній. Онъ не рѣшился и выгнать ее вонъ, но просто строгимъ тономъ сказалъ ей:

-- Пожалуйста, не говорите вы о своемъ управленіи конторой. Что кому за дѣло до этого?

Съ этого времени старуха стала жаловаться на боль въ ногахъ и, повидимому, вполнѣ была довольна новою темою безконечныхъ вздоховъ и описаній болѣзни, такъ какъ слушатели невольно проникались участіемъ, слыша, что у старухи "и здѣсь стрѣляетъ, и тугъ колетъ, а вотъ тамъ такъ ноетъ, такъ ноетъ, что свѣта Божьяго не видать", и, судорожно скрывая зѣвоту, предлагали разсказчицѣ руку, если ей было нужно дойти отъ дивана до дверей.

-- Что это вы все о своихъ ногахъ толкуете, вѣдь это тоску наводитъ,-- сказалъ Благово и посовѣтовалъ матери сидѣть въ своей комнатѣ, если она больна.

Съ этого времени старуха не появлялась между гостями, но только изрѣдка, во время собраній у сына, рисковала медленною, разслабленною походкою протащиться черезъ гостиную и, кивая головой тѣмъ и другимъ изъ знакомыхъ, говорила, махая рукой:

-- Совсѣмъ расклеилась, совсѣмъ расклеилась, батюшка, не могу даже и посидѣть съ вами.

Знакомые поддерживали ее подъ руку и доводили до дверей.

-- Спасибо, спасибо вамъ,-- говорила она.-- Ужъ видно недолго мнѣ бродить по бѣлу свѣту.

Всѣ приходили въ уныніе, а Благово косился и чутко слушалъ, не скажетъ ли мать какой-нибудь чепухи, не заговоритъ ли объ управленіи батюшкиной конторой или о болѣзни своихъ ногъ съ людьми, занятыми послѣдней рѣчью Жюля Фавра противъ Луи-Наполеона и распоряженіями Линкольна относительно южанъ. Старуха приходила въ свой уголъ и говорила какой-нибудь горничной или знакомой, посѣщавшей ее съ черной лѣстницы:

-- Не могу я съ ними сидѣть, а ужъ какъ упрашиваютъ, какъ жалѣютъ. И что я имъ! Ужъ не пара, кажется, молодежи, дура-старуха...

-- Ахъ, что вы, матушка!-- восклицала собесѣдница, думая про себя:-- ужъ дѣйствительно дура ты старая, только что вотъ у тебя въ сундукѣ-то, хотѣлось бы знать.-- Да вы, матушка,-- добавляла она вслухъ:-- всѣхъ молодыхъ за поясъ заткнете.

-- Ну, нѣтъ, не то теперь время, а вотъ, когда я у батюшки конторой управляла...

Далѣе шелъ обычный, длинный-предлинный разсказъ...

Старуха любила читать газеты, и иногда въ тѣсномъ сомейномъ кружкѣ толковала о прочитанномъ.

-- Да кто это Жуль-то Фавръ?-- спрашивала она у сына во время обѣда.

-- Адвокатъ,-- отвѣчалъ Викторъ Владиміровичъ и поспѣшно начиналъ разговоръ съ единственнымъ находившемся въ комнатѣ гостемъ.

-- Это то же, что у насъ стряпчій, выходитъ?

-- Почти,-- вскользь отвѣчалъ Благово изъ приличія.

-- Такъ чего же его не посадятъ въ тюрьму за такія рѣчи? Удивляюсь я, право, что тамъ за люди, съ этакой мелюзгой справиться не могутъ,-- говорила старуха.

Викторъ Владиміровичъ смотрѣлъ въ тарелку, гость кусалъ губы, а старуха продолжала соображать; въ комнатѣ воцарялась неловкая тишина...

Тяжелымъ бременемъ лежало это существо на плечахъ Благово. Это понимали всѣ, и тщетно старался онъ говорить знакомымъ, при разговорѣ о матери: "да, вотъ мы съ матушкой все не можемъ за границу собраться, а ей нужно бы, она все хвораетъ". Слушая эту фразу, люди думали, что сынъ радъ бы отправить мать не за границу Россія, но за границу міра сего, гдѣ нѣтъ ни батюшкиныхъ конторъ, ни больныхъ ногъ, и всѣхъ мучилъ вопросъ: почему онъ держитъ ее у себя? Прислуга съ свойственнымъ ей цинизмомъ говорила, что не будь у старой барыни кованнаго сундука и ее вытурили бы изъ дома...

Старуха берегла этотъ сундукъ пуще глаза, никому не довѣряла отъ него ключей, никому не говорила, что въ немъ есть, и при переѣздахъ на новыя кваргиры заботилась пуще всего о немъ, такъ что его отправляли обыкновенно не на возу, а перевозили въ коляскѣ вмѣстѣ со старухой. Что бы въ немъ ни было, но мы можемъ сказать одно, что между другими сокровищами тамъ, вѣроятно, лежалъ дорогой для старухи ключъ отъ сыновней привязанности и сыновняго уваженія Благово... А еще что? Да, можетъ-быть, больше ничего,-- вѣдь и передо мной она не открывала своего сундука.

XII.

Въ этомъ микроскопическомъ мірѣ, гдѣ люди требуютъ комедій и играютъ ихъ сами, Катеринѣ Ивановнѣ, какъ мы видѣли, жилось не скучно. Жизнь была, повидимому, такъ полна содержаніемъ, захватила такое широкое пространство въ своемъ теченіи, что не оставляла ни на минуту человѣка одного въ жертву праздной скукѣ. Новый балъ, первое представленіе неигранной пьесы, заказъ платья для предстоящаго вечера въ собраніи, хлопоты по устройству офиціальнаго обѣда, интересный романъ, толки о газетныхъ извѣстіяхъ, пикантныя выходки однихъ ближнихъ на счетъ другихъ ближнихъ, наконецъ даже смѣшная старуха-мать мужа со своими наивностями, все это занимало Катерину Ивановну, и какъ-то странно, какъ-то мелочно казалось ей житье невѣсты ея брата, Лизаветы Васильевны Глазовой, которую она иногда посѣщала, чтобы сдѣлать удовольствіе брату, жившему въ то время въ деревнѣ. въ этомъ житьѣ-бытьѣ было что-то слишкомъ будничное, прозаическое, даже мѣщанское, всѣ появлявшіеся здѣсь люди хлопотали только о хлѣбѣ, и съ чувствомъ грусти прислушивалась Катерина Ивановна къ разговорамъ этого кружка.

-- Достала ли работу Тебенькова?-- спрашивала какъ-то Лизавета Васильевна у одного изъ своихъ хорошихъ знакомыхъ -- Кравцева.

-- Достала.

-- Ну, значитъ, перебьется покуда. А что Лобковъ?

-- Чортъ дернулъ его сойтись съ спекудяторами, за переводъ денегъ не отдаютъ, шельмецы. Жрать нечего. Вчера книги сбылъ.

Воцарилось тяжелое молчаніе. Катерина Ивановна попробовала заговорить о литературѣ, потомъ о театрѣ и увлеклась воспоминаніями о послѣднемъ спектаклѣ. Лизавета Васильевна слушала ее молча и, кажется, думала совсѣмъ о другомъ.

-- А вотъ у насъ такъ свои драмы разыгрываются и денегъ за смотрѣнье платить не нужно,-- неожиданно процѣдилъ сквозь зубы Кравцевъ.

Разговоръ прервался. Катеринѣ Ивановнѣ стало какъ-то неловко, ей было досадно на безцеремонность Кравцева. Черезъ нѣсколько минутъ онъ уѣхала домой и всю дорогу жалѣла о своемъ братѣ, Ванѣ, которому суждено жить въ этой "жалкой средѣ съ жалкими стремленьицами и узенькимъ кругозоромъ". Послѣ одного изъ подобныхъ визитовъ, которые были очень рѣдки, она пріѣхала домой какъ-то необыкновенно торопливо и поспѣшно вошла въ залу.

-- Витя, братъ пріѣхалъ,-- сказала она и въ ту же минуту воскликнула:-- Ваня, да ты уже здѣсь, а я такъ спѣшила.

Викторъ Владиміровичъ, прилично случаю, улыбнулся. Иванъ Ивановичъ пожалъ руку сестры. Начались толки.

-- Я узнала о твоемъ пріѣздѣ у Лизы,-- говорила сестра.-- Ну, что наши?

-- Хандрятъ.

-- Гдѣ вы остановились?-- спросилъ Викторъ Владиміровичъ, желая изъ приличія предложить Ивану Ивановичу переѣхать на время къ нимъ.

-- Въ семействѣ моей невѣсты.

-- Мм...-- почему-то смѣшался приличный Благово и поспѣшно всталъ.-- Вы меня извините, я уѣду на полчаса по дѣламъ. Надѣюсь, что вы пробудете у насъ до вечера.

-- Нѣтъ. Съ часъ, можетъ-быть, посижу.

Викторъ Владиміровичъ откланялся.

-- Такъ я тебя и отпущу!-- воскликнула Катерина Ивановна, обращаясь къ брату.

-- Нужно побывать у товарищей.

-- Вѣрно кому-нибудь хлѣба недостало,-- разсмѣялась Катерина Ивановна въ отвѣтъ на слова брата.

-- Какъ хлѣба недостало?

-- Да, Ваня, ты меня извини, но мнѣ, право, смѣшно, что въ кругу Лизы только и толкуютъ о рубляхъ да о хлѣбѣ.

-- Что-жъ тутъ смѣшного? Объ этомъ вездѣ толкуютъ.

-- Знаю. Но не объ одномъ этомъ толкуютъ другіе, иные говорятъ и о другомъ. Знаешь ли, мнѣ становится иногда скучно у нихъ, такъ и напоминаютъ эти толки о хлѣбѣ нашъ деревенскій домъ, гдѣ только объ ѣдѣ и думали.

-- Нашла сходство! Тамъ людямъ ѣда въ горло не шла, а тутъ люди не знаютъ, гдѣ найти кусокъ хлѣба.

-- Да что же они не служатъ?

-- Ты бы поискала имъ хорошихъ мѣстъ!.. Однако, мнѣ пора ѣхать, нечего золотое время терять. Заѣзжай, если хочешь, въ воскресенье ко мнѣ на свадьбу. Не опоздай только, я въ два часа вѣнчаюсь.

Въ обращеніи Ивана Ивановича съ сестрою былъ какой-то холодный, отчасти пренебрежительный тонъ. Они не видались давно, веселая болтовня писемъ Катерины Ивановны убѣдила ея брата въ томъ, что она неисправима, и онъ не считалъ нужнымъ серьезно убѣждать ее въ чемъ бы то ни было. Его барская натура не была способна къ рѣзкой откровенности; расходясь съ человѣкомъ во взглядахъ, онъ дѣлался съ нимъ холоденъ, но оборвать связи или перетянуть человѣка на свою сторону не могъ.

-----

Черезъ недѣлю послѣ своего пріѣзда въ городъ Иванъ Ивановичъ женился; мѣсяца черезъ два онъ пристроился при редакціи одной газеты и зажилъ той тихою жизнью, на какую былъ способенъ по своему мягкому, податливому характеру. Вокругъ него собирался кружокъ молодежи, онъ давалъ ей по возможности работу, работалъ самъ для газеты, не мирился съ обществомъ, но мирился со своею судьбою и радовался, что въ его домѣ собираются честные люди. Иногда онъ заѣзжалъ для чего-то къ сестрѣ, иногда она заѣзжала къ нему, оба были довольны исполненіемъ обряда родственныхъ свиданій, хотя и не чувствовали въ этомъ никакой необходимости, они могли видѣться чаще, могли видѣться рѣже -- и все-таки никто изъ нихъ не замѣтилъ бы отъ этого никакой перемѣны. Однажды выдался такой день, что Катерина Ивановна не знала, какъ бы его убить (а такіе дни въ послѣднее время являлись все чаще и чаще), вслѣдствіе этого она рѣшилась ѣхать къ брату. Въ его маленькой квартирѣ она застала совершенно незнакомую ей личность. Это былъ человѣкъ лѣтъ двадцати восьми или девяти, красивый и мужественный; его загорѣлое лицо было холодно и спокойно. Подобная отталкивающая холодность и спокойствіе могли бы очень непріятно подѣйствовать на встрѣчнаго, если бы на лбу незнакомца не было слѣдовъ двухъ-трехъ морщинъ, говорившихъ о чемъ-то тяжеломъ, пережитомъ имъ. Разговоръ шелъ о разныхъ разностяхъ, Лизавета Васильевна сообщала гостю о событіяхъ послѣдняго времени, точно это существо явилось съ того свѣта, или изъ какого-нибудь подземелья и потому не знало ничего о происходившемъ на землѣ за послѣдній годъ. Мало-по-малу, разговоръ коснулся лицъ, знакомыхъ и Катеринѣ Ивановнѣ, и сдѣлался общимъ. Лизавета Васильевна хвалила знакомую ей молодежь за трудолюбіе.

-- Не говори, пожалуйста, съ такимъ паѳосомъ объ этой молодежи,-- сказала ей Катерина Ивановна.-- Старики побольше ихъ работаютъ, я это знаю по Витѣ, а эти больше проповѣдуютъ о трудѣ, вотъ какъ Андреевъ проповѣдываіь.

-- Что-жъ изъ этого? Андреевъ не составляетъ всей молодежи,-- возразила Лизавета Васильевна.

-- Конечно, не составляетъ, но подобныхъ ему очень непривлекательныхъ личностей много. Вотъ и любимый твой шутъ Кравцевъ...

-- Онъ не шутъ,-- рѣзко произнесъ незнакомый Катеринѣ Ивановнѣ человѣкъ и поблѣднѣлъ.-- Шутовствомъ не накормишь себя, не поднимешь на ноги брата. Тутъ нужно что-нибудь побольше шутовства.

Катерину Ивановну немного покоробило отъ этой рѣчи, не слишкомъ приличной для перваго знакомства. Въ кружкѣ ея мужа люди дѣлали свои возраженія въ болѣе мягкой формѣ.

-- Ну, не шутъ, такъ еще хуже, пьяница,-- раздражилась она.

-- Вы вѣрно злы на молодежь, такъ и даете ея членамъ клички негодяевъ и пьяницъ. А если бы изъ стариковъ какой-нибудь чиновникъ нажился взятками, или важный начальникъ отдѣленія пріѣхалъ домой пьянымъ изъ собранія, то вы, вѣрно, сказали бы про перваго, что онъ пользуется безгрѣшными доходами, а про второго, что онъ подкутилъ. Только выраженія благородныя.

Катерина Ивановна закусила губу, вспомнивъ, что ея мужъ живетъ на неизвѣстныя ей средства и два раза въ недѣлю возвращается домой подкутившимъ. Она разсердилась на неизвѣстнаго ей гостя и мысленно назвала его грубіяномъ, мужикомъ, не предполагая, что онъ привелъ свои примѣры безъ всякаго умысла обидѣть ее лично.

-- Ну, да что вы ни толкуйте, а я все-таки не упаду на колѣни передъ вашей молодежью,-- сказала она съ гримасой.

-- И я не падаю передъ ней на колѣни. Тутъ дѣло идетъ не о томъ, у кого нужно валяться въ ногахъ. Вездѣ свое хорошее, вездѣ свое дурное. А и сердиться огуломъ на молодежь за то, что Андреевъ баклушникъ, или за то, что бѣдный Кравцевъ пьетъ, а не стану. Этакъ мнѣ пришлось бы бросить камнемъ и во всѣхъ молодыхъ женщинъ за то, что вотъ вы, напримѣръ, принадлежа къ молодому поколѣнію по лѣтамъ, ненавидите молодежь и не считаете необходимымъ жить на трудовыя деньги. Все дѣло среды, воспитанія, развитія. Бросивъ камень въ молодыхъ женщинъ за вашу ненависть къ молодежи, я попалъ бы имъ, пожалуй, и въ Лизавету Васильевну, которая вотъ и теперь считаетъ за лучшее шить чужое платье, а не бить баклуши, подобно намъ съ вами.

-- Вы это называете битьемъ баклушъ? А, можетъ-быть, я начала разговоръ, чтобы вы меня убѣдили въ истинѣ своихъ взглядовъ, сдѣлали своею сторонницею,-- улыбнулась Катерина Ивановна.

-- Для чего же?-- холодно спросилъ незнакомый человѣкъ.-- Не все ли равно для меня, такъ или иначе будете вы смотрѣть на дѣло?

-- Однако, всѣ люди съ убѣжденіями вербуютъ себѣ адептовъ.

-- То-есть помощниковъ, ну, а вы-то плохой помощникъ были бы для насъ. Намъ нужны работники и работницы, а къ этому нужна привычка.

-- Вы изгоняете ученика, пришедшаго къ вамъ учиться,-- съ ироніею воскликнула Катерина Ивановна:-- и онъ уйдетъ въ лагерь вашихъ противниковъ, примкнетъ къ старикамъ!

Она мелькомъ взглянула въ зеркало на свое молоденькое личико и улыбнулась при мысли, что она будетъ принадлежать къ числу стариковъ и старухъ. Незнакомецъ, повидимому, не любившій ни барынь, ни кокетливыхъ фразъ, ни битья баклушъ, нахмурилъ брови и взялся за фуражку.

-- Это вы отъ меня пускаетесь въ бѣгство?-- спросила, смѣясь, Катерина Ивановна.

