Шелгунов Николай Васильевич
Новые книги

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Голос из земства. А. Кошелева. Москва 1869 г.
    История цивилизации Германии. И. Шерра, перевод съ 3-го издания А. Неведомского и Д. Писарева. СПб. 1869.
    Римские папы, из церковь и государство въ XVI и XVII столетиях. Соч. Леопольда Ранке, перевод с немецкаго. СПб. 1869. 2 тома.

НОВЫЯ КНИГИ.

   Голосъ изъ земства. А. Кошелева. Москва 1869 г.
   Исторія цивилизаціи Германіи. І. Шерра, переводъ съ 3-го изданія А. Неведомскаго и Д. Писарева. СПб. 1869.
   Римскіе папы, изъ церковь и государство въ XVI и XVII столѣтіяхъ. Соч. Леопольда Ранке, переводъ съ нѣмецкаго. СПб. 1869. 2 тома.
   

I.

   Тяжелое впечатлѣніе производитъ книжка г. Кошелева, тяжелое не потому, чтобы авторъ высказывалъ какія нибудь ужъ очень обидныя для Россіи мысли, напротивъ, онъ желаетъ искренно всякаго преуспѣянія своей родинѣ -- тяжелое потому, что слышишь Только одинъ голосъ, голосъ фальшивый, да и тотъ теряется въ общемъ хорѣ земскаго равнодушія и общественнаго сна.
   Г. Кошелевъ утѣшаетъ себя тѣмъ, что живыхъ людей, какъ онъ -- легіонъ. Покажите намъ ихъ! Гдѣ они? Если вы и соберете по разнымъ угламъ Россіи человѣкъ сто живыхъ, то что же они значатъ между легіонами мертвыхъ, составляющихъ наше земство.
   Представители русской интеллигенціи -- какъ и всякой народной интеллигенціи -- отличаются наклонностію къ иллюзіямъ. Всѣ мы болѣе или менѣе идеалисты, потому что ужъ очень сильно желаемъ лучшаго. Всякій изъ насъ укоряетъ въ теоретичности своего сосѣда и лишь свои мысли и стремленія считаетъ вполнѣ практичными и немедленно осуществимыми. Г. Кошелевъ страдаетъ тѣмъ же недостаткомъ. Онъ, напримѣръ, не сочувствуетъ ни одному русскому журналу, считая ихъ исключительными, и только себя непогрѣшимымъ. А развѣ не тоже самое могутъ отвѣтить г. Кошелеву и русскіе журналы? Кто же правъ?
   И сколько бывало уже ошибокъ и увлеченій и сколько еще ихъ повторится впереди! И никогда этотъ порядокъ не измѣнится, пока будутъ люди, способные горячо любить людей, способные отличать дурное отъ хорошаго, вредное отъ полезнаго; пока будутъ люди, способные желать страстно лучшаго и пока наука не выработаетъ достаточный запасъ несомнѣнныхъ соціальныхъ истинъ, недопускающихъ разногласія.
   Но есть въ насъ еще одна чисто-русская особенность, которой нѣтъ ни у нѣмцевъ, ни у французовъ, ни у англичанъ, ни у американцевъ. Мы до сихъ поръ болѣемъ желаніемъ сказать міроспасительное русское слово и даже думаемъ, что если бы послѣдовало разрѣшеніе, то мы изрѣкли бы это слово немедленно. Кто же запрещаетъ вамъ сказать это слово, если только оно у васъ есть? Знаете ли, отчего медвѣдь только рычитъ? Оттого, что ему сказать нечего.
   Давно мы болѣемъ этимъ завистливымъ чувствомъ, созданнымъ петровской реформой и наплывомъ къ намъ иностранцевъ; давно мы болѣемъ преувеличеннымъ самомнѣніемъ, искуственно привитымъ даже и въ русскому простолюдину и гнѣздящемуся не въ сознательной мысли, а въ смутномъ чувствѣ. Сиднемъ сидѣлъ Илья Муромецъ тридцать лѣтъ и три года и, упившись разъ зелена-вина, вдругъ захотѣлъ поднять Русь къ небу -- и не поднялъ.
   И г. Кошелевъ считаетъ великими и истинно благими мыслями, почерпнутыми изъ жизни русскаго народа, то, что вовсе не составляетъ своеобразной русской мысли, а только одну изъ неизбѣжныхъ формъ извѣстнаго историческаго момента народной культуры. "Такъ, говоритъ онъ, крестьяне освобождены не съ правомъ блуждать по пространной нашей имперіи, а съ положительнымъ поземельнымъ надѣломъ, что требовалось и духомъ нашего народа и складомъ обширной и разнообразной нашей земли; такъ, въ основу нашего преобразованнаго судопроизводства положены мировыя судебныя учрежденія и присяжные засѣдатели, что также вполнѣ согласно съ нравственными свойствами нашею народа, чуждающагося неумолимой строгости и положительности писаннаго закона и высокоцѣнящаго приговоры человѣческой совѣсти; такъ мысль земства, какъ единство всѣхъ русскихъ гражданъ, прежде существовавшая только въ исторіи, въ умѣ нѣсколькихъ передовыхъ людей и въ безсознательномъ чаяніи простолюдина, нашла жизнь въ земскихъ учрежденіяхъ".
   Но что же во всемъ этомъ чисто русскаго, что бы не было передумано и пережито много ранѣе другими народами? Предположите, что такихъ примѣровъ не даетъ намъ ни западная Европа, ни Америка. Думаете ли вы, что мы находились бы теперь въ моментъ гласнаго суда, земства и освобожденія крестьянъ съ землею? Думаете ли вы, что европейскія учрежденія не послужили намъ урокомъ? Думаете ли вы, что европейскій пролетаріатъ не служилъ мамъ спасительнымъ маякомъ при разрѣшеніи крестьянскаго вопроса?
   Мало еще, чтобы мысль жила "въ безсознательномъ чаяніи простонародья". Нужно, чтобы она выработалась въ сознаніе, нашла себѣ провѣрку и доказательство въ опытномъ, положительномъ знаніи; наконецъ, чтобы она выработала себѣ извѣстныя, внѣшнія формы. До этого-то момента мы своимъ умомъ, безъ посторонней помощи, дожили бы еще не скоро.
   Въ чемъ, какъ не въ крайней нашей умственной безпомощности причина, что намъ приходится плакаться на спячку земства, на неудовлетворительную практику суда, на многіе недостатки свободнаго положенія крестьянъ?
   Да и самъ г. Кошелевъ своимъ "Голосомъ изъ земства" развѣ не доказываетъ того, что русское слово есть еще искомая величина, задача, которую требуется разрѣшить? Что такое "Голосъ изъ земства"! какъ не лично-мечтательное предвосхищеніе у русскаго народа его русскаго слова?
   Посмотримъ же, какъ г. Кошелевъ проектируетъ свое русское слово.
   Г. Кошелевъ разсуждаетъ, что мелочное административное управленіе изъ Петербурга не оправдывается вы географическими, ни бытовыми условіями русской разноплеменности. "Россіи, говоритъ онъ, съ своими многоразличными климатами, почвами, народными способностями и обычаями, съ своими богатствами и нуждами, съ крайне разнообразными степенями развитія своихъ гражданъ и пр., имѣетъ болѣе нужды въ мѣстномъ самоуправленіи, чѣмъ какое-либо другое государство. Есть ли возможность изъ Петербурга завѣдывать, хотя чрезъ посредство губернскаго начальства, мостами, гатями, дорогами, школами, больницами, богадѣльнями, запасными магазинами, застрахованіемъ сельскихъ строеній и проч.? Есть ли возможность изъ Петербурга, или даже изъ губернскаго города, назначать съ сознаніемъ тѣ сотни служащихъ, которые необходимы для веденія мѣстнаго хозяйства и мѣстнаго судопроизводства? Есть ли, наконецъ, возможность высшему правительству, находящемуся въ нѣсколькихъ сотняхъ и тысячахъ верстъ отъ управляемыхъ мѣстностей, имѣть надлежащій надзоръ за всѣми частями мѣстной администрація?" -- "Нѣтъ! восклицаетъ г. Кожелевъ, такія задачи не подъ силу самымъ способнымъ, самымъ трудолюбивымъ, коротко знающимъ свою страну, государственнымъ людямъ. Сознанію этой истины земство обязано своимъ возстановленіемъ..." Такимъ образомъ Россія, во мнѣнію г. Кошелева, спаслась только въ земствѣ, только въ немъ она нашла свое избавленіе отъ внутренней неурядицы.
   Но что же такое земство? Въ чемъ его составные элементы и насколько они, по своему качеству, соотвѣтствуютъ постановленному идеалу?
