Шелгунов Николай Васильевич
Очерки русской жизни

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.

   Любопытно, что о "среднемъ человѣкѣ" заговорили теперь консерваторы, т.-е. какъ разъ тѣ, отъ кого именно этому "среднему человѣку" житья и не было.
   Первымъ вспомнилъ о среднемъ человѣкѣ Южный Край, по поводу земскихъ начальниковъ. Южный Край -- газета очень характерная, и чтобы понять, что и почему она говоритъ, нужно сначала установить ея общественно-политическую физіономію.
   Южный Край издается уже десятый годъ, въ Харьковѣ, г. Юзефовичемъ. Года два, три назадъ были пущены въ Харьковѣ на счетъ этой газеты какіе-то неблаговидные слухи и между прочимъ, что она пользуете" внѣшнею поддержкой. Г. Юзефовичъ очень энергически протестовалъ противъ слуховъ, казавшихся ему почему-то обидными, хотя, въ сущности, въ. нихъ обиднаго ничего не было. Въ независимости и самостоятельности образа мыслей и направленія г. Юзефовича никто не сомнѣвался и вопросъ заключался исключительно въ томъ, настолько ли у Южнаго Края читателей, чтобы газета могла существовать подпиской. Но Южный Край числа своихъ читателей не обнаружилъ и вопросъ о распространенности газеты остался закрытымъ, въ какомъ положеніи онъ пребываетъ и до сихъ поръ.
   По своимъ особенностямъ Южный Край занимаетъ въ нашей печати изолированное и своеобразное положеніе. У каждой газеты есть своя извѣстная умственная точность, такъ что по тремъ-четыремъ нумерамъ вы легко опредѣлите, чего газета хочетъ и куда она васъ поведетъ. Съ Южнымъ Краемъ это совсѣмъ не такъ просто. Въ немъ какъ будто недостаетъ умственнаго нерва и вы имѣете постоянно дѣло съ какою-то неуловимою женскою нервозностью и впечатлительностью, съ какимъ-то легко возбуждающимся я. Но въ этой легкой возбуждаемости нѣтъ настоящей злобы, составляющей душевную сущность идейно-дѣльныхъ и умственно-широкихъ натуръ, передъ которыми жизнь какъ бы стоитъ во всей ея совокупности, а потому и ихъ протестъ является не минутнымъ кипяченьемъ, вызваннымъ какою-либо частностью, а цѣлымъ, стройнымъ, дисциплинированнымъ умственнымъ поведеніемъ, широкимъ, всезахватывающимъ.
   Южный Край производитъ впечатлѣніе не газеты, не органа, за которымъ чувствуется извѣстное множество, партія,-- за нимъ вы видите только группу отдѣльныхъ я. Читая Южный Край, вы всегда чувствуете, что бесѣдуете съ какимъ-нибудь отдѣльнымъ человѣкомъ, который излагаетъ вамъ свои мысли и свои душевныя состоянія. Подобное впечатлѣніе производятъ у насъ еще Новое Время (впрочемъ, въ слабой степени) и Гражданинъ, середину между которыми и занимаетъ Южный Край.
   Но за Новымъ Временемъ, дѣйствительно, тянется широкая и длинная полоса, оно выработало извѣстный личный типъ общественно-политическаго характера, создавшій себѣ уже мѣсто, положеніе и имя, такъ что сказавъ "нововременецъ", вы точно знаете, о комъ и о чемъ вы говорите. Ни Южный Край, ни Гражданинъ ничего подобнаго собою не выражаютъ; они точно не общественные органы, а продукты извѣстныхъ личныхъ психическихъ вожделѣній, которыя, тѣмъ не менѣе, играютъ не совсѣмъ ничтожную роль въ нашей общественной экономикѣ.
   Южный Край соединилъ въ себѣ всѣ консервативныя теченія послѣдняго тридцатилѣтія. Въ государственности онъ идетъ рядомъ съ Московскими Вѣдомостями, въ церковной политикѣ слѣдуетъ Церковному Вѣстнику и потому Толстаго не только не признаетъ, но считаетъ вреднымъ; въ пониманіи консервативной народной морали и народнаго смиренномудрія придерживается Достоевскаго и видитъ въ немъ единственнаго писателя, глубоко проникнутаго истиннымъ народнымъ духомъ; въ оцѣнкѣ мѣропріятій и практической общественной дѣятельности онъ проводитъ русское воззрѣніе и требуетъ, чтобы у насъ было все свое: своя школа, свое образованіе, свое просвѣщеніе, своя цивилизація и свой прогрессъ. Все это консервативное разнообразіе, не всегда ясное и не имѣющее точной программы, проникнуто и связано нигилистическими повадками мысли, сообщающими душевному старчеству Южнаго Края что-то свѣжее, молодое и даже какъ будто современное.
   Хотя Южный Край въ объявленіи о подпискѣ и называетъ себя газетой "общественною, политическою и литературною", но политическаго нутра въ немъ совсѣмъ нѣтъ. Правда, онъ печатаетъ политическія телеграммы и даетъ время отъ времени передовыя статьи объ иностранной политикѣ; но въ нихъ онъ больше морализируетъ, пользуясь политикой, какъ матеріаломъ, и не усматривая въ ней неустранимой, руководящей общественной силы.
   Потому, что у Южнаго Края нѣтъ политическаго нутра, онъ не признаетъ надъ собой никакой политической дисциплины. Придерживаясь теоріи "своего" и "не своего", газетѣ, казалось бы, слѣдовало стоять на сторонѣ "своихъ". А, между тѣмъ, Южный Край споритъ со "своими" гораздо чаще и больше, чѣмъ "не со своими". Если онъ съ презрительнымъ высокомѣріемъ относится къ Н. К. Михайловскому или къ А. М. Скабичевскому, то поступаетъ вполнѣ по своему праву,-- это писатели принципіально противуположные Южному Краю и съ ними ему воевать слѣдуетъ. Но любопытно, что своихъ противниковъ онъ трогаетъ гораздо рѣже, чѣмъ своихъ односторонниковъ, и возражаетъ имъ гораздо мягче, чѣмъ своимъ. Напримѣръ, по поводу князя Мещерскаго (не считая для себя обязательнымъ приличіе въ словахъ и манерахъ) Южный Край говоритъ: "пришелъ дуракъ", и повторяетъ съ видимымъ удовольствіемъ прозвище "козла на конюшнѣ", данное князю Мещерскому Московскими Вѣдомостями. Съ Московскими Вѣдомостями Южный Край тоже не стѣсняется. Возражая на статью Московскихъ Вѣдомостей, которыя назвали "преступною агитаціей" ходатайство нѣкоторыхъ земствъ и городскихъ думъ о сохраненіи въ ихъ мѣстностяхъ мировыхъ судей, Южный Край испещряетъ статью такими выраженіями, какъ "горячечный бредъ", "гоголевская Коробочка", "зарапортовавшаяся газета" и въ заключеніе обзываетъ московскую газету тоже "козломъ на конюшнѣ".
   Эта некультурность больше ничего, какъ умственное своеволіе, созданное повадками нигилизма, которыми Южный Край проникнутъ до мозга своихъ костей. Въ каждомъ словѣ каждой его статьи вы чувствуете какое-то выдѣляющееся и отрицающее я, заявляющее о своемъ несогласіи не потому, что такъ нужно ради дѣла, а потому, что несогласіе принадлежитъ вотъ этому самому возражающему я. И происходитъ это не отъ умственной самостоятельности или оригинальности мышленія Южнаго Края, потому что, какъ я уже сказалъ, газета эта соединила въ себѣ всѣ консервативныя теченія послѣдняго тридцатилѣтія и не признаетъ лишь ихъ крайностей. Но, вѣдь, и Гражданинъ не серьезно говоритъ о розгахъ, а больше ради консервативной послѣдовательности.