Незнакомецъ хотѣлъ-было сказать: "что ты на шею-то вѣшаешься ко мнѣ?" но удержался и, сухо раскланиваясь съ нею, пожалъ руку Лизаветы Васильевны и вышелъ.

-- Вотъ звѣрь-то!-- воскликнула Катерина Ивановна послѣ его ухода.

-- Это Крючниковъ. Онъ добрый и честный человѣкъ,-- отвѣтила Лизавета Васильевна.-- Я ему многимъ обязана. Онъ доставлялъ мнѣ работу до моего замужества, заботился обо мнѣ. Онъ всѣмъ намъ помогалъ...

-- Вотъ ужъ не думала я, чтобы онъ могъ о комъ-нибудь заботиться, онъ кажется такимъ черствымъ.

-- Онъ очень практиченъ, но не черствъ. Правда, онъ пальца о палецъ не стукнетъ для человѣка, не разсчитаю прежде, можно ли пособить или нѣтъ.

-- То-есть, если кто-нибудь будетъ тонуть, то онъ сперва станетъ разсчитывать шансы успѣха и рѣшится на спасеніе ближняго, когда тотъ уже захлебнется?

-- Ну, этого-то я не думаю, а все-таки онъ говорить: если не умѣешь плавать, то не бросайся спасать утопавшаго, чтобы не утонули два человѣка вмѣсто одного.

Катерина Ивановна вздрогнула, услышавъ это черствое, безпощадное правило.

-- Съ этими правилами героевъ не выйдетъ,-- сказала она съ отвращеніемъ, и въ то же время, неизвѣстно почему, подумала: "а какое у него геройское лицо!"

-- Онъ и не любитъ героевъ, какъ неестественныя явленія, вызываемыя неестественнымъ положеніемъ обществъ.

-- Однако, и безъ нихъ нельзя обойтись.

-- Конечно! Это и онъ признаетъ. Въ прошломъ году ему даже пришлось поплатиться за свое геройство. Мы годъ не видали его. Ему пришлось просидѣть въ крѣпости.

-- А-а! Въ каменномъ идолѣ сказалось сердце!

Лизавета Васильевна разсмѣялась.

-- Чему ты смѣешься, Лиза?

-- Ты, душа моя, дала ему кличку, которою онъ обозначаетъ всѣхъ васъ, богатыхъ женщинъ.

-- Ну, ужъ мы-то не каменные идолы!

-- По его выходитъ такъ. Ихъ, говоритъ онъ,-- одѣваютъ, поятъ, кормятъ на свой счетъ мужья, братья, отцы, и въ нихъ никогда не пробуждается ни малѣйшаго чувства горечи или стыда передъ тѣмъ, что онѣ принимаютъ за жертвы, иногда стоящія и поту, и крови, и чести...

-- Почему онъ знаетъ, что не пробуждается,-- раздражительно замѣтила Катерина Ивановна.-- Что онъ за сердцевѣдъ? Всѣ они такъ про другихъ судятъ!

-- Но, другъ мой, богатыя женщины принимаютъ жертвы, имѣя всегда возможность не принимать ихъ, значить, имъ это пріятно. Кто же заставилъ бы ихъ дѣлать непріятное имъ?

Катерина Ивановна опустила голову и сконфуженно начала перебирать бахрому широкой ленты отъ кушака. Лизавета Васильевна продолжала шить и не замѣтила этого, но черезъ четверть часа ее внезапно поразило длившееся молчаніе, она взглянула съ удивленіемъ на Катерину Ивановну, остававшуюся въ томъ же положеніи глубокаго раздумья. Катерина Ивановна инстинктивно почувствовала этотъ пристальный взглядъ, тряхнула головой, какъ бы желая стряхнуть что-то давившее ее, и встала.

-- Куда ты? Подожди Ваню, онъ скоро будетъ,-- сказала Лизавета Васильевна.

-- Нѣтъ; мнѣ что-то не по-себѣ,-- отвѣтила Катерина Ивановна и провела рукой по лбу.

-- Голова болитъ?

-- Нѣтъ... да... такъ что-то...

Лизавета Васильевна покачала головой, проводила невѣстку и снова принялась за работу.

XIII.

Графъ Баумгрилле чаще другихъ посѣтителей появлялся въ гостиной Катерины Ивановны. Это была странная, оригинальная личность. Отъ своихъ сверстниковъ по лѣтамъ, по положенію въ свѣтѣ, по мѣсту въ балетахъ, онъ отличался очень рѣзко. Тѣ подбивали себя въ приличныхъ мѣстахъ ватою, раскрашивались карминомъ, бѣлилами и черною краской, рядились въ парики, набивали ротъ вставными зубами, онъ же ничего этого не дѣлалъ и являлся въ полномъ блескѣ своего старческаго безобразія, съ желтой, сухой кожей, рѣзко выдававшимися костями и осклаблялъ свои единственные два желтые клыка, когда про его лицо говорили его же словами: "ah, c'est une belle laideur!" Катерина Ивановна иногда едва сдерживала свой смѣхъ при видѣ его лица, иногда же невольно заслушивалась рѣчей старика. Часто, облокотясь на каминъ, онъ бросалъ свои остроты, насмѣшки и сарказмы знакомымъ, часто вызывалъ неудержимый хохотъ мѣткой обрисовкой какого-нибудь событія или лица, еще чаще пугалъ своимъ безпощаднымъ презрѣніемъ къ лучшимъ стремленіямъ человѣческой личности. Катерина Ивановна назвала однажды при немъ кого-то честнымъ.

-- Что же онъ, очень глупъ, или очень сытъ?-- спросилъ Баумгрилле, прищуривая глаза.

Какъ-то разговоръ зашелъ о смерти одного великаго моралиста.

-- Я его видѣлъ только разъ,-- ввернулъ Баумгрилле свое словцо:-- это было въ тотъ вечеръ, когда его били за передернутую карту.

О произведеніяхъ русской литературы онъ отзывался слѣдующимъ образомъ:

-- Это все переводы. Лучшіе переведены на русскій языкъ съ иностранныхъ языковъ, худшіе -- съ русскаго.

Разъ онъ злословилъ одну женщину, Катерина Ивановна вступилась за нее.

-- Клеймить другихъ легко,-- сказала она.

-- Напротивъ того, это просто невозможно,-- отвѣтилъ Баумгрилле.-- Клеймо человѣкъ всегда кладетъ на себя самъ: общество только, изъ чувства самосохраненія, старается замѣтить, кто уже заклеймилъ себя и кто еще не успѣлъ.

О любви онъ говорилъ съ полнымъ презрѣніемъ:

-- Красота, молодость, честность тутъ не нужны, нужны только деньги и умъ.

-- Однако, деньгами купить не всякаго можно,-- возражали ему.

-- Я этого и не говорю,-- осклаблялъ онъ свои клыки:-- но тщеславнымъ очень лестно, если ихъ полюбятъ сильный умъ, тутъ самолюбіе заставить забыть самую безобразную внѣшность. Ну, а подленькихъ всегда купить можно...

Слушая подобныя выходки, Катерина Ивановна желала понять, что въ нихъ таилось: сильный ли умъ, обширная ли начитанность, или просто высокомѣрное, циническое презрѣніе ко всему окружающему. Во всякомъ случаѣ ее забавлялъ старикъ, а забавляться было необходимо нужно, такъ какъ ей начинала немного надоѣдать однообразная, даже въ самомъ своемъ разнообразіи, жизнь: сегодняшній балъ походилъ на вчерашній, новый скандалъ на старый, послѣдняя рѣчь Жюля Фавра или Тьера на прошлогоднюю, а впереди стояли еще многіе, несчитанные годы съ тѣми же балами, скандалами и рѣчами Жюля Фавра, Тьера или кого-нибудь другого. Чего же было нужно еще? Катерина Ивановна не могла отвѣтить на это, но она уже понимала, что то, чѣмъ она живетъ, ей не нужно и могло бы не существовать, не сдѣлавъ ее болѣе несчастною. Разъ она не поѣхала на балъ, провела вечеръ за книгою, на другой день она не замѣтила въ себѣ отъ этого никакой дурной перемѣны. Другой разъ ей передали не во-время, а только черезъ недѣлю, объ одномъ скандалезномъ происшествіи, и она пила, ѣла и была, по обыкновенію, въ хорошемъ расположеніи духа въ эту недѣлю. Былъ еще случай, что ей не подали газетъ съ парламентскими рѣчами и громящими фельетонами, и она вспомнила объ этомъ только на другой день при видѣ газеты въ рукахъ мужа. Что же это за необходимыя потребности жизни, безъ которыхъ можно обойтись? Гдѣ же лучшая жизнь? Въ молодой головкѣ снова начали роиться вопросы.

-----

Въ началѣ зимы 1862 года у графа Баумгрилле былъ балъ. Катерина Ивановна, по совѣту мужа, появилась на этомъ балу вся въ бѣломъ. По его же совѣту, она не надѣла ничего изъ своихъ золотыхъ вещей, кромѣ простенькихъ серегъ, состоявшихъ изъ двухъ крупныхъ брильянтовъ. Эта простота произвела желанное впечатлѣніе на общество. Общество увидало, что такой красавицѣ, какъ madame Благово, не нужно украшеній, и удивлялось ей, какъ удивлялась когда-то провинціальная публика, глядя на нее въ тотъ достопамятный день, когда съ нею познакомился Викторъ Владиміровичъ. На другой день послѣ бала Катерина Ивановна сидѣла со своимъ мужемъ за чайнымъ столомъ въ своей роскошной столовой. Мужъ пробѣгалъ глазами, столбцы только-что полученныхъ газетъ, изрѣдка прихлебывая чай. По его лицу пробѣгала улыбка, глаза часто отрывались отъ газетнаго листа, и этотъ листъ слишкомъ быстро переворачивался въ рукахъ Виктора Владиміровича. Было замѣтно, что свѣжія новости не слишкомъ занимали въ это утро нашего приличнаго героя. Наконецъ, онъ отложилъ въ сторону газету.

-- Ты вчера одержала побѣду,-- сказалъ онъ, помѣшивая ложкой въ стаканѣ.

-- Надъ кѣмъ это?-- спросила, смѣясь, Катерина Ивановна.

-- Надъ нашимъ старикашкой Баумгрилле. Онъ просто очарованъ тобою. Я думаю, сегодня заѣдетъ къ намъ.

-- Очень нужно!

-- Еще какъ нужно-то, душа моя. Пожалуйста, будь съ нимъ любезна.

-- Я, кажется, со всѣми любезна.

-- Да, да, со всѣми... Но, знаешь, старика надо потѣшить...

На минуту Викторъ Владиміровичъ замолчалъ. Какое-то почти неуловимое выраженіе нерѣшительности проскользнуло по его лицу. Онъ началъ мѣшать въ стаканѣ и устремилъ свои глаза на чай, какъ бы избѣгая взглядовъ жены.

-- Ты, дитя мое,-- началъ онъ ласково:-- не все знаешь, что дѣлается кругомъ тебя. Ты живешь, веселишься и не думаешь, что можетъ случиться что-нибудь такое, что прерветъ твое веселье. Для того, чтобы этого не случилось, нужно беречь, привязывать къ себѣ извѣстныхъ людей...

Катерина Ивановна съ изумленіемъ поглядѣла на мужа и потомъ съ какимъ-то отвращеніемъ встала изъ-за стола.

-- Ты больше не будешь пить чаю?-- сухо спросила она.

-- Нѣтъ. Но куда же ты идешь?

-- Къ себѣ иду. Что же здѣсь сидѣть?

-- Вотъ мило, вы, кажется, изволили надуться. Отчего это?

-- Я думаю, ты самъ знаешь, что твои слова отвратительны. Мнѣ совсѣмъ не хочется играть роль удочки, на которую ловится расположеніе начальства.

-- Экъ, какъ въ тебѣ развили воображеніе-то въ институтѣ! Тебѣ сейчасъ кажутся разные ужасы и драмы. Тебя просятъ быть любезною съ нужнымъ человѣкомъ, а ты выдумываешь чортъ знаетъ что,-- вдругъ раздражился Благово, какъ всегда раздражаются люди, если кто-нибудь угадалъ ихъ тайныя, тщательно скрываемыя мысли.-- Пора выйти изъ ребячества и понять, что если мы любезны съ ненужными людьми, то тѣмъ болѣе должны мы быть любезны съ нужными. Или ты думаешь, что надо ласкать незнакомыхъ, безполезныхъ людей, а если человѣкъ дѣлаетъ пользу, заботится о насъ, то за это нужно его вытолкать въ шею.

Послѣднія слова были сказаны насмѣшливымъ тономъ. Катерина Ивановна безмолвно дослушала ихъ и вышла изъ комнаты.

Викторъ Владиміровичъ взялся снова за газету и, удобно развалившись въ креслѣ, сталъ дочитывать новѣйшія политическія извѣстія. Его благообразное лицо было безмятежно, спокойно, по немъ нельзя было узнать, что дѣлалось внутри этой административной головы, украшенной англійскими проборомъ. Только слишкомъ частое переворачиваніе газеты обличало, что чтецъ очень невнимательно читаетъ о разныхъ новостяхъ.

-----

Въ тотъ же день, когда Виктора Владиміровича не было дома, пріѣхалъ графъ Баумгрилле и велѣлъ доложить о себѣ Катеринѣ Ивановнѣ. Въ этомъ визитѣ не было ничего необыкновеннаго, но молодая женщина смотрѣла въ этотъ день на посѣтителя съ недовѣріемъ и взвѣшивала каждое его слово. Ее покоробило, когда онъ сталъ разсыпаться передъ нею въ любезностяхъ, назвалъ се восхитительною, воздушною феею, побожился, что еще послѣ двухъ-трехъ баловъ онъ сведетъ съ ума петербургское общество и проч., и проч. Все это было кругло и ловко выточено на французскомъ языкѣ и высказано съ такимъ жаромъ, какъ-будто у этого человѣка не было никакого другого дѣла, болѣе важнаго и близкаго его сердцу. Хозяйка хмурилась, это не ускользнуло отъ вниманія гостя.

-- Не сердитесь на старика, что онъ любуется вашею цвѣтущею молодостью,-- замѣтилъ Баумгрилле мягкимъ голосомъ.-- Мнѣ позволителенъ мой восторгъ, я гожусь вамъ въ дѣды. Сверхъ того, вы пробуждаете во мнѣ столько не то тяжелыхъ, не то сладкихъ воспоминаній. Вѣдь мы, старики, только прошлымъ и живемъ...

Баумгрилле помолчалъ.

-- Кто не живетъ полной жизнью,-- началъ онъ снова:-- тотъ хочетъ, по крайней мѣрѣ, видѣть, какъ живутъ ею другіе. Это только и можетъ радовать насъ. Зато и отзывается на насъ больнѣе, чѣмъ на другихъ, когда вдругъ случайно померкнетъ какая-нибудь, подобная вашей, цвѣтущая жизнь... Вѣдь это мы своихъ дѣтей хоронимъ...

Въ голосѣ Баумгрилле звучала какая-то искренняя, тихая грусть. Это изумило и отчасти заинтересовало Катерину Ивановну, не знавшую никакихъ свѣтскихъ закулисныхъ событій прошлаго, а значитъ, и событій изъ жизни графа Баумгрилле. Молодая женщина вертѣлась въ свѣтскихъ кружкахъ, носила приличное своему положенію въ обществѣ платье, но въ душѣ она была все тою же неопытною институткою.

-- Скажите, вы... вы потеряли кого-нибудь изъ близкихъ?-- спросила она, запинаясь.

-- Какъ вамъ сказать?-- задумчиво проговорилъ Баумгрилле.-- Мы не были родными... Но передо мной расцвѣталъ прекраснѣйшій цвѣтокъ. Въ теченіе десяти лѣтъ я привыкъ лелѣять его... Это было прекрасное, нѣжное созданіе... Мнѣ думалось, что я, закрывая навсегда свои старые глаза, буду любоваться на его цвѣтущую весну, благословлять его на жизнь,-- и вдругъ простуда, горячка, смерть -- и у меня было отнято все... И какъ это все переживаетъ сердце!.. Вотъ вѣдь и живъ, и здоровъ, и снова шатаюсь праздно по гостинымъ.

Баумгрилле опустилъ голову на грудь. Онъ стоялъ, прислонясь спиной къ камину и засунувъ руку подъ жилетъ. Катерина Ивановна была серьезна и молчала, разсѣянно глядя на коверъ. Она не видала выраженія лица гостя, но если бы и видѣла, то едва ли бы сумѣла прочитать по немъ, то, что происходило въ этой старой, хитрой головѣ.

-- Госпожа Бѣльская,-- доложилъ лакей.

-- Проси!-- очнулась Катерина Ивановна, какъ-будто отъ долгаго, тяжелаго сна, и лѣниво приподнялась съ кресла.

-- Прощайте!-- проговорилъ Баумгрилле, проводя рукой по лбу.-- Я нагналъ на васъ скуку, хорошо еще, что не уснули. Не веселы бесѣды стариковъ; теперь отдыхайте за толками о модахъ.

-- Вы ошибаетесь, это не чувство скуки,-- пробормотала Катерина Ивановна и пожала руку гостя, голосъ котораго уже дрожалъ его обычной ироніей.

Его пожатіе было крѣпкое, долгое; казалось, онъ благодарилъ за что-то хозяйку. Въ дверяхъ онъ встрѣтился и сухо раскланялся съ госпожею Бѣльскою.

-- Что съ вами?-- спросилъ она у Катерины Ивановны послѣ обычныхъ привѣтствій.

-- А что?

-- Вы блѣдны и въ слезахъ.

Катерина Ивановна вспыхнула и только теперь замѣтила, что по ея щекамъ катились двѣ-три слезинки.

-- Баумгрилле виноватъ,-- улыбнулась она, поднося и лицу платокъ.-- Онъ мнѣ разсказалъ грустную исторію. Вы не слыхали, кого онъ потерялъ?

-- Я думаю, это и вы слышали.

-- Нѣтъ... Откуда же?

-- Откуда? Объ этомъ весь городъ говорилъ. Это скандалъ. Ея фамилія -- Гордѣева... Онъ жилъ съ нею... Онъ бросилъ жену и дочерей для нея...

-- Но онъ живетъ же съ ними...

-- Да, теперь, съ прошлаго года... Но онѣ были брошены имъ до дня ея смерти... Боже мой, что было въ этотъ день, что было послѣ!.. Онъ на улицахъ плакалъ, онъ въ обществѣ не стѣснялся говорить: "Кто меня теперь полюбить?" Это было что-то такое позорное, такое наглое...

-- Но вѣдь онъ любилъ ее!-- вырвалось изъ глубины души у Катерины Ивановны.

-- Любилъ?-- холодно пожала плечами Бѣльская.-- Нѣтъ, онъ, по обыкновенію, бросалъ перчатку въ лицо своимъ знакомымъ, нарушая ихъ нравственность, ихъ приличія; онъ ехидно радовался, когда общество бѣгало утѣшать его въ его безнравственномъ горѣ, и ехидно смѣялся, зная, эти эти люди боятся потерять одного изъ послѣднихъ остряковъ развлекающихъ праздную скуку. Любилъ! Но до Гордѣевой онъ такъ же любилъ mademoiselle Laurent, а прежде Наташу Толмачеву... И тогда были слезы, и тогда десятки людей, все общество своими утѣшеніями какъ бы признавали за нимъ право имѣть любовницъ при живой женѣ... Бѣдная жена и теперь ждетъ, кто займетъ мѣсто Гордѣевой... Желающихъ много...

Въ послѣднихъ словахъ было что-то, что заставило вздрогнуть Катерину Ивановну. Она страннымъ взглядомъ оглядѣла комнату, точно боялась, что гдѣ-нибудь за портьерой притаился Баумгрилле и ехидно осклабляетъ свои единственные два зуба, какъ постоянно осклабляются они въ обществѣ ехидною усмѣшкою. Въ этой усмѣшкѣ графа, кромѣ ехидства и насмѣшливости, обыкновенно выражалось сознаніе своего умственнаго превосходства надъ всѣмъ окружающимъ, и вслѣдствіе этого сознанія выражалось въ ней и презрѣніе къ умственному и нравственному убожеству большей части человѣчества. Катеринѣ Ивановнѣ представлялась теперь въ полномъ блескѣ и во всей своей силѣ эта усмѣшка, и слышался ей дрожащій внутреннимъ саркастическимъ смѣхомъ голосъ Баумгрилле, шептавшій:

-- Глупое, глупое дитя! Только такими глупостями и можно вызвать твои слезы!!

XIV.

Катерина Ивановна негодовала на себя за неумѣнье жить въ свѣтѣ, за то, что она поддалась хитрой выходкѣ стараго Донъ-Жуана Баумгрилле и некстати расчувствовалась, за то, что не умѣла во-время скрыть свои непрошенныя слезы и такъ неловко заступилась за графа передъ Бѣльскою. Еще болѣе негодовала молодая женщина на мужа, и впервые закралось въ ея душу какое-то непріязненное чувство къ нему. Подъ вліяніемъ этихъ ощущеній она поѣхала къ брату, чтобы разсѣяться и забыться. У брата сидѣло нѣсколько человѣкъ гостей, и, между прочимъ, шли обычные разговоры о бѣдности, о трудности свести концы съ концами и не умереть съ голоду.

-- Да стоить ли столько заботиться, чтобы жить!-- воскликнула Катерина Ивановна.-- Право, жизнь такъ пуста, что изъ-за лишняго дня существованія не нужно биться.

-- Что это ты такъ разочаровалась въ прелестяхъ жизни, или какой-нибудь слезный романчикъ прочитала?-- разсмѣялся Иванъ Ивановичъ.

-- Неужели ты думаешь, что я живу одними романами?-- обидѣлась сестра.

-- Нѣтъ, какъ это можно, ты и въ театрахъ драмы смотришь,-- продолжалъ шутить братъ.

-- Да, и на балахъ танцую, и визиты дѣлаю,-- раздражительно прибавила она и, развернувъ книжку журнала, лежавшую на столѣ, начала безцѣльно перелистывать ея страницы. Ей, видимо, было тяжело и обидно.

-- Странный вы человѣкъ,-- тихо замѣтилъ Крючниковъ Ивану Ивановичу:-- жизнь Катерины Ивановны, можетъ-быть, дѣйствительно не весела. Балы, театры, романы, все это кажется веселымъ, а въ концѣ-концовъ можетъ нагнать и скуку на свѣжаго человѣка.

-- Да, толкуйте,-- разсмѣялся Пащенко:-- идеализируйте людей, жалѣйте ихъ, что они пляшутъ до усталости, бѣдняжки!

Катерина Ивановна оставила книгу и обратилась лицомъ къ Крючникову.

-- Вотъ вы это понимаете,-- начала она.-- Но я вѣдь не объ одной своей жизни говорю; я говорю, что жизнь вообще очень скучна.

-- Ну, этого нельзя сказать,-- отвѣтилъ Крючниковъ.

-- Значитъ, вы не знаете, что такое скука?

-- Не знаю.

-- Что же вы дѣлаете, чтобы избѣжать ея? Это интересно знать.

Катеринѣ Ивановнѣ дѣйствительно было интересно знать это; она хотѣла добиться прямо отвѣта насчетъ того, какъ устроить жизнь такъ, чтобы избѣжать скуки.

-- Живу,-- отвѣтилъ на ея вопросъ Крючниковъ.

-- Это ничего не объясняетъ.

-- Напротивъ того, это объясняетъ все. Для того, чтобы жить, мнѣ нужно работать,-- вотъ я и работаю.

-- То-есть сегодня работаете, завтра будете работать, послѣзавтра тоже,-- убійственно однообразно, убійственно скучно!

-- Что же тутъ однообразнаго и скучнаго? Работу я могу выбирать по своему вкусу и разнообразить до крайности. Скучать мнѣ некогда и не отчего. Цѣль у меня есть -- это наслажденіе всѣмъ тѣмъ, что можетъ дать жизнь...

-- Ахъ, Боже мой, да и я пользуюсь всѣмъ, что можетъ дать жизнь!

-- Извините, вы не пользуетесь самымъ главнымъ. Вы не можете сказать, что ваши занятія кому-нибудь нужны. Если вы не будете танцовать, то за васъ протанцуютъ другія, если вы не прочтете романа, то его авторъ плакать не станетъ, а міръ ничего не потеряетъ, если вы не узнаете его политическихъ событій. Вы даже не можете утверждать что вы сами нужны кому бы то ни было...

Катерина Ивановна вспыхнула.

-- Я думаю, если я совершенно лишняя для всѣхъ,-- обидчиво произнесла она скороговоркою: -- то, по крайней мѣрѣ, я нужна хоть одному человѣку -- это моему мужу.

-- Вы думаете, что онъ не могъ бы вывозить на балы другую женщину точно такъ же, какъ вывозитъ васъ?-- холодно спросилъ Крючниковъ и еще болѣе холоднымъ тономъ прибавилъ: -- Но, можетъ-быть, я ошибаюсь, можетъ-быть, вы помогаете ему въ его тяжелыхъ занятіяхъ.

-- Если судить такъ, то и всѣ мы не-нужны,-- замѣтила Катерина Ивановна и снова съ сильнымъ раздраженіемъ развернула книгу.

Такъ рѣзко выраженное желаніе прекратить разговоръ, повидимому, нисколько не смутило Крючникова, и онъ продолжалъ свои возраженія:

-- Нѣтъ-съ. Вотъ Иванъ Ивановичъ не написалъ бы половины своихъ статей безъ своей жены. Да, онъ бы не рѣшился, можетъ-быть, и съ крестьянами такъ разсчитаться, если бы не быль увѣренъ, что его будущей женѣ не понадобятся лишнія деньги...

-- Благодари, Лиза, monsieur Крючниковъ дѣлаетъ тебѣ комплименты,-- съ ироніей разсмѣялась Катерина Ивановна нервнымъ смѣхомъ, не отрывая глазъ отъ книги.

Крючниковъ посмотрѣлъ на нее пристальнымъ взглядомъ.

-- Вы, кажется, то всемъ видите какія-то затаенныя цѣли,-- началъ онъ.-- Если вамъ говорятъ горькую правду -- вы принимаете ее за колкость. Если хвалятъ кого-нибудь -- вы считаете это за лесть, за комплименты. Но знаете ли вы, что покуда вы будете придерживаться этого стараго, провинціальнаго взгляда на вещи, до тѣхъ поръ ни одинъ честный человѣкъ не будеть говорить съ вами откровенно. Вамъ будутъ говорить въ глаза, что вы прекрасно поступаете, а за глаза очернятъ каждый вашъ поступокъ, каждое ваше движеніе. Такія рѣчи пріятны, но не желалъ бы я вамъ слышать только ихъ.

Катерина Ивановна еще ближе наклонилась къ книгѣ и, повидимому, вполнѣ заинтересовалась какимъ-то стихотвореніемъ, попавшимся ей на страницахъ журнала. Разговоръ принялъ другое направленіе. Кто-то разсказалъ, между прочимъ, о какихъ-то слухахъ, носящихся въ литературныхъ кружкахъ про одного изъ писателей.

-- Это просто, мерзость!-- съ негодованіемъ и горячностью воскликнулъ Пащенко.-- Сплетня проѣла до мозга костей наши литературные кружки. А все потому, что дѣла серьезнаго литература не дѣлаетъ, что приходится ей бить баклуши, ну, отъ скуки и мѣшаются разныя озлобленныя бездарности въ закулисную жизнь своихъ даровитыхъ и счастливыхъ собратьевъ, ловятъ каждую гнусную выдумку, помогаютъ врагамъ общаго дѣла чернить и безъ того зачерненныхъ послѣдними представителей умственной жизни. И эти люди еще кричатъ о святости своего дѣла!

-- Экъ, разгорячился!-- засмѣялся Кравцевъ.-- Просто на людяхъ и смерть красна, по пословицѣ: видитъ какой-нибудь господинъ, что душенька у него подленькая, что самъ-то онъ грязненькій -- и скучно ему станетъ, бѣдному, одному стоять со своею подлостью, да грязью, вотъ онъ и пробуетъ всѣхъ въ свой цвѣтъ окрасить: погибать, молъ, такъ вмѣстѣ!

-- Вы берете частную сторону вопроса,-- вмѣшался въ разговоръ Крючниковъ.-- Сплетня не составляетъ исключительной принадлежности литературныхъ кружковъ. У насъ сплетничаютъ вездѣ... Это простое слѣдствіе недостатка цивилизованности. На насъ на всѣхъ еще лежитъ толстый слой азіатской холопской безотвѣтности и азіатской начальнической нетерпимости. Низшіе не смѣютъ въ глаза возражать высшимъ. Высшій говоритъ чепуху, а низшій молчитъ. Но въ послѣднемъ кипитъ злоба вслѣдствіе этого невольнаго безмолвія, а потому онъ и ругаетъ за глаза высшаго. Мнѣ какъ-то случилось увидать въ кругу мелкой литературной братіи одного литературнаго туза, пріѣхавшаго изъ-за границы. Онъ говорилъ весь вечеръ, говорилъ иногда глупости. Никто не возражалъ, точно передъ начальникомъ всѣ хранили молчаніе. Но какъ только онъ уѣхалъ, всѣ развязали языки, стали говоритъ, что онъ глупъ, что его убѣжденія устарѣли, объявили, что иначе и не могло быть, такъ какъ онъ вѣчно былъ пустымъ бариномъ, ну, а тутъ и перешли къ сплетнямъ о его прошлой закулисной жизни. Онъ же, какъ я слышалъ, уѣзжая снова за границу, выразилъ ту мысль, что въ Россіи нѣтъ литераторовъ-борцовъ за убѣжденія, а есть пишущіе въ извѣстномъ духѣ холопы, въ обществѣ которыхъ очень неловко и непріятно быть образованному человѣку, такъ какъ они только молчатъ и чуть не говорятъ: слушаю-съ, ваше превосходительство!

Крючниковъ помолчалъ.

-- У насъ и самолюбіе-то какое-то громадное, но неразвитое,-- началъ онъ сновр.-- Скажи человѣку въ глаза, что онъ не умѣетъ дѣлать такое дѣло или невѣрно смотритъ на такой-то предметъ, онъ обидится, подумаетъ, что у васъ есть на него зубъ, и никакѣ не захочетъ понять, что нѣтъ ничего позорнаго въ томъ, что онъ не научился дѣлать то или другое дѣло, или не могъ всесторонне разсмотрѣть тотъ или другой вопросъ. Посторонніе, надѣленные такимъ же неразвитымъ самолюбіемъ, знаютъ это и потому не говорятъ въ глаза собрату правды, а даютъ волю своимъ языкамъ, сплетничая и черня человѣка за глаза. Вѣдь рѣзкія фразы только тогда и могутъ быть правдой, когда онѣ сказаны въ глаза человѣку, когда онъ можетъ возражать на нихъ, оправдываться; сказанныя же за спиной обвиненнаго, онѣ дѣлаются клеветой, сплетней... Отъ этого-то мы и не способны ни на какое общее дѣло: каждый поетъ свою пѣсню, никто его не останавливаетъ, не говоритъ ему, что она деретъ слухъ, и всѣ ругаютъ его, какъ только онъ выйдетъ за дверь... Мы или соглашаемся, или, если споримъ, то наши споры равняются ссорамъ, сводятся на личности, и никто не хочетъ знать, что разъясненію истины должно жертвовать своимъ самолюбіемъ ради своихъ же интересовъ, чтобы не быть дуракомъ и не имѣть ложныхъ понятій о тѣхъ или другихъ предметахъ.

Отвѣчая на два, на три замѣчанія, Крючниковъ говорилъ съ увлеченіемъ. Онъ ни разу не взглянулъ на Катерину Ивановну, но въ его словахъ можно было подмѣтить желаніе доказать этой женщинѣ, что она совершенно напрасно обидѣлась только что сдѣланными ей замѣчаніями. Она же, между тѣмъ, уже не вмѣшивалась въ разговоръ и, наконецъ, черезъ нѣсколько минутъ встала. Лизавета Васильевна и братъ простились съ нею, она подошла къ Крючникову.

-- Вы не думайте, что я на васъ разсердилась,-- сказала она ему тихимъ голосомъ.-- Я не привыкла къ правдѣ, но я хотѣла бы ее слышать.

Крючниковъ стоялъ безмолвно, опустивъ на грудь голову и засунувъ руку за жилетъ. Онъ не видалъ, что передъ нимъ была протянута рука.

-- Ахъ вы, вѣжливый кавалеръ: съ вами прощаются, а вы и не видите.-- засмѣялся Пащенко.

-- Да!-- очнулся Крючниковъ, встряхнувъ головой, и съ замѣшательствомъ пожалъ руку Катерины Ивановны.

-----

"Что же это за люди?-- думала Катерина Ивановна по возвращеніи домой.-- Впрочемъ, что я говорю! Не люди, а одинъ человѣкъ. Они всѣ не похожи на него. Они вонъ Базарова хвалятъ, а онъ и его осмѣливается бранить и смѣется надъ тѣмъ, что тотъ Бюхнеромъ стариковъ цивилизовать хочетъ. Онъ говоритъ, что именно этою чертою Тургеневъ умышленно убилъ своего героя, добродушно разсказывая объ его умѣ и коварно заставляя его дѣлать пошлости. Почему онъ не боится высказывать мнѣ, какъ и другимъ, горькую правду въ глаза и приходитъ въ смущеніе, когда я ему искренно протягиваю руку? Вѣдь онъ, кажется, желаетъ мнѣ добра? Онъ же упрекаетъ брата и его друзей, что они только о своемъ муравейникѣ заботятся и холодно относятся ко всѣмъ, кто не принадлежитъ къ ихъ кружку. Онъ говоритъ, что люди вездѣ люди, и, помогая имъ, можно сдѣлать ихъ друзьями, а отталкивая -- врагами. И отталкивають-то люди отъ себя другихъ больше всего за мелочи, за ничтожныя разногласія, за которыми и гнаться не стоитъ. Ну, такъ и сошелся бы со мною, научилъ бы меня, что дѣлать. Вѣдь заботился же онъ о Лизѣ... Счастливая, счастливая Лиза!.." За этими думами шли планы о какой-то дѣятельности, о какой-то новой жизни, о какихъ-то преобразованіяхъ въ своемъ житьѣ-бытьѣ. Молодой женщинѣ казалась уже пустою та жизнь, которою она жила. Она рѣшилась, во что бы то ни стало, допроситься совѣтовъ у Крючникова насчетъ различныхъ плановъ, занимавшихъ ее. При первомъ визитѣ къ брату, она спросила, будетъ ли у нихъ въ этотъ день Крючниковъ.

-- Едва ли,-- отвѣтилъ Иванъ Ивановичъ:-- Крючниковъ теперь почти все время проводитъ у Кравцева.

-- Зачѣмъ это!-- изумилась сестра.

-- Братъ Кравцева боленъ.

-- Такъ Крючникову-то что за дѣло до этого?

-- Какъ, что за дѣло? Кравцевъ и безъ того иногда попиваетъ, а если его братъ умретъ, то онъ совсѣмъ упадетъ духомъ. Вѣдь онъ только для брата и живетъ. Теперь-то его и надо поддержать.

-- Развѣ тотъ такъ опасно боленъ?-- полюбопытствовала Катерина Ивановна.

-- Теперь есть надежда на выздоровленіе, но очень слабая.

Катерина Ивановна сдѣлалась чрезвычайно грустною, но, кажется, она тосковала не за участь Кравцевыхъ, а потому, что ей представлялся въ перспективѣ долгій рядъ дней, въ которые нельзя будетъ повидать Крючникова. Дѣйствительно, прошла недѣля, Катерина Ивановна три раза побывала у брата, а Крючниковъ все не являлся. Катеринѣ Ивановнѣ показались эти дни вѣчностью, точно она боялась, что пройдетъ то время, когда еще можно приняться за серьезную, хотя еще и неизвѣстную ей работу, насчетъ которой могъ дать совѣтъ Крючниковъ. Между тѣмъ дома шла у нихъ обычная жизнь. Баумгрилле ѣздилъ къ ней съ визитами и день-ото-дня дѣлался любезнѣе, хотя уже и не вызывалъ ея слезъ своими воспоминаніями объ угасшей молодой женщинѣ. Въ обществѣ тонко и ловко намекали Катеринѣ Ивановнѣ на то, что Баумгрилле готовъ пасть къ ея ногамъ. Эти шуточки были милы и остроумны, графъ представлялся въ смѣшномъ видѣ, но Катеринѣ Ивановнѣ было не легко шутить въ эти минуты. Въ одинъ изъ своихъ визитовъ Баумгрилле снова встрѣтился у Катерины Ивановны съ Бѣльскою и поспѣшилъ уѣхать. Говорливая Бѣльская была особенно любезна въ этотъ день съ хозяйкою.

-- А у меня есть къ вамъ просьба,-- сказала она послѣ тысячи разсказовъ о новостяхъ.

-- Что такое?-- спросила хозяйка.

-- У меня есть одинъ знакомый юноша, онъ служилъ въ военной службѣ, теперь переходитъ въ гражданскую. Ему хотѣлось бы найти мѣсто, и онъ просилъ меня похлопотать о немъ. Я знала еще его мать; мнѣ хотѣлось бы оказать ему помощь.

-- Что же я могу для него сдѣлать?-- спросила Катерина Ивановна.

-- Много, очень много!-- съ жаромъ воскликнула Бѣльская.-- Вы и вашъ мужъ такъ коротко знакомы съ Баумгрилле, онъ для васъ все сдѣлаетъ, а у него есть мѣста, это я знаю.

-- Извините, я по имѣю никакого права безпокоить Баумгрилле,-- воскликнула Катерина Ивановна и раскраснѣлась до ушей.

-- Помилуйте, какія же тутъ нужны права?-- улыбнулась Бѣльская, замѣтивъ промахъ хозяйки, не умѣвшей держать себя въ свѣтѣ.-- Если бы я была такъ коротко знакома съ Баумгрилле, то я сама попросила бы его. Вамъ онъ не откажетъ ни въ чемъ, онъ у васъ такъ часто бываетъ, такъ привязанъ къ вашему семейству.

-- Что вы хотите этимъ сказать?-- запальчиво спросила хозяйка, не владѣя собой.

-- То, что вы скорѣе, чѣмъ кто-нибудь, можете просить Баумгрилле о моемъ protégé.

-- Я такъ же не хочу его просить, какъ и всѣ другіе,-- отвѣтила Катерина Ивановна.

-- Какъ вамъ угодно,-- пожала плечами Бѣльская.-- Но мнѣ странно,-- прибавила она насмѣшливымъ голосомъ:-- что вы сердитесь за то, что я сочла графа вашимъ хорошимъ знакомымъ. Я думаю, нѣтъ ничего позорнаго въ знакомствѣ съ нимъ, тѣмъ болѣе, что вы сами продолжаете же принимать его...

-- Что же вы заключаете изъ этого?-- дрожа всѣмъ тѣломъ отъ волненія, поднялась Катерина Ивановна съ мѣста и оперлась на столъ.

-- Что и вы тоже считаете знакомство съ нимъ дѣломъ очень обыкновеннымъ,-- засмѣялась Бѣльская.

Она смотрѣла съ презрѣніемъ на взволнованную Катерину Ивановну. У послѣдней голова шла кругомъ, она даже не замѣчала того, что дѣлала промахъ за промахомъ. Она опустилась въ изнеможеніи на диванъ.

-- Вы, кажется, нездоровы сегодня?-- сказала Бѣльская.

-- Да, я разстроена,-- пробормотала хозяйка.

-- И вѣдь вѣрно Баумгрилле виноватъ, какъ и въ прошлый разъ, помните, когда вы расплакались отъ его разсказовъ,-- добивала нравственно Бѣльская молодую женщину.

Катерина Ивановна сидѣла неподвижно.

-- Поправляйтесь, не шутите съ нервами,-- говорила Бѣльская, прощаясь, и вышла изъ гостиной, думая про себя: "А! ты думала, что ты свѣтская барыня, что ты честная женщина, что ты можешь для потѣхи отбивать отъ другихъ графа Баумгрилле? Глупая дѣвчонка! не твой жалкій умишка нуженъ для свѣтской жизни!"

Катерина Ивановна еще долго сидѣла, не шевельнувъ ни однимъ членомъ; наконецъ, она встала, подошла къ окну и прижалась пылающей головой къ стеклу, изъ ея глазъ лились неудержимыя слезы.

-----

На слѣдующій день она поѣхала къ брату въ какомъ-то нервномъ нетерпѣніи.

-- Крючниковъ не былъ?-- былъ ея почти первый вопросъ, обращенный къ Лизаветѣ Васильевнѣ.

-- Нѣтъ еще,-- отвѣтила невѣстка.

-- А что Кравцевъ?

-- Боленъ еще.

-- Ты бываешь у него?

-- Да.

-- Съѣздимъ къ нему сегодня.

-- Что?-- изумилась Лизавета Васильевна.

-- Съѣздимъ къ нему сегодня,-- повторила Катерина Ивановна.

-- Я, право, не знаю...-- нерѣшительно проговорила Лизавета Васильевна и взглянула на мужа вопросительнымъ взглядомъ.

Ей, видимо, не хотѣлось получить отъ него согласія.

-- Вотъ глупости! Тебѣ для чего это захотѣлось съѣздить къ Кравцеву?-- спросилъ Иванъ Ивановичъ, не замѣтившій волненія сестры.

-- Такъ, хочется навѣстить больного, хочется увидѣть, какъ они живутъ,-- проговорила дрожащимъ голосомъ сестра, и вся раскраснѣлась.

Иванъ Ивановичъ только теперь обратилъ на нее вниманіе и замѣтилъ ея состояніе. Ему стало ея жаль. Не могъ этотъ добрый баринъ хладнокровно видѣть разстроенныхъ людей!

-- Эхъ, Катя, Катя!-- произнесъ онъ, глядя на. нее ласковыми глазами:-- не весело тебѣ живется!

Этого было довольно. Катерина Ивановна готова была плакать. Онъ обнялъ ее, она скрыла на его груди свое лицо и разрыдалась.

-- Что съ тобой? что съ тобой?-- спрашивалъ братъ, усаживая на диванъ сестру.

Она разсказала ему все.

-- Меня уже подозрѣваютъ,-- говорила она прерывающимся голосомъ:-- мнѣ уже намекали на мои отношеніи къ Баумгрилле, намекали не разъ, не два... Я хочу иначе жить, я хочу посовѣтоваться съ другими... Посмотрѣть, какъ живутъ другіе...

На нѣсколько минутъ всѣ смолкли.

-- Лиза, поѣдемъ же,-- сказала Катерина Ивановна.

Иванъ Ивановичъ, услыхавъ эти слова, поспѣшно отошелъ къ своему рабочему столу и сталъ усердно рыться въ бумагахъ. Лизавета Васильевна покачала головой и обратила снова вопросительный взглядъ къ своему мужу, но онъ упорно избѣгалъ этого взгляда и рылся въ бумагахъ.

-- Право, не нужно бы...-- начала Лизавета Васильевна.

-- Полно, полно, голубчикъ!-- вырвалось восклицаніе у Катерины Ивановны.

-- Что же... съѣздите...-- проговорилъ почти шопотомъ Иванъ Ивановичъ и еще пристальнѣе углубился въ разсматриваніе бумагъ.

Катерина Ивановна бросилась цѣловать невѣстку. Та глубоко вздохнула и съ упрекомъ взглянула на мужа. Онъ не поднималъ своей головы. Черезъ пять минутъ обѣ женщины уѣхали. Иванъ Ивановичъ продолжалъ усиленно работать, онъ вслухъ свѣрялъ какія-то статистическія цифры и, кажется, боялся, что если онъ станетъ дѣлать эту повѣрку про себя, а не вслухъ, то на мѣсто ея въ его головѣ зароятся другія мысли, другія соображенія, которыхъ онъ боялся, которыя безъ его воли заставляли его и теперь краснѣть за свое слабодушіе. Онъ сознавалъ, что не статистика вызвала эту краску на его лицо...

-----

Убогая комната, гдѣ жили Кравцевы, поразила Катерину Ивановну, но еще болѣе поразило Крючникова и Кравцевыхъ появленіе Катерины Ивановны въ этой комнатѣ. Катерина Ивановна и Лизавета Васильевна поспѣшили объяснить свой приходъ тѣмъ, что онѣ зашли мимоходомъ, но Крючниковъ сомнительно покачалъ головою, слушая это объясненіе.

-- Мнѣ, между прочимъ, нужно бы посовѣтоваться съ вами,-- сказала Катерина Ивановна черезъ нѣсколько минутъ Крючникову.-- Я хотѣла бы чѣмъ-нибудь заняться серьезно. Какія книги посовѣтуете вы мнѣ читать, что изучать?

Крючниковъ пожалъ плечами и, видимо, разсердился, услышавъ въ устахъ почти ничего не знающей женщины это ненавистное ему модное слово праздныхъ барынь: изучать.

-- Изучать что-нибудь очень трудно, для этого нужна серьезная подготовка,-- сказалъ онъ.-- Да вы, собственно, съ какою цѣлью хотите учиться?

-- Чтобы знать то, что можно знать.

-- Такъ читайте все, что попадетъ подъ руку. Только я впередъ говорю вамъ, что изъ этого пользы не выйдетъ. Вы нахватаете нѣсколько понятій о томъ или другомъ предметѣ, но основательно не будете знать ничего. Для основательнаго знанія нужны долгіе годы и честные руководителя.

-- Такъ что же, такъ и не учиться?

-- Нѣтъ, если что можно вамъ посовѣтовать изучать, такъ это науку воспитанія дѣтей. Это вамъ пригодится, если у васъ будутъ дѣти.

-- А если нѣтъ, то и это не пригодится?

-- То и это не пригодится,-- повторилъ Крючниковъ ея слова.

-- Отчего же вы думаете, что у меня не хватитъ терпѣнія работать долгіе годы? Ну, а руководители найдутся, вотъ братъ, его друзья... васъ попрошу... Вѣдь принесете же вы когда-нибудь мнѣ въ жертву хоть минуту свободную... Можетъ-быть, я чему-нибудь и научусь.

Крючниковъ посмотрѣлъ на раскраснѣвшееся личико Катерины Ивановны, но не могъ найти въ немъ ничего, кромѣ молящаго выраженія. Она стояла, какъ дитя, просящее пощады. Ему стало ее жаль, и онъ постарался смягчить свой голосъ, не смягчивъ фразы.

-- Вообще изъ всѣхъ попытокъ развить по-своему развитыхъ иначе людей -- ничего не выходитъ,-- промолвилъ онъ:-- и я никогда не рискнулъ бы на эти попытки. Развиваетъ дѣтство, школа, жизнь, а спустя лѣто по малину не ходятъ...

-- Вы, точно оракулъ, не говорите, а только приговоры изрекаете,-- разсердилась Катерина Ивановна.

-- Такъ затѣмъ же вы и начинаете говорить со мной?-- разсердился, въ свою очередь, Крючниковъ, подумавъ: "Не думаешь ли ты, что я рисоваться передъ тобою, что ли, хочу?"

-- Ну, ну, не сердитесь, господинъ медвѣдь!-- постаралась пошутить Катерина Ивановна, не замѣчая, какъ скверно дѣйствуютъ на собесѣдника тѣ ея фразы, которыя произносятся съ кокетливостью, столь свойственною молодымъ и счастливымъ женщинамъ, не лишеннымъ ума и ловкости.

Это кокетливость невольная, неумышленная, выработанная праздною жизнью гостиныхъ. Крючниковъ же не разбиралъ этихъ тонкостей и не любилъ кокетливости, не различая, какая она, и руководствуясь тѣмъ правиломъ, что отъ чего бы ни былъ боленъ человѣкъ -- отъ простуды или отъ разврата -- а все-таки онъ больной, а не здоровый человѣкъ и къ работѣ не годится. Крючниковъ взялся за фуражку.

-- Мнѣ нужно идти по дѣлу,-- сказалъ онъ.

-- Когда вы будете у Вани?-- спросила Катерина Ивановна.

-- Право, не знаю.

-- Нѣтъ, вы не добрый человѣкъ,-- задумчиво и задушевно проговорила Катерина Ивановна.-- Вы готовы сдѣлать добро, можетъ-быть, и дѣлаете его, но только своимъ, близкимъ муравьямъ одного муравейника, а другіе пусть гибнутъ, что вамъ до нихъ за дѣло!

Эти слова, звучавшія болью, точно обожгли Крючникова.

-- Эхъ, Катерина Ивановна, если бы я могъ что-нибудь сдѣлать для васъ, такъ я...-- началъ онъ быстро и, вдругъ измѣнившись въ лицѣ, перешелъ въ другой тонъ, звучавшій какою-то злою и нервной ироніей.-- Ну, разумѣется,-- заговорилъ онъ:-- свой своему поневолѣ братъ! Вы правы, я чужимъ не люблю помогать, вы напрасно и считали меня добрымъ. Это все вотъ ваша молодость идеалы передъ вами рисуетъ. А люди дрянь, вы ни на кого не надѣйтесь, живите, какъ, можете, и, повторяю вамъ, ни на кого не надѣйтесь! Это главное.

Крючниковъ вдругъ перемѣнилъ разговоръ, сказалъ некстати какую-то неловкою остроту, такъ какъ онъ острить не умѣлъ, и распрощался съ молодыми женщинами. Во всѣхъ его движеніяхъ было что-то лихорадочное, необычайное. Катерина Ивановна простилась съ невѣсткой и поѣхала домой: она горѣла какъ въ огнѣ.

"Вѣдь онъ это неправду говорилъ о себѣ. Онъ противъ себя говорилъ,-- сразу угадала молодая женщина.-- Онъ добрый. Отчего онъ взволновался? Я обидѣла его? Но какъ же я могу его обидѣть? Вѣдь онъ считаетъ меня неспособной на дѣло, презираетъ меня?.. Или онъ меня..." Катерина Ивановна не рѣшилась договорить фразы, вертѣвшейся въ ея головѣ, она до чего-то боялась додуматься. Во время этихъ думъ, лакей доложилъ ей о пріѣздѣ графа Баумгрилле. Она устремила какъ-то безсознательно глаза на слугу, точно спрашивая его: "что дѣлать?" Слуга ждать отвѣта.

-- Скажи, что я...-- Катерина Ивановна хотѣла сказать: нездорова,-- и, краснѣя отъ стыда за свою нерѣшительность, окончила твердымъ голосомъ:-- что я не принимаю.

Слуга вышелъ. Катерина Ивановна, какъ ребенокъ, боящійся наказанія, притаилась, прижавшись къ стѣнѣ, точно она боялась, что къ ней ворвутся насильно, что ей не простятъ ея первой выходки. Ея сердце билось страшно, она чувствовала, что готовится какая-то борьба, приготовляются какія-то грязныя сцены, и дрожала... А ея комната блестѣла своимъ обычнымъ блескомъ, своею обычною роскошью, и любой бѣднякъ могъ бы позавидовать обладательницѣ этого богатства.

XV.

На другой день послѣ неудачнаго визита графа Баумгрилле, Викторъ Владиміровичъ возвратился изъ должности съ пасмурнымъ лицомъ.

-- Былъ вчера у насъ графъ?-- спросилъ онъ у жены.

-- Былъ, но я его не приняла.

-- Это почему?

-- Потому что я дѣлаюсь сказкой города.

-- Ну, это еще не причина. Городъ про всѣхъ говоритъ.

-- Пусть говоритъ про другихъ, но я не хочу оправдывать его сплетенъ своимъ поведеніемъ.