   Ближайшій, основной въ количественномъ отношеніи элементъ, есть крестьянство. Что же оно такое, какъ не земская сила? По словамъ г. Кошелева, крестьянство не есть здравый, способный къ самодѣятельности элементъ. Напротивъ, это сила находящаяся въ моментѣ нравственной неустойчивости я нравственнаго разложенія.
   "Нравственность крестьянъ, говорить Кошелевъ (стр. 77), не улучшилась, а значительно ухудшилась: пьянство сдѣлалось болѣзнью почти общею; воровство крестьянами у крестьянъ усилилось въ размѣрахъ поразительныхъ; уваженіе къ старикамъ видимо изчезаетъ; а общественное начало, прежде сильное въ крестьянствѣ и бывшее основаніемъ и источникомъ общественной нравственности въ этомъ сословіи, видимо слабѣетъ и вмѣсто того развивается самое тѣсное себялюбіе, которое, при отсутствія просвѣщенія, убійственно дѣйствуетъ на дѣла и понятія людей. Обѣдненіе крестьянъ и ухудшеніе ихъ нравственности не подлежитъ никакому сомнѣнію...
   "Трудно повѣрить, до какого безобразія доходятъ безпорядки въ крестьянскихъ обществахъ. Почти всѣ начальники -- пьяницы. Знавали мы людей, говоритъ г. Кошелевъ, вовсе испившихъ вина, которые, сдѣлавшись старшинами или сельскими старостами, спились съ круга и произвели значительные захваты изъ мірскихъ суммъ. Сельскіе и волостные сходы безъ вина не кончаютъ никакого дѣла: отведеніе ли новыхъ усадьбъ, пріемъ ли въ общество новыхъ членовъ, увольненіе ли изъ онаго выбывающихъ членовъ,-- словомъ, все требуетъ выставки, въ пользу міра, извѣстнаго количества ведръ вина. Порядочные крестьяне перестали ходить на сходы; а горланы, промотавшіеся крестьяне и другіе негодяи господствуютъ на сходахъ, которые собираются весьма часто, ибо крестьяне и ихъ начальство находятъ очень пріятнымъ пьянствовать и потомъ опохмѣляться. Должно сказать, что посредники по большой части ограничиваются полученіемъ своего жалованья и не занимаются болѣе исправленіемъ своихъ обязанностей. Къ тому же и обязанности и власть ихъ весьма ограничены. Въ отношеніи къ крестьянскимъ обществамъ они совершенно безсильны. Вслѣдствіе этого неурядица въ крестьянствѣ страшная (стр. 78).
   Вторая причина упадка нравственности -- отсутствіе правосудія въ волостныхъ судахъ. "Тутъ также одно вино все рѣшаетъ, и выигрываетъ свое дѣло тотъ, кто выставить болѣе вина. Права собственности и личности совершенно неограждены и крестьяне всѣ единогласно жалуются на свои суды... Окончательность рѣшеній волостныхъ судовъ освобождаетъ ихъ отъ всякой отвѣтственности, и потому они рѣшаютъ дѣла безъ всякаго зазрѣнія совѣсти..." (стр. 79, 80).
   Третья причина упадка нравственности -- размноженіе кабаковъ. "Надо жить въ деревнѣ, чтобы видѣть, до какого безобразія дошло пьянство: не по праздникамъ однимъ валяются пьяные, но и въ будни, и особенно по понедѣльникамъ пьяныхъ видишь сплошь и рядомъ. Бабы и мальчики несутъ выработанныя деньги въ кабакъ и напиваются до упада. Легко себѣ вообразить послѣдствія такого пьянства: драка, безпутство, кража и проч." (стр. 82).
   Но самое главное обстоятельство, дѣлающее крестьянъ несущественнымъ по своему неразумію членомъ земства, заключается въ мужицкомъ тупоуміи. "Закономъ дано имъ полное самоуправленіе, т. е. несравненно больше, чѣмъ дворянамъ и гражданамъ, говоритъ г. Кошелевъ.-- Крестьяне собираются на сходъ, когда хотятъ; они дѣлаютъ приговоры и приводятъ ихъ въ исполненіе и только немногіе изъ послѣднихъ подлежатъ утвержденію посредника; крестьяне имѣютъ судъ безаппеляціовный и проч. Очевидно, имъ дана такая свобода и такая власть, что они съ ними справиться новъ состояніи. Крестьяне, правда, сдѣлали большіе успѣхи въ сознаніи своихъ правъ; но, къ сожалѣнію, нельзя того же сказать относительно ихъ успѣховъ въ сознаніи лежащихъ на нихъ обязанностей, (стр. 82 и 83)... Теперь даны крестьянамъ нрава полныхъ гражданъ; а между тѣмъ уровень ихъ образованія весьма низокъ. Онъ даже сталъ какъ будто ниже противъ прежняго; конечно это только кажется оттого, что прежде ихъ развитіе было выше ихъ положенія, а теперь ихъ права много выше ихъ развитія. Дѣло сдѣлано, говоритъ г. Кошелевъ, очевидно намекая на то, что поторопились (105). Или на стр. 9": "Перемѣна эта, т. е. освобожденіе крестьянъ, была не постепенная ни въ отношеніи времени, ни въ отношеніи сущности дѣла, а быстрая и коренная ".
   Горожане -- элементъ тоже печальный, не пользуются у насъ уваженіемъ сельскаго населенія. "Крестьяне не желаютъ попасть въ мѣщане и имѣютъ къ нимъ даже нѣкоторое презрѣніе; богатые крестьяне не записываются въ купцы, а ведя торговлю, нерѣдко значительную, берутъ только временныя свидѣтельства на производство оной (стр. 111). Города наши и на города не похожи". Въ рѣдкихъ улицы вымощены и для пѣшеходовъ устроены тротуары; еще рѣже имѣется какое либо уличное освѣщеніе; библіотеки, клубы и проч. составляютъ принадлежность немногихъ городовъ... хотя невѣроятно, но, къ сожалѣнію, несомнѣнно, что далеко не во всѣхъ городахъ имѣются уѣздныя училища. Сверхъ того почти всѣ города имѣютъ придирчивую и вмѣстѣ съ тѣмъ нерадивую полицію и зависятъ по общественному управленію, отъ полуграмотнаго городского головы и всемогущаго секретаря думы,-- грубаго невѣжды, крючкотворца и почти всегда -- взяточника" (стр. ПО).
   "Вездѣ, говоритъ дальше г. Кошелевъ, города суть представители, главные виновники движенія впередъ, а сельское населеніе за ними только слѣдуетъ и то издалека. У насъ напротивъ: за исключеніемъ весьма немногихъ городовъ, всѣ остальные поражаютъ своею неподвижностію. Это происходитъ отъ состава нашего городского общества. Купцы, мѣщане и ремесленники суть хозяева нашихъ городовъ; а между тѣмъ они, за рѣдкими исключеніями, погружены въ крайнее невѣжество; они едва умѣютъ читать и писать, а многіе и вовсе безграмотны; они ничего не видали, ничего не читали, для нихъ всякое нововведеніе дико... Какое усовершенствованіе можетъ быть произведено въ городскомъ управленіи, когда люди, навѣдывающіе городскимъ хозяйствомъ, не только не въ состояніи ввести въ него что-либо лучшее, соотвѣтствующее потребностямъ времени, но сами первые должны бы поступить въ школы и всему научиться" (стр. 116). Къ этимъ слабымъ умственнымъ и соціальнымъ качествамъ горожанъ, дѣлающихъ ихъ земскую полезность очень сомнительной, г. Кошелевъ (стр. 11) присоединяетъ внѣшнее вліяніе администраціи, отчуждавшей горожанъ отъ земства еще болѣе постановленіемъ 21 ноября 1866 г. "Постановленіе это, по словамъ г. Кошелева/поставило купечество въ исключительное положеніе. Оно стало смотрѣть равнодушно на всѣ вновь предлагаемые расходы или на увеличеніе существующихъ расходовъ; оно утратило чувство тѣсной связи съ остальнымъ земствомъ; а потому съ 1867 года оно принимаетъ слабое участіе въ дѣлахъ земства, говоря: "намъ здѣсь дѣлать нечего -- меньше положеннаго не возьметъ, а болѣе того потребовать не смѣетъ".
   Къ третьему элементу земства -- духовенству, г. Кошелевъ относится тоже несочувственно, хотя онъ и не обрушивается на него нигдѣ такъ полно и систематически, какъ на крестьянъ. Характеристика и оцѣнка г. Кошелева духовенства имѣетъ болѣе косвенный смыслъ.