   Тѣмъ не менѣе, Южный Край чувствуетъ себя на какомъ-то особенномъ мѣстѣ, на исключительной, своей собственной высотѣ, съ которой онъ и говоритъ, напримѣръ, такія совершенно справедливыя, но какъ-бы не идущія къ нему вещи: "Съ нѣкоторыхъ поръ такъ называемая "консервативная" (ковычки Южн. Кр.) печать начинаетъ положительно свирѣпствовать. Она уже перестала разсуждать и доказывать, она только "выкликаетъ" и прорицаетъ. Съ чисто-хлестаковскою развязностью, она однимъ взмахомъ пера рѣшаетъ самые серьезные вопросы, выдаетъ свои заскорузлыя вожделѣнія за верхъ политической мудрости, безъ зазрѣнія совѣсти выдаетъ мракобѣсіе за "программу" нашего правительства и всего русскаго народа, а всѣхъ "несогласно мыслящихъ" называетъ не иначе, какъ измѣнниками, безбожниками,-- словомъ, людьми опасными, къ которымъ не мѣшало бы примѣнить во всей строгости "уставъ о предупрежденіи и пресѣченіи преступленій". И чего-то чего не наболтали "при сей оказіи" наши доморощенные Катоны, съ умиленіемъ вспоминающіе о порядкахъ дореформенной Россіи! Сегодня они восклицаютъ: "Эврика! Слово найдено! Розги! Россіи недостаетъ именно розогъ! Въ отсутствіи розогъ заключается все зло! Пустите въ ходъ розги, но безъ колебаній, безъ этихъ ни къ чему ненужныхъ формальностей, которыя только портятъ дѣло, и вы увидите, что пороки исчезнутъ, добродѣтели процвѣтутъ, безначаліе разсѣется, и Россія почувствуетъ себя счастливою и довольною!" Не успѣли вы опомниться отъ этого открытія, какъ почтальонъ приноситъ другой листокъ какой-нибудь "консервативной" газеты, въ которомъ доказывается, что необходимо обуздать провинціальную печать и подчинить ее двойной, тройной цензурѣ, цѣлой инстанціи цензурныхъ должностныхъ лицъ и установленій, такъ чтобы одинъ цензоръ контролировалъ другаго и вычеркивалъ уже изъ вычеркнутаго, дабы подписчикъ былъ вполнѣ гарантированъ отъ неблагонадежныхъ мыслей и намековъ. Вслѣдъ за этимъ проектомъ появляется цѣлая куча другихъ проектовъ: то о необходимости посократить число гимназій, то о безполезности образованія для должностныхъ лицъ и т. д. Сатурналіи самозванныхъ глашатаевъ "охранительныхъ началъ", понимаемыхъ "съ другаго конца", доходитъ до того, что они не хотятъ считаться даже съ дѣйствующими законами, и каждаго, кто осмѣлится думать и дѣйствовать иначе, чѣмъ думаютъ и дѣйствуютъ или, лучше сказать, болтаютъ эти господа, они не только "призываютъ къ порядку", но даже "вручаютъ въ руки правосудія".
   Судя по нигилистическому пошибу и по нѣкоторымъ другимъ признакамъ, у людей Южнаго Края должно быть не такое прошлое, какое у людей Гражданина.Тѣ ужь такими родились, такими выросли и такими останутся. Люди Южнаго Края составляютъ какъ бы крайнюю правую людей Новаго Времени, сложную формацію новѣйшаго происхожденія, въ которой вы различите всѣ ея напластованія. Внизу лежитъ слой нигилизма и отрицанія. Это весна жизни людей формаціи, первое пробужденіе жизнерадостнаго чувства и ощущеніе своего личнаго я. Пора эта прошла и отъ хорошихъ сторонъ нигилизма не сохранилось ничего, а остался лишь его внѣшній пошибъ, некультурность, да повадки распущенности. Затѣмъ наступаетъ пора другихъ вліяній, а съ ними образуются и другія напластованія. Такъ какъ нигилистическіе порывы съ ихъ анархическими мечтами о гармоніи единоличныхъ произволовъ и реформаціонное освободительное движеніе, отъ котораго ожидалось нравственное и общественное обновленіе, не оправдали всеобщихъ на нихъ упованій, то началось противуположное движеніе, изъ котораго и осѣлъ на эту формацію новый слой. Начался онъ сомнѣніями въ свои недавніе порывы и стремленія, а кончился отрицаніемъ, но уже въ противуположную сторону. Шагъ за шагомъ это новое напластованіе росло и крѣпло и подъ давленіемъ болѣе сильныхъ вліяній сложилось въ цѣлое душевное состояніе, признающее безошибочность лишь сильныхъ вліяній какъ внизу, такъ и вверху. Люди было хотѣли сдвинуть льдину съ мѣста, положили они на эту работу много силъ, надеждъ и упованій, но какъ льдина съ мѣста не тронулась, а только дала нѣсколько щелей, то они съ берега перешли и сами на льдину.
   Одни изъ перешедшихъ сдѣлали это просто, даже добродушно, безъ всякаго злобнаго чувства къ тѣмъ, кто остался на берегу ("не удалось, такъ не удалось"). Такъ поступили люди Новаго Времени. Другіе, какъ люди Южнаго Края (и часть нововременцевъ, къ которымъ Южный Край примыкаетъ), приписали свои неудачи и разочарованія тѣмъ, съ кѣмъ они еще недавно стояли рядомъ на берегу, и ушли съ враждебнымъ, злымъ чувствомъ какъ къ тѣмъ, въ кого они еще недавно вѣровали, такъ и къ хвосту, который за ними тянулся. Это злобное чувство, съ теченіемъ времени значительно ослабѣвшее, сохранило въ нихъ и до сихъ поръ горькій осадокъ, выражающійся въ болѣзненной нелюбви къ людямъ вообще и въ нервной раздражительности, съ какой они относятся ко всему, что не такъ, какъ бы имъ хотѣлось, и не такъ, какъ они думаютъ, на основаніи опыта своихъ личныхъ неудачъ. Этотъ излишекъ личнаго начала составляетъ главную основу и ихъ сужденій, и ихъ характера, и ихъ темперамента. Онъ же причиной, что они воображаютъ себя отдѣльною группой независимыхъ людей, будто бы стоящихъ внѣ всякихъ партій и партійныхъ интересовъ.
   Въ "Пестрыхъ замѣткахъ", по поводу смерти Салтыкова, о которой Московскія и Петербургскія Вѣдомости не обмолвились ни однимъ словомъ, точно Салтыкова и на свѣтѣ не было, Южный Край замѣчаетъ: "Вотъ то-то и плохо, что и у нашихъ "глаголемыхъ либераловъ", и у нашихъ "глаголемыхъ консерваторовъ" -- одна манера, и очень скверная: "не нашего, молъ, прихода". Но непонятно, откуда это составилось мнѣніе, что Салтыковъ былъ какого бы то ни было прихода. Никакого онъ прихода не былъ, а былъ самъ по себѣ, какъ и всякій даровитый человѣкъ. Если онъ подчасъ размѣнивался на мелочь, на бравирующій фельетонъ, то, вѣдь, это благодаря обстоятельствамъ его жизни... Но, вѣдь, кромѣ бравирующаго фельетона, у него есть многое и другое, и это другое и является главнымъ. Это-то и слѣдовало сдѣлать при посмертной оцѣнкѣ дѣятельности Салтыкова, а никакъ не стараться закрыть эту дѣятельность пальцемъ... А то: "нашъ, нашъ!" -- кричатъ всѣ "представители" "красы Демидрона" и "чего изволите" (это насчетъ либераловъ и критиковъ бывшихъ Отечественныхъ Записокъ, которые, по мнѣнію Южнаго Края, будто бы совершенно напрасно считали Салтыкова "своимъ"). Слѣдовало сказать: "не вашъ, да и не могъ быть вашимъ, даже и въ самыхъ заблужденіяхъ своихъ выражалъ все же не ваши мысли, не ваши чувства, не ваши желанія". Вотъ что слѣдовало сказать и доказать, а никакъ не дѣлать видъ, что "не замѣчаемъ, молъ".