-- Очень дурно дѣлаешь, что придаешь значеніе его сплетнямъ. Ты создаешь изъ всего что-то важное. Мало ли къ кому ѣздитъ графъ. Этакъ и знакомствъ нельзя заводить. Ты не въ деревнѣ.

-- Но онъ со мной любезничаетъ и...

-- Ахъ, Боже мой! Дитя ты, что ли? Неужели ты не понимаешь, что изъ его любезностей не можетъ выйти ничего серьезнаго... Онъ совсѣмъ не опасенъ, но знакомство его нужно.

-- Только не мнѣ.

-- Нѣтъ, именно тебѣ. Ты не носила бы этихъ дорогихъ тряпокъ, не ѣздила бы въ этихъ экипажахъ, не блистала бы на балахъ лучшаго общества, если бы я не имѣлъ связей, не принималъ подобныхъ графу людей.

-- Неужели ты думаешь, что я дорожу больше чести этими тряпками, этой мишурой?

-- Больше чести! больше чести! Кто тебѣ говоритъ о чести,-- обозлился Благово.-- Заводить полезныя знакомства, быть привѣтливой съ вліятельными лицами не значитъ лишиться чести. Или ты думаешь, что честенъ только тотъ, кто знакомъ съ одними мужиками, да нищими? Это все ваши институтскія понятія, неумѣнье жить!

-- Ну, я не хотѣла бы жить по-твоему.

-- Такъ не выходила бы замужъ. Жила бы въ деревнѣ со своимъ тунеядцемъ-братомъ и кухаркой-невѣсткой.

-- Да, я теперь жалѣю...

-- Что-о?-- грозно перебилъ Викторъ Владиміровичъ.

Катерина Ивановна бросила на него холодный взглядъ и взяла со стула начатую вышивку какой-то подушки. Мужъ походилъ по комнатѣ и вышелъ вонъ. Прошло два дня, Баумгридле снова заѣхалъ въ Катеринѣ Ивановнѣ, и снова она велѣла сказать ему, что она не принимаетъ. Теперь приказаніе было отдано безъ всякихъ колебаній. Молодая женщина чувствовала въ себѣ необыкновенную силу, ей самой казалось, что она выросла, что она впервые вышла изъ дѣтскаго возраста и стала самостоятельной, готовой на борьбу, женщиной. Она ожидала новыхъ упрековъ мужа въ волненіи, но безъ малодушнаго страха. Противъ всякаго ожиданія, мужъ ничего не сказалъ ей на слѣдующій день. Дѣло въ томъ, что графъ продолжалъ быть холоднымъ съ Викторомъ Владиміровичемъ, но о своемъ вторичномъ неудачномъ визигѣ не сказалъ ни слова. У него было много такту. Черезъ недѣлю послѣдовалъ новый визитъ Баумгрилле и новая неудача. Баумгрилле сталъ еще холоднѣе въ обращеніи съ Викторомъ Владиміровичемъ и даже сдѣлалъ ему выговоръ за неисправность какого-то чиновника Это изумило Благово, ничего не подозрѣвавшаго насчетъ неудачныхъ визитовъ и воображавшаго, что его глупая жена исправилась. Возвратившись изъ должности, Викторъ Владиміровичъ спросилъ у лакея:

-- Былъ у насъ графъ Баумгрилле?

-- Сегодня не были-съ,-- отвѣтилъ лакей.

-- Болванъ! Не про сегодняшній день тебѣ говорятъ. Я спрашиваю, былъ ли графъ у насъ на этой недѣлѣ?

-- Были-съ.

-- Ну?

-- Только барыня не изволила ихъ принять.

-- Ступай!

Лакей вышелъ. Викторъ Владиміровичъ зашагалъ по комнатѣ. Его всегда спокойное и благообразное лицо было обезображено гнѣвомъ. Онъ создавалъ сотни плановъ, какъ заставить жену принимать графа Баумгрилле, какъ исполнить это, не ссорясь съ нею, не вызывая на борьбу "упрямую дуру", а покоривъ ее хитростью. Но всѣ планы выходили неисполнимыми. Оставалось одно средство -- употреблять насиліе и заводить сцены брани и ссоры. Викторъ Владиміровичъ понимать, что онъ выйдетъ побѣдителемъ изъ боя съ глупымъ и слабымъ существомъ, но ему было несносно, непріятно раздражаться, убивать свое драгоцѣнное здоровье и спокойствіе изъ за такихъ пустяковъ, какъ пріемъ какого-нибудь гостя. Въ то же время Викторъ Владиміровичъ понялъ, что упрямство жены, вѣроятно, поддерживается ея братомъ и тѣми людьми, которые бесѣдуютъ съ нею въ его кружкѣ. Благово давно злился за то, что жена поддерживаетъ сношенія съ братомъ, но теперь онъ понималъ необходимость крутыхъ мѣръ, несвоевременность послабленій и смотрѣнія сквозь пальцы. Вечеромъ того же дня онъ прошелъ въ будуаръ своей жены. Мужъ былъ, повидимому, спокоенъ, но строгъ.

-- Что вы тамъ опять надѣлали?-- спросилъ онъ жену.-- Вы рѣшительно не способны жить въ порядочномъ обществѣ. Вамъ только съ мальчишками жить, надъ которыми можно ломаться, именно ломаться, c'est le mot! Вы хорошихъ знакомствъ не умѣете завязать, вамъ скучно въ обществѣ лучшихъ людей, и вы бѣгаете отъ него къ своему милому братцу, женатому на модисткѣ, позорящему фамилію.

-- Мой братъ и его жена честные люди! Но...

-- Честные!-- перебилъ Викторъ Владиміровичъ насмѣшливымъ тономъ.-- Желалъ бы я знать, чѣмъ они честны. Но если вы считаете возможнымъ не поддерживать моихъ знакомствъ, то я попрошу васъ не ѣздить къ вашимъ знакомымъ.

-- Ну, этого не будетъ!-- воскликнула Катерина Ивановна.

-- Будетъ, сударыня, будетъ! Я заставлю васъ слушаться. Вы шли замужъ не за мальчишку, не за эксцентрика. Вамъ, вѣрно, нравится эта праздношатающаяся, не имѣющая ни мѣстъ, ни занятій молодежь.

Виктору Владиміровичу почему-то представлялось, что кружокъ Пащенко состоитъ изъ какихъ-то гимназистовъ, и онъ очень удивился бы, если бы заглянулъ въ этотъ домъ и увидалъ бы въ немъ совсѣмъ не мальчиковъ, а серьезныхъ людей среднихъ лѣтъ.

-- Повѣрьте,-- отвѣтила Катерина Ивановна:-- что тѣ люди, которыхъ вы называете мальчишками и которыхъ вы браните за тунеядство,-- гораздо прилежнѣе васъ. Они достаютъ честнымъ трудомъ свой хлѣбъ, и ужъ вѣрно вы-то никогда не трудились такъ, какъ они. Вамъ легко достаются деньги!

-- Легко! Стыдитесь! Книгъ новыхъ вы начитались, у васъ умъ за разумъ зашелъ. Вы думаете труднѣе переводить книжонки и по урокамъ бѣгать, чѣмъ заправлять моимъ дѣломъ, заботиться о благѣ сотенъ, какое сотенъ! можетъ-быть, тысячъ людей?

-- Очень нужны имъ ваши заботы! Что вы думаете, что я дитя, что ли? Развѣ я не понимаю, что вы дѣлаете! Вы по обѣдамъ рыскаете, передъ графомъ Баумгрилле гнетесь въ дугу, а за васъ работаютъ другіе. И что они работаютъ! Кляузы, никому не нужныя бумаги пишутъ.

-- Да знаете ли вы, что вы говорите?-- крикнулъ Викторъ Владиміровичъ.

-- Постойте, я еще не все высказала,-- твердо проговорила Катерина Ивановна.-- Знаете ли вы, почему я вышла за васъ замужъ, почему я думала, что я люблю васъ? Вы твердо изрекали свои приговоры, вамъ никто не противорѣчилъ, за вами ухаживала провинція, и мнѣ казалось, что вы одинъ изъ тѣхъ людей, которые самостоятельно, своими личными достоинствами пріобрѣтаютъ уваженіе въ обществѣ. Я думала, что вы имѣете какое-нибудь значеніе въ глазахъ окружающихъ васъ людей. Теперь я вижу, что вы хуже послѣдняго нищаго, хуже...

-- Какъ вы смѣете!-- крикнулъ Викторъ Владиміровичъ.

Онъ потерялъ все спокойствіе и не владѣлъ собою.

-- Не перебивайте меня! слышите, не смѣйте перебивать меня!-- вскочила съ мѣста Катерина Ивановна, сверкая глазами.-- Что вы, голосомъ, крикомъ хотите покорить меня? Да, вы хуже тряпки! Понимаете ли вы, что, заставляя меня унижаться передъ Баумгрилле, заставляя ласкать его, вы убивали любовь мою къ вамъ, вы разрывали мое сердце! Вы поймите это! Вѣдь я увидала, что вы низкій человѣкъ, что вы не имѣете никакого достоинства въ глазахъ другихъ людей, что васъ держатъ ради вашихъ низкихъ искательствъ, гнусныхъ интригъ, ради вашей льстивости, низкопоклонства, что вами не дорожатъ, что не общество дорожитъ вами, а вы имъ, что безъ его помощи вы нуль.

-- А, это все идеи тѣхъ мальчишекъ! Знаете ли вы, что за нихъ можно...

-- Не угрожайте!-- съ отвращеніемъ сказала Катерина Ивановна.-- Я говорю только о васъ, а за васъ никто не вступится. Вы вѣдь могли имѣть значеніе только тогда, когда я согласилась бы торговать собою. Я говорю только о васъ, а другіе, вотъ хоть бы Баумгрилле, пользуются моимъ уваженіемъ. Я знаю, что Баумгрилле бросаетъ рѣзкую правду въ лицо людямъ, не гнется передъ ними, идетъ по той дорогѣ, по которой хочетъ, и все-таки стоить твердо на своемъ мѣстѣ, какъ стоятъ твердо тѣ мальчишки, которыхъ вы ругаете; они не лѣзутъ, подобно вамъ, не въ свой кругъ, какъ не лѣзетъ какой-нибудь Баумгрилле въ ихъ кругъ, гдѣ онъ былъ бы такъ же смѣшонъ, такъ же низокъ, какъ вы среди значительныхъ людей.

-- Не смѣйте хвалить этихъ мерзавцевъ. Это они развращаютъ такія глупыя головы, какъ ваша, они вносятъ раздоръ въ семейства, играютъ жизнью.

-- Ну, нѣтъ, это для васъ чужая жизнь игрушка, а ваша собственная -- сплошная плутня. Изъ какихъ средствъ вы пріобрѣли имѣніе? Зачѣмъ вы унижаетесь, если ваша дѣятельность необходима?

Благово позеленѣлъ и подступилъ къ самому лицу жены.

-- А! вы о моихъ средствахъ спрашиваете?-- прошипѣлъ онъ.-- Ну-съ, а вы изъ какихъ средствъ красуетесь въ брильянтахъ на балахъ? Изъ какихъ средствъ шьете себѣ эти дорогія платья?-- Викторъ Владиміровичъ со злобой потрясъ платье Катерины Ивановны.-- Гдѣ вашъ трудъ? Покажите вашу работу. Ну, что же вы, сударыня, стали? Показывайте, показывайте скорѣе!

Катерина Ивановна опустила голову и только черезъ минуту снова подняла ее.

-- Я заслужила эти упреки,-- тихо начала она.

-- Наконецъ-то!

-- Заслужила и хочу загладить свою ошибку. Я рѣшилась работать...

-- Ха-ха-ха!-- захохоталъ мужъ.-- Не бѣлошвейкой ли хотите сдѣлаться, не умѣя шить, или пойдете въ горничныя?

-- Я не спрошу у васъ, что мнѣ дѣлать, но буду искать труда.

-- Нѣтъ, я вижу, вы нездоровы, вы бредите!

-- Да, да, говорить о трудѣ въ вашемъ домѣ, значитъ бредить! Чтобы трудиться, надо бѣжать изъ этого омута.

-- Только, пожалуйста, предупредите меня, когда вздумаете бѣжать,-- насмѣшливо сказалъ Викторъ Владиміровичъ.

Взбѣшенный до послѣдней степени, онъ вышелъ изъ комнаты жены, ругая женскій умъ, не умѣющій логично мыслить и перескакивающій неожиданно на посторонніе предметы. Катерина Ивановна, дѣйствительно, разрушила весь планъ мужа своею горячностью, сбила съ толку врага и заставила его отступить прежде, чѣмъ онъ успѣлъ что-нибудь сдѣлать въ свою пользу. Когда онъ уходилъ, она съ отвращеніемъ взглянула на него и ясно прочла на его лицѣ всю силу того неуваженія и того презрѣнія, съ которыми онъ смотрѣлъ на нее въ эти минуты. Онъ видѣлъ въ ней зачитавшуюся разныхъ книжонокъ глупую женщину и готовъ былъ трактовать ее, какъ капризнаго, негоднаго ребенка, требующаго присмотра, исправленій и наказаній. Въ ея пылавшей головѣ мелькала мысль, что даже ничтожный, безхарактерный Андреевъ былъ бы лучшимъ мужемъ, по крайней мѣрѣ, онъ не смотрѣлъ бы на нее, какъ на рабу, не смѣющую имѣть своихъ мнѣній и желаній; а передъ этой административной машиной никто въ мірѣ не имѣлъ права думать по-своему или искать новыхъ путей Андреевъ былъ способенъ пожить на чужихъ хлѣбахъ мѣсяца три, пожилъ бы и больше, ну, а этотъ человѣкъ не только заѣдалъ чужой ххѣбъ, но и пріобрѣталъ экипажи, серебро, золото на чужія трудовыя деньги. Честнаго дѣла не дѣлалъ и серьезнаго значенія въ обществѣ не имѣлъ ни тотъ, ни другой. Катерина Ивановна сознала теперь все это ясно до боли.

Настали для нея дни тревогъ и ночи безсонницъ. Она передумала о сотнѣ разныхъ вещей и перечитала десятки книгъ, допрашиваясь у нихъ совѣтовъ. Одна книга толковала о необходимости для женщинъ честнаго и самостоятельнаго труда, но не указывала, гдѣ найти этотъ трудъ, какимъ путемъ можно добиться до него и что это за трудъ. Другая описывала скорбный бытъ иностранныхъ работницъ, представляла сотни, тысячи набранныхъ тамъ и здѣсь цифръ несчастій и сотни картинъ житья-бытья бѣдныхъ труженицъ, представляла все это такъ серьезно, съ такою убѣдительностью, съ такимъ авторитетомъ, какъ-будто дѣло шло о чемъ-то новомъ, открытомъ самимъ глубокомысленнымъ авторомъ, статистикомъ и экономистомъ, какъ-будто дѣло шло объ открытой Америкѣ, а не объ надоѣвшихъ всѣмъ, намозолившихъ каждому глаза, фактахъ, и, между тѣмъ, этотъ же авторъ, точно считая все, кромѣ своихъ цифръ, гилью и чепухой, не указывалъ ни на причины бѣдственнаго положенія труженицъ, ни на способы устраненія ихъ нуждъ, если же и указывалъ, то указанія были похожи на насмѣшку, до того были они фантастичны и непрактичны. Катерина Ивановна бросала отъ себя книгу за книгою, все сильнѣе и сильнѣе звучали въ ея умѣ слова поэта: "На проклятые вопросы дай отвѣты намъ прямые". Ей казалось, что эти отвѣты не даются умышленно, а не по горькой для самого писателя необходимости.

Кто же дастъ эти отвѣты? У кого ихъ просить? Книга не даетъ, но Катерина Ивановна знала одного человѣка, писавшаго книги, можетъ-быть, онъ доскажетъ ей недосказанное книгою.

XVI.

Тяжелы безсонныя ночи, тяжелы безысходныя думы, тяжело исканіе выхода изъ тьмы, но человѣкъ все сноситъ, только нервы чувствительнѣе становятся, только болѣе чуткимъ становится его умъ и ловить онъ каждое слово, каждый намекъ, думая съ замираніемъ въ сердцѣ: "Но это ли то слово, которое я ждалъ?" Нѣтъ, это все не то, все не то! Говорится, кажется, обо всемъ, а провѣрьте всѣ разговоры, всѣ сужденія, и вы не доищетесь въ нихъ ни одного отвѣта ни на одинъ изъ проклятыхъ вопросовъ. Настаетъ пора, когда человѣкъ уже и не спрашиваетъ ни о чемъ, и не думаетъ добиться какихъ-нибудь отвѣтовъ, но до этой поры нужно дострадаться, а Катерина Ивановна еще только начинала жить... Искала она снова встрѣчи съ Крючниковымъ. Онъ же все не шелъ къ ея брату. Наконецъ, насталъ желанный день, Катерина Ивановна встрѣтила Крючникова. Ее осаждали тысячи сомнѣній и тревогъ въ эту минуту, но она постаралась удержаться отъ экзальтаціи и говорила, насколько могла, спокойно.

-- Читали вы о швейныхъ мастерскихъ?-- спросила она послѣ нѣсколькихъ совершенно незначительныхъ для нея фразъ.

-- Читалъ,-- отвѣтилъ Крючниковъ.

-- Нравится вамъ, что пишутъ объ этомъ дѣлѣ въ романѣ?

-- Да.

-- Ну, а что бы вы сказали, если бы я вздумала открыть подобную мастерскую?

-- Ничего не сказалъ бы.

-- Это почему?

-- Да она закрылась бы прежде, чѣмъ я успѣлъ бы что-нибудь сказать о ней.

-- Ну, вотъ еще! Отчего это?

-- Оттого, что вы ни кроить, ни шить не умѣете и съ дѣвушками трудящимися не вели прежде знакомства, а набранныя съ улицы будутъ васъ за носъ водить, обманывать, разорять. Да и вашъ мужъ не позволилъ бы вамъ кидать капиталъ за окно безъ всякой пользы.

-- Такъ я и посмотрю на его позволеніе!

-- Не посмотрите?-- пристально взглянулъ на нее Крючниковъ.

-- Не посмотрю.

-- Затѣмъ, чтобы убить свои деньги и, пометавшись изъ стороны въ сторону съ незнакомымъ дѣломъ, наживъ тысячи непріятностей, вернуться съ повинной головой къ супругу и просить у него куска хлѣба?

-- Ну, ужъ если я что оборву разъ, то не стану опять склеивать старое!

-- Ну, такъ въ гувернантки станете мѣста искать, или пойдете жить на счетъ братьевъ, потому что мѣста бѣжавшей отъ мужа женѣ никто не дастъ.

-- Такъ, значитъ, это все глупости, мечты разсказаны въ романѣ?

-- Не мечты, только онъ не для васъ писанъ!

-- Вы все какія-то перегородки между людьми ставите, для однихъ по вашему одно, для другихъ -- другое пишется.

-- А вы думали, нѣтъ? Еще бы вы стали читать о выгодахъ золотопромышленности и вздумали бы, что это васъ именно приглашаютъ сдѣлаться золотопромышленницей.

-- Что же дѣлать?

-- Ничего.

-- Такъ-таки ровно ничего? Это весело! Значитъ, подобныя мнѣ женщины обречены играть роль пустыхъ куколъ?

Крючниковъ задумался. Онъ былъ въ этотъ день въ какомъ-то грустномъ настроеніи духа.

-- Вотъ, видите ли,-- началъ онъ неторопливо:-- дѣйствительной пользы себѣ трудомъ вы уже не принесете, но то, что вы дѣлаете теперь, вы могли бы, можетъ-быть, дѣлать разумнѣе. Вотъ, напримѣръ, вы благотворенія равныя, вѣроятно, оказываете, нищимъ гроши раздаете, разнымъ черносалопницамъ пенсія выдаете, вотъ на эти-то брошенныя деньги вы могли бы устроить какія-нибудь благотворительныя заведенія на манеръ англійскихъ.

-- Богадѣльни или пріюты?-- перебила Катерина Ивановна съ презрѣніемъ.

-- Да, пожалуй, только съ тою разницею, что въ вашихъ богадѣльняхъ и пріютахъ люди не жили бы праздно, не приводили бы въ зависть другихъ людей, которымъ не оказывается помощи, а трудились бы по своимъ силамъ, шили бы, вязали бы на себя и на свое пропитаніе, и окупали бы, мало-по-малу, затраченный на нихъ капиталъ. Разумѣется, тутъ о выгодахъ собственно васъ не можетъ быть и рѣчи, тутъ дѣло идетъ о затратахъ.

-- Это, въ самомъ дѣлѣ, было бы хорошо,-- сказала Катерина Ивановна.

-- Не радуйтесь прежде времени,-- промолвилъ Крючниковъ.-- Для этого, во-первыхъ, нуженъ большой капиталъ, то-есть союзъ многихъ подобныхъ вамъ благотворительныхъ лицъ, во-вторыхъ, нужно, чтобы эти лица неусыпно наблюдали за ходомъ дѣлъ въ заведеніяхъ, были бы сами и писцами, и управляющими, и ревизорами, и надзирателями, и учителями, а для этого нужно начать работать, отказаться отъ доли лѣни, отъ доли разъѣздовъ по магазинамъ, по баламъ и театрамъ, но, прежде всего, еще нужно спросить себя: изъ какихъ денегъ будетъ производиться благотворительность? и честно отвѣтить на этотъ вопросъ. Ну, вотъ и на этомъ поприщѣ, гдѣ дѣло идетъ не о заработкѣ, а просто о полезномъ употребленіи денегъ, не о вѣчномъ самоотверженномъ трудѣ, а просто о нѣсколькихъ часахъ труда въ теченіе дня, вы останетесь съ однимъ желаніемъ добра и, можетъ-быть, слава Богу, потому что, взявшись за дѣло и передавъ его въ руки наемныхъ управляющихъ, вы только открыли бы новый путь для воровъ. А это случилось бы непремѣнно, такъ какъ вы можете бросить нищему лишній грошъ, вы и бросаете его, а работать для нищаго ни за что не станете. Вѣдь вамъ не подводитъ желудка отъ голода ближняго, вы не чувствуете боли по случаю его отмороженныхъ ногъ, вы не теряете зрѣнія отъ сорокалѣтняго шитья бѣдной бѣлошвейки.

-- Я! я! отчего же это только я не страдаю, а вы страдаете страданіями ближняго?-- раздражилась Катерина Ивановна.

-- Да потому что они на моей собственной спинѣ отозвались,-- просто и тихо отвѣтилъ Крючниковъ.-- Когда я поголодалъ, поработалъ, проползъ по грязи до нѣкотораго довольства, такъ и узналъ, что значатъ слова: голодъ, работа, грязь и всѣ подобныя прелести. Вотъ и фамилія моя происходитъ отъ стараго крючника Вавилы, засѣченнаго лѣтъ за сто по ошибкѣ чужимъ бариномъ. Вотъ, мой дѣдъ помнилъ про это событіе изъ жизни своего отца, такъ какъ онъ зналъ даже и то, что значитъ быть засѣченнымъ по ошибкѣ... Ну, а вашъ дѣдъ понималъ это? Каждому, Катерина Ивановна, приходится играть на жизненномъ театрѣ свою роль и, повѣрьте, что горничная въ роли герцогини такъ же будетъ смѣшна, какъ герцогиня въ роли горничной. Поймите, что тутъ все дѣло зависитъ не отъ различія сословій, не отъ степени ума, а просто отъ случая, отъ воспитанія, отъ различныхъ впечатлѣній, подъ вліяніемъ которыхъ воспитывались вы и я... Вы, можетъ-быть, скажете, что хорошо было бы, если бы не было ни горничныхъ, ни герцогинь, а были бы просто люди... Но... но объ этомъ я могу не говорить съ вами. Лично вамъ разрѣшеніе этого вопроса не принесетъ пользы...

Катерина Ивановна молчала. Крючниковъ неторопливо ушелъ въ комнату ея брата.

-----

-- Прекрасно сдѣлали, что пришли,-- сказалъ, какъ-то особенно егозившій и конфузившійся въ этотъ день Иванъ Ивановичъ, при появленіи въ его кабинетѣ Крючникова.-- Мнѣ нужно было посовѣтоваться съ вами насчетъ одной статьи.

Крючниковъ пристально смотрѣлъ на Пащенко и, ничего не отвѣчая на его слова, спросилъ твердымъ голосомъ:

-- Это ваша сестра просила васъ пригласить меня сегодня сюда?

Иванъ Ивановичъ покраснѣлъ до ушей и отвернулся въ сторону. Хитрить и лгать было невозможно.

-- Да,-- тихо проговорилъ онъ.

-- Понимаете ли вы, что вы дѣлаете, я не говорю о себѣ, но съ нею!-- еще пристальнѣе, еще тверже посмотрѣлъ Крючниковъ на Пащенко.-- Понимаете ли вы, что вы помогаете ей гибнуть?

-- Да вы любите ее?-- обернулся Иванъ Ивановичъ къ Крючникову съ вопросомъ.

-- Да, люблю,-- твердо отвѣтилъ тотъ.-- Ну, что-жъ изъ этого? Мало ли кого я могу любить...

Настало нѣсколько минутъ молчанія. Иванъ Ивановичъ пріискивалъ какихъ-то успокоительныхъ и обнадеживающихъ фразъ въ своемъ умѣ, склонномъ вообще къ резонерству; но въ немъ не находилось ничего, кромѣ хаоса страшныхъ мыслей и картинъ.

-- Какое безысходное положеніе!-- вырвалось восклицаніе у хозяина.

-- Объ этомъ надо было подумать прежде,-- безжалостно отвѣтилъ Крючниковъ.-- Вы видѣли, что я избѣгалъ разговоровъ съ нею, что я старался, иногда кривя душою, показать ей въ черномъ свѣтѣ ея будущность, ту будущность, о которой она мечтала, а не ту, которую ей подготовила судьба. Ей тяжело жить въ той средѣ, гдѣ она живетъ теперь, но вѣдь тутъ, по крайней мѣрѣ, есть хлѣбъ, довольство, даже богатство, а если она могла бы по какимъ-либо обстоятельствамъ сойтись со мною, то ей было бы еще тяжелѣе, мы были бы нищими...

-- Отчего же нищими?-- возразилъ Иванъ Ивановичъ и увлекся какими-то смутными надеждами, которыми всегда такъ богато воображеніе людей, никогда не испытавшихъ ни нужды, ни лишеній.-- Вы, Крючниковъ, вотъ теперь даете даромъ ежедневные уроки въ разныхъ школахъ, убиваете безвозмездно время на обученіе бѣдныхъ дѣтей, но если бы вы сошлись съ сестрою, вы могли бы оставить эти занятія и учить за деньги; выгодные уроки явятся.

-- То-есть для своего и ея счастія я долженъ пожертвовать долею счастія десятковъ людей?-- спросилъ Крючниковъ.

-- Зачѣмъ жертвовать этимъ,-- возразилъ Пащенко.-- Мы общими силами замѣнили бы васъ, чтобы ваши ученики не потеряли возможности обучаться даромъ.

-- Вы думаете, что у васъ и у моихъ друзей нашлось бы на это время?-- спросилъ Крючниковъ.

-- Конечно. Что значитъ для каждаго изъ насъ пожертвовать на это два, три часа въ недѣлю?

-- Зачѣмъ же вы не употребляете эти два, три часа на доброе дѣло и теперь? Или вы думаете, что въ Петербургѣ только мои ученики нуждаются въ безплатномъ обученіи? Кромѣ того, вы понимаете, что если одинъ для личнаго счастья броситъ честное дѣло, то и другой, и третій оставятъ его тоже.

-- Что вы это, Мальтуса, что ли, оправдываете? запрещаете бѣднякамъ наслаждаться семейнымъ счастьемъ?-- разсердился Пащенко.

-- Правила Мальтуса безчеловѣчны, какъ правила. Но если никто изъ насъ не станетъ жертвовать собою, то едва ли дѣло пойдетъ впередъ. Это, впрочемъ, и жертвой нельзя назвать. Если бы я бросилъ ту работу, которую считаю полезной и честной, то вѣдь я не былъ бы счастливъ. Вы знаете, что было бы, если бы я сошелся съ вашей сестрой. Оба мы не обезпечены, придется намъ терпѣть нужду; трудиться она еще не умѣетъ, можетъ-быть, она и полюбила-то меня только потому, что вы и ваша жена рисовали меня передъ нею какимъ-то героемъ. Вы знаете, что я далеко не герой. Она даже не замѣтитъ въ моей дѣятельности ничего особеннаго, когда увидитъ, что я такъ же, какъ и другіе, бѣгаю по урокамъ за какой-нибудь рубль. Можетъ-быть, за минутной вспышкой послѣдуетъ разочарованіе.

-- Ну, вѣдь волка бояться, такъ и въ лѣсъ не ходить!-- воскликнулъ Иванъ Ивановичъ, не раздумывая серьезно о дѣлѣ и только предаваясь своимъ мечтамъ.-- Этакъ ни на комъ жениться нельзя.

-- Вы ошибаетесь,-- серьезно замѣтилъ Крючниковъ.-- Тутъ дѣло идетъ, во-первыхъ, не о женитьбѣ. При живомъ мужѣ замужъ она не выйдетъ. Тутъ дѣло въ томъ, что достаточно ли она знаетъ меня, достаточно ли она закалена для того, чтобы наша связь оправдалась въ глазахъ людей и въ нашихъ глазахъ хотя своею прочностью. Иначе это будетъ простой капризъ, развратъ. Мы стоимъ на виду, разойдись она со мною черезъ годъ, и общество забросаетъ насъ грязью.

-- Кого оно не забрасываетъ грязью! Чего вы боитесь?-- рѣзко проговорилъ Пащенко.

-- Я ничего не боюсь,-- отвѣтилъ Крючниковъ.-- Но вы, я думаю, знаете, что, встрѣчая Кравцева пьянымъ, общество кричитъ: "вонъ, всѣ они пьяницы!" Какъ вы думаете, что закричитъ общество, увидѣвъ, что изъ-за Крючникова жена бросила мужа, а потомъ бросила и его самого, Крючникова? Меня будетъ ругать общество или будетъ оно кричать: "вотъ, всѣ они таковы развиватели!.." Что же, за себя я боюсь, или за кого-нибудь другого, или, лучше сказать, за что-нибудь другое?

Пащенко наклонилъ голову и сталъ упорно разсматривать какую-то бумагу, но сознаться, что всѣ его планы насчетъ союза его сестры и Крючникова несостоятельны, не могъ даже передъ собою, и въ душѣ обвинялъ своего пріятеля за сухость сердца. Это обвиненіе постоянно высказывается избалованными судьбою людьми тѣмъ, кто осмѣивается высказывать имъ, что въ жизни не все идетъ какъ по маслу, что могутъ встрѣчаться и препятствія.

-- Довольно,-- заговорилъ опять Крючниковъ:-- въ нашихъ кружкахъ вертѣлось подлецовъ, повторявшихъ либеральныя фразы. Теперь онѣ такъ опошлились, что ихъ произносить стыдно, но каждый истинно-честный человѣкъ долженъ дѣломъ доказывать возможность осуществленія честныхъ идей. Теперь только наша жизнь, наше поведеніе, наша честность могутъ произвести какое-нибудь благое вліяніе на ближнихъ, а слова, фразы, теперь ими и дуракъ не увлечется. Всѣ знаютъ, что проповѣдующіе воду всегда пили вино...

Пащенко все молчалъ.

-- Вы говорили, что, вѣчно боясь ошибиться, никому и жениться нельзя,-- продолжалъ Крючниковъ.-- Но боялись ли вы ошибиться въ своей женѣ? Боялись ли вы, что она броситъ васъ черезъ годъ? Скажите же мнѣ, могу ли и я не сомнѣваться за Катерину Ивановну?

Иванъ Ивановичъ молчалъ. Крючниковъ тихо, въ раздумья, ходилъ по комнатѣ. Его лицо было блѣдно.-- Что же дѣлать?-- спросилъ, наконецъ, Пащенко.

-- Дѣлайте все, что можетъ замарать меня въ ея глазахъ,-- совсѣмъ холодно отвѣтилъ Крючниковъ.

-- То-есть, пускай гибнетъ человѣкъ, лишь бы идея была спасена!-- воскликнулъ Пащенко.

-- Что-жъ, если бы и такъ,-- спросилъ Крючниковъ.-- Скажу даже больше: пусть гибнутъ люди, но только бы спасались идеи!.. Но вы ошибаетесь въ одномъ. Вы хотите сказать, что я гублю хорошаго человѣка ради торжества идеи, что этотъ человѣкъ могъ бы самъ помогать утвержденію этой идеи въ обществѣ... Это неправда. Если Катерина Ивановна хорошій человѣкъ, если она искренно ненавидитъ свою жизнь за ея мерзости, а не за отсутствіе въ этой жизни моего смазливаго лица, то она выйдетъ на дорогу и безъ моей помощи. Моя помощь тутъ принесетъ только вредъ; тутъ будетъ не развитіе, а наслажденіе минутами любви... Богъ съ ней, съ любовью, теперь не такое время...

Отъ Крючникова вѣяло холодомъ. На его лицѣ не было и признака того, что онъ испытываетъ мучительную боль. Иванъ Ивановичъ посмотрѣлъ на него и съ непріязненнымъ чувствомъ сказалъ:

-- Вы говорите правду, но сестру вы не любите.

-- Можетъ быть,-- отвѣтилъ Крючниковъ и, холодно пожавъ руку Пащенко, вышелъ.

Между этими людьми открылась пропасть. Еще за часъ они стояли дружно на одномъ берегу, теперь они были уже на разныхъ берегахъ. Пащенко озлобленно думалъ: "Что же будетъ, если каждый изъ насъ такого гражданина будетъ разыгрывать? Все въ жертву идеѣ, дѣлу, и какое это дѣло, удастся ли что-нибудь сдѣлать на пользу ближнимъ, и велика ли потеря для дѣла, если убудетъ однимъ человѣкомъ!.." Крючниковъ не предавался никакимъ думамъ и мечтамъ, но, повидимому, совершенно спокойно проработалъ вечеръ и часовъ въ десять пошелъ къ Кравцеву. Кравцевъ попался ему въ воротахъ своего дома.

-- Куда ты?-- спросилъ Крючниковъ.

-- Въ трактиръ,-- отвѣтилъ Кравцевъ.-- Деньжонки получилъ.

-- Выпить захотѣлось?

-- Да.

-- Ну, пойдемъ вмѣстѣ.

Кравцевъ посмотрѣлъ на Крючникова и удивился.

-- Что ты пить будешь?-- опросилъ онъ.

-- Рюмку выпью,-- отвѣтилъ Крючниковъ.-- Да я не за тѣмъ иду, а просто съ тобой хочется побыть, чтобъ одному дома не оставаться.

-- Ну, такъ знаешь ли что?-- сказалъ Кравцевъ.-- Тамъ я вѣдь пьянъ напьюсь, а мы лучше домой пойдемъ, тамъ братишка сидитъ, и втроемъ проведемъ время. Оно тебѣ веселѣе будетъ. Не хорошъ ты, парень, сегодня.

Крючниковъ дѣйствительно былъ "не хорошъ" въ этотъ вечеръ. Онъ осунулся и былъ желтъ; эти перемѣны случаются съ нервными людьми совершенно внезапно.

XVII.

Бѣда не приходитъ одна. Это изреченіе вполнѣ справедливо. Каждый человѣкъ, который съ любовью слѣдилъ зоркимъ взоромъ за жизвью своихъ ближнихъ, знаетъ, что въ жизни людей повторяются періоды, когда одна бѣда ведетъ за собою сотни другихъ несчастій. Какой-нибудь бѣднякъ лишится мѣста, терпитъ нужду, а тутъ-то и явятся молчавшіе до этой поры кредиторы-мучители, жена не вынесетъ лишеній и сляжетъ въ постель, безъ ея материнскаго глаза захвораетъ ребенокъ, болѣзнь кончится его смертью; лѣкарства, потеря сына, похороны, уплата долговъ и новые долги, все это идетъ одно за другимъ, и человѣкъ начинаетъ терять голову; въ эти минуты всего легче сдѣлаться пьяницей или самоубійцей. Такое время настало для Катерины Ивановны. Она отказалась отъ знакомства съ графомъ Баумгрилле. Это вызвало разрывъ съ мужемъ и стремленіе сойтись для совѣщаній съ лучшимъ изъ видѣнныхъ ею людей. Но поклоненіе какой бы то ни было молодой личности со стороны другой такой же молодой личности близко граничитъ съ любовью -- и вотъ Катерина Ивановна со страхомъ, съ замираніемъ въ сердцѣ почувствовала, что она любитъ Крючникова, что она впервые понимаетъ, что такое любовь. Страданіямъ не было конца. Послѣ каждой новой сцены съ мужемъ, молодая женщина стремилась свидѣться съ Крючниковымъ. Но онъ не являлся: то говорили, что онъ нездоровъ, то разсказывали, что онъ занятъ, и молодая женщина проводила безсонныя ночи, размышляя, какъ бы устроить свою судьбу; нерѣдко она сознавалась себѣ, что Крючниковъ не можетъ сойтись съ ней, и тогда еще страшнѣе казалось ей будущее. Что дѣлать? Переживая дни одиночества, не являясь въ обществѣ, она часто боялась за свой умъ. Дѣйствительно, если не умъ, то здоровье могло бы не выдержать мученій этихъ дней, но въ такіе дни нерѣдко являются на выручку совершенно постороннія обстоятельства, отвлекающія человѣка отъ его idée fixe и дающія ему возможность забыться и успокоиться. Такъ было спасено и здоровье Катерины Ивановны. Старуха, мать Виктора Владиміровича, какъ знаетъ читатель, жаловалась постоянно на болѣзнь ногъ; но не ноги, а старость, сидячая жизнь, да любовь плотно покушать грозили опасностью ея жизни. Въ одинъ прекрасный день старуха слегла въ постель. Болѣзнь тянулась долго, докторъ прописывалъ лѣкарства, запрещалъ ѣсть кислое и соленое, старуха лѣкарства выливала по большей части прочь, а кислое и соленое ѣла въ избыткѣ. При такой системѣ лѣченія, противъ всякаго ожиданія, болѣзнь сдѣлалась неизлѣчимой. Какъ ни странно было это обстоятельство, но пришлось помириться съ нимъ и позвать священника... Катерина Ивановна не чувствовала ни любви, ни отвращенія къ старухѣ и глядѣла на нее, какъ на неизбѣжную мебель. Въ послѣднія минуты жизни этой лишней спицы въ колесницѣ ближнихъ, молодая женщина ухаживала за нею, и чѣмъ опаснѣе становилась болѣзнь, тѣмъ болѣе успокоивалась Катерина Ивановна относительно своихъ думъ; она отдалась заботамъ о другомъ существѣ и забыла на время себя.

-- Витя, насчетъ похоронъ не заботься,-- съ одышкой говорила старуха сыну.-- Я всѣмъ распорядилась... Я, ты знаешь, управляла у батюшки конторой...

Старуха смолкла на минуту, точно боясь, что сынъ запретитъ ей говорить объ управленіи конторой, но сынъ молчалъ и слушалъ.

-- Ну, и привыкла дѣло дѣлать, не безпокоить другихъ,-- продолжала старуха прерывающимся голосомъ.-- Только, вотъ, въ послѣдніе-то годы я у тебя, голубчика моего, на шеѣ сидѣла, ноги меня сгубили, дѣла дѣлать не могла... А то я всѣмъ распорядилась...

Старуха снова замолчала, ея лицо сдѣлалось какимъ-то сѣрымъ, почти такой цвѣтъ имѣетъ сильно пересохшая земля, глаза потухли, только по губамъ пробѣгала какая-то неясная улыбка, видно было, что въ головѣ умирающей еще вертятся какія-то утѣшительныя мысли.

-- Бывало архимандритъ-то Ѳеодосій... Хи-хи-хи!-- вдругъ засмѣялась старуха какимъ-то смѣхомъ дѣтскимъ и слабо махнула рукой, не договоривъ своей мысли, озарившей ея закатъ какимъ-то успокоительнымъ свѣтомъ. Такъ иногда заходящее за облаками солнце лѣтняго дня вдругъ прорвется какимъ-то одинокимъ лучомъ сквозь тучи и, прежде чѣмъ вы успѣете уловить этотъ лучъ, померкнетъ -- день конченъ.

Викторъ Владиміровичъ еще слушалъ, еще ждалъ чего-то, но продолженія рѣчи не было, передъ сыномъ лежалъ трупъ старухи-матери, а около ея глазъ бродили мухи...

-- Надо распорядиться,-- встрепенулся Благово, осѣняясь крестнымъ знаменіемъ:-- гдѣ ключи?

Катерина Ивановна задумчиво смотрѣла на трупъ и не слыхала вопроса. Благово пожалъ плечами и обратился къ горничной:

-- Ключи отъ сундука и комодовъ гдѣ?

-- Подъ подушкой у барыни,-- отвѣтила горничная.

-- Подайте же ихъ сюда,-- обратился онъ къ женѣ.

-- Что?-- очнулась она.

-- Ключи отъ сундука и комодовъ.

-- Ихъ у меня нѣтъ.

-- Да, вѣдь, она же говоритъ, что у васъ подъ подушкой,-- указалъ Благово на горничную.

-- Не у нихъ-съ,-- вмѣшалась горничная:-- а вотъ у барыни,-- указала она на мертвое тѣло.

Благово смутился. Онъ никакъ не думалъ, чтобы трупъ могъ быть барыней. Горничная подала ему ключи. Пришли женщины для обмыванія. Катерина Ивановна не трогалась съ мѣста. Передъ ея глазами впервые умеръ человѣкъ. Какъ это просто. И между тѣмъ, какая это роковая минута! Трупъ одѣли и вынесли въ другую комнату на сдвинутые столы, покрытые простыней. Викторъ Владиміровичъ остался одинъ въ комнатѣ и открылъ сундукъ. Тамъ лежало пожелтѣвшее отъ времени бѣлое атласное платье, пожелтѣвшій бѣлый блондовый вуаль, сшитый въ видѣ савана, и но ненадѣванной, но тоже пожелтѣвшей, парѣ каждой изъ принадлежностей женскаго бѣлья. Около этихъ вещей лежалъ пакетъ съ надписью: "Деньги на мои похороны", въ пакетѣ лежали ветхія ассигнаціи и роспись, гдѣ значилось, сколько дать попу, читальщику и гробовщику, да было прибавлено: "А хоронить меня въ подвенешномъ платье и бѣлье есть".

Викторъ Владиміровичъ сидѣлъ и читалъ эти безграмотныя строки, а минуты бѣжали за минутами и пробѣжало изъ много...

-- Что же такое? Насмѣшка? Глупость?

-- Надо послать за читальщикомъ, распорядиться всѣмъ,-- сказала Катерина Ивановна, войдя въ комнату.

-- Да-съ!-- злобно откликнулся онъ.-- Надо, надо! Вездѣ, гдѣ что-нибудь надо, тамъ будь я, тамъ вы въ сторонѣ. Вамъ бы сентиментальничать, изъ комнаты въ комнату ходить, картинками любоваться! Погодите, скоро не придется сложа руки сидѣть, нищею будете!..

Катерина Ивановна съ нѣмымъ изумленіемъ глядѣла на мужа: онъ былъ зеленъ.

-- Что это?-- спросила какъ-то безсознательно Катерина Ивановна, увидавъ приведенные въ безпорядокъ блонды и атласъ, лежавшіе въ сундукѣ.

-- Что вы, ослѣпли развѣ?-- жалобно проговорилъ Викторъ Владиміровичъ.-- Саванъ!

Катерина Ивановна испугалась тона, которымъ произнеслось это слово: "Саванъ!" Она поняла все,-- хотя Викторъ Владиміровичъ не объяснялъ ничего и даже злился потомъ на себя и за тѣ немногія слова, которыя вырвались у него въ пылу негодованія. Онъ сердился бы на себя еще болѣе за нихъ, если бы зналъ, что его жена ходила до часу ночи по комнатѣ и все думала только объ этихъ немногихъ словахъ, высказанныхъ имъ.

-- И этотъ человѣкъ мой мужъ, и для этого-то человѣка я должна жить!-- восклицала вслухъ Катерина Ивановна и въ горькомъ раздумьи качала головой...

-----

Кончились похороны, прошло еще нѣсколько дней, прошло еще нѣсколько тяжелыхъ, безобразныхъ сценъ между мужемъ и женою.

-- Мы скоро будемъ нищими,-- говорилъ, между прочимъ, Викторъ Владиміровичъ женѣ.-- Для кого я разорялся, входилъ въ долги? Для васъ. Вамъ хотѣлось танцевать на балахъ, вамъ нужны были ложи въ театрѣ, вы ласкали меня, выпрашивая обновки. Вы не думали тогда, изъ какихъ средствъ Это дѣлается. Я зналъ правду, я зналъ, что я дѣлаю долги, но я думалъ, что мнѣ повезетъ по службѣ, какъ везло всегда прежде; везло бы и теперь, я расквитался бы съ кредиторами. Долгъ не безчестье; должая и надѣясь отдать, я былъ чистъ. Но вы порвали мои связи съ людьми, вы озлобили этихъ людей противъ меня, и они подставляютъ мнѣ ноги. Вы знаете ли, что меня могутъ отдать подъ судъ? Шли бы въ монастырь, если не умѣете жить съ людьми. Свѣтъ не Аркадія! Говорю вамъ: шли бы въ монастырь.

Катерина Ивановна молчала... Тяжелые дни продолжались. Тупая боль давила грудь. Умъ требовалъ отдыха. Оставаться въ этомъ положеніи было невозможно. Это сознавала молодая женщина вполнѣ, и въ одинъ изъ самыхъ мучительныхъ вечеровъ рѣшилась на что-то...

-----

Будуаръ Катерины Ивановны былъ погруженъ въ фантастическій полусвѣтъ. Въ каминѣ догорали красноватымъ пламененъ остатки дровъ, на письменномъ роскошномъ столѣ горѣла лампа съ матовымъ шаромъ, на полу рисовались затѣйливые узоры тропическихъ растеній, окружавшихъ этотъ столъ, тяжелыя драпри у оконъ и дверей широкими складками опускались до полу и придавали богатой комнатѣ какой-то мрачный видъ. Казалось, что онѣ повѣшены въ этой дорогой тюрьмѣ, чтобы ловчѣе скрывать шпіоновъ. Катерина Ивановна сидѣла у стола и писала письмо. Писаніе продолжалось около часа, по временамъ встревоженная женщина съ болѣзненнымъ выраженіемъ сжимала руками свою пылавшую голову, иногда поспѣшно отирала слезу, набѣжавшую на глаза, или боязливо прислушивалась къ звуку шаговъ въ сосѣдней комнатѣ, прятала подъ книгу письмо и дѣлала видъ, что она читаетъ, и черезъ нѣсколько минуть, убѣдившись, что по той комнатѣ безцѣльно бродилъ кто-нибудь изъ домашнихъ соглядатаевъ-лакеевъ и горничныхъ, снова принималась писать. Наконецъ, письмо было окончено; она торопливо начала перечитывать его, перебѣгая глазами нѣкоторыя строки и пропуская другія. "Я знаю, читала она отрывки письма:-- что вамъ нѣтъ расчета взять меня къ себѣ, но ради Бога, нѣтъ! ради моей любви къ вамъ, спасите меня, я гибну!.. Можетъ-быть, я не стою спасенія, я сама никого никогда не спасала, но развѣ я виновата, что меня не учили спасать ближнихъ и заботиться о нихъ. Развѣ возможно, чтобы обрекали гибели и казнили человѣка только за то, что его не научили быть полезнымъ?.. Вы не таковы; я знаю, хоть вы и скрываете это, что вы добрый, мягкій человѣкъ, готовый жертвовать и жертвующій собою для ближнихъ, что подъ внѣшнею суровостью и сухостью въ васъ таится нѣжное сердце. Спасите же ту, которая васъ любитъ болѣе всего на свѣтѣ... Я не требую отъ васъ ничего, я буду для васъ всѣмъ, чѣмъ вы мнѣ велите быть, только избавьте меня отъ настоящей жизни, праздной, вредной, ведущей къ паденію... Охъ, какъ мнѣ тяжело, если бы вы знали, какъ мнѣ тяжело! Поймите, что я вѣдь молодая еще, что я не привыкла къ этому омуту!" Катерина Ивановна разгоралась все болѣе и болѣе, перечитывая эти строки, и ей казалось, что она не высказала всего того, что нужно было высказать; новыя мольбы, новыя мысли тѣснились въ голову, вихремъ крутились въ ней, жгли ея мозгъ. "Нѣтъ, нѣтъ, это не то!" -- воскликнула она и, скомкавъ письмо, бросила его въ каминъ.-- "Я должна его видѣть, должна говорить съ нимъ. Господи! Помоги мнѣ". Она подошла къ углу, гдѣ висѣлъ едва замѣтный днемъ, а теперь совсѣмъ скрывшійся во мракѣ образокъ Спасителя и, бросившись на колѣна, припала лицомъ къ ковру. Бѣдная, она не знала, о чемъ она молилась, да и не молитвы были ей нужны въ сущности, а просто возможность у чьихъ-нибудь ногъ выплакать свою душу, и если бы въ эту минуту явился тотъ неизвѣстный, къ кому она писала, то она прильнула бы къ его ногамъ, и у нихъ, можетъ-быть, вымолила бы себѣ спасенье... Навѣрно вымолила бы! Бываютъ минуты, когда ни одинъ человѣкъ не устоитъ передъ голосомъ, кричащимъ у его ногъ: спаси!-- и, губя самого себя, свое любимое дѣло, цѣлый кружокъ людей, не видя ничего кругомъ, бросится онъ на помощь погибающему. Въ такія минуты изъ людей дѣлаются герои... Ну, а что въ будущемъ у героевъ?..

XVIII.

Крючниковъ задумчиво ходилъ по своей бѣдно убранной комнатѣ скорой походкой и изрѣдка разминалъ лѣвой рукой правую, затекшую отъ четырехчасового, безостановочнаго писанья. Его лицо, по обыкновенію, было строго, серьезно и даже сурово, губы изрѣдка шевелились, брови сжимались, нервы, повидимому, на устояли подъ ударами горькой жизни и разстроились. Проходя мимо заваленнаго книгами стола, онъ мелькомъ взглядывалъ на исписанную бумагу, какъ будто напряженно стараясь не упустить изъ памяти ни одной написанной тамъ буквы. Видно было, что какъ только его рука будетъ въ состояніи держать перо, такъ онъ тотчасъ же примется снова за работу. Такъ прошло съ полчаса. Вдругъ у дверей комнаты послышался робкій стукъ. Крючниковъ сердито нахмурилъ брови и раздраженнымъ голосомъ пригласилъ несвоевременнаго посѣтителя войти. Дверь отворилась. Крючниковъ отшатнулся назадъ, точно передъ нимъ стояло привидѣніе.

-- Извините, можетъ-быть, я поступила опрометчиво, но мнѣ нужно было видѣть васъ, поговорить съ вами,-- произнесъ прерывающійся, смущённый голосъ.

-- Что вамъ угодно?-- спросилъ Крючниковъ, овладѣвъ въ минуту собою.

Ни онъ, ни Катерина Ивановна, такъ какъ это была она, не думали здороваться, такъ странно было для обоихъ это свиданіе.

-- Позвольте мнѣ присѣсть.

Катерина Ивановна поискала глазами мѣста. Въ комнатѣ былъ только одинъ стулъ, стоявшій у письменнаго стола, и кровать, стоявшая въ углу. Крючниковъ молча подвинулъ стулъ и прислонился къ стѣнѣ.

-- Я, кажется, не во-время пришла, вы работали... Можетъ-быть, въ другое время...-- въ смущеніи начала она и не кончила.

Крючниковъ кусать ногти и исподлобья смотрѣлъ на нее. Выраженіе муки придавало еще болѣе прелести ея лицу.

-- Я все не то говорю!-- съ мучительной улыбкой заговорила она снова.-- Вѣдь вы и всегда работаете, васъ не застанешь безъ дѣла, ни разу не видѣла я васъ, чтобы вы не торопились къ работѣ...

Лицо Крючникова передернулось отъ нетерпѣнія, но говорить онъ не могъ, словно боялся чего-то. Выраженіе нетерпѣнія не ускользнуло отъ Катерины Ивановны и немного раздражило ея измученную душу.

-- Извините,-- сказала она со своей обычной невольной ироніей, отзывавшейся болью:-- я, можетъ-быть, отнимаю у міра нѣсколько геніальныхъ страницъ, но простите эгоистку, ей нужна ваша помощь.

Крючниковъ вспыхнулъ.

-- Не знаю, что вы отнимаете у міра, но у меня вы отнимаете часть поденнаго заработка безъ всякой пользы для себя,-- сухо произнесъ онъ.

Эти слова были холодною водою для Катерины Ивановны; она какъ бы очнулась отъ тяжелаго сна и вдругъ вспомнила и то, за чѣмъ пришла, и то, что нужно говорить!

-- Я такъ давно не видала васъ, въ это время я пережила то, чего не переживала во всю жизнь. Мое существо разбито, у меня здороваго мѣста нѣтъ. Мнѣ нужны ваши совѣты, ваша помощь.

Крючникову почему-то пришло въ голову, что мужъ Катерины Ивановны попался подъ судъ. Выраженіе смутной радости скользнуло по его лицу.

-- Съ вашимъ мужемъ что-нибудь сдѣлалось?-- торопливо спросилъ онъ.

-- Нѣтъ. Что можетъ сдѣлаться съ подобными людьми!-- съ отвращеніемъ и ненавистью воскликнула она

-- Такъ что же?

Катерина Ивановна начата съ жаромъ передавать всю исторію своей семейной жизни, своихъ разочарованій, своего неумѣнья выйти безъ чужой помощи изъ настоящаго положенія. Ея рѣчь была желчною, горькою, въ ней слышалась не шуточная раздражительность капризнаго ребенка, но горькая ненависть честной женщины, сознавшей гнусность своего безполезнаго существованія, ведущаго къ гибели. Лицо молодой женщины было еще прекраснѣе, чѣмъ оно было всегда, оно горѣло, глаза сверкали, и въ нихъ было что-то не молящее, но повелительное, строптивое, требующее отвѣта.

-- Да, вы стоите на засоренной дорогѣ,-- произнесъ Крючниковъ.

-- Но развѣ я виновата?-- перебила его Катерина Ивановна.

-- Кто-жъ васъ обвиняетъ? Тутъ виноваты случай и другіе люди. Но вамъ отъ этого не легче.

-- Гдѣ же исходъ?

-- Исходъ,-- задумчиво началъ

Крючниковъ, обдумывая что-то.

-- Да, да, исходъ!-- снова перебила Катерина Ивановна.-- Мнѣ невыносима эта жизнь. Я чувствую, что можно жить лучше, честнѣе. Мнѣ стыдно рядиться въ эти тряпки, купленныя въ долгъ, мнѣ отвратительно жить съ моимъ мужемъ, котораго я презираю, какъ презираютъ его честные люди даже въ его кружкѣ, мнѣ больно...

Катерина Ивановна замолчала на минуту, потомъ почти шопотомъ произнесла:

-- Мнѣ больно, что вы и подобные вамъ люди смотрятъ на меня съ презрѣніемъ.

-- Кто вамъ сказалъ, что я васъ презираю?-- вырвалось у Крючникова невольное восклицаніе.

-- Ну да, я не такъ выразилась, вы смотрите на меня съ состраданіемъ, какъ на идіота, какъ на раба... Послушайте, что тутъ хитрить, меня рѣжетъ по сердцу это состраданіе, я васъ...

Крючниковъ не далъ ей кончить фразу. Онъ, кажется, угадалъ недосказанное слово и испугался его. Онъ тихо отодвинулся отъ стѣны, пожалъ руку Катерины Ивановны и началъ серьезнымъ голосомъ:

-- Я все знаю; ваше положеніе ужасно, но чѣмъ же я могу помочь вамъ, кромѣ своего состраданія? Вы попали подъ колесо переходного времени, оно раздавило ваши кости, измучило вашъ умъ, оставивъ вамъ жизнь... Чѣмъ же тутъ пособить? Поѣзжайте года на два въ деревню, поживите тамъ, отдохните, попробуйте поучить крестьянскихъ дѣтей, привыкните къ этому труду...

-- Нѣтъ, это не то! Ради моей любви къ вамъ, укажите мнѣ полный исходъ изъ этого положенія. Я еще хочу жить; понимаете ли вы, что я хочу теперь жить, честно, счастливо жить! Взгляните, я такъ молода; можетъ-быть, я и здѣсь привыкну къ труду, привыкну къ лишеніямъ!

Изъ глазъ Катерины Ивановны брызнули слезы.

Крючниковъ вздрогнулъ и снова прислонился въ стѣнѣ, точно желая найти опору и подальше уйти отъ этой цвѣтущей молодостью и красотой женщины.

-- Нѣтъ, Катерина Ивановна,-- грустно сказалъ онъ:-- скоро сказка сказывается, не скоро дѣло дѣлается... Я человѣкъ простой, грубый, не учился красно говорить и потому мое слово рѣзко... Вы меня любите, но это не научитъ васъ ни въ недѣлю, ни въ мѣсяцъ, ни въ годъ зарабатывать насущный хлѣбъ, а я едва могу прокормить себя и своихъ родныхъ.

-- Такъ я ошиблась, вы мнѣ никогда не сочувствовали!-- сжимая брови, произнесла Катерина Ивановна.-- Вы боитесь, что я отниму лишній кусокъ хлѣба у васъ и вашихъ родныхъ.

-- Боюсь,-- отвѣтилъ Крючниковъ.-- Мы не дѣти и не въ воздушныхъ замкахъ живемъ. Будемте судить хладнокровно и твердо.

Крючниковъ, сказавъ это, пріостановился: у него захватывало дыханіе, и губы были сини. Кажется, въ эту минуту онъ былъ менѣе всего способенъ на хладнокровное обсужденіе дѣло.

-- Вы ненавидите свое положеніе, но въ то же время вы хотите вырваться изъ него только черезъ меня,-- продолжалъ онъ удушливымъ голосомъ.-- Значитъ, вы любите меня, и любовь ко мнѣ играетъ немалую роль въ вашей рѣшимости... Вы видите возможность жить со мною... Теперь остается рѣшить, что сильнѣе подталкиваетъ васъ на другой путь: ненависть ли ваша къ образу вашей жизни или любовь ко мнѣ. Если только любовь ко мнѣ, то вы не вынесете жизни со мною.

Крючниковъ оперся рукой о столъ, его колѣни подгибались.

-- Да, вы не вынесете этой жизни,-- продолжалъ онъ.-- Нужды вы не видали и не знаете, что она значитъ. Вы молоды, вы вѣрите въ свои силы; но, вѣрьте, мнѣ, Катерина Ивановна, съ нуждой бороться у васъ, можетъ-быть, не станетъ силъ. Къ ней надо привыкнуть съ пеленъ, подъ ея ударами нужно окрѣпнуть съ дѣтства, чтобы имѣть возможность переносить ее потомъ... Передъ ней не устоитъ свѣжая, незнакомая съ ней сила, подъ ея проклятыми ударами эта сила сломится и скажетъ: лучше подлость, лучше безчестье, чѣмъ нужда.

Крючниковъ махнулъ рукой.

-- Недаромъ я толкался по свѣту, я это все знаю; я сильнѣе васъ, а и мнѣ приходилось падать,-- произнесъ онъ безнадежно.-- Взгляните же, какъ я живу; что ждетъ васъ у меня... Вы сказали, что я боюсь лишить своихъ, родныхъ лишняго куска хлѣба, но знаете ли вы, что у нихъ нѣтъ лишнихъ кусковъ хлѣба?.. Я долженъ, между тѣмъ, кормить ихъ; общество не обязано заботиться о нихъ; оно и не заботится о нихъ, у него и безъ нихъ слишкомъ много нищихъ. А у васъ есть покуда кусокъ хлѣба; отнимая его у васъ и не имѣя возможности накормить васъ, я сдѣлалъ бы подлость, доставилъ бы обществу заботу о лишнемъ бѣднякѣ: вы ѣли бы кусокъ которой-нибудь изъ моихъ сестеръ, и она пошла бы по-міру...

-- Боже мой, Боже мой!-- воскликнула Катерина Ивановна, не замѣчая выраженія лица Крючникова.-- Думала ли я, что можно такъ разсчитывать, когда васъ просятъ о спасенья. Вы бросаете женщину на гибель изъ боязни, что, можетъ-быть, кому-нибудь недостанетъ отъ этого куска хлѣба!..

-- Да-съ, изъ боязни, что недостанетъ куска хлѣба, что этотъ кусокъ придется воровать у другихъ людей, неповинныхъ въ томъ, что я вздумалъ себя потѣшить любовью, пороскошничать!

-- Вамъ тѣшить себя любовью?.. Ха-ха-ха,-- рыдающимъ голосомъ засмѣялась Катерина Ивановна.-- Вы не понимаете, что значитъ любовь!.. По-вашему, по-новому, это волненіе въ крови, каплями разными можно отъ нея вылѣчиться, какъ говорила моя невѣстка... Оттого-то вы и играете сердцами женщинъ, увлекаете ихъ блестящими фразами, своей холодной честностью, своими...

Глаза Крючникова сверкнули гнѣвомъ, онъ вдругъ очнулся, такъ что Катерина Ивановна отшатнулась отъ него въ испугѣ.

-- Вы лжете!-- крикнулъ онъ, не владѣя собою.-- Ни съ вами, ни съ одной женщиной вашего закала я не искалъ сближеній, никому никогда не говорилъ блестящихъ фразъ. Я поступаю такъ, чтобы мнѣ не въ чемъ было раскаиваться. Припомните все наше знакомство, я ни разу не подалъ вамъ надежды ни на что, ни на нашъ союзъ, ни на возможность для васъ какой-нибудь другой жизни. Что создало ваше воображеніе, въ томъ я не виноватъ... Скажите, чего вамъ нужно отъ меня, сударыня?

Катерина Ивановна не вынесла этого тона и зарыдала.

-- Другъ мой, другъ мой, простите меня! Я слабая женщина... Я сама не знаю, что я говорю... Поймите, въ какомъ я положеніи... Дайте мнѣ совѣтъ, что мнѣ дѣлать, укажите мнѣ исходъ изъ моего положенія.

Катерина Ивановна схватила руку Крючникова и, прежде чѣмъ онъ опомнился, прильнула къ ней горячими губами. Онъ вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ, хотѣлъ-было коснуться до нея рукою, но вдругъ отшатнулся и опустилъ голову.

-- Для васъ нѣтъ исхода!-- глухо прошепталъ онъ и отворотился въ сторону, чтобы скрыть свое лицо.

-----

Дня черезъ четыре Крючниковъ, блѣдный и полубольной, сидѣлъ у окна, опершись на подоконникъ и опустивъ на руки голову. За стѣной, по обыкновенію, слышались звуки фортепіано, это сестра Крючникова давала урокъ какой-то ученицѣ; на улицѣ гремѣли проѣзжающіе экипажи, раздавалась брань мужиковъ; повторялись на разные лады крики разносчиковъ, визгъ шарманокъ, все это было обыкновенно, но страшно дѣйствовало на разстроенные нервы. Коючниковъ то безцѣльно и безсознательно прислушивался къ уличному шуму, то ловилъ звуки музыки, и ему вспоминались другіе мотивы, другія сцены. Тысячи мыслей вихремъ кружились въ молодой головѣ, и напрасно старался Крючниковъ увѣрить себя, что это глупо, что это сентиментальничанье, что нужно быть твердымъ, напрасно онъ говорилъ себѣ, что и безъ любви можно прожить, что и самая любовь къ Катеринѣ Ивановнѣ вызвана двумя, тремя горячими фразами молодой женщины, да ея энергичнымъ, чуднымъ лицомъ, что и эта женщина, можетъ-быть, остынетъ, забудетъ его и примирится съ жизнью, съ мужемъ, что даже безчестно убиваться за нее, не имѣя ни силъ, ни права помочь ей или обѣщать помощь.

-- Да вѣдь это человѣкъ убивается, живой человѣкъ!-- проговорилъ онъ, наконецъ, почти вслухъ и зашагалъ по комнатѣ.

Новыя думы зароились въ головѣ, и шли онѣ рядомъ съ болѣзненной, мучительной тоской, и все росла и росла эта тоска. Впервые въ жизни онъ сознавалъ, что семья и бѣдность сковали его по рукамъ и ногамъ, впервые въ жизни онъ завидовалъ богачамъ. Кажется, если бы онъ былъ свободенъ, то онъ теперь ушелъ бы куда-нибудь далеко, далеко, чтобы забыть и разлюбить все, что теперь надрывало его сердце. "Вѣдь вотъ,-- думалось ему:-- какой-нибудь счастливый франтъ осмѣялъ бы меня и сказалъ бы, что я вѣрно не очень сильно люблю, если еще могу разсуждать. Онъ самъ, если бы полюбилъ, то и потѣшился бы любовью. Она погибла бы, можетъ-быть, да что же ему за дѣло до этого? Чувство любви было бы удовлетворено, это для нихъ главное. Только понятіе о свободѣ чувства они и успѣли выработать, благо это представляетъ имъ выгоду. Понимать любовь иначе они не умѣютъ. Да, можетъ-быть, я, и въ самомъ дѣлѣ, недостаточно люблю ее?" -- спросилъ онъ себя и тутъ же ему вспомнилось, что уже не разъ, въ послѣднее время, совершались передъ его глазами подобныя драмы въ жизни знакомыхъ ему женщинъ, но онъ оставался тогда спокойнымъ, хладнокровнымъ зрителемъ, и только теперь оставило его всякое самообладаніе, всякая разсудительность.

-- И что тамъ сестра разыгралась! Точно мелодрама съ музыкой,-- обозлился онъ вдругъ и тутъ же подумалъ:-- да вѣдь она и вчера, и третьяго дня, и во всѣ другіе дни играла, чего-жъ я взбаламутился?

Онъ сѣлъ за столъ, развернулъ книгу и началъ читать. Чтеніе не шло впередъ, глаза пробѣгали между строкъ, мысль работала въ одномъ и томъ же направленіи, передъ глазами носился одинъ и тотъ же образъ прекрасной женщины, то смѣющейся, то плачущей, но всегда оживленной и кипящей молодыми силами.

-- Да что же это я съ ума схожу, что ли?-- вдругъ вскочилъ онъ со стула.-- Ахъ, будь ты проклята, бѣдность! Молодость, свѣжесть, силы, разсудокъ, все, все гибнетъ!..

Онъ бросился на постель и уткнулся въ подушку. Уже не въ первый разъ въ эти дни приходилось ему засыпать, не раздѣваясь...

-- Къ тебѣ письмо,-- послышался голосъ надъ ухомъ Крючникова, когда онъ открылъ на другой день поутру глаза. Въ комнатѣ стояла его меньшая, тринадцатилѣтняя сестра. Она положила на столъ письмо и вышла вонъ.

Крючниковъ вскочилъ, распечаталъ пакетъ и стать читать: "Я ѣду на два года въ деревню учиться и учить дѣтей. Два года не вѣчность. Мы еще молоды". Крючниковъ читалъ и перечитывалъ эти строки, стоя на томъ же мѣстѣ, гдѣ стоялъ четыре дня тому назадъ, прислонившись къ той же стѣнѣ.

-- Да! мы еще молоды,-- проговорилъ онъ, опуская руки.

Въ немъ вдругъ закипѣла потребность работать, биться съ судьбою, чтобы въ теченіе двухъ лѣтъ подготовить счастливую будущность себѣ и той, которую онъ любить, которая самостоятельно, безъ помощи всякихъ спасителей, твердо шла на новую дорогу. Его умъ, не обладавшій никогда способностью мечтать, строилъ теперь разные планы, ему казалось совершенно естественнымъ, что въ эти два года Благово попадется подъ судъ или умретъ и уступить дорогу ихъ молодымъ силамъ. Посреди этихъ мечтаній передъ Крючниковымъ носился образъ энергичной и страстной женщины: всѣ считали эту женщину за самую хорошенькую, Крючниковъ думалъ теперь и вѣрилъ, что она будетъ черезъ два года самою сильною, самою честною, передъ ней онъ готовъ былъ стать на колѣни.

Вечеромъ въ тотъ же день онъ писалъ длинное письмо, вѣроятно, къ ней...

Комментарии: 1, последний от 20/10/2016. Шеллер-Михайлов Александр Константинович (bmn@lib.ru) Год: 1867 Обновлено: 26/04/2017. 324k. Статистика. Повесть: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:

Шеллер-Михайлов Александр Константинович Засоренные дороги

Шеллер-Михайлов Александр Константинович
Засоренные дороги