   Такъ, по поводу сельскихъ школъ г. Кошелевъ говоритъ, что есть приходы, и ихъ не мало, гдѣ никто изъ церковнослужителей не въ состояніи быть учителемъ (стр. 104); что весьма желательно, чтобы наше духовенство имѣло въ сельскихъ школахъ сильное вліяніе на юношество; но, къ сожалѣнію, мало, очень мало духовныхъ, которые образованіемъ народа занимаются съ любовію. Многіе изъ духовныхъ, получая отъ сельскихъ обществъ жалованье, нанимаютъ себѣ въ помощники солдатовъ и исключенныхъ изъ духовнаго званія семинаристовъ, а сами едва посѣщаютъ школы. Это особенно чувствительно въ школахъ, которыя духовенство любитъ называть церковно-приходскими. Тутъ уже преподаваніе болѣе чѣмъ неудовлетворительно. Священникъ, получая отъ прихода пособіе, собираетъ учениковъ въ свой домъ или въ церковной сторожкѣ; они носятъ ему дрова, воду, исполняютъ разныя порученія по дому и только въ свободное отъ этихъ занятій время долбятъ азбуку или псалтырь. Эти школы, говоритъ г. Кошелевъ, положительно вредны, ибо въ нихъ мальчики не образовываются, а привыкаютъ къ напрасной тратѣ времени, во всякаго рода шалостямъ и получаютъ отвращеніе отъ чтенія и письма (стр. 148 и 144). Поэтому г. Кошелевъ считаетъ вовсе несовмѣстнымъ съ идеей просвѣщенія и образованія Россіи притязаніе духовенства устраниться въ народномъ образованіи отъ контроля свѣтской власти и мірянъ.
   Итакъ, три основныхъ элемента земства -- крестьяне, горожане и духовенство,-- по наблюденію г. Кошелева, не заключаетъ въ себѣ тѣхъ прогрессивныхъ условій, какія нужны для процвѣтанія земскаго дѣла въ Россіи. Одна общая черта -- недостатокъ, или даже полное отсутствіе личнаго и общественнаго образованія -- вотъ общій моментъ земской непригодности этихъ трехъ сословій. Что же въ такомъ случаѣ дѣлать? Въ чемъ искать спасенія? Кто протянетъ Россіи руку помощи въ этомъ трудномъ, критическомъ положенія? Г. Кошелевъ говоритъ -- дворянство.
   Г. Кошелевъ и вся московская славянофильская партія имѣетъ на русское дворянство мистическое воззрѣніе. Повидимому, славянофилы отрицаютъ внѣшнія формы, неотвѣчающія внутренней сущности и идеи того предмета, къ которому они относятся критически. Но это только внѣшній либерализмъ, подъ которымъ вовсе не кроется дѣйствительно прогрессивная идея.
   И къ дворянству они относятся точно также. Напримѣръ, г. Аксаковъ, статья котораго, "Дворянское дѣло", помѣщена въ сборникѣ г. Кошелева, относится очень отрицательно въ дворянству и его притязательности и доказываетъ исторически, что въ немъ нѣтъ и не можетъ быть никакой аристократической стихіи, что попыткѣ образовать аристократію въ Россіи, Петръ, табелью о рангахъ, нанесъ смертельный ударъ, выдвинувъ на первый планъ не происхожденіе, а дѣйствительную службу, и что послѣ отмѣны крѣпостного права, дворянство, какимъ его привыкли считать, теперь уже не существуетъ. Но отрицая внѣшнія юридическія формы, дающія лишь внѣшнія права, г. Аксаковъ въ тоже время заставляетъ васъ чувствовать, что кромѣ этого внѣшняго права, живетъ еще въ русской землѣ какая-то непонятная сила, полное гармоническое единство которой ^заключается въ совокупности историческихъ, духовныхъ и нравственныхъ началъ всего русскаго общества и народа и air-fixe этой силы заключается въ идеальномъ русскомъ представительствѣ, изображаемомъ дворянствомъ.
   Тѣмъ же духомъ одушевлено и воззрѣніе г. Кошелева.
   Онъ доказываетъ вотъ что:
   Что дворянство вовсе не сословіе и такое названіе ему закономъ нигдѣ не присвоено. Такъ въ 14 ст. IX т. изд. 1857 г. сказано: "Дворянское названіе есть слѣдствіе, истекающее отъ качества и добродѣтели начальствовавшихъ въ древности мужей, отличившихъ себя заслугами; чѣмъ, обращая самую службу въ заслугу, пріобрѣли потомству своему нарицаніе благороднаго".
   Эта статья и послѣдующая параллель дворянскихъ правъ послѣ 19-го февраля 1861 г. съ правами остальныхъ сословій, параллель, изъ которой оказывается, что у крестьянъ теперь правъ пожалуй побольше, чѣмъ у дворянъ, нужны для того, чтобы показать юридически и фактически, что дворянскаго особнячества теперь нѣтъ, а всѣ одинаковые русскіе люди.
   На эти мысли мы возражать не станемъ только потому, чтобъ настоящей статьѣ мы ведемъ рѣчь объ иномъ вопросѣ; замѣтимъ только, что цитируемая г. Кошелевымъ статья закона, вовсе не служитъ подкрѣпленіемъ его мысли. Правда, законъ не употребляетъ слово сословіе; но скажемъ ли мы, что дворяне -- названіе, скажемъ ли, что это сословіе, сущность дѣла отъ этого не мѣняется. И самъ г. Кошелевъ, уравнявъ повидимому дворянъ со всѣмъ остальнымъ населеніемъ Россіи, въ тоже время хочетъ, чтобы въ дворянствѣ лишь сосредоточивалась вся земская сила, вся суть интеллектуальнаго руководства общерусскими дѣлами.
   Г. Кошелевъ очень ревнивъ къ нравственному достоинству землевладѣльцевъ. Ни крестьяне, ни горожане, ни духовенство, ни администрація не заключаютъ въ себѣ тѣхъ необходимыхъ нравственныхъ и интеллектуальныхъ качествъ, которыя необходимы, по его мнѣнію, для общерусскаго блага. Только одинъ элементъ земства и способенъ возрастить вертоградъ русскаго благополучія -- землевладѣльцы. Утративъ фактически свое значеніе, дворянство, "не умаляясь, сохраняя то, что имѣетъ, пользуясь этимъ, какъ можно полнѣе и разумнѣе, даже стараясь пріобрѣсти какъ можно болѣе новыхъ правъ и значенія, должно пользоваться всѣмъ этимъ не исключительно, не замкнуто-привиллегированно, а съ приглашеніемъ къ себѣ всѣхъ желающихъ и могущихъ стать въ наши ряды" (стр. 40).
   "Мы, говоритъ г. Кошелевъ, должны оставаться землевладѣльцами, дорожить этимъ званіемъ, смотрѣть на землю, какъ на главный, самый существенный источникъ силы; но обязаны пріобщать къ себѣ всякаго владѣющаго или пріобрѣтающаго извѣстный minimum земли на правахъ личной собственности. Такимъ образомъ, не мы пойдемъ въ чужое общество, а къ намъ придутъ; не мы будемъ умаляться, унижаться, а входящіе къ намъ будутъ стараться подниматься, возвышаться и пріобрѣтеніемъ поземельной собственности, свѣденій, опытности и проч., достигать между нами большаго значенія. Общины необходимы; онѣ для нашего государства тоже, что балластъ для корабля -- онѣ обезпечиваютъ ему устойчивость; въ нихъ разумный консерватизмъ; окѣ навсегда устраняютъ отъ насъ пролетаріатъ; онѣ вѣрный, всегдашній пріютъ для огромной массы сельскаго населенія. Но люди сильные, богатые не могутъ и не должны оставаться въ общинѣ; они тамъ могутъ сдѣлаться или деспотами или жертвами общей зависти и недоброжелательства. Имъ долженъ быть открытъ выходъ изъ общины и входъ въ другое сельское сословіе. Приникая ихъ въ свои ряды, мы будемъ получать новыя, здоровыя силы изъ массы сельскаго населенія; чрезъ нихъ мы съ нимъ соединимся, устроинъ, поддержимъ, умножимъ ваши связи съ самою крѣпкою, всего менѣе испорченною частію нашего народа. Мы будемъ незамкнутымъ сословіемъ; не чрезъ чины -- лѣстницу, по понятіямъ крестьянъ, для нихъ недоступную -- можно быть однимъ изъ насъ, но пріобрѣтеніемъ извѣстнаго количества земли. 9то понятіе такъ сродно нашему сельскому населенію, это ему такъ необходимо, что даже въ нынѣшнемъ году приходили ко мнѣ (г. Кошелеву) богатые крестьяне и спрашивали, куда бы имъ приписаться: къ сельскимъ обществамъ -- да чѣмъ же мы тамъ будемъ -- насъ заѣдятъ; въ мѣщане, въ городскіе обыватели -- туда записываться намъ не приходится; нельзя ли намъ остаться такъ -- самимъ по себѣ? Сословіе личныхъ землевладѣльцевъ должно образоваться; оно не будетъ созданіемъ теоретическимъ, откуда-то заимствованнымъ; оно неотразимо требуется нуждами какъ дворянства, такъ и прочихъ землевладѣльцевъ и потому оно быстро и естественно устроятся" (стр. 40, 41 и 42).
   "Что же намъ теперь дѣлать? спрашиваетъ г. Кошелевъ далѣе (стр. 67). Намъ слѣдуетъ отказаться отъ всѣхъ пустыхъ преимуществъ, которыя насъ отдѣляютъ отъ прочихъ состояній и стать просто на просто на почвѣ землевладѣнія -- почвѣ твердой и вѣрной. Сложивши такимъ образомъ съ себя двуличность, т. е. принадлежность къ двумъ состояніямъ, мы будемъ въ силахъ устроите землевладѣльческое состояніе и поставить его прочно во главѣ земства. Вотъ нынѣшнее наше призваніе; сюда мы должны устремить всѣ наши усилія".
   Эту цѣль г. Кошелевъ указываетъ потому, что только подобнымъ, а не какимъ либо другимъ путемъ можетъ, по его мнѣнію, произойти сліяніе всѣхъ сословій въ одну общую единомыслящую и едипочувствующую Россію. "Крестьяне, по словамъ г. Кошелева, хотя многочисленны и сильны, но они никогда не могутъ стать на степень первенствующаго сословія въ государствѣ. Ихъ отношенія къ правительству должны остаться навсегда посредственныя. Но въ барышахъ будутъ крестьяне, если между ними и властію станутъ чиновники. Самыми естественными, самыми удобными и всего болѣе благорасположенными посредниками для нихъ могутъ быть лучшіе люди изъ сельскаго населенія, т. е. землевладѣльцы... Сословіе землевладѣльцевъ еще необходимѣе для крестьянъ, чѣмъ даже само для себя; люди богатые, образованные всегда и вездѣ будутъ имѣть свое личное значеніе. Крестьяне помимо землевладѣльцевъ не могутъ найти лучшихъ представителей, защитниковъ, учителей, общихъ распорядителей, высшихъ судей" (стр. 47).
   Но пока цѣль сознательнаго выдѣленія землевладѣльческаго сословія и его главенство опредѣлится вполнѣ, лучшіе люди изъ землевладѣльцевъ ужь и теперь должны встать на путь подобнаго стремленія, ибо по землевладѣнію только дворяне могутъ стоять во главѣ народа, только они могутъ быть посредниками между народомъ и правительствомъ. И народъ будетъ радоваться такому значенію землевладѣльцевъ, видя въ нихъ своихъ ходатаевъ и заступниковъ; а правительство будетъ землевладѣльцевъ цѣнить, уважать и къ нимъ благоговѣть, ибо чрезъ нихъ оно будетъ дѣйствовать на остальное народонаселеніе (стр. 46).
   Теперешняя безпомощность, разъѣдающая безнравственность и самоуправство крестьянскаго міра можетъ найти свое спасеніе лишь въ землевладѣльцахъ. Самъ собой крестьянскій міръ справиться рѣшительно не въ состояніи, думаетъ г. Кошелевъ, и потому онъ хочетъ дать немедленно крестьянскому міру дядьку. Этимъ дядькой долженъ быть Кировой судья, къ которому крестьяне могли бы являться, какъ къ апеляціонной власти и суперъ-арбитру третейскаго суда.
   Наши невѣжественные города тоже ничего не подѣлаютъ, нова землевладѣльцы не протянутъ имъ руку помощи. "Оживленіе и преобразованіе вашихъ городовъ вообще не могутъ быть произведены посредствомъ предписаній и распоряженій высшаго и губернскаго начальствъ; такія благія дѣйствія можетъ оказать только внесеніе въ городское устройство просвѣщенія и самостоятельности. Въ этомъ дворянство можетъ оказать городамъ всего болѣе услугъ. Какъ въ земствѣ, такъ и здѣсь, оно должно принять самое дѣятельное участіе въ дѣлахъ управленія" (стр 120).
   Взглянемъ ближе на идеалъ единомыслящей и единочувствующей Россіи, нарисованный г. Кошелевымъ такими красивыми красками.
   Землевладѣльцы составляютъ слой, выдѣляющійся изъ всѣхъ; къ нимъ присоединяется всякій, владѣющій землею на правѣ личной собственности. Слѣдовательно это. міръ отдѣльный, стоящій особнякомъ отъ деревенской общины. Г. Кошелевъ отнюдь не допускаетъ, чтобы эти два міра имѣли общее внутреннее самоуправленіе, ибо крестьяне не въ состояніи понять человѣка, выдающагося по своимъ средствамъ изъ сельской общины. "Люди сильные и богатые не могутъ и не должны оставаться въ общинѣ", говоритъ авторъ на стр. 41.
   Итакъ землевладѣльцы -- все то, что по богатству и по личному землевладѣнію стоитъ внѣ крестьянскаго міра. Чтобы сдѣлаться членомъ земледѣльческаго круга, требуется одно -- "пріобрѣсти извѣстное количество земли* (стр. 41).
   Слѣдовательно личное землевладѣніе есть основной принципъ, дающій человѣку право стоять во главѣ сельскаго и городского самоуправленія. Будь крестьянинъ семи пядей во лбу, но если онъ не личный землевладѣлецъ, онъ можетъ имѣть значеніе лишь у себя въ деревнѣ, но не дальше. Хочешь быть съ значеніемъ -- купи землю и ты нашъ, гласитъ гуманная мудрость г. Кошелева.
   Такихъ выходцевъ изъ крестьянской общины г. Кошелевъ называетъ новой, здоровой силой, которая соединитъ, устроитъ, поддержитъ и умножитъ связи землевладѣльцевъ съ самою крѣпкою и всего менѣе историческою частію русскаго народа. Будто-бы? Не на оборотъ ли? По словамъ того же г. Кошелева, богатый мужикъ можетъ сдѣлаться или деспотомъ или жертвой зависти и недоброжелательства крестьянской общины. Какимъ же образомъ человѣкъ, котораго только его богатство ставитъ въ такое положеніе, внезапно при выходѣ изъ общины превращается въ какую-то магическую связь? Да вѣдь онъ вышелъ, значитъ отдѣлился, порвалъ связь съ прежнимъ своимъ міромъ и пускаетъ корни въ другомъ! Богатство выдѣлило его изъ мужиковъ и вдругъ, ни съ того, ни съ сего, тотъ же самый выдѣлившійся богачъ, снова связывается съ тѣми, отъ кого онъ только-что отдѣлился. Зачѣмъ же онъ трудился выдѣляться? Нѣтъ, что-то не такъ.
   Стѣной, раздѣляющей людей, г. Кошелевъ ставитъ денежныя средства. Онъ исходитъ изъ точки зрѣнія сепаратизма и индивидуализма и въ нихъ же внезапно, какъ бы по щучьему велѣнью, находить общественную связь. Этого никогда не бывало и никогда не будетъ.
   Денежный сепаратизмъ, самый страшный сепаратизмъ изъ всѣхъ, какіе когда либо бывали. Почему у передовыхъ людей явилось уже убѣжденіе въ невозможности искать общественнаго спасенія въ одномъ экономическомъ индивидуализмѣ? Только потому, что онъ есть разъѣдающій, а не соединяющій общественный элементъ. Что такое французская буржуазія, вредное государственное вліяніе которой признано уже всѣми наилучше-мыслящими людьми? Она -- экономическій индивидуализмъ и только въ этомъ ея зло. А г. Кошелевъ хочетъ создать эту буржуазію въ Россіи искуственно и серьезно думаетъ, что, изрѣкши такое слово, онъ является спасителемъ своего отечества. Всѣ лучшіе русскіе люди и руками и ногами отмахиваются отъ французской ошибки, а онъ хочетъ заставить насъ дойти до нея своимъ умомъ, да еще увѣряетъ, что это "не будетъ созданіемъ теоретическимъ, откуда-то заимствованнымъ". Гоголевскій почтмейстеръ хвалится тоже тѣмъ, что онъ до всего доходилъ своимъ умомъ.
   Если г. Кошелевъ думаетъ сказать, что индивидуализмъ есть необходимая ступень въ развитіи всякаго человѣческаго общества на пути его стремленій къ коллективности, что эту ступень невозможно миновать, то и тутъ мы бы стали возражать автору; но если онъ видитъ въ индивидуализмѣ цѣль конечную, естественную и какое-то русское слово, то, не отрицая въ авторѣ богатаго личнаго опыта и неошибающейся практичности, въ которыхъ онъ насъ увѣряетъ, мы скажемъ, что онъ только проводитъ въ систему существующее, но идеала не видитъ. Адамъ Ситъ былъ сильный умъ, но и тотъ не избѣгъ подобной ошибки и надолго утвердилъ путаницу въ европейскихъ экономическихъ понятіяхъ.
   Сплотивъ дворянъ-землевладѣльцевъ и присоединивъ къ имъ землевладѣльцевъ изъ крестьянъ, г. Кошелевъ устраиваетъ для Россіи земскую правящую силу. Ну, а дворяне-не землевладѣльцы? Ихъ вѣдь много, очень много. "Пусть они будутъ тѣмъ же, чѣмъ они теперь, отвѣчаетъ г. Кошелевъ (стр. 68), т. е. могутъ называться, если хотятъ дворянами, но должны причислиться къ какому либо состоянію и всего удобнѣе ихъ приписаться къ городамъ".
   Но что же значитъ приписаться къ городу? Людей, неимѣющихъ земли, вы выталкиваете изъ своего круга и говорите: "пролетарій, ступай жить въ городъ". Въ городъ однако явиться безъ куска хлѣба неудобно. Правда, вмѣсто прежняго дворянскаго титула вы даете благородному пролетарію дипломъ на горожанина; но съ однимъ дипломомъ, протягивая руку на перекресткахъ, придется наконецъ совершить путешествіе на веревочкѣ въ полицію. Ужъ будто бы это то русское слово, то міроспасительное русское слово, которымъ такъ изболѣли славянофилы?
   Земство! Магическая сила, что говорить; плѣнительно это слово, пока оно въ смутной мысли я въ мистическомъ чувствѣ. Но нельзя странѣ строить свой соціально-экономическій общественный порядокъ на мистическомъ, опьяняющемъ чувствѣ!
   Намъ говорятъ,-- земство все, земля -- спасеніе Россіи отъ пролетаріата (стр. 41) и затѣмъ творятъ проэктъ всемогущей землевладѣльческой буржуазіи, управляющей и городами и селами, выталкивающей изъ себя всякаго неимущаго бѣдняка и препровождающей его для прошенія милостыни въ городъ. Неужели это земство?
   Г. Кошелевъ понимаетъ вѣрно, что одни юридическія права не значатъ ничего и не даютъ человѣку сытнаго обѣда. И вотъ, ставъ на экономическую почву, онъ приглашаетъ на общественную трапезу всѣхъ сытыхъ, а голоднымъ запираетъ съ предупредительностію передъ носомъ двери. Ужь если вы замыслили сказать русское слово, почему бы вамъ спеціально не подумать о тѣхъ, у кого ничего нѣтъ. Люди имущіе не пропадутъ и безъ васъ.
   И за что такое пренебреженіе къ Западу; за что такое горделивое убѣжденіе въ спасительности русской своеообразности, за что такая неуклонная мистическая вѣра въ магически-таинственный смыслъ русскихъ словъ съ иностраннымъ содержаніемъ) Земство! и думаютъ, что все сказано и все ясно -- только дѣлай. А между тѣмъ въ проектѣ съ русскимъ заголовкомъ заключается бѣдная, тощая мысль о французской буржуазіи, мысль отлично уже разработанная Западомъ и подарившая исторію многими печальными страницами.
   Нѣтъ, г. Кошелевъ, если Россіи суждено сказать русское слово, то повѣрьте, что вашъ проэктъ послужитъ лишь спасительнымъ, предостерегающимъ урокомъ.
   И Кошелевъ же очень обижается на русскую журналистику, называя ее исключительной, малокровной, худосочной, заправляемой людьми, отличающимися личной, спотыкающейся мудростію! Онъ чувствуетъ себя очень изобиженнымъ тѣмъ, что даже одинъ изъ наименѣе исключительныхъ журналовъ не захотѣлъ напечатать его проэкта о мѣрахъ къ улучшенію быта крестьянъ (стр. 72). Да развѣ можно печатать такія вещи?-- г. Кошелевъ!
   Мы напротивъ радуемся, что даже и наименѣе исключительный русскій журналъ не легко поддался мистическому фиміаму видоизмѣнившагося московскаго славянофильства. Жаль, что г. Кошелевъ умолчалъ, какой журналъ поступилъ съ нимъ такъ невѣжливо. Но если даже наименѣе исключительный журналъ изобидѣлъ такъ г. Кошелева, автору слѣдовало бы догадаться, что его проэктъ русскаго слова отличается значитъ какою нибудь отталкивающею несообразностію. И г. Кошелевъ относится еще враждебно къ "Вѣсти!" Но мы думаемъ, что разница между стремленіями г. Кошелева и "Вѣсти" въ томъ, что "Вѣсть" хочетъ сдѣлать Россію аристократической Англіей, а г. Кошелевъ -- буржуазною Франціей". Не знаемъ -- что хуже!

-----

   Шерръ патріотическій нѣмецкій писатель: націоналистъ.
   Идея сознательной національности есть умственный продуктъ XIX вѣка и, какъ всякая идея въ мозгу умныхъ людей, она является свѣтлой, прогрессивной силой, непротиворѣчащей идеѣ человѣчества; въ головахъ же глупыхъ она перерождается или въ простое землячество и въ шутовство нѣмецкаго буршества или же въ ярое, фанатическое орудіе отсталости, какъ у нашихъ славянофиловъ.
   Идея національности, какъ прогрессивная сила, невозможна безъ тѣсной связи съ другой идеей, составляющей главную характеристическую черту XIX вѣка -- безъ гуманизма. Дѣйствуя особнякомъ, она создаетъ политическое народное своекорыстіе и вызываетъ рядъ тѣхъ печальныхъ событій, которыя начала Франція Наполеономъ I, хотѣвшая подавить весь міръ и офранцузить всѣ національности.
   Какъ въ обыкновенной жизни партикуляризмъ является врагомъ коллективности и потому мѣшаетъ общему благу, такъ въ общечеловѣческихъ отношеніяхъ худо-направленный національный партикуляризмъ мѣшаетъ дружнымъ стремленіямъ народовъ къ одной общей цѣли.
   Въ постепенномъ историческомъ развитіи человѣчества націонализмъ составляетъ неизбѣжную ступень. Въ націонализмѣ получилъ свое историческое примѣненіе афоризмъ одного древняго мудреца, сказавшаго:-- "я люблю свое семейство болѣе себя, отечество болѣе семейства и родъ человѣческій болѣе отечества". Этотъ-то путь я совершаетъ исторія, находящаяся теперь въ моментѣ перевѣса любви къ отечеству надъ любовью узко-семейною.
   Чувство національности кроется въ глубинѣ условій, создающихъ родственное міровоззрѣніе. Еще бы людямъ одной земли не чувствовать влеченія другъ къ другу, когда родная земля положила на нихъ одно клеймо, когда органы внѣшнихъ чувствъ пріучали ихъ знать одинаково и шелестъ своихъ родныхъ сосенъ и березъ, и чириканье своихъ родныхъ воробьевъ, я пѣніе своихъ соловьевъ, я силу своихъ родныхъ болотъ, и неудобство своихъ дорогъ и мостовъ, и всѣхъ, всѣхъ условій своей культированной и некультироваяной природы, всего разработаннаго и неразработаннаго общественнымъ умомъ.
   Понятно, почему люди одной страны должны тяготѣть другъ къ другу; понятно, почему они при извѣстныхъ обстоятельствахъ должна выступать дружной силой для практическаго осуществленія какой либо общей идеи, дѣлающейся въ такомъ случаѣ идеею національною; а если она имѣетъ точки общаго соприкосновенія съ внутренними потребностями другихъ народовъ, то частная народная идея превращается въ идею міровую, въ идею всеобщей исторія.
   Къ такимъ идеямъ, вышедшимъ изъ частнаго народнаго духа, принадлежитъ идея протестантизма.
   Протестантизмъ былъ противодѣйствіемъ другой идеи, отслужившей свою службу передовому человѣчеству -- католицизму.
   Но протестантизмъ въ томъ видѣ, какъ онъ осуществился, стоитъ далеко ниже національнаго духа нѣмцевъ и міровой пользы, которую нѣмецкій умъ былъ бы въ состояніи принести человѣчеству.
   Лютеръ былъ далеко ниже своего дѣла, также какъ Карлъ V далеко ниже вѣрнаго пониманія всемірнаго вопроса, возбужденнаго временемъ и выставившаго Лютера главнымъ представителемъ нѣмецкой идеи.
   "Злой геній Германіи не допустилъ исполниться гордымъ надеждамъ германскаго народа, говоритъ Шерръ.-- Карлъ V былъ вовсе не такой человѣкъ, какой былъ нуженъ для Германіи; истый романецъ, онъ даже не любилъ, презиралъ языкъ народа, котораго былъ итераторомъ, не могъ и не хотѣлъ понять движенія, охватившаго Германію. Итальянское дипломатическое искуство было близко знакомо ему, и оно ему говорило, что папа для него нуженъ въ борьбѣ съ Францискомъ I за Италію".
   Лютеръ былъ совсѣмъ не такъ уменъ, какъ это требовалось сущностію наболѣвшаго нѣмецкаго чувства и сущностію явившейся изъ него идеи.
   "Лютеръ былъ саксонской крестьянской крови, говоритъ Шерръ,-- и въ характерѣ его сказалась вся жестокость этого племени... Проведя юность среди тяжелыхъ внѣшнихъ условій, Лютеръ впалъ въ ипохондрію, вступилъ въ монашество и потомъ на всю жизнь остался монахомъ ипохондрикомъ... Гуманитарнаго движенія онъ не понималъ и не имѣлъ съ нимъ ничего общаго, такъ какъ по образованію своему развѣ немногимъ только стоялъ выше общаго уровня тогдашней монастырской культуры. Классическій міръ былъ ему чуждъ. О міросозерцаніи древнихъ, о красотѣ греческой поэзіи, греческаго искуства онъ не имѣлъ никакого понятія. Не болѣе развитъ былъ онъ и въ политическомъ отношеніи".
   И этотъ ограниченный человѣкъ далъ свое имя цѣлой эпохѣ, забралъ въ свои руки судьбу человѣчества! Великъ Лютеръ, сила большая; но онъ малъ передъ народной задачей своего времени. Лютеръ былъ теологъ и только; въ этомъ его сила и безсиліе. Какъ желѣзо несокрушимъ этотъ бѣдный монахъ, когда, не смущаясь грознымъ блескомъ вормскаго сейма, онъ предъ лицомъ императора и имперскихъ чиновъ, произнесъ заключительныя слова своей защиты: "Опровергните меня на основанія священнаго писанія, а иначе я не отрекусь отъ своего ученія; я здѣсь передъ вами; я не ногу иначе мыслить. Да поможетъ мнѣ Богъ! Аминь". Въ эту минуту Лютеръ находился на высшей точкѣ своей дѣятельности и славы. Теоретическое и практическое отрицаніе безбрачія духовныхъ и переводъ библіи на нѣмецкій языкъ -- вотъ два великихъ дѣянія Лютера.
   Но затѣмъ началось пагубное для Гернанія религіозное разложеніе. Нѣкоторые изъ германскихъ династовъ и многіе города приняли ученіе Лютера, между тѣмъ какъ другіе династы продолжали держаться Рима.
   Явилось однако обстоятельство и важнѣе этого. Низшее дворянство и крестьяне пытались расширить теологическое движеніе и дать ему характеръ политико-соціальный. Попытка Сикингена, бывшаго идоломъ ландскехтовъ, неудалась, онъ былъ убитъ при защитѣ своего замка Ландштуля, а Гуттенъ, этотъ благороднѣйшій изъ германскихъ гуманистовъ, самая свѣтлая личность періода реформаціи, геніальнѣйшій и ученѣйшій человѣкъ своего времени, долженъ былъ бѣжать. Его принялъ и пріютилъ другой геніальный человѣкъ, стоявшій неизмѣримо выше Лютера -- Цвингли.,
   Лютерова проповѣдь о евангельской свободѣ и пламенныя рѣчи Гуттена не могли не дойти до крестьянина и онъ понялъ, что " бѣдный человѣкъ" есть именно онъ. Развѣ не его безправіемъ жили привиллегированные; развѣ не на немъ одномъ лежали всѣ тягости? И крестьяне зашевелились.
   Надѣясь въ Лютерѣ найти поддержку, они обратились къ нему; но Лютеръ былъ теологъ, а не человѣкъ. Лютеръ оправдывалъ крѣпостное состояніе и утверждалъ, что "простолюдинъ долженъ чувствовать на себѣ гнетъ, а иначе начнетъ своевольничать". Лютеръ былъ вовсе не прочь отъ насильственныхъ мѣръ, но только на томъ условіи, чтобы они шли сверху внизъ.
   И вотъ неосуществившаяся надежда на Лютера создала Фому Мюнцера. "Мюнцеръ, говорить Шерръ,-- былъ фанатикъ, но весь его апокалипсическій чадъ не мѣшалъ ему ясно видѣть страданія, потребности и стремленія бѣдныхъ людей. Сердце его билось глубокою любовью къ народу и, какъ бы ни были велики его заблужденія и недостатки -- величайшимъ изъ его недостатковъ было совершенное незнаніе военнаго дѣла".
   Можетъ быть, крестьяне и ошиблись, можетъ быть, ихъ страшный судъ въ Вейнсбергѣ былъ большой ошибкой, но еще больше ошибся Лютеръ, выступившій изъ своего нейтралитета и обрушившійся на крестьянъ по истинѣ съ звѣрскою лютостію. Въ своемъ памфлетѣ "противъ разбойническихъ и кровожадныхъ крестьянскихъ шаекъ", онъ восклицаетъ: "ихъ надо, какъ бѣшеныхъ собакъ, давить, душить, рѣзать, какъ кто можетъ". "Спасаетесь, колите, бейте, душите крестьянъ какъ кто можетъ!" совѣтуетъ онъ государямъ и тѣ конечно не заставили повторять подобнаго гуманнаго совѣта.
   "Войско германскихъ властителей задавило крестьянское возстаніе на поляхъ Зиндельфингена, Франкенгаузена, Вюрцбурга и Кенигсгофена, а потомъ безчисленныя казни потопили въ крови на многія столѣтія силу германской демократіи, а вмѣстѣ съ ней и лучшую силу реформаціи", замѣчаетъ Шерръ.
   Лютеръ, видя въ крестьянскихъ возстаніяхъ вредъ своему дѣлу, спѣшилъ представить государямъ, у которыхъ онъ искалъ опоры, доказательства, что попытки перенести реформаторскія идеи на государство и общество не были порождены его ученіемъ. Лютеръ съ особенной энергіей принялся проповѣдывать христіанское ученіе о безусловномъ повиновеніи власти.
   Но Лютеръ и въ своемъ спеціальномъ дѣлѣ началъ обнаруживать такую же крайность и нетерпимость. Кто не признавалъ безусловно его авторитета, напр. Каржитадтъ и др., тотъ былъ "сумасбродъ" и "бунтовщикъ". На знаменитомъ спорѣ въ Марбургѣ, будучи не въ состояніи побѣдить сильную діалектику Цвингли, Лютеръ отвѣтилъ ему грубою выходкою: -- "у тебя нездравый умъ". "Лютеранское поповство, состоящее изъ многихъ сотенъ мизерныхъ попиковъ, съ такою нетерпимостію лаялось на все съ нимъ неединомыслящее, такъ пресмыкалось по-собачьи передъ сильнымъ, что Севастьянъ Франкъ, въ предисловіи къ своей книгѣ о ненавистной нетерпимости протестантской ортодоксіи, восклицаетъ: "прежде при папствѣ было иного свободнѣе осуждать пороки государей и господъ; а теперь все долженъ восхвалять, а иначе сдѣлаешься бунтовщикомъ". А эпиграмматикъ Логау сказалъ: "три вѣры на лицо: лютеранская, папская и кальвинская, но гдѣ же христіанство?"
   Въ томъ именно и вѣчное несчастіе человѣчества, что представителями его прогрессивныхъ стремленій являлись люди всегда меньшаго роста, чѣмъ требовалось. Этихъ людей привыкли прозывать великими. Они хотя и становились во главѣ движенія и даже давали свое имя эпохѣ, въ которую дѣйствовали, но никогда не бывали настолько сильны и проникнуты въ такой мѣрѣ широтой народныхъ стремленій, чтобы доводить свое дѣло до конца. Напротивъ, они являлись даже врагами тѣхъ, кто хотѣлъ направить ихъ сужденіе и повести ихъ дальше.
   Реформація, какъ и всѣ подобныя прогрессивныя движенія, недодѣлала своего дѣла и оттянулась назадъ къ узкому своекорыстію личнаго индивидуализма.
   Но нѣмецкій геній не умеръ въ этой неудачѣ. Онъ сталъ искать себѣ свободы и нашелъ его въ основанной имъ Америкѣ; что же не могло уйти туда стало работать на своей старой родной почвѣ, повело по-прежнему борьбу съ своимъ старымъ врагомъ, стѣснявшимъ свободу мысли.
   Нѣмцы справедливо гордятся своими заслугами, ибо въ первыхъ рядахъ человѣчества на пути прогресса стояло всегда нѣмецкое племя.
   Если бы нѣмцы не сдѣлали ничего, кромѣ той незаконченной реформаціи, которую устроилъ Лютеръ, то и этого довольно, чтобы этому народу не умереть никогда въ исторіи.
   Но и дальнѣйшія заслуги нѣмцевъ такъ велики и плодотворны, нѣмецкій геній работаетъ до сихъ поръ съ такой незнающей скачковъ и перерывовъ дѣятельностію, что Германія является какимъ-то умственнымъ титаномъ по сравненію съ другими народами континентальной Европы.