   И такъ какъ этой задачи ни Московскія, ни Петербургскія Вѣдомости, ни Гражданинъ не выполнили, то ее и взялъ на себя Южный Драй, что онъ и дѣлаетъ въ отдѣльной статьѣ, посвященной Салтыкову. По мнѣнію автора статьи, всѣ журнальныя и газетныя похвалы, гдѣ вовсе нѣтъ "темы", а есть только одинъ аккомпаниментъ, составленный изъ хвалительныхъ словъ, не могутъ возбуждать ничего, кромѣ досадливаго и брезгливаго чувства. "Не знаю, какъ кто, но я,-- говоритъ авторъ,-- никогда не могъ видѣть безъ досадливо-брезгливаго чувства, какъ толпа съ одинаковымъ ожесточеніемъ, такъ сказать, физіологическаго восторга вѣнчаетъ лаврами и великаго художника, и посредственную бездарность,-- никогда я не могъ видѣть безъ досадливо-брезгливаго чувства, какъ толпа восхищается Салтыковымъ, какъ бы желая тѣмъ сказать: "онъ нашъ, онъ выражаетъ наши чувства, наши мысли, наши желанія". Это обидно для всякаго истиннаго поклонника дарованія только что почившаго писателя, невольно хочется сказать, и теперь, болѣе чѣмъ когда-либо: "неправда, онъ былъ не вашъ и не только не выражалъ ваши чувства, мысли и желанія, а, напротивъ, въ продолженіе всей своей дѣятельности только и дѣлалъ, что осмѣивалъ все васъ и эти ваши мысли, чувства и желанія". Критику, вмѣсто хвалительныхъ эпитетовъ, слѣдовало, по словамъ автора, очистить имя Салтыкова отъ прилипшихъ къ нему восторговъ толпы, чтобы всѣ Ноздревы и Хлестаковы "прогресса" не пріурочивали бы къ нему свою "оппозицію". И когда же начали "всѣ" восхищаться Салтыковымъ? Именно въ тотъ періодъ его дѣятельности, когда онъ сталъ измѣнять себѣ" когда онъ, художникъ, размѣнялся на фрондирующій и мелко-обличительный фельетонъ съ "намеками темными на то, чего не вѣдаетъ никто". "Именно тогда наше "образованное общество", наша "интеллигенція" начала восхищаться Салтыковымъ и популярность его среди этой "интеллигенціи" достигла своего апогея. Не найдя въ себѣ силъ отвѣтить "интеллигентной" толпѣ по Пушкинскому завѣту:
   
   Но, позабывъ свое служенье,
   Алтарь и жертвоприношенье,
   Жрецы-ль у васъ метлу берутъ?
   
   Салтыковъ самъ себя подвергъ "восхищенію глупца". Это было тѣмъ, болѣе странно, что, вѣдь, мало кто умѣлъ клеймить эту "интеллигентную" толпу съ такою силой и съ такою рѣжущею ироніей, какъ тотъ же Салтыковъ. И какъ же все это могло случиться?" Южный Край, ссылаясь на Писарева, думаетъ, что случилось это вслѣдствіе одного основнаго недостатка Салтыкова, его пристрастія къ безцѣльному остроумію или, лучше сказать, остроумничанью, а подчасъ только къ внѣшне-смѣшному сочетанію словъ и отсутствію цѣльности, устойчивости и опредѣленности его міросозерцанія.
   Хотя Южный Край и хотѣлъ пополнить пробѣлъ, оставленный нашею критикой при оцѣнкѣ Салтыкова, но во всемъ, что онъ сказалъ, было лишь, повтореніе того, что говорила о Салтыковѣ "консервативная" и "художественная" критика, т.-е. что Салтыковъ собственно художественный талантъ, что имѣютъ значеніе только его художественныя произведенія а что когда онъ вступалъ въ нескойственную ему область публицистики, ни получались слабыя вещи, которыя возбуждали только восторгъ "интеллигентной" толпы (Ноздревыхъ и Хлестаковыхъ прогресса) и печально озадачивали серьезныхъ поклонниковъ художественнаго дарованія Салтыкова... Прогрессивная же критика (по терминологіи Южнаго Края, "либералы"), въ лицѣ ненавистныхъ для газеты Н. К. Михайловскаго и А. М. Скабичевскаго (о которыхъ она всегда говоритъ только презрительно) выяснила и другую сторону дѣятельности Салтыкова, и совершенно точно и опредѣленно установила его міросозерцаніе. Пробѣла, такимъ образомъ, въ критической оцѣнкѣ Салтыкова не оказалось и Южному Краю едва ли оставалось что-нибудь пополнять.
   Но не объ этомъ рѣчь. Рѣчь о томъ, что сѣтованія Южнаго Края на критику были лишь предлогомъ. Не пополнить "пробѣлъ" ему было нужно, а въ немъ заговорило нутро, зашевелилось озлобленное чувство, то самое озлобленное чувство, которое осталось въ людяхъ Южнаго Края и съ которымъ они съ берега перешли на льдину; ему нужно было вытащить впередъ "Ноздревыхъ и Хлестаковыхъ прогресса" съ ихъ "оппозиціей", чего:не сдѣлали Московскія и Петербургскія Вѣдомости; натыкать всѣмъ этимъ Ноздревымъ и Хлестаковымъ пальцемъ въ лицо и объяснить имъ, чтобы они не радовались, будто Салтыковъ былъ ихъ и что онъ протестовалъ противъ чего-нибудь другаго, кромѣ ихъ и ихъ пошлости.
   Вѣрно, что пошлости много на свѣтѣ; много на свѣтѣ и Хлестаковыхъ и Ноздревыхъ; но они водятся не у одного "прогресса". Если Хлестаковы "прогресса" считали Салтыкова своимъ, то, несмотря на свою пошлость, они, все-таки, протестовали и противъ этой своей собственной пошлости, и противъ "проходимцевъ", и противъ "промышленника", и противъ "государственныхъ младенцевъ", и противъ "графовъ Твердоонто", умѣющихъ, какъ говоритъ Южный Край, тыкать пальцемъ въ пустое пространство или, зажмуривши глаза, рѣзать по живому мясу, т.-е. протестовали противъ всего того, противъ чего протестовалъ Салтыковъ.
   Это ли дѣлали Хлестаковы и Ноздревы "регресса"? И они протестуютъ, и они образуютъ "оппозицію", но только противъ чего? "Хлестаковы прогресса", считая Салтыкова своимъ, смотрѣли, все-таки, въ его сторону; опереться на нихъ, какъ на каменную стѣну, конечно, нельзя; но на "Хлестаковыхъ регресса" и совсѣмъ опираться невозможно. "Хлестаковы прогресса", все-таки, устыдятся рѣзать по живому мясу, а "Хлестаковы регресса" ничего не устыдятся, напротивъ, все утвердятъ и поддержатъ, такъ что даже сами "графы Твердоонто" замашутъ на нихъ руками и испугаются ихъ усердія.
   "Хлестаковы регресса" еще недавно доказали, чего отъ нихъ можно ожидать, когда они почувствуютъ свою силу. Я говорю о скандалѣ, который они сдѣлали на обѣдѣ въ годовщину Петербургскаго университета. Новое Время взяло подъ свою защиту этихъ "Хлестаковыхъ регресса", и Южный Край, перепечатавъ защиту, отъ себя добавилъ: "Очевидно, что либеральная болтовня теперь уже не пользуется прежнимъ кредитомъ. Наше общество начинаетъ мало-по-малу понимать, что русскому человѣку, да еще съ университетскимъ образованіемъ, стыдно играть роль недоросля, котораго можетъ уловить въ свои сѣти первый подвернувшійся подъ руку полякъ или еврей. Каждому изъ нихъ русскій человѣкъ смѣло можетъ смотрѣть въ глаза, ибо нравственная правота на его, а не на ихъ сторонѣ. Давно, давно пора понять это!" Да, твердите болѣе "Хлестаковымъ регресса", что нравственная правота на ихъ сторонѣ и что они должны смотрѣть всѣмъ смѣло въ глаза, вы, наконецъ, и сами испугаетесь своей проповѣди!
   Вы говорите "Ноздревымъ и Хлестаковымъ регресса", что "русскому человѣку, да еще и съ университетскимъ образованіемъ, стыдно играть роль недоросля и нужно, наконецъ, и самому понимать", и вы знаете, чтовы говорите, а они въ это время засучиваютъ рукава и думаютъ, что это-то и значитъ понимать. Если этимъ людямъ не понравились нѣкоторыя рѣчи, то на рѣчи надо было и отвѣчать рѣчами, а не затѣвать кулачный бой. Товарищеское собраніе открывало широкій просторъ, которымъ слѣдовало воспользоваться для обмѣна мыслей и идей, для ихъ если и несоглашенія, то выясненія. "Русскому человѣку", котораго такъ усердно поучали "національному самосознанію" и Новое Время, и Гражданинъ, и Южный Край, представлялся прекраснѣйшій случай показать, насколько онъ воспользовался ихъ уроками, а онъ лишь доказалъ, что, попрежнему, понимаетъ только способы физической аргументаціи.
   Южный Край не разъ подсмѣивался надъ барышнями, которыя носятся съ "книгой Бокля". Но Бокль былъ несомнѣнно очень умный человѣкъ, написалъ несомнѣнно умную книгу и жилъ въ странѣ, въ которой давно уже установились точныя воззрѣнія на общественныя группы и на какія изъ нихъ долженъ опираться общественный порядокъ. И не однѣмъ барышнямъ пригодилась бы "книга Бокля", особенно въ теперешнее время. Бокль, напримѣръ, пишетъ, что огромное большинство людей должно всегда оставаться въ среднемъ состояніи, быть ни слишкомъ глупыми, ни слишкомъ умными, ни слишкомъ добродѣтельными, ни слишкомъ порочными; но покоиться въ мирной и приличной посредственности, принимая безъ большаго затрудненія ходячія мнѣнія дня, ничего не насилуя, не производя скандала, никого не удивляя, но держась на одномъ уровнѣ съ своимъ поколѣніемъ и мирно подчиняясь нравственнымъ началамъ и научнымъ выводамъ, общимъ вѣку и странѣ, въ которой они живутъ. Вотъ англійскій идеалъ "собирательной посредственности", какъ называетъ образованную чернь Стюартъ Милль.
   Но у насъ не только въ обществѣ, но даже въ печати не выработался и не установился взглядъ на "собирательную посредственность", какою она есть, какою она должна быть и какое мѣсто ей слѣдуетъ занимать въ нашей общественной экономіи. У насъ и бѣлое, и черное, и красное, и зеленое,-- все свалили въ одну кучу подъ названіемъ "интеллигенціи" и въ послѣднее время противники либеральнаго направленія употребляли это слово только въ порицательномъ и презрительномъ смыслѣ; "интеллигенція", по ихъ утвержденію, испортила всю русскую жизнь, не оправдала ожиданій, изгадила реформы, создала городскую цивилизацію, опошлила нравы, растеряла нравственные принципы, впала въ распущенность. И въ порывѣ негодующаго озлобленія Южный Край, усматривающій причину всѣхъ нашихъ общественныхъ золъ въ невѣрно понятыхъ основахъ русской жизни, обозвалъ ненавистныхъ ему людей "Ноздревыми и Хлестаковыми прогресса".
   Но, вѣдь, нельзя же не видѣть, что наши "Ноздревы и Хлестаковы прогресса" менѣе всего заслуживаютъ и обвиненія, и презрительнаго къ нимъ отношенія, потому что только они-то и подходятъ ближе всего къ идеалу собирательной посредственности, устанавливаемому англійскимъ общественнымъ сознаніемъ. Они и не слишкомъ глупы, и не слишкомъ умны, не слишкомъ добродѣтельны и не слишкомъ порочны, легко принимаютъ ходячія мнѣнія дня, не производятъ скандаловъ, наконецъ, не противодѣйствуютъ нравственнымъ началамъ и научнымъ выводамъ, общимъ вѣку. Чего, кажется, еще больше требовать отъ этихъ покладистыхъ людей съ добрыми стремленіями и съ искреннимъ желаніемъ принимать и нравственныя начала, и научные выводы своего времени, которые имъ предлагаются ради лучшаго устройства жизни.
   Очевидно, что не "Ноздревы и Хлестаковы прогресса" вносятъ умственную и нравственную смуту въ наши отношенія. Барышни, надъ которыми смѣется Южный Край, что они носятся съ "книгой Бокля", если они поймутъ ее даже и на половину, несомнѣнно будутъ въ сто разъ полезнѣе для жизни и внесутъ въ нее и въ свои отношенія къ ближнимъ неизмѣримо больше свѣта, тепла, правды и справедливости, чѣмъ тѣ, которыя носятся безъ всякихъ книжекъ и выростаютъ на однихъ преданіяхъ. Обѣдъ въ годовщину Петербургскаго университета, о которомъ была рѣчь, не обошелся, разумѣется, и безъ "Ноздревыхъ и Хлестаковыхъ прогресса", но развѣ они засучивали рукава, развѣ они готовы были прибѣгнуть къ кулачной аргументаціи, когда требовалось говорить, а не драться, развѣ они сдѣлали скандалъ?
   Наша, какъ выражается Южный Край, "такъ называемая" консервативная печать, къ которой онъ и самъ принадлежитъ, всегда опиралась на "Ноздревыхъ и Хлестаковыхъ" своей стороны и играла на ихъ дурныхъ инстинктахъ и недомысліи. Она не могла представить себѣ другой аудиторіи, да, можетъ быть, другой аудиторіи у нея и не было. Это происходило исключительно оттого, что консервативная печать и сама подчасъ не понимала, что интеллигенція не состоитъ изъ одного оплошнаго слоя, а не понимала она потому, что между консервативными газетами есть не одна, въ которой работаютъ исключительно представители собирательной посредственности. Только этою спутанностью и объясняется, что, напримѣръ, Южный Край устремилъ теперь взоры упованія на "средняго человѣка", вѣритъ, что онъ придетъ и что, "съ Божіею помощью, новые люди, перемѣнивши старые мѣха, вольютъ въ нихъ новое, хорошее вино, настоящее виноградное (!), не прибѣгая ни къ какой фальсификаціи".
   Для устраненія всякихъ недоразумѣній и поводовъ къ полемикѣ считаю нужнымъ сказать, что я говорю объ Южномъ Краѣ не какъ о газетѣ, издаваемой тѣмъ или другимъ лицомъ, а какъ о выразительницѣ міровоззрѣнія части провинціальнаго общества, составляющей переходную формацію, созданную борьбой мнѣніи и стремленіи, которыми мы жили въ послѣднія тридцать лѣтъ. Южный Край могъ бы и не существовать, а эти люди переходнаго мышленія все-таки бы были. Если же для пропагандированія того, что эти люди передумали и перечувствовали и на чѣмъ они остановились, какъ на опытомъ провѣренной истинѣ, они нашли нужнымъ прибѣгнуть къ печатному слову, то очевидно, что они чувствуютъ за собою силу и не считаютъ себя въ безнадежномъ меньшинствѣ.
   Но что это за "средній человѣкъ-", на котораго Южный Край возлагаетъ свои упованія, и со стороны ли южнаго края онъ придетъ? "Намъ, прежде всего, нужны не знатоки того, "что будетъ съ Индіей, когда и отчего", а люди дѣда, знающіе и любящіе свой край, проникнутые духомъ русской жизни. Не крикуны, не говоруны, а сѣрые, скромные русскіе люди, умѣющіе, однако, двигать горами, когда это нужно... Подъ сѣрыми людьми я,-- говоритъ авторъ статьи,-- разумѣю не сѣрый, необразованный людъ, который я какъ бы противупоставляю людямъ образованнымъ. Избави меня Богъ отъ такого тяжкаго обвиненія! Я только врагъ того крикливаго фразерства, которымъ заражено большинство русскихъ такъ называемыхъ образованныхъ людей, получившихъ безсмысленное энциклопедическое образованіе. Все-то они знаютъ... А русской жизни, русской исторіи, литературы, законовъ, обычаевъ они ни въ зубъ... И ничего-то ихъ не смущаетъ, и все-то для нихъ на свѣтѣ -- дважды два четыре. Это не русская черта. Побольше бы скромности, степенности и сѣроватости, той сѣроватости, которая не фыркаетъ, но постоять за себя умѣетъ, больше думаетъ, чѣмъ говоритъ, и больше дѣлаетъ, чѣмъ разсуждаетъ. Образцы этой сѣроватости даетъ намъ русскій народъ въ лучшихъ его представителяхъ... Образованіе безъ опыта, безъ запаса практическихъ свѣдѣній, безъ такта и природнаго ума не много дастъ шансовъ на успѣхъ. И я глубоко убѣжденъ, что найдутся люди, хотя и не получившіе дипломнаго образованія, но по своимъ знаніямъ жизни, ясности ума, трезвости мыслей и выдержкѣ характера заткнутъ за поясъ многихъ кандидатовъ и дѣйствительныхъ студентовъ въ роли земскаго начальника. Но, прежде всего, земскій начальникъ долженъ быть вполнѣ русскій человѣкъ. Прямой, искренній, простой, привѣтливый, вдумчивый, разсудительный. Онъ долженъ совмѣщать въ себѣ лучшія качества русскаго человѣка. Это обязательно. Да, наконецъ, и просто-таки пора русскимъ интеллигентамъ перестать обезьянничать".
   Отмѣчу, прежде всего, одну особенность писателей Южнаго Края -- говорить съ необыкновеннымъ апломбомъ и отъ своего я то, что составляетъ всеобщій обиходъ: "я никогда не могъ видѣть безъ досадливо-брезгливаго чувства, какъ толпа восхищается Салтыковымъ", " врагъ крикливаго фразерства", "я глубоко убѣжденъ..." и т. д. И въ чемъ же писатель Южнаго Края глубоко убѣжденъ? Въ томъ, что есть недипломированные люди, которые умнѣе и больше знаютъ дипломированныхъ!
   Это выдѣленіе своего я могло явиться только потому, что людямъ пригодилось постоянно сравнивать себя съ тѣми, кто меньше ихъ, что умственная и нравственная атмосфера, которою они окружены или которою они сами себя окружили, отыскивая себѣ мѣсто въ природѣ, являлась именно такою, что или возбуждала досадливо-брезгливое чувство, или заставляла, наконецъ, призадуматься, что не можетъ же быть такъ на свѣтѣ, что должны быть и другіе люди, которыхъ почему-то въ атмосферѣ,-- окружающей людей Южнаго Края, нѣтъ, и вотъ ихъ осѣняетъ внезапно "глубокое убѣжденіе", что, кромѣ собирательной посредственности, среди стамилліоннаго русскаго населенія должны быть еще и другіе слои.
   И дѣйствительно, имъ пришлось свершить не малую работу мысли, чтобы размежеваться въ собственныхъ понятіяхъ и придти, наконецъ, къ "глубокому убѣжденію" въ томъ, что уже давно составляетъ азбуку общественности.
   И въ чемъ же писатель усиливается убѣдить своихъ читателей? Въ томъ, напримѣръ, что онъ -- писатель и публицистъ -- признаетъ пользу образованія и чтобы на этотъ счетъ не было никакихъ сомнѣній, призываетъ даже имя Божіе; далѣе, въ томъ, что крикливое фразерство и безсмысленное энциклопедическое образованіе ниже скромности и ума и умѣнья больше думать, чѣмъ говорить, что одно поверхностное образованіе, безъ опыта, безъ практическихъ свѣдѣній, безъ такта и природнаго ума, не даетъ шансовъ на успѣхъ, что для управленія народомъ нужно проникнуться его духомъ и уразумѣть сущность его жизни.
   Да позвольте же, къ кому вы это обращаетесь? Вѣдь, тѣ, кого вы такъ презрительно обзываете "Ноздревыми и Хлестаковыми прогресса", слышали все это еще тридцать лѣтъ тому назадъ. Очевидно, что у васъ другая аудиторія. И ваша аудиторія дѣйствительно другая; а потому, что она другая, у васъ и взглядъ на жизнь и на людей другой и нѣтъ въ васъ вѣры въ иныя жизненныя возможности.
   Наши консерваторы или, какъ выражается Южный Край, "такъ называемые консерваторы" оттого такъ и мрачны, оттого они и проникнуты безнадежнымъ пессимизмомъ и высокомѣрнымъ отношеніемъ къ "толпѣ" и къ "интеллигенціи", что выросли на почвѣ своей собственной собирательной посредственности, только одну ее и имѣли въ виду, какъ средство для своихъ цѣлей, и не хотѣли никогда допустить, что есть еще слой общества, на который только и можетъ опираться порядокъ.
   Странно было бы допустить, чтобы болѣе образованные консерваторы не знали, что собирательная посредственность не есть единственный общественный слой; но изъ того, что они "толпу" звали "интеллигенціей", а "интеллигенцію" "толпой", нужно думать, что точнаго понятія объ общественныхъ наслоеніяхъ они не имѣли и что передъ ихъ глазами мелькала всегда только собирательная посредственность ихъ стороны. А собирательная посредственность московскихъ устоевъ, если ей дать просторъ, способна дѣйствительно довести до отчаянія, въ которое и впали уже Московскія вѣдомости и Гражданинъ. Только окончательно потерявши голову и всякое умственное самообладаніе, только въ пароксизмѣ отчаянія можно дойти.до тѣхъ послѣднихъ словъ, до которыхъ дошли эти газеты и въ особенности Гражданинъ. Дальше этого уже идти некуда и остается или замолчать, или повернуть на другую дорогу.
   Люди Южнаго Края никогда не теряли умственнаго самообладанія и всегда были противъ крайнихъ мѣръ Московскихъ Вѣдомостей и Гражданина. Это происходило, конечно, оттого, что людямъ Южнаго Края, стоящимъ ближе къ практической жизни, была она виднѣе и понятнѣе, чѣмъ писателямъ Московскихъ Вѣдомостей и Гражданина, которые, живя въ Петербургѣ и Москвѣ, не испытывали и не видѣли того, что испытываютъ и знаютъ люди провинціи.
   Поэтому-то Гражданинъ, привѣтствуя институтъ земскихъ начальниковъ, какъ новую эру порядка, съ пафосомъ писалъ, что "при колокольномъ звонѣ должны выѣхать губернаторы на смотрины новыхъ учрежденій", что "звукъ числа (!) долженъ получить историческій смыслъ", что. "этимъ числомъ всякій долженъ выразить день укрѣпленія порядка", что "подъ лучами русскаго народа должно возсіять это число", что "за нѣсколько дней до этого числа по улицамъ долженъ пробѣжать трепетъ" и т. д.
   На это Южный Край, хорошо знакомый съ тѣмъ, что бывало, не безъ ироніи отвѣчалъ: "Почему и въ какомъ смыслѣ мнѣ надлежитъ трепетать? Если въ смыслѣ предчувствія чего-то грознаго и неумолимаго, что, какъ Deus ex machina, придетъ и покажетъ всѣмъ, "гдѣ раки зимуютъ", то это, насколько я понимаю, не задача земскихъ начальниковъ, роль которыхъ больше миротворческая, чѣмъ воздаятельная... А, во-вторыхъ, насъ, захолустныхъ обывателей, хотя и считаютъ простаками, но это больше по недоразумѣнію... Насъ и насчетъ урядниковъ предупреждали, что они и то, и другое, и даже новыя формы жизни создадутъ для насъ... То же самое происходило у насъ и съ другимъ начальствомъ. А перебывало его у насъ по разнымъ причинамъ и подъ разными кличками столько, что и не пересчитаешь. И всякій разъ происходила одна и та же исторія, словно по стереотипу. Пріѣзжаетъ къ намъ новый исправникъ или становой, или мировой посредникъ, или вообще кто-нибудь изъ начальства. Начинается обыкновенно исторія съ упраздненія системы предшественника. Находятся всюду ошибки и упущенія, которыхъ-де и терпѣть нельзя и впредь ихъ допустить ни подъ какимъ видомъ невозможно. Новый начальникъ все это-де непремѣнно раскассируетъ, изъ моды выведетъ и устроитъ по своей системѣ, такой порядокъ, что мое почтеніе. И чувствуетъ онъ себя вполнѣ способнымъ на это, потому что онъ, не какъ предшественникъ, смотритъ на вещи "съ боку", а прямо "въ оба" и дальнозорко. И все, что онъ ни сдѣлаетъ, будетъ, дескать, такъ хорошо, умно и цѣлесообразно, что можно сказать: nec plus ultra... И смотримъ, бывало: нашъ homo novus тамъ скиксуетъ, тамъ въ компромиссъ войдетъ, а черезъ нѣкоторое время недавняго "протестанта" хоть голыми руками бери. И разсуждаетъ онъ понашему, и поетъ пѣсни изъ нашихъ оперъ, и пляшетъ подъ нашу музыку, словно родился въ нашемъ уѣздѣ. И дѣлается онъ нашимъ милымъ присяжнымъ собесѣдникомъ, кумомъ, партнеромъ, собутыльникомъ... Все это говорится къ тому, что ученостью насъ не обморочишь, а хорошему человѣку мы всегда рады. Земскіе начальники, такъ и земскіе начальники. Намъ хоть бы песокъ, лишь бы солилъ. И въ страхѣ трепетать намъ передъ приходомъ земскихъ начальниковъ нѣтъ никакихъ основаній. Придутъ -- увидимъ, а что скажутъ намъ -- послушаемъ". Затѣмъ авторъ высказываетъ пожеланія (которыя я уже цитировалъ), что не крикуны, фразеры и болтуны, играющіе во власть, нужны для провинціи, а скромные, умные, сѣрые люди, проникнутые духомъ народа, разумѣющіе сущность его жизни и "умѣющіе двигать горами, когда это нужно".
   Новое Время повторяетъ ту же мысль, что намъ нужны не всероссійскіе умники, мудрствующіе лукаво, а "средній человѣкъ" съ его простымъ умомъ и критически-здравымъ смысломъ. "У насъ есть еще средній человѣкъ, есть хорошій и честный работникъ, а, главное, есть нѣчто такое, что выше всякаго отдѣльнаго человѣка. Это -- умъ всего народа, это -- преданіе, преемственность, духъ народный. Геніевъ нѣтъ, но есть народный геній. Вреденъ не сѣрый и средній человѣкъ съ его средними способностями, а вредно умничанье, вредно желаніе выйти изъ колеи, стать выше другихъ, когда нѣтъ ни выдающагося ума, ни большихъ способностей. Тутъ именно и дѣлаютъ ошибки и трудно поправимыя глупости. Люди власти у насъ еще съ большимъ трудомъ усвоиваютъ себѣ понятіе, что они для народа и общества, а не наоборотъ, что они должны быть скромнѣе, трудолюбивѣе и разсудительнѣе обывателя, ибо ихъ умничанье и капризы, ихъ чванство больно отдаются на жизни милліоновъ людей... Есть наслѣдственный государственный умъ, который проникаетъ отдѣльнаго человѣка и сообщаетъ ему нѣчто столь твердое и крѣпкое, что онъ при среднихъ способностяхъ и среднемъ умѣ является полезнымъ дѣятелемъ, если только не мудритъ и не умничаетъ".
   Все, что говорятъ Новое Время и Южный Край, они говорятъ противъ своей собственной собирательной посредственности, на сторонѣ которой пока остаются еще Московскія Вѣдомости и Гражданинъ. Очевидно, что наша консервативная лѣвая начинаетъ уже освобождаться отъ своихъ прежнихъ тенденцій. Она этого пока не высказываетъ прямо или потому, что еще и сама не сознаетъ своего поворота, или же продолжаетъ питать надежду на лучшихъ людей консервативной собирательной посредственности. Во всякомъ случаѣ, очевидно, что дисциплина между людьми нашей правой настолько поколебалась, что если ея фракціи останутся послѣдовательными, то должны разойтись по разнымъ дорогамъ.
   Теперь имъ остается только назвать вещи ихъ собственными именами и дѣло этимъ очень упростится. Кто же эти "умники", "говоруны", "болтуны", "крикуны", "фразеры", которые ломались надъ народомъ и дѣлали ошибки и трудно поправимыя глупости, какъ не та самая собирательная посредственность, которой и наши лѣвые, и наши правые консерваторы только и открывали ходъ, а среднему человѣку, къ которому они, лѣвые, теперь начали взывать, постоянно закрывали дорогу? Вѣдь, не за горами 1882 годъ, когда Новое Время провозгласило устраненіе высшей интеллигенціи въ интересахъ народа, для котораго ничего не дѣлалось, благодаря только тому, что интеллигенція, загребая жаръ чужими руками, все прибрала къ себѣ. Тогда было такое время, когда по всему фронту консервативной печати открылась ярая атака противъ "высшихъ общественныхъ стремленій и широкихъ общественныхъ задачъ". У людей до того закружилась голова, что, не понимая, что они дѣлаютъ, они даже и но подозрѣвали, что подрубаютъ сукъ, на которомъ сидятъ и сами.
   Вся исторія нашего умственнаго развитія во все ея многовѣковое существованіе проходитъ только въ борьбѣ двухъ слоевъ интеллигенціи -- собирательной посредственности съ среднимъ человѣкомъ. Въ этой борьбѣ и проходитъ собственно вся наша умственная жизнь,-- жизнь, подчасъ просто невыносимая, уносящая силы на повтореніе тысячный разъ того, что, казалось, было уже совсѣмъ рѣшено и принято. Вотъ, кажется, ужь окончательно рѣшено, что просвѣщеніе -- свѣтъ, а непросвѣщеніе -- тьма и что намъ нужно образованіе, какъ можно больше образованія, и вдругъ внезапно откуда-то хлынетъ противная волна и раздастся кличъ, что намъ не нужно ни образованія, ни просвѣщенія, потому что они приносятъ только вредъ и создаютъ превратныя понятія. Откуда и отчего этотъ внезапный дикій кличъ? Какими таинственными движеніями мысли и какими побужденіями то, что все человѣчество считаетъ для себя высшимъ благомъ, мы признаемъ для себя зломъ? Отвѣтъ одинъ: собирательная посредственность опять, значитъ, подняла голову и, почувствовавъ свою силу, пытается повернуть жизнь по-своему.
   У насъ все зависитъ отъ того, какая часть общества устанавливаетъ уровень общественныхъ требованій. Если беретъ перевѣсъ высшій умственный общественный слой, то поднимаются всѣ требованія жизни, учащается ея темпъ, вездѣ идетъ кипучая работа мысли, литература оживаетъ, публицистика привлекаетъ къ себѣ общее вниманіе, всѣ хотятъ читать, думать, учиться; запросъ на чтеніе усиливается, у газетъ и журналовъ прибавляется подписчиковъ, издательская дѣятельность усиливается и книжная торговля процвѣтаетъ. Но если беретъ перевѣсъ и устанавливаетъ уровень требованій собирательная посредственность, эта кипучая жизнь, съ ея учащеннымъ пульсомъ, внезапно смѣняется умственною отупѣлостью, потому что собирательная посредственность сразу же сокращаетъ горизонтъ мысли до предѣловъ собственнаго пониманія. Все, что ей не нужно лично, она вычеркиваетъ изъ общественнаго обихода и надъ всѣмъ, чего она не понимаетъ, она начинаетъ высокомѣрничать. Этотъ упадокъ мысли обнаруживается, прежде всего, тѣмъ, что общество начинаетъ читать меньше и не то, что оно читало раньше. Когда при болѣе высокихъ умственныхъ стремленіяхъ отъ каждаго требуется и знать больше, и думать больше, и когда этотъ каждый видитъ вокругъ себя массу новыхъ вопросовъ, которыхъ онъ самъ разрѣшить не можетъ, онъ за разрѣшеніемъ ихъ обращается къ печати, и усиленный спросъ читателя, чувствующаго себя соучастникомъ въ расширеніи общественныхъ задачъ, порождаетъ такое же широкое предложеніе со стороны печати. Но когда собирательная посредственность сокращаетъ умственную жизнь до минимума, о чемъ остается людямъ читать и о чемъ писателямъ писать? Упадокъ знаній ниже средняго уровня и общее пониженіе умственной жизни, создаваемое руководительствомъ собирательной посредственности, дѣйствуетъ всегда разрушительно и на общественную и личную нравственность. Общественная совѣсть притупляется, стыдъ исчезаетъ, чувство справедливости падаетъ, они смѣняются общественнымъ безстыдствомъ и нахальствомъ, беззастѣнчивостью и цинизмомъ, такъ что даже и люди, стоящіе выше собирательной посредственности, утрачиваютъ нерѣдко стыдъ и совѣсть.
   И когда наступитъ моментъ подобнаго упадка общественной мысли и общественной нравственности, такъ что его замѣчаютъ уже и всѣ слѣпые и признаютъ упрямые, и лучшіе изъ собирательной посредственности и служащіе ей люди печати убѣждаются, что съ собирательною посредственностью и съ ея средствами ничего не устроишь, кромѣ общественной безурядицы, общественная мысль снова дѣлаетъ поворотъ и склоняется въ сторону своихъ такъ называемыхъ лучшихъ людей. Случается, что поворотъ общественной мысли въ сторону лучшихъ людей становится настолько силенъ, что собирательная посредственность бываетъ принуждена уступить имъ свое мѣсто. И тогда опять наступаетъ время подъема мысли и энергической умственной и общественной работы. Но вотъ дѣло поправлено настолько, что собирательная посредственность, усвоившая кое-какія новыя мысли и опытныя указанія, мнитъ себя достаточно способной занять свое прежнее мѣсто и тогда люди, къ помощи которыхъ она прибѣгала, снова устраняются и опять начинаетъ хозяйничать по-своему посредственность, пока не испортитъ дѣла настолько, что опять неизбѣжно пригласить на помощь болѣе умственныхъ людей.
   Такіе приливы и отливы чередуются у насъ почти съ математическою правильностью и можно предсказывать заранѣе не только ихъ наступленіе, но и продолжительность ихъ сроковъ. Что бы ни говорили о пассивности нашего интеллигентнаго общества, но, вѣдь, только оно создаетъ нашу жизнь и даетъ ей тотъ или другой цвѣтъ, характеръ, направленіе.
   А такъ какъ собирательная посредственность несомнѣнная сила и ея у насъ много, какъ песка морскаго, то ясно, что періоды ея главенства должны быть всегда продолжительнѣе, чѣмъ періоды ея подчиненной роли. И нельзя сказать, чтобы собирательная посредственность была злою силой съ предвзятыми дурными намѣреніями. Ничего этого нѣтъ. Она тоже желаетъ общаго блага и стремится къ нему, но всѣ ея понятія такого рода, что когда она начнетъ прилагать ихъ къ общественнымъ отношеніямъ, то непремѣнно должна получиться путаница. Совершенно искренно и въ интересахъ общаго блага она помогала "дѣльцамъ" и сочиняла такія формулы прогресса, какъ: "теперь не время широкихъ задачъ", "довольно словъ", "нужно дѣло", и открывало путь "купону", какъ выражается Г. И. Успенскій. Такъ же искренно и въ области идейно-общественныхъ понятій она сводила все къ "простотѣ" и къ общедоступному пониманію. Такъ же искренна и доброжелательна была она и въ области общественной психологіи, когда находила, что обществу необходимо успокоиться отъ его слишкомъ лихорадочной дѣятельности и зажить по-будничному. Всѣ эти программы были не случайныя или внезапныя. Собирательная посредственность надъ ними думала, и много думала, и если дѣйствительная жизнь, выполняя ихъ, приходила къ результатамъ совершенно противуположнымъ, то, вѣдь, и сама собирательная посредственность ихъ не ожидала.
   И въ сей моментъ обращеніе Южнаго Края и Новаго Времени (газетъ -- провинціальной, лучше знающей интересы и нужды провинціи, и столичной, которой яснѣе столичное настроеніе) къ "среднему человѣку" нельзя не привѣтствовать, какъ добрый признакъ того, что за первыми двумя ласточками прилетитъ ихъ и больше. Г. Суворинъ совершенно справедливо замѣчаетъ, что у насъ есть средній человѣкъ, есть хорошій и честный работникъ и что именно этотъ-то средній человѣкъ и создалъ Россію, пробилъ для нея пути жизни и выработалъ то, что называется умомъ всего народа и народнымъ духомъ. И дѣйствительно, не геніи творили русскую исторію, не геніи были тѣми работниками, которые народныя стремленія къ правдѣ и къ "жизни по-божески", "по-справедливому", возводили въ общественно-нравственныя понятія и въ государственное сознаніе и создавали практическія возможности для ихъ осуществленія. Не геніи додумались до освобожденія крестьянъ и не геніи произвели поразительную по громадности работу въ общественныхъ преобразованіяхъ, къ которой эта идея привела. Всю эту работу сдѣлалъ "средній человѣкъ". Онъ и былъ, и есть тотъ нашъ коллективный геній, въ которомъ хранится наша общественная совѣсть и живетъ наше общественное сознаніе. Кто эти люди, полные общественнаго доброжелательства, которые открываютъ школы и читальни, идутъ піонерами на Амуръ и во всякія трущобы, "садятся на землю", поступаютъ въ волостные писаря, изъ профессоровъ университета уходятъ въ сельскіе учителя и для удовлетворенія своего чувства жить по-справедливому и приносить пользу наполняютъ фельдшерскія школы и женскіе курсы, стремятся въ университеты за высшимъ образованіемъ и, полные доброжелательныхъ порывовъ и стремленій, лелѣютъ въ себѣ идеалы жизни я накопляютъ дѣятельную силу, чтобы осуществить ихъ затѣмъ въ предстоящей имъ дѣйствительности? Все это средніе люди, простые и хорошіе люди и честные работники, которыхъ вы встрѣтите вездѣ. Много ли ихъ, или мало, счетомъ я не знаю, но, судя по тѣмъ громаднымъ реформамъ, которыя эти средніе люди произвели, и по тому, что они дѣлаютъ и теперь, вездѣ и повсюду, выдѣляясь своею неумирающею и неустанною энергіей, какія бы препятствія имъ жизнь ни противупоставляла, слѣдуетъ думать, что не въ числѣ тутъ дѣло. И дѣйствительно, дѣло не въ числѣ, а въ распредѣленіи силъ и въ тѣхъ мѣстахъ, на которыхъ эти силы должны быть по ихъ способностямъ и средствамъ. Г. Суворинъ говоритъ, что хорошій и честный работникъ на Руси не вывелся; но какой же былъ и поводъ въ этомъ сомнѣваться? Г. Суворинъ говоритъ, что вреденъ не сѣрый и средній человѣкъ съ его обыкновеннымъ умомъ и средними способностями, а вредно умничанье, вредно желаніе встать выше другихъ, когда для этого нѣтъ ни умственныхъ, ни нравственныхъ правъ. Что же это значитъ и чего не досказалъ г. Суворинъ? Не досказалъ онъ того, что всѣ эти умничающіе и желающіе встать выше другихъ люди и есть наша собирательная посредственномъ, только потому и умничающая, что она не умна, тольsto потому и желающая встать выше другихъ, что она не знаетъ истинной мѣры своего роста. Всѣ эти кричащіе, болтающіе и фразерствующіе, о которыхъ говоритъ Южный Край, что они, пріѣхавъ на мѣсто, напустятъ всякой пыли, все раскассируютъ и заведутъ по-своему, потому что смотрятъ прямо "въ оба" и дальнозорко, -- все это тотъ же морской песокъ собирательной посредственности, заполонившей всю нашу жизнь, ничѣмъ не смущающейся, все знающей и вѣдующей и для которой все просто какъ дважды два четыре.
   Гёте говоритъ, что люди, узнавъ слово, воображаютъ, что поняли и его смыслъ; но есть такія слова, въ которыхъ именно и заключается весь ихъ смыслъ. Такое слово и есть "собирательная посредственность". Мы этимъ словомъ пока не овладѣли и не дали ему еще права гражданства. Ютъ этого только у насъ и возможно, что публицистъ поразитъ внезапно читателя фразой: "я глубоко убѣжденъ, что найдутся люди, хотя и не получившіе дипломнаго образованія, но по своимъ знаніямъ жизни, ясности ума, трезвости мыслей и выдержкѣ характера заткнуть за поясъ многихъ кандидатовъ и дѣйствительныхъ студентовъ", иди, какъ г. Суворинъ, объявитъ о своей догадкѣ, что въ Россіи есть еще хорошій и честный работникъ.
   Во всемъ этомъ любопытна именно неувѣренность, что есть въ Россіи нѣчто и лучшее того, что мелькаетъ повседневно. Неужели среда и атмосфера, въ которой консервативные публицисты живутъ, такого рода, что приходится задумываться надъ тѣмъ, что не можетъ же быть, чтобы всѣ люди были такіе, и что непремѣнно должны быть еще и люди настоящіе, съ настоящими человѣческими чувствами, съ яснымъ умомъ и съ общественнымъ смысломъ? Да, вѣдь, если не имѣть убѣжденія, что, кромѣ собирательной посредственности, есть еще и настоящіе люди, то нужно выкинуть изъ себя вѣру и надежду въ лучшую жизнь, въ лучшіе распорядки, въ лучшія отношенія, выкинуть вѣру даже въ прогрессъ, заморить всѣ къ нему стремленія,-- однимъ словомъ, выкинуть изъ себя душу. Но ради чего тогда и жить на свѣтѣ?
   Наша такъ называемая (именно "такъ называемая") консервативная печать, полная пессимизма и безвѣрія, устанавливающая уровень своихъ практическихъ требованій только на тѣхъ возможностяхъ, которыя для ея соображеній представляетъ собирательная посредственность съ ея ограниченнымъ запасомъ чувствъ и этическихъ понятій, всегда занимала и будетъ занимать ничтожное по своему нравственному и умственному вліянію положеніе. Все живое, свѣжее, стремящееся и задумывающееся надъ жизнью, все умственно еще не установившееся, а ищущее, все, въ чемъ не заглохла потребность выработать нравственный общественный идеалъ и подчинить ему свое поведеніе,-- все, въ комъ живая душа бьетъ живымъ ключомъ потребности общественной любви и смотритъ на предстоящую ей жизнь какъ на открытое безграничное поле для дѣятельнаго приложенія этой любви,-- все это, живое и стремящееся, проникнутое непреодолимою потребностью найти запасу своихъ силъ исходъ и указаніе, никакого исхода и указанія въ консервативной (такъ называемой) печати не найдетъ.
   Но, вѣдь, нельзя же сказать, чтобы представители нашей консервативной печати потеряли совсѣмъ свою душу и отказались отъ идеаловъ. О, нѣтъ! И они стремятся къ чему-то возвышенному и благородному, и они -- и, можетъ быть, больше, чѣмъ кто-либо другой -- говорятъ о честности, справедливости, правдѣ и любви. Они и должны говорить о нихъ больше, потому что рѣже видятъ ихъ около себя. Но у нихъ всѣ ихъ нравственныя пожеланія и стремленія, выражаемыя благородными словами, только и могутъ оставаться лишь словами. Именно къ "такъ называемымъ" консерваторамъ примѣнимо замѣчаніе Гёте, что люди, овладѣвъ словами, воображаютъ, что овладѣли ихъ и смысломъ. Понять смыслъ слова значитъ понять возможность, когда честное слово можетъ быть честнымъ дѣломъ, когда оно можетъ воплотиться въ дѣйствительности. А, вѣдь, мы, толкуя, положимъ, о справедливости, устанавливаемъ для нея такія рамки и условія, что, вмѣсто справедливости, которой отъ всѣхъ требуемъ, можетъ получиться только несправедливость. И вотъ, когда получится она и повсюду накопится ея много, очень много, мы же, консерваторы, приходимъ въ негодованіе и начинаемъ взывать къ "среднему человѣку", чтобы онъ вышелъ изъ захолустья, въ которое мы его загнали, и устроилъ бы намъ все по-честному. Умственная бѣда консерваторовъ только въ томъ и заключается, что они говорятъ хорошими словами и рѣшительно не понимаютъ, какъ хорошія слова сдѣлать такими же хорошими дѣлами.
   Какъ же идти за людьми, которые требуютъ на словахъ любви, а на дѣлѣ только сѣютъ смуту и вражду, у которыхъ, какъ у сказочнаго дровосѣка, изъ одного и того же рта выходитъ и тепло, и холодно, такъ что даже лѣшій не захотѣлъ имѣть дѣла съ такимъ двоящимся человѣкомъ!
   И посмотрите, какъ играютъ словами любовь, правда, честность, справедливость Гражданинъ, Московскія Вѣдомости, да хотя бы и тотъ же Южный Край, настолько падкій до этическихъ идеаловъ, что даже весь современный прогрессъ онъ выкидываетъ, какъ ветошь. Слушая ихъ хорошія слова, подумаешь, что все это агнцы божіи, а приди къ агнцу божьему "средній человѣкъ" за практическою инструкціей, и онъ получитъ такое приказаніе: жидовъ топить, штундистовъ жечь, поляковъ скручивать въ бараній рогъ, нѣмцевъ турить вонъ, для насажденія настоящаго, своего, и истинно этическаго прогресса, вмѣсто изученія римскихъ классиковъ и латинскаго языка, ввести изученіе византійской цивилизаціи и языка греческаго (на водвореніи этого новаго прогресса настаиваетъ съ необыкновенною энергіей Южный Край), а русскаго человѣка, того самаго человѣка, народнымъ геніемъ котораго, какъ говоритъ г. Суворипъ, "Русь стала такою широкой я сильной и выросла въ нѣчто колоссальное", этого-то творца нашей государственности, достаточно доказавшаго свой умъ и организаторскія силы, Гражданинъ и Московскія Вѣдомости (еще ровно ничего не доказавшіе) прикажутъ пороть и для порядка держать въ ежевыхъ рукавицахъ. И тутъ же эти люди будутъ увѣрять: "мы враги крикливаго фразерства, которымъ заражено большинство русскихъ такъ называемыхъ образованныхъ людей, намъ нужно побольше скромности, степенности и сѣроватости. которая не фыркаетъ, но постоять за себя умѣетъ, больше думаетъ, чѣмъ говоритъ, и больше дѣлаетъ, чѣмъ разсуждаетъ; намъ нуженъ средній человѣкъ, хорошій и честный работникъ". Вѣрно, что нуженъ онъ и вамъ, только знаете ли вы такое волшебное слово, которое бы онъ послушалъ, и своими крикливыми фразами о благородствѣ и честности приманите ли вы его къ себѣ?
   Уже давно, разсказываетъ Новое Время, Петербургъ не видѣлъ въ такомъ количествѣ, какъ теперь, какихъ-то особенныхъ и странныхъ людей, явившихся неизвѣстно откуда. Еще съ осени стали попадаться, и въ довольно замѣтномъ числѣ, подержанныя личности съ хорошими манерами, изобличающими въ нихъ людей, принадлежавшихъ когда-то къ обществу; излишняя одутловатость лицъ, припухлость вѣкъ, слеза въ глазахъ, загаръ и огрубѣлость кожи,-- все это свидѣтельствовало несомнѣнно объ ихъ долгой залежалости въ провинціи; не первой свѣжести и даже прямо-таки потертые костюмчики, на нѣкоторыхъ, низшихъ экземплярахъ, фуражки съ красными околышами при статскомъ платьѣ опредѣляли сразу на опытный и привычный взглядъ ихъ происхожденіе и превратность дальнѣйшей ихъ судьбы... Приплелись даже завѣдомо не подходящіе пи къ какому дѣлу люди, по причинѣ своей судимости, своей явной и несомнѣнно доказанной неблагонадежности, страдающіе страстью къ спиртнымъ напиткамъ, удаленные тихимъ образомъ отъ должностей, при которыхъ они когда-то состояли,-- словомъ, вся эта накипь, которую согнало своимъ дуновеніемъ съ народной деревенской жизни реформа 19 февраля... По какъ постарѣли они, износились, даже истрепались съ той поры! Какой ужасный, жадный, голодный блескъ появился у нихъ теперь въ пазахъ!... И бродятъ они всѣ утромъ, возлѣ подъѣздовъ извѣстныхъ вліятельныхъ лицъ,-- дожидаются чего, заявить хотятъ о себѣ?... Что возмутило ихъ? Что привело ихъ сюда? Зачѣмъ они собрались и чего ищутъ?
   И собрались они, и ищутъ, и надежды не потеряли найти, потому что они все могутъ, о чемъ пишутъ Гражданинъ и Московскія Вѣдомости, которые ихъ держатъ въ курсѣ ихъ понятій. Вы говорите "накипь". Нѣтъ, не накипь, а только подонки той самой собирательной посредственности на верхахъ которой стоитъ лощеное крикливое фразерство, уже разсуждающее о возвышенныхъ матеріяхъ, о патріотизмѣ, о прогрессѣ, о византійской культурѣ, о русскихъ интересахъ, о чести и благородствѣ, о правдѣ и справедливости и даже о свободѣ,-- то самое крикливое фразерство, которое, приговаривая о своей любви къ отечеству, правою рукой отечество гладитъ, а лѣвою у самаго этого отечества вырываетъ его послѣдніе вихры,-- то самое крикливое фразерство, которое, подманивъ свои собственныя подонки, само приходитъ отъ нихъ въ ужасъ и, чураясь своихъ умственныхъ чадъ, начинаетъ взывать къ "среднему человѣку", къ "хорошему и честному работнику", не болтуну и фразеру, а "къ скромному русскому человѣку, умѣющему, однако, двигать горами, когда это нужно".
   Но, вѣдь, этотъ скромный русскій "средній человѣкъ", еще не такъ давно двигавшій горами, на вашъ кличъ не пойдетъ. Его толпой вы не увидите (и не потому, чтобы онъ не могъ образовать толпы). Онъ выступаетъ теперь только одиночкой, добровольцемъ, піонеромъ. Онъ то устраиваетъ школу, то заводитъ читальню, то идетъ піонеромъ на какой-нибудь Амуръ, чтобы учить людей жить по-человѣчески, то садится на землю, а если онъ былъ у дѣла и остался внѣ его, то смотритъ на міръ Божій изъ своей форточки и скорбитъ за него, потому что ничего другаго и не подѣлаешь; а то думаетъ и читаетъ, и готовится и наблюдаетъ, и ищетъ такихъ этическихъ идеаловъ, которые предстоящій ему путь жизни примирили бы съ его нравственными потребностями нравственной дѣятельности. Такого человѣка двойнымъ языкомъ не приманить, и сколько вы ни аукайтесь, вамъ отвѣтитъ только эхо, да выползетъ на вашъ кличъ еще пожалуй та самая двоящаяся накипь, которой вы чураетесь.

Н. Ш.

"Русская Мысль", кн.IV, 1890

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru