Lib.ru/Классика: Шелгунов Николай Васильевич. Очерки русской жизни

XVI.

Что за странная вещь: тысячу лѣтъ мы работали, чтобы создать себѣ интеллигенцію, а когда она явилась, мы ее прокляли. Одни прокляли ее потому, что она не устроила для Россіи садовъ Семирамиды; другіе, желая быть послѣдовательными, прокляли самые источники, ее создавшіе,-- науку, знаніе; третьи прокляли свою молодость и "заблужденія", а вмѣстѣ съ ними и тѣхъ, кто этихъ потерявшихъ свою молодость людей заставилъ и научилъ думать; четвертые -- упали духомъ и, подавленные несокрушимыми препятствіями, сжались и признали себя неудачниками и лишними. Бодрость духа и самообладаніе сохранили очень немногіе. Эти-то немногіе и составляютъ тѣ два враждебные лагеря, въ борьбѣ которыхъ сосредоточивается вся наша теперешняя внутренняя идейно-общественная жизнь. Ниже этихъ враждующихъ верховъ лежатъ уже слои геологическіе -- интеллигентная "собирательная посредственность" и "рядовая масса", всегда присоединяющаяся къ торжествующей сторонѣ. У рядовой массы есть не мало и своихъ литературныхъ органовъ, и газетныхъ вождей, которые такъ или иначе -- и, конечно, въ "интересахъ русскаго прогресса" и "національнаго преуспѣянія" -- идутъ въ хвостѣ за торжествующею силой. Это свершается съ чистою совѣстью и съ искреннимъ убѣжденіемъ, что такъ нужно для русскаго блага. Еще искреннѣе,-- по крайней мѣрѣ, несомнѣнно съ самыми гуманными и идеальными цѣлями.-- поступаютъ тѣ, которые предлагаютъ Россіи обрости шерстью и ходить на четверенькахъ. Проповѣдники этого идеала подкупаютъ своею проповѣдью любви и всеобщаго братства и находятъ большое сочувствіе въ доброжелательной рядовой массѣ, искренно желающей служить интересамъ меньшаго брата. Вездѣ и при всякомъ удобномъ случаѣ тѣ и другіе втаптываютъ интеллигенцію въ грязь -- то за ея нравственную безпомощность, то за ея умственное безсиліе, и укрѣпляютъ и такъ уже достаточно сильное наше традиціонное неуваженіе къ наукѣ и идеямъ. Искренніе и недальновидные вожди (какъ бы ни были громадны ихъ другіе таланты) не "видятъ того, что у нихъ дѣлается на глазахъ, но за то во имя евангельской правды смѣло смотрятъ въ даль вѣковъ. Въ этомъ они сходятся вполнѣ съ нашими маленькими Бисмарками. Бисмарки всегда доказывали, что сначала нужно сдѣлать людей совершенными, а потомъ ужь можно будетъ дать имъ и болѣе совершенные порядки. По теоріи Бисмарковъ, освобожденіе крестьянъ, гласный судъ, земство -- мы получили еще слишкомъ рано, не заслужили ихъ добрымъ поведеніемъ, и поэтому гораздо лучше возвратиться къ порядкамъ до-крымской войны и употребить свои досуги на самоусовершенствованіе. Подобнымъ же образомъ думалъ и Наполеонъ III, который несомнѣнно "увѣнчалъ" бы Францію свободой, если бы ему не помѣшали въ этомъ послѣ Седана сами французы.

Въ руку микроскопическимъ Бисмаркамъ играютъ и тѣ, кто бьетъ лежачихъ. Дѣлаютъ ли они это сознательно, или безсознательно, все равно,-- общественный результатъ получается одинъ, потому что центръ тяжести обвиненія переносится не туда, чѣмъ и вносится большая смута въ понятія. Приведу одинъ примѣръ, и самый свѣжій. Недавно какія-то тифлисскія барышни обратились къ графу Л. Толстому съ просьбой научить ихъ, что дѣлать. Ну, что въ этомъ фактѣ такого важнаго, чтобы стоило говорить о немъ на всѣ лады? А, между тѣмъ, я столичныя, и провинціальныя газеты обрушились съ такою свирѣпостью на бѣдныхъ тифлисскихъ барышень, точно онѣ спрашивали, что имъ дѣлать, не у графа Л. Толстаго, а у принца Александра Батенбергскаго. Въ Россіи 10 милліоновъ интеллигенціи и изъ этихъ милліоновъ пять барышень обращаются съ дѣтскимъ вопросомъ къ графу Толстому. Неужели этого довольно, чтобъ обвинить всѣ десять милліоновъ въ безпомощности и глупости? Да и въ барышняхъ ли, спрашивавшихъ графа Л. Толстаго, что дѣлать, лежитъ центръ тяжести, или въ отвѣтѣ гр. Толстаго? Барышни написали графу Л. Толстому очень скромное письмо, которое было извѣстно ему одному; а онъ свой отвѣтъ печатаетъ въ Новомъ Обозрѣніи. Или это циркуляръ графа всей русской интеллигенціи?... Съ небольшими измѣненіями въ редакціи газетныя нападки на барышень получили бы совсѣмъ иной видъ и заключали бы въ себѣ несомнѣнную истину, но именно этой редакціи въ нападкахъ и не оказалось.

Барышни, обратившіяся къ графу Л. Толстому, конечно, очень молодыя и, можетъ быть, именно потому и очень доброжелательныя, что начитались проповѣдей графа Л. Толстаго. Вопросъ ихъ наивный, пожалуй, даже дѣтскій, но -- и только. Какъ же поступаетъ графъ Л. Толстой, этотъ несомнѣнный титанъ по сравненію съ вопрошавшими его младенцами? Во-первыхъ, какъ я уже сказалъ, онъ отвѣчаетъ всероссійскимъ циркуляромъ, увѣренный, что его письмо будетъ перепечатано всѣми газетами; и, во-вторыхъ... во-вторыхъ, вотъ что: "есть у меня знакомый, хорошій человѣкъ, Сытинъ,-- отвѣчаетъ барышнямъ графъ Л. Толстой,-- издатель народныхъ книгъ, желающій сколь возможно улучшить ихъ содержаніе. Возьмите одну или нѣсколько изъ этихъ книгъ -- азбуку ли, календарь, романъ ли (особенно,-- говоритъ гр. Л. Толстой,-- нужна работа надъ повѣстями; онѣ дурны и ихъ много расходится), прочтите ихъ, исправьте иди и вовсе передѣлайте. Если вы исправите опечатки, безсмыслицы, то и то будетъ польза; если вы при этомъ еще выкините мѣста глупыя или безнравственныя, замѣнивъ ихъ такими, чтобы не нарушался смыслъ,-- это будетъ еще лучше; если же вы, подъ тѣмъ же заглавіемъ и пользуясь фабулой, составите свою повѣсть или романъ съ хорошимъ содержаніемъ, то это будетъ уже очень хорошо. То же о календаряхъ, азбукахъ, ариѳметикахъ, исторіяхъ, картинахъ... Работа, несомнѣнно, полезная, а степень пользы будетъ зависѣть отъ той любви, которую вы положите въ нее".

Неужели это отвѣтъ на вопросъ? Вѣдь, тѣ изъ барышень, которыя знаютъ, что имъ дѣлать, спрашивать не станутъ, а тѣ, которыя спрашиваютъ, конечно, за такое дѣло взяться не въ состояніи. Фельетонистъ Недѣли совершенно справедливо замѣчаетъ, что "браться за этотъ трудъ первой встрѣчной "образованной" барышнѣ слѣдуетъ посовѣститься. Барышня, прежде всего, не знаетъ народа, она видала его мелькомъ, она чужда ему, почти какъ человѣкъ другой національности. Кромѣ того, барышня -- не художникъ, а браться за литературу, за повѣсти и романы позволительно только художнику. Показалось бы въ высокой степени смѣхотворнымъ, если бы барышни заявили претензію писать для интеллигенціи (тоже, вѣдь, безграмотныхъ и безтолковыхъ книгъ сколько хотите). Между тѣмъ, такое же покушеніе на народный умъ трактуется серьезно. Для интеллигенціи пишутъ Тургеневы, Толстые, Пушкины,-- ну, а для народа годятся и тифлисскія барышни..." Вѣрно, вполнѣ вѣрно! Но къ кому относится этотъ упрекъ -- къ тифлисскимъ барышнямъ, или къ графу Л. Толстому? Барышни ровно низа что не брались,-- онѣ только спросили, что имъ дѣлать,-- а графъ Л. Толстой отвѣчаетъ: "пишите романы для народа". Конечно, графъ Толстой знаетъ хорошо, что значитъ писать для народа, и, зная это, онъ, все-таки, даетъ свой совѣтъ барышнямъ, ни способности, ни таланты, ни знанія которыхъ ему неизвѣстны: "положите въ эту работу любовь -- и польза отъ нея будетъ",-- пишетъ графъ Л. Толстой. Какое простое средство сдѣлаться писателемъ! Но непрактичность совѣта графа Л. Толстаго не въ этомъ одномъ. Предположите, что его циркуляръ воодушевитъ всѣхъ не знающихъ, что имъ дѣлать, барышень нашихъ губернскихъ и уѣздныхъ городовъ, и "хорошаго человѣка" Сытина завалятъ со всѣхъ концовъ Россіи исправленными ариѳметиками, грамматиками, повѣстями, романами и картинками. Сколько бы любви ни положилось въ эту работу, но если она будетъ сдѣлана безъ системы, порядка, плана, знаній, идей и таланта, и если г. Сытинъ получитъ по 50--100 исправленныхъ разными руками экземпляровъ одной и той же вещи, онъ, конечно, взмолитъ, чтобъ его пощадили, а графу Толстому придется напечатать второй циркуляръ, чтобы барышни прекратили свое усердіе. Кажется, это соображеніе вѣрное, потому что если бы графъ Толстой желалъ преподать совѣтъ только тифлисскимъ барышнямъ, то онъ написалъ бы имъ такъ же скромно, какъ писали и онѣ ему, а если бы онъ находился въ полномъ равновѣсіи, то, вѣроятно, далъ бы барышнямъ, ему совершенно неизвѣстнымъ, какой-нибудь другой совѣтъ. Но фельетонистъ Недѣли не допускаетъ въ графѣ Толстомъ никакихъ ошибокъ мысли. Доказывая невозможность требовать чего-нибудь толковаго отъ барышенъ, "которыхъ одно имя служитъ, такъ сказать, дипломомъ неспособности на какое-нибудь серьезное практическое дѣло", фельетонистъ думаетъ, что въ совѣтѣ графа Толстаго заключается "горькій упрекъ" всей литературной братіи. Графъ Толстой знаетъ, что "есть классъ людей, спеціально занимающійся литературой, цеховыхъ, такъ сказать, ремесленниковъ этого дѣла", и, все-таки, обращается не къ нимъ, а къ "барышнямъ". "Это ли не горькая насмѣшка надъ писателями,-- насмѣшка обидная, но справедливая?" -- заключаетъ фельетонистъ. Не слишкомъ ли тонко такое объясненіе? Мышленіе графа Толстаго совсѣмъ просто и ясно и едва ли требуются чрезвычайныя усилія, чтобы найти въ немъ какой-то сокровенный смыслъ, насмѣшку или упрекъ, тѣмъ болѣе, что все это вовсе не въ характерѣ графа Толстаго. Онъ прямо говоритъ тифлисскимъ барышнямъ: "у пріобрѣтающихъ знанія есть еще дѣло: подѣлиться этими знаніями, вернуть ихъ назадъ тому народу, который воспиталъ насъ. И вотъ такое дѣло есть у меня". Не въ этомъ ли "у меня" и секретъ? Тифлисскимъ барышнямъ графъ Толстой посовѣтовалъ "вернуть назадъ знанія", тамбовскимъ или казанскимъ барышнямъ онъ можетъ посовѣтовать класть печи или шить сапоги, потому что у него есть и такое дѣло.

Случай этотъ, повидимому, частный, фактъ мелкій, но когда подобныхъ фактовъ набираются тысячи, они становятся уже общимъ слѣдствіемъ общихъ причинъ, противъ которыхъ неизбѣжно бороться. И въ самомъ дѣлѣ, какое бы ни случилось несчастіе среди русской интеллигенціи, со всѣхъ сторонъ сейчасъ же поднимаются саддукеи и фарисеи (въ особенности сидящіе въ теплыхъ гнѣздахъ и съумѣвшіе обезпечить себя опрѣсноками), образуютъ грозный синедріопъ и изрекаютъ несчастнымъ проклятіе и побіеніе камнями. Пять тифлисскихъ барышень, повинныхъ только въ томъ, что, начитавшись русскихъ пророковъ, желаютъ излить на кого-нибудь накопившееся въ нихъ чувство доброжелательства, обращаются къ своему учителю за совѣтомъ, но никакого дѣльнаго совѣта не получаютъ, и грозный синедріонъ предаетъ ихъ публичному осмѣянію. Женщина-врачъ публикуетъ въ Новомъ Времени, что ищетъ переводовъ французскихъ, англійскихъ, нѣмецкихъ и другихъ подходящихъ занятій,-- и опять оказывается виноватымъ голодный, да еще и въ томъ, что "ухитрился не найти себѣ дѣла". Еще женщина-врачъ, отчаявшаяся найти какія-либо интеллигентныя занятія, ищетъ мѣсто горничной или кухарки,-- и опять грозный синедріонъ, и опять обвиненіе, и опять избіеніе. Синедріону даже не является мысль, что это объявленіе похоже на мистификацію: обвинять стало для него уже маніей, и онъ не прощаетъ даже мертвыхъ. Если безпомощный интеллигентъ, истощивъ всѣ свои силы въ борьбѣ съ жизнью, отправляетъ себя къ праотцамъ, это даетъ строгому синедріону случай не только обвинить покойника, но и всю благополучно живущую интеллигенцію въ малодушіи и безхарактерности. Недавно сельская учительница судилась за кражу у своихъ знакомыхъ карманныхъ часовъ. Судъ учительницу оправдалъ, а синедріонъ обвинилъ. И всегда бываетъ виноватъ слабый, голодный, безпомощный и лишній! А, между тѣмъ, вся наша жизнь направлена къ тому, чтобы создавать лишнихъ людей, а людей у дѣла выталкивать изъ дѣла. Земледѣльческая страна съ девяносто милліоннымъ земледѣльческимъ населеніемъ, мы ухитрилисъ даже земледѣльца сдѣлать лишнимъ, и онъ побрелъ куда глаза глядятъ, чтобъ отыскать себѣ новое мѣсто. Искони хлѣбные производители, мы съумѣли сдѣлать себя лишними и на европейскихъ рынкахъ. "Не говоря уже о томъ, что хлѣбныя цѣны въ портахъ пали до уровня небывалаго еще за послѣднія 50 лѣтъ,-- пишутъ Орловскому Вѣстнику какъ въ портахъ, такъ и за границею, въ послѣднее время начинаютъ даже совсѣмъ отказываться отъ покупки нашего русскаго хлѣба". Что-то непостижимое: за границей оказывается лишнимъ нашъ хлѣбъ, а дома лишнему мужику, бѣгущему съ своей полосы, тоже нѣтъ хлѣба. Кризисъ промышленный прибавилъ и еще лишнихъ людей. Напримѣръ, на Уралѣ, какъ пишетъ екатеринбургскій корреспондентъ волжскаго Вѣстника, образовалось множество лишнихъ людей между заводскими рабочими и заводскою интеллигенціей. Какъ поступили рабочіе, корреспондентъ не говоритъ, но интеллигенція толпами устремилась искать какого бы то ни было заработка въ Екатеринбургъ, Пермь, Тюмень и другіе ближайшіе города. Конторы обоихъ управленій желѣзныхъ дорогъ въ Екатеринбургѣ -- тюменской и уральской, горнаго правленія, нотаріальныя, частныя, суды и всѣ присутственныя мѣста ежедневно осаждаются массами искателей мѣстъ. И подобное повторяется не на одномъ Уралѣ, а вездѣ, гдѣ стали закрываться фабрики и заводы. Массу лишнихъ людей создала не только наша экономическая неустойчивость, но и шаткость внутренней жизни и мѣропріятія, клонящіяся вовсе не къ авантажу интеллигенціи. Теперь должна явиться еще большая масса лишнихъ людей, если окажется вѣрнымъ газетное извѣстіе, что въ 1887 и 88 гг. не будетъ пріема на высшіе женскіе курсы въ Петербургѣ, Москвѣ, Кіевѣ и Казани. Массу лишнихъ людей дало закрытіе женскихъ медицинскихъ курсовъ. Еще новую массу лишнихъ людей сулитъ налогъ на заграничные паспорты. Лишними явятся не фланеры и жуиры, которые лишними никогда не бываютъ, а люди труда, желающіе быть полезными. Новости даютъ довольно подробный перечень этихъ живущихъ внѣ Россіи тружениковъ, которымъ придется сдѣлаться лишними. Заграницей живутъ и учатся много нашихъ художниковъ, которымъ необходимо итальянское солнце и небо, картинцыя галлереи, остатки артистической и монументальной старины, т.-е. все то, чего Россія дать имъ не можетъ. На иностранныхъ театрахъ, преимущественно въ Италіи, поетъ много нашихъ пѣвцовъ и пѣвицъ, которые только потому и уѣхали искать хлѣба за границей, что изучили искусство не для того, чтобы пѣть въ отечественныхъ опереткахъ и въ публичныхъ садахъ. Въ Парижѣ, Миланѣ, Вѣнѣ и Флоренціи живетъ много молодыхъ русскихъ, учащихся пѣнію большею частью на свой счетъ, и которымъ ни петербургская, ни московская консерваторія не дадутъ того знанія и искусства, которые они пріобрѣтутъ за границей. Живетъ за границей масса дѣйствительно больныхъ людей, для которыхъ вернуться въ Россію -- значитъ умереть. Масса молодежи служитъ въ Лондонѣ, Парижѣ (прибавлю -- и въ Китаѣ) въ коммерческихъ конторахъ и торговыхъ домахъ, потому что это и прибыльнѣе, и полезнѣе, чѣмъ служитъ у русскихъ Титъ Титычей. Всѣ эти скромные труженики или учащіеся за границей, или пристроившіеся къ мирнымъ дѣламъ, вернувшись, увеличатъ и безъ того ростущую у насъ массу лишнихъ людей. Только медицинскіе факультеты Парижа, Берна и Цюриха вышлютъ обратно не меньше трехсотъ человѣкъ учащейся молодежи (мужчинъ и женщинъ). Если въ цѣломъ всѣ вернувшіеся составятъ только тысячу человѣкъ (въ одномъ Парижѣ живетъ постоянно русскихъ до 4,000, а сколько ихъ живетъ въ Вѣнѣ, Дрезденѣ, Берлинѣ?), то и этой тысячи вполнѣ достаточно, чтобы а безъ того ужь хмурая физіономія нашей интеллегенціи стала еще хмурѣе.

Теперь спрашивается, въ силу какого закона справедливости возможенъ личный судъ надъ неповинными единицами? Гдѣ у насъ, у газетныхъ судей, право приносить живаго человѣка въ жертву какой-то измышленной нами тенденціи?... Я припоминаю, какимъ ужасомъ поразило меня, когда въ изслѣдованіи г. Лаптева Казанской губерніи (1861 г.) я прочелъ о трехъ самоубійствахъ отъ голоду. Тогда въ Россіи о голодной смерти никто никогда и ничего не слышалъ. Всѣмъ было извѣстно только, что Россія -- "житница" и что

Въ нашемъ славномъ государствѣ

Денегъ куры не клюютъ.

И вдругъ въ житницѣ -- самоубійство отъ голоду! По потомъ тамъ и здѣсь, все чаще и чаще, стали обнаруживаться случаи голодной смерти (буквально голодной, установленной вскрытіемъ) и случаи самоубійствъ отъ голоду. Теперь мы къ этимъ ужасамъ и приглядѣлись, и прислушались, и ужь не упрекаемъ въ торгашескомъ безсердечіи туманный Албіонъ, въ которомъ, рядомъ съ поразительнымъ богатствомъ родовой и денежной аристократіи, живетъ одичавшее населеніе, питающееся отбросками уличныхъ нечистотъ. Когда мы лучше узнали, что свершается въ нашей житницѣ, мы стали немножко справедливѣе къ другимъ. Въ Англіи, дѣйствительно, голодаетъ одичавшій уличный пролетарій, но въ той же Англіи еще не было случаю, чтобы повѣсился съ голоду учитель. Недавно, напримѣръ, въ мѣстечкѣ Раймишекѣ, Витебской губерніи, покончилъ самоубійствомъ частный учитель Волконскій. Въ послѣднее время доходы его значительно сократились: одинъ ученикъ уѣхалъ, другой заболѣлъ, третій пересталъ платить за уроки. Какъ ни ухитрялся Волконскій, а не могъ свести концы съ концами,-- расходы все росли, а доходы уменьшались. На бѣду еще у Волконскаго заболѣли дѣти. И вотъ Волконскій рѣшается отправить жену съ дѣтьми къ ея родителямъ въ Динабургъ, къ къ такимъ же бѣднякамъ, какъ и онъ самъ. Средство было отчаянное, подсказанное нуждой, но за которое несчастный ухватился, какъ утопающій за соломенку. Отъ жены стали приходить вѣсти мало успокоительныя. Она была въ тягость родителямъ и между ею и братьями происходили не только ссоры, но даже и стычки. Волконскій совсѣмъ упалъ духомъ, у него явилось нервное лихорадочное состояніе, такъ что на урокахъ онъ сидѣлъ въ пальто и калошахъ; наконецъ, бѣдняга слегъ. Поправившись, онъ пошелъ на уроки и въ двухъ мѣстахъ получилъ отказъ. Вернувшись домой, онъ нервно зашагалъ по своей одинокой комнатѣ, долго ходилъ изъ угла въ уголъ, сосредоточенно думая, и, наконецъ, выдумалъ... "Не заварить ли чего?" -- спрашиваетъ его уже подъ вечеръ хозяйка.-- "Нѣтъ, не надо... и лампы не надо!" -- отвѣтилъ Волконскій, а когда черезъ полчаса хозяйка вошла къ своему постояльцу, чтобы попросить перочинный ножикъ, постоялецъ висѣлъ подъ потолкомъ... Можетъ быть, все это и безхарактерно, и малодушно, но едва ли мужество и въ томъ, чтобы кинуть камнемъ въ висячій трупъ.

Обвинительное направленіе имѣетъ у насъ уже и свою исторію. Это, въ сущности, цѣлое міровоззрѣніе, построенное на несомнѣнно справедливомъ основаніи. Когда мы призадумались надъ освобожденіемъ крестьянъ и когда впервые въ насъ шевельнулось чувство свободы, выступила у насъ и теорія "личности". Теорія эта нашла фанатично преданныхъ проповѣдниковъ, особенно между женщинами, что и понятно. Предполагалось, что если свободная, независимая и энергическая личность проникнется благородными идеалами, то этого одного вполнѣ достаточно для человѣческаго счастія. Нужно только, чтобы каждый сталъ свободенъ, чтобы каждый носилъ въ себѣ честные идеалы и чтобы каждый проводилъ ихъ въ жизнь. Когда каждый, такимъ образомъ, станетъ свободенъ, честенъ и энергиченъ, станутъ честны, свободны, энергичны и всѣ. И вотъ началась пропаганда "энергической и честной личности" и ярые нападки на "дряблыя, дрянныя натуришки". Между женщинами-писательницами и до сихъ поръ сохранились закаменѣлые бойцы этого направленія, напоминающіе тѣхъ механическихъ желѣзныхъ рыцарей, которые каждый часъ стучатъ молотомъ въ колоколъ башенныхъ часовъ. Изо дня въ день, изъ года въ годъ вы слышите на томъ же мѣстѣ все тѣ же удары, и съ "энергіей, заслуживающею лучшей участи", повторяется давно уже утратившая всякій жизненный смыслъ фраза о "дряблыхъ и дрянныхъ натуришкахъ".

Но теорія личности оказалась обоюдуострымъ мечомъ и привела къ результатамъ совершенно неожиданнымъ. Лучшіе люди, наиболѣе способные проникаться общественными идеалами, встрѣтили столько несокрушимыхъ для единоличной энергіи препятствій, что совсѣмъ измучились и физически, и нравственно. Равновѣсіе характеровъ поколебалось, мысль утратила силу и ясность, явилась нервность, а съ нею к всѣ ея обычныя послѣдствія съ самоубійствомъ въ концѣ. И когда, вмѣсто торжества, наступило отступленіе, закаменѣлые проповѣдники "энергической личности" уже окончательно убѣдились въ своей безошибочности и еще съ большимъ презрѣніемъ стали клеймить "дряблыя и дрянныя натуришки". У суровыхъ проповѣдниковъ "силы и достоинства" недостало самыхъ обыкновенныхъ человѣческихъ чувствъ, чтобы не проклинать покойниковъ. Они сейчасъ же поняли, что идеалъ личнаго счастія есть курица съ золотыми яйцами, и, обзаведясь этимъ хозяйственнымъ предметомъ, образовали среду новой формаціи и стали господами положенія. Теперь спорный вопросъ о средѣ и личности можно, кажется, считать выясненнымъ.

Вообще теоріи личности пришлось у насъ вынести большое испытаніе; все то, къ чему она теперь пришла, создалось на костяхъ живыхъ людей, выработалось массой личныхъ страданій и двадцатипятилѣтними тяжелыми испытаніями. Хотя проповѣдники "энергической и сильной личности" и остались недовольны тѣми, кто производилъ эти опыты, но именно эти-то проповѣдники и могутъ быть меньше всего судьями сдѣланнаго; Какъ бы ни были малы общественные результаты, которыхъ мы достигли, но всѣ они созданы только необыкновенною энергіей и громадною затратой силъ,-- да не простыхъ силъ, а восторженно приподнятыхъ сосредоточеннымъ чувствомъ любви и какимъ-то неудержимымъ желаніемъ отдать всю эту накопившуюся любовь для блага и пользы народа и Россіи. Этотъ фактъ высокой общественной нравственности у насъ еще недостаточно оцѣненъ, хотя, въ то же время, онъ составляетъ неизбѣжное явленіе въ жизни каждаго молодаго народа, едва предпринимающаго первые опыты гражданственныхъ и необычныхъ для него общественныхъ отношеній. Чтобы завести кассу ссудъ, устроить лавочку, промышленное предпріятіе -- керосинное или желѣзно-дорожное, не требуется ни энтузіазма, ни сосредоточенной любви, ни, еще меньше, заботъ о благѣ или пользѣ народа и Россіи. Во всѣхъ этихъ дѣлахъ чѣмъ меньше восторженности и увлеченія, тѣмъ лучше. Еще ни одна кухарка не покупала говядины съ энтузіазмомъ и ни одинъ купецъ не продавалъ своего товара съ восторженнымъ чувствомъ. Если бы ростовщикъ вздумалъ полюбить закладчика, то онъ не взялъ бы съ него ни залога, ни процентовъ. Любящій кулакъ пересталъ бы быть кулакомъ. Но общественныя дѣла дѣлаются по иному закону. Первые пуритане, явившіеся въ Америку, были проникнуты энтузіазмомъ, любовью и вѣрой въ идею свободы, которую они хотѣли осуществить на дѣлѣ. Только энтузіазмъ далъ имъ энергію перенести всѣ трудности переселенія въ невѣдомую даль, только любовь и вѣра дали имъ силу на борьбу съ препятствіями, которыя имъ пришлось преодолѣть въ новой странѣ. Религіозный энтузіазмъ, чувство свободы и взаимности сплотили ихъ въ одно тѣсное и сильное цѣлое и создали изъ смѣлой горсти людей несокрушимую силу, положившую начало новому общественному союзу. Теперь для Америки уже не требуется ни восторженности, ни увлеченія, чтобы продолжать установившійся тогда порядокъ. По, чтобы его создать и установить, требовались необыкновенныя силы, которыя могъ создать лишь чрезвычайный подъемъ духа. По настанетъ опять какой-нибудь общественный моментъ, когда людямъ придется забыть свои личныя дѣла, какъ это было во Франціи, въ войну съ нѣмцами, или въ Америкѣ, во время войны за независимость, или еще недавно за цѣлость, свободнаго союза,-- и опять послѣдуетъ взрывъ энтузіазма и восторженный подъемъ чувствъ, когда у насъ освобождали крестьянъ, явилось подобное же общественно-психическое возбужденіе, и оно только и имѣло рѣшающую силу и дало торжество стремленіямъ меньшинства. Подобное дѣло не могло ни рѣшиться, ни создаться, ни продолжаться безъ увлеченія. Только приподнятое чувство любви могло заставить людей забыть о себѣ и жертвовать своими личными интересами въ пользу идеи общаго блага и счастія другихъ. Возвышенное настроеніе продержалось все время реформы, и хотя не всегда выражалось въ одинаковой напряженности, но всегда чувствовалось и въ большихъ, и въ малыхъ дѣлахъ. Страстное чувство передавалось тогда отъ одного къ другому и дѣйствовало заражающимъ образомъ на все общество, и каждый свѣжій человѣкъ былъ готовъ отдать всѣ свои силы на служеніе народу. Именно служеніе, потому что то, что люди дѣлали, или хотѣли дѣлать, не были простыми и обыденными дѣлами. Умъ, чувство и сознаніе говорили, что это дѣла особенныя, что въ нихъ есть подвигъ,-- и каждый, дѣлавшій подобное дѣло, чувствовалъ себя выше, и сильнѣе, и способнѣе, и лучше, и энергичнѣе. Сознаніе исполняемаго общественнаго долга поднимало каждаго въ его собственныхъ глазахъ, поощряло на дальнѣйшую дѣятельность, вознаграждало за всѣ труды, лишенія, неудачи, потери и страданія. Даже такое, повидимому, простое дѣло, какъ обученіе народа грамотѣ, какъ приготовленіе учителей въ учительскихъ семинаріяхъ, выполнялось какъ служеніе, какъ высшая миссія. Бывали случаи, что профессора университета шли въ народные учителя. Къ фактамъ подобной восторженности я къ неизбѣжному въ подобныхъ случаяхъ внутреннему приподниманію себя нельзя относиться ни съ порицаніемъ, ни съ насмѣшкой. Профессоръ, идущій въ деревенскіе учителя, или интеллигентъ, дѣлающійся волостнымъ писаремъ, свершаютъ, несомнѣнно, необычное дѣйствіе. Можетъ быть, было бы лучше, если бы они себя не приподымали, но сомнительно, чтобы даже и у миссіонера, отправляющагося въ Камчатку, не билось подъ его черною рясой сердце гордостью. Бывали послѣдствія худшія и и, должно быть, тоже неизбѣжныя. Приподнятость чувства, желаніе подвига и исканіе высшаго дѣла создавали иногда болѣзненную реакцію -- крайняго упадка нравственныхъ силъ и полнаго личнаго недовольства. Человѣка или не удовлетворяло то, что онъ дѣлалъ, и онъ хотѣлъ чего-то высшаго, или же онъ чувствовалъ, что для высшаго у него нѣтъ силъ, а обыкновеннаго онъ дѣлать не хотѣлъ. Еще не такъ давно случилось одно самоубійство, потому что человѣкъ не нашелъ внутренняго примиренія между своими стремленіями къ подвигу и безсиліемъ, которое онъ въ себѣ ощущалъ. Погибла дѣвушка, по отзывамъ людей, знавшихъ ее, дѣйствительно превосходная, а у нашихъ проповѣдниковъ "энергической личности" не нашлось другаго слова, кромѣ обвиненія ея въ малодушіи и высокомнѣніи. Ужасно просто обвинить и поставить "каждый фактъ въ готовую шаблонную клѣтку; для этого не требуется ни думать, ни чувствовать, нипонимать,-- довольно лишь заучить моральную таблицу умноженія. Фактъ поставленъ въ клѣтку, на клѣткѣ надпись -- "малодушіе" -- и дважды семь окажется математически равнымъ четырнадцати.

А, между тѣмъ, это самоубійство говоритъ, что наша общественная жизнь еще далека отъ своей нормы и спокойнаго, правильнаго и ровнаго поступательнаго движенія. Для кажущихся простыхъ дѣлъ все еще требуются не простые, а приподнятые люди, жизнь проситъ миссіи, ждетъ жертвъ, зоветъ на подвигъ. Тифлисскія барышни, обратившіяся къ графу Л. Толстому, просили его указанія не въ томъ, какую машину завести имъ лучше -- швейную или вязальную, а къ какому общественному дѣлу полезнѣе пристроить имъ свои силы, гдѣ и въ чемъ эти силы нужнѣе. "Что дѣлать?" -- совсѣмъ не такой еще у насъ простой вопросъ, а въ особенности для молодыхъ. Поэтому самыя простыя, повидимому, дѣла дѣлаютъ у насъ далеко не простые люди. Лучшимъ доказательствомъ служитъ самъ графъ Л. Толстой. Такая крупная литературная сила -- и вдругъ идетъ на исправленіе книжекъ для народа, ведетъ практическую пропаганду физическаго труда -- кладетъ печи, шьетъ сапоги, и совсѣмъ не потому, чтобы настоящіе печники и сапожники не умѣли дѣлать этого дѣла. Ужь несомнѣнно, что печи и сапоги графа Л. Толстаго очень плохи и что ни въ Америкѣ, ни въ Англіи, ни во Франціи графъ Толстой не сталъ бы заниматься ничѣмъ подобнымъ. Никакой французъ не былъ бы въ состояніи себѣ представить, чтобы Золя, ради нравственной пропаганды, сталъ класть печи и шить сапоги. Также и Англіи было бы невозможно вообразить Гладстона или Парнелля, которые бы для устройства справедливыхъ отношеній въ Ирландіи отказались отъ парламентской дѣятельности и, вмѣсто того, стали бы проповѣдывать ирландскимъ владѣльцамъ гуманность и справедливость. Вездѣ интеллигенція стоитъ у насъ какъ бы наготовѣ съ вопросомъ "что дѣлать?" и ищетъ дѣла, и проситъ дѣла, и хочетъ дѣла, но не простаго, практическаго, обыденнаго, будничнаго, а дѣла съ общественнымъ характеромъ. Теперь это направленіе утратило, правда, свою первоначальную яркость, захватъ его сталъ меньше и нѣтъ въ немъ уже прежней суетливой шумливости. Ко оно еще существуетъ потому, что не свершило своего цикла, т.-е. не дошло до той точки, когда могло бы передать свою миссію въ обыкновенныя практическія руки нормально текущей и уложившейся жизни. Недавно, напримѣръ, составлялъ предметъ спеціальнаго доклада на послѣднемъ съѣздѣ земскихъ врачей въ Твери фактъ именно изъ этой области. Такъ какъ о фактѣ этомъ сообщалось въ газетахъ вскользь, въ нѣсколькихъ словахъ, и фактъ поэтому не имѣлъ достаточной огласки, то г. А. Пругавинъ посвятилъ ему въ Русскихъ Вѣдомостяхъ отдѣльную статью.

Вопросъ въ томъ, возможна ли вольная врачебная практика въ деревнѣ? Можетъ ли эта практика обезпечить врача и могутъ ли поэтому городскіе врачи, сидящіе безъ дѣла, уйти въ деревню? Вѣдь, кажется, вопросы простые я отвѣты на нихъ должны имѣться простые, и, тѣмъ не менѣе, все-таки, потребовался для разрѣшенія ихъ человѣкъ съ подъемомъ, рѣшимостью и энергіею, который путемъ подвига сдѣлалъ бы этотъ вопросъ простымъ. Совершенно какъ для того, чтобы Перу и Мексику сдѣлать нынче доступными для любаго матроса, требовались нѣкогда отважные и предпріимчивые Пизарро и Фердинанды Кортесы" Этимъ Пизарро въ вопросѣ о деревенскихъ врачахъ явился г. Таировъ. Онъ былъ земскимъ врачомъ и оставилъ земскую службу, чтобы сдѣлать опытъ вольной деревенской практики. Для опыта онъ выбралъ Весьегонскій уѣздъ Тверской губерніи, въ одной изъ деревень котораго поселился. У г. Таирова, какъ видно, рѣшимости и отваги было гораздо больше, чѣмъ денегъ, потому что 8 руб. въ мѣсяцъ за ѣзду казалось для него платой непосильной. Объѣздивъ три деревни и прицѣпившись въ 150 дворахъ, г. Таировъ едва нашелъ одного домохозяина, согласившагося пустить его на квартиру за 3 руб. въ мѣсяцъ безъ отопленія. Положеніе г. Таирова въ деревнѣ дѣйствительно напоминало положеніе Пизарро въ Перу. И нашъ Пизарро долженъ былъ присматриваться къ невѣдомой ему Перу, а наши перувіанцы къ невѣдомому имъ Пизаро. Какъ это бываетъ въ новыхъ странахъ, посѣщаемыхъ впервые иностранцами, пришли взглянуть, прежде всего, на пришлеца любопытные. Въ сущности, это были развѣдчики и тоже люди изъ смѣлыхъ, которые на свой cтpâxъ взялись произвести рекогносцировку. Этими развѣдчиками были бабы, почти здоровыя, явившіяся къ г. Таирову какъ будто за совѣтомъ. Г. Таировъ отнесся къ нимъ внимательно, назначилъ лѣкарства, бабы ушли домой, какъ будто за посудой для лѣкарства, но къ доктору не возвратились. Политика Пизарро возымѣла свое дѣйствіе и положила основаніе дружескимъ отношеніямъ и довѣрію мѣстныхъ обитателей. За развѣдчиками явились и настоящіе больные: это были "хроники", страдавшіе застарѣлыми болѣзнями. И съ "хрониками* г. Таировъ поступаетъ съ тактомъ и съ знаніемъ человѣческаго сердца. Съ бабъ и съ "хрониковъ" онъ не взялъ за совѣты ничего,-- съ бабъ потому, что онѣ были здоровы, а съ хрониковъ, кромѣ того, и взять-то было совѣстно. Но и знаніе сердца человѣческаго не допускало поступать въ этомъ деликатномъ вопросѣ слишкомъ смѣло и рѣшительно. Крестьяне очень скупились, "больше пятачкомъ угощали, часто въ долгъ брали, хотя и платили аккуратно послѣ". Крестьяне, очевидно, "пробовали" и пытались установить выгодную для нихъ практику отношеній: "пятакъ или гривну дамъ -- и ладно", говорили они. И это говорили даже состоятельные и съ нѣкоторою пренебрежительностью, ибо дешевизна платы роняла доктора въ ихъ глазахъ. Дешевый, такъ, конечно, не хорошій! И вотъ г. Таировъ дѣлаетъ попытку поднять свое достоинство и назначаетъ отъ 20--30 к. и даже болѣе за совѣтъ, смотря по состоянію больнаго. Съ возвышеніемъ платы за совѣтомъ стало приходить больше, платить стали охотно, не было денегъ -- платили холстомъ и продуктами, и г. Таировъ крестьянъ въ этомъ не стѣснялъ. Вообще плата не только не отпугивала крестьянъ, а, напротивъ, придавала солидность отношеніямъ, скрѣпляла ихъ взаимностью услугъ... Каждый выѣздъ на практику скоро сталъ давать Таирову 2--3--4 рубля, а при визитахъ на дому, смотря по болѣзни, крестьяне платили 1--2--3 рубля. Отношенія вполнѣ установились. Таировъ сталъ строить домъ, и вотъ результатъ перваго года практики. "Переѣхалъ я сюда,-- говорилъ г. Таировъ,-- безъ всякихъ средствъ буквально, а прошелъ годъ -- и уже почти выплатилъ за построенный для себя домъ. Значитъ, ужь почти нажилъ собственный уголъ. Отъ крестьянъ только за врачебные совѣты и пособія получилъ въ первый годъ 600 руб., да отъ духовныхъ и дворянъ 200 руб..." Я сдѣлалъ очень короткое извлеченіе изъ статьи г. А. Пругавина и отъ этого центръ тяжести какъ будто перенесся собственно на денежныя отношенія. Въ дѣйствительности вся трудность положенія г. Таирова заключалась въ отношеніяхъ нравственныхъ и въ томъ, чтобы крестьяне признали въ немъ "своего". Въ этомъ взаимномъ притираньи г. Таирову помогли больше всего его тактъ, умѣлость и искреннее сердечное отношеніе какъ къ больнымъ, такъ и къ здоровымъ. Г. Пругавинъ считаетъ, что опытъ г. Таирова "увѣнчался блестящимъ успѣхомъ" и расчистилъ путь въ деревенскія захолустья молодымъ врачамъ.

А вотъ и другіе факты, и тоже изъ деревенской врачебной практики. Въ мѣстечкѣ Зарнины, Могилевской губерніи, умеръ на-дняхъ фельдшеръ Кузьминъ, 109 лѣтъ отъ роду. Саратовскій^ Листокъ говоритъ, что покойный былъ въ высшей степени дѣятельный и хорошій человѣкъ. Каждый день обращались къ нему за помощью сотни больныхъ; онъ всѣхъ выслушивалъ, всѣмъ помогалъ. Отъ состоятельныхъ онъ бралъ плату, а бѣднымъ самъ платилъ. За гробомъ покойника шла громадная толпа народа. Или еще фактъ. Въ той же Могилевской губерніи, на границѣ губерніи Смоленской, есть мѣстечко Монастырщина и въ немъ живутъ два вольно-практикующіе фельдшера, оба евреи. Одинъ лечитъ больше аристократію, другой -- бѣдняковъ, и у обоихъ есть достаточная практика. Фельдшеръ-аристократъ пользуется репутаціей знающаго и имѣетъ хорошую практику, не обѣгаютъ его даже и владѣльцы. Напримѣръ, больной крестьянинъ, вовсе не изъ особенно зажиточныхъ, заплатилъ ему за посѣщеніе 7 рублей, да привезъ и отвезъ наг своихъ лошадяхъ; одна владѣлица за леченіе заплатила 300 руб. Вѣроятно, и не въ одной Могилевской губерніи есть подобные же давно водворившіеся деревенскіе доктора. Въ западныхъ губерніяхъ они должны быть несомнѣнно, по крайней мѣрѣ, въ еврейскихъ мѣстностяхъ, потому что евреи очень дорожатъ здоровьемъ и не вѣрятъ въ знахарство, къ помощи котораго прибѣгаютъ больше русскіе крестьяне.

Отчего же, спрашивается, смерть Кузьмина прошла незамѣтно, точно самаго обыкновеннаго и зауряднаго человѣка, объ его почтенной дѣятельности не читалось ни рефератовъ въ медицинскихъ обществахъ, ни печаталось газетныхъ статей, какъ не печаталось ничего о практикѣ фельдшеровъ Монастырщины, а, между тѣмъ, объ "опытѣ" г. Таирова и онъ самъ счелъ нужнымъ дать публичный отчетъ, и заговорили публицисты, какъ о дѣйствіи что-то разрушающемъ, устанавливающемъ, прокладывающемъ путь? И дѣйствительно, дѣло Кузьмина и фельдшеровъ Монастырщины простое дѣло, а дѣло г. Таирова -- не простое дѣло. Кузьминъ былъ несомнѣнно добрый и хорошій человѣкъ и, вѣроятно, онъ былъ нисколько не хуже г. Таирова, но вопросъ тутъ не въ добротѣ; добрыхъ людей много живетъ по деревнямъ, много есть и добрыхъ землевладѣльцевъ, которые лечатъ крестьянъ и помогаютъ имъ и другимъ образомъ, но ихъ, все-таки, никто не знаетъ, въ газетахъ о нихъ не пишутъ, да и писать о нихъ незачѣмъ. А, между тѣмъ, г. Таировъ создалъ себѣ извѣстное положеніе въ общественномъ мнѣніи, какъ создалъ его себѣ и г. Астыревъ, три года пробывшій въ волостныхъ писаряхъ. Причинявъ, томъ, что, какъ бы выразился историкъ-публицистъ, въ дѣйствіяхъ г. Таирова есть общественный моментъ, а въ дѣйствіяхъ фельдшеровъ Монастырщины нѣтъ ничего, кромѣ ихъ личнаго дѣла,-- такого же дѣла, какъ и завести въ деревнѣ лавочку. Конечно, первая деревенская лавочка въ Россіи была событіемъ, но каждая теперешняя новая лавочка не больше, какъ обычное торговое дѣло. То же будетъ современемъ и съ деревенскими врачами. За границей вы встрѣтите на каждомъ шагу деревенскихъ эскулаповъ, объѣзжающихъ своихъ деревенскихъ паціентовъ въ кабріолетѣ въ одну лошадку. И дѣлаютъ они свое дѣло тихо, обыденно, и никто имъ не удивляется, никто не видитъ въ этомъ подвига. Наступитъ время, когда и наши деревенскіе врачи будутъ объѣзжать своихъ паціентовъ въ кабріолетахъ. А теперь, пока, намъ еще не обойтись безъ Таировыхъ и ихъ потребуется не одинъ человѣкъ, прежде чѣмъ это дѣло станетъ простымъ, будничнымъ и чисто-личнымъ дѣломъ.

Установившееся невѣрное отношеніе къ интеллигенціи и невѣрная оцѣнка ея дѣятельности произошли только оттого, что большинство хотѣло мѣрить ея дѣла личнымъ и моральнымъ аршиномъ. Ростъ измѣрялся произвольною саженью, а не барьеромъ, который приходилось перескакивать. Измѣряли силы, а не препятствія; старались вытянуть человѣка, не справляясь, сколько* верстъ ему придется пробѣжать. Это случилось потому, что мы лучше знали свои желанія и яснѣе представляли свои требованія, чѣмъ знали дѣйствительность, съ которою приходилось имѣть дѣло. И вотъ когда сады Семирамиды не появились, мы же превратились въ обвинителей. И кто эти "мы"? Такіе же точно интеллигенты, почему-то внезапно превратившіеся въ судей, точно и сады Семирамиды, и все остальное хорошее должны были дѣлать другіе, рабочіе, интеллигенты. Этотъ интеллигентный аристократизмъ заразилъ даже лучшихъ, которыхъ идеализмъ уводилъ очень часто въ сказочныя мечтанія, а съ ними и въ противорѣчія.

Графъ Л. Толстой, напримѣръ, сомнѣваясь въ силахъ личности, требуетъ отъ нея, все-таки, силы и высокаго нравственнаго совершенства. Отрицая безсильную интеллигенцію, онъ хочетъ опираться на еще болѣе безсильную массу; требуя сознательной любви къ ближнему, онъ допускаетъ фатализмъ. Но, отрицая русскую цивилизацію, онъ не говоритъ, что собственно въ ней отрицаетъ, какія формы жизни, какія отношенія. Вы понимаете только ясно выраженное желаніе, чтобы міръ двинула впередъ усовершенствованная личность, по не находите никакого указанія: какими средствами общество можетъ создать подобныхъ совершенныхъ людей и какимъ путемъ совершенные люди создадутъ совершенныя общественныя формы. Область общественныхъ отношеній графъ Л. Толстой вообще обходитъ. И проповѣдники "энергической личности" ограничиваются лишь моральною проповѣдью, заявленіемъ своего неудовольствія на людей двухъаршиннаго роста и хотятъ, чтобы всѣ были, по меньшей мѣрѣ, четырехъ аршинъ. Къ этой же группѣ примыкаютъ и тѣ, которые обвиняютъ интеллигенцію въ неспособности ходить на собственныхъ ногахъ и постоянно ополчаются противъ интеллигентнаго пролетарія. Недовольство графа Л. Толстаго и его сторонниковъ лежитъ какъ бы внѣ времени и мѣста, нѣдрится въ томъ общемъ моральномъ чувствѣ, которому не удовлетворила интеллигенція, не обнаружившая достаточной любви къ ближнему. Другіе недовольные, повидимому, не особенно заботятся о любви къ ближнему и о ней въ своихъ порицаніяхъ не упоминаютъ. Они ближе къ времени и мѣсту, но тоже стоятъ на точкѣ личной морали и приписываютъ всѣ неустройства, какъ вообще, такъ и въ средѣ самой интеллигенціи, моральной несостоятельности интеллигентной личности. Эти недовольные думаютъ тоже, что только личность можетъ создать порядокъ и благоустройство въ жизни.

Кромѣ этихъ прогрессивныхъ обвинителей, которые недовольны интеллигенціей потому, что желали бы, чтобъ она была еще лучше, есть и обвинители, которые отрицаютъ въ интеллигенціи ея прошлое, которые въ первомъ ея умственномъ пробужденіи, въ ея первомъ мышленіи видятъ корень всего русскаго зла, и себя возводятъ въ олицетворенную поправку прошлыхъ ошибокъ мысли увлекавшейся неразумной молодости. Не въ томъ бѣда, что такіе люди у насъ есть,-- мало ли какіе люди бываютъ на свѣтѣ?-- но въ томъ бѣда, что эти люди забрались въ литературу и имѣютъ въ провинціи и столицѣ свои газеты, которыми и сѣютъ умственную смуту. Въ одномъ изъ подобныхъ провинціальныхъ органовъ, по поводу смерти нѣсколькихъ лицъ изъ мѣстнаго интеллигентнаго кружка, явилось, напримѣръ, такое общее разсужденіе: "Физіологи и моралисты могутъ смотрѣть на упраздненіе кого-либо изъ міра живыхъ, или вообще на смерть, какъ на заурядный актъ видоизмѣненія формъ. Когда-то читали мы убѣдительныя разсужденія о физическихъ и химическихъ законахъ разложенія и преобразованія тканей, о той пользѣ, которую приноситъ мертвый, уступая мѣсто новой жизни, я даже знаю лично прекрасную семнадцатилѣтнюю юницу, такъ сильно увлеченную описаніями смерти, что она искренно желала умереть, дабы оказать услугу родной землѣ, и, можетъ быть, умерла бы, если бы не подвернулся кстати храбрый и мѣстный Марсъ, увидѣвъ котораго дѣвица согласилась временно отложить злосчастное намѣреніе удобрить собою кусочекъ родной почвы... Да, была въ русской жизни такая полоса, когда всѣ мы, теперь уже старики, готовы были смѣяться надъ историческою святыней, наслѣдственнымъ преданіемъ, дѣдовскимъ именемъ и даже народнымъ божественнымъ догматомъ, когда развѣнчать Пушкина до степени пустаго балагура, а Лермонтова объявить забулдыгой и порнографомъ считалось смѣлостью мысли. Слава Богу, эта "смѣлая" эпоха, когда вся грамотная Русь пошла было въ разбродъ, далеко позади насъ, это взбаломученное море улеглось, и мы, уцѣлѣвшіе остатки того времени, вспоминаемъ прошлое съ нѣкоторымъ укоромъ взрослой совѣсти..."

Когда вы имѣете дѣло съ людьми правдивыми, добрыми, искренними, а, главное, понимающими чего они хотятъ и что они говорятъ, какъ тѣ порицатели интеллигенціи, о которыхъ я говорилъ, и если вы сами искренни и стремитесь къ одной окончательной съ ними цѣли, то даже и взаимныя недоразумѣнія совершенно ясны и понятны. Одни идутъ правѣе, другіе лѣвѣе, третьи дѣлаютъ кругъ, четвертымъ кажется, что ихъ дорога самая прямая, но всѣ вмѣстѣ они идутъ, все-таки, впередъ, знаютъ куда идутъ и потому понимаютъ другъ друга. Но вотъ съ вами заговорилъ психопатъ, въ головѣ котораго помѣшано палкой; тутъ ужь взаимное пониманіе и разговоръ становятся невозможными, ни онъ васъ ни въ чемъ не убѣдитъ, ни вы его, и останется разойтись въ разныя стороны. На психопатическое сужденіе нельзя дѣйствовать разсудочными средствами, оно даже и не сужденіе, а просто извѣстное психическое состояніе, противъ котораго дѣйствуетъ только время, т.-е. когда подъ вліяніемъ болѣе благопріятныхъ общественныхъ теченій возможность такого состоянія или совсѣмъ исчезнетъ, или очень ослабѣетъ. Какая логика или какіе разсудочные доводы возможны, напримѣръ, съ авторомъ, котораго я привелъ? Онъ не признаетъ разницы между физіологами и моралистами, увѣряетъ, что чьи-то разсужденія о физическихъ и химическихъ законахъ преобразованія тканей оказывались до того неотразимо убѣдительными, что одна барышня (а, можетъ быть, и не одна, потому что объ убѣдительности разсужденій авторъ говоритъ во множественномъ числѣ) захотѣла умереть, чтобъ "удобрить собою кусочекъ родной почвы"; еще будто бы "всѣ мы теперь уже старики", смѣялись и надъ исторіей, и надъ преданіями, и надъ народнымъ божественнымъ догматомъ, и когда вся грамотная Русь пошла въ разбродъ. Къ счастью, однако, теперь это взбаломученное море уже улеглось и "мы, уцѣлѣвшіе остатки того времени, вспоминаемъ это прошлое съ нѣкоторымъ укоромъ взрослой совѣсти". Разъяснять автору, что все это его фантазіи, совершенно безполезно, просить отъ него объясненій, кто эти "мы всѣ, вспоминающіе свое прошлое съ укоромъ взрослой совѣсти" -- безполезно тоже. Въ разсужденіяхъ автора важны совсѣмъ не его мысли, а его побужденія и его ссылки на "взрослую совѣсть". Побужденія его несомнѣнно не добрыя; для васъ ясно, что это -- врагъ, и злой врагъ; что же касается "взрослой совѣсти", то на ней стоитъ остановиться.

Есть особенный сортъ умственныхъ способностей -- механическихъ или подражательныхъ. Дѣти съ такими способностями бываютъ обыкновенно понятливыя, усваиваютъ быстро и легко, отличаются хорошею памятью и нерѣдко слывутъ за даровитыхъ. По думать они, все-таки, не умѣютъ и въ нихъ нѣтъ умственной самостоятельности. Въ школахъ они учатся хорошо, получаютъ хорошіе баллы, по образуютъ заурядную середину, ничѣмъ особеннымъ не выдающуюся. Въ товариществѣ они отличаются эгоизмомъ, самолюбивы, къ товарищамъ менѣе способнымъ относятся съ оттѣнкомъ высокомѣрія и вообще склонны считать себя выше другихъ. Выростая въ извѣстной умственной атмосферѣ семьи и школы, они усвоиваютъ ея понятія тоже механически, въ нихъ не вдумываются и обыкновенно на вопросъ: "почему?" -- отвѣта дать не могутъ. И вотъ въ жизни подобнаго юноши являются обстоятельства, когда внезапно его окружаютъ мнѣнія, знанія, идеи совершенно новыя, никогда имъ не слыханныя, поражающія его своею новизной. При склонности къ новому и перемѣнамъ, юноша или молодой человѣкъ набрасывается на новыя для него понятія, легко ихъ усвоиваетъ, но также чисто-механически и внѣшнимъ образомъ. Ни одного изъ этихъ мнѣній или понятій онъ не провѣряетъ и не сопоставляетъ съ другими понятіями, да на эту работу онъ и не способенъ, и, въ то же время, онъ можетъ много разсуждать и много говорить, но тоже чисто-механически. Если въ жизни такого человѣка встрѣтятся обстоятельства, которыя подѣйствуютъ на его чувство страха, то опасное мышленіе, бывшее тому причиной, такъ же легко сбрасывается, какъ было и принято, и человѣкъ возвращается къ своимъ первымъ пенатамъ. Онъ точно также могъ бы разстаться и съ пенатами, если бы они привели къ страхамъ. Чувство страха, и вообще-то одно изъ самыхъ могущественныхъ чувствъ, потому что оно коренится въ инстинктѣ самосохраненія (тоже самомъ сильномъ инстинктѣ), у этихъ натуръ является главнымъ, основнымъ чувствомъ. Въ минуты увлеченія они могутъ и забыть страхъ, но вообще инстинктъ самосохраненія совершенно безсознательно владѣетъ всѣмъ ихъ мышленіемъ и всѣми поступками и сообщаетъ имъ личное, своекорыстное направленіе. Уже въ дѣтскихъ играхъ у этихъ натуръ наблюдается эта руководящая ихъ особенность. Они бываютъ рѣдко сильными физически и потому должны уступить тѣмъ, кто ихъ сильнѣе и быстрѣе. Когда болѣе сильный, искренній и прямой ребенокъ ломитъ прямо, на чистоту, они ищутъ обходныхъ средствъ и обыкновенно выигрываютъ лукавствомъ, чѣмъ и возбуждаютъ спорый пререканія, а нерѣдко разстраиваютъ и совсѣмъ игры. Своекорыстіе, личный разсчетъ и. очень рѣдкія минуты, когда они забываютъ о своемъ я, вотъ главная черта этихъ характеровъ. Нужно думать, что эта особенность происходитъ отъ ихъ физической слабости. Въ то время, какъ у сильныхъ людей, за удовлетвореніемъ заботы о себѣ, остается еще довольно и физической, и нравственной силы для другихъ, у этихъ вся ихъ небольшая сила уходить на себя, а для другихъ у нихъ ужь ничего не остается. Поэтому-то они и рѣдко поступаются своимъ для другаго. При подобныхъ органическихъ условіяхъ и ихъ мышленіе принимаетъ преимущественно личный, а не идейный характеръ, и для того, чтобы думать въ общемъ направленіи, у нихъ тоже не остается чѣмъ, потому что все истратилось для себя.

Часто объ этихъ натурахъ говорятъ, что онѣ измѣнили своимъ убѣжденіямъ, что онѣ раскаялись, да онѣ и сами готовы признать въ себѣ не одну, а двѣ или три совѣсти. Но объ измѣнѣ убѣжденіямъ можно говорить тогда, когда было убѣжденіе; что же касается раскаянія, то въ идеяхъ и знаніяхъ раскаиваться нельзя. Едва ли кто-нибудь упрекнетъ Бисмарка въ измѣнѣ убѣжденіямъ потому, что сегодня онъ воюетъ съ папой, а завтра съ нимъ дружитъ, сегодня ухаживаетъ за Лассалемъ, а назавтра издаетъ законъ противъ соціалистовъ, сегодня приглашаетъ націоналъ-либераловъ на обѣдъ, а завтра перестаетъ имъ кланяться" Бисмаркъ всегда знаетъ свою дорогу и никогда не теряетъ своей ниточки. И папа, и Лассаль, и націоналъ-либералы,-- все это для Бисмарка механическія средства, чтобы провести свои общія идеи. У тѣхъ же натуръ, о которыхъ я говорю, свершается подобный же процессъ въ обратную сторону. Для Бисмарка цѣлью служатъ идеи, ä папа, Лассаль и націоналъ-либералы -- средства; у нихъ же идеи служатъ средствами для тѣхъ цѣлей, которыя ими двигаютъ. Бисмаркъ можетъ промѣнять Лассаля на папу, Австрію на Италію, а эти натуры могутъ промѣнять свои знанія и понятія, если они не оказываютъ имъ никакихъ личныхъ услугъ, на всякія другія знанія и понятія, которыя услуги имъ окажутъ: химія и физіологія могутъ уступить свое мѣсто этикѣ, этика -- соціологіи, а соціологія -- полицейскому праву. Но этимъ не нарушится ихъ цѣльность и послѣдовательность, и натуры эти останутся все тѣми же натурами отъ колыбели до могилы. Это несомнѣнно цѣльныя и нераскаянныя натуры, упорно и безсознательно-инстинктивно направленныя въ одну сторону, которыя сегодня могутъ смѣяться надъ своею молодостью, а завтра надъ своею старостью,-- которыя, не дорожа своими идеями, не дорожатъ ими и въ другихъ,-- для которыхъ не существуетъ ни своей, ни чужой совѣсти, да, пожалуй, и ничего священнаго и вообще-то въ жизни, что, однако, не мѣшаетъ имъ надѣвать на себя тогу ярыхъ защитниковъ и основъ, и священныхъ преданій, до которыхъ имъ въ дѣйствительности очень мало дѣла. Условія европейской жизни подобнымъ натурамъ благопріятствуютъ менѣе, но онѣ есть вездѣ и, при извѣстномъ направленіи внутренней политики, какъ нынче въ Германіи при бисмарковскомъ режимѣ, люди этихъ способностей и наклонностей поощряются и могутъ даже играть нѣкоторую роль. Удобство ихъ въ томъ, что въ политикѣ они являются представителями "національнаго" и "патріотическаго" направленія (какъ самаго смежнаго съ я) и Бисмаркъ находитъ въ нихъ весьма солидную поддержку своимъ планамъ. Въ Англіи и во Франціи люди этого патріотическаго направленія роли не играютъ.

Кажется, нигдѣ въ мірѣ интеллигенція не находится въ такихъ мало благопріятныхъ для ея развитія условіяхъ, какъ у насъ. Тогда какъ въ Европѣ она не только занимаетъ извѣстное мѣсто въ природѣ, но и сама составляетъ эту природу, у насъ она еще не выработала себѣ никакого опредѣленнаго положенія и вся пока въ будущемъ. Понятно, поэтому, что въ Европѣ и внутреннія отношенія къ интеллигенціи совсѣмъ не тѣ, какія у насъ. Политическая роль интеллигенціи въ Европѣ все ростетъ и ростетъ и интеллигенція начинаетъ занимать на Западѣ все болѣе и болѣе выдающееся и вліятельное положеніе. Сознаніе подобной роли интеллигенціи начинаетъ проникать уже и въ умъ Бисмарка; желѣзный канцлеръ, вообще не особенно склонный къ уступкамъ, признаетъ въ интеллигенціи тотъ высшій и безошибочный умственный критерій, котораго не можетъ миновать правильная государственная политика. Въ Англіи вліяніе просвѣщенной интеллигенціи на ходъ внутреннихъ дѣлъ и внутреннія преобразованія въ интересахъ справедливости и блага населенія обнаруживается уже давно. Никогда еще вліяніе англійской интеллигенціи въ благородной роли, которую она, съ Гладстономъ во главѣ, приняла на себя въ борьбѣ за права ирландскаго народа, не было такимъ сильнымъ и рѣшающимъ, какъ нынче. Во Франціи тактичность, сдержанность и благоразуміе интеллигенціи и полное ея единомысліе съ ея вполнѣ патріотическимъ и національнымъ правительствомъ обнаружились самымъ блестящимъ образомъ въ теперешнихъ запутанныхъ европейскихъ дѣлахъ, равновѣсіе которыхъ изъ всѣхъ силъ нарушалъ Бисмаркъ. Требовалась громадная выдержка и большая умственная и политическая зрѣлость, чтобы въ республикѣ, и у народа, такъ легко воспламеняющагося, не нарушилось умственное равновѣсіе и страсти не взяли бы перевѣса. Тактичность и умѣлость, съ которыми Франція оберегала свои республиканскія учрежденія, при общемъ несочувствіи имъ Европы, и ея теперешнее поведеніе показываютъ, на какомъ высокомъ умственномъ уровнѣ стоитъ ея интеллигенція и какая будущая роль предстоитъ интеллигенціи и повсюду. Но то, что понадобилось для Франціи, сто лѣтъ уже живущей при свободныхъ учрежденіяхъ, едва ли возможно тамъ, гдѣ сепаративные интересы раздѣляютъ еще народъ на группы, гдѣ, какъ, наприм., въ Германіи, еще сильна сословность и родовой аристократизмъ съ его феодальными стремленіями. Этимъ странамъ нужно еще пережить борьбу партій и выработать руководящее умственное единство въ одинаковомъ пониманіи справедливости народныхъ стремленій къ болѣе уравнительному соціальному строю. Въ такомъ положеніи и находится теперь Германія, въ которой, подъ шумливою возбужденностью, искусственно отвлекающею ея вниманіе къ внѣшней политикѣ и искусственно возбуждаемомъ раздраженіи противъ Франціи, копится и зрѣетъ новое соціальное сознаніе, готовящееся предъявить свои требованія при первой къ тому возможности. И когда это случится, Германія явится страной партій,-- страной, по всей вѣроятности, очень ожесточенной борьбы разныхъ группъ ея интеллигенціи. Но, несмотря на то, что интеллигенція Германіи не выработала еще себѣ такого зрѣлаго и согласнаго единства, какъ во Франціи и въ Англіи, тѣмъ не менѣе, общее сознаніе видитъ въ интеллигенціи единственную силу, въ умственномъ ростѣ и въ значеніи которой только и лежитъ успѣхъ общаго народнаго процвѣтанія и источникъ справедливыхъ внутреннихъ отношеній. Въ Германіи, поэтому и, вѣроятно, вслѣдствіе ея особеннаго умственнаго склада, утвердилось уже глубокое, почти инстинктивное уваженіе къ наукѣ и образованію; Германія гордится успѣхами просвѣщенія, гордится своимъ умственнымъ представительствомъ, своими школами, университетами и своею интеллигенцій. Даже самое дѣленіе интеллигенціи на партія радуетъ нѣмцевъ, потому что въ этихъ партіяхъ они видятъ готовыхъ бойцовъ, умственною борьбой которыхъ разрѣшатся соціальныя недоразумѣнія и выработаются болѣе справедливые и уравнительные общественные порядки.

Положеніе русской интеллигенціи пока еще ни въ чемъ не напоминаетъ положенія интеллигенціи европейской. У нашей интеллигенціи прошедшее очень коротко, настоящее ея неопредѣленно и вся она пока въ будущемъ. Въ нашемъ общественномъ сознаніи не выработалось ничего подобнаго тому отношенію къ интеллигенціи, какое существуетъ въ Германіи. Даже сама интеллигенція не выяснила еще у насъ своего значенія, своего положенія, своего прогрессивнаго существа и своихъ задачъ во времени. Только поэтому у насъ и возможны фантастическія отрицанія интеллигенціи во всемъ ея цѣломъ и прошломъ, какъ это дѣлаетъ графъ Л. Толстой, и радикальныя попытки вставить въ нее какое-то новое нутро. Но, вѣдь, интеллигенція не есть чья-нибудь выдумка, она историческое явленіе и потому, конечно, только въ исторіи и слѣдуетъ искать отвѣта на вопросы, что это за сила. Впрочемъ, пускай читатель не пугается, я не начну съ Рюрика, а воспользуюсь для справки только Нижегородскимъ лѣтописцемъ г. Гацискаго. Нижегородскій лѣтописецъ сухъ и кратокъ; картина русской жизни, которую онъ даетъ, не отличается яркостью, блеска въ ней нѣтъ, а, напротивъ, все сѣро и однообразно и настолько бѣдно событіями, что иногда въ теченіе цѣлаго десятка лѣтъ и отмѣтить ему нечего. И такою была вся русская жизнь, вездѣ она слагалась одинаково: борьба князей, борьба съ татарами, постройка храмовъ, развитіе московской власти и стягиваніе частей къ московскому центру,-- вотъ и все небогатое содержаніе нашей исторіи московскаго періода. Государственная жизнь того времени имѣетъ чистомеханическій характеръ, вы видите лишь физическій ростъ формирующагося большаго тѣла и ростъ этотъ свершается самъ собой, какъ свершается, напримѣръ, ростъ молодаго слона. Слонъ, вѣроятно, и не думаетъ, что онъ ростетъ, а ростетъ себѣ -- и только. Такъ росла и Россія, пока въ лицѣ Петра Великаго не явилось наше первое интеллигентное государственное сознаніе. Петръ Великій есть первый русскій интеллигентъ, онъ наше первое пробужденіе идейности и критической силы. А вотъ какою была русская жизнь въ московскій періодъ, какъ повѣствуетъ Нижегородскій лѣтописецъ.

Въ первой четверти XIII вѣка, между 1212 и 1222 годами, великій князь Юрій Всеволодовичъ основалъ на устьѣ Оки городъ, назвалъ его Нижнимъ Новгородомъ и построилъ въ немъ деревянную церковь во имя архангела Михаила. Основавъ городъ, онъ оттѣснилъ отъ него мордву, разоривъ селенія и зимницы мордовскія. Въ 1227 году онъ замѣнилъ деревянную церковь каменною. Потомъ онъ повелѣлъ русскимъ селиться по рѣкамъ Окѣ, Волгѣ и Кудьмѣ, гдѣ кому вздумается. Въ 1252 году великій князь суздальскій, нижегородскій и городецкій, Константинъ Юрьевичъ (сынъ Юрія Всеволодовича), построилъ внутри Нижняго-Новгорода каменную соборную церковь Преображенія Господня, въ которую перенесъ изъ Суздаля нерукотворенную икону Спасителя. Въ 1303 году къ Нижнему подошли неожиданно мордовскія полчища, противъ которыхъ великій князь Дмитрій Константиновичъ послалъ брата своего Бориса Константиновича съ сильною ратью. Въ то же время, и великій князь московскій Дмитрій Ивановичъ прислалъ на помощь воеводу своего Ѳедора Андреевича Свиблова съ сильною московскою ратью. Соединившись, оба войска бросились на мордовскія земли, опустошили ихъ, побили мордву жестоко, разорили мордовскія жилища, забрали многихъ, съ женами и дѣтьми, въ плѣнъ и, приведя плѣнныхъ въ городъ, предали ихъ различнымъ казнямъ: волочили по льду и собаками травили. Въ 1377 году подошелъ къ Нижнему-Повгороду царевичъ Арапша изъ Орды, но, узнавъ, что князь московскій подалъ помощь, вернулся во-свояси. Тогда московскій князь вернулся въ Москву, оставивъ часть своего войска, а князь Дмитрій Константиновичъ послалъ изъ Пижняго дѣтей своихъ князей Ивана Семена Дмитріевичей преслѣдовать царевича Арапшу. Дойдя до рѣки Пьяны, они здѣсь остановились и, забывъ всякую осторожность, сложили боевое оружіе на телѣги и начали забавляться охотой на звѣря и птицу. Мордва это подсмотрѣла и повѣстила татаръ. Вскорѣ подошелъ врагъ и, раздѣлившись на нѣсколько полковъ, обложилъ русскій станъ и ударилъ на него и началось побоище. Нижегородскіе князья, не успѣвши вооружиться, побѣжали къ рѣкѣ Пьяне, татары же преслѣдовали ихъ съ тылу, причемъ убили князя Семена и съ нимъ множество бояръ, а князь Иванъ Дмитріевичъ въ торопяхъ бросился на конѣ въ рѣку Пьяну и утонулъ. Вообще побито было много и бояръ, и войска русскаго. Несчастіе это,-- говоритъ лѣтописецъ,-- случилось по волѣ Божіей 2 августа. Затѣмъ татары бросились къ Нижнему-Новгороду. Великій князь Дмитрій Константиновичъ, не имѣя возможности противустоять имъ, бѣжалъ въ Суздаль, а нижегородскіе жители въ слѣдъ за нимъ также разбѣжались. Въ 1351 году великій князь Андрей Константиновичъ отправился въ Орду къ царю Бердибеку и получилъ отъ него ярлыкъ на Суздаль, Нижній-Новгородъ и Городецъ. Въ 1359 году великій князь Андрей Константиновичъ перестроилъ близъ палатъ своихъ, въ каменную, церковь архангела Михаила. Въ 1368 году появился за рѣкой Кудьмой царевичъ Арапша, пожегъ селенія, пограбилъ множество христіанъ, многихъ умертвилъ и въ плѣнъ отвелъ. Тогда князь Борисъ Константиновичъ погнался за нимъ изъ Нижняго съ небольшою ратью, настигъ его у рѣки Пьяны и съ Божіею помощью разбилъ. Въ 1370 году митрополитъ Алексѣй, возвращаясь изъ Орды, построилъ въ Нижнемъ-Новгородѣ въ Благовѣщенскомъ монастырѣ каменную церковь во имя Благовѣщенія. Въ 1371 году старшій братъ великаго князя Бориса Константиновича, Дмитрій Константиновичъ, явился подъ Нижнимъ съ матерью своею великою княтпею Еленою и съ митрополитомъ Алексѣемъ, но Борисъ Константиновичъ не покорился. Тогда прибылъ въ Нижній-Новгородъ отъ великаго князя московскаго Дмитрія Ивановича игуменъ Сергій съ требованіемъ, чтобы Борисъ Константиновичъ явился въ Москву, но онъ на это отвѣтилъ отказомъ. Игуменъ Сергій, по повелѣнію митрополита, затворилъ въ Нижнемъ всѣ церкви, а князь Дмитрій Константиновичъ началъ войну противъ брата своего Бориса Константиновича. Въ томъ же 1371 году княземъ Дмитріемъ Константиновичемъ построена была въ Нижнемъ-Новгородѣ на Почайнѣ каменная церковь во имя Св. Николая Чудотворца. Въ 1372 году въ Нижнемъ-Новгородѣ у соборной церкви Преображенія Господня большой колоколъ самъ прозвонилъ три раза. Въ 1374 году великій князь Дмитрій Константиновичъ повелѣлъ строить въ Нижнемъ-Новгородѣ каменную стѣну. Въ томъ же году въ Нижнемѣновгородѣ были убиты мамаевы послы, съ которыми было 1,000 татаръ, татарскаго воеводу и всю его дружину схватили и бросили въ тюрьму, гдѣ продержали цѣлый годъ. Въ 1378 году пришли къ Нижнему-Новгороду татары; князя тогда въ городѣ не случилось; жители же, покинувъ городъ, побѣжали за Волгу. Князь Дмитрій Константиновичъ*послалъ къ татарамъ и велѣлъ дать имъ окупъ за городъ; окупъ они взяли и, несмотря на то, сожгли городъ и, уйдя изъ него, опустошили весь уѣздъ. Въ 1384 году скончался Дмитрій Константиновичъ. Въ 1399 году подошелъ къ Нижнему-Новгороду князь Семенъ Дмитріевичъ, въ рати котораго былъ татарскій царевичъ Ейтякъ съ тысячью татаръ. Жители заперлись въ городѣ и бились съ татарами три дня, побили татаръ и, заключивши съ ними миръ, цѣловали крестъ на томъ; татары же дали по своей вѣрѣ клятву, но, нарушивъ ее, снова напали на городъ и перебили множество нижегородцевъ. Въ 1422 году былъ голодъ по всей русской землѣ. Люди питались травой, тиной, гнилушками и даже мертвечиной. Многіе погибли голодною смертью. Въ 1509 году царь, государь и великій князь Василій Ивановичъ прислалъ въ Нижній-Новгородъ Петра Фрязина для работъ по постройкѣ городской каменной стѣны. Въ томъ же году былъ въ Нижнемъ-Новгородѣ писецъ Григорій Заболотскій, который описывалъ городъ и уѣздъ, межевалъ землю и ставилъ границы. Въ 1513 году, 1 августа, былъ въ Нижнемъ-Новгородѣ пожаръ, отъ котораго сгорѣла городская дубовая стѣна...

И въ такомъ сухомъ видѣ простаго указанія фактовъ ведется вся лѣтопись. Даже такое событіе, какъ участіе Нижняго-Новгорода въ освобожденіи Москвы, лѣтописецъ отмѣчаетъ какъ простой заурядный фактъ, несомнѣнно не отличавшійся для него ничѣмъ отъ пожара городской стѣны или нашествія татарскаго царевича Ейтяка. "Въ 1612 г.,-- пишетъ лѣтописецъ.-- прибылъ въ Нижній-Новгородъ князь Дмитрій Михайловичъ Пожарскій; нижегородскіе жители всякихъ чиновъ выбрали нижегородскаго посадскаго человѣку Кузьму Минина въ помощь къ князю Дмитрію Михайловичу. Оба они собрали въ Нижнемъ-Новгородѣ много войска изъ посадскихъ людей и установили на ихъ содержаніе сборъ пятой деньги. Устроивши войско, они пошли изъ Нижняго въ Москву, для очищенія московскаго". И въ самомъ дѣлѣ, при общемъ стихійномъ характерѣ тогдашней русской жизни, что въ этомъ фактѣ такого, что отличало бы его отъ усобицъ князей, отъ голода, являвшагося то тамъ, то здѣсь, отъ нашествія Литвы и т. д.? Все это считалось обыкновенно Божьимъ попущеніемъ и дальнѣйшихъ размышленій никакихъ не вызывало. О освобожденіе Москвы свершилось тѣмъ же стихійнымъ порядкомъ, какимъ свершалась борьба съ татарами и шелъ весь укладъ русской жизни. Нужно было прожить Россіи еще двѣсти лѣтъ и народиться интеллигенціи, чтобы могло, наконецъ, явиться (да и то послѣ долгихъ и многихъ изслѣдованій) объясненіе этому факту, сдѣланное Забѣлинымъ (беру послѣдующее извлеченіе тоже отъ г. Гацискаго.) "Въ общихъ чертахъ,-- говоритъ г. Забѣлинъ,-- смута представляетъ явленіе весьма своеобычное. Это не революція, не перестановка старыхъ порядковъ по-новому,-- это только глубокое потрясеніе, великое "шатаніе" государства... Банкротомъ оказался не народъ, а само правительство... Смута началась, прежде всего, во дворцѣ. Когда государь-хозяинъ померъ, не оставивъ прямаго наслѣдника, то слуги -- холопи (служилые люди) бросились къ его сундукамъ. Богомольцы (духовенство) въ страхѣ и ужасѣ молили Бога о помощи. Сирота-народъ долго стоялъ передъ домомъ покойника и все видѣлъ и все слышалъ, что тамъ творилось, и прямо назвалъ все это дѣло воровствомъ, а всѣхъ заводчиковъ смуты -- ворами. Онъ было сначала и самъ смѣшался съ холопскою толпой (Болотниковы, Трубецкіе, Заруцкіе), но скоро понялъ, что все это было холопское дѣло, что ему здѣсь, кромѣ своихъ боковъ, отстаивать и защищать нечего. Онъ и кликнулъ свой знаменитый кличъ въ лицѣ своего старосты Кузьмы, что если помогать отечеству, такъ не пожалѣть ни жизни и ничего, и пошелъ... не переставлять, а уставлять по-старому, уставлять покой и тишину и соединеніе государству, какъ было доселѣ, какъ было при прежнихъ государяхъ. Нижегородскій подвигъ въ нашей исторіи дѣло великое,-- говоритъ г. Забѣлинъ,-- величайшее изъ всѣхъ нашихъ историческихъ дѣлъ, потому что оно въ полномъ смыслѣ дѣло народное, созданное исключительно руками и жертвами самого сироты-народа, у котораго всѣ другія сословія явились на этотъ разъ только помогателями".

Эту нравственную оцѣнку подвига народа сдѣлало уже потомъ наше интеллигентное сознаніе, сирота же народъ, кинувшись помогать Москвѣ, и тогда (какъ поступилъ бы еще и нынче) дѣйствовалъ инстинктивно, подъ воздѣйствіемъ непосредственнаго чувства, что нужно спасать своихъ. Ни они и ни кто другой и не задавались вопросомъ, отчего вся бѣда, кого приходится спасать и что слѣдуетъ уставлять. Въ этихъ, правда, вопросахъ въ самый моментъ спасанія и надобности не представлялось, да и потомъ эти вопросы никому не являлись. Потребовался Петръ Великій, т.-е. интеллигентная сила, чтобы понять и сознать, что формы прежней русской государственной жизни, разъ приведшіе къ смутѣ, не могутъ оставаться въ прежнемъ видѣ. И Петръ, изучивъ европейскія государственныя формы, создалъ военно-полицейское государство, опирающееся на бюрократію, государство настолько сильное, что голосъ его рѣшалъ даже судьбы Европы. Но вотъ проходитъ опять двѣсти лѣтъ и подъ крѣпкими внѣшними формами обнаруживается новое "шатанье". Послѣ Ивана Грознаго обнаружилась несостоятельность государственная, теперь наступилъ кризисъ внутренній. Исключительно государственныхъ средствъ для новой интеллигентной работы оказалось недостаточно и государство обратилось къ интеллигентнымъ средствамъ всей страны. И познанія нашей молодой, едва возникшей интеллигенціи, и ея пониманіе условій и требованій русской жизни оказались вполнѣ на уровнѣ той великой исторической задачи, для разрѣшенія которой она была призвана. Затѣмъ, когда освобожденіе и послѣдовавшія за нимъ главныя реформы были закончены, дальнѣйшее участіе интеллигенціи уже не оказывалось нужнымъ и она опять отодвинулась на второй планъ. Но скоро стало обнаруживаться, что исключительно бюрократическія средства и познанія канцелярій недостаточны, чтобы овладѣть всѣмъ многообразіемъ внутреннихъ отношеній, необыкновенно быстро развившихся изъ новыхъ условій свободнаго труда.

Что же значитъ это многообразіе отношеній развивающейся жизни? Означаетъ это собственно трудность ихъ овладѣнія, неизвѣстную ни одному изъ европейскихъ государствъ. Во Франціи, напримѣръ, и Югъ, и Сѣверъ, и Западъ, и Востокъ представляютъ и въ экономической, и въ народной жизни самое незначительное различіе. А попробуйте подвести у насъ Сѣверъ, Югъ, Востокъ и Западъ подъ одно единство! Южный берегъ Крыма -- страна табаку и виноградарства, принадлежащая русскимъ магнатамъ, живущимъ въ роскошныхъ виллахъ; но вотъ вы переступаете Крымскія горы и передъ вами разстилается, подъ палящимъ солнцемъ, необозримая степь, занимающая весь югъ Россіи и сѣверъ Кавказа; не встрѣтите вы въ этой степи ни магнатовъ, ни виллъ, а пасутся въ ней повсюду многомилліонныя стада, принадлежащія особой породѣ промышленныхъ тузовъ, бывшихъ еще недавно мужиками-тавричанами. На Кавказѣ картина опять рѣзко мѣняется: это -- страна шелководства, винодѣлія, нефтяныхъ и горныхъ богатствъ, страна воинственныхъ нравовъ и полудикихъ инстинктовъ, на половину магометанская, на половину христіанская. Въ Закаспійскомъ краѣ вы уже и совсѣмъ въ пустыняхъ Азіи, среди дикаго населенія, живущаго по оазисамъ: это -- страна хлопка. Еще дальше -- Туркестанъ, съ его прославленными "ташкентцами", съ его смѣшанными обычаями, нравами и порядками и съ возникающею русскою промышленностью и гражданственностью. А тамъ идутъ уже сибирскія области, Амурскій край, Забайкалье, въ которомъ китайцы уже грозятъ русскимъ своею промышленною конкурренціей: это -- край золотопромышленности и руднаго дѣла, край желѣзныхъ заводовъ, край своеобразныхъ "сибирскихъ" порядковъ,-- край, только теперь перестающій быть ссыльнымъ и едва вступающій на путь гражданскаго устроенія. Къ границамъ Сибири примыкаетъ опять своеобразная мѣстность -- лѣсистая полоса изъ губерній Архангельской, Вологодской, Пермской и Олонецкой; въ этнографическомъ, въ промышленномъ, въ торговомъ и даже въ бытовомъ отношеніи это опять новый міръ. Финляндія... но Финляндія живетъ сама по себѣ. Южнѣе Финляндіи, черезъ Финскій заливъ, идетъ Остзейскій край, край лютеранской культуры и нѣмецкихъ порядковъ. Затѣмъ идетъ Царство Польское, край Кіевскій, Малороссія, Бѣлоруссія, отличающіеся каждый и своею культурой, и своимъ хозяйственнымъ обиходомъ, и своеобразными особенностями, которыхъ никакъ нельзя подвести подъ одну мѣрку и выстричь подъ одну гребенку. Даже среднія, великорусскія губерніи представляютъ рѣзкія различія и почвенныя, и климатическія, и промышленныя; однѣ изъ нихъ земледѣльческія, другія фабричныя, съ энергическимъ промышленнымъ населеніемъ, которому приходится сильно бороться съ неблагопріятными экономическими условіями, въ которыхъ оно находится.

Какой министръ торговли, или промышленности, или сельскаго хозяйства, если бы эти министры даже и были бы у насъ, былъ бы въ состояніи вмѣстить въ себѣ все это многообразіе мелкихъ и крупныхъ различій и особенностей, изъ какихъ источниковъ въ немъ могло бы явиться знаніе всѣхъ отдѣльныхъ характерныхъ частностей, не исключительно хозяйственныхъ, но и бытовыхъ, съ которыми при управленіи тоже всегда приходится считаться? Ни одна канцелярія не имѣетъ у себя ни библіотеки, ни архива, въ которыхъ бы имѣлись подобныя свѣдѣнія. До освобожденія крестьянъ о подобныхъ свѣдѣніяхъ особенно не думали и ихъ для нашего времени не скопили. Послѣ же освобожденія эту работу взяли на себя тоже не канцеляріи. Теперь изслѣдовательницей народной жизни явилась интеллигенція, принявшаяся за это дѣло съ неудержимою энергіей, точно интеллигенцію томилъ какой-то духовный голодъ, который она спѣшила удовлетворить. И вотъ началось это удовлетвореніе и вездѣ появились изслѣдователи, изслѣдователи обыкновенно мѣстные, провинціальные. Изученіе выразилось не въ одной земской статистикѣ, а и въ массѣ отдѣльныхъ изслѣдованій, въ массѣ самыхъ разнообразныхъ свѣдѣній, въ теченіе 25--30 лѣтъ помѣщавшихся въ провинціальныхъ и столичныхъ газетахъ, въ толстыхъ журналахъ и въ періодическихъ спеціальныхъ изданіяхъ. Этимъ богатымъ сокровищемъ знаній, касающихся самыхъ разнообразныхъ мѣстностей, владѣетъ наша преимущественно провинціальная интеллигенція, являющаяся почти единственною ихъ хранительницей. Но богатыя умственныя силы и знанія нашей интеллигенціи пропадаютъ у насъ безслѣдно, точно погребенныя подъ спудомъ.

Не знаю, вышла ли ясна моя общая мысль, что моральнымъ аршиномъ и спасеніемъ, которое должно изойти только отъ усовершенствованной личности, не разрѣшаются историческіе вопросы и народы не спасаются отъ общественныхъ кризисовъ. Въ 1612 году спасла Московское государство не усовершенствованная личность, и петровскія реформы создала не усовершенствованная личность, да, наконецъ, не усовершенствованная личность создала и освобожденіе. Если бы государственная жизнь зависѣла лишь отъ усовершенствованной личности, а не отъ идей и учрежденій, то мы и до сихъ поръ сидѣли бы въ московскомъ періодѣ.

Н. Ш.

"Русская Мысль", кн.V, 1887

Оставить комментарий Шелгунов Николай Васильевич (bmn@lib.ru) Год: 1887 Обновлено: 16/12/2019. 76k. Статистика. Статья: Публицистика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Шелгунов Николай Васильевич Очерки русской жизни

XVI.

Шелгунов Николай Васильевич
Очерки русской жизни