   Національное чувство, одушевляющее нѣмецкихъ передовиковъ, -- и которымъ согрѣта вся книга Ранке и вся книга Шерра -- чувство очищенное, пропитанное гуманностію, чуждое всякой нелѣпой нетерпимости, даетъ теперь нѣмецкому уму новую силу, которой онъ не владѣлъ, пока не вошелъ въ него этотъ согрѣвающій, свѣтлый элементъ.
   Очень, очень рекомендуемъ книгу Шерра читателямъ, и особенно послѣднія ея главы, гдѣ авторъ говоритъ о соціально-умственной работѣ нѣмцевъ въ періодъ новѣйшей исторіи.

-----

   "Какъ иного зависитъ отъ того, въ какое время приходится жить и лучшему человѣку!" сказалъ разъ папа Адріанъ VI. И въ словахъ этихъ заключается глубокая историческая правда, которую однако игнорируетъ Наполеонъ III.
   Адріанъ утрехтскій, бывшій профессоръ въ Левенѣ и наставникъ Карла V, былъ человѣкъ безукоризненной репутаціи, честный, набожный, дѣятельный, весьма серьезный и полный самыхъ лучшихъ, чистыхъ намѣреній. Несмотря на всѣ высокія личныя качества, Адріанъ VI не достигъ ни одной изъ цѣлей, которыми задался: добродѣтель страдала повсюду по-прежнему, христіанскія государства жить въ мирѣ не хотѣли, а въ Германіи -- снова выступилъ Лютеръ. Что же касается Италіи и Рима, то Адріанъ, при всѣхъ своихъ лучшихъ намѣреніяхъ, достигъ только того, что возбудилъ всеобщее неудовольствіе. Стоило ли для этого вступать на папскій престолъ! Но могъ ли бы достигнуть этихъ цѣлей кто бы то ни было?
   Кантъ отвѣчаетъ на этотъ вопросъ: "Пока, говоритъ онъ,-- отдѣльные умы не придутъ въ единодушному соглашенію, касательно извѣстнаго числа общихъ идей, могущихъ образовать общую соціальную доктрину, до тѣхъ поръ націи, къ какимъ бы политическимъ паліативамъ ни прибѣгали, поневолѣ будутъ оставаться въ тревожномъ, возбужденномъ состояніи и прочный общественный порядокъ невозможенъ Адріанъ хотѣлъ водворить порядокъ въ то время, когда болѣе чѣмъ когда-либо умы отдѣльныхъ людей разошлись и когда въ нѣдрахъ самого католицизма родилось разъѣдающее его ученіе. Что могла значить въ подобномъ положеніи вещей воля одного человѣка, какъ бы ни были превосходны его личныя намѣренія? Міръ не такъ легко заставить плясать по своей дудкѣ, хотя бы на этой дудкѣ игралъ самъ Орфей, ужъ не говоря про Наполеона.
   Но въ XVI столѣтіи существовало иное политическое воззрѣніе. Напримѣръ, кардиналъ Кампеджи полагалъ, что нѣтъ ничего легче, какъ водворитъ повсюду миръ и согласіе, которыхъ никакъ не могъ добиться Адріанъ VI.
   Въ запискѣ, поданной Карлу V, кардиналъ, съ увѣренностію полнѣйшей безошибочности, предлагаетъ императору заключить союзъ съ благомыслящими государями, затѣмъ несогласныхъ убѣждать, обѣщаніями или угрозами, а упорствующихъ -- "это ядовитое растеніе -- искоренить огнемъ и мечомъ". Но какъ, безъ сомнѣнія, и послѣ такой агрономической мѣры, могли остаться еще кое-гдѣ ядовитыя растенія, то для искорененія остатка, предполагалось учредить священныхъ инквизиторовъ. Что же касается до зловредныхъ идей, то лучшее средство противъ нихъ -- сжечь всѣ зловредныя книги. Карлъ V проникся всесокрушающею грандіозностію этого плана, но выполнить его чувствовалъ себя безсильнымъ, несмотря на то, что въ его владѣніяхъ солнце никогда не заходило.
   То, что высказалъ Кампеджи въ своей запискѣ, есть истинное ядро, точка отправленія католицизма.
   Въ католицизмѣ одна коренная сущность -- безошибочность, а вслѣдствіе того неуклонность дѣйствій и нетерпимость.
   Католицизмъ выработалъ себѣ міровоззрѣніе, начерталъ себѣ поведеніе и втеченіе болѣе тысячи лѣтъ идетъ по пути, на который разъ всталъ.
   Католицизму нѣтъ дѣла, куда идетъ жизнь; творитъ ли она новыя истины, отыскиваетъ ли новые пути для человѣческаго счастія. Онъ выработалъ себѣ принципъ и знать не хочетъ ничего иного и все несогласное съ этисъ принципомъ считаетъ зломъ и человѣческимъ заблужденіемъ. Но для кого зломъ? Для человѣчества или для католицизма?
   Маленькое отступленіе: есть католицизмъ, какъ религіозное чувство, на которое дѣйствуетъ такъ обаятельно внѣшняя, торжественная сторона католическаго богослуженія, недостающая въ простой обстановкѣ протестантизма, и есть католицизмъ, какъ церковно-политическая система. Я говорю исключительно о послѣдней.
   Церковно-политическая система католицизма стремится къ міровому владычеству. Все, что мѣшаетъ, оно готово искоренить, какъ предлагалъ искоренить протестантовъ кардиналъ Кампеджи.
   Католицизмъ не знаетъ науки, если она не его орудіе. Когда западная Европа, вставъ на путь самостоятельнаго изслѣдованія, захотѣла идти дальше Аристотеля, то явились слѣдующіе факты. Телезій, неуходившій далѣе физики, долженъ былъ всю свою жизнь прожить въ городкѣ, въ которомъ онъ родился. Кампанелла вынужденъ былъ жить эмигрантомъ и подвергнуться пыткѣ; Джіордано Бруно, сильнѣйшій философъ своего времени, послѣ множества преслѣдованій, наконецъ былъ схваченъ инквизиціею, осужденъ и сожженъ въ Римѣ "не только какъ еретикъ, но и какъ ересіархъ, написавшій нѣкоторыя вещи, затрогивающія религію и признанныя совершенно непозволительными". Галилей долженъ былъ отказаться отъ своей планетной системы. Католическіе монахи и до сихъ поръ противятся устройству желѣзныхъ дорогъ. Что было бы съ Европой, если бы католицизмъ остановилъ знаніе на той точкѣ, на которой оно стояло во времена перваго римскаго папы? Пытливому стремленію впередъ католицизмъ хотѣлъ указать предѣлъ и горе тому, кто отваживался его переступать.
   Безсильный дать содержаніе наукѣ, католицизмъ далъ его искуству. Поэты отдавались лишь изображенію церковнаго, "потому что предпочитали обработывать съ христіанской точки зрѣнія истинныя событія, чѣмъ въ вымышленномъ искать нехристіанской славы".
   Живописцы точно также являлись орудіями непрогрессивной устойчивости и даже допускали себѣ анахронизмы, если это удовлетворяло цѣлямъ католической системы. Напримѣръ, св. семейство изображалось Въ такомъ видѣ, что св. Іоаннъ цѣлуетъ ногу младенца Іисуса, или апостолы представляются соболѣзнующими св. Дѣвѣ.
   Иногда дѣйствительность изображалась живописцами въ самой нерелигіозной формѣ. Доминикино рисуетъ св. Агнессу подъ мечомъ истекающею кровью; Гвидо рисуетъ палачей, избивающихъ младенцевъ. Петръ-мученикъ изображенъ Гверчино въ моментъ, когда ему воткнули въ голову мечъ. Только ужасъ и злыя чувства возбуждаетъ живопись истиннаго католическаго художника.
   Музыка тоже должна была испытать на себѣ цѣпенѣющее вліяніе католицизма. Долго не знали, допуститъ ли она подчинить себя цѣлямъ католицизма, и былъ сдѣланъ опытъ.
   Папа Пій IV, вслѣдствіе разногласія по этому предмету, назначилъ особую комиссію, которая должна была рѣшить, можетъ ли музыка быть терпима въ церкви?
   Къ счастію, явился человѣкъ, который могъ отстоять музыку; то былъ Піетро Луиджи Палестрина. Павелъ IV исключилъ его изъ своей капеллы, потому что онъ былъ женатъ.
   Палестрина сознавалъ вполнѣ важность задачи, такъ что на рукописи мессы написалъ: "Господи просвѣти очи мои"! Опытъ удался. Папа Пій IV, въ присутствіи котораго месса папы Марцелла, какъ была она названа, была въ первый разъ исполнена, пришелъ въ восторгъ и сравнивалъ ее съ небесными мелодіями, которыя слышались апостолу Іоанну въ его духовномъ восторгѣ.
   "Именно это искуство, можетъ быть, до сихъ поръ наиболѣе удалившееся отъ церкви, слилось теперь съ нею всего тѣснѣе, говоритъ Ранке.-- Связь эта получила для католицизма важнѣйшее значеніе. Самый католическій догматъ уже воспринялъ въ себя внутреннее созерцаніе и нѣчто мечтательное. Это же направленіе мы видимъ и въ основаніи наиболѣе распространенныхъ назидательныхъ и душеспасительныхъ сочиненій. Если духовная сантиментальность и восторженность составляли главное содержаніе поэзіи и живописи, то музыка еще болѣе соотвѣтствовала этому. Дѣйствуя непосредственнѣе, неотразимѣе и сильнѣе, чѣмъ всякое назиданіе и всякое другое искуство, и вмѣстѣ съ тѣмъ, будучи чаще въ области идеальнаго, она скорѣе овладѣвала чувствами".
   Такимъ образомъ католицизмъ забиралъ въ свои руки всѣ средства, чтобы подчинить себѣ нравственный міръ человѣка, прибрать къ своимъ рукамъ человѣческую душу.
   Въ выборѣ средствъ онъ не пугался идти и дальше, если эти средства вели непосредственно и вѣрно къ цѣли. Католическіе писатели доказывали, "что основное условіе власти государей заключается въ томъ, чтобы они исповѣдывали католическую вѣру и защищали ее, какъ объ этомъ гласятъ обѣты, приносимые при крещеніи, и присяга, приносимая при коронаціи"надо быть безумнымъ, говоритъ Персонъ, чтобы признавать государя, если онъ, не взирая на это, не выполняетъ своей главной обязанности; въ такомъ случаѣ подданные должны, напротивъ, изгнать его". По католической теоріи у человѣчества нѣтъ другой обязанности, кронѣ исполненія требованій римско-католическаго исповѣданія; что не можетъ быть власти, которая бы противорѣчью римской церкви; что самое существо и сила власти зависятъ прямо отъ ея направленія въ пользу католицизма. Белларминъ излагаетъ въ цѣлой стройной системѣ теорію всемогущества папы, поставленнаго непосредственно самимъ Богомъ оберегателемъ и главою всей церкви. Папѣ дана непогрѣшимость, онъ судитъ всѣхъ, а санъ никѣмъ не можетъ быть судимъ; ему же, слѣдовательно, принадлежитъ и наибольшее участіе въ свѣтскомъ могуществѣ. Свѣтская власть есть тѣло, духовная -- душа, а потому церковь имѣетъ такой же перевѣсъ надъ государствомъ, какой имѣетъ душа надъ тѣломъ. Духовная власть обязана обуздывать свѣтскую власть, какъ скоро она вредитъ цѣлямъ религіи; она имѣетъ право прямого вмѣшательства въ законодательство. Если бы обнаружилась необходимость въ какомъ-либо законѣ, имѣющемъ душеспасительную цѣль, и свѣтскій государь отказался бы его издать, то папа имѣетъ право приказать издать одинъ законъ и отмѣнить другой. Папа, по этому ученію, имѣетъ даже право измѣнить управленіе и передать власть отъ одного лица другому. Въ іезуитскихъ школахъ учили, что Богъ не далъ никому особенно свѣтской власти; изъ чего и слѣдуетъ, что онъ далъ ее народамъ; власть государя не только подчинена власти папы, насколько это необходимо для спасенія души, но государь можетъ быть низвергнутъ народомъ и на мѣсто его можетъ быть избранъ другой народнымъ большинствомъ. Іезуитъ Маріанна доказываетъ, что государя можно свергнуть и даже убить, если онъ оскорбляетъ религію. Онъ восхваляетъ Іакова Климента, который, по совѣщанію съ богословами, умертвилъ своего короля. И такое ученіе проповѣдываютъ съ особеннымъ жаромъ во Франціи! Поэтому понятно, какъ католическая церковь относилась къ цареубійству. Когда къ Сиксту V пришло извѣстіе объ убійствѣ Генриха III, папа пришелъ въ великое религіозное изумленіе и увидѣлъ въ этомъ перстъ божій и провидѣніе, непокидающее католическую Францію."Среди своего войска, говорилъ Сикстъ,-- будучи готовъ овладѣть Парижемъ, въ своемъ собственномъ кабинетѣ, убилъ его однимъ ударомъ бѣдный монахъ! " Сикстъ V говорилъ раньше, что Генрихъ Ш погибнетъ какъ Саулъ и должно быть, увидѣлъ въ этомъ убійствѣ исполненіе своего пророчества. "Только помощи всемогущаго -- писалъ Мендоза Филиппу -- слѣдуетъ приписать это счастливое событіе Наконецъ слѣдуетъ упомянуть о теоріи нравственности и грѣха, хитро-придуманной и весьма послѣдовательно развитой іезуитами. Особенно любопытно ученіе пробабилизма, которымъ можно оправдать всякую нравственную мерзость. По этому ученію высшимъ требованіямъ совѣсти ходу давать не слѣдуетъ и лучшее средство избавиться отъ нихъ -- слѣдовать болѣе умѣреннымъ^ мнѣніямъ, хотя бы они были и не вполнѣ признаваемы.
   Съ такими страшными теоретическими средствами и съ такими страшными орудіями, какъ католическая и особенно іезуитская исповѣдь и инквизиція, католицизмъ повидимому долженъ былъ бы забрать въ свои руки всю судьбу человѣчества. Наука, искуство, свѣтская власть, наконецъ народъ, распаляемому фанатизму котораго ввѣрялась жизнь и судьба государя, неслужащаго цѣлямъ католицизма, -- все это должно было служить католицизму. Католицизмъ -- путеводная звѣзда, ведущая человѣчество безошибочнымъ путемъ къ спасенію на небѣ и къ счастію на землѣ. Католицизмъ -- источникъ всякой истины, начало и корень истиннаго прогресса. Вотъ что думалъ о себѣ католицизмъ.
   Но если это такъ, почему же первая французская республика обходится такъ нецеремонно съ Піемъ VI и еще нецеремоннѣе обходится Наполеонъ I съ Піемъ VII? откуда то неловкое положеніе, въ которомъ находится Пій IX? Если это такъ, то почему явилось протестантство, почему изчезла инквизиція, а вѣрные слуги католичества -- іезуиты, изгнаны повсюду?
   Исторія развивается отдѣльными моментами. Каждый моментъ удовлетворяетъ извѣстному стремленію, отвѣчаетъ извѣстной потребности, разработываетъ извѣстный принципъ. Въ этой исторической работѣ главное участіе принимаетъ всегда какой нибудь одинъ народъ, разработывающій задачу времени и полнѣе олицетворяющій собой данный принципъ. Этотъ-то народъ и возбуждаетъ міровое движеніе, за нимъ идутъ другіе. Было время, когда и Римъ имѣлъ подобное же міровое значеніе, а именно когда на развалинахъ древняго міра возникала новая Европа, когда христіанство смѣняло язычество, когда нужно было сформировать новое религіозное міровоззрѣніе. Окончивъ свою задачу, Римъ сошелъ со сцены всеобщей исторіи и, несмотря на всѣ свои домогательства и притязанія, не могъ уже играть никакой роли. Будучи нѣкогда силой прогрессивной и закостенѣвъ на своемъ принципѣ, онъ сталъ наконецъ источникомъ отсталости, помѣхой цивилизаціи. Католическая система идетъ поэтому къ вымиранію.
   Новые вопросы смѣнили задачу католичества: явилась реформація и на Германію выпала очередь возбудить міровое движеніе и сдѣлаться центромъ всеобщей исторіи. Потомъ возникли политическія движенія и тогда Франція встала во главѣ Европы. Въ теперешній моментъ передовая роль въ исторіи принадлежитъ Америкѣ; а Франція изъ нѣкогда передовой, благодаря бонапартизму, стала чуть не въ послѣдніе ряды европейскихъ народовъ.
   Бонапартизмъ это своего рода католичество. Онъ тоже непогрѣшимъ, онъ тоже рѣшился бы распространить свою власть на весь міръ, онъ тоже пользуется католическими средствами и не чуждъ іезуитской теоріи нравственности. Законъ о безопасности Наполеона III развѣ построенъ не на, одномъ началѣ съ запиской кардинала Кампеджи?
   "Римскіе папы" переведены съ послѣдняго нѣмецкаго изданія я переведены и изданы хорошо. Но почему издатель становитъ себѣ въ заслугу, что онъ отпечаталъ лишь небольшое число экземпляровъ? Или хорошія книги не требуютъ распространенія и ихъ должны читать немногіе? Но. кто же сіи счастливцы?

Н. Шелгуновъ.

"Дѣло". No 9, 1869

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru