Шелгунов Николай Васильевич
Бессилие мысли и сила жизни

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

БЕЗСИЛІЕ МЫСЛИ И СИЛА ЖИЗНИ.

I.

   Если бы читатель могъ вообразить себѣ двѣ идеальныя картины Россіи -- положимъ, Россію 1 мая 1870 года и Россію 1 мая 1855 года, то въ умѣ его возникли бы два противоположныхъ, повидимому, исключающихъ одно другое представленія. Въ одной картинѣ онъ увидѣлъ какъ бы мирное теченіе установившейся обыденной жизни, чуждой порыва и горячки; покой въ предѣлахъ благоразумія, сдержанность и даже импонирующее довольство собой; онъ увидѣлъ бы людей, какъ бы переѣхавшихъ на новую квартиру, уставившихъ мебель и наслаждающихся уже жизнію, сидя въ спокойныхъ креслахъ. Въ другой -- безпокойнаго ликующаго человѣка, довольнаго собой за созрѣвшую въ немъ рѣшимость оставить старую, неудобную квартиру и переѣхать на новую, которую онъ, однако, только нарисовалъ въ своемъ воображеніи, но еще не нашелъ.
   Идеальныя картины, о которыхъ я говорю, не уяснили бы, однако, читателю истиннаго смысла и значенія изображенныхъ параллелей. Чтобы понять ихъ внутренній смыслъ и опредѣлить точно, гдѣ истинный покой, гдѣ истинное движеніе, чтобы опредѣлить, гдѣ больше жизни -- въ кажущемся покоѣ или въ кажущемся движеніи,-- ему нужно бы отъ сумрачнаго впечатлѣнія, порождаемаго общимъ видомъ картинъ, уйти въ анализъ личныхъ процессовъ, объективную точку измѣнить на субъективную; смотрѣть на картины не извнѣ, какъ смотритъ путешествующій англичанинъ на сикстинскую мадонну, а проникнутъ въ душу этой мадонны, самому стать въ картину и пожить жизнью нарисованныхъ людей. Другимъ путемъ правды не узнаешь.
   Превратившись въ квартиранта, сидящаго, повидимому, мирно въ креслѣ въ новой квартирѣ, наблюдатель понялъ бы конечно, лучше, что изображаютъ параллельныя картины -- пассивное ли довольство или активную критику мысли.
   Не знаю, случалось ли вамъ, читатель, встрѣчать довольныхъ и счастливыхъ людей. Прежде довольство или, вѣрнѣе, самодовольство было признакомъ человѣческой глупости, а теперь и глупцы начали думать, и глупцы собою недовольны. Люди, весь вѣкъ молчавшіе, стали говорить, и люди, никогда немыслившіе, вообразили себя мудрецами и рѣшителями русскихъ судебъ. Каждый задумался о себѣ. Для людей, непривычныхъ къ прогрессивному мышленію, работа эта. оказалась трудной и мучительной, и вопросъ о личномъ счастіи, о лучшемъ будущемъ, -- задачей, практически неразрѣшимой. Съ одной стороны, стремленіе къ идеальному, головному, очищенному критикой; съ другой -- стихійная сила подавляющей метафизической традиціи. Ученіе на-вѣру въ каждомъ задумавшемся человѣкѣ нашло себѣ врага въ его собственномъ порывѣ къ личному счастію, къ лучшему, болѣе свѣтлому и разумному устройству жизни, вызванному послѣднимъ умственнымъ движеніемъ Россіи. Въ каждомъ человѣкѣ встали, такимъ образомъ, одинъ противъ-другого два человѣка.-- старый и новый. Старый надломленъ критикой новаго, но самъ новый не нашелъ еще отвѣтовъ на всѣ свои вопросы; онъ не нашелъ въ себѣ ни знанія, ни энергіи для новаго уклада, для удовлетворенія живому стремленію къ счастію. И новый человѣкъ сталъ на распутьи, отыскивая формулу прогресса, отыскивая программу для новаго поведенія, которое должно привести его къ довольству.
   Критическое отношеніе къ жизни у насъ не новое отношеніе. Въ наиболѣе выдающемся видѣ оно сказалось впервые при Бѣлинскомъ и еще сильнѣе выразилось при Добролюбовѣ. Отношеніе это получило свою законную силу съ того времени, какъ русскій человѣкъ пришелъ къ сознанію другой жизни, чѣмъ какою удовлетворяли его прежде. Это быль моментъ перваго пробужденія мысли, это была пропаганда первыхъ шаговъ мышленія; это были толчки, которыми усиливались разбудить спящаго русскаго человѣка. Другой работы тогда не было, и другого характера общественная прогрессивная дѣятельность имѣть не могла. Разница въ періодахъ Бѣлинскаго и Добролюбова вовсе не качественная, а количественная. Я не хочу сказать этимъ, что вопросы періода Бѣлинскаго были бы вполнѣ и вопросами періода Добролюбова. Бѣлинскій почти не стоялъ на землѣ и думалъ отвлеченную думу, не покидая области эстетика. Въ немъ была сильна критическая мысль, но было сильно и смутное эстетическое чувство, мѣшавшее смотрѣть совершенно трезво на новыя разсудочныя требованія жизни, неподходившія, повидимому, подъ требованія стараго традиціоннаго чувства и имъ неоправдываемыя. Добролюбовъ пошелъ дальше, но онъ не могъ отрѣшиться отъ традиціи Бѣлинскаго и нѣсколькими пальцами все еще стоялъ въ эстетическомъ кругу, хотя живые вопросы были и главнымъ дѣломъ его жизни. Добролюбовъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы не видѣть правды и не понимать истинной пользы, чтобы не отличать первыхъ вопросовъ отъ вторыхъ, и чтобы не видѣть способовъ, которыми можно дѣлать людей счастливыми даже противъ ихъ воли и традиціонной трусости. Но отрицательное отношеніе Добролюбова не имѣло всесокрушающаго и подавляющаго значенія: оно было частнымъ, спеціальнымъ и даже одностороннимъ. И въ порядкѣ исторической послѣдовательности, въ порядкѣ закона коллективнаго и личнаго мышленія, дѣятельность Добролюбова не могла выразиться иначе. Даже и его критика воспринималась лишь наиболѣе отважными умами и энергическими характерами. Возьми она дальше, она могла бы очутиться одиночной, безпослѣдственной.
   Но критическое отношеніе къ дѣйствительности есть не больше какъ провѣрка сужденія. Это аршинъ, которымъ каждый человѣкъ провѣряетъ, что поведетъ его къ личному благу и что можетъ повести его къ неудовлетворенію, недовольству, несчастію. Критика есть только орудіе оцѣнки. Она, какъ математика, одно изъ средствъ знанія, но не само знаніе. Критика даетъ лишь основанія для выбора наиболѣе безошибочной очевидности; она даетъ только средство для сооруженія, ко сама не сооружаетъ ничего. Критика -- вспомогательное орудіе постройки, но не строительный матеріалъ.
   Уже и при Добролюбовѣ русская прогрессивная мысль созрѣла въ критическомъ отношеніи къ дѣйствительности настолько, и настолько разчистила мѣсто для устройства новой, лучшей жизни, что у наиболѣе передовыхъ и энергическихъ людей возникъ вопросъ: что же строить? Жизнь не разговоры, а Дѣло, и это знаютъ очень хорошо тѣ, кому холодно и голодно, чья мысль и чувство не удовлетворены. Одними красивыми и ласковыми словами не удовлетворишь ни желудка, просящаго пищи, ни сердца, просящаго чувства, ни головы, просящей мысли. Это состоянія физіологическія и они должны быть удовлетворены физіологически. Кто проникся критическимъ отношеніемъ и изгналъ изъ себя всякій старый мѣшающій хламъ, въ комъ сказалась энергія для положительной дѣятельности, тѣ въ одно время съ критикой, отбрасывавшей всякую практическую непригодность къ сооруженію лучшей жизни, начали спрашивать: что же дѣлать? Надо было дать отвѣты на этотъ вопросъ. Спрашивавшихъ былъ легіонъ, и никто изъ этого легіона не имѣлъ своего слова, не имѣлъ своей программы поведенія; всякій стоялъ въ недоумѣніи на распутьи новой жизни, мучась отыскиваніемъ формулы для личнаго счастія. Раздѣлавшись съ словомъ, каждый хотѣлъ дѣла... Критика, какъ орудіе, служила лишь началомъ для положительнаго построенія, и каждый задумавшійся надъ своею жизнію человѣкъ понималъ это очень хорошо.
   Когда порывъ къ подобной активности намѣтился съ достаточной удовлетворительностью, русскому обществу въ видѣ отвѣта предстали два литературныхъ произведенія: романъ и критическая статья по поводу "Отцовъ и дѣтей". Романъ какъ бы давалъ точную программу поведенія, -- поведенія, повидимому, въ направленіи къ единоличному счастію, но въ сущности строго общественнаго. Статья -- я говорю о "Нерѣшенномъ вопросѣ" Писарева -- какъ бы вычеркивала изъ сужденія каждаго человѣка ошибочныя очевидности и отрицательнымъ путемъ наводила на положительныя размышленія. Эти два литературныхъ произведенія рѣзко выдаются по своему значенію изъ всего того, что писалось въ эпоху шестидесятыхъ годовъ. Ни одинъ романъ, ни одна статья того времени не имѣли такого вліянія на русское, недостаточно привыкшее къ самостоятельному мышленію, общество. Надобно жить въ провинціи и вращаться среди людей умѣренной энергіи и умѣренной умственной дѣятельности и настойчивости, чтобы оцѣнить прогрессивное достоинство этихъ двухъ произведеній. Все, что писалось въ то же время, писалось, можетъ быть, болѣе послѣдовательно, болѣе умно, болѣе серьезно, болѣе учено, и, можетъ быть, отъ этого оно и было слишкомъ недоступно для большинства и скользило безслѣдно по мысли, не знавшей самодѣятельности.
   

II.

   Статья "Нерѣшенный вопросъ" была названа Писаревымъ: "Реалисты". Писаревъ не видѣлъ въ этомъ вопросѣ ничего нерѣшеннаго. Онъ, съ твердымъ убѣжденіемъ въ безошибочность основной своей мысли, хотѣлъ выяснить въ "Реалистахъ" формулу прогресса и начертать программу прогрессивнаго мышленія. Практика жизни однако показала, что "Реалисты" дѣйствительно "Нерѣшенный вопросъ". Поправка, конечно, была сдѣлана тѣми, кто видѣлъ и въ самомъ себѣ, и въ окружающей жизни больше препятствій къ всеобщему осуществленію этой вновь намѣченной программы русскаго общественнаго и частнаго поведенія, чѣмъ сколько ихъ видѣлъ Писаревъ. Насколько Писаревъ придавалъ значенія своей статьѣ, видно изъ посвященія ея лучшему его другу -- матери. Также отнеслась къ "Нерѣшенному вопросу" и вся молодая Россія, невидѣвшая въ немъ ничего нерѣшеннаго. Статьей Писарева зачитывались; съ нею носились, какъ съ новымъ и пророческимъ словомъ: въ ней искали отвѣтовъ на всѣ смутно шевелившіеся вопросы, смутно шевелившіяся мысли и чувства. Горячѣе всего отнеслись къ статьѣ женщины, и это понятно. Въ чемъ же программа и формула прогресса, устанавливаемаго Писаревымъ?
   Чтобы быть счастливымъ и устроить хорошо, разумно свою жизнь, нужно быть реалистомъ, говоритъ Писаревъ. Но что значитъ быть реалистомъ, какъ нужно себя вести, чтобы имъ сдѣлаться? Въ чемъ формула реализма -- "любовь, знаніе и трудъ", отвѣчаетъ Писаревъ. Но вѣдь и нереалисты любили, знали и трудились. Какъ же нужно поступать, чтобы быть дѣйствительнымъ и истиннымъ реалистомъ?
   Для разрѣшенія этого вопроса Писаревъ противопоставляетъ реализму эстетику. Эстетика гнѣздится въ смутномъ безсознательномъ чувствѣ, реализмъ основанъ на сознаніи, на критикѣ, на провѣркѣ ощущеній и своимъ критеріемъ имѣетъ безошибочный принципъ общей пользы. Мало того, чтобы трудиться,-- и считать песчинки тоже трудъ,-- по надо трудиться такъ, чтобы получался общественно-полезный результатъ. Иной трудъ не есть трудъ, а только трата силъ. Этой неразсчетливой тратой силъ погрѣшала всегда Россія и представители самыхъ крайнихъ и разнообразныхъ мнѣній сходились всегда въ признаніи этого факта. Въ такомъ случаѣ отъ чего является неразсчетливость? Только отъ того, что не разъяснился надлежащимъ образомъ отвѣтъ на вопросъ и когда приходится рѣшать этотъ вопросъ, всѣ бросаются въ разсыпную и побиваютъ другъ друга величіемъ своей ерунды. Публика себѣ не врагъ; ей только нужно растолковать, какъ дважды два четыре, въ чемъ заключаются важные интересы ея умственной жизни, чѣмъ отличается полезное и выгодное отъ вреднаго и невыгоднаго. Нѣтъ ни одного человѣка, нѣтъ ни одного писателя, который бы рѣшился сказать, что онъ работаетъ для нанесенія вреда обществу; никто не рѣшится сказать, что онъ своими трудомъ не приноситъ обществу никакой пользы; а между тѣмъ всѣ дѣйствуютъ на перекоръ одни другимъ, тонко эти "одни, другіе" не однородные человѣческіе организмы, а животныя разныхъ порядковъ, разныхъ организацій, разныхъ условій существованія. Ясно, что въ этомъ противорѣчащемъ хорѣ нужно установить единство, опредѣлить людей, приносящихъ пользу, отъ людей, приносящихъ вредъ; объяснить, что называется реализмомъ въ пользѣ и что обусловливаетъ строгую экономію умственныхъ силъ. Что же такое польза? "Дѣти такъ радикально предпочитаютъ пріятное полезному, непосредственное наслажденіе отсроченному, отвѣчаетъ на свой вопросъ Писаревъ, что если посыпать сахаромъ ихъ молочную кашу и не размѣшать ее начальственною рукою, они непремѣнно сначала истребятъ элементъ пріятнаго, т. е. чистый сахаръ, а потомъ уже по необходимости и съ тяжелымъ вздохомъ примутся за голую пользу, т. е. за кашу, которая была бы однако гораздо вкуснѣе въ соединеніи съ пріятностію. Взрослые называютъ этихъ юныхъ эпикурейцевъ глупыми ребятами и сами дѣлаютъ глупости гораздо болѣе крупныя. " Читатель видитъ, что Писаревъ устанавливаетъ для опредѣленіи русской пользы и русскаго вреда принципъ пользы Вентана. По этому принципу пользоваться ближайшимъ меньшимъ наслажденіемъ, лишаясь для него отдаленнаго, но большаго будущаго счастія, есть не только неразсчетливость, неблагоразуміе, какъ это говорится съ повседневной снисходительностію, но убыточность и безнравственность. Итакъ, польза и нравственность требуютъ, чтобы человѣкъ съумѣлъ отличить ближайшее, менѣе выгодное, отъ отдаленнаго, болѣе выгоднаго и поступать такъ, чтобы получить въ общемъ итогѣ больше, а не меньше.
   Эстетика съ своимъ смутнымъ непровѣреннымъ чувствомъ никогда не владѣла критеріемъ для выгоднаго поведенія и потому неудивительно, что почти вся масса свѣжихъ умственныхъ силъ, ненаходившихъ себѣ никакого приложенія къ жизни, тратилась у насъ въ Россіи или на печорипскіе подвиги, или на писаніе и чтеніе сочиненій и статей въ маколеевскомъ родѣ. Много погибло людей, погибли даже цѣлыя поколѣнія, удовлетворявшіяся подобною дѣятельностію и глубоко убѣжденные въ томъ, что они дѣлаютъ дѣло. Можетъ быть, къ этимъ людямъ съ исторической точки зрѣнія и слѣдуетъ относиться снисходительно, даже съ всепрощающей любовью: но если съ спокойной разсудочностію подвести итогъ ихъ дѣятельности и спросить, какую пользу принесли эти люди Россіи, то никакой осязательной пользы не обнаружится. Мы знаемъ, какой отвѣтъ можно дать на подобную постановку вопроса; но въ этомъ отвѣтѣ мы не видимъ силы для человѣка, живущаго во времени. "Отвѣтъ этотъ хорошъ для успокоившагося кабинетнаго мыслителя, для человѣка, живущаго въ пространствѣ и стоящаго внѣ интересовъ дня. Успокоивающій отвѣтъ не есть выходъ, онъ только оправданіе своего безсилія, облеченное въ философскую форму и выдаваемое за слово науки. Отыскивая историческое оправданіе неудачъ, вовсе нетрудно доказывать, что ученые, уходившіе въ геометрическія построенія, въ изслѣдованіе скелета рыбъ, въ сравненіе рукописей, писанныхъ за 1000 лѣтъ о предметахъ, неимѣющихъ никакого общественнаго значенія, вовсе не жалкіе и не презрѣнные люди, какъ ихъ могли бы намъ называть народные ораторы, побуждающіе общество къ реформамъ настоящаго зла, и общественные реформаторы, идущіе въ ссылку или на эшафотъ, -- нѣтъ, съ точки зрѣнія историческаго всепрощенія, всѣ эти математики, микроскописты, археологи не эгоистическіе эксплуататоры знаній, не слуги властей предержащихъ и индиферентисты въ виду общественнаго зла, а, напротивъ, зодчіе, созидающіе самое прочное основаніе для того, чтобы разрушить центры общественнаго зла. Еще бы, лишить даже и археолога права копаться въ землѣ и отыскивать черепки разбитыхъ горшковъ!
   Научное убѣжище, къ которому прибѣгали люди менѣе склонные къ активности и болѣе уходившіе въ пассивную, практически бездѣятельную мысль, для людей болѣе сангвиническаго и жизненнаго темперамента замѣнялось печоринскимъ исходомъ. Это была цѣлая историческая пора, цѣлый періодъ, эпоха для единоличнаго русскаго поведенія. Единоличная любовь служила единственнымъ дѣломъ и цѣлію жизни и развила русское донжуанство даже до виртуозности. Повидимому бы и хорошо: порханіе съ цвѣтка на цвѣтокъ, пѣніе соловья, прогулка въ розовыхъ садахъ, лупа, дѣва, любовное наслажденіе, а между тѣмъ скука заѣдала людей, сила просила еще и другого дѣла и монотонное однообразіе любовныхъ наслажденій доводило людей до тоски, сплина и, пожалуй, самоубійства. Поэтому цѣлью своей жизни поставить единоличное любовное счастіе значитъ, во-первыхъ, обнаружить свое скудоуміе, а во-вторыхъ, не понимать дѣйствительности и общественной пользы. Но кого же любить и какъ любить, если непозволительно человѣку, претендующему на порядочность и смыслъ, сосредоточить всѣ свои силы на единоличной любви? Любовью заниматься никто не запрещаетъ, но если для празднаго эстетика она служитъ исключительнымъ занятіемъ жизни, то для реалиста она лишь подспорье. Она для него сила только помогающая, только поддерживающая энергію. Реалистъ только потому любитъ единоличную любовь, что она помогаетъ успѣху его труда; если бы она мѣшала, если бы она отрывала его отъ земли и отъ дѣла, если бы она вела къ матеріально-убыточному итогу и заключала бы въ себѣ лишь одно праздное наслажденіе, онъ бы ее возненавидѣлъ и навсегда бы отъ нея отказался. Поэтому реалистъ не противъ союза съ женщиной, не противъ брака, но онъ хочетъ, чтобы его союзъ, его бракъ являлся однимъ изъ элементовъ, однимъ изъ условій успѣшности труда и только такой союзъ онъ признаетъ вполнѣ нравственнымъ. Полезнымъ, благоразумнымъ и счастливымъ реалистъ считаетъ такой бракъ, который увеличиваетъ энергію работника; вреднымъ, безразсуднымъ, несчастнымъ -- считаетъ такой бракъ, который уменьшаетъ или извращаетъ рабочую силу. Для прочной связи между мужчиною и женщиною необходимъ общій трудъ. Мужчина долженъ трудиться и женщина должна также трудиться. Если они трудятся въ одинаковомъ направленіи, если они оба способны понять цѣль своего труда, то они полюбятъ его и почувствуютъ другъ къ другу симпатію и уваженіе. Только потому и является разочарованіе, является чувство внутренней пустоты, что у людей нѣтъ настоящаго практическаго дѣла, и что они не изображаютъ собою практически полезныхъ, взаимно помогающихъ другъ другу работниковъ. Въ нормальномъ союзѣ, какъ его слѣдуетъ понимать, всѣ силы ума и начитанности мужчины находятся въ постоянномъ распоряженіи женщины, и всѣ силы ума и начитанности женщины въ постоянномъ распоряженіи ея мужа. Только ежеминутный обмѣнъ полезныхъ услугъ превращаетъ трудъ въ наслажденіе и даетъ прочность супружеской ассоціаціи.
   Но если единоличная любовь служитъ лишь подспорьемъ и вспомогательнымъ средствомъ, что же должно служить цѣлію жизни? Для реалиста этою цѣлію служитъ преслѣдованіе идеи общечеловѣческой солидарности и общечеловѣческой пользы. Это одинъ изъ основныхъ законовъ человѣческой природы, который только нужно умѣть понять, чтобы слѣдовать ему безошибочно, неспутывая перваго со вторымъ, существеннаго съ несущественнымъ. Законъ общечеловѣческой солидарности есть законъ любви, но болѣе всеобъемлющей, чѣмъ супружеское любовное особнячество. Отъ неумѣнья сортировать вопросы и управлять разсчетливо своимъ чувствомъ произошелъ тотъ расколъ, которымъ создался антагонизмъ эстетики и реализма. "Эстетики, говоритъ Писаревъ, восторгаются, умиляются гораздо чаще и шумнѣе, чѣмъ реалисты, которые обнаруживаютъ упорную антипатію ко всякому порывистому энтузіазму. Для эстетиковъ идея общечеловѣческой солидарности не больше, какъ форменное платье. Реалисты, напротивъ, считаютъ общечеловѣческую солидарность не параднымъ мундиромъ, а домашнимъ, будничнымъ, повседневнымъ платьемъ. Поэтому реалистъ не станетъ приплетать къ каждому своему шагу высокихъ разсужденій о человѣколюбіи и глубокихъ вздоховъ о человѣческихъ страданіяхъ. Такое занятіе реалистъ считаетъ глупымъ и скучнымъ. Вообще онъ рѣдко уходитъ въ сферу высшихъ идей, а имѣетъ больше дѣла съ ея практическими выводами и частными приложеніями. Красивыя слова являются для реалиста только оправданіемъ собственной дрянности. Онъ не станетъ самыя простыя вещи называть вычурными именами и не назоветъ повиновеніемъ чувству долга и поддержаніемъ своего человѣческаго достоинства, что, забравшись къ эскимосамъ. станетъ у нихъ также, какъ и въ Петербургѣ, каждый день мыться, и соблюдать чистоту и опрятность." Эстетикъ, какъ констатируетъ его Писаревъ, есть великодушный богачъ, способный въ минуту героическаго порыва бросить бѣдному человѣчеству даже трехрублевую бумажку, которая немного позднѣе, вмѣстѣ съ остальными деньгами и съ симпатіями этого барина, непремѣнно бы полетѣла въ руки ноющей цыганки; а реалистъ -- разсчетливый акціонеръ, пустившій въ оборотъ все свое состояніе и всѣми силами служащій дѣлу компаніи для увеличенія собственнаго дивиденда. Но чтобы правильно организовать свое единоличное поведеніе въ направленіи индивидуальнаго и общественнаго счастія, нужно прежде всего думать. Только этимъ путемъ можно уяснить себѣ что важно и что не важно; только этимъ путемъ можно принести дѣйствительную пользу своимъ соотечественникамъ. Наша бѣда отъ недостатка знаній, отъ скудости нашего умственнаго капитала, слѣдовательно ясно, что нужно создать наивозможно большее число мыслящихъ людей. Эстетики привыкли думать, что этого удобнѣе всего достигнуть народнымъ образованіемъ. Но такъ ли это? Въ этомъ ли истинный реализмъ? Чтобы дѣйствовать на общественное мнѣніе и сформировать мыслящихъ руководителей, прежде всего нужно открыть трудящемуся большинству дорогу къ широкому и плодотворному умственному развитію. Чтобы заставить вліятельное меньшинство понять законъ общественной солидарности и превратить его въ руководящую силу народнаго труда, нужно прежде всего увеличить умственный капиталъ этого самаго меньшинства. Судьбы народа рѣшаются не въ народныхъ школахъ, а въ университетахъ, поэтому будетъ жаль, если на трудъ распространенія грамотности употребятся такія силы, которыя могли бы дѣйствовать въ высшихъ сферахъ мысли и въ болѣе обширномъ кругу. У насъ еще слишкомъ мало умственныхъ силъ, чтобы мы могли оправдывать хоть чѣмъ нибудь свою расточительность. Филантропическія вспышки только раскидываютъ насъ по сторонамъ, и ради трогательнаго и похвальнаго, съ точки зрѣнія сердечной мягкости, мы отдалимся отъ главной цѣли и ослабимъ себя.
   

