Шелгунов Николай Васильевич
Очерки русской жизни

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.

XLI.

   Что за интересная книга Критика біографическій словарь русскихъ писателей и ученыхъ С. А. Венгерова! Это даже и не книга, не словарь; а собраніе,-- да, именно собраніе, цѣлое общество лицъ, съ которыми вы бесѣдуете съ мертвыми, какъ съ живыми, а съ живыми -- точно съ умершими (есть такіе мертвые -- живые люди). И это не заурядные, средніе, обыкновенные люди, которыхъ вы встрѣтите на каждомъ перекресткѣ. Нѣтъ, это наши лучшіе мыслящіе люди,-- люди, которыми Россія думала и думаетъ; это ея мыслящій мозгъ, ея творческая умственная сила, которой создалось все наше движеніе впередъ, нашъ ростъ, нашъ прогрессъ, наше сознаніе, наша литература, наука, наше просвѣщеніе, наши реформы; это та сила, которой мы вошли въ среду европейскихъ народовъ и стали (если пока еще не стали, то, по крайней мѣрѣ, готовимся и пытаемся стать) соучастниками европейскаго просвѣщенія и европейскаго прогресса.
   Пока вышелъ только 1-й томъ Словаря (буква А.) и въ немъ помѣщено около 600--700 біографій; значитъ, въ цѣломъ Словарѣ ихъ будетъ не менѣе 20,000. Цифра, пожалуй, не особенно большая. Если бы всѣ эти 20,000 человѣкъ, которыхъ Россія выдѣлила въ теченіе тысячи лѣтъ, были живы въ сей моментъ, то одинъ мыслящій человѣкъ пришелся бы на 5,000 людей, не принимающихъ въ умственномъ движеніи внѣшняго участія. Раскинутые же на протяженіи 1,000 лѣтъ 20 т. мыслящихъ людей совсѣмъ теряются въ пространствѣ.
   Словарь С. А. Венгерова, соединяя въ одну группу раскинутыхъ въ пространствѣ нашихъ мыслящихъ людей, даетъ возможность составить общее цѣльное представленіе о нашей умственной физіономіи. Это все равно, какъ отдѣльно разсаженныя елки даютъ только частное понятіе о каждомъ отдѣльномъ деревцѣ и, чтобы получить понятіе о прозябанія еловаго лѣса, нужно всѣ отдѣльныя елки собрать въ лѣсъ.
   Но чтобы получить такое цѣльное впечатлѣніе, Словарь слѣдуетъ читать не отдѣльными выпусками, по мѣрѣ того, какъ они выходятъ, а прочесть всѣ 21 вып., составляющіе первую серію, сразу.
   При такомъ чтеніи вы не растеряетесь въ опредѣленіи роста отдѣльныхъ лицъ, а каждое изъ нихъ встанетъ на свое мѣсто, и получится гармоническая картина, производящая цѣльное впечатлѣніе.
   При отдѣльномъ же чтеніи, Аксаковы, напримѣръ, рисуются людьми преусиленнаго роста и рѣзко выдѣляются изъ остальныхъ лицъ (этому помогаетъ и исключительное вниманіе составителя Словаря къ Аксаковымъ, посвятившаго имъ несоразмѣрно много страницъ).
   Когда же вы прочтете всѣ выпуски сразу, яркость въ Аксаковыхъ исчезаетъ, соотношеніе съ другими людьми устанавливаетъ настоящую мѣру ихъ роста, ставитъ ихъ въ общій ранжиръ, на мѣсто, которое имъ по ихъ росту принадлежитъ, и частное, отдѣльное впечатлѣніе смѣняется общимъ.
   Конечно, впечатлѣніе, которое произведетъ Словарь, доведенный до конца, когда вы почувствуете себя среди всѣхъ двадцати тысячъ какъ бы воскрешенныхъ нашихъ умственныхъ дѣятелей, будетъ полнѣе, но и тѣ 600--700 человѣкъ, ръ сообщество съ которыми васъ вводитъ Словарь теперь, производитъ впечатлѣніе вполнѣ опредѣленное и достаточно цѣльное.
   Въ массѣ лицъ, собранныхъ г. Венгеровымъ, не столько численное, сколько нравственное впечатлѣніе производятъ люди въ рясахъ и черныхъ клобукахъ. Нельзя сказать, чтобы ихъ было и мало, ибо ихъ, по крайней мѣрѣ, двѣсти триста. Они составляютъ основной фонъ картины, и чѣмъ дальше назадъ, тѣмъ ихъ больше, тѣмъ стоятъ они плотнѣе, а, наконецъ, и никого, кромѣ ихъ, невидно.
   Иначе размѣстились лица свѣтскія. На заднемъ планѣ ихъ почти нѣтъ, но за то они толпятся на первомъ, хотя, здѣсь и тамъ, и даже въ самомъ переду, среди свѣтскихъ людей попадается не мало черныхъ клобуковъ.
   Да и у насъ въ старые годы, какъ въ Европѣ въ средніе вѣка, монастыри были единственнымъ мѣстомъ, куда отъ міра и его царящаго зла уходили люди болѣе чуткіе, искавшіе удовлетворенія въ чистомъ нравственномъ житіи. И уходили они отъ жизни не только для того, чтобы спастись, но чтобы и работать для этой жизни, служить ей тѣми средствами, которыя они считали лучшими, бороться за то, что они считали истиной и въ чемъ они видѣли спасеніе. А спасеніе тогда искалось только въ "вѣрѣ", какъ ее понимали, въ "нравственной истинѣ", въ которой одной и заключалась вся внутренняя жизнь. Другой жизни и не было. На защиту-то этой "нравственной истины" и выдвигались энергическіе борцы, люди закала, убѣжденія и поразительной силы характера.
   Посмотрите на эти черные клобуки и рясы, стоящіе въ заднихъ рядахъ, вглядитесь въ ихъ лица, писанныя "греческимъ письмомъ"! Это гранитные люди, неспособные ни на какую уступку фанатики, который за свои убѣжденія пойдутъ на костеръ, на плаху, а то и сожгутъ себя, спасая свою душу и свою истину, изъ которой они не поступятся ни одною іотой. Еще бы у нихъ были лица другаго письма, кромѣ греческаго!
   Впереди всѣхъ выдается "протопопъ-богатырь", какъ его называетъ Соловьевъ, "Петръ Великій, только въ обратную сторону", какъ обзвалъ его Тихонравовъ, знаменитый Аввакумъ.
   Это непосредственная, сырая натура, истинная черноземная сила, чуждая всякой другой внутренней дисциплины, кромѣ той "истины", которую она носитъ въ себѣ и на защиту которой она отдаетъ всецѣло всѣ силы своего несокрушимаго, чугуннаго, богатырскаго организма. Это именно несокрушимый богатырскій организмъ, какихъ теперь природа уже не создаетъ. Это долотъ, стучащій въ одну точку, стихійная сила, подчиняющаяся лишь своему естественному закону, какъ подчиняются своему закону громъ, молнія, градъ,-- силы, которыхъ тоже не укротишь и ничего съ ними не подѣлаешь.
   Суровый аскетъ, человѣкъ строгаго житія, Аввакумъ во всѣхъ своихъ дѣлахъ и поступкахъ остается твердъ и вѣренъ своему нравственному идеалу и той внутренней, одухотворяющей его силѣ, которая повелѣваетъ ему исполнить нравственный законъ. Съ этою силой онъ точно родился и въ немъ какъ бы и не было другого существа. Съ первыхъ шаговъ своего священства, когда Аввакумъ былъ еще простымъ сельскимъ попомъ,-- онъ, такой нетерпимый и непреклонный борецъ за свой нравственный идеалъ и за свою правду, какимъ потомъ уже измученнымъ пытками старикомъ вступилъ на костеръ!
   Аввакумъ былъ одинаково строгъ какъ къ себѣ, такъ и къ своей паствѣ. Разъ, во время исповѣди, пришла къ нему "дѣвица, блудному дѣлу повинная", и въ Аввакумѣ загорѣлся "огонь блудный". Онъ, "зажегъ три свѣщи и прилѣпилъ къ налою и возложилъ руку правую на пламя и держалъ дондеже угасло злое желаніе". Въ другой разъ, въ село пришли "плясовые медвѣди съ бубнами и домрами". Аскетъ Аввакумъ "по Христѣ ревнуя, изгналъ ихъ и хари и бубны изломалъ единъ у многихъ, и медвѣдей двухъ великихъ отнялъ,-- одного ушибъ, а другаго отпустилъ въ поле". Въ это время плылъ Волгою мимо села воевода Шереметевъ. Ему пожа ловались на самоуправство Аввакума. Шереметевъ призвалъ его къ себѣ, попенялъ, хотѣлъ было уже отпустить, но велѣлъ на "прощаніе благословить сына своего Матвѣя, бридобрица". Аввакумъ, "видя блудный образъ" молодаго боярина, на-отрѣзъ отказался. Шереметевъ велѣлъ сбросить Аввакума въ Волгу, такъ что протопопъ еле спасся "отъ неминучей гибели". У вдовы "начальникъ отнялъ дочерь", Аввакумъ пришелъ къ нему съ суровымъ обличеніемъ, и начальникъ его сначала "до смерти задавилъ", такъ что онъ лежалъ "мертвъ полчаса и больше", а затѣмъ, "пришедъ въ церковь, билъ и волочилъ за ноги по землѣ въ ризахъ", палилъ "изъ пистоля" и, наконецъ, "домъ отнялъ и выбилъ, все ограбя".
   Все это только больше разжигало Аввакума и онъ еще энергичнѣе стыдилъ и уличалъ своихъ прихожанъ за пороки и не оставлялъ въ покоѣ даже сосѣднихъ священниковъ, что они плохо исполняютъ церковныя правила и предписанія. Въ Юрьевцѣ, куда Аввакумъ былъ назначенъ протопопомъ, "попы и бабы, которыхъ онъ унималъ отъ блудни", ужи черезъ 8 недѣль послѣ того, какъ Аввакумъ прибылъ въ этотъ городъ, "среди улицы били ботажьемъ и топтали" его и грозили совсѣмъ "убить вора... да и тѣло собакамъ въ ровъ бросить" (все это Аввакумъ разсказываетъ въ своемъ Житіи).
   Отъ подобныхъ протестовъ своихъ прихожанъ Аввакуму приходилось бѣжать не разъ въ Москву. Убѣжалъ онъ въ нее и изъ Юрьевна. Для такого борца, какъ Аввакумъ, нужно было, конечно, дѣло покрупнѣе, чѣмъ борьба съ сосѣдними священниками и деревенскими прихожанами. Москва, какъ разъ, оказалась по плечу Аввакуму, да и обстоятельства сложились такъ, что подошло и дѣло крупное.
   У Аввакума въ Москвѣ были хорошія связи. Находился онъ въ дружескихъ отношеніяхъ съ царскимъ духовникомъ Стефаномъ Вонифантьевымъ, былъ лично извѣстенъ царю и ближайшимъ человѣкомъ, другомъ его былъ знаменитый впослѣдствіи расколоучитель, протопопъ Казанскаго собора Іоаннъ Нероновъ, у котораго онъ и жилъ, "вѣдая церковь его, егда тотъ куда отлучался".
   "Какъ и всѣ близкіе къ Вонифантьему и Неронову,-- говоритъ г. Венгеровъ,-- Аввакумъ участвовалъ, въ "книжномъ исправленіи", предпринянятомъ патріархомъ Іосифомъ. Но вотъ въ 1652 г. Іосифъ умираетъ и его мѣсто занимаетъ Никонъ, нѣкогда пріятель Аввакума. Новый патріархъ продолжаетъ начатое Іосифомъ исправленіе книгъ, но только ставить къ этому дѣлу людей истинно-ученыхъ, знающихъ греческій языкъ и могущихъ дѣйствительно что-нибудь исправить въ. ошибкахъ прежнихъ типографщиковъ. Аввакумъ и его пріятели были устранены, а вмѣсто ихъ Никонъ выписалъ Епифанія Славинецкаго и его товарищей изъ Кіева, Арсенія Грека изъ соловецкаго заточенія и другихъ".
   Новшества, которыя завели эти справщики, сейчасъ же вызвали протестъ консерваторовъ и одно изъ видныхъ мѣстъ между ними занялъ энергическій и упрямый Аввакумъ. Уже`черезъ годъ послѣ начала никоновскихъ "новшествъ" Аввакума засадили въ подвалъ Андроньевскаго монастыря, гдѣ онъ просидѣлъ 3 дня и 3 ночи не ѣвши и не пивши, а затѣмъ начали увѣщевать. "Журятъ мнѣ,-- разсказываетъ Аввакумъ въ Житіи,-- что патріарху не покорился, а я отъ писанія его браню, да лаю". Отдали Аввакума за непокороство подъ начало: "за волосы дерутъ, и подъ бока толкаютъ, и за чепь торгаютъ, и въ глаза плюютъ", а Аввакумъ стоить на своемъ и не уступаетъ. Никонъ велѣлъ разстричь его, но царь заступился и Аввакума сослали въ Сибирь.
   Привезли Аввакума въ Тобольскъ, гдѣ онъ нашелъ было себѣ покровителя въ архіереѣ и устроился, но съ самаго же начала сталъ чудить. "Выстегалъ ремнемъ" дьяка за какой-то проступокъ и велѣлъ "среди улицы собакамъ бросить" тѣло боярскаго сына Бекетова, въ церкви обругавшаго его и архіепископа, и, не укротившись ни на іоту, продолжалъ "бранить отъ писанія" Никонову ересь.
   Сослали Аввакума за Лену къ воеводѣ Пашкову, имѣвшему порученіе завоевать Даурію. Пашковъ былъ человѣкъ суровый, а Аввакума ему прямо "приказано было мучить". Аввакумъ, конечно, это зналъ и хотя, повидимому, дѣла Пашкова его не касались, но, усмотрѣвъ въ нихъ какія-то неправильности, онъ вздумалъ изобличать воеводу. Пашковъ разсердился и велѣлъ сбросить протопопа и его семью съ досчаника, на которомъ тотъ плылъ по Тунгузкѣ. Страшно было и на утломъ досчаникѣ, а тутъ пришлось пробираться съ малыми дѣтьми по непроходимымъ дебрямъ дикихъ даурскихъ ущелій. Не вытерпѣлъ Аввакумъ и послалъ Пашкову рѣзкое посланіе. Воевода разсвирѣпѣлъ, приказалъ притащить къ себѣ протопопа, избилъ его, велѣлъ дать ему 72 удара кнутомъ и бросить въ острогъ. И сидѣлъ Аввакумъ въ острогѣ не мало времени въ "студеной башнѣ: тамъ зима въ тѣ поры живетъ, да Богъ грѣлъ и безъ платья! Что собачка въ соломкѣ лежу,-- пишетъ Аввакумъ,-- коли покормятъ, коли нѣтъ. Мышей много было: я ихъ скуфьею билъ -- и батожка не дадутъ! Все на брюхѣ лежалъ, спина гнила. Блохъ да вшей было иного". Поколебался было протопопъ: "хотѣлъ на Пашкова кричать прости, но сила Божія возбранила, велѣно терпѣть". По веснѣ Пашковъ выпустилъ протопопа на волю.
   Шесть лѣтъ прожилъ Аввакумъ въ Даурской землѣ подъ началомъ Пашкова, наконецъ, пришла изъ Москвы грамота -- ѣхать протопопу на Русь. Цѣлыхъ три года провелъ въ пути Аввакумъ, и провелъ ихъ не праздно, а "по всѣмъ городамъ и по селамъ, въ церквахъ и на торгахъ кричалъ, проповѣдуя слово Божіе, и уча, и обличая безбожную лесть" никоніанскихъ новшествъ.
   Никонъ былъ уже не въ милости и доживалъ послѣдніе годы своего патріаршества. Время, слѣдовательно, было для Аввакума благопріятное. Его восторженно чествовали сановные и несановные москвичи, явились и тайные сторонники раскола и самъ царь выказывалъ ему необыкновенное расположеніе. Первое время Аввакумъ былъ сдержанъ и, не совсѣмъ понявъ его кроткое настроеніе, бояре стали предлагать ему "соединиться въ вѣрѣ". Они соблазняли его тѣмъ, что царскимъ духовникомъ сдѣлаютъ и денегъ ему многое множество надавали, а государь черезъ Стрешнева уговаривалъ его, если ужь "не соединиться", то, по крайней мѣрѣ, молчать. "И я потѣшалъ его: царь-то есть отъ Бога учиненъ и добренекъ до меня". Къ тому же, обѣщали его поставить справщикомъ при печатномъ дворѣ, а это для Аввакума была приманка большая, "лучше духовничества".
   Полгода молчалъ протопопъ, надѣясь на обѣщанія, но когда онъ увидѣлъ, что все остается попрежнему, онъ "паки заворчалъ и написалъ царю многонько-таки, чтобы онъ старое благочестіе взыскалъ и мати нашу общую, святую церковь отъ ереси оборонилъ и на престолъ бы патріаршій пастыря православнаго учинилъ, вмѣсто волка и отступника Пикона, злодѣя и еретика".
   Когда царь увидѣлъ изъ челобитной, что Аввакумъ возстаетъ не только противъ Никона, но и противъ всей вообще существующей церкви, онъ на него "кручиновать сталъ". "Не любо стало,-- прибавляетъ Аввакумъ,-- какъ опять сталъ я говорить; любо имъ, когда молчу, да мнѣ такъ не сошлось".
   Аввакума опять сослали -- въ Мезень, но продержали въ ссылкѣ только полтора года и привезли въ Москву, гдѣ на собравшемся въ 1666 году соборѣ, созванномъ для борьбы съ расколомъ, хотѣли заставить Аввакума отказаться отъ его пропаганды. Аввакумъ отъ увѣщателей "отрицался, что отъ бѣсовъ", показанія писалъ "съ бранью большою" -- и увѣщаніе кончилось тѣмъ, у то протопопа разстригли и "опроклинали". Аввакумъ тутъ же "проклиналъ сопротивъ" разстригавшихъ его.
   Свезли Аввакума въ Пафнутьеръ монастырь и "заперли въ темную палатку, гдѣ скованно держали годъ безъ мала", затѣмъ опять привезли въ Москву на съѣздъ вселенскихъ патріарховъ. Но и патріархи съ Аввакумомъ ничего подѣлать не могли, а только наслышались отъ него грубостей или, какъ онъ выражается, "побранилъ ихъ сколько могъ", и затѣмъ онъ произнесъ имъ такое послѣднее слово: "чистъ есть азъ и прахъ прилѣпшій отъ ногъ своихъ отрясаю предъ вами, по писанному: лучше единъ творяй волю Божію, нежели тьмы беззаконныхъ".
   Аввакума вмѣстѣ съ его сообщниками -- Лазаремъ-попомъ и Ѳеодоромѣдьакомъ -- сослали въ Пустозерскій острогъ, гдѣ держали въ самомъ строгомъ заключеніи. Это не только не помѣшало Аввакуму и его товарищамъ написать цѣлый рядъ посланій и догматическихъ сочиненій, но еще и обратить въ расколъ стражу, черезъ которую они и распространили свои писанія между своими послѣдователями. Дошло это до властей и Аввакумъ, котораго вообще щадили, отдѣлался сравнительно легко: его посадили на хлѣбъ и на воду въ отдѣльный срубъ, врытый въ землю, а товарищамъ его вырѣзали языки.
   Четырнадцать лѣтъ провелъ Аввакумъ въ Пустозерскѣ и съ прежнею энергіей продолжалъ свою борьбу съ новшестами. Старика долго щадили. Но мѣра долготерпѣнія оказалась, наконецъ, выше силъ не только для старика-страдальца, но и для московскихъ властей. Въ 1681 году Аввакумъ написалъ письмо къ царю Ѳедору Алексѣевичу,-- письмо вначалѣ почтительное и скромное, но затѣмъ переходящее въ такой озлобленный и несдержанный тонъ противъ никоніанцевъ и царя Алексѣя Михайловича, что "за великія на царскій домъ хулы" повелѣно было Аввакума предать сомженію, а вмѣстѣ съ нимъ сжечь и товарищей его по заключенію, Лазаря, Епифанія и Никифора.
   Построили срубъ изъ дровъ; ввели на него казнимыхъ, народъ снялъ шапки... дрова подожгли -- всѣ замолчали. Аввакумъ сложилъ двуперстный крестъ: "Вотъ будете этимъ крестомъ молиться,-- сказалъ онъ народу,-- во вѣкъ не погибнете, а оставите его -- городокъ вашъ погибнетъ, пескомъ занесетъ; а погибнетъ городокъ -- настанетъ и свѣту конецъ!..." Огонь охватилъ казнимыхъ... Одинъ изъ нихъ закричалъ. Аввакумъ наклонился къ нему и сталъ увѣщевать... Такъ и сгорѣли.
   И на заднемъ планѣ этой толпы такихъ Аввакумовъ не одинъ. Вотъ стоитъ славившійся своею начитанностью, умѣньемъ вести рѣчь и строгостію жизни Анкиндиновъ, раскольникъ поморскаго согласія, знаменитый силою своихъ убѣжденій. Когда холмогорскому архіепископу Варсонофію донесли о дѣятельности печерскихъ и мезенскихъ поморцевъ, онъ потребовалъ военную силу и противъ раскольниковъ было выслано 80 солдатъ. Анкиндиновъ на общемъ совѣтѣ положилъ запереться въ верхней комнатѣ, гдѣ отправляли службу. Отломали лѣстницы, передъ воротами Сдѣлали/защиту, два окна оставили для разговоровъ и приготовили смолы и бересты. Когда скитъ былъ оцѣпленъ, а увѣщеванья не привели ни къ чему, солдатамъ было приказано ломать скитъ. Скитники запѣли молебенъ, запалили храмину, и всѣ 86 человѣкъ погибли въ огнѣ.
   Тутъ же, въ той же толпѣ, стоитъ близкій Аввакуму іеромонахъ Авраамій, постникъ и подвижникъ, котораго протопопъ Аввакумъ называлъ своимъ духовнымъ сыномъ. За челобитную объ уничтоженіи новшествъ Авраамію сдѣлали строгій допросъ, при которомъ митрополитъ Павелъ Крутицкій жестоко избилъ его; а когда Авраамій продолжалъ упорствовать, его разстригли и сослали. Но Авраамій не унялся, продолжалъ свою пропаганду и въ ссылкѣ и былъ сожженъ въ срубѣ.
   И тѣ, кто сжигалъ, и тѣ, кого сжигали, стоятъ теперь передъ нами рядомъ, вызывая одинаковое изумленіе къ силѣ взаимной нетерпимости и ожесточенія. Аввакума и всѣхъ другихъ сожгли потому, что сила была не на ихъ сторонѣ, но тотъ же Аввакумъ не дрогнулъ бы собственными руками взвести Никона на костеръ и поджечь его, если бы могъ это сдѣлать. "Какъ бы ты мнѣ волю далъ,-- писалъ Аввакумъ въ письмѣ къ царю Ѳедору Алексѣевичу,-- я бы ихъ (никоніанцевъ), что Илья пророкъ, всѣхъ перепласталъ во единъ день. Не осквернилъ бы рукъ своихъ, но освятилъ, чаю... Перво бы Никона, собаку, разсѣкли на четверо, а потомъ бы никоніанъ..." И будь Аввакумъ на мѣстѣ Никона, онъ все это бы и сдѣлалъ.
   Г. Венгеровъ говоритъ, что Аввакума, "по нравственной высотѣ, слѣдуетъ поставить никакъ не ниже Гуса или Саванароллы". Сравненіе было бы вѣрно, если бы для него было достаточно только одной нравственной высоты. Саванаролла былъ тоже человѣкъ строгаго житія и энергическій боецъ противъ безнравственности своего времени, но, въ то же время, онъ былъ церковный реформаторъ и политическій дѣятель, стремившійся къ возстановленію демократическаго правленія. Иванъ Гусъ былъ тоже церковный реформаторъ и проповѣдникъ прогрессивной религіи. Это совсѣмъ разныя нравственности, нравственности съ идейнымъ содержаніемъ, котораго у Аввакума не было.
   Аввакумъ, какъ и всѣ сторонники раскола, сила несомнѣнно большая, вызывающая изумленіе своею непреклонною стойкостью, но эта стойкость не Сознательной мысли, а стальной пружины, отдающей съ такою же силой, съ какою ее нажимаютъ.
   Въ борьбѣ, которую велъ Аввакумъ и которую вели съ нимъ его противники, стояли одна противъ другой одинаковыя по содержанію силы. Новшества, которыя казались такими Аввакуму, были, въ сущности, возстановленіемъ стараго, первоначальнаго церковнаго порядка и его формъ. И Аввакумъ отстаивалъ тоже установившійся временемъ порядокъ и не допускалъ въ немъ перемѣнъ. Борьба шла за отстаиваніе разныхъ моментовъ одного и того же порядка и идей, защищались двѣ, въ сущности, однородныя формы внѣшняго благочестія и встали одинъ противъ другаго неумолимыми вратами два однородные консерватизма.
   Когда въ 1649 году пріѣхалъ въ Москву патріархъ іерусалимскій Паисій и замѣтилъ въ московскомъ богослуженіи отступленія отъ обрядовъ восточной церкви, замѣчанія его очень смутили царя и патріарха Іосифа. Было рѣшено послать на Востокъ вѣрнаго человѣка, который бы изучилъ вопросъ о богослуженіи на мѣстѣ. Этимъ вѣрнымъ человѣкомъ былъ Арсеній Сухановъ, ѣздившій на Востокъ три раза и въ послѣдній разъ по порученію Никона. Сухановъ описываетъ въ мрачныхъ краскахъ испорченность православнаго духовенства на Востокѣ, его приниженность, угодливость, его равнодушіе къ своимъ обязанностямъ и къ строгому и точному исполненію обрядовъ. Главныя отступленія, которыя замѣтилъ Сухановъ, заключались въ томъ, что на Востокѣ троятъ, а не двоятъ аллилуію, что на проскомидію употребляютъ не семь, а пять просфоръ, что при крестныхъ ходахъ идутъ не по солнцу, а противъ солнца, что обливательное крещеніе считаютъ дѣйствительнымъ; наконецъ, противъ двуперстія аѳонскіе монахи не могли привести Суханову ни одного солиднаго довода. Однимъ словомъ, оказывалось, что вѣра испортилась не у насъ, а на Востокѣ. Пренія о вѣрѣ съ аѳонскими греками, написанныя Сухановымъ, сильно распространились въ раскольничьей средѣ и оказали большую поддержку расколу. Когда Аввакума привезли въ Москву къ вселенскимъ патріархамъ, разсчитывая на то, что они его убѣдятъ, и когда въ заключеніе преній патріархи ему сказали: "Ты упрямъ; вся наша Палестина и серби, и албансы, и валахи, и римляне, и ляхи, всѣ тремя персты крестятся; одинъ ты стоишь на своемъ упорствѣ я крестишься двѣма персты",-- то Аввакумъ отвѣтилъ: "Вселенствіи учителіе! Римъ давно упалъ и лежитъ невосклонно и ляхи съ нимъ же погибли, до конца враги быша христіанамъ, а у васъ православіе пестро; отъ насилія турскаго Магмета немощни есте стали; и впредь пріѣзжайте къ намъ учиться".
   Вотъ съ какими силами мы имѣемъ тутъ дѣло, а совсѣмъ не съ тою нравственною высотой, на которой стояли Саванаролла и Гусъ, люди свободнаго и критическаго ума. Да, пожалуй, свободный и критическій умъ намъ тогда и не требовался. Поврежденіе нравовъ было большое, церковное неустроеніе было тоже велико и едва ли Аввакумъ былъ правъ, приглашая восточныхъ патріарховъ пріѣзжать къ намъ учиться. Учиться то было нечему.
   На церковномъ соборѣ 1551 года наше церковное неуетроеніе было выяснено вполнѣ. Представители церкви жаловались, что монахи и монахини бродятъ по-міру, просвирни надъ просфорами приговариваютъ, монахи и попы пьянствуютъ, вдовые попы соблазняютъ своимъ поведеніемъ; въ церквахъ народъ стоитъ въ шапкахъ, съ палками, говоръ и ропотъ и всякое прекословіе, и бесѣды, и срамныя слова; попы и дьяконы поютъ безчинно, церковные причетники всегда пьяны, безъ страху стоятъ и бранятся; попы въ церквахъ дерутся между собою и въ "монастыряхъ то же. Патріархъ Іосифъ, тотъ самый, который началъ исправленіе книгъ, жаловался, что дѣти поповъ и мірскихъ людей безчинствуютъ въ алтарѣ во время службы; во время церковнаго пѣнія ходятъ шпыни и отъ нихъ въ церквахъ великая смута и мятежъ: они то бранятся, то дерутся, иные притворяются малоумными, другіе во время службы ползаютъ, пищатъ и въ простыхъ людяхъ возбуждаютъ великій соблазнъ. Аввакумъ, этотъ поборникъ чистоты нравовъ, и въ своихъ писаніяхъ, и на диспутахъ, какъ онъ самъ говоритъ, "лаялся отъ писанія", а подчасъ любилъ и подраться. Когда на преніи съ восточными патріархами Аввакумъ "побранилъ ихъ, сколько могъ", то на него накинулись и стали бить.
   Въ подобномъ неустроеніи критическому уму предстояла работа не въ писаніи или церковныхъ установленіяхъ, а въ нравахъ, которые слѣдовало подчинить этимъ установленіямъ. Сомнѣнія же въ уставахъ и не могло явиться, ибо ихъ требованія стояли выше дѣйствительности, съ которою только и приходилось бороться, чтобы ее поставить въ рамку установившихся требованій. Это была работа чисто-охранительная, для которой требовались характеры, а не умы.
   И вся эта группа людей, которую г. Венгеровъ даетъ возможность окинуть взглядомъ пока въ небольшой ея части, представляетъ образцы изумительныхъ характеровъ, стойкихъ, непреклонныхъ, подчасъ ужь слишкомъ суровыхъ, даже неумолимыхъ и того же закала, какъ Аввакумъ.
   Группа эта создавалась закономъ подбора, оттого она и отличается такою односторонностью. Я уже говорилъ, что у насъ, какъ и въ Европѣ въ средніе вѣка, въ монастыри уходили люди избранные, выдающихся нравственныхъ стремленій. То были постники, аскеты, люди строгаго житія, хорошо знавшіе, какой они берутъ на себя подвигъ, и потому только и уходившіе въ монастыри, что это былъ подвигъ. Не одни соблазны міра гнали ихъ въ монастыри и не о своемъ только личномъ спасеніи они думали; ихъ влекла еще потребность нравственной дѣятельности, потребность служенія словомъ и дѣломъ обращенію падшихъ или нетвердыхъ на путь истины и спасенія, ради чего они обрекали себя уже заранѣе мученическому вѣнцу. Большая требовалась для этого нравственная сила и мощь характера. И передъ нами возникаютъ дѣйствительно мощные образы представителей церкви, какъ бы традиціонно повторяющіе одинъ другаго. Св. Алексѣй митрополитъ, Никонъ, Амвросій (Орнатскій), Филаретъ, хотя и раздѣлены цѣлыми вѣками,-- всѣ люди одного закала, однихъ стремленій, одной силы, одного сознанія своихъ обязанностей и высоты своего святительскаго положенія.
   Эта традиціонная преемственность выразилась съ особенною яркостью въ Амвросіи. Самъ аскетъ до того, что не ѣлъ ничего, кромѣ рѣдьки и капусты, Амвросій требовалъ такого же воздержанія отъ подчиненнаго ему духовенства и отъ окружающихъ. Снисхожденія и уступки онъ никогда не зналъ. "Я въ экономіи Божіей уксусъ",-- говорилъ онъ про себя.
   Въ 1824 году ожидали Императора Александра I въ Пензу. За годъ городъ сталъ готовиться къ царскому посѣщенію. Только Амвросій не дѣлалъ ничего, не починялъ совершенно развалившагося архіерейскаго дома, не убиралъ даже мусора передъ окнами. Губернаторъ (Лубяновскій) поручилъ полицеймейстеру попросить преосвященнаго приказать очистить отъ грязи и мусора площадь передъ архіепископскимъ домомъ. "Хорошо, -- отвѣтилъ Амвросій,-- эту нечистоту можно убрать, но куда мы уберемъ тебя съ губернаторомъ? Васъ хоть въ землю зарой, а дѣла ваши не скроются".
   При пріѣздѣ государя начальство распорядилось встрѣтить его съ главнаго, западнаго крыльца собора, а Амвросій рѣшилъ встрѣтить, его съ южнаго, у котораго и всталъ съ хоругвями и духовенствомъ. Когда его стали просить встрѣтить царя у западнаго крыльца: "Я архіерей, и мнѣ принадлежатъ здѣсь распоряженія",-- отвѣтилъ Амвросій. Императоръ, поднимаясь по не совсѣмъ удобной лѣстницѣ, замѣтилъ архіерею, что для его больныхъ ногъ она черезъ-чуръ крута; "а танцовать не болятъ ноги?" -- отвѣтилъ, не смутившись, Амвросій.
   Послѣ молебна въ соборѣ государь, которому была отведена квартира въ губернаторскомъ домѣ, расположился отдохнуть, какъ вдругъ начался оглушительный звонъ. Это Амвросій шелъ въ торжественной процессіи, чтобы окропить императорскіе покои. Государь послалъ сказать, что нерасположенъ принять теперь преосвященнаго. Амвросій, не отвѣтивъ ничего, продолжалъ путь. У подъѣзда встрѣтилъ его взбѣшенный Дибичъ: "Какъ генералъ-адъютантъ,-- сказалъ онъ Амвросію,-- объявляю вамъ высочайшее повелѣніе воротиться".-- "Ты адъютантъ царя земнаго,-- спокойно отвѣтилъ Амвросій, -- а я адъютантъ Царя небеснаго?" -- "Я васъ остановлю",-- крикнулъ Дибичъ.-- "Нѣтъ силы на землѣ, которая остановила бы крестъ Господень",-- возразилъ Амвросій и вошелъ въ императорскую квартиру.
   Въ 1825 году Амвросій удалился въ Кирило-Бѣлозерскій монастырь и, отдавшись охватившему его душевному настроенію, посвятилъ себя подвижничеству. Онъ поселился въ тѣсной кельѣ, никого къ себѣ не допускалъ и не выходилъ изъ своего уединенія. Пища его состояла изъ просфоры, которую ему подавали въ окно. Онъ не пилъ даже чаю и только когда къ нему пріѣзжали родители, онъ самъ ставилъ для нихъ самоваръ. Черезъ два года такого истощающаго подвижничества Амвросій умеръ и даже въ минуту смерти никого при немъ не было.
   Не однимъ строгимъ подвижничествомъ и личнымъ примѣромъ служили эти люди своему дѣлу. Вся эта стоящая передъ нами группа духовныхъ дѣятелей -- проповѣдники и писатели, творцы нашего духовнаго просвѣщенія. Каждый изъ нихъ оставилъ болѣе или менѣе видный слѣдъ въ духовной литературѣ и внесъ въ нее свой вкладъ. Укажу хотя только на тѣхъ, о комъ я говорилъ подробнѣе. Аввакумъ оставилъ 43 сочиненія, а Амвросій Орнатскій -- авторъ знаменитой многотомной Исторіи россійской іерархіи. Книгохранилище трудовъ нашихъ святителей и духовныхъ ученыхъ, если не по богатству и разнообразію обдержанія, то по количеству, несомнѣно богаче того, что создали до сихъ поръ наши свѣтскіе ученые и писатели.
   Я останавливался такъ долго на группѣ представителей духовнаго просвѣщенія не только потому, что она представляетъ наиболѣе законченное и установившееся цѣлое, что она забирала въ себя, извлекая изъ жизни, людей съ исключительною силой характера, съ точными, опредѣленными представленіями, а вслѣдствіе этого и съ точнымъ поведеніемъ, но еще и потому, что цѣльныя, законченныя начала, которыя она проводила и закрѣпляла, имѣли наиболѣе могущественное вліяніе не только бытовое, но и историческое, творили нашу прошлую исторію и творятъ нашу исторію текущую.
   Въ группѣ нашихъ свѣтскихъ просвѣтителей, очень и разнообразной, и многообразной, разобраться гораздо труднѣе. Когда вы встрѣчаетесь съ представителемъ духовнаго просвѣщенія, вамъ въ немъ все ясно, его образъ, точный и опредѣленный, не оставляетъ въ васъ никакихъ сомнѣній насчетъ его духовно нравственной физіономіи. Но, очутившись въ многочисленной толпѣ свѣтскихъ просвѣтителей (а ихъ въ-этой первой группѣ собрано г. Венгеровымъ по меньшей мѣрѣ четыреста человѣкъ), вы чувствуете озадаченность и не знаете, какъ вамъ въ этой толпѣ оріентироваться. Г. Венгеровъ очень предупредительно рекомендуетъ вамъ каждаго просвѣтителя и вы узнаете, что вотъ этотъ А -- математикъ, другой А -- химикъ, третій -- педагогъ, четвертый -- профессоръ геодезіи въ институтѣ путей сообщенія, пятый -- врачъ путешественникъ, шестой -- просто врачъ и т. д. Г. Венгеровъ знакомитъ васъ съ ботаниками, астрономами, политико-экономами, юристами, антропологами, бщлогами, анатомами; вы ихъ насчитываете цѣлыми десятками, узнаете, что каждый изъ нихъ имѣетъ несомнѣнныя ученыя заслуги, что каждый написалъ большее или меньшее число болѣе или менѣе заслуживающихъ вниманія ученыхъ сочиненій, что нѣкоторые изъ этихъ почтенныхъ дѣятелей обогатили не только русскую, но и европейскую науку. И, все-таки, ваше недоумѣніе не исчезаетъ вполнѣ и вы чувствуете, что о всѣхъ этихъ почтенныхъ людяхъ ровно ничего не знаете, что не только нравственная, но даже и умственная физіономія ихъ вамъ неясна и, вы затрудняетесь, на какое гражданское мѣсто ихъ поставить и о чемъ съ ними говорить.
   Распредѣлите эту группу умственныхъ дѣятелей на кучки, по спеціальностямъ, и у васъ окажутся десятки, чуть не сотни химиковъ, математиковъ, педагоговъ, техниковъ. Но гдѣ же поэты, гдѣ писатели, гдѣ публицисты, гдѣ изслѣдователи народнаго быта? Что за причина, что изъ четырехсотъ лицъ только нѣсколько единицъ не посвящаютъ себя спеціальнымъ, положительнымъ знаніямъ?
   Изъ всѣхъ 600--700 представителей умственнаго труда, собранныхъ теперь г. Венгеровымъ на смотръ, оказывается лишь 1 изслѣдователь народной поэзіи, 1 историкъ-изслѣдователь, 2 литературные критика,* 4 или 5 второстепенныхъ беллетриста, 2 поэта, да 4 публициста, да, кажется, больше никого.
   Но если этихъ отобранныхъ умственныхъ дѣятелей просѣять еще разъ черезъ сито, то писателей наиболѣе широкаго общественнаго кругозора и свѣтлой проницательной мысли окажется еще меньше. Весьма вѣроятно, что это отношеніе въ послѣдующихъ серіяхъ въ частности нѣсколько и измѣнится, но въ общемъ оно останется такимъ же.
   Въ послѣднее время, когда нашихъ писателей стали переводить въ" Европѣ и Америкѣ, мы съ нѣсколько преусиленною гордостью вообразили себя учителями человѣчества въ художественномъ реализмѣ. Но, прежде чѣмъ рѣшать вопросъ такимъ образомъ, слѣдовало бы, какъ кажется, разрѣшить вопросъ о нашемъ великорусскомъ реализмѣ вообще. И въ самомъ дѣлѣ, въ послѣдніе полвѣка нашъ жизненный реализмъ создалъ поэтовъ, крупныхъ беллетристовъ и выдающихся критиковъ и публицистовъ единицами. И, въ то же время, у насъ явились цѣлыя тысячи химиковъ, технологовъ, врачей, геологовъ, біологовъ и механиковъ.
   Эти тысячи людей практическихъ, дѣловыхъ, реальныхъ знаній, прежде всего, представляютъ полное опроверженіе мнѣнія противниковъ интеллигенціи, будто бы она гонится за безплодными знаніями. Напротивъ, она гонится за самыми реальными и положительными знаніями. А если она пріобрѣтаетъ ихъ не въ той формѣ, не въ томъ качествѣ и размѣрѣ, какіе требуются практическою жизнью, то это происходитъ совсѣмъ не оттого, чтобы интеллигенція, т.-е. всякій, кто хочетъ учиться и создать себѣ хлѣбное знаніе, не желали бы пріобрѣсти этихъ знаній и въ надлежащей формѣ, и въ надлежащемъ, качествѣ, и въ надлежащемъ размѣрѣ.
   Нашъ великороссійскій реализмъ очень реаленъ и очень крѣпко держится практической почвы. Въ послѣднее время онъ далъ почувствовать себя, еще разъ выдвинувъ цѣлую "фракцію" писателей и публицистовъ (такъ называемыхъ "восьмидесятниковъ"), отодвигающихъ идеи на второй планъ и считающихъ жизненнымъ дѣломъ лишь исключительно практическую дѣятельность, по формулѣ, провозглашенной еще въ семидесятыхъ годахъ: "теперь не время широкихъ задачъ". Безъидейный реализмъ былъ всегда у насъ силенъ; онъ составляетъ основную сущность нашей "деревни", для которой жизнь есть исключительно осязаемый матеріальный фактъ. И этотъ безъидейный реализмъ принесъ уже давно свои плоды, создавъ жестокую и бездушную породу людей. Только его преобладающее господство, только имъ даваемый тонъ повседневнымъ практическимъ отношеніямъ создали язву повсемѣстнаго и всеобщаго русскаго кулачества въ видѣ Деруновыхъ, кабатчиковъ, шибаевъ, скупщиковъ и перекупщиковъ, этихъ истыхъ представителей практическаго реализма, не знающаго ничего, кромѣ практической пользы и личной выгоды. И вотъ эта-то самая практическая безъидейность теперь освѣщается теоріей, находитъ себѣ представителей въ интеллегенціи и предлагается какъ всеобщій руководящій принципъ "новыми" публицистами. Иначе сказать, то, что прежде дѣлалось безсознательно, свершалось просто какъ фактъ неорганизованныхъ въ общихъ интересахъ отношеній, теперь получаетъ общественную окраску. "Восьмидесятники" дѣлаютъ это, конечно, не предумышленно. Намѣренія и цѣли у нихъ, повидимому, самыя благожелательныя, ибо подобно Генриху IV они хотятъ, чтобы у каждаго мужика была за обѣдомъ курица. Но тотъ же Генрихъ IV понималъ, что, кромѣ курицы, есть еще блага жизни, безъ которыхъ не создашь и курицы, оттого-то у французовъ онъ и заслужилъ прозвище не только "добраго", но и умнаго.
   Нашъ не только народный, но и реализмъ такъ называемаго общества отличался всегда черствымъ, низменнымъ пошибомъ и узостью поля наблюденія. Если это поле узко у деревенскаго мужика, для котораго жизнь является только матеріальнымъ фактомъ; если это поле узко у кабатчика и шибая, которые тоже не знаютъ другаго идеала, кромѣ личнаго матеріальнаго довольства и наживы,-- все это вытекаетъ изъ самой сущности вещей. Но если этотъ самый безъидейный реализмъ возводится интеллигенціей въ теорію, а идейность ставится на второй планъ, то подобная проповѣдь уже никакъ не вытекаетъ изъ сущности вещей, а, напротивъ, ей противорѣчитъ, ибо интеллигенція, думающая такъ, перестаетъ быть интеллигенціей.
   Задача интеллигентнаго реализма можетъ быть только одна, только та, которую разрѣшали наши лучшіе представители художественной литературы, критики и публицистики. И въ самомъ дѣлѣ, что можетъ быть реальнѣе самого человѣка и условій его личнаго и общественнаго существованія? Конечно, фунтъ хлѣба -- вещь реальная, но, вѣдь, и хлѣбъ производитъ не земля, а голова и условія, въ которыхъ это голова работаетъ.
   И, несмотря на то, что самъ человѣкъ есть высшій реальный фактъ, вниманіе нашихъ интеллигентныхъ силъ бывало открыто меньше всего въ сторону этого важнѣйшаго реальнаго факта и условій его общественнаго существованія, а устремлялось преимущественно на изученіе внѣшнихъ стихійныхъ условій, точно химическія и физическія явленія, какъ громъ, молнія, дождь и снѣгъ, важнѣе грома, молніи, дождя и снѣга нашихъ личныхъ и общественныхъ отношеній.
   Въ чемъ же искать причину нашего урѣзаннаго вниманія къ ближайшей, непосредственной жизни? Въ умственныхъ качествахъ работниковъ мысли или въ условіяхъ, въ которыхъ они находятся и работаютъ? Что условія тутъ ничему не мѣшаютъ и что люди, наиболѣе одаренные, устремляли всегда вниманіе на изученіе фактовъ личной и общественной жизни, слѣдуетъ заключить изъ того, что никакія условія не помѣшали появленію Пушкина, Лермонтова, Бѣлинскаго, Некрасова, "плеяды" художниковъ 40-хъ годовъ и цѣлому ряду пытливыхъ наблюдателей 60-хъ годовъ. Значитъ, есть что-то мѣшающее въ самомъ складѣ русскаго ума и въ унаслѣдованномъ имъ способѣ отношеній къ дѣйствительности, почему русскій! умъ изъ двухъ порядковъ реальныхъ фактовъ легче отдается изученію однихъ, чѣмъ другихъ.
   Потому что мы легче отдаемся изученію явленій одного порядка, чѣмъ, изученію явленій другаго порядка, и потому лучше изучаемый порядокъ явленій знаемъ безспорнѣе, чѣмъ порядокъ, мало изучаемый; у насъ наблюдается одна особенность -- въ Европѣ или неизвѣстная, или составляющая совершенно незамѣтное въ общей жизни исключеніе -- перемѣна умственна, то фронта.!
   Въ группѣ лицъ, собранной г. Венгеровымъ, первый наиболѣе характерный обращикъ этого рода представляетъ Аврамовъ, сначала сподвижникъ Петра Великаго, а потомъ ярый противникъ его реформъ.
   О дѣтскихъ впечатлѣніяхъ Аврамова ничего неизвѣстно. Извѣстно только, что по десятому году онъ былъ отданъ въ посольскій приказъ, а затѣмъ, вмѣстѣ съ другими молодыми людьми, посланъ въ Голландію, гдѣ состоялъ при нашемъ послѣ Матвѣевѣ. Во время пребыванія въ Голландіи Аврамовъ "за прилежное обученіе тамошними жителями былъ похваленьи печатными курантами опубликованъ". Въ 1702 онъ вернулся въ Россію, былъ представленъ Петру и назначенъ имъ директоромъ государственной типографіи.
   Аврамову жилось хорошо. Онъ находился въ родственныхъ отношеніяхъ съ кабинетъ-министромъ Макоромъ, былъ близокъ съ Петромъ, котораго не разъ принималъ у себя и угощалъ, деньги водились у него большія и вообще онъ жидъ весело, предаваясь, по собственному признанію, "ненасытному блуду", пьянству и другимъ "безумнымъ дѣламъ и злодѣйствамъ".
   "По вотъ наступаетъ обычная въ такихъ случаяхъ реакція,-- говорить; г. Венгеровъ,-- какъ большинство людей того времени, вчерашній распутникъ и чревоугодникъ начинаетъ думать о спасеніи и примыкаетъ къ средѣ монашества, духовенства и вообще людей благочестивыхъ". Это объясненіе причины поворота едва ли достаточно. Внѣшнія причины и вліянія, конечно, играли въ немъ большую роль, но только роль двигающей силы. Требовалось нѣчто внутреннее, что оказывалось бы возможнымъ повернуть, а это внутреннее намъ и неизвѣстно, хотя о немъ можно догадываться съ несомнѣнностью.
   Повернувшись въ сторону благочестія, Аврамовъ написалъ государственно-финансовый проектъ, направленный противъ Ѳеофана Прокоповича и его новой системы воспитанія и обученія. Потому ли, что задняя мысль проекта была хорошо замаскирована, или потому, что Петръ Великій на проектъ Аврамова не обратилъ вниманія, дѣло это кончилось ничѣмъ.
   Вступивъ на путь преобразовательныхъ проектовъ, Аврамовъ сочинилъ еще проектъ о возстановленіи патріаршества, уничтоженіи присяги на подданство, придуманной Ѳеофаномъ, о пересмотрѣ гражданскихъ и церковныхъ законовъ, въ видахъ согласованія ихъ съ уставами св. отцевъ, и о возвращеніи духовенства въ древнее благочестіе. За этотъ проектъ Аврановъ очутился въ Охотсконъ острогѣ.
   Возвращенный при Елизаветѣ Петровнѣ, онъ снова принялся за сочиненіе преобразовательныхъ проектовъ и обличеніе новшествъ Петра Великаго и Ѳеофана Прокоповича. Въ особенности возмущало Аврамова казавшееся ему въ мѣрахъ Петра оскорбленіе православія и потворство лютеранскимъ обычаямъ. Увлекаясь неудержимымъ негодованіемъ, Аврамовъ въ фанатическомъ озлобленіи позволилъ себѣ въ проектѣ такія ругательства, что "за укоризны о государѣ императорѣ Петрѣ Великомъ" и "противныя разсужденія" попалъ въ тайную канцелярію и въ застѣнокъ. Три года содержался Аврамовъ въ заключеніи и въ заключеніи умеръ.
   Аврамовъ -- явленіе въ Россіи не только довольно общее, но въ нѣсколько измѣненныхъ формахъ продолжающееся и до сихъ поръ. Главный душевный составъ Аврамова -- въ той "русской сути", которой, какъ сказалъ Тургеневъ, не вымоешь и въ ста водахъ. А эта "суть", по просту, установившіяся понятія и привычки молодости. Путешествіе по Европѣ и ученіе въ Голландіи, за которое Аврамовъ былъ удостоенъ даже похвалы, прошли надъ его головой, этой "сути" нисколько и не затронувъ. Отдалъ Аврамовъ дань молодости, пожилъ физически, а когда подошла пора зрѣлости, въ немъ поднялся во весь ростъ домостроевскій человѣкъ, который не только не дум'алъ исчезать, а, напротивъ, зрѣлъ и разростался и только выжидалъ, когда ему можно будетъ перейти въ дѣятельное состояніе. По времени, въ которое развивался Аврамовъ и когда господствовало у насъ только духовно-нравственное воспитаніе, Аврамовъ и могъ сложиться лишь въ моралиста по аввакумовскому образцу. Другихъ образцовъ и не было. Нѣкоторую своеобразную окраску гражданской физіономіи Аврамова придаетъ ея какъ бы духовный обликъ, фанатическое изувѣрство и страстно-упрямая настойчивость. Но чтобы привести безпокоившія Аврамова чувства въ равновѣсіе, требовалась одаренность, а Аврамовъ былъ тусклаго ума и тупыхъ способностей.
   Недавній либерализмъ эпохи реформъ, сначала только потупившійся, а затѣмъ и самъ отъ себя отвернувшійся, есть аналогичное явленіе. Въ немъ, конечно, нѣтъ ни фанатизма, ни аввакумовщины, ни духоборства, потому что и время не то, и привычки, въ которыхъ выросли люди, не тѣ, да и общая тенденція, породившая явленіе, другая.
   Во времена Аввакума и Аврамова шли преобразованія въ непосредственныхъ и прямыхъ интересахъ церкви и государства. Поэтому и протесты, вызванные преобразованіями, имѣли такой же общій, идейный характеръ. Ни Аввакумъ, ни Аврамовъ и ихъ послѣдователи не думали о себѣ или чьей-либо личной пользѣ. Протестуя, они тоже хотѣли работать въ интересахъ той же церкви и того же государства. Оттого-то всѣ протесты тѣхъ временъ, какъ бы они ни были грубы и невѣжественны, были, все-таки, протестами идейными.
   Аврамовы нашего времени получили иное нравственное крещеніе, а потому и окраска ихъ другая. Послѣднія реформы, при ихъ общегосударственной сущности, имѣли еще и частную, личную тенденцію. Освобождались не одни крестьяне, освобождался и интеллигентъ, освобождалась личность. И въ освободительномъ движеніи, охватившемъ всю тогдашнюю мысль, явилось два теченія. Для однихъ реформы имѣли почти исключительно общественный и государственный характеръ; для другихъ -- преимущественно или даже исключительно личный. Первые, поэтому, думали въ направленіи общихъ мѣръ, вторые -- въ направленіи своего личнаго благополучія, и когда его не явилось, они отвернулись отъ всего того, на что возлагали ранѣе свое упованіе.
   Характернымъ обращикомъ этихъ вторыхъ людей былъ Викторъ Ипатьевичъ Аскоченскій. Г. Венгеровъ называетъ его "знаменитымъ обскурантомъ". Обскурантизмъ Аскоченскаго есть только обратная сторона того радикализма, которымъ онъ началъ. Сила, которая двигала его сначала влѣво, теперь, послѣ личныхъ неудачъ, отодвинула его настолько же вправо.
   Аскоченскій былъ сынъ священника и учился въ воронежской семинаріи, гдѣ всецѣло царили порядки бурсы, о которыхъ писалъ Помяловскій: жестокость отношеній къ ученикамъ, жестокіе нравы и грубѣйшіе пороки. Окончивъ семинарію, Аскоченскій поступилъ въ кіевскую духовную академію, изъ которой вышелъ со степенью магистра и тотчасъ же былъ назначенъ баккалавромъ, сначала по каѳедрѣ польскаго языка, а вскорѣ затѣмъ -- патрологіи. Аскоченскій профессорствовалъ, однако, не долго, и, какъ онъ отмѣчаетъ въ своемъ дневникѣ, "митрополитъ и все воинство его, какъ по всему видно, очень рады будутъ отдѣлаться отъ такого карбонарія, какъ я".
   И Аскоченскій былъ, дѣйствительно, карбонарій. Въ немъ не было ни зерна благочестія и горѣла такая ненависть къ монашеству и къ нравамъ кіевскаго духовенства, что онъ даже отклонялъ молодежь отъ поступленія въ монашество и съ гордостью отмѣчаетъ въ дневникѣ: "Слава Тебѣ, Господи! Успѣлъ въ нѣкоторыхъ поколебать, если не совсѣмъ истребить, это намѣреніе ихъ, враждебное Богу, людямъ, самимъ себѣ, всему человѣчеству". Аскоченскій не остановился только на критикѣ церковныхъ злоупотребленій и порицаній церковныхъ обрядовъ. Вставъ разъ на этотъ путь, онъ быстро дошелъ до отрицанія вещей и болѣе существенныхъ, и сознательно, систематически, старался передать свой образъ мыслей своимъ слушателямъ. Вотъ что пишетъ Аскоченскій въ дневникѣ о своихъ лекціяхъ:
   "Несмотря на то, что предметомъ моихъ лекцій служатъ лица, которыхъ почитать повелѣваетъ намъ святая наша церковь и которыя въ минуты смиренной молитвы для меня самого служатъ предметомъ благоговѣнія,-- несмотря, говорю, на это, я на каѳедрѣ профессорской рѣшился оторваться отъ той мысли, что у меня имѣется дѣло съ святымъ человѣкомъ. Что мнѣ за надобность,-- думалъ я, пиша во время оно свои лекціи,-- до святости такого-то; на благоговѣйное усмотрѣніе высокихъ подвиговъ угодика Божія суть особенныя времена, особые случаи, особые пріемы. Передо мной пусть онъ станетъ человѣкомъ, съ своею разумною рѣчью, съ своими сердечными убѣжденіями, даже съ своими человѣческими взглядами и ошибками, какъ слѣдствіями того или другаго направленія. Я читаю его сочиненія, разбираю ихъ, какъ критикъ, а не безотвѣтный поклонникъ прославленной Богомъ и людьми святыни. И вотъ причина, отчего читатель мой найдетъ въ моихъ запискахъ столько смѣлости и заподозрить меня, быть можетъ, въ кощунствѣ. Въ полномъ убѣжденіи, что я не виноватъ въ этомъ грѣхѣ, я говорю теперь и оставляю моему потомству записки мои и, не боясь самохвальства, скажу: exegi monumentum aere peraennius. Да, Богъ одинъ видѣлъ, сколько поднято было мною трудовъ для составленія вотъ этихъ двухъ фоліантовъ, которые покоятся на этомъ столѣ, подавивъ своею тяжестью мелочныя книжки и брошюрки. Я шелъ непробитою дорогой, шелъ одинъ -- безъ руководителя; впереди меня былъ дремучій лѣсъ; виляя изъ стороны въ сторону, я проложилъ, однако-жь, въ этомъ лѣсу просѣку и теперь уже лучше и вѣрнѣе будетъ идти моимъ послѣдователямъ. Благодарю Тебя, Господи, что Ты подалъ мнѣ силъ и способностей выполнить это служеніе на пользу добрыхъ и юныхъ моихъ братій! Тщательно, однако-жь, скрываю я лекціи мои отъ неразумной ревности нашихъ инквизиторовъ-монаховъ, которыхъ и безъ того уже бѣситъ нескрываемый восторгъ моихъ слушателей. Преподаваніе мое идетъ двумя путями: исотерически и эксотерически. Въ аудиторіи, оставаясь глазъ на глазъ со студентами, я говорю имъ все, что идетъ мнѣ въ голову, и что уже пало подъ перо мое вслѣдствіе заранѣе подготовленнаго истиннаго убѣжденія. Это -- истерическое преподаваніе, къ которому я не допускаю никого изъ непосвященныхъ и не преданныхъ мнѣ. Когда же приходятъ экзамены и ареопагъ монашескій судитъ меня, студентовъ и мои лекціи,-- тутъ мои записки становятся неукоризненны, какъ первыя четыре правила ариѳметики, уступчивы, какъ воздухъ, и невинны, какъ рѣчная вода. Это немножко по іезуитской логикѣ, но что-жь дѣлать?"
   И вотъ этотъ-то самый умственный революціонеръ превращается внезапно въ "знаменитаго обскуранта". Къ сожалѣнію, у г. Венгерова не выяснены достаточно причины превращенія. "Мы здѣсь не занимаемся психологіей обскурантизма и реакціонерства вообще,-- говоритъ г. Венгеровъ,-- и потому не дѣлаемъ никакихъ общихъ выводовъ, но для всякаго, читающаго Дневникъ Аскоченскаго, не остается никакого сомнѣнія относительно того, что обскурантизмъ редактора Домашней Бесѣды находится въ тѣснѣйшей связи съ личными неудачами его. Пока онъ любилъ и былъ самъ любимъ (у Аскоченскаго было два романа: одинъ кончился неудачно, а другой далъ ему "цѣлый годъ безмятежнаго счастія"), пока въ немъ кипѣли "жизни силы" и былъ живъ интересъ къ наукѣ, онъ былъ искреннимъ приверженцемъ всего свѣжаго и свободнаго; но когда въ личной жизни его наступилъ мракъ, когда денежныя дѣла его запутались до того, что онъ, занимая видное въ губернской іерархіи мѣсто (оставивъ профессуру, Аскоченскій поступилъ на службу къ генералъ-губернатору юго-западнаго края -- Бибикову и жилъ у него въ домѣ, въ качествѣ воспитателя родственника генералъ-губернатора -- Сипягина), сидѣлъ часто безъ обѣда и собственноручно долженъ былъ чинить единственную пару штановъ, когда онъ увидѣлъ и почувствовалъ, что всѣ его ненавидятъ, онъ и самъ все и всѣхъ возненавидѣлъ".
   Изъ дальнѣйшаго изложенія видно, что Аскоченскій былъ брюзга, ябедникъ, доносчикъ, что онъ возбудилъ противъ себя настолько общественное мнѣніе, что Бибиковъ, вообще къ нему благоволившій, попросилъ его оставить службу. Вотъ съ этихъ-то поръ и начинается ярый обскурантизмъ Аскоченскаго, "превратившагося въ лютаго врага всего современнаго и направившаго скопившееся въ немъ озлобленіе въ. сторону отрицанія новыхъ теченій жизни" "Послѣднія страницы Дневника ~говоритъ г. Венгеровъ,-- дышатъ какою-то бѣшеною ненавистью къ наукѣ, европейскому просвѣщенію и стремленіямъ новѣйшей гражданственности". Въ своей реакціонной ярости Аскоченскій обрушивается даже на стремленіе низшихъ классовъ къ образованію.
   Родственныя черты съ Аскоченскимъ имѣетъ Илья Арсеньевъ, тоже знаменитый, но не столько какъ обскурантъ, сколько какъ доносчикъ. Илья Арсеньевъ происходилъ не изъ духовнаго званія, а принадлежалъ къ старинному и богатому дворянскому роду; мальчикомъ, въ родительскомъ домѣ, онъ видѣлъ Дмитріева, Пушкина, Глинку, Надеждина, Лермонтова, затѣмъ въ Петербургѣ, куда онъ перешелъ на службу, свелъ дружбу съ Кукольникомъ, Брюловымъ, Глинкой,-- однимъ словомъ, вращался въ атмосферѣ, которая должна была, повидимому, создать въ немъ душевную порядочность.
   Весьма вѣроятно, что она въ немъ и была, но какъ затѣмъ свершился въ немъ Нероломъ -- неизвѣстно. Извѣстно только, что Арсеньеву "не посчастливилось" ни на службѣ, ни въ журналистикѣ. Оставивъ сотрудничество въ казенныхъ изданіяхъ, Арсеньевъ задумалъ попытать счастья въ роли журнальнаго предпринимателя и одну за другой основалъ сатирическую еженедѣльную газету Занозу, Петербургскій Листокъ и Петербургскую Газету. По ему не повезло и на издательскомъ поприщѣ. "Безчисленные процессы то съ сотрудниками, которыхъ онъ эксплуатировалъ и которымъ ничего не платилъ, то. съ соиздателями, причемъ выяснялись подлоги въ конторскихъ книгахъ, шантажные подвиги всякаго рода,-- все это привело къ тому,-- говоритъ г. Венгеровъ,-- что въ концѣ шестидесятыхъ годовъ Илья Арсеньевъ долженъ былъ оставить Петербургѣ и уѣхать въ Москву. Впослѣдствіи онъ вернулся въ Петербургъ, но уже въ печати участія не принималъ. Въ литературныхъ кругахъ было извѣстно, что Арсеньевъ состоялъ агентомъ III-го отдѣленія".
   Словарь г. Венгерова имѣетъ въ виду критико-біографическія цѣли и въ психологію общественныхъ и политическихъ превращеній не вдается. Но и изъ того, что Словарь даетъ, можно достаточно точно установить главныя вліянія, создающія эти повороты или вообще предрасполагающія къ нимъ и къ тяготѣнію направо.
   Эти главнѣйшія вліянія очень разнообразны, но всегда они преимущественно личныя. Первоначальныя дѣтскія впечатлѣнія, неудачничество, обыкновенно приводящее къ крайнему, даже фанатическому озлобленію, умственная робость, безразличный рыбій и эгоистичный темпераментъ, усталость.
   Уже и въ І-й серіи являются у г. Венгерова обращики всѣхъ этихъ формъ. Но пока, кромѣ Аксаковыхъ, передъ читателемъ стоять только дѣятели вторыхъ и третьихъ силъ, мало выдающіеся въ современной литературѣ и журналистикѣ, а потому и представляющіе какъ бы второстепенный интересъ. Въ слѣдующихъ серіяхъ, конечно, предстанутъ "вожди" и господствующихъ въ настоящее время направленій и теченій. Очутившись тогда среди характерныхъ личностей, сгруппировавшихся около Гражданина, Московскихъ Вѣдомостей, Новаго Времени, Южнаго Края, Новороссійскаго Телеграфа, Кіевскаго Слова и т. д., и т. д., читатель почувствуетъ живѣе, непосредственнѣе всю совокупность ихъ воздѣйствія, да, конечно, установитъ точнѣе и порядокъ причинъ, заставляющихъ людей переходить слѣва направо. Только вотъ какое беретъ сомнѣніе: придется ли намъ дождаться, когда наши современные умственные дѣятели предстанутъ передъ нами въ полномъ сборѣ? Г. Венгеровъ успѣлъ выпустить намъ первый томъ Словаря, Началъ Словарь выходить въ 1886 году, а теперь конецъ 1889 года. Если изданіе не будетъ ускорено, то послѣдній томъ выйдетъ ужь никакъ не раньше 1989 года, когда для нашихъ правнуковъ мы будемъ изображать очень старую, забытую и, по всей вѣроятности, нисколько не интересную исторію, мы же, современники, ничего о себѣ не узнаемъ.
   Если такіе характерные Люди, какъ Аввакумъ, этотъ настоящій чугунный молотъ, или упрямый фанатикъ Аврамовъ, или, наконецъ, озлобленный личникъ Аскоченскій, представляютъ большой психологическій интересъ, какъ обращики силы, вообще у насъ мало развитой, а потому и рѣдко обнаруживающейся, за то вторые, серединные люди, намъ ближе и понятнѣе, мы ими постоянно окружены и они намъ лучше выясняютъ нашу жизнь. Вотъ эти-то серединные люди, выдвинувшіе изъ себя такихъ же серединныхъ представителей въ литературу и собранные пока г. Венгеровымъ, лучше объясняютъ тотъ сѣрый и тусклый тонъ, который приняла вся наша теперешняя жизнь.
   Нѣкоторыя изъ этихъ личностей совсѣмъ маленькія, теряющіеся въ литературной толпѣ, напримѣръ, Н. А. Александровъ (журналистъ и художественный критикъ). Началъ онъ свою литературную дѣятельность въ Современникѣ 60-хъ годовъ, былъ негласнымъ редакторомъ, вмѣстѣ съ H. И. Шульгинымъ (редакторомъ и сотрудникомъ Дѣла), газеты Якорь, работалъ въ Современномъ Обозрѣніи Тиблена, участвовалъ въ Дѣлѣ, Въ это время онъ велъ ожесточенную борьбу съ Незнакомцемъ-Суворинымъ, "вызванную тѣмъ,-- говорить г. Венгеровъ,-- что фельетонистъ коршевскихъ С.-Петербургскихъ Вѣдомостей (т.-е. г. Суворинъ), въ то время еще принадлежавшій къ числу наиболѣе рьяныхъ застрѣльщиковъ либеральнаго лагеря, казался ему слишкомъ умѣреннымъ прогрессистомъ. Но теперь г. Александровъ всего тѣснѣе соприкасается въ журналистикѣ съ Новымъ Временемъ". И въ художественной критикѣ г. Александровъ тоже повернулъ фронтъ. Сначала онъ былъ горячимъ сторонникомъ новой русской школы, а теперь "рѣшительно измѣнилъ свое отношеніе къ партіи передвижниковъ и видитъ въ ней только недостатки". Г. Венгеровъ не говоритъ ничего о причинахъ этой перемѣны, но, какъ кажется, г. Александровъ принадлежитъ къ группѣ неудачниковъ, которымъ поманившая ихъ было жизнь дала меньше того, что они отъ нея ожидали.
   Группа личныхъ неудачниковъ у насъ гораздо многочисленнѣе, чѣмъ она кажется. Къ ней слѣдуетъ, повидимому, причислить даже и такихъ установившихся на серединѣ писателей, какъ г. Авсѣенко, редакторъ С.-Петербургскихъ Вѣдомостей. Г. Авсѣенко развивался подъ вліяніемъ Водовозова, Иноземцева (учителя русской словесности) и находился подъ вліяніемъ любимаго своего профессора Виталія Шульгина. Хотя и тогда г. Авсѣенко относился довольно скептически къ новымъ вѣяніямъ, но далеко не такъ отрицательно, какъ впослѣдствіи, когда онъ въ Русскомъ Вѣстникѣ сталъ помѣщать статьи о современной литературѣ. Г. Авсѣенко дѣлилъ журналистику и литературу на "петербургскую", проводящую идеи 60 хъ годовъ, и "московскую", дающую имъ отпоръ. Въ петербургской журналистикѣ онъ отрицалъ даже прогрессивность и обвиняла ее въ "безстыдно-наглой тенденціи противодѣйствовать и зложелательствовать всему, что вносить къ намъ благодѣянія цивилизаціи". Возмущало его еще, что "петербургская" беллетристика изгнала изъ себя жизнь "культурныхъ классовъ" и замѣнила ихъ "мужикомъ".
   "Петербургская" печать, не оставаясь въ долгу, называла ожесточенные нападки г. Авсѣенка "возвратною горячкой" булгаринскихъ идей и объясняла происхожденіе ихъ неудовлетвореннымъ самолюбіемъ и чувствомъ озлобленія, потому что петербургскіе рецензенты если не всегда иронически, то всегда небрежно относились къ произведеніямъ г. Авсѣенка. Въ своихъ статьяхъ, Авсѣенко очень часто говорилъ о нарождающейся "плеядѣ" московскихъ писателей, очень талантливыхъ, но изъ партійнаго чувства петербургскою критикой игнорируемыхъ. Объ этой же, заѣдаемой петербурскимъ либерализмомъ, московской "плеядѣ" много толковалъ другой, близкій г. Авсѣенку органъ -- Русскій Міръ (1873--74 гг.), причемъ уже прямо указывались лица, составляющія "плеяду", именно назывались имена Маркевича, Аверкіева, Всев. Крестовскаго и Авсѣенка.
   Это объясненіе вполнѣ правдоподобно. Если бездарные скриптоманы, преисполненные своего преувеличеннаго я и авторскаго самолюбія, объясняютъ отношеніе къ нимъ критики завистью или кумовствомъ къ своимъ писателямъ и вообще посторонними причинами, то почему бы скриптоманамъ среднихъ силъ и тоже надѣленнымъ безмѣрнымъ самолюбіемъ, не объяснять подобнымъ же образомъ отношеніе къ нимъ критики, не признающей въ нихъ первокласныхъ писателей? Во всякомъ случаѣ, въ токъ положеніи, которое занимаютъ у насъ люди, самолюбіе играетъ большую роль. Сегодняшній "свой" завтра же можетъ превратиться въ несвоего и даже въ лютаго врага прежнимъ своимъ, если въ немъ не признаютъ того, что онъ хочетъ, чтобы въ немъ признавали.
   Къ типу людей, въ жизни которыхъ рѣшающее вліяніе имѣли первыя впечатлѣнія, принадлежитъ Д. В. Аверкіевъ. Онъ происходитъ изъ купеческой семьи. "И дѣдъ, и отецъ Аверкіева,-- говоритъ г. Венгеровъ,-- хотя и простые купцы, однако же, были люди довольно начитанные, но на старинный, такъ сказать, церковно-славянскій, ладъ, и нѣтъ сомнѣнія,-- прибавляетъ г. Венгеровъ, -- что любовь къ старинному русскому, быту, составляющая одну изъ характерныхъ сторонъ литературной физіономіи Аверкіева, представляетъ собой въ значительной степени отголосокъ дѣтства. Съ дѣтства же развилась въ Аверкіевѣ любовь въ театру, до котораго большимъ охотникомъ былъ и дѣдъ его... Въ 1846 г. отецъ перевезъ Д. В. Аверкіева въ Петербургъ подъ крыло другаго дѣда, вышедшаго изъ раскола... Ему Аверкіевъ обязанъ своими религіозными воззрѣніями". Во время пребыванія въ Петербургскомъ университетѣ Аверкіевъ былъ въ пріятельскихъ отношеніяхъ съ Добролюбовымъ и во время того же пребыванія въ Петербургскомъ университетѣ сошелся близко съ кружкомъ И. П. Страхова.
   Въ началѣ 60-хъ годовъ, когда литературно общественные лагери не раздѣлялись такъ рѣзко, какъ они раздѣлились потомъ, г. Аверкіевъ одно время примыкалъ тѣсно къ людямъ, видѣвшимъ въ новомъ фазисѣ русской общественной жизни только хорошія стороны, и написалъ теплый некрологъ только что умершаго тогда Добролюбова. Но уже черезъ три года, участвуя въ Эпохѣ, онъ началъ брать тонъ, рѣзко-враждебный новому теченію русской мысли, а Писаревъ въ полемической статьѣ: Прогулка по садамъ россійской словесности назвалъ его рыцаремъ "мракобѣсія и сикофанства". Съ тѣхъ поръ враждебное отношеніе г. Аверкіева къ идеямъ 60-хъ годовъ ужь, конечно, не уменьшилось.
   Все это типы, болѣе или менѣе рѣзко поворачивавшіе вправо или державшіеся правой стороны. Въ этихъ людяхъ видна и сила, и энергія, и опредѣленность. Но вотъ любопытный и новый типъ, очень характерный для теперешняго времени и котораго, какъ будто, въ прежнія времена мы не знали. Это -- типъ уставшаго человѣка, котораго г. Венгеровъ даетъ въ лицѣ поэта С. А. Андреевскаго.
   "Литературную карьеру Андреевскій началъ для поэта очень поздно -- въ 30 лѣтъ и началъ ее совершенно случайно, заинтересовавшись однимъ стихотвореніемъ Мюссе, которое ему захотѣлось передать въ русскомъ переводѣ. До того онъ не написалъ ни одного стиха. Въ автобіографической замѣткѣ, составленной для Словаря, г. Андреевскій объясняетъ это тѣмъ, что пора его юности (г. Андреевскій родился въ декабрѣ 1847 г., и, слѣдовательно, ему теперь 42 года), совпали "съ разгаромъ писаревскаго вліянія", которое его "надолго отбросило отъ прежнихъ литературныхъ кумировъ".
   Въ этомъ объясненіи есть много недосказаннаго, точно также нельзя согласиться и съ замѣчаніемъ г. Венгерова, что вліяніе Писарева "должно было быть очень сильномъ, чтобы совершенно подавить въ человѣкѣ съ несомнѣннымъ поэтическимъ талантомъ самое желаніе писать стихи". Но, вѣдь, вліяніе было сильно только потому, что было слишкомъ слабо ему противодѣйствіе. Да и Писаревъ ратовалъ не противъ поэтическаго творчества, а противъ содержанія этого творчества.
   Когда г. Андреевскій выступилъ съ Сборникомъ своихъ стихотвореній, отъ писаревскаго вліянія не осталось и слѣда. "Красота есть единственно законная область поэзіи; меланхолія есть наиболѣе законное изъ поэтическихъ настроеній" -- вотъ эпиграфъ Сборника. "И Сборникъ Андреевскаго,-- говоритъ г. Венгеровъ,-- есть строгое воплощеніе этого девиза. Въ немъ нѣтъ ни одного стихотворенія съ общественною подкладкой и поэтъ прямо сознается, что общественные инстинкты въ немъ замерли", а къ своимъ прежнимъ воззрѣніямъ относится съ горечью, потому что не видитъ въ нихъ ничего зиждущаго.
   "Сильно ошибется читатель, который приметъ Андреевскаго за представителя такъ называемаго "искусства для искусства",-- говоритъ г. Венгеровъ.-- Нѣтъ, не "искусство для искусства" и не стремленіе къ "красотѣ", о которомъ говоритъ первая половина девиза, составляютъ характеристическую особенность литературной физіономіи Андреевскаго. Дѣло въ томъ, что и "искусство для искусства", и сколько-нибудь ревностное служеніе "красотѣ" требуютъ извѣстной душевной свѣжести, требуютъ извѣстнаго увлеченія. А ни того, ни другаго нѣтъ у Андреевскаго, начавшаго писать въ 30 лѣтъ; онъ не знаетъ радостнаго, юношескаго отношенія къ жизни; онъ старъ душою, ему близка только тоска. Усталость -- вотъ что составляетъ красную нить, проходящую черезъ всѣ произведенія Андреевскаго".
   Усталостью и старчествомъ душевнымъ дышетъ радъ мелкихъ стихотвореній г. Андреевскаго, въ которыхъ описывается, какъ онъ "окаменѣлъ", какъ съ "грудью холодной" вспоминаетъ о прошломъ, какъ его "дни старости безцвѣтно серебрятся", какъ, "вялый и больной", онъ вступилъ "въ туманы осени дождливой" и т. д. Даже въ переводахъ г. Андреевскій избираетъ сюжеты, почти исключительно подходящіе къ его тоскливому настроенію.
   Нѣтъ, это не старость, потому что какіе же года для поэта 30 лѣтъ? Въ біографіи г. Апухтина г. Венгеровъ говоритъ, между прочимъ, объ Алексѣѣ Толстомъ, Фетѣ и Майковѣ, у которыхъ подъ внѣшнею оболочкой "искусства для искусства" чувствуется самый тенденціозный полемическій задоръ. Они не просто поютъ про трели соловья и "ласку милой", а демонстративно и каждою строчкой какъ бы хотятъ сказать: "вотъ тамъ, въ шестидесятыхъ годахъ, все кричали про "полезное искусство", Да про "гражданскую" поэзію, а мы надъ всѣмъ этимъ смѣемся, мы презираемъ "политику", мы только "чистому" искусству желаемъ служить".
   Вѣдь, это семидесятилѣтніе старики, а посмотрите, какъ оци упорно и яо сихъ поръ стучатъ въ свою точку. Небось, не состарились и не устали, а продолжаютъ стучать, точно имъ по двадцати лѣтъ. Г. Андреевскій же состарился въ 30 лѣтъ! Нѣтъ, это не старость. Это просто душевная безсодержательность и умственная неопредѣленность. Г. Андреевскій, должно быть, одинаково не можетъ ни любить, ни ненавидѣть и если бы ему предложили прямо, категорически, встать направо или налѣво, ужь, конечно, онъ не всталъ бы налѣво, потому что только протестомъ противъ лѣвой онъ и создался въ своемъ теперешнемъ видѣ.
   Въ галлереѣ лицъ, собранныхъ г. Венгеровымъ, семьѣ Аксаковыхъ отведено такое большое мѣсто, что миновать ихъ безъ точнаго опредѣленія ихъ мѣста, конечно, нельзя.
   Аксаковы, несосомнѣнно, крупные люди. Сергѣй Тимоѳеевичъ Аксаковъ (отецъ Константина и Ивана Аксаковыхъ) выступилъ съ своею Семейною хроникой 67 лѣтъ, не чувствуя старости, которая на г. Андреевскаго снизошла въ 30 лѣтъ. Это былъ честный и хорошій человѣкъ съ московскими барскими привычками, чуть ли не двѣ трети жизни проведшій въ обществѣ ничтожныхъ и безличныхъ людей. Иванъ Сергѣевичъ, при всей любви своей къ отцу, характеризуетъ его, какъ человѣка, который "былъ чуждъ гражданскихъ интересовъ и относился къ нимъ индифферентно. Даже 1812 годъ, "оіда Сергѣю Тимоѳеевичу было уже 22 года, не оставилъ въ немъ особенныхъ воспоминаній. Правда, онъ съ отцомъ своимъ записался въ милицію, но и только. Двѣнадцатый годъ онъ прожилъ въ деревнѣ. Будучи вполнѣ русскимъ, онъ никогда не былъ "патріотомъ", даже въ духѣ своего времени. Политикой онъ не занимался вовсе". И подъ крыломъ-то такого безразличнаго отца выросли такіе политическіе бойцы, какъ Константинъ и Иванъ Аксаковы!
   Очеркъ мой, однако, позатянулся и потому приходится, къ сожалѣнію, говорить какъ можно короче.
   Въ то время, когда Константинъ Аксаковъ находился въ Московскомъ университетѣ, между студентами его образовалось два кружка. Одинъ изъ кружковъ, извѣстный въ исторіи новѣйшей русской литературы подъ именемъ "кружка Станкевича", считалъ въ числѣ своихъ членовъ и Константина Аксакова. Находясь подъ неотразимымъ вліяніемъ Станкевича и Бѣлинскаго, К. Аксаковъ шелъ съ ними рука объ руку и съ увлеченіемъ изучалъ Гегеля. Правда, что кружокъ въ это время принадлежалъ къ правой сторонѣ гегеліанства, но и тутъ К. Аксаковъ не переносилъ оппозиціоннаго направленія кружка. Въ особенности ему были больны нападенія на Россію. "Но, видя постоянный умственный интересъ въ этомъ обществѣ,-- пишетъ К. Аксаковъ,-- слыша постоянныя рѣчи о нравственныхъ вопросахъ, я, разъ познакомившись, не могъ оторваться отъ этого кружка и рѣшительно каждый вечеръ проводилъ тамъ".
   Но вотъ Станкевичъ, уравновѣшивавшій рѣзкія стремленія другихъ членовъ кружка, умираетъ, а Бѣлинскій изъ праваго гегеліанства поворачиваетъ круто въ противуположную сторону, "и съ такою же стремительностью начинаетъ, по выраженію К. Акссакова, произносить "буйныя хулы" по адресу понятій, которыми еще такъ недавно восхищался. Не вытерпѣлъ этого Аксаковъ, все болѣе и болѣе начинавшій сближаться, по смерти Станкевича и отъѣзда Бѣлинскаго въ Петербургъ, съ Хомяковыми, Киреевскими, Самаринымъ, прежніе друзья обмѣнялись нѣсколькими рѣзкими письмами и на вѣки разстались: К. Аксаковъ пошелъ направо, Бѣлинскій налѣво. Какъ Бѣлинскій выступаетъ теперь передовымъ бойцомъ западничества, такъ Б. Аксаковъ выступаетъ передовымъ застрѣльщикомъ славянофильства въ его наиболѣе крайнихъ проявленіяхъ. Онъ первый сталъ проповѣдывать единеніе интеллигенціи съ народомъ и первый же провозгласилъ, что надо вернуться "домой", т.-е. въ допетровскую Русь. Иванъ Аксаковъ это "домой" только повторилъ.
   Иванъ Аксаковъ не далъ славянофильству, которое онъ унаслѣдовалъ въ законченномъ видѣ, ни одной новой идеи, не двинулъ ни на шагъ впередъ, скорѣе онъ отодвинулъ его назадъ; но онъ тридцать лѣтъ подрядъ, пользуясь своимъ огромнымъ публицистическимъ талантомъ, разсматривалъ вопросы практической жизни съ точки зрѣнія славянофильской доктрины и этимъ очень способствовалъ распространенію въ обществѣ славянофильскихъ понятій. Со времени болгарской и турецкой войны славянофильская тенденція смѣняется въ И. Аксаковѣ руссофильской, а когда онъ сталъ издавать Русъ, то многими сторонами своихъ государственныхъ понятій примкнулъ къ Каткову, и газета успѣха не имѣла. Но прй этомъ Аксаковъ всегда оставался горячимъ защитникомъ независимости общественнаго мнѣнія.
   Общаго заключенія я никакого дѣлать не буду, между прочимъ, и потому, что нѣтъ мѣста, и потому еще, что читатель и самъ можетъ сдѣлать заключеніе, какое найдетъ нужнымъ. Замѣчу только вотъ что: Сываръ г. Венгерова, устанавливающій съ достаточною полнотой и вѣрностью соотношеніе и характеръ дѣйствовавшихъ и дѣйствующихъ у насъ умственныхъ силъ, не можетъ ли служить частью, отвѣтомъ и разъясненіяхъ обвиненію, брошенному недавно Times'омъ, что "въ наше время одна Россія представляетъ зрѣлище понятнаго движенія цѣлой націи, возвращающейся къ дореформеннымъ временамъ"? Прибавлю еще, что обвиненіе Times'а тенденціозное.

Н. Ш.

"Русская Мысль", кн.XII, 1889

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru