Lib.ru/Классика: Шелгунов Николай Васильевич. Немцы мысли и немцы дела

НѢМЦЫ МЫСЛИ И НѢМЦЫ ДѢЛА.

Когда Австрія побѣдила подъ Садовой, она, желая оправдать неспособность своихъ генераловъ, возвѣстила Европѣ, что побѣдилъ прусскій школьный учитель. Афоризмъ о школьномъ учителѣ оказался совершенно понятнымъ всякому филистеру и теперь нѣтъ въ Европѣ такого лавочника, который бы не былъ глубоко убѣжденъ въ ничтожествѣ Роона, Мольтке и принца Фридриха-Карла предъ отставнымъ фельдфебелемъ, обучающимъ азбукѣ деревенскихъ мальчишекъ.

Когда пруссаки уничтожили нынче французскую армію, тѣ же австрійцы выпустили новый афоризмъ -- они сказали: "побѣдилъ капитанъ, посаженный на лошадь". Этотъ новый афоризмъ, болѣе близкій къ истинѣ, показываетъ прямо, что одной грамотностію объяснить силъ Пруссіи нельзя.

Тѣ, кому такъ понравился афоризмъ о школьномъ учителѣ, воображаютъ серьезно, что всему причиной грамота, и что еслибы во Франціи и въ Австріи число грамотныхъ было больше, чѣмъ въ Пруссіи, пруссакамъ никогда бы не выйдти побѣдителями.

Но нѣтъ, возражаютъ школьные учителя, мы говоримъ не то; мы хотимъ сказать, что сила Пруссіи въ томъ, что ея школа "истинно-христіанская, нѣмецкая народная школа" и что прусская армія потому непобѣдима, что она, какъ доносили королю Вильгельму Мольтке, Штейнмецъ и Роонъ, "вся вышла изъ этой школы".

И это объясненіе ничего не объясняетъ. Исторія представляетъ намъ рядъ непобѣдимыхъ армій и небѣдныхъ полчищъ, которыя не только не знали "истинно-христіанской," но и никакой школы, Магометъ съ ничтожными силами покоряетъ Востокъ; монголы, какъ лава разливаются по міру и забираютъ въ руки всю Азію и половину Европы; турки при Магометѣ II берутъ христіанскій Константинополь; при Солиманѣ II покоряютъ Родосъ, покоряютъ Венгрію, два раза проникаютъ въ Германію. Тѣ-же турки берутъ два раза Вѣну; арабы покоряютъ Испанію. Въ чемъ-же сила этихъ народовъ, что создавало ихъ несокрушимость? Отчего неграмотная Франція беретъ въ прошедшемъ столѣтіи постоянный перевѣсъ надъ Германіей? Отчего та-же Германія, уничтоженная, безсильная предъ Наполеономъ I, является грозою его племянника? Отчего происходитъ, что въ извѣстные періоды и историческіе моменты народами овладѣваютъ извѣстныя идеи, которыя измѣняютъ всю дѣятельность народовъ, даютъ опредѣленное направленіе ихъ стремленіямъ, создаютъ новый складъ жизни, порождаютъ совершенно новыя мысли? Какой-нибудь афоризмъ о школьномъ учителѣ или капитанѣ, посаженномъ на лошадь, не даетъ отвѣта на этотъ вопросъ, потому что и школьный учитель и капитанъ, сами только результаты этого новаго настроенія, а вовсе не причина его.

Въ прошедшемъ столѣтіи одно изъ подобныхъ могущественныхъ настроеній овладѣло Франціей, и босоногіе солдаты французской республики, не болѣе грамотные, какъ и турки Солимана II, били грамотныхъ нѣмцевъ и побѣдоносно шли противъ коалиціи всей Европы. Въ нынѣшнемъ столѣтіи восторженное настроеніе овладѣваетъ Германіей, и мы видимъ солдата короля Вильгельма подъ стѣнами Парижа.

Чтобы понимать энергическое настроеніе массъ въ одномъ направленіи и энергическую практику, отвѣчающую этому настроенію, нельзя ограничиваться узкимъ филистерскимъ аршиномъ и сводить все къ остроумнымъ афоризмамъ австрійскаго изобрѣтенія. Жизнь народовъ такой неизвѣданный океанъ, на дно котораго не удалось еще опуститься до сихъ поръ ни одному нѣмецкому ученому. Но силу этого океана чувствуетъ всякій. Всеподавляющая стихійность громадныхъ міровыхъ событіи, захватывающихъ всякаго въ свой водоворотъ, всегда представляла заманчивость именно своею непостижимостію и всегда оставалась неразрѣшимой загадкой, привлекавшей къ себѣ пытливый человѣческій умъ. Къ сожалѣнію, существовавшія знанія мало помогали разрѣшенію загадки и тогда пытливый умъ обращался къ помощи воображенія. Воображеніе уводило умъ въ мистическій туманъ, который умѣлъ всегда даже орудія прогресса превращать въ орудія отсталости. Такъ случилось, напримѣръ, съ романтизмомъ, который былъ тоже нѣкогда прогрессивной силой, а въ XIX столѣтіи договорился до среднихъ вѣковъ. "Воина и миръ" графа Толстого есть одна изъ подобныхъ мистико-романтическихъ попытокъ разрѣшить неразрѣшимое. Графъ Толстой пришелъ къ выводу, что въ коллективныхъ явленіяхъ, которыя зовутся историческими, никто ничего не понимаетъ. "Люди бросаютъ свои обычныя занятія, стремятся съ одной стороны въ другую, грабятъ, убиваютъ, торжествуютъ и отчаиваются и вся міровая жизнь, усиливаясь въ своей всеобщей восторженности, представляетъ какое-то напряженное движеніе, которое сначала возрастаетъ, а по томъ ослабѣваетъ".

"Всѣмъ хотѣлось идти впередъ", сказали графъ Бисмаркъ про прусскую армію подъ Садовой. Вотъ это-то всѣмъ хотѣлось и составляетъ тотъ волшебный кругъ, который пытался отворить графъ Толстой уже заржавѣвшемъ отъ времени ключикомъ, выкованнымъ въ романтической кузницѣ. Графъ Толстой рѣшилъ, что двигающая историческая сила заключается въ непосредственномъ чувствѣ благодушнаго Каратаева. Ну ужь будто-бы у Каратаева не было никакого положительнаго стремленія? Что возбуждаетъ графа Бисмарка и короля Вильгельма? что двинуло нѣмецкія полчища на Францію? откуда этотъ подъемъ духа? Неужели все это такъ, и люди толкаются, какъ слѣпые? неужели графъ Бисмаркъ -- Каратаевъ?

Историки, конечно, знаютъ только внѣшнюю сторону міровыхъ явленій и не разобрали еще психологическаго механизма отдѣльныхъ людей. Но тѣ-же историки и изъ того, что они наблюдали знаютъ также, что есть магическія слова, способныя, какъ электрическая искра, напрягать людей и связывать ихъ въ одно громадное коллективное цѣлое, стремящееся къ извѣстной цѣли. Эти магическія слова имѣютъ для массъ не всегда совершенно ясный смыслъ; онѣ больше чувствуются, чѣмъ понимаются. Представленіе, которое скрывается за этими словами, не составляетъ обыкновенно вполнѣ выясненной и разработанной программы поведенія; но, несмотря на свою смутную ширь, идея, возбуждающая стремленія народовъ, имѣетъ всегда положительную практическую сущность. Мы возьмемъ примѣръ изъ нашей исторіи. У народа, который шелъ десятками тысячъ къ Пугачеву, не было никакой ясно сознанной и разработанной программы, а между тѣмъ магическое слово "воля" дало толпамъ мужиковъ такую силу, что они разбивали выдержанныхъ и обученныхъ солдатъ и правительство думало уже послать противъ самозванца Суворова.

Въ большинствѣ случаевъ страхъ наиболѣе сильный рычагъ, возбуждающій сильное чувство:-- народъ хочетъ спасти то, чѣмъ онъ владѣетъ, боясь его потерять, или же стремится пріобрѣсти лучшее, чего у него еще нѣтъ. Какъ ни смутны магическія слова, возбуждающія народъ, онъ ихъ отлично понимаетъ, онѣ все равно, что крикъ "пожаръ"!

Магическія слова не всегда однѣ и тѣ же; что дѣйствуетъ въ одно время не дѣйствуетъ въ другое; ибо въ этихъ словахъ есть своя логическая послѣдовательность. Солдатъ Магомета II связывало въ непобѣдимую силу слово "Магометъ" и подъ стѣнами Константинополя Магометъ быль сильнѣе христіанскаго Бога; теперь-же опять христіанскій Богъ сталъ сильнѣе Магомета. Нѣмецкій католикъ не надѣнетъ больше прадѣдовскіе доспѣхи и не возьметъ въ руки меча для спасенія гроба Господня, да и самъ папа перемѣняетъ уже квартиру. Старыя стремленія смѣнились новыми, а съ новыми стремленіями явились и новыя магическія слова. Съ прошедшаго столѣтія для французовъ служитъ магическимъ словомъ -- "свобода"; для нѣмцевъ тотъ-же смыслъ и тѣ-же стремленія заключаются въ кличѣ -- "родина, единство, національность!"

II.

Тѣ, кого такъ плѣнилъ афоризмъ о школьномъ учителѣ, похожи на извѣстнаго шотландскаго сказочнаго охотника, который, проспавъ 100 лѣтъ, очень изумился, найдя все иначе. Шотландскіе охотники рѣшили и нынче, что объединеніе Германіи совершается потому, что Пруссія очень сильна, а Пруссія очень сильна потому, что ея армія вышла вся изъ народной школы. Если такъ думаютъ Мольтке, Роенъ и Блюменталь, то какой-же школьный педантъ смѣетъ думать иначе. А между тѣмъ исторія нѣмецкаго единства вовсе не такъ проста. Пропусти Австрія всѣхъ своихъ солдатъ три раза чрезъ австрійскія школы, ей все-таки не побѣдить пруссаковъ и не объединить Германіи, которому что только Пруссія одна владѣетъ магическими словами.

Исторія, совершающаяся теперь на нашихъ глазахъ, началась не нынче. Мы только присутствуемъ при одномъ изъ ея эпизодовъ, для котораго все предыдущее было лишь постепеннымъ приготовленіемъ.

Англія и Франція давно уже слились въ одно государственное единство, котораго Германія по разнымъ обстоятельствамъ достигаетъ лишь нынче. Мы не скажемъ, чтобы средства, которыя употребляютъ графъ Бисмаркъ и король Вильгельмъ, были хороши; мы не скажемъ, чтобы той-же самой цѣли нельзя было достигнуть иначе; но мы также знаемъ, что при тѣхъ политическихъ условіяхъ, въ которыхъ находится еще Германія, и при тѣхъ умственныхъ политическихъ средствахъ, которыми она располагаетъ, ей невозможно было слагать свою теперешнюю политическую исторію, не проявляя своей старой тевтонской грубости. Можно возмущаться поведеніемъ Пруссіи съ тѣхъ поръ, какъ въ главѣ прусскаго правленія стоитъ графъ Бисмаркъ, человѣкъ, лишенный хорошихъ чувствъ и наклонный къ насилію; но измѣнить поведеніе Пруссіи, пока власть находится въ рукахъ подобныхъ тевтоновъ и пока не увеличится число людей съ лучшими чувствами и болѣе разсудительныхъ,-- невозможно. Нѣмецкій геній, сказавшійся въ лучшихъ нѣмцахъ XIX вѣка, пока еще пролагаетъ дорогу къ дѣятельности; онъ самъ борется съ Бисмарками и, владѣя больше теоретическими средствами, ждетъ своего будущаго.

Нѣмцевъ давно укоряютъ въ томъ, что они не сложились въ одно національное государство. Но развѣ они не слагаются въ него теперь, когда пришло время? Не сдѣлалось это раньше потому, что и не могло сдѣлаться. Ни по внутреннему составу племенъ, ни по географическому положенію, Германія не пользовалась тѣми условіями, въ которыхъ находилась Россія, Франція или Англія. Нѣмцы почти со всѣхъ сторонъ были окружены сосѣдями чуждыхъ національностей. Въ то-же время я въ границахъ своей народности, они представляли такую смѣсь племенъ, какой не было ни въ Англіи, ни во Франціи, ни въ Россіи. Каждое отдѣльное племя Германіи было достаточно сильно и находилось въ довольно выгодныхъ географическихъ условіяхъ, чтобы спасаться отъ преобладанія другихъ племенъ. Въ то-же время германскимъ племенамъ приходилось постоянно бороться съ иноплеменными сосѣдями -- то съ итальянцами и папой, то съ скандинавами, то съ французами, то съ славянами, на счетъ которыхъ нѣмцы расширили свои предѣлы. Германскіе императоры были почти постоянно заняты внѣшними завоеваніями и имъ не было времени направить свою дѣятельность на объединеніе отдѣльныхъ германскихъ племенъ. Кромѣ того, власть императора и его связующая сила была слабѣе противодѣйствовавшаго ему нѣмецкаго сепаратизма.

Ріформаця еще больше раздѣлила Германію. Послѣ реформаціи изъ одной вышло двѣ Германіи -- протестанская и католическая. Обѣ враждовали постоянно; обѣ отыскивали себѣ средства и союзниковъ внѣ своей національности. Всѣ сосѣди, и близкіе и далекіе, были хороши если ихъ поддержка давала возможность взять верхъ надъ противникомъ, католики искали покровительства и поддержки католическихъ держа въ и преимущественно Испаніи; протестанты заключали союзы съ протестанскими государствами, какъ Данія, Швеція, Англія; Франція стояла на сторонѣ то католиковъ, то протестантовъ. Такимъ образомъ Германія постоянно раздирала сама себя и нѣмцы постоянно воевали съ нѣмцами. Реформація привела къ тому, что отдѣльные князья усилились, императорская власть еще болѣе ослабѣла, о національныхъ же интересахъ совсѣмъ забыли. Одичалый народъ служилъ слѣпымъ орудіемъ политическаго своекорыстія и каждый сильный думалъ только о томъ, чтобы сдѣлаться еще сильнѣе на чей-бы то ни было счетъ. Реформація, въ основѣ которой лежала прогрессивно-національная идея, превратилась въ средство разъединенія страны, сдѣлалась орудіемъ ослабленія національнаго чувства. Всѣ правители, начиная съ императора, заботились только о личныхъ, династическихъ интересахъ. Германскій императоръ даже пересталъ быть германскимъ, потому что главную массу его подданныхъ составляли иноземцы -- венгерцы, итальянцы, славяне. Остальные германскіе правители поступали также. Саксонскіе курфирсты превратились, напримѣръ, въ королей польскихъ, курфирсты бранденбургскіе владѣли Пруссіей. Померанія принадлежала Швеціи, Ганноверъ -- Англіи. Въ этой путаницѣ и черезполосицѣ нѣмцы утратили всякое чутье общаго отечества. Въ войнахъ, которыя возникали въ Европѣ, нѣмецкіе государи вступали въ"союзы чисто изъ личныхъ выгодъ. Нѣмецкой имперіи точно и не было: каждый владѣлецъ приставалъ къ той или другой воюющей сторонѣ; дружился то съ Франціей, то съ Швеціей, то съ Россіей, то съ Англіей. Каждый ничтожный князекъ считалъ себя великимъ человѣкомъ и хотѣлъ играть въ политику. Этой разрозненностію всегда пользовались Франція и Англія, и измѣна нѣмецкихъ государей общему нѣмецкому дѣлу была обыкновеніюй причиной успѣховъ враговъ Германіи. Трудно представить себѣ что-либо болѣе позорное, чѣмъ Германія послѣ реформаціи и до самаго XIX вѣка. Имперскій сеймъ, вмѣсто того,, чтобы заниматься своимъ настоящимъ дѣломъ, только выслушивалъ и разрѣшалъ жалобы, кляузы и самыя мелочныя дрязги вѣчно ссорившихся нѣмецкихъ государей. До какой мелочности доходили.жалобы показываетъ, напримѣръ, слѣдующій случай. Въ 1706 году Франкфуртъ жаловался, что наложенный на него денежный контингентъ превышаетъ его силы. Изъ 800 гульденовъ, наложенныхъ на жителей, городъ просилъ сложить 500, но въ то же время заявлялъ, что было бы справедливѣе уменьшить платежъ до одной трети, т. е. до 266 гульденовъ 40 крейцеровъ! И въ этихъ крейцерахъ торговался богатый промышленный Франкфуртъ! Впрочемъ имперскій сеймъ и не могъ заниматься никакими важными дѣлами, потому что и самъ онъ былъ также ничтоженъ, какъ ничтожна страна, интересами, которой онъ завѣдывалъ. Безсиліе имперскаго сейма обнаруживалось во внѣшнихъ войнахъ Германіи. Никто не хотѣлъ его слушать, каждый дѣлалъ, что хотѣлъ, и Германія съ своими голодными и ободранными солдатами, всегда бѣгавшими съ поля сраженія, съ своими неспособными предводителями и своими ничтожными правительствами становилась посмѣшищемъ и игрушкой Европы. До чего было мало чувства достоинства въ нѣмецкихъ правителяхъ показалъ курфирстъ баварскій, Карлъ-Альбертъ, претендентъ на императорскую корону. Онъ не постыдился предъявить подложное духовное завѣщаніе, которое было опровергнуто въ Вѣнѣ, и выпрашивая помощь Франціи, писалъ слѣдующее унизительное письмо кардиналу Флери; "увѣренный въ добротѣ его величества христіаннѣйшаго короля, полный довѣрія къ дружбѣ вашего преосвященства, я полагалъ, что первымъ шагомъ съ моей стороны должна быть самая безграничная преданность его величеству королю, котораго я всегда считалъ единственною моею опорою и единственною моей защитой (И этотъ человѣкъ хочетъ сдѣлаться нѣмецкимъ императоромъ!!! восклицаетъ Шлоссеръ), и передать вашему преосвященству мое убѣжденіе, что настоящія обстоятельства составили-бы величайшую славу вашего управленія дѣлами, потому что вы могли бы усилить могущество короля, уменьшивъ могущество его ста]шиной соперницы; а это вмѣстѣ съ тѣмъ послужило-бы къ наградѣ вѣрнаго союзника, постоянная привязанность котораго къ интересамъ Франція вамъ хорошо извѣстна. 11 дѣйствительно, судя потому, что вы мнѣ сообщаете, я вижу, что моя довѣренность къ королю не была тщетною: первыя мысли его христіаннѣйшаго величества обратились ко мнѣ съ пламеннымъ желаніемъ найти благопріятный случай для поддержанія нравъ моего рода и возведенія меня, буде возможно, на императорскій престолъ. Мнѣ не достаетъ словъ для выраженія всей безпредѣльности моей признательности и того, какъ я растроганъ милостями короля..." Или тотъ-же Карлъ-Альбертъ писалъ Флери: "Приблизилась минута, которая должна рѣшить судьбу вѣрнѣйшаго изъ союзниковъ короля и увѣковѣчить славу его царствованія. давъ ему случай доставить императорскую корону князю, который по признательности и преданности поставитъ всегдашнею своею обязанностію соединять интересы имперіи съ интересами Франціи и такъ какъ это будетъ вашимъ дѣломъ, то я возлагаю всю мою надежду на васъ, котораго я всегда любилъ и почиталъ, какъ истиннаго своего отца..." И такъ унижался претендентъ на императорскую корону!

Среди этого позорнаго нѣмецкаго безсилія начинаетъ возникать Пруссія. Немного нужно было даровитости, чтобы дать маленькому государству перевѣсъ надъ окружающими его политическими ничтожествами: -- Требовалось только немножко почестнѣе управлять своими подданными. Если-бы Гогенцолерны были въ половину хуже того, чѣмъ они были, то и тутъ-бы Пруссія возвеличилась неимовѣрно надъ остальными нѣмецкими государствами. Но Гогенцолерны были выше цѣлой головой. Дѣйствительно, они были грубые капралы и деспоты, но они были честными людьми, непозволявшими грабить своихъ подданныхъ. Въ то время, какъ всякій нѣмецкій микроскопическій князекъ корчилъ изъ себя Людовика XIV, окружалъ себя многочисленною придворной челядью, держалъ фаворитокъ, устраивалъ непремѣнно оленій паркъ и позорно грабилъ свой народъ, чтобы давать блестящіе придворные праздники, Фридрихъ-Вильгельмъ І и другіе прусскіе короли, подобно Петру I, жили просто и предпочитали тевтонскую грубость жалкой напыщенности и раззолоченному разврату французскаго двора. Въ Фридрихѣ-Вильгельмѣ I, въ первомъ изъ тогдашнихъ нѣмецкихъ правителей сказалось національное чувство въ его ненависти къ иноземному и въ его презрѣніи ко всему французскому, такъ что, зная превосходно французскій языкъ, онъ никогда не говорилъ на немъ.

Извѣстно, что разсчетливая простота Фридриха-Вильгельма I и строгій порядокъ и экономія, введенная имъ въ управленіе страной, дали его сыну Фридриху II возможность сдѣлать изъ Пруссіи сильное государство. По Пруссія явилась не для того, чтобы водрузить мечъ. Вмѣсто того, чтобы сплотить нѣмецкую имперію и дать ей силу и достоинство, Пруссія окончательно ее уронила. Съ тевтонской грубостію; Пруссія, надѣявшаяся на свою силу, совершенно отказалась повиноваться имперскому сейму. Пруссія хотѣла поступать такъ, какъ было выгоднѣе ей одной, не желая знать никакой Германіи и никакой германской имперіи. Въ то-же время Пруссія была слишкомъ слаба, чтобы явиться центромъ нѣмецкаго единства и сгруппировать около себя остальныя нѣмецкія государства. Разорвавъ послѣднюю связь, Пруссія взамѣнъ разрушеннаго не только не дала ничего новаго, а напротивъ, возбудила противъ себя зависть и непріязненныя чувства. Причина этого заключалась въ той надменности и спѣси, которыя пруссаки стали выказывать послѣ своихъ побѣдъ. Давно уже замѣчено, что нѣмцы гораздо умнѣе въ несчастій, чѣмъ въ счастіи. Правда, что ни одно нѣмецкое государство не могло въ XVIII столѣтіи хвалиться какими-нибудь славными подвигами и Пруссія была первой нѣмецкой державой, которая обнаружила силу и достоинство; во правда и то, что побѣды Фридриха до того вскружили голову его пруссакамъ, что они стали смотрѣть на остальныхъ нѣмцевъ съ презрѣніемъ, а себя перестали считать нѣмцами.

Считая своимъ отечествомъ только Пруссію и гордясь своими военными подвигами, подданные Фридриха II не умѣли понять, что они пріобрѣли свою славу междоусобной войной и пораженіемъ своихъ собственныхъ земляковъ; что они пріобрѣли свою славу побѣдой надъ своей собственной императрицей, которую защищали противъ нѣмецкихъ государей венгерскія и славянскія войска; что они пріобрѣли эту славу на счетъ недостойнаго вандальскаго поведенія по отношенію къ такимъ же нѣмцамъ, какъ и они сами. Послѣ семилѣтней войны Германія была совершенно раззорена. Французскій генералъ Мальбуа доносилъ военному министру: "Войска наши совершаютъ всевозможныя неистовства и больше любятъ грабить, чѣмъ сражаться". Походъ русскихъ, какъ говоритъ Шлоссеръ про компанію 1757 г., былъ страшенъ только несчастнымъ жителямъ. Сибильскій. главнокомандующій саксонцами, былъ такъ возмущенъ жестокостями и опустошеніями русскихъ, что подалъ своей императрицѣ жалобу на ихъ главнокомандующаго Апраксина и въ досадѣ сложилъ съ себя начальство. Австрійскіе кроаты свирѣпствовали хуже турокъ, а имперскія войска не уступали ни французамъ, ни русскимъ, ни кроатамъ. Фридрихъ II дѣйствовалъ тоже по-турецки; онъ велъ войну на счетъ тѣхъ областей, въ которыя вступалъ. Съ бѣднаго и пустыннаго Мекленбурга Фридрихъ II взялъ, напримѣръ, 17 милліоновъ талеровъ контрибуціи. На Лейпцигъ, который состоялъ въ подозрѣніи слишкомъ сильной привязанности къ интересамъ Австріи и тайной ненависти къ Пруссіи, Фридрихъ наложилъ контрибуцію въ 8 тоннъ золота. Вообще вся Германія была страшно опустошена и своими, и чужими. Уцѣлѣли лишь южныя части австрійско-германскихъ владѣній и Баварія. Вся же средняя и сѣверная Германія, отъ границы Россіи до Франціи, была превращена въ пустыню, и все это благодаря честолюбивымъ стремленіямъ Фридриха II, созидавшаго новое прусское могущество.

Внутренній строй Германіи соотвѣтствовалъ вполнѣ ея внѣшнему политическому поведенію. Общество точно было раздѣлено на клѣточки, совершенно изолированныя и враждебныя другъ другу, какъ египетскія касты. Религіозное невѣжество заставляло чуждаться не только католиковъ и протестантовъ, но и между протестантами лютеране считали дѣломъ душевнаго спасенія ненавидѣть и преслѣдовать реформаторовъ. Лютеранскіе города запрещали у себя реформатское богослуженіе; католическіе -- лютеранское. Религіозная нетерпимость простиралась до того, что Карлъ VI австрійскій выслалъ противъ протестантовъ цѣлую армію и изъ зальцбургскихъ владѣніи было изгнано болѣе 30,000 протестантовъ.

Затѣмъ шло соціальное подраздѣленіе общества. Здѣсь къ невѣжеству и предразсудкамъ, которое поддерживали и разжигали религіозную нетерпимость, присоединялась еще гордость съ одной стороны, и раболѣпіе -- съ другой. Іерархическая лѣстница, на которой размѣстились нѣмцы, представляла замѣчательный образчикъ одичалости нѣмецкихъ чувствъ и понятій. Такъ, на верхней ступени лѣстницы стояли, конечно, коронованныя особы, потомъ члены владѣтельныхъ фамилій, потомъ князья, далѣе графы, еще ниже имперскія и рыцарскія фамиліи, затѣмъ обыкновенные дворяне, жалованные императоромъ, за ними дворяне, получившіе свое достоинство отъ другихъ владѣтелей. Чиновники дѣлились на ранги и кичились своимъ положеніемъ не меньше дворянъ. Впрочемъ, дворяне, считая себя силой родовитой, смотрѣли съ презрѣніемъ на чиновниковъ. Чиновники, въ свою очередь, смотрѣли съ презрѣніемъ на купцовъ, купцы на ремесленниковъ, а ремесленники -- на крестьянъ. Народу было хуже всего; его презирали всѣ; его грабили, утѣсняли, эксплуатировали всякимъ образомъ. Не только обезпеченіе, но хотя какое-бы-то ни было довольство были совершенно неизвѣстны въ деревняхъ. Раззоренный народъ жилъ чуть не въ хлѣвахъ и ходилъ въ рубищѣ. Казалось, что одичалая и разрозненная Германія должна или погибнуть отъ иноземнаго врага или разложиться въ собственномъ безсиліи.

III.

Но Германія не разложилась. Прошло сто лѣтъ к нѣкогда одичалая Германіи является страной съ глубокой цивилизаціей. Она возвышаетъ голосъ и провозглашаетъ себя первымъ народомъ, отъ котораго должны теперь зависѣть судьбы Европы. Откуда же взялась эта сила? Не высыпалась же она внезапно изъ рога изобилія. который щедрое провидѣніе вздумало опрокинуть надъ головой Германіи. Конечно нѣтъ, потому что провидѣніе никогда не дѣлаетъ народамъ подарковъ. Народы пожинаютъ только то, что сами сѣятъ. Графъ Бисмаркъ и король Вильгельмъ не больше какъ руки. Они только акушеры, помогающіе рожденію германской идеи, которая зачалась до нихъ, а развивалась безъ ихъ участія.

Историческое развитіе народовъ совершается по неизмѣннымъ иконамъ, которыхъ поможетъ измѣнить никакая сила. Скорѣе или медленнѣе совершится это развитіе зависитъ, конечно, отъ обстоятельствъ, мѣшающихъ или помогающихъ развитію. Объединенію Германіи обстоятельства помѣшали, также какъ онѣ до сихъ поръ мѣшаютъ объединенію славянъ. Но въ историческомъ круговоротѣ наступаетъ каждому народу своя очередь, потому что прогрессъ и цивилизація не составляютъ достоянія только нѣкоторыхъ. Развитіе передается преемственно однимъ народомъ другому, когда придетъ пора для его принятія и когда обстоятельства приготовятъ для того почву. И на Германію наконецъ пахнуло свѣжимъ воздухомъ. Долго жила Германія заимствованною жизнію, чуждою ея духу, крѣпокъ и продолжителенъ былъ ея сонъ, но, просыпаясь и расправляя свои члены, она наконецъ вытянулась во весь ростъ и изумила міръ своими размѣрами и своимъ тевтонскимъ кулакомъ. Тевтонскій кулакъ, конечно, можно-бы и не показывать; но не оттого-ли Германія и груба, что другіе слишкомъ кротки и что во всей Европѣ одинъ Бисмаркъ.

"Въ началѣ XVIII вѣка, говоритъ Шлоссеръ,-- въ Германію еще не заглядывалъ ни одинъ лучъ новаго времени и въ противоположность съ фракціею, Англіею, даже Голландіей) не чувствовалось ни малѣйшей потребности въ новой литературѣ. Нѣмцы въ это время не стояли даже на высотѣ эпохи Людовика XIV.-- Немногіе образованные портили себѣ вкусъ надъ вымыслами Марини д¹Юрфе, надъ краснорѣчіемъ Бальзака; въ обществѣ разучились даже правильно писать и говорить на отечественномъ языкѣ. Рѣзкое отчужденіе дворянства отъ народа, государей и дворовъ отъ простолюдиновъ раздѣлило народъ на два класса, едва знакомые друга" другу. Придворные и дворяне читали только пофранцузски, воспитывались французскими гувернерами и гувернантками. Народъ читалъ нелѣпыя книги XVII столѣтія, написанныя чрезвычайно дурнымъ нѣмецкимъ языкомъ." Свободное развитіе было почти совсѣмъ остановлено: невѣжество администраторовъ, невѣжество духовенства, невѣжество юристовъ и невыносимыя притѣсненія строгой полиціи сковывали всякую мысль. Германія, одичалая и запуганная, совсѣмъ забыла, что она создала реформацію; забитая и раззоренная, она тупѣла все больше и больше: тупѣла подъ отечески-заботливымъ управленіемъ своихъ государей, тупѣла въ своихъ школахъ, гдѣ царилъ полнѣйшій сухой педантизмъ, гдѣ формальное знаніе выдавалось за науку и зубреніе замѣнило смыслъ.

И несмотря на это никто не смѣлъ жаловаться на окружающій его мракъ, каждый скромно сидѣлъ въ пеленкахъ, даже и не подозрѣвая, что онъ спеленапъ. Но вотъ явился человѣкъ, который не только почувствовалъ, что ему тѣсно, но и далъ громкій совѣть своимъ соотечественникамъ выдти изъ пеленокъ. Человѣкъ этотъ былъ Томазій. Объ немъ Шлецеръ говоритъ, что онъ оказалъ человѣчеству больше услугъ, чѣмъ всѣ греческіе философы вмѣстѣ. Шлоссеръ находитъ эту похвалу однако черезъ-чуръ преувеличенною. по признаетъ Томазія дѣйствительно замѣчательнѣйшимъ человѣкомъ новаго времени. Томазій принадлежалъ къ числу людей" отлично понимавшихъ требованія своего времени, и главная его заслуга въ томъ, что истины, усвоенныя отъ французовъ и англичанъ, онъ примѣнилъ къ обстоятельствамъ нѣмецкой жизни. Онъ первый началъ будить спящаго Михеля и въ его темный сырой чуланъ внесъ свѣтъ, существованіе котораго Михель и не подозрѣвалъ. Томазія можно считать отцомъ нѣмецкаго національнаго сознанія. Съ его времена нѣмецкій языкъ въ Германіи былъ въ полномъ презрѣніи и всѣ науки преподавались полатыип. Томазій доказалъ, что такая метода ведетъ не къ просвѣщенію, а напротивъ, лишаетъ общество образованія; что наука, вмѣсто того, чтобы дѣлаться общимъ достояніемъ, заперлась въ кабинеты ученыхъ, ведетъ къ педантизму, разъединяетъ знаніе съ жизнію. Такой протестъ хотя былъ и очень смѣлъ, но Томазій изумилъ еще больше педантовъ, когда въ 1688 г. объявилъ, что будетъ читать курсъ понѣмецки и въ этомъ курсѣ объяснитъ, какъ, но примѣру французовъ, можно сблизить науку съ жизнію. Томазій поступилъ еще хуже: въ то время, какъ никто не смѣлъ писать понѣмецки, онъ объявилъ, что будетъ издавать на нѣмецкомъ языкѣ учено-критическій журналъ. Подобной преступной и развратной мысли, конечно, не могли перенести нѣмецкіе педанты; они могли перенести все, кромѣ нѣмецкаго языка. Но Томазій не падалъ духомъ и съ замѣчательной энергіей продолжалъ свою нѣмецкую пропаганду и борьбу съ напудренными глупцами. Нескоро, правда, одержалъ Томазій побѣду, но все-таки одержалъ, и чрезъ двадцать лѣтъ уже многіе профессора лейпцигскаго университета читали лекціи понѣмецки. Отвлекая своихъ соотечественниковъ отъ школьной мертвой латыни, Томазій постоянно указывалъ на примѣръ французовъ, которые презирали мертвое педанство и учились и писали на своемъ родномъ языкѣ. Томазій совѣтывалъ своимъ слушателямъ не тратить время надъ изученіемъ изуродованной латыни, а вмѣсто нея обратиться къ изученію живыхъ языковъ -- французскаго и англійскаго; "если вы, нѣмцы, хотите смягчить свои нравы и развить свой нѣмецкій умъ, знакомтесь съ обычаями и словесностію французовъ,-- поучалъ Томазій. Указывая на французовъ, Томазій требовалъ не слѣпого формальнаго подражанія; онъ хотѣлъ пробудить, напротивъ, духъ самостоятельности, хотѣлъ, чтобы нѣмцы пользовались французской культурой, какъ однимъ изъ средствъ для самостоятельнаго развитія". Въ одной изъ своихъ статей Томазій писалъ: "разумъ признаетъ верховнымъ властелиномъ Бога. Всякія стѣсненія, которымъ подвергаютъ разумъ, когда поставляютъ правиломъ ему человѣческій авторитетъ,-- невыносимы ему. Если корысть, мелочное честолюбіе или малодушный страхъ останавливаютъ его свободныя проявленія, онъ охладѣваетъ тогда къ знаніямъ. Только свобода дала голландцамъ, англичанамъ, даже самимъ французамъ столько даровитыхъ и ученыхъ людей. Напротивъ, недостатокъ этой свободы притупилъ проницательный разумъ итальянцевъ и погасилъ свѣтлый разумъ испанцевъ." И всю жизнь свою Томазій боролся противъ всего, что стѣсняло свободу нѣмецкаго духа. Онъ боролся съ варварствомъ школъ, судовъ и законовъ; онъ ратовалъ противъ пытки и противъ процессовъ за колдовство; ратовалъ противъ всякаго педантства и систематики, даже противъ богословской морали. Мраку было слишкомъ много, чтобы Томазій своими доводами здраваго смысла могъ-бы его разсѣять весь. Но если не въ силахъ одного человѣка было сдѣлать все, то и то, что сдѣлалъ одинъ Томазій, было такъ велико, что становится вполнѣ понятной преувеличенная похвала Шлспера. Въ началѣ XVIII столѣтія участіе къ знанію и просвѣщенію пробудилось въ Германіи уже настолько, что возникло множество нѣмецкихъ журналовъ о предметахъ историческихъ, философскихъ и богословскихъ.

IV.

Томазій боролся съ грубымъ мракомъ; онъ прорубалъ въ Германіи окно въ Европу; онъ указывалъ на примѣръ болѣе передовыхъ народовъ и преимущественно Франціи, откуда совѣтовалъ нѣмцамъ черпать свѣтъ. Но за Томазіемъ выступилъ другой человѣкъ, который явился не только безпощаднымъ отрицателемъ всякой старой гнили, но вмѣстѣ съ тѣмъ пророкомъ будущаго, новаторомъ, зодчимъ новаго умственнаго зданія. Этотъ другой -- былъ Лессингъ.

Для дѣятельности Томазія не было никакой почвы. Онъ просто забрался въ мрачныя нѣмецкія трущобы и началъ рубить направо и налѣво, предлагая нѣмцамъ запасаться иностраннымъ свѣтомъ. Лессингу была уже подготовлена почва тѣмъ общимъ культурнымъ движеніемъ и той работой мысли, которую совершали во Франціи Вольтеръ, Дидро, энциклопедисты; ему была приготовлена почва и тѣмъ либералы!ымъ направленіемъ, которому далъ доступъ просвѣщенный деспотизмъ новыхъ нѣмецкихъ правителей, развившихся тоже на французской литературѣ и философіи.

Лессингу предшествовалъ цѣлый рядъ нѣмецкихъ псевдопросвѣтителей, съ тупоуміемъ которыхъ онъ боролся. Готштедты и Бодмеры были нужны ему для того-же, для чего были нужны глупцы, съ которыми сражался Гейне. Глупцы насущный хлѣбъ умныхъ людей. Но рядомъ съ Лессингомъ возникалъ уже цѣлый рядъ двигателей новаго нѣмецкаго прогресса, возбуждавшихъ самостоя тельность нѣмецкой мысли: Винкельманъ, Гейне, Землеръ, Реймарусъ, Шлецеръ, Мозеръ, Николаи, Вейссе, Рамлеръ, Клейстъ; -- а за нимъ начинается тотъ блестящій періодъ новой нѣмецкой литературы и философіи, въ главѣ которой стали Гете, Шиллеръ, Фихте, Шеллингъ. Все это ученики Лессинга.

Чтобы понять силу Лессинга и оцѣнить все его значеніе не только для нѣмецкой мысли, но и для всего европейскаго прогресса, нужно представить себѣ ясно коренную черту его могучаго интеллектуальнаго образа. Въ одномъ изъ своихъ сочиненій Лессингъ говорилъ: "Еслибы Богъ держалъ въ правой рукѣ всю истину, а въ лѣвой -- постоянное живое стремленіе къ ней, хотя-бы съ прибавленіемъ, что я буду вѣчно заблуждаться и сказалъ-бы мнѣ: выбирай!-- я со смиреніемъ бросился-бы къ его лѣвой рукѣ и сказалъ: Отецъ, дай! Чистая истина только для Тебя одного. Готовой истины нѣтъ и бытіе человѣка не въ наслажденіи владѣемымъ знаніемъ, а въ вѣчномь стремленіи къ новому познаванію. Разъ пріобрѣтенное уже пережито; мыслящій человѣкъ постоянно переходитъ отъ одного познанія къ другому, никогда не останавливаясь и никогда не зная отдыха. Только въ этомъ умственная жизнь, только въ этомъ вся сущность прогресса. Кто, собравъ извѣстный запасъ знаній, затѣмъ только дрожитъ надъ нимъ, ничего не прибавляя къ нему -- тѣ люди отжившіе и мертвые; они всегда сторонники попятнаго движенія. Лессингъ умеръ 52 лѣтъ; онъ умеръ потому, что его тѣло одряхлѣло; но умъ его былъ пытливъ, свѣжъ и силенъ, какъ умъ юноши; Лессингъ работалъ въ области новыхъ изслѣдованій и за покой работой застала его смерть. Такой-же неустанной и самостоятельной работѣ мысли училъ Лессингъ и своихъ соотечественниковъ; онъ училъ ихъ быть прогрессивными во всемъ, даже въ религіи.

До Лессинга въ Германіи не было литературы и даже не было публики, потому что то, что было, нельзя назвать ни литературой, ни публикой въ нынѣшнемъ смыслѣ. Свѣжій воздухъ, которымъ пахнуло на Германію, требовалъ новыхъ людей, а этихъ новыхъ людей создала новая литература, которую создалъ Лессингъ.

Ни въ одномъ изъ европейскихъ государствъ литература не имѣла такого громаднаго значенія въ развитіи общества, какъ въ Германіи. Вотъ кто истинный школьный учитель нѣмцевъ. Европа изумляется громадности того, что создаетъ германская печать; Европа изумляется плодовитости и разнообразію нѣмецкаго генія. Но развѣ нѣмецкій геній могъ-бы производить то, что онъ производилъ и производитъ, еслибы онъ не находился въ условіяхъ, благопріятныхъ для своего проявленія? Сто лѣтъ тому назадъ, именно въ 1765 году, Зульцеръ писалъ: "покамѣстъ книги будутъ находиться только въ рукахъ студентовъ, профессоровъ и журналистовъ, до тѣхъ поръ, мнѣ кажется, едва-ли стоитъ труда писать что-либо для настоящаго поколѣнія. Если въ Германіи существуетъ читающая публика, которая состоитъ не изъ ученыхъ по профессіи, то -- признаюсь въ своемъ невѣжествѣ -- я никогда не зналъ о существованіи такой публики. Я вижу, что книгами окружаютъ себя только студенты, кандидаты, изрѣдка профессоръ, еще рѣже пасторъ. Общество, въ которомъ эти читатели составляютъ незамѣтную и неимѣющую никакого значенія часть,-- такое общество вовсе не знаетъ, что такое литература, философія, нравственность, эстетическій вкусъ/ 11 чрезъ пятьдесятъ лѣтъ Германія уже неузнаваема; чрезъ пятьдесятъ лѣтъ она выставляетъ великихъ міровыхъ поэтовъ и великихъ міровыхъ мыслителей. Правда, у нея еще нѣтъ политической силы и политическаго значенія, но это задача ея будущаго и ею она овладѣваетъ въ наше время. Политическая слабость и раздробленность даже помогли умственному росту Герма-: ніи, ибо въ ней не могла быть такая сильная центральная власть, какъ во Франціи, располагающая громадными средствами для развращенія и затупленія народа.

До Лессинга руководителями нѣмецкой мысли были Бодмеръ и Готінтедтъ: это были законодатели вкуса и полновластные авторитеты, предъ которыми склонялось все. Чтобы сбить эти авторитеты съ ихъ пьедесталовъ, нужно было овладѣть критикою, отъ которой въ Германіи зависѣла участь сочиненій и ихъ вліяніе на общество. Понятно, что къ этому рулю стремятся всегда общественные реформаторы. Такъ поступилъ и Лессингъ.

Лессингъ вмѣстѣ съ Николаи основали "Литературныя письма". Главными сотрудниками были Лессингъ, Николаи и Мендельсонъ. Съ самаго начала "Литературныя письма" показали, какой сильный человѣкъ стоитъ во главѣ ихъ и не нужно было много времени, чтобы вся Германія признала диктатуру этого человѣка. Способъ поведенія человѣка опредѣляется временемъ, и умъ общественнаго дѣятеля заключается именно въ умѣньи выбрать оружіе. Когда явился Лессингъ, нужно было выбрать молотокъ и стучать имъ такъ крѣпко, чтобы стукъ его былъ слышенъ вездѣ и будилъ всѣхъ спящихъ. И Лессингъ выбралъ именно молотокъ и стучалъ имъ именно съ этою силою. Критика Лессинга была безпощадна и страшна. На кого онъ обрушивался, тому оставалось только умереть. И Лессингъ поступалъ такъ, сознавая, что поступать иначе нельзя. Онъ зналъ, что нужно быть безпощадно строгимъ и свирѣпымъ, и что только этимъ средствомъ можно заставить притихнуть тѣхъ, кто долженъ былъ молчать. Когда Николаи хотѣлъ приложить къ своему изданію, "Библіотеки изящныхъ искуствъ", портреты нѣкоторыхъ писателей, въ томъ числѣ и Лессинга, онъ обратился къ послѣднему съ вопросомъ: какой девизъ написать подъ его портретомъ? "Чтобы недолго думать, отвѣтилъ Лессингъ,-- напишите:

Это злой человѣкъ, -- берегись его.

Или, пожалуй:

Что ты, собака, кидаешься на людей, которые тебя не трогаютъ!"

Но рѣзкость нападеній была только внѣшней, формальной стороной дѣятельности Лессинга, была однимъ изъ его военныхъ средствъ. Впрочемъ въ этой формѣ заключалась и воспитательная сущность. Умные и острые критическіе разборы, писанные чистымъ нѣмецкимъ языкомъ, показали публикѣ, что понѣмецки можно выражаться гораздо лучше, чѣмъ выражались прежде всякіе школьные педанты готштедтовской школы.

Польза "Литературныхъ писемъ" заключалась въ томъ, что тѣхъ, кто былъ въ состояніи спастись отъ дурной школы, они выводили на новый путь, напр., Виланда; безнадежныхъ хоронили окончательно во мнѣніи публики; онѣ первые познакомили Германію съ Шекспиромъ; наконецъ, онѣ указывали публикѣ на собственныхъ нѣмецкихъ даровитыхъ и талантливыхъ людей, напр., Раманъ, Винкельманъ, Кантъ.

Но недостаточно еще было ввести въ нѣмецкую литературу жизнь; недостаточно еще было новыми литературными произведеніями создать образцы; нужно было прежнюю эстетическую теорію опровергнуть новой. Это сдѣлалъ Лессингъ своимъ "Лаокоономъ". "Лаокоонъ" есть собственно теорія поэзіи, теорія прекраснаго, единственное произведеніе съ тѣхъ поръ, какъ люди пишутъ. "Лаокоонъ" совершенно перевоспиталъ всю нѣмецкую литературу. "Надобно быть юношею, чтобы вообразить себѣ, какое дѣйствіе оказалъ на насъ "Лаокоонъ", пишетъ Гете.-- Онъ поднялъ насъ изъ бѣдной сферы внѣшнихъ очертаній въ свободную сферу мысли. Разомъ было низвергнуто искаженное понятіе о томъ, что поэзія должна подражать живописи. Мы были озарены, какъ молніею, отбросили всѣ прежнія понятія, какъ вѣтхую рухлядь; намъ казалось, что мы спасены теперь отъ всякаго зла". Основной принципъ, устанавливаемый Лессингомъ, слѣдующій. Онъ говоритъ, что живопись должна изображать самые предметы, поэзія же, напротивъ, рисуетъ дѣйствіе предмета, даетъ чувствовать его и этимъ сообщаетъ возможность узнать еги. И все, за что ни брался Лессингъ, было также плодотворно по своимъ результатамъ. Своею "Драматургіею" онъ хотѣлъ пробудить въ нѣмцахъ самостоятельность въ сценическихъ произведеніяхъ и отучить отъ подражанія французской искуственности. Въ драматической теоріи Лессингъ слѣдовалъ Дидро, котораго онъ изучалъ и по теоріи котораго написалъ свою "Миссъ Сара Симпсонъ". Дидро, разбирая эту драму, сказалъ о ней: "быть можетъ, искусству еще нужно усовершенствоваться въ Германія, по германскій геній уже обратился къ природѣ, -- это истинный путь: да идетъ онъ по этому пути!"

"Сара Симпсонъ", какъ выразились-бы у насъ въ пятидесятыхъ годахъ, была произведеніемъ натуральной школы. Истинность и вѣрность природѣ замѣнили въ ней былую искуственность и ходульность. Но на этомъ первомъ шагѣ не могло остановиться драматическое искуство. Для величія его не доставало главнаго элемента, дающаго силу и литературному произведенію, и возвышающаго національный духъ, -- народности. Въ "Сарѣ Симпсонъ" нѣмцы видѣли людей вообще, но нѣмцамъ нужно было показать ихъ самихъ, и это сдѣлалъ Лессингъ въ "Миннѣ фонъ-Баригельмъ".

Содержаніе этой пьесы очень просто. Послѣ семилѣтней войны составъ прусской арміи былъ уменьшенъ и многіе офицеры остались безъ куска хлѣба. Маіоръ фонъ-Тельгеймъ, храбрый прусскій офицеръ, былъ тоже уволенъ въ отставку. Но у него ужь раньше была невѣста, Минна фонъ-Баригельмъ, на которой онъ считалъ теперь безчестнымъ жениться, потому что не имѣлъ ни средствъ для жизни, ни положенія въ обществѣ. Онъ рѣшился скрыться; но случайно встрѣчается съ своею невѣстою въ гостинницѣ и говоритъ ей, что онъ долженъ отъ нея отказаться, потому что онъ ей не партія. Свадьба однако состоялась.

Какъ видитъ читатель, сюжетъ пьесы простъ, и несмотря на то, пьеса имѣла огромное общественное значеніе и выдержала на всѣхъ нѣмецкихъ театрахъ, можетъ быть, не меньше ста тысячъ представленій. Въ чемъ же причина этого успѣха? Причина его въ томъ, чіО нѣмцамъ въ первый разъ вмѣсто какихъ-то невѣдомыхъ героевъ показали ихъ самихъ; дали пьесу съ содержаніемъ, взятымъ не только изъ собственной жизни, но изъ того времени, которое каждый только что пережилъ.

"Минна фонъ-Варигельмъ" заслуживаетъ вниманія еще и по новой тенденціи. Въ ней въ образѣ Тельгейма олицетворяется героизмъ Пруссіи, а женитьбой пруссака на саксонкѣ (Миннѣ) высказывается протестъ противъ племенной вражды и какъ-бы совершается примиреніе Германіи съ Пруссіей.

Пруссія, хотя и возбуждала къ себѣ зависть остальныхъ нѣмцевъ, но эта зависть оттого именно и явилась, что каждый нѣмецъ чувствовалъ превосходство пруссаковъ. Послѣ семилѣтней войны каждый прусскій воинъ являлся съ ореоломъ славы, котораго не имѣлось у другихъ нѣмцевъ. Передовые нѣмцы смотрѣли на Пруссію, какъ на избавительницу отъ чужеземнаго ига. Слѣдовательно, семилѣтняя война являлась войной національной, а Пруссія какъ-бы центромъ національнаго движенія. Каждый нѣмецъ, возмущавшійся надменностію побѣдителей, въ то-же время смотрѣлъ на нихъ съ завистію и хотѣлъ-бы и самъ принадлежать къ этому племени, такъ поднявшему достоинство нѣмцевъ. Вотъ ужъ когда Германія стала кидать умиленные взоры на Пруссію.

Лессингъ еще болѣе помогъ этому тяготѣнію и подъему нѣмецкаго духа своимъ свѣтлымъ практическимъ умомъ. Онъ, конечно, не могъ оправдывать того узкаго патріотизма, по которому каждый нѣмецъ считалъ своимъ отечествомъ лишь свою деревню. Для него саксонцы, виртембергцы, баварцы, пруссаки были прежде всего нѣмцами. Въ этомъ случаѣ Лессингъ былъ космополитомъ или, вѣрнѣе, истиннымъ и первымъ представителемъ нѣмецкаго національнаго единства. Поэтому понятно, что и семилѣтняя воина, въ которой пруссакамъ приходилось бороться противъ французовъ, русскихъ, кроатовъ, венгерцовъ, была для него войной нѣмцевъ противъ иноплеменниковъ. Какъ національный патріотъ, Лессингъ чувствовалъ тяготѣніе къ Пруссіи и по другой причинѣ. Фридрихъ II былъ все-таки самымъ способнѣйшимъ изъ нѣмецкихъ правителей того времени; у него былъ и большій порядокъ въ управленіи, у него не было и чиновничьяго грабежа; у него не было такого, какъ у другихъ, судебнаго произвола; наконецъ Фридрихъ II заботился больше другихъ объ образованіи народа. Однимъ словомъ, на сторонѣ Пруссіи были всѣ данныя, чтобы предпочитать ее Саксоніи и другимъ маленькимъ землицамъ, томившимся подъ управленіемъ разныхъ негодяевъ въ родѣ, Брюля.

Являясь центромъ нѣмецкаго могущества, Пруссія явилась и главнымъ центромъ нѣмецкаго умственнаго движенія. "Литературныя письма" издавались въ Берлинѣ; замѣчательные люди того времени принадлежали преимущественно Пруссіи: Кантъ былъ пруссакъ. Такимъ образомъ все реформаціонное движеніе исходило изъ Пруссіи или изъ Берлина. Берлинъ и Пруссія были центромъ, изъ котораго разливался на нѣмцевъ всякій свѣтъ, въ которомъ сосредоточивалось все ихъ достоинство, который пробуждалъ въ нихъ сознаніе своей силы.

Этому пробужденію національнаго духа помогъ Лессингъ больше всею своею "Драматургіей)". Онъ съ обычной своей рѣзкостію отнесся къ теоріи псевдоклассической драмы и совершенно уничтожилъ Корнеля и другихъ такъ-называемыхъ европейскихъ классиковъ. Нѣмцы отъ этой побѣды пришли, въ еще большій восторгъ, чѣмъ отъ побѣдъ Фридриха II. Какъ! Жалкіе, пресмыкавшіяся до тѣхъ поръ нѣмцы оказываются героями не только на полѣ битвы, но и въ области мысли; они разбиваютъ авторитеты, они сбрасываютъ старые кумиры, они создаютъ новыхъ боговъ, которымъ отнынѣ будутъ молиться всѣ образованные люди къ какой бы націи они ни принадлежали! И это не суетное обольщеніе въ родѣ обольщенія военной славой; побѣда оружіемъ -- случай, но побѣды ума -- вѣчны. Что Германія становилась центромъ умственнаго движенія, это уже провидѣлъ всякій нѣмецъ. Она открываетъ законы искуства; она открываетъ законы мышленія; она произноситъ свои рѣшенія надъ умственными произведеніями другихъ народовъ; ея голосъ -- голосъ компетентнаго судьи. Германія нашла себѣ центръ; нашла свое общее отечество; она почувствовала свою умственную силу и доросла наконецъ до умственнаго превосходства. Начало этому, положенное Лессингомъ, только больше и больше развивалось и крѣпло благодаря цѣлому ряду замѣчательныхъ людей, вышедшихъ изъ его школы. За критическимъ періодомъ и ломкой стараго, которымъ началъ Лессингъ свою дѣятельность, послѣдовалъ періодъ установленія имъ законовъ для новаго будущаго: на этихъ установленныхъ имъ принципахъ выросло цѣлое поколѣніе новыхъ дѣятелей, которые всѣ трудились въ томъ-же направленіи и были проникнуты тѣмъ-же духомъ національнаго космополитизма и превосходствомъ нѣмецкаго генія. Вотъ гдѣ корень теперешняго подъема нѣмецкаго духа и безграничной вѣры нѣмцевъ въ свои силы. Спросите любого нѣмца, любого нѣмецкаго пивовара, который едва можетъ нацарапать свое имя: какой народъ первый въ мірѣ: онъ отвѣтитъ: "мы, нѣмцы." II онъ вамъ перечтетъ имена тѣхъ людей, которыми гордится Германія, которые создали ея умственныя сокровища и которыхъ вамъ не уписать на трехъ печатныхъ листахъ.

Нѣмецкіе государи прошлаго столѣтія не совсѣмъ похожи на нѣмецкихъ государей XIX вѣка. Въ прошедшемъ столѣтіи дѣйствовалъ такъ-называемыи просвѣщенный деспотизмъ и правители, развивавшіеся сами подъ вліяніемъ новаго умственнаго европейскаго движенія, хотѣли просвѣтить и своихъ подданныхъ. Это желаніе проявлялось иногда въ довольно странной формѣ, такъ что просвѣтитель въ одной рукѣ держалъ азбуку, а въ другой капральскую палку. Напримѣръ, Іосифъ II, склонный вообще къ опрометчивости и дѣйствовавшій очень скоро и усердно, обнаружилъ такую просвѣтительскую ревность, что его невѣжественные подданные наконецъ взбунтовались и объявили, что не желаютъ никакого просвѣщенія. Фридрихъ II, выросшій на французской литературѣ и на французской философіи, понималъ тоже очень хорошо", насколько его полудикіе подданные стоятъ ниже французовъ и англичанъ и также заботился объ образованіи. Фридрихъ II, хотя и пруссакъ, былъ все-таки нѣмецъ; кромѣ того ему изъ чисто прусскихъ цѣлей было полезно содѣйствовать нѣмецкому образованію и сдѣлать изъ Берлина центръ нѣмецкой мысли. Фридрихъ цѣнилъ умныхъ людей и желалъ ихъ имѣть, хотя онъ и не совсѣмъ сочувствовалъ тѣмъ средствамъ, которыми они создаются. Въ этомъ случаѣ мѣшалъ ему его традиціонный деспотизмъ. Тѣмъ не менѣе Фридрихъ помогъ много нѣмецкому движенію и, являясь разъѣдающимъ и отрицающимъ началомъ, онъ въ то же время созидалъ новое ядро будущаго нѣмецкаго національнаго единства.

Фридрихъ отличался рѣзкимъ языкомъ и былъ не всегда воздерженъ въ своихъ мнѣніяхъ о коронованныхъ особахъ Германіи. Эта рѣзкость отзывовъ, создавая ему враговъ между людьми его положенія, въ то же время имѣла воспитательное значеніе для его подданныхъ, потому что учила и ихъ судить о тѣхъ, о комъ они прежде судить не смѣли. Наконецъ честный правительственный надзоръ Фридриха надъ своими чиновниками и болѣе честное поведеніе прусской администраціи были своего рода гласной критикой. Не требовалось много проницательности, чтобы, изъ сравненія прусскихъ порядковъ съ порядками другихъ нѣмецкихъ земель, увидѣть, что въ Пруссіи далеко все лучше. Я отъ этого сравненія до громкаго заявленія своего мнѣнія идти уже не далеко.

Лессингъ былъ больше мыслитель и критикъ; его общественное служеніе совершалось по преимуществу въ области литературы и философіи. Еслибы Лессингъ не умеръ рано; еслибы онъ дожилъ до событій конца XVIII столѣтія, то, нѣтъ сомнѣнія, что его вліяніе на Германію было-бы законченнѣе и полнѣе. Но онъ до этого времени не дожилъ. Впрочемъ Лессингу было столько дѣла и съ литературой, что отъ него и нельзя требовать, чтобы онъ передѣлалъ всѣ дѣла одинъ. Порицая застой и ложь въ сферѣ умственной жизни, Лессингъ не касался другихъ существовавшихъ порядковъ. За это дѣло взялся Шлецеръ.

Шлоссеръ говоритъ: "чего никто другой не могъ сдѣлать въ Германіи, то сдѣлалъ Шлецеръ, и именно въ ганноверской землѣ, несмотря на шумъ, который поднялся противъ него со всѣхъ сторонъ. Онъ создалъ трибуналъ, передъ приговорами котораго блѣднѣли всѣ германскіе ненавистники просвѣщенія, всѣ многочисленные маленькіе тиранны, ихъ деспотическіе чиновники и полицейскіе; по крайней мѣрѣ, тѣ изъ нихъ, у которыхъ осталось столько чести и стыда, что они могли еще краснѣть или блѣднѣть."

Впрочемъ Шлецеръ выбралъ благопріятное время. Распри, а потомъ война Англіи и сѣверной Америки настраивали въ то время умы, стремившіеся къ освобожденію, совершенно другимъ образомъ, нежели то, о чемъ обыкновенно писали въ нѣмецкихъ газетахъ. Но, однако, безъ поддержки самихъ государей дѣло Шлецера ея вали было-бы возможно.

Шлецеръ началъ свою обличительную дѣятельность весьма осторожно. Онъ, повидимому, задумалъ издавать статистическій журналъ, но въ сущности имѣлъ въ виду непосредственную практическую жизнь и искорененіе ея недостатковъ. Шлецеръ, начавшій робко, дѣлался все смѣлѣе и смѣлѣе, въ особенности когда прогрессивныя нѣмецкія правительства увидѣли, какъ для нихъ самихъ полезно разоблаченіе разныхъ чиновничьихъ тайнъ. Шлецеръ не ограничивался одними чиновниками, онъ касался и особъ выше стоявшихъ и смѣло поднималъ руку даже противъ такихъ лицъ, какъ духовные владыки. Напримѣръ, онъ дѣлаетъ замѣчаніе о любовницахъ епископовъ, что. конечно, должно было поднять противъ него цѣлую бурю. Но Шлецеръ находилъ защиту въ лицахъ болѣе сильныхъ. Когда епископъ шпейерскій жаловался на него за оскорбленіе будто-бы его правъ королю Георгу, король ему ничего не отвѣтилъ. Тогда епископъ обратился съ окружнымъ посланіемъ къ имперскому сейму и также безъ успѣха. Императоръ Іосифъ II смотрѣлъ тоже весьма благосклонно на борьбу Шлецера съ іезуитами и эксъ-іезуитами и на разоблаченіе злоупотребленій духовенства. Съ 1782 г. "Переписка" была озаглавлена "Государственными вѣдомостями" и, расширившись въ объемѣ, сдѣлалась журналомъ извѣстій изъ цѣлой Германіи о всѣхъ отдѣльныхъ государствахъ и городахъ. Конечно, на эти вѣдомости сыпались правительству жалобы со всѣхъ сторонъ за то, что онѣ смѣютъ придавать гласности то, что искони совершалось подъ покровомъ тайны. Но Шлецеръ не унывалъ и продолжалъ воспитаніе публики.

Изъ приведенныхъ фактовъ читатель можетъ видѣть, что развитію нѣмецкой мысли прежде всего помогла свобода, которую просвѣщенные правители считали полезной даже и для своихъ личныхъ цѣлей. Противъ гласности возставали не правители, а обскуранты, наполнявшіе администрацію. Конечно, писатели не простирали свою смѣлость до того, чтобы касаться личности государей. Но если читатель припомнитъ отвѣты Фридриха о печатныхъ пасквиляхъ на его счетъ, которые наклеивались на улицахъ, то онъ согласится, что терпимость Фридриха къ гласности могла бы служить примѣромъ для послѣдующихъ государей Пруссіи. Но допуская свободу рѣчи и печати, Фридрихъ прибавлялъ въ то-же время: "разсуждайте сколько хотите, только слушайтесь". Шерръ приводитъ весьма характеристическій анекдотъ изъ жизни МаріиТерезіи. Чтобы открыть доступъ современнымъ филантропическимъ идеямъ, она поручила просвѣщеніе австрійцевъ людямъ честнымъ и хорошимъ. Однимъ изъ нихъ былъ Зонненфельсъ, издававшій въ то-же время нѣсколько еженедѣльныхъ газетъ. "Однажды вечеромъ Зонненфельсъ явился во дворецъ, разсказываетъ Шерръ.-- Императрица, игравшая въ карты, выскочила изъ-за стола и съ картами въ рукахъ вышла къ профессору. "Ну, что такое? спрашивала она его,-- опять они васъ мучатъ? что вы имъ сдѣлали? написали что-нибудь противъ насъ? За это мы вамъ охотно прощаемъ. Истинный патріотъ не можетъ иногда не потерять терпѣнія. Но я знаю ваши чувства. Или противъ религіи? Не можетъ быть -- вы не такъ глупы, Пли противъ нравственности? Да нѣтъ, вы честный человѣкъ. Но если вы написали что-нибудь противъ министровъ, ну ужъ тогда дѣлайте какъ знаете, мой любезнѣйшій Зонненфельсъ; я не могу вамъ помочь. Я васъ часто предостерегала". Указомъ о печати 1781 г. Іосифъ II даровалъ свободу мысли, слова и печати. Конечно, преемники его ее отняли. И хотя прошло съ тѣхъ поръ 100 лѣтъ, но, должно быть, имъ кажется еще рано подтвердить указъ Іосифа.

Если иногда раздаются голоса о нѣмецкой нетерпимости свободы слова, если Гейне и Сьрце такъ рѣзко говорили о преслѣдованіи печати, то къ этимъ отзывамъ нужно относиться умѣючи. Нигдѣ въ Европѣ не было такой свободы слова, какая существовала въ Германіи; только одна Англія стоитъ въ этомъ отношеніи выше. Франція прошлаго столѣтія стояла на той же высотѣ, потому то она и создала тѣхъ великихъ писателей, которыми и доселѣ гордится. Въ Германіи уже вслѣдствіе ея раздробленности помогла развиться система императорской Франціи, система, которую Наполеонъ III довелъ наконецъ до такой утонченности, что, подавивъ общественное мнѣніе, съ нимъ вмѣстѣ похоронилъ и свою силу, кончивъ позорнѣйшимъ паденіемъ, какое только представляетъ исторія. Въ Германіи писатель, котораго преслѣдовали въ одномъ мѣстѣ, переѣзжалъ въ другое и тамъ продолжалъ свое дѣло; но какъ онъ писалъ на томъ же нѣмецкомъ языкѣ, слѣдовательно, его и читала вся Германія. Въ Германіи существовали всегда настолько просвѣщенные правители, что было кому парализовать обскурантизмъ тѣхъ, кто хотѣлъ бы преслѣдовать мысль; въ Германіи всегда можно было найти мѣстечко, гдѣ-бы безбоязненно укрывалась нѣмецкая мысль.

Правда, что разрозненность Германіи отнимала отъ нея политическую силу, но и это обстоятельство, мѣшая въ одномъ, помогало въ другомъ. Если нѣмцы не говорили о политикѣ и не творили свою политическую исторію, подобно французамъ, зато они тѣмъ свободнѣе могли говорить обо всемъ остальномъ, не исклю^пая и религіи. Развѣ нѣмецкіе свободно-мыслящіе богословы и философы были-бы возможны во Франціи? Нѣмцамъ незачѣмъ было говорить намеками, и если Кантъ писалъ дикимъ языкомъ, зато сейчасъ-же явились десятки популяризаторовъ, которые разнесли его философію по всей Германіи. Работая безъ страха, нѣмцы могли развивать свою мысль свободно и послѣдовательно во всей ея широтѣ. Вотъ въ чемъ причина глубины нѣмецкой мысли и корень глубокой нѣмецкой цивилизаціи. Если у нѣмцевъ не было той практической жизни, какою пользовалась Франція, зато вмѣсто политической свободы нѣмцы завоевывали себѣ свободу въ наукѣ и въ искуствахъ.

VI.

Въ историческихъ судьбахъ Германіи Кантъ играетъ такую-же роль, какъ и Лессингъ. Кантъ вывелъ разумъ на путь самостоятельности; онъ дѣлаетъ человѣка средоточіемъ міра и сознающее человѣческое я превращаетъ въ центръ, для котораго все внѣшнее есть только объектированіе того-же я. Къ какимъ отрицательнымъ результатамъ должна была придти мысль, поставленная на такую дорогу, совершенно ясно. Путь былъ указанъ и по немъ пошли нѣмцы.

Молодое поколѣніе, знакомое съ Лессингомъ, Кантомъ и Руссо, провозгласило своимъ лозунгомъ "природу и свободу" и повело войну противъ всякой старой рухляди. Все старое подвергалось безпощадной критикѣ и отрицанію, все затхлое и гнилое въ области мысли и въ повседневной жизни предавалось презрительному осмѣянію Отрицались старые обычаи, сословные корпоративные предразсудки; война была объявлена даже нравамъ и одеждѣ. Броженіе было всеобщее. Этотъ періодъ броженія и отрицанія, когда старое зданіе разшатывали и ломали, продолжался лѣтъ 30. Насколько подобное движеніе имѣло освѣжающее и очищающее вліяніе, читатель можетъ увидѣть изъ того перерожденія, которое совершилось съ нѣмецкой молодежью.

Лаукгартъ, одинъ изъ неудавшихся нѣмецкихъ геніевъ, разсказываетъ вотъ что о нѣмецкомъ воспитаніи до періода броженія. Въ школахъ Пфальца учили исторіи на страшномъ нѣмецкомъ языкѣ. Факты разсказывались съ іезуитской точки зрѣнія и съ самыхъ раннихъ лѣтъ старались вселить въ ученикахъ сильнѣйшее отвращеніе къ еретикамъ и всевозможнымъ реформаторамъ. Человѣкъ, вышедшій изъ подобной католической школы былъ тупъ, какъ быкъ, говоритъ Лаукгартъ. Лютеранскія и реформатскія школы были еще хуже. О жизни студентовъ разныхъ университетовъ Лаукгартъ разсказываетъ просто ужасы. Кто хотѣлъ быть уважаемымъ буршемъ, тотъ каждый вечеръ долженъ былъ посѣщать, по крайней мѣрѣ, одну пивную и пить тамъ до десяти или одинадцати часовъ. О научныхъ предметахъ говорить не позволялось -- это называлось педантствомъ; по зато позволялось сквернословить сколько угодно. Въ Гессенѣ открытыя попойки были разрѣшены самимъ начальствомъ и студенты пьянствовали на улицахъ. Драки считались самою обыкновенною вещью и совершались тоже на улицахъ. Кто хотѣлъ вызвать другого на бой, подходилъ къ его окну, стучалъ палкой по тротуару и кричалъ: "такой-то -- собака, свинья!" Я не буду разсказывать читателю всего, что продѣлывали тогда нѣмецкіе студенты, ибо нахожу это неудобнымъ въ печатномъ изложеніи. Но ужь изъ этого читатель можетъ судить, какова была общественная атмосфера, вызвавшая наконецъ необходимость Лессинговой реформы.

Свобода, переходившая въ дикую разнузданность, можетъ показаться читателю несогласной съ тѣмъ деспотизмомъ и капральствомъ, которые царили въ прошедшемъ столѣтіи въ Германіи. Но фактъ вѣренъ и дѣйствительно любопытно, что нѣмцы, отличавшіеся деспотизмомъ, никогда не стѣсняли учащейся молодежи! Періодъ кутежей и юношескаго броженія былъ признанъ, какъ необходимый періодъ въ жизни каждаго человѣка. Каждый степенный нѣмецъ помнилъ за собою грѣшки молодости и добродушно смотрѣлъ на студенческія шалости, зная очень хорошо, что за періодомъ юношескаго броженія наступитъ пора серьезной жизни, когда шалить уже нельзя. Вотъ откуда и поговорка, что нѣмецъ до 25 лѣтъ Иванъ Ивановичъ, а послѣ 25 лѣтъ Адамъ Адамовичъ.

Неистовый студентъ временъ Лаукгарста совершенію переформировался подъ вліяніемъ новыхъ идей, бродившихъ въ обществѣ. Молодость всегда способна отдаваться идеаламъ возвышеннаго и благороднаго и, конечно, горячѣе увлекается стремленіемъ пересоздать жизнь. Понятно, что и въ реформаціи немъ движеніи, охватившемъ Германію еще при Лессингѣ, нѣмецкая молодежь приняла самое горячее участіе. Въ Геттингенѣ, наприм., молодые люди составили общество подъ названіемъ "Гайнбундъ". Этотъ союзъ имѣлъ чисто-нравственную цѣль и по своимъ стремленіямъ представлялъ явленіе по преимуществу соціальное, хотя цѣлью его было, повидимому, литературнымъ путемъ водворять въ обществѣ религію, добродѣтель и чистое честное чувство. Фоссъ, въ своихъ письмахъ, говоря о празднованіи Гайнбундомъ дня рожде нія Клопштока, восклицаетъ: "мы говорили о свободѣ, о Германіи, о добродѣтели и ты можешь представить, какъ мы говорили!"

Рядомъ съ этимъ геттингенскимъ кружкомъ стоялъ кружокъ другихъ молодыхъ людей "Бури и Вихри". Это были тоже пропагандисты новыхъ стремленій, но пророкомъ которыхъ былъ уже не Клопштокъ, а Шекспиръ. Къ этому кружку принадлежалъ Гете. Онъ называетъ это время "временемъ требованій"; потому, говоритъ онъ,-- что "мы обращались къ себѣ и другимъ съ требованіями, которымъ до сохъ норъ еще не могъ удовлетворить ни одинъ человѣкъ. Лучшіе мыслящіе и чувствующіе умы пришли къ убѣжденію, что непосредственное самостоятельное созерцаніе природы и дѣятельность, основанная на этомъ созерцаніи, есть лучшее благо, какого можетъ пожелать человѣкъ. Стремленіе къ свободѣ и къ природѣ казалось всѣмъ дѣломъ весьма нетруднымъ. Каждый воображалъ, что безъ всякихъ внѣшнихъ вспомогательныхъ средствъ имѣетъ довольно матеріяла и содержанія въ самомъ себѣ и что надо только достаточно развить въ себѣ этотъ матеріялъ".

Въ этомъ всеобщемъ броженіи Германіи, при которомъ молодыя силы рвались куда-то, сами не зная куда, или, по крайней мѣрѣ, не умѣя выработать себѣ программы для положительной общественной дѣятельности, наиболѣе проницательные люди видѣли ясно необходимость политическаго переворота. Разрозненность страны и гниль ея политическихъ учрежденіи были очевидны для всякаго, кто думалъ. Въ философскихъ выводахъ и въ политическихъ стремленіяхъ нѣмцы уже поднялись такъ высоко, что имъ нельзя было не видѣть противорѣчія между требованіями духа и неудовлетворявшей этимъ требованіямъ практикой жизни. Германія могла спастись лишь полнымъ обновленіемъ всего государственнаго строя и сліяніемъ въ одно національное цѣлое. Гердеръ еще въ 1778 г. обращался къ императору Іосифу II съ просьбой дать нѣмцамъ одно отечество; по такіе люди, какъ Гете, худо вѣрили въ возможность осуществленія подобной мысли. "Германія, восклицаетъ Гетерію гдѣ же она? я не могу найти этой страны. Тамъ, гдѣ начинается ученая страна, кончается политическая".

Люди, болѣе послѣдовательные, болѣе энергическіе и болѣе способные понимать политическія требованія страны, думали однако иначе. Въ своемъ порывѣ къ радикальному преобразованію они зашли такъ далеко, что событія въ Америкѣ вызвали въ Германіи республиканскія чувства и стремленія; а французская революція была встрѣчена большинствомъ образованныхъ людей съ непритворнымъ восторгомъ. Даже шести десятилѣтній Клопштокъ жалѣлъ, что не Германіи суждено совершить дѣло освобожденія. "Ахъ, не тебѣ, моя отчизна, писалъ онъ,-- суждено было возвыситься до вершинъ свободы, стать примѣромъ для всѣхъ народовъ: этотъ удѣлъ достался Франціи! Ты не удостоилась этой великой чести, ты не сорвала вѣтви этой безсмертной славы!"

Когда по кампоформійскому договору германскій императоръ уступилъ французамъ Майнцъ, Торресъ разразился въ своемъ журналѣ ядовитыми насмѣшками. "Неприкосновенность имперіи разрушена, восклицаетъ онъ.-- Граждане, Майнцъ нашъ! Да здравствуетъ французская республика! 30 декабря 1797 г., въ день передачи Майнца, въ 3 часа по полудни, въ Регенсбургѣ скончалась тихо и спокойно Римская имперія, тяжелой памяти, имѣя отъ роду 955 лѣтъ 5 мѣс. 28 дней. Смерть послѣдовала отъ общаго разслабленія и удара; покойница сохранила полное сознаніе и выполнила всѣ священныя таинства. Боже мой! почему твой гнѣвъ обратился прежде всего на это добродушное существо? Оно такъ безвредно и спокойно паслось на лугахъ своихъ праотцевъ, такъ покорно давало стричь себя по десяти разъ въ годъ, было постоянно также тихо и терпѣливо, какъ то презрѣнное длинноухое животное, которое бѣсится и лягается только тогда, когда рѣзвые мальчишки вздумаютъ засунуть ему въ уши трутъ или помазать задъ скипидаромъ".

Повидимому, что можетъ быть нравственно уродливѣе насмѣшки надъ паденіемъ собственнаго отечества. И между тѣмъ, люди съ сердцемъ и умомъ радовались этому паденію, видя въ немъ единственное средство обновленія! Многое множество дѣйствительно хорошихъ людей, видя неисходное истощеніе и политическое безсиліе Германіи, обращали свои взоры на Францію и только въ ней видѣли свое спасеніе. Въ Майнцѣ и Кобленцѣ даже открыто хлопотали о присоединеніи лѣваго берега Рейна къ Франціи и уже считали себя французскими согражданами.

VII.

Національные нѣмецкіе патріоты негодуютъ на Торреса; но и Торресъ былъ патріотъ нисколько не хуже ихъ. Можно, пожалуй, негодовать и на Гете, что онъ не видѣлъ Германіи и что ученая и политическая Германія представлялись ему двумя отдѣльными и независимыми странами. Но именно въ этомъ раздвоеніи и все бѣдствіе нѣмцевъ.

Люди мысли, создавшіе въ Германіи классическій періодъ, не нашли еще людей дѣла для осуществленія этихъ мыслей. Вся послѣдующая жизнь Германіи, со времени ея умственнаго пробужденія, т. е. отъ Лессинга, и до теперешней нѣмецко-французской войны, есть одна непрерывная реакція противъ порыва Германіи къ свободѣ и противъ идеи, провозглашенныхъ въ прошедшемъ столѣтіи Франціей. Политическая Германія напрягаетъ всѣ свои силы для того, чтобы спасти остальную Германію отъ заразы. Политическая Германія помнитъ очень хорошо афоризмъ Фридриха: "разсуждайте, сколько хотите, только слушайтесь" и, позволяя разсуждать обо всемъ, даже о небѣ, требуетъ только одного -- повиновенія. Конечно, нужно быть нѣмцемъ, чтобы умѣть жить въ такомъ противорѣчіи мысли и дѣла.

Люди мысли хотѣли пробудить Германію отъ умственнаго рабства и возбудить самостоятельность. Это было требованіе Германіи ученой. Люди дѣла или Германія политическая объяснила стремленіе людей мысли такъ, что быть самостоятельнымъ -- значитъ ненавидѣть и презирать все остальное и преимущественно французское, надъ которымъ нужно взять верхъ.

Люди мысли хотѣли образованія и требовали народныхъ школъ, а Германія политическая, воспитанная мистиками и романтиками, создала "христіанско-нѣмецкія" школы, и пропустила черезъ нихъ народъ чтобы превратить его въ послушный и покорный ландверъ и ландштурмъ.

Люди мысли хотѣли пробудить въ народѣ патріотическое чувство, потому что только въ немъ видѣли истинно прогрессивную силу, которая должна спасти Германію и сдѣлать ее еще счастливѣй и довольнѣй; а люди дѣла превратили слова: "родина, единство, національность" въ магическія слова, служившія цѣлямъ политической Германіи. Добродушный Михель, сыгравъ дурака, серьезно вообразилъ себя очень умнымъ и даже великимъ героемъ. Но быть такимъ вандаломъ, какомъ держитъ себя теперь Михель во Франціи, невозможно; наступитъ пора, когда онъ поумнѣетъ и тогда онъ устыдится взятія Парижа.

Нѣмецкая реакція началась немедленно послѣ смерти Фридриха великаго и Іосифа II. Когда умерли эти лучшіе нѣмецкіе государи, подобныхъ которымъ Германія уже не видѣла, всѣ обскуранты, мистики и ханжи подняли свои головы и повсюду раздались крики противъ Франціи, противъ новыхъ идей и противъ новыхъ людей. Надежды патріотовъ оказались обманутыми и обновленіе, о которомъ мечтали разсудительные люди, оказалось иллюзіей. Обскуранты винили во всемъ французовъ, тогда какъ сами довели Германію до униженія и безсилія. Слова такого авторитета, какъ прусская королева Луиза, конечно, можно принять безъ всякой провѣрки. Королева, знавшая нѣмецкія дѣла, писала о причинахъ униженія Германіи вотъ что: "Я все болѣе и болѣе прихожу къ сознанію, что все случилось именно такъ, какъ должно было случиться. Божественное провидѣніе ясно ведетъ міръ на новые пути; настаетъ новый строй жизни, ибо старый отжилъ свое время и падаетъ подъ тяжестью собственной дряхлости. Мы заснули на лаврахъ Фридриха великаго, мы не пошли за новымъ вѣкомъ, имъ созданнымъ, и вѣкъ обогналъ насъ".

Дѣйствительно въ лицѣ Наполеона побѣждалъ Германію новый вѣкъ и новое народное начало, которымъ былъ силенъ Наполеонъ. Наполеонъ зналъ очень хорошо, что вся его сила въ народѣ, что безъ народа въ XIX вѣкѣ нельзя предпринимать никакихъ большихъ дѣлъ, и вотъ Наполеонъ создаетъ изъ народности новую силу/которой и пользуется для своихъ цѣлей. Наполеонъ былъ человѣкъ громадныхъ практическихъ способностей; онъ многое понималъ, многое зналъ и многому научилъ своихъ слабыхъ и тупыхъ противниковъ. Политическая Германія того времени воспиталась въ школѣ Наполеона, научилась всему отъ него и только приложила его теорію къ обстоятельствамъ своей страны.

Послѣ того, какъ французы били нѣмцевъ 15 лѣтъ сряду, нѣмцы наконецъ догадались, въ чемъ тутъ фокусъ и задумали отплатить Наполеону тою-же монетою. Но Наполеона было трудно обмануть и онъ потребовалъ удаленія Штейна -- этого единственнаго энергическаго человѣка, котораго могла выставить политическая Германія.

Штейнъ не былъ ученикомъ классической школы Лессинга и не былъ космополитическимъ патріотомъ его направленія. На Штейнѣ отразился романтизмъ нѣмецкихъ мистиковъ, который, какъ извѣстно, привелъ обскурантовъ къ тому, что они вздумали искать спасенія Германіи въ среднихъ вѣкахъ. Штейнъ тоже восхищался средними вѣками и рыцарствомъ: онъ былъ глубоко проникнутъ династическими интересами и вѣрилъ, что Германію можетъ спасти дворянство и духовенство. Возставая противъ французской новизны, мистики и романтики, которымъ покровительствовалъ Штейнъ, сначала возлагали свои надежды на феодальныя учрежденія, а потомъ превратились въ самыхъ ярыхъ гонителей того самаго народнаго энтузіазма, который сначала возбуждали. Штейнъ, конечно, былъ честный человѣкъ и искренно желалъ изгнать французовъ; но въ то-же время воззрѣнія его были узки, онъ былъ пропитанъ сословными предразсудками, пропитанъ нѣмецкой школой и не былъ въ состояніи отличить самовластія Наполеона отъ космополитическихъ основаній французскихъ учрежденій.

Штейнъ является какимъ-то титаномъ больше потому, что вокругъ него все было ужь черезъ-чуръ мелко. Могли-ли быть въ борьбѣ съ Наполеономъ пригодны такіе правители, какъ Фридрихъ Вильгельмъ II и Фридрихъ Вильгельмъ III, когда нужно было дѣлать дѣло, а не искать спасенія въ заклинаніяхъ? Среди общей слабости и вялости спасти страну могъ только энергическій человѣкъ и такимъ именно былъ Штейнъ, отличавшійся истинно-нѣмецкимъ упрямствомъ, пелюбившій чужихъ совѣтовъ, горячій, гордый и рѣшительный. Теперешній прусскій премьеръ -- второе изданіе Штейна, но исправленное, согласно новымъ обстоятельствамъ. Оба они изъ одной глины. Это слѣпки нѣмецкой настойчивости, практическаго здравомыслія, умѣнья пользоваться обстоятельствами и такой порціи либерализма, какая нужна, чтобы поддержать и сдѣлать еще крѣпче существующее. но какъ Штейнъ работалъ для укрѣпленія Пруссіи, такъ точно для того-же работаетъ и Бисмаркъ.

Штейнъ былъ воспитанъ въ старыхъ, патріархальныхъ, узкихъ и сословныхъ понятіяхъ.. Но онъ былъ человѣкъ честный, безстрастный и безкорыстный; онъ былъ глубоко преданъ династическимъ интересамъ Гогенцоллерновъ. Бисмаркъ воспитался тоже въ старыхъ понятіяхъ, въ благоговѣйномъ поклоненіи Австріи и въ интересахъ феодальной партіи; онъ отъявленный врагъ революцій; онъ самый покорный и послушный слуга тѣхъ-же Гогенцоллерновъ. "По происхожденію и по воспитанію, сказалъ Бисмаркъ Вильбору,-- я прежде всего слуга короля".

Штейнъ, задумавъ передѣлать Пруссію, а съ ней вмѣстѣ и Германію, всѣми силами своей горячей и энергической натуры отдался этому дѣлу. Онъ, конечно, и умеръ бы за него, еслибъ пришлось. Штейнъ вынесъ всѣ преслѣдованія Наполеона; бѣжалъ сначала въ Богемію, потомъ въ Россію и тамъ еще продолжалъ свое дѣло, руководя иностранной политикой императора Александра. Бисмаркъ сказалъ про себя тому же Вильбору, что онъ предался всѣмъ тѣломъ и душою идеѣ устройства сѣверной Германіи (т. е. Пруссіи). "Для достиженія этой цѣли, сказалъ Бисмаркъ,-- я готовъ на все: идти въ ссылку и на эшафотъ. Я сказалъ наслѣдному принцу, который, по своему воспитанію и образу мыслей, приверженецъ парламентарнаго правленія: какое дѣло, если меня повѣсятъ; лишь-бы веревка, на которой меня повѣсятъ, крѣпко привязала его тронъ къ новой Германіи..." Конечно, до веревки не дойдетъ и Бисмарка не ждетъ даже судьба Штейна; но что Бисмаркъ дѣйствительно желѣзный, непоколебимый человѣкъ, что онъ фанатикъ своей идеи и, какъ всѣ фанатики, не трусъ -- это вѣрно.

Штейнъ былъ глубоко оскорбленъ униженіемъ Пруссіи и лелѣялъ въ себѣ мысль освободить ее отъ Франціи, пробудить въ ней сознаніе собственныхъ силъ. Бисмарку пришлось бороться не съ Франціей, но онъ тоже изъ породы освободителей; только врагъ у него другой. "Немного, впрочемъ, нужно было времени, чтобы отдѣлаться отъ обожанія Австріи и стать ея врагомъ, исповѣдивался Бисмаркъ Вильбору.-- Униженіе моего отечества, Германіи, принесенное въ жертву чуждымъ интересамъ, политика, коварная и вѣроломная -- все это возмущало меня. Я не зналъ, что готовитъ мнѣ будущее; но, возненавидѣвъ Австрію, я проникся мыслію, осуществленіе которой преслѣдую -- освобожденія Германіи отъ австрійскаго гнета". Штейнъ спасаетъ Пруссію отъ Франціи; Бисмаркъ -- Пруссію отъ Австріи.

Штейнъ зналъ, что для спасенія Пруссіи нужна прежде всего армія и онъ предпринимаетъ военныя преобразованія. Бисмаркъ тоже отлично понималъ, что "при настоящемъ положеніи Пруссіи въ Германіи и по отношенію ея къ Австріи нужна была прежде всего армія". По Штейну для военнаго преобразованія не нужно было ни съ кѣмъ бороться; ему достаточно было только таиться отъ слишкомъ проницательнаго и догадливаго Наполеона. Такихъ проницательныхъ враговъ у Бисмарка не было. Вся Европа спала, не подозрѣвая, какія мысли бродятъ въ головѣ Бисмарка, на котораго смотрѣли, какъ на политическаго авантюриста, какъ на "рыцаря креста", какъ на дипломата фантазера. Сѣдые политики Лондона и Парижа подсмѣивались надъ Бисмаркомъ и никто не признавалъ его серьезнымъ государственнымъ человѣкомъ. Прусскія палаты также не хотѣли понимать, о чемъ хлопочетъ Бисмаркъ и сводили все дѣло къ бюджету и къ боязни усиленія милитаризма. И тутъ-то Бисмаркъ проявляетъ впервые свою силу. Онъ пускаетъ въ ходъ всю свою ловкость, всю свою энергію, чтобы добиться средствъ создать необходимую ему армію -- и добивается.

Штейнъ для достиженія своихъ цѣлей не задумывался надъ средствами. Баронъ, воспитанный въ феодальныхъ понятіяхъ, преданный сословнымъ интересамъ, мечтающій объ обновленіи средневѣкового рыцарства, дворянства и духовенства, поднимаетъ внезапно руку на привилегіи и преимущества тѣхъ самыхъ людей, въ комъ онъ видитъ спасеніе. Декретомъ 9 октября 1807 года Штейнъ уничтожаетъ поземельную аристократію; отмѣняетъ личную и наслѣдственную зависимость крестьянъ; разрѣшаетъ бюргерамъ и крестьянамъ покупку помѣстій, положеніемъ 19 ноября 1808 г. онъ даетъ новое устройство городамъ на началахъ общиннаго самоуправленія. Въ своемъ извѣстномъ циркулярѣ, который справедливо зовутъ завѣщаніемъ Штейна, онъ чертитъ программу для будущаго поведенія Пруссіи, и Пруссія слѣдуетъ этому завѣщанію. Штейнъ хотѣлъ, чтобы Пруссія изъ мертвой машины превратилась въ органическое цѣлое и жила-бы самостоятельною жизнію. Для этого онъ провозгласилъ слѣдующіе принципы:

1) Правленіе должно быть исключительно въ рукахъ верховной власти.

2) Судья долженъ зависѣть только отъ верховной власти и потому патримоніальные суды должны быть уничтожены.

3) Должно быть введено общее національное представительство; отъ этого зависитъ спасеніе или погибель прусскаго государства.

4) Дворянство должно быть преобразовано и поставлено въ связь съ другими сословіями. А для этого:

5) Необходимо учредить всеобщую обязательную службу для защиты отечества.

6) Возвысить сословіе поселянъ отмѣной обязательныхъ работъ.

7) Оживить въ народѣ религіозный духъ и поднять его заботой о просвѣщеніи и училищахъ.

Какъ! Штейнъ, баронъ, традиціонный феодалъ, и предлагаетъ такія мѣры! Но Штейнъ знаетъ, что всѣ средства хороши, лишь бы достигнуть цѣли; кажущаяся уступка времени есть не больше, какъ политическое здравомысліе. Пруссіинужна сила. Штейнъ знаетъ, что силы можно достигнуть только этими реформами и онъ ихъ предпринимаетъ. Бисмаркъ смотритъ на вещи совершенно также. Онъ не задумывается надъ средствами, если онѣ годятся для цѣли. Когда Францъ-Іосифъ приглашалъ короля Вильгельма принять участіе въ франкфуртскомъ сеймѣ, Бисмаркъ отклонилъ это приглашеніе и отказъ короля мотивировалъ слѣдующимъ образомъ: "Только въ представительствѣ германскаго народа, исходящемъ изъ прямыхъ выборовъ, соразмѣрно населенію каждаго государства, съ совѣщательнымъ содѣйствіемъ въ дѣлахъ федеральныхъ, я признаю основу учрежденій, въ пользу которыхъ прусское правительство могло бы въ значительной мѣрѣ отказаться отъ своей независимости." И этотъ принципъ революціи -- верховную волю народа -- провозглашаетъ графъ Бисмаркъ, балованное дитя феодальной партіи, одинъ изъ крѣпчайшихъ оплотовъ юнкерства! Бисмаркъ идетъ еще дальше: онъ объявляетъ, что вполнѣ уважаетъ и признаетъ принципы Франціи 1793 года.

Бисмарку до сихъ поръ, конечно, не приходилось предпринимать никакихъ реформъ и потому нельзя предсказать, на что-бы онъ отважился, лишь бы достигнуть своей цѣли. Бисмаркъ не бывалъ такимъ чернорабочимъ, какъ Штейнъ, которому нужно было прорубать просѣку въ прусскомъ лѣсу. Бисмаркъ, подобно Фридриху II, явился на готовое и ему были уже даны всѣ средства побѣды. Первую тропинку пробивалъ Штейнъ; Штейнъ положилъ прочное начало для воспитанія Пруссіи въ новомъ политическомъ направленіи, Штейнъ создалъ новую армію и изобрѣлъ ландверъ и ландштурмъ. Бисмарку-же выпала счастливая доля пользоваться всѣми этими подготовленными уже средствами, чтобы пустить ихъ въ ходъ для окончательнаго достиженія цѣли, указанной тѣмъ-же Штейномъ -- величія Пруссіи и единства Германіи подъ главенствомъ прусскаго императора. Впрочемъ Штейнъ, можетъ быть, о прусскомъ императорѣ еще и не мечталъ. Въ такомъ случаѣ это единственное изобрѣтеніе, на которое можетъ претендовать Бисмаркъ. Но это не унижаетъ графа Бисмарка, потому что еслибъ онъ не явился балованнымъ дитятей судьбы на все готовое, то очень можетъ быть, что и самъ создалъ-бы себѣ необходимыя средства. Бисмаркъ хорошо знаетъ свою страну, онъ отлично изучилъ и Пруссію и Германію; онъ знаетъ, какъ нельзя лучше, какую не оцѣнимую услугу могутъ оказать монархической Пруссіи два такихъ республиканскихъ учрежденія, какъ обязательное всеобщее воспитаніе и поголовная военная служба. Поэтому, очень легкомысленно приписывать Штейну и Бисмарку такія мысли, какихъ они никогда не имѣли и непрактичность которыхъ была для нихъ вполнѣ очевидной. Бисмаркъ, бросившій рутину дипломатовъ старой школы, составилъ себѣ даже репутацію болтуна. Нисколько не скрывая своихъ будущихъ намѣреній, онъ еще до объявленія войны Австріи сказалъ, что ему нужна армія, потому-что въ Пруссіи это единственная сила, подчиняющаяся дисциплинѣ. "Пруссакъ, воспитанный въ школѣ и въ арміи, сказалъ Бисмаркъ, -- превосходнѣйшій солдатъ, и дерется, какъ левъ, за честь своего отечества". Чтобы создать этихъ львовъ, Бисмаркъ провелъ новый военный законъ и съ помощію его получилъ въ свое распоряженіе силу, которая развязывала ему руки. Такимъ образомъ Бисмаркъ явился лишь усовершенствователемъ дѣла Штейна. На фундаментѣ, заложенномъ барономъ, графъ возвелъ лишь третій этажъ. Но конецъ здачи впереди, и Бисмаркъ, конечно, не знаетъ, какую послѣ него возведутъ крышу. Впрочемъ Бисмаркъ и мало заботится о томъ, что будетъ послѣ него и потому, можетъ быть, его справедливо называютъ поэтомъ. У Бисмарка есть только общая идея; онъ знаетъ лишь то, что ему нужно величіе Пруссіи и что средство для этого военное могущество. Затѣмъ онъ дѣйствуетъ пзо дня въ день, пользуясь тѣмъ, что ложится подъ руку. Такъ подвернулась нынче и Франція. Случай помогъ удачѣ, и Бисмаркъ вышелъ чуть не великимъ человѣкомъ. Пруссія выросла въ самую могущественную державу, Германія перестала мучиться противорѣчіями и замолчала, а королю Вильгельму снится уже императорская корона.

VIII.

Славянская рознь вошла въ пословицу, но нѣмецкая рознь еще больше. На этой розни и основана вся система Бисмарка.

Въ Германіи преобладаетъ сильнѣйшій индивидуализмъ. "Здѣсь всякій живетъ особнякомъ, въ своемъ уголкѣ, съ своимъ собственнымъ мнѣніемъ между женою и дѣтьми. Всякій не довѣряетъ и правительству и своему сосѣду; всякій судитъ обо всемъ посвоему, съ своей личной точки и никогда съ точки зрѣнія массы. Индивидуализмъ и противорѣчіе развиты въ нѣмцѣ до невѣроятной степени. Покажите нѣмцу отворенную дверь -- онъ не пойдетъ въ нее, а станетъ упрямо отыскивать щель рядомъ въ стѣнѣ. Поэтому въ Пруссіи никакое правительство, какъ-бы оно ни было хорошо и чтобы оно ни дѣлало, никогда не будетъ популярно. Правительство, потому что оно власть, стѣсняющая отдѣльное лицо, всегда встрѣчаетъ противорѣчіе со стороны умѣренныхъ и навлекаетъ брань и осужденіе крайнихъ. Но рядомъ съ этимъ антагонизмомъ живетъ въ пруссакахъ глубокая преданность династіи. Ни государь, ни министры, ни правительство, не могутъ пріобрѣсти любовь отдѣльныхъ людей, но всѣ пруссаки отъ души кричатъ: да здравствуетъ король! и повинуются, когда король прикажетъ". Это говоритъ Бисмаркъ.

Что же дѣлать съ такимъ народомъ и какъ изъ этихъ партикуляристовъ сдѣлать покорное орудіе, если они не сочувствуютъ мѣрамъ правительства или ихъ не понимаютъ? Отвѣтъ даетъ тотъ-же Бисмаркъ. Онъ сказалъ, что въ Пруссіи армія есть единственная сила, подчиняющаяся дисциплинѣ. Ясно, что нужно всѣхъ провести черезъ школу и зачислить каждаго въ ландверъ. Каждый пруссакъ есть солдатъ, а когда всѣ солдаты -- не повиноваться не кому. До чего пруссаки способны къ воспитанію въ дисциплинѣ, зналъ уже Фридрихъ II. Передъ сраженіемъ онъ отдавалъ иногда такой приказъ: "сегодня не должно быть отступленія". Тотъ-же Фридрихъ сказалъ однажды князю Дессаускому: "меня болѣе всего удивляетъ то, что мы безопасны среди этихъ людей; каждый изъ нихъ и вашъ и мой непримиримый врагъ; ихъ сдерживаетъ только дисциплина и духъ порядка". А тогда еще не существовало изобрѣтеніе Штейна и не было "христіанско-нѣмецкихъ" школъ!

Тотъ-же Бисмаркъ, отлично знающій Германію и потому разыгрывающій на ней, какъ виртуозъ, всѣ піесы, какія ему нужны, сказалъ однажды въ парламентѣ: "Нѣмцы имѣютъ не только патріотизмъ города и деревни, неизвѣстный ни славянскому, ни романскому племени, но они имѣютъ еще патріотизмъ дифференціяльный -- патріотизмъ лавки и конторы. У насъ почтовый чиновникъ считаетъ за иностранную землю все, что не принадлежитъ къ его округу; онъ поступаетъ, какъ съ врагами, со всѣми другими вѣдомствами государственнаго управленія и отъ души радуется злымъ шуткамъ, которыя можетъ сыграть съ ними въ пользу почтовой администраціи". Этотъ дифференціяльный патріотизмъ создалъ и нѣмецкую децентрализацію и маленькія нѣмецкія землицы съ ихъ отдѣльными столицами, составляющими для каждаго нѣмца центръ тяжести, въ которомъ онъ чувствуетъ частичку своего нравственнаго.

Говорятъ, что если сойдутся три нѣмца, то у нихъ непремѣнно найдется четыре мнѣнія. Это-то четвертое мнѣніе и собьетъ съ толку всѣхъ трехъ. Несчастіе нѣмцевъ въ томъ, что они слишкомъ много думаютъ и слишкомъ добросовѣстны. Французы, задавшись какой-либо идеей, кидаются съ ней, точно на приступъ, чтобы сейчасъ же сдѣлать дѣло. Для нѣмца это невозможно. У нѣмца есть четвертая запасная идея и она ему мѣшаетъ. Нѣмцу нужно обдумать все непремѣнно основательно, разсмотрѣть за и прогнивъ и потомъ сдѣлать добросовѣстный выводъ. но какъ такой выводъ сдѣлать ему никогда не удается, то онъ вѣчно качается между противорѣчіями. Шербюлье справедливо замѣчаетъ, что нѣмецъ въ одно и то-же время и консерваторъ, и радикалъ и живетъ въ противорѣчіяхъ, какъ рыба въ водѣ. Нѣмецъ не вполнѣ убѣжденъ, что для того, чтобы сдѣлать яичницу, нужно разбить сначала яйца.

Поэтому нѣтъ ничего труднѣе, какъ изучить нѣмецкія партіи. Онѣ дробятся до безконечности и никого нельзя склонить ни къ какимъ рѣшительнымъ мѣрамъ. Противъ этого племенного, органическаго недостатка государственные люди Германіи должны были даже придумывать средство. Штейнъ, чтобы создать изъ нѣмцевъ единомыслящую и единочувствующую силу, придумалъ пропустить ихъ всѣхъ черезъ школу и затѣмъ зачислить въ ландверъ. Бисмаркъ, дѣйствующій при иныхъ условіяхъ, нашелъ, что и то и другое средство нужны для созданія дисциплины. Разсуждать нѣмцы могутъ сколько имъ угодно; для этого собственно и существуетъ ученая Германія. Но въ то-же время нѣмцы должны дѣлать то, что имъ прикажутъ, потому что для этого существуетъ Германія политическая. Передъ компаніей 1866 г. всѣ пруссаки были противъ войны. Думали даже, что подъ вліяніемъ общаго давленія король уволитъ Бисмарка. Особенно негодовали рейнцы и вестфальцы. Они не хотѣли драться ни за что; они грозили изломать свои ружья и говорили, что, встрѣтившись съ австрійцами, бросятся въ объятія своимъ нѣмецкимъ братьямъ. И тѣ-же самые рейнцы и вестфальцы, когда имъ приказали, крошили самымъ немилосердымъ образомъ своихъ нѣмецкихъ братьевъ и, воспламенившись идеей германскаго единства и патріотизма, не хотѣла возвращаться домой, не побывавъ въ Вѣнѣ.

Впрочемъ нельзя сказать, чтобы у нѣмцевъ не было рѣшительно ужь никакого согласія. У нихъ есть одинъ общій идеалъ, на которомъ всѣ они примиряются. Идеалъ этотъ -- сильная, единая и свободная Германія. Девизомъ этимъ владѣютъ нѣмцы со временъ со Лессинга, который оставилъ въ немъ Германіи свое завѣщаніе. Но Лессингъ не научилъ нѣмцевъ, какимъ именно образомъ быть Германіи въ одно время и сильной, и единой, и свободной. Въ этомъ отсутствіи точнаго знанія средствъ все несчастіе нѣмцевъ. Во время Лессинга о средствахъ говорить было еще рано. Тогда Германію только будили и растолковывали ей, что есть на свѣтѣ такая вещь, которая создаетъ величіе и счастіе народа и эта вещь -- патріотизмъ, единство, свобода. Эти магическія слова вотъ уже цѣлое столѣтіе воодушевляютъ нѣмцевъ и двигаютъ ихъ то направо, то налѣво, и въ цѣлое столѣтіе ученая Германія все еще не успѣла столковаться съ Германіей политической.

Во время войнъ за освобожденіе магическія слова сдѣлали свое. Но когда изчезъ иноземный врагъ, нѣмцы увидѣли, что ихъ величіе и счастіе, о которомъ они такъ мечтали, разлетѣлось въ ничто, какъ разлетается туманъ отъ солнца. И вотъ ученая Германія заперлась опять въ своихъ четырехъ стѣнахъ, начала думать и размышлять, отыскивала философскій камень и въ мистицизмѣ, и въ романтизмѣ, отправилась на поиски даже въ туманы временъ, изъ которыхъ извлекла се реформація, написала многое `"множество книгъ по всѣмъ отраслямъ знаній и въ своемъ добросовѣстномъ изслѣдованіи истины запуталась еще болѣе въ противорѣчіяхъ. А политическая Германія между тѣмъ дѣлала свое дѣло, зная, что ей нужно и куда она идетъ. Такимъ образомъ двѣ Германіи рѣшительно не понимали другъ друга и созрѣвшая нѣмецкая мысль, изслѣдовавшая и адъ, и небо, и землю, и пучину океана, не могла выработать себѣ только одного -- той практики, въ которой она нуждалась. Но не нѣмецкая мысль была виновата въ этомъ. Германія была способна создать все -- и міровыхъ поэтовъ, и міровыхъ философовъ; одного только она не?;огла создать и выставить -- государственныхъ людей, которые-бы соотвѣтствовали размаху и глубинѣ ея мысли.

Притязанія Германіи вполнѣ законны. Если всѣ остальные народы едины, сильны и велики, отчего-же не быть единой, сильной и великой Германіи? но какъ этого достигнуть? Швабамъ, напримѣръ, очень нравится едппая великая Германія, но они въ то-же время хотятъостаться швабами; баварцамъ тоже улыбается мысль о величіи и единствѣ, но при этомъ они хотятъ остаться баварцами; пруссаки упрекаютъ южную Германію, что будто бы она мѣшаетъ всему своимъ сепаратизмомъ, а южная Германія упрекаетъ въ сепаратизмѣ Пруссію. Какъ примирить всѣхъ, когда каждый тянетъ въ свою сторону?

Далѣе -- нѣмцы очень разсчетливы; они любятъ бережливость и потому смотрятъ непріязненно на военно-бюрократическое управленіе, требующее усиленныхъ налоговъ. Какъ согласить это противорѣчіе съ величіемъ и силой, котораго тоже очень хочется нѣмцамъ и которое невозможно безъ огромной арміи. Не будетъ-ли подобное, дорого стоющее величіе однимъ громкимъ словомъ, бряцающей славой, когда дѣйствительная сущность, которой достигнутъ нѣмцы, будетъ лишь -- матеріальныя потери. Жилось-же счастливо и уютно и безъ единой Германіи; неужели-же суетная похвальба единствомъ стоитъ того, чтобы платить за нее очень большія деньги?

Наконецъ -- вопросъ о свободѣ. Это вопросъ все-таки основной и главный, для котораго и единство, и величіе, и сила небольше какъ средства. Нѣмецъ очень любитъ свободу; онъ не можетъ жить съ связанными руками и уже давно избаловался и давно привыкъ жить по душѣ, безъ стѣсненій, устраивать, какіе онъ хочетъ, ферейны и толковать въ своихъ пивныхъ, о чемъ ему вздумается. Единство, конечно, прекрасная вещь, ну а если оно съѣстъ свободу и накличетъ на насъ бѣду? Соглашаясь на единство, мы, конечно, доставляемъ удовольствіе королю прусскому. Но наше единство можетъ, во-первыхъ, не понравиться нашимъ сосѣдямъ; а во-вторыхъ, кто намъ ручается, что единство дастъ намъ свободу лучше той, какою мы владѣемъ? Наши теперешнія маленькія правительства очень скромны; насъ онѣ не стѣсняютъ; живемъ мы съ ними дружно, но домашнему и стоятъ онѣ намъ не дорого. Велиликое-же единство непремѣнно перемѣнитъ центръ тяжести; создастъ для всего большой масштабъ, поставитъ насъ въ иныя комбинаціи и заставитъ насъ перестроить всю жизнь. Хлопотъ много, а будетъ ли лучше? Кто порукой, что сильное единство не приведетъ къ деспотизму?

Вотъ главные вопросы, которые лежали въ основѣ нѣмецкихъ партій. До теоретическаго примиренія довести партіи было не трудно. Но никто не былъ увѣренъ въ томъ, что единство, могущество и свобода могутъ быть вполнѣ обезпечены; никто не зналъ даже хорошенько того, съ чего прежде надо начинать: съ единства или съ свободы. Рѣшить эти вопросы было вовсе не такъ легко, ибо каждый нѣмецъ желалъ обдумать все основательно, примирить всѣ противорѣчія и успокоить всѣ сомнѣнія. Но такъ какъ это невозможно, то и прошло-бы, конечно, очень много времени, пока нѣмцы остановились-бы на чемъ-либо рѣшительномъ, еслибы не явился Бисмаркъ, который, точно Александръ Македонскій, разрубилъ сразу гордіевъ узелъ и нѣмецкихъ глубокихъ соображеній, и нѣмецкаго разномыслія. Своимъ отважнымъ поведеніемъ Бисмаркъ смѣшалъ всѣхъ нѣмцевъ и всѣ ихъ партіи поставилъ вверхъ ногами. Ужь и послѣ пражскаго мира національные либералы, вѣчно боровшіеся съ Бисмаркомъ, стали называть его "нашъ Бисмаркъ". Имъ очень льстило, что прусскій премьеръ ввелъ въ сомнѣніе Францію и оказался проницательнѣе и сильнѣе Наполеона. Ужь за это одно они отпускали Бисмарку всѣ его грѣхи. Если національные либералы и позволяли себѣ порицать нерва то министра, то они дѣлали это больше для очистки совѣсти, чтобы не сойти съ поля битвы съ позоромъ. Но дѣло ихъ было проиграно и всѣ споры Германіи о средствахъ для достиженія единства, славы и величія оказывались теперь пустыми словами. Я что сказать теперь, когда во время французской войны и южные нѣмцы потеряли всякую охоту препираться съ Пруссіей и охотно готовы составить съ нею одно общее единство? Слава, могущество и единство для Германіи теперь вопросы порѣшенные; слѣдовательно ясно, что и тѣ прогрессивныя партіи, которыя препирались объ нихъ до сихъ поръ, должны начать препираться объ иныхъ вопросахъ и встать въ новыя комбинаціи. Однимъ словомъ, прежняя Германія со всѣми ее волновавшими вопросами умерла и вмѣсто нея возникаетъ Германія новая. Для этой новой Германіи, для которой изъ трехъ ея прежнихъ вопросовъ два уже порѣшены, остается вопросъ третій -- вопросъ о свободѣ.

Бисмаркъ былъ для Германіи орудіемъ единства и политическаго достоинства и могущества. Только въ этомъ и заключалась его историческая задача. Но тотъ-же Бисмаркъ не можетъ быть для Германіи орудіемъ ея свободы; для этого потребуется другой человѣкъ. Про Бисмарка разсказываютъ, что когда онъ былъ въ Петербургѣ, онъ забавлялся, приручая медвѣженка. Медвѣженокъ обнаруживалъ злобныя наклонности и, входя въ гостиную, обыкновенно ворчалъ. Тогда Бисмаркъ схватывалъ его за уши, сильно встряхивалъ, заставлялъ замолчать и выгонялъ. "Такъ слѣдуетъ обращаться и съ парламентскими собраніями," говорилъ онъ. Парламентаризмъ, по мнѣнію Бисмарка, есть царство дилетантизма, а дилетанты всегда неучи, только портящіе дѣло. Король Вильгельмъ воспитанъ тоже не въ новыхъ стремленіяхъ. У него есть свои традиціонныя преданья, идеи, которыя онъ упорно отстаиваетъ и которыхъ онъ ни зачто не измѣнитъ ужь даже потому, что ему 73 года. Слѣдовательно, пока во главѣ прусскаго правительства стоятъ Вильгельмъ и Бисмаркъ, оно можетъ быть способно на подвиги славы и единства, но дилетантамъ въ свои дѣла, ужь конечно, вмѣшиваться не позволитъ. Во Франціи недовольство самовластіемъ могло бы вызвать въ народѣ активный протестъ; но въ теперешней Пруссіи этого, ужь конечно, не будетъ. Бисмаркъ сказалъ про свой народъ: "Правительство не имѣетъ повода опасаться возмущенія и не боится его. Паши революціонеры не такъ страшны. Вражда ихъ, главнымъ образомъ, проявляется противъ министра, но они уважаютъ короля".

Правда, въ Германіи есть одна фракція, ненавистная Бисмарку -- соціальные демократы, но они еще такъ малочисленны, что даже не составляютъ партіи. Да и въ случаѣ нужды Бисмаркъ съ ними справится также, какъ онъ справился съ ихъ предводителями нынче, т. е. разсадитъ по крѣпостямъ.

Куда-же направятъ свою силу умѣренные всѣхъ цвѣтовъ и оттѣнковъ? По окончаніи воины будетъ всѣмъ много работы надъ организаціей порядка союзнаго управленія; а нѣмцы слишкомъ благоразумны, чтобы обнаружить какія-либо неумѣренныя требованія, тѣмъ болѣе предъ такимъ уже доказаннымъ авторитетомъ, какъ Бисмаркъ. Теперь Бисмаркъ "нашъ" для всѣхъ нѣмцевъ и ему отпустятся всѣ его грѣхи.

Весьма вѣроятно, что кусокъ величія и единства, которымъ уже владѣетъ Германія, покажется Бисмарку недостаточнымъ, ибо есть еще кое-что, что слѣдуетъ подобрать. Послѣ присоединенія Баваріи къ сѣверному союзу, Бисмарку открыта дорога на Дунай. Это значитъ, что австрійскіе нѣмцы тоже должны быть присоединены къ ихъ общему отечеству. Да, пожалуй, они и сами не захотятъ принадлежать къ Австро-славяно-венгерской имперіи. Такимъ образомъ униженіе смертельнаго врага Бисмарка будетъ полное: врагъ этотъ можетъ даже перестать существовать.

Не слѣдуетъ упускать изъ виду и того, что бисмарку очень нравится Богемія. Конечно, чехи славяне, но если они принадлежали Австріи, почему имъ не принадлежать Пруссіи? Славянскій вопросъ, правда, на очереди; но вѣдь и нѣмецкій вопросъ былъ на очереди лѣтъ 200 и только нынче едва успѣлъ осуществиться.

Итакъ, Германія заключаетъ въ себѣ очень много данныхъ, чтобы Европѣ смотрѣть съ тревогой на свое будущее. Главный нерѣшенный вопросъ есть все таки сама Германія или, пожалуй, Пруссія, и вопросъ этотъ еще далеко не кончился. Конечно, если король Вильгельмъ умретъ скоро, политика Пруссіи измѣнится. Наслѣдный принцъ, говорятъ, человѣкъ искренно преданный парламентарной формѣ и ненавидитъ войну. Но нѣмцевъ не можетъ удовлетворить то, каковъ наслѣдный принцъ теперь: они хотятъ звать, каковъ онъ будетъ королемъ. Сохранитъ-ли онъ свои идеи или перемѣнитъ ихъ; повліяетъ на него, или нѣтъ теорія всепоглощающей политики Бисмарка; наконецъ найдетъ-ли онъ себѣ даровитаго министра. Кто-же это можетъ знать!

Одно только можно предсказать безошибочно, что передовые нѣмцы напрасно мечтаютъ о скоромъ разрѣшеніи вопроса о свободѣ. XIX вѣкъ есть для Германіи вѣкъ безпрерывной реакціи; нѣмцы мысли и нѣмцы дѣла пока еще аукаются издали, да вѣроятно, и долго проаукаются. Безъ сомнѣнія, современемъ все кончится, какъ въ комедіяхъ, къ общему удовольствію; но до этого общаго удовольствія не дожить и внукамъ нынѣшнихъ нѣмцевъ.

Н. Шелгуновъ.

"Дѣло", No 11, 1870

Оставить комментарий Шелгунов Николай Васильевич (bmn@lib.ru) Год: 1870 Обновлено: 29/08/2022. 103k. Статистика. Статья: Публицистика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Шелгунов Николай Васильевич Немцы мысли и немцы дела

НѢМЦЫ МЫСЛИ И НѢМЦЫ ДѢЛА.

Шелгунов Николай Васильевич
Немцы мысли и немцы дела