III.

   Формула прогресса, устанавливаемая Писаревымъ, имѣетъ критическій характеръ. Она больше указываетъ на то, чего не слѣдуетъ дѣлать, чѣмъ на то, что и какъ нужно дѣлать. Она не организаціонный проектъ, а проектъ отрицательный, сильный больше самоувѣренностію выраженной въ немъ покой правды, сильный больше глубокимъ убѣжденіемъ въ безусловную истинность предлагаемыхъ имъ основаній, чѣмъ подробно и точно установленной программой для практическаго построенія. Тѣ, кто бы захотѣлъ сейчасъ же переѣхать на новую квартиру и устроиться въ ней по новому, въ формулѣ Писарева не нашли бы указаній на каждый данный случай. Надо любить разумно, надо дѣлать общеполезное дѣло, надо знать именно то, и именно столько, что и сколько нужно, чтобы любить разумно и общеполезно, но какъ же всего этого достигнуть? Люди, несильные мыслію и небогатые званіемъ, не находились этой формулѣ главнаго отвѣта на свой главный вопросъ -- что же дѣлать? Имъ предлагали въ руки смѣлое и сильное оружіе; на героя Тургенева, Базарова, указывали, какъ на образчикъ дѣйствительности, трезваго пониманія условій новой жизни, въ которыхъ нуждается Россія; указывали на него, какъ на вѣрно слагающуюся форму истиннаго реализма. Но развѣ Базаровъ законченный человѣкъ; развѣ онъ самъ не расправляетъ еще только крыльевъ; развѣ онъ не занимается только разговорами, выясняя программу будущаго поведенія и формируя себѣ сужденіе? Базаровъ послужилъ "Писареву точкой отправленія, и, вдохновивъ его на "Реалистовъ", составилъ центръ, изъ котораго исходилъ "Нерѣшенный вопросъ" и теорія реализма. но какъ Базаровъ есть по больше, какъ отрицательная формирующаяся сила, такою же вышла и возведенная въ болѣе широкую придуманную и развитую теорію формула Писарева. Наводя на размышленія, заставляя думать, она предлагаетъ главнѣйше объективное разрѣшеніе соціальнаго вопроса,-- вопроса объ общечеловѣческомъ счастіи, чѣмъ даетъ отвѣтъ на субъективное неудовлетвореніе, ищущее выхода. Это субъективное неудовлетвореніе требуетъ, чтобы ему дали Аріаднину нить сегодня же и чтобы уже завтра быть у выхода изъ лабиринта. Въ объективности "Нерѣшеннаго вопроса" его сила и слабость. Сила -- въ уясненіи общихъ, просвѣтляющихъ основаній, въ наведеніи на размышленіе; слабость въ отсутствіи точной программы, которую просили просыпающіеся люди. Объективнымъ пріемомъ нельзя разрѣшать субъективныхъ вопросовъ. И вотъ почему мысль, выраженная въ формѣ романа, дѣйствуетъ практически благотворнѣе.
   Писаревъ говоритъ, что нужно любить разумно. Но что значитъ разумно? Наше умственное младенчество такъ велико и донынѣ, что мы еще рѣшительно не въ состояніи общія основанія объективной формулы примѣнить съ твердой успокоивающей послѣдовательностію къ своей личной субъективности. Мы еще такъ молоды и неувѣрены въ дѣлѣ мысли, что ищемъ оправданія личныхъ поступковъ не въ основахъ своего личнаго мышленія, а въ похвалѣ и порицаніи другихъ. Отъ этого является неизбѣжная робость и шаткость поведенія и то колебаніе въ мысли, при которомъ человѣкъ дѣлаетъ уступку тому, отъ чего онъ хочетъ отдѣлиться, и отстраняется отъ того, куда его влечетъ внутренняя неудовлетворенная потребность, и самъ человѣкъ роетъ могилу себѣ и зарываетъ въ ней свое личное счастіе. Людямъ, жизнь которыхъ сложилась въ такое противорѣчіе, объективная формула Писарева или вовсе не могла послужить Аріадниной нитью, или же могла указать на спасительный исходъ уже тогда, когда на спасительность его надѣяться было нечего, и жизнь окончательно убила силы и подкосила энергію. Но и для людей, развивавшихся при иныхъ условіяхъ и отличавшихся смѣлостію безповоротнаго порыва, отвлеченная объективность приносила мало практической пользы. Неспособнымъ къ самобытному мышленію, по отважнымъ и энергическимъ людямъ объективная, расплывающаяся формула представляетъ гораздо меньше ручательствъ на успѣшный практическій исходъ, чѣмъ для людей, уходившихъ въ рефлексію отъ робости характера, уступающей традиціонному вліянію. Конечно, отважные люди, способные собственными лбами испробовать крѣпость стоящей предъ ними стѣны, въ дѣлѣ общественныхъ экспериментовъ изображаютъ собою истинную прогрессивную силу, ибо на ихъ погибшихъ трупахъ восходитъ новая жизнь, которая не повторитъ ихъ ошибокъ. Но именно потому-то рядомъ съ объективной формулой подобнымъ людямъ должны быть предлагаемы практическія подробности, которыя помогли бы имъ произвести общественные эксперименты и выработать практическія условія новаго склада жизни. Этому-то именно условію и не могъ удовлетворить "Нерѣшенный вопросъ"; ибо, уходя въ сферу общаго, объективнаго мышленія, онъ не предлагалъ никакого точнаго критерія для провѣрки единоличнаго поведенія въ каждомъ данномъ случаѣ. Не съ упрекомъ высказываю я эту мысль, какъ могли бы понять ее нѣкоторые, а только хочу объяснить несогласимость широкой, объективной формы теоретическихъ обобщеній съ требованіемъ людей, невладѣющихъ способностью путемъ самостоятельнаго мышленія выработать себѣ точную программу поведенія. Для такихъ людей, большею частію горячихъ, порывистыхъ, энергическихъ, драгоцѣнныхъ потому, что ихъ мало во всякомъ обществѣ, а въ русскомъ по преимуществу, силами которыхъ поэтому нужно дорожить, требуется руководительство болѣе спеціальное, болѣе точное. Самъ Писаревъ говоритъ, что реалистъ не долженъ уходить въ сферу отдѣльныхъ, широкихъ соображеній, что его практика, болѣе непосредственная, что онъ меньше говоритъ, а больше дѣлаетъ, что въ этомъ именно заключается коренное различіе его отъ эстетика. Слѣдовательно, очевидно, что и руководящее литературное произведеніе рядомъ съ теоретическими обобщеніями, рисующими отдаленные общественные идеалы, должны давать провѣрочныя указанія, которыми каждый, стремящійся къ отдаленному идеалу человѣкъ, могъ бы опредѣлить, насколько онъ послѣдователенъ въ данный моментъ. Въ этомъ смыслѣ "Нерѣшенный вопросъ" является лишь будильникомъ мысли, и для законченной полноты его прогрессивнаго вліянія требуется рядомъ другая форма изложенія, которая, какъ, напримѣръ, въ романѣ, даетъ ближайшее повседневное указаніе.
   При томъ умственномъ уровнѣ, въ которомъ находилось и находится русское общество, самыя, повидимому, ничтожныя мелочи, имѣли необычайно важное практическое значеніе. Мыслящему человѣку легко сказать: любите разумно. Но что это значитъ? Будетъ ли разумно поцѣловать женщину, которую любишь, если она еще не жена? Разумно ли произвести одну безешку, или двѣ, или три? Эти вопросы могутъ показаться смѣшными, но они вовсе не смѣшны для того, кто вращался среди недоумѣвающихъ людей, угорѣвшихъ въ порывѣ страстнаго стремленія къ чему-то невыясненному хорошему и желавшихъ съ стаднымъ свойствомъ, чтобы впереди ихъ шелъ наставникъ наблюдатель. Эти люди хотѣли бы, чтобы имъ нарисована была полная картина практическаго поведенія, чтобы имъ даны были всѣ внѣшніе признаки реализма, чтобы имъ разсказали, въ которомъ часу слѣдуетъ вставать, что пить затѣмъ -- зелтерскую воду или молоко, чай или кофе, что потомъ дѣлать и какъ дѣлать, слѣдуетъ ли цѣловаться или не цѣловаться, позволяется ли выходить на улицу въ перчаткахъ или же реалистъ долженъ имѣть руки красныя, какъ гусиныя лапы; слѣдуетъ ли отрицать всѣ формы общежитія до того, чтобы не допускать въ своемъ внѣшнемъ обращеніи никакой благопристойности и мягкости? Нужно прислушиваться, и особенно въ провинціи, къ тому, о чемъ еще и нынче разсуждаетъ формирующаяся молодежь, чтобы понять, какъ общія теоретическія указанія и выводы сбиваютъ людей съ толку въ ихъ повседневномъ поведеніи. Иныя силы тратятся на запальчивые споры о томъ, пристойно ли реалисту благодарить своего знакомаго за услугу, позволяется ли при просьбѣ сказать "пожалуйста", или она должна быть выражена въ суровой формѣ въ видѣ требованія, недопускающаго отказа?
   Общая формула Писарева говоритъ, что нужно трудиться общественно-полезно. Опять новое затрудненіе. Какимъ общеполезнымъ трудомъ нужно заняться! Шить платье, сапоги, завести швейную машину что-ли? Порывающаяся молодость сама собой затруднилась бы даже на выборѣ самаго простого дѣла, если бы ему не послѣдовало указанія. Указаніе послѣдовало на соціально-экономическую важность швейной машины, и вотъ въ ней увидѣли всѣ единственное орудіе, примиряющее единоличную пользу съ пользой общественной. Но опять вопросъ: какимъ образомъ въ супружествѣ, мужу и женѣ устроить общій трудъ, если мужъ литератора.-- чѣмъ должна быть его жена, и какимъ образомъ начитанность и знанія одного могутъ быть полезны другому, если мужъ литераторъ, а жена стенографъ. А вопросъ о самостоятельности женщинъ,-- о сохраненіи связи съ семьею отцовъ? Базаровъ съ отцомъ и матерью аукаются, не понимая другъ друга, а съ Николаемъ Петровичемъ онъ могъ бы сойтись. Но вѣдь Николай Петровичъ ему не отецъ. Онъ изображаетъ изъ себя обобщенное поколѣніе "отцовъ", какъ Базаровъ обобщенное поколѣніе "дѣтей." А какъ поступать въ семьѣ своихъ собственныхъ отцовъ?
   Милліоны вопросовъ, мелочныхъ до смѣшного и наивныхъ по своей дѣтской неразумности, всегда возбуждались и всегда будутъ возбуждаться въ моментъ того перелома мысли, въ какой вступило современное русское общество. Всякій данный случай требуетъ своего спеціальнаго отвѣта и своего спеціальнаго рѣшенія, и каждый человѣкъ, сформировавшій себѣ программы точнаго поведенія, будетъ искать въ чужомъ совѣтѣ указанія для безошибочнаго выбора одной изъ нѣсколькихъ лежащихъ предъ нимъ очевидностей.
   

IV.

   Когда были произнесены слова: реализмъ, реалисты, люди, искавшіе формулы прогресса, очень обрадовались, какъ нѣкогда они обрадовались слову: нигилистъ. Это очень понятно, и обзывать людей мальчишками и свистунами было вовсе неостроумно. Обзыватели обнаружили этимъ лишь то, что они неспособны понимать смыслъ историческихъ явленій и умственный ростъ вновь народившагося поколѣнія, которому съ самаго начала выпала болѣе счастливая доля для прогрессивнаго мышленія. Такъ называемое молодое поколѣніе принялось думать впервые въ моментъ разрѣшенія крестьянскаго вопроса. Понятно, что ему нужно было думать о многомъ и заглядывать далеко. Міровоззрѣніе формировалось тѣмъ болѣе полное и прогрессивно-удовлетворительное, чѣмъ была шире сфера мышленія. Но чтобы думать вѣрно и послѣдовательно, требовалось найти вѣрную точку отправленія. И вотъ этими-то точками отправленія послужили слова: нигилизмъ и реализмъ. Въ моментъ отрицательнаго отношенія къ былому, въ благодѣтельность котораго не вѣрили даже сѣдовласые старцы, выручающей формулой мышленія въ прогрессивномъ направленіи служило слово: нигилизмъ. Когда же нигилизмъ, какъ исключительно мечущаяся отрицательная сила, для людей съ положительно-практическими наклонностями, началъ утрачивать свой кредитъ, явился запросъ на иной свѣточъ, на иной свѣтильникъ, на иного руководителя, который бы привелъ къ результату положительнаго благополучія. Въ это время и было высказано слово реализмъ, на которое съ жаромъ накинулись всѣ тѣ, кого оно мапило спасительнымъ выходомъ. Нигилисты изчезли, и взамѣнъ содраннаго ярлыка люди наклеили на себя новую бумажку съ надписью: реалистъ. Но и этотъ ярлычекъ не удержался.
   И Писаревъ и многіе другіе высказывали нѣсколько разъ сожалѣніе о томъ, что подражатели доводятъ до абсурда, до безсмысленнаго обезьянства и каррикатуры идею своихъ наставниковъ. Какъ констатированіе факта -- мысль эта совершенно правильная; но высказывать ее съ негодованіемъ или дѣлать изъ нея уголовное обвиненіе совершенно безполезно. Высказывать эту мысль, значитъ повторять въ тысячный разъ старую истину о томъ, что на свѣтѣ больше глупцовъ, чѣмъ умныхъ людей. Кто же этого по знаетъ и къ чему ведетъ такое напоминаніе. Не дѣлая глупыхъ умнѣе, оно только вредитъ общему успѣху, ибо утверждаетъ въ отсталыхъ намѣреніяхъ тѣхъ, кто и безъ того мѣшаетъ дѣлу. Развѣ это не вопросъ о незрѣлости общества; развѣ это не повтореніе, только въ иной формѣ, старой мысли о томъ, что прежде, чѣмъ давать крестьянамъ свободу и самоуправленіе, надобно дать имъ образованіе и подготовить ихъ къ разсудительному пользованію приподносимымъ имъ подаркомъ. Едва ли кто нибудь изъ прогрессивныхъ писателей захочетъ сознаться, что онъ высказываетъ эту же самую мысль.
   Карикатурное поведеніе подражателей заключается не столько въ ихъ мыслительной слабости, сколько въ неясности самой формулы, допускающей произвольность толкованія и угловатость поведенія. Что люди, усиливающіеся искать выходъ, были вовсе не такъ глупы, видно изъ того, какъ радостно перемѣнили они ярлыкъ нигилиста на ярлыкъ реалиста. Несмотря на свою кажущуюся ясность, "нигилизмъ", какъ формула русскаго прогресса, тоже завелъ въ трущобы умственнаго безобразія и много дальше тѣхъ предѣловъ знанія, за который переступать безнаказанно нельзя. Этими-то крайностями "нигилизмъ" повредилъ самъ себѣ, далъ оружіе противъ себя, далъ перевѣсъ тѣмъ, кому онъ казался опасенъ и утратилъ общественный кредитъ. Но если такая ясная формула, какъ отрицаніе, могла привести легко къ ошибкамъ, то еще легче было придти въ неисходное недоумѣніе съ формулой_реализма, заключавшей въ себѣ и чистое отрицаніе и непосредственно слѣдующее за нимъ_ положительное построеніе. Уже сама по себѣ эта формула была шире, но она осложнялась еще входящей въ нее цѣлой областью новаго незаконченнаго знанія -- соціологіи. Я не знаю, есть ли справедливое основаніе требовать отъ людей обыкновеннаго ума, чтобы они справились съ такою грандіозностію, когда она оказалась не подъ силу даже Конту?
   Въ этой трудной неразрѣшимости практически неразрѣшимаго заключается, съ одной стороны, утрата кредита реализма, съ другой -- современный разбродъ умственныхъ и нравственныхъ силъ русскаго общества. Формула была коротка и, повидимому, ясна. Но она была только коротка и въ своей неясности и расплывающейся шири несла лишь свою собственную гибель. Понятно, почему сами былые реалисты стали надъ собою смѣяться и слову "мыслящій реалистъ" придали, наконецъ, насмѣшливый смыслъ и сдѣлали его ярлычкомъ обезьянствующихъ подражателей одной голой формы. Такимъ образомъ и "реализмъ", какъ общественная формула прогресса, изчезъ безповоротно и русское общество осталось, наконецъ, безъ всякой формулы, за которую бы оно могло держаться, какъ за Аріаднину нить. Вотъ гдѣ причина разброда мысли, приведшая къ печальному вавилонскому столпотворенію, существующему въ современной русской литературѣ.
   Тѣ, кто переживалъ умственное броженіе моментовъ нигилизма и реализма, не могли не придти къ безвѣрію въ собственныя силы и не утратить кредита къ тѣмъ формуламъ, которыя манили спасительнымъ исходомъ. Утративъ вѣру въ себя и вѣру въ формулу, ихъ неудовлетворившую, они враждебно отнеслись уже ко всему тому, что заключало въ себѣ хотя малѣйшій намекъ на порывистое стремленіе впередъ. Жалкіе литературные органы, давшіе у себя пріютъ всякому умственному слабосилію и кисельной дрянности характера, называютъ даже иронически людей болѣе сильныхъ, чѣмъ они, "прогрессирующимъ муравейникомъ". Конечно, они не понимаютъ того, что съ ихъ точки зрѣнія такъ думать непослѣдовательно и вовсе не патріотически, ибо значитъ указывать на умственное слабосиліе Россіи, сжимать число мыслящихъ русскихъ людей до размѣра ничтожнаго муравейника, а себя причислять къ непрогрессирующему большинству.
   Мы думаемъ иначе; мы думаемъ, что "прогрессирующій муравейникъ" Россіи гораздо больше, чѣмъ какимъ его изображаютъ наемные литературные батраки, работающіе въ органахъ русской отсталости. Для насъ численный перевѣсъ литературной дѣятельности, какъ бы усиливающейся завладѣть общественнымъ мнѣніемъ и заваливающій своими періодическими изданіями читающую публику, не служитъ нисколько мѣриломъ ума тѣхъ, ето не пишетъ, и хотя читаетъ печатное слово, по думаетъ по своему. Если бы такіе органы, какъ "Заря" и "Московскія Вѣдомости", "Всемірный Трудъ", "Голосъ", "Нива" и органы благоприличныхъ русскихъ эклектиковъ могли бы служить вывѣской русскаго интеллекта, то, конечно, каждый порядочный человѣкъ устыдился бы того, что онъ русскій, потому что невозможно быть мало-мальски мыслящимъ человѣкомъ, причисляя себя въ то же время къ людямъ XII столѣтія.
   Есть особенныя причины, по которымъ русскій умъ долженъ проявлять, повидимому, меньшую силу, какой онъ владѣетъ, обнаруживаться слабѣе того, чѣмъ онъ есть въ самомъ себѣ. Поэтому ни "Заря", ни органы московской отсталости, вдавшіеся въ отрицаніе прогресса, не служатъ для насъ мѣркою русскаго ума и не даютъ опредѣленія характера момента современной русской мысли. У насъ есть два критерія -- взглядъ въ Россію иностранцевъ и наши прогрессивные русскіе органы. Иностранцы смотрятъ на Россію, какъ на страну европейскую, какъ на страну, вступившую твердо на путь цивилизаціи, какъ на страну, начавшую думать по своему. Не на основаніи чтенія "Зари" пришли они къ такому выводу, а на основаніи вѣрнаго пониманія той неизбѣжной послѣдовательности умственнаго развитія, которое овладѣваетъ всякимъ человѣческимъ мозгомъ, начавшимъ хоть разъ думать въ прогрессивномъ направленіи. Въ мнѣніи иностранцевъ Россія изображаетъ не "прогрессирующій муравейникъ", не кучку обезьянъ, наклеившихъ на себя ярлыки нигилизма и реализма, а цѣлую прогрессивную страну, въ которой, напротивъ, смѣшную кучку изображаютъ изъ себя люди, производящіе безумное усиліе выставить всю Россію въ плачевномъ видѣ готентотствующаго населенія.
   Немногіе органы, служащіе выраженіемъ прогрессивной русской мысли, служатъ намъ пособіемъ для опредѣленія характера того умственнаго состоянія, въ которое вступило современное русское общество, потерявшее прежнія свои, повидимому, спасительныя формулы прогресса. Если бы потребовалось опредѣлить однимъ короткимъ выраженіемъ теперешнее умственное состояніе прогрессирующей Россіи, то мы бы сказали, что она вырабатываетъ себѣ новую формулу прогресса, болѣе точную и очищенную отъ всего того, что въ прежнихъ формулахъ вело къ соціально-невыгодному поведенію.
   Въ этой работѣ отсталые органы рѣшительно не участвуютъ. Въ каждой строчкѣ этихъ органовъ вы читаете отсутствіе искренности и какую-то преднамѣренную ложь, возводимую въ правду, за болѣе или менѣе щедрый гопорарій. Возьмите любую отсталую газету и, даже при отсутствіи достаточнаго навыка представлять себѣ за каждымъ печатнымъ словомъ его автора, вы легко усмотрите полнѣйшее безразличіе литературнаго батрачества, чуждаго даже основной экономической теоремы, требующей для успѣшности труда его пріятности. Такъ вы и видите, что людямъ нѣтъ ровно никакого дѣла ни до принца Бонапарта, ни до сенатусъ-консульта Наполеона III, ни до общечеловѣческаго смысла настоящаго умственнаго движенія Англіи, ни до славянскаго и венгерскаго вопросовъ -- ни до чего, ни до чего и ни до чего, о чемъ они тамъ толкуютъ, повидимому, такъ возвышенно и горячо. Если бы ни одинъ изъ этихъ органовъ вовсе не существовалъ на свѣтѣ, то умственная жизнь Россіи не утратила бы отъ этого ровно ничего, ибо работники, подвизающіеся въ этихъ органахъ, не работники въ области мысли а не больше, какъ стенографирующія и переводныя машины. Они только признаки тѣхъ слабыхъ сторонъ русскаго ума, которые воздерживаютъ русское общество отъ самолюбиваго представленія русскаго общественнаго интеллекта въ несоотвѣтственныхъ ему грандіозныхъ размѣрахъ.
   Прогрессивные русскіе органы служатъ единственнымъ указателемъ того, какую думу думаетъ теперь самоопредѣляющаяся интеллектуальная Россія. Мы не найдемъ, можетъ быть, въ ихъ усиліяхъ достаточной успѣшности труда и замѣтнаго приближенія къ заданной цѣли; мы не найдемъ достаточнаго единства въ этихъ усиліяхъ; мы даже видимъ неясность и смутность въ ихъ умственномъ порывѣ, ведущія лишь къ кажущемуся противорѣчію и антагонизму, обнаруживающемуся въ недостойной полемикѣ; но мы не придаемъ всему этому особенной важности и думаемъ, что происходитъ это лишь отъ того, что не выяснилась вполнѣ сознательнымъ представленіемъ та задача, которую мы хотимъ разрѣшить какъ будто безсознательно.
   На что направлены теперь усилія прогрессивныхъ органовъ; въ какомъ направленіи работаютъ вкладчики русской мысли? Одни по прежнему стоятъ на общихъ теоретическихъ вопросахъ, повидимому, уже никого неинтересующихъ; другіе употребляютъ всѣ усилія для того, чтобы возвести въ самоопредѣленіе настоящій умственный моментъ Россіи; третьи по старому полагаютъ будущую силу въ сатирѣ и ироніи; четвертые съ великимъ напряженіемъ отыскиваютъ и придумываютъ общественные вопросы и ихъ широкимъ обобщеніемъ надѣются пробудить русскую мысль и вызвать активный рефлексъ. Всѣ эти усилія прежде всего поражаютъ своею болѣзненною напряженностію, трудностію измышленія; трудностію процесса рожденія мысли. Всѣмъ трудно, по каждый усиливается найти такую нитку, къ которой бы протянулись руки со всѣхъ сторонъ и на этой ниткѣ потащить за собою Россію. Но никто этой нитки еще не нашелъ, да и не найти ее скоро. Хотя, можетъ быть, не очень пріятно мучиться сознаніемъ безплодности своихъ усилій, хотя для личнаго самолюбія и не очень пріятно придти къ убѣжденію въ невозможности изобразить изъ себя "властителя думъ времени"; но устранивъ мелочное чувство и опредѣливъ себѣ "мѣсто въ природѣ", можно съ неменьшею гордостію и сознаніемъ полезности своего труда дѣлать свое, повидимому, маленькое дѣло, въ сущности однако не малое; ибо каждый послѣдующій моментъ въ развитіи народной мысли невозможенъ безъ предыдущаго. Положимъ, что эпоха шестидесятыхъ годовъ была велика, шумна и восторженна; а нынѣшняя отличается великой тихостію, кажущейся безжизненностію и безсодержательностію. Но тогда была цѣла нитка, за которую держались, теперь же нитка эта порвана. Какъ будто отыскивать нитку такой ничтожный трудъ и нужно для этого меньше ума, чѣмъ тащиться по готовой ниткѣ? Какъ будто намъ возможно въ будущемъ идти опять по ниткѣ, если мы не станемъ отыскивать ее теперь? Кому же такой трудъ исканія обиденъ и чѣмъ? Почему первый шагъ менѣе почетенъ, чѣмъ второй, когда и для того и для другого нужно одинаковое количество силы? Но не отъ того ли намъ обидно, что мы ищемъ не такъ?
   

V.

   Во всѣхъ формулахъ прогресса, какія у насъ устанавливались, и въ томъ числѣ въ писаревской, вопросъ личнаго счастія всегда поглощался и подчинялся вопросу общественной солидарности. Напримѣръ, что такое бракъ? Писаревъ говоритъ, что это самое счастливое сочетаніе нравственныхъ силъ, связанныхъ нравственнымъ единствомъ, трудящихся на общественную пользу въ наивозможно выгодномъ направленіи и въ направленіи наивозможно большей успѣшности.
   И эта ясно поставленная формула и вообще весь хоръ литературы и журналистики шестидесятыхъ годовъ имѣли почти исключительно широкую общественную тенденцію; всякій писатель училъ думать въ направленіи общественной солидарности. Тургеневское отношеніе къ личному неудовлетворенію констатировало лишь факты былой неудовлетворимости и былой неисходности личнаго положенія. Тургеневскіе вопросы не могли быть вопросами дня, когда, разрѣшался крестьянскій вопросъ, когда зрѣла и подготовлялась судебная реформа, когда земство выработывало себѣ земское значеніе. Все это было широкой сферой всепоглощающихъ вопросовъ, ставившихъ Россію на новый путь; это было торжественнымъ шествіемъ всей страны во всей совокупности ея населенія, въ которомъ переносился на новое мѣсто и каждый грудной ребенокъ и каждый зрячій и незрячій, всѣ понимающіе и непонимающіе -- однимъ словомъ, поголовно безъ исключенія вся Россія. Тутъ было генеральное передвиженіе всей массы, при которомъ лицо утрачивало свое значеніе и должно было приноситься въ жертву общему дѣлу. Какое дѣло арміи, идущей впередъ, что не только одному, а пожалуй и многимъ мѣшаютъ ранцы и этимъ многимъ хотѣлось бы идти не съ тѣми товарищами и не въ тѣхъ рядахъ. Иди, когда всѣ идутъ. Это было, такъ сказать, коллективное разрѣшеніе общаго вопроса въ его общихъ чертахъ. Какъ въ эпоху сороковыхъ годовъ разрѣшались общіе вопросы теоретически, такъ въ эпоху шестидесятыхъ годовъ тѣ же вопросы разрѣшались обще-практически.
   Мы понимаемъ вполнѣ, что такъ и должно было быть; что литература., наводившая общество на размышленіе въ направленіи общественной солидарности, должна была дѣйствовать такимъ, а не инымъ образомъ. Всякое отвлеченіе мысли отъ этого направленія только бы ослабляло ее и помѣшало бы успѣху дѣла; но когда общее практическое разрѣшеніе назрѣвшаго вопроса пополнилось, когда общая мысль нашла себѣ удовлетвореніе въ вообще разрѣшившейся практикѣ, должна, была наступить пора и той личной жизни, тѣхъ личныхъ вопросовъ, которые до сихъ поръ были подавлены болѣе важной, болѣе общечеловѣческой, широкой и ранѣе назрѣвшей мыслію. Когда Мормоны совершали свое путешествіе въ пустыню Соленаго Озера, ихъ вопросъ былъ въ томъ, чтобы придти туда, а не въ томъ, чтобы назначить каждому мѣсто въ толпѣ во время пути. Свое мѣсто въ природѣ человѣкъ опредѣляетъ уже тогда, когда опредѣлилось въ природѣ мѣсто всему человѣчеству. Поэтому совершенно понятна и тенденціозность литературы шестидесятыхъ годовъ и ея неудовлетворительность для нашего времени, у котораго иная задача и которое проситъ отвѣтовъ въ иные вопросы.
   Обратите вниманіе на то, что именно привлекаетъ нынче вниманіе читающей публики. Болѣе теоретическое изложеніе общихъ вопросовъ уже никого не удовлетворяетъ, если въ этой теоріи не усматривается никакихъ намековъ на личные вопросы, занимающіе читателя. Всѣ требуютъ фактической содержательности и не общихъ соображеній на основаніи даннаго факта, какъ бы подгоняемаго подъ предвзятую идею, а напротивъ, хотятъ массы фактовъ для провѣрки правильности уже совершившагося и для подведеніи новаго итога, изъ котораго должна возникнуть новая дѣятельность. Окончивъ передвиженіе вообще, каждый усиливается опредѣлить себѣ мѣсто, свить гнѣздо и начать трудиться, но такъ, чтобы общее прогрессирующее направленіе не парализировало личную дѣятельность и достиженіе личныхъ цѣлей. Возможно ли общественное благо внѣ блага личнаго, и могутъ ли быть люди счастливы въ цѣлой своей совокупности, если мы представимъ отдѣльныхъ членовъ общества неудовлетворенными, несчастными лично. Слѣдовательно ясно, что практика въ направленіи общественнаго блага только тогда приводитъ къ благу дѣйствительному, когда она обусловливаетъ просторъ для личнаго, всесторонняго развитія и даетъ возможность каждому отдѣльному лицу устроить безбоязненно свой счастливый особнякъ, гармонирующій съ началами общаго прогрессивнаго движенія.
   Новая русская практика вполнѣ подтверждаетъ правильность этой мысли и ясно намѣчаетъ различіе теперешняго, второго момента, отъ перваго, эпохи шестидесятыхъ годовъ. Это двѣ стороны одной и той же медали. Въ шестидесятыхъ годахъ общее заслоняло частное, теперь частное предъявило свои требованія на жизнь и думаетъ весьма основательно, что общее безъ частнаго немыслимо.
   Такъ называемый женскій вопросъ представляетъ наиболѣе наглядное доказательство вѣрности этого заключенія и констатируетъ фактъ тѣхъ единоличныхъ энергическихъ усилій, которыми человѣкъ, передвинувшійся вообще, стремится создать себѣ довольное положеніе на новомъ мѣстѣ. Нельзя не проникнуться глубокимъ уваженіемъ къ русской женщинѣ, въ лицѣ выставленныхъ ею піонеровъ. Въ этомъ отношеніи между русскимъ мужчиной и русской женщиной замѣчается большое различіе и конечно не въ пользу мужчинъ. Вопросу личнаго счастія, который такъ преслѣдуетъ теперешняя женщина, прогрессирующій мужчина не даетъ значенія. Мыслящіе передовики изъ подростающаго поколѣнія говорятъ, что пусть всякій устраивается лично, какъ онъ знаетъ и какъ ему лучше. Конечно такой взглядъ на личную свободу заслуживаетъ похвалы. Но если бы мы спросили, что значитъ устроиться и какъ устроиться и какъ побѣдить препятствіе къ устройству, то конечно на эти вопросы намъ не дали бы прямыхъ удовлетворительныхъ отвѣтовъ. Это не больше какъ общая расплывающаяся формула, нисколько неотстраняющая существенныхъ практическихъ помѣхъ и больше заслуживающая вниманія какъ теоретическая мысль, которая принесетъ свои практическіе плоды лишь въ будущемъ. Хорошо сказать: устраивайся, какъ знаешь, но только едва ли русскій женскій вопросъ разрѣшится отъ того, что мы съ вами вдвоемъ взглянемъ на него милостиво теоретически. Есть такіе факты. Въ Москвѣ, какъ извѣстно читателю, открылись женскіе курсы. Какими практическими неудобствами ихъ ни обставили, но на нихъ потянулись женщины со всѣхъ концовъ Москвы. Мало, изъ провинціальныхъ трущобъ, какъ Пенза, явились дѣвушки, неудовлетворенныя перспективой жизни, представляемой женскими гимназіями и институтами, чтобы знать больше и открыть себѣ болѣе широкій путь жизни. "Для чего же вы посѣщаете московскіе курсы?", былъ сдѣланъ вопросъ одной подобной дѣвушкѣ.-- "Чтобы поступить въ университетъ, отвѣтила, она".-- "А гдѣ онъ?" -- "Ну такъ въ медицинскую академію." -- "А гдѣ же академія?..." Оказывается, что нѣтъ ни университета, ни академіи, и не видя предъ собою разчищеннаго пути, человѣкъ все-таки идетъ впередъ. Ужь по-истинѣ приходится устраиваться какъ знаешь. Но только это ли понимаетъ мужчина, дающій женщинѣ свое милостивое позволеніе на свободный выборъ мѣста въ природѣ.
   Въ настоящее время нѣтъ ни одной русской газеты, въ которой не нашлось бы любопытнѣйшихъ фактовъ, касающихся вопроса, называемаго женскимъ. Теоретически, даже самые отсталые люди согласны съ тѣмъ, что женщинѣ нужно дать возможность самообразованія, дать возможность для самостоятельнаго существованія; вообще дать свободу выбора путей жизни. Казалось бы при такой зрѣлости общественнаго сознанія остается лишь написать тому же обществу -- "быть по сему", и все бы пошло къ общему взаимному удовольствію; а между тѣмъ это "быть по сему" русское общество упорно не высказываетъ и вмѣсто открытаго, гласнаго поощренія, дѣйствуетъ съ какою-то таинственностію, изподтишка выпуская веревочку, на которой оно держитъ женщину незамѣтно и потихоньку, точно ему стыдно дѣйствовать открыто и гласно.
   Не позавидуемъ мы и подростающимъ мужчинамъ, у которыхъ тоже есть свой вопросъ и, конечно, не меньшей важности, чѣмъ женскій. Освобожденіе крестьянъ и послѣдующіе широкіе общественные вопросы до сихъ поръ еще держатъ русскую мысль въ области генеральнаго и какъ бы заставляютъ ее игнорировать всѣ остальныя частности. Это конечно происходитъ отъ того, что мы не разложили вопроса русскаго прогресса вообще на его составные элементы. Вставъ на почву того, что называется народностію, мы спутали представленіе о народности съ простонародностію; мы вообразили, что своеобразность русскаго слова и русскаго прогресса, въ томъ, чтобы барина превратить въ мужика, тогда какъ задача прогресса, -- задача, стоящая внѣ всякой національности -- въ томъ, чтобы поднять мужика до барина. Отъ этого, обративъ все свое вниманіе на однихъ, мы забыли, что есть еще и другіе и что для успѣшности общаго развитія нельзя, подавляя однихъ, создать благоденствіе другихъ. Мы обратили все свое вниманіе, да держимъ его и до сихъ поръ, на людяхъ исключительно мускульнаго труда, точно интеллектуальный элементъ, этотъ главный элементъ прогресса есть ничтожный нуль, который слѣдуетъ унижать и позорить какъ зловредную силу. И если бы подобное воззрѣніе выражалось втихомолку, гдѣ нибудь въ Туруханскѣ, оно конечно не представляло бы никакой опасности. Но нѣтъ, мы вамъ перечислимъ по пальцамъ литературные органы, которые, воображая себя орудіями русскаго прогресса, въ то же время глушатъ всякую прогрессивную мысль, точно она послѣднее дѣло въ жизни, и не мыслящій человѣкъ ведетъ мускульнаго, а мускульный мыслящаго.
   Въ этомъ ошибочномъ отношеніи къ правильному пониманію условій и средствъ прогресса повторяется старая исторія "отцовъ" и "дѣтей". Когда нынѣшніе отцы были сами дѣтьми, они выносили на себѣ тотъ же авторитетный гнетъ, которымъ хотятъ подавлять теперь своихъ дѣтей, превратившая въ отцовъ. Въ сущности это только перазсчетъ и та же ошибка, на которую указывалъ между прочимъ Писаревъ въ своемъ "Нерѣшенномъ вопросѣ". И такъ небогатые умственными силами, мы уменьшаемъ ихъ еще болѣе неразсчетливымъ подавленіемъ, не понимая того противорѣчія, въ которое впадаемъ. Каждый отецъ хлопочетъ въ своемъ семействѣ о томъ, чтобы развить въ дѣтяхъ хорошія наклонности, умъ, чувство; ни одинъ отецъ, воспитывая своихъ дѣтей, не боится того, что ребенокъ, въ которомъ онъ воспитываетъ самодѣятельность и энергію характера, учинитъ съ нимъ какую нибудь опасную и зловредную непочтительность; вытѣснитъ его изъ наслажденій жизни и заберетъ ихъ всѣ себѣ. Но когда тотъ же самый вопросъ разрѣшается коллективно, цѣлымъ поколѣніемъ "отцовъ" по отношенію къ цѣлому поколѣнію дѣтей, -- все, что клонится къ правильному, прогрессивному воспитанію, представляется опасной неосторожностію, которой отцы тщательно избѣгаютъ. Именно въ такія отношенія и стало теперь молодое поколѣніе къ подростающему.
   Насколько боязнь общества увеличивать производительность своего умственнаго капитала неразсчетлива, можно видѣть изъ слѣдующаго статистическаго соображенія. Въ Москвѣ женскіе курсы посѣщаютъ сто женщинъ. Педагогическіе курсы при школѣ въ зданіи Сухаревой Банши 260 женщинъ. Итого 360 ж. Предполагая въ Петербургѣ учащихся женщинъ вдвое, т. е. 720, и допуская, что въ провинціи гдѣ нибудь по уголкамъ сами собой учатся еще 1000 женщинъ, мы получимъ всего 2000 жен., увеличивающихъ собою ежегодно умственное богатство Россіи? Двѣ тысячи на 35,000,000 женскаго населенія или 0,005%! Какая ничтожная мизерность! Какой лавочникъ захочетъ помѣстить свой капиталъ изъ за такого микроскопическаго процента. Но должно быть для приращенія умственнаго капитала и этотъ процентъ не малъ, иначе, конечно, намъ не пришлось бы дѣлать подобнаго разсчета. А число мужчинъ высшаго образованія, выставляемыхъ интеллектуальной Россіей? Предполагая десять высшихъ заведеній, по 2000 слушателей въ каждомъ (въ дѣйствительности всего этого менѣе), мы получимъ 20,000 человѣкъ, обогащающихъ собою ежегодно запасъ русскаго умственнаго капитала. Цифра повидимому почтенная, а между тѣмъ это только 0,05% мужскаго населенія. Итакъ, весь умственный капиталъ Россіи обращается изъ 0,055% ежегодно, а строители желѣзныхъ дорогъ находятъ, что имъ мало 100%!
   Невыгодность подобнаго разсчета, конечно, не представляется нашему обществу во всей своей очевидной убыточности, иначе мы бы понимали лучше, насколько важно мыслящее меньшинство въ процессѣ русскаго прогрессивнаго роста и на сколько оно было полезно ему до сихъ поръ. Что такое Петровскій переворотъ, прогрессивныя мѣры Екатерины II, Александра I; что такое освобожденіе крестьянъ, гласный судъ, земство, какъ не перевѣсъ мыслящаго меньшинства надъ немыслящимъ большинствомъ?
   Однимъ изъ важнѣйшихъ симптомовъ, указывающихъ на назрѣвающую въ сознаніе потребность Россіи въ увеличеніи своего умственнаго капитала, служитъ такъ замѣтно выдающаяся личная неудовлетворенность и появляющаяся рефлексія. Что это такое, какъ не болѣніе потребностію знанія, что это, какъ не порывъ пытающагося мыслить меньшинства къ новому личному укладу, что это, какъ не умственная жажда, ненаходящая удовлетворенія? Если обратить вниманіе на послѣдніе успѣхи новыхъ знаній въ Европѣ, на тотъ новый свѣтъ, который внесли въ науку естествознаніе, дарвинизмъ и соціально-политическія попытки; если обратить вниманіе на то, что и русскому обществу достались обрывочки и разрозненные лоскутки новыхъ европейскихъ знаній и новой общественной философіи, то будетъ совершенно понятно, почему и русскій мозгъ, мыслящій по общечеловѣческимъ законамъ, долженъ былъ возбудиться къ дѣятельности, ищущей полнаго удовлетворенія. Начавъ разъ думать на болѣе широкомъ основаніи, онъ, конечно, долженъ былъ придти къ той болѣзненной неудовлетворенности, проявляющейся въ современномъ разбродѣ, какую мы видимъ у насъ повсюду. Этотъ разбродъ и особничество въ мышленіи будутъ продолжаться до тѣхъ поръ, пока не явится возможность свободы для коллективнаго мышленія. Литература, конечно, могла бы оказать большую пользу русскому обществу; но съ ней случилось то же, что случилось вообще съ русскимъ мышленіенъ. Лучшія силы отвлеклись въ область генеральнаго, покинувъ область частнаго, личнаго. Общенародные вопросы стали первыми вопросами; а люди умственнаго труда утратили всякій интересъ для литературныхъ дѣятелей. Это явленіе есть не болѣе, какъ печальная односторонность, несомнѣнно сильно мѣшающая успѣшности русскаго общественнаго развитія, ибо предъ глазами читающей и правящей Россіи никогда не представляется идеальный образъ русскаго мыслящаго человѣка съ его потребностями, надеждами и стремленіями. Если бы подобный герой былъ изображенъ въ возможно широкомъ обобщеніи и во всѣхъ подробностяхъ его психологическихъ вопросовъ, то, конечно, мыслящая Россія увидѣла бы, что она въ настоящій моментъ, можетъ быть, не болѣе, какъ второе, лишь исправленное изданіе Рудина, конечно больше пережившаго, больше видѣвшаго, вкусившаго немного и отъ плода дѣла, но все еще несложившагося въ настоящаго практическаго работника. И это понятно. Вѣдь только г. Страховъ можетъ думать, что у него есть отвѣты на всѣ вопросы, и что незачѣмъ задумываться надъ жизнію, когда въ старыхъ книжкахъ такъ вразумительно разсказано все, что нужно дѣлать, чтобы заслужить "царство небесное" за хорошее поведеніе и умственную безмятежность.
   Съ вопросами жизни ничего не подѣлаешь, если наступила пора имъ являться. Давай отвѣты на вопросы -- вотъ твоя обязанность, литература, а не парализуй мысль и не глуши ростковъ, которыхъ не заглушить никакой силой. Къ сожалѣнію, даже прогрессивная литература какъ бы отвернулась отъ тѣхъ, у кого являются вопросы, и кому съ ними не справиться безъ руководящей помощи литературы. Наши публицисты считаютъ важнымъ то, что вовсе не важно, и игнорируютъ важное, существенное по своей будущей прогрессивной роли. Подогрѣвать вопросы земства., гласнаго суда и т. д., значитъ въ сущности заниматься подметаніемъ мелочей и отвѣчать тѣмъ, кто не спрашиваетъ. Но за этими людьми стоитъ другой слой людей, нуждающихся въ популяризаціи, и вотъ на кого должно быть обращено главное вниманіе прогрессирующей литературы.
   Популяризація у насъ утратила свой кредитъ. Но люди, говорящіе противъ популяризаціи, не понимаютъ того, что сущность вопроса вовсе не въ популяризаціи вообще, а лишь въ томъ, чтобы опредѣлить точный характеръ популяризаціи для каждаго даннаго момента умственнаго роста общества. Конечно, теперь невозможна такая популяризація, какая была въ шестидесятыхъ годахъ. Тогда въ любомъ журналѣ позволялось говорить чуть не о математической географіи, ибо требовалось возбудить интересъ къ знанію. Подобная популяризація была бы теперь слишкомъ школьной и азбучной. Но изъ этого вовсе не слѣдуетъ, что для русскихъ читателей не требуется теперь никакая популяризація. У новой жизни есть много вопросовъ и многаго она не знаетъ, что ей нужно знать. Вѣдь только оттого читаются журналы 60-хъ годовъ, что нынѣшняя журналистика не хочетъ знать этихъ вопросовъ и не подозрѣваетъ разницы между двадцати и сорокалѣтнимъ человѣкомъ, а еще больше между двадцати и сорокалѣтней женщиной.
   Эта односторонность литературы и журналистики происходитъ, какъ я уже говорилъ, отъ того, что общее слишкомъ заслоняетъ частное. Только въ этомъ причина кажущагося литературнаго затишья и умственнаго затишья подростающаго поколѣнія, думающаго свою думу какъ бы внѣ современной литературы и журналистики. Я не выражусь слишкомъ рѣзко, если скажу, что наша литература страдаетъ несовременностію и прогрессивно-слабѣе прогрессирующей русской мысли и прогрессирующихъ русскихъ стремленій.

Н. Шелгуновъ.

"Дѣло", No 5, 1870

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru