Шелгунов Николай Васильевич
Год на Севере С. Максимова.

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Два тома. (Белое море и его прибрежья. Поездка по северным рекам).

  
   Годъ на Сѣверѣ С. Максимова. Два тома. (Бѣлое море и его прибрежья. Поѣздка по сѣвернымъ рѣкамъ). Спб. 1859. Въ 8-ю д. л. Въ т. I, 638, въ т. II, 514 стр.
  
   "Русское слово", No 2, 1860
  
   Годъ на Сѣверѣ! годъ труда, годъ лишеній и неудобствъ всякаго рода. И для чего? -- Для чего "подчасъ съ шестомъ для сохраненія равновѣсія между двумя крайностями: болотною топью съ одной стороны и ямой съ водою съ другой; подчасъ на плечахъ привѣсившись, присмотрѣвшихся къ дѣлу проводниковъ -- плетется путникъ, обрекшій себя на путешествіе въ Колу лѣтней порой. И болятъ колѣни, и ломитъ грудь и спину, и давитъ плечи, и проступаетъ невольная, всегда стыдливая слеза и вылетаетъ изъ устъ невольный ропотъ и на судьбу и на себя самого. Тоскливо глядитъ все кругомъ и все окрестное заявляетъ себя заклятымъ на вѣки врагомъ утомленному страннику и физически и нравственно. Бредетъ безсознательно, машинально ступая съ кочки на кочку, съ сучка на сучокъ, тяжело прыгаетъ съ камня на камень, скользитъ и пластомъ, съ непритворными слезами, валиться на придорожную, прохваченную насквозь водой и сыростью, мшину. И радъ какъ лучшему благу въ жизни, какъ лучшей наградѣ за трудный подвигъ и страданія, когда судьба приводитъ къ длинному, десяти, тридцати, пятидесяти, стоверстному озеру, на которомъ колышется спасительный, дорогой, неоцѣненный карбасъ. Какъ въ люлькѣ баюкаетъ онъ и возстановляетъ силы, но опять-таки для того, чтобы истощить ихъ на слѣдующихъ пняхъ, кочкахъ, болотинахъ, погнившихъ, обсучавшихся, выбитыхъ мостовинахъ. Въ станціонныхъ избушкахъ не насидишься долго: дымъ наполняющій ее всю отъ потолка до пола, ѣстъ глаза и захватываетъ дыханіе, сквозной вѣтеръ, свободно входящій въ щели сильно прогнившей и разшатанной буйными вѣтрами избенки, гонитъ вонъ на свѣжій, крѣпко-свѣжій воздухъ полярныхъ странъ, гдѣ затишье -- рѣдкій и всегда дорогой гость". Но не всегда же приходится путешествовать пѣшкомъ, только едва-ли удобнѣе и поѣздка моремъ, въ карбасѣ. Хорошъ этотъ способъ, но не на сѣверѣ. Въ глухую осеннюю -- волчью ночь, когда вѣтеръ ходитъ въ морѣ свободно, безъ препятствій, безъ остановокъ, когда море кипитъ котломъ, когда волна за волной бьютъ неплотношитое, самодѣльное суденко, когда грозитъ вѣрная смерть, много грустныхъ мыслей посѣтятъ отважнаго путешественника. "Плыть имъ, врага этого -- не уплывешь: самый близкій берегъ чуть видѣнъ, а волны ходятъ такія крутыя и высокія, съ которыми и могутъ бороться одни только суда, затѣмъ выстроенныя, на то приспособленныя цѣлыми вѣками, не однимъ десяткомъ умовъ. Нѣтъ, тяжело умирать въ такомъ мѣстѣ, гдѣ ни привѣту, ни отвѣту, вдали отъ людей, вдали отъ родной семьи, вдали отъ искреннихъ"!.. Верхомъ ли придется ѣхать, тутъ новая бѣда, даже самъ хозяинъ коня предупреждаетъ: "ты только подъ устцы его не дергай -- на дыбы становится, сбрасываетъ. Не щекоти опять же -- задомъ брыкаетъ; не хлещи -- замотаетъ головой, замотаетъ не усидишь, хоть-какой будь привычной". Или лошадь не слушается, боится моста, не умѣетъ ладить съ выбоинами гати; все хочется идти по болоту стороною -- зачѣмъ, для чего? Норовитъ, брыкаетъ задними ногами, сваливаетъ въ грязь разъ, и другой, и третій. А если и попадется конь получше, все-таки не совсѣмъ ладный: "сѣна-то вѣдь у насъ не больно же много жуетъ, замѣчаетъ крестьянинъ давшій лошадь, а овсеца-то они у насъ съ роду не видятъ". А путь далекій; ямщикъ торопитъ: -- "пора, ваше благородіе, на мѣсто: стемнѣетъ хуже будетъ: дорога за Малошуйкой самая такая не ладная, что и нѣтъ ея хуже нигдѣ". Но одолѣваетъ путешественникъ и дорогу, которой хуже нигдѣ нѣтъ. Добирается кое-какъ до перевоза чрезъ р. Нименгусъ, съ грязными, расплывшимися берегами, по которымъ ходить человѣку въ дождливую погоду едва ли возможно -- "поломало же ваше благородіе напорядкахъ -- замѣчаетъ ему тутъ таможенный солдатъ -- изволите видѣть, проклятыя мѣста здѣсь; такихъ нигдѣ не видалъ, всю хохландію съ полкомъ произошелъ. Вотъ въ Сибирь посылаютъ, а зачѣмъ? пошли сюда -- помается хуже ада кромѣшнаго. Здѣсь я доложу вамъ, только и жить бы надо морскому звѣрю: смотрите, какой народъ мелкота: въ гарнизу не годится. А оттого гніетъ народъ: яшной хлѣбъ ѣстъ, приварокъ какой -- въ честь почитаемъ. У нихъ, вотъ изволите видѣть, и лѣто и зиму на саняхъ ѣздятъ. Залаютъ они теперь пѣсню такую длинную, что цѣлый день тянутъ и на другой день еще допѣватъ оставятъ, ей-Богу!.. Совсѣмъ, выходитъ по нашему, кромѣшныя мѣста здѣшнія -- вотъ что; извините меня, ваше благородіе, на такомъ крутомъ словѣ"! Хоть солдатъ и видимо озлобленъ, онъ скучаетъ по дальней и дорогой родинѣ, онъ преувеличиваетъ, но въ словахъ его много правды и страна точно нехороша -- далеко ей до родной ему Нижегородской губерніи. Наконецъ всѣ препятствія преодолѣны и путникъ хоть съ трудомъ, но дотащился до Онеги.
   -- "Изломало же тебя, моего батюшку, пуще всякой-то напасти да болѣзни, говоритъ ему старушка-хозяйка отводной квартиры. Непривышное, гляжу, дѣло-то тебѣ это, непривышное! Ишь, даже ходить не сможешь; тяжело чай, что беремя тащишь, а ноги-то поди, что свинцомъ налиты". А старый знакомый, семидесятилѣтній старикъ, пришедшій поздравить съ пріѣздомъ, добавляетъ: "этакъ-то вѣдь рѣдко которому выпадетъ. Пущай вонъ наши чиновники, тѣмъ это дѣло привышное; смотри-ко, иной какъ на конѣ-то отдираетъ; а ты поди и сѣделушкомъ-то своимъ не запасся. Ну да ладно -- дѣло теперь все это прошлое, останное, съ тѣмъ оно такое и будетъ во вѣки. А сломалъ же ты таки путину большую, какъ еще животъ-отъ это твой выдержалъ: вишь, вѣдь, вы всѣ породы-то такой жидкой, словно мочальные. Жилъ у насъ чиновникъ -- измотался совсѣмъ по нашимъ дорогамъ, въ переводъ попросился, такъ перевели, слава Богу! Тѣмъ только, слышь, и поправили. А ты, на-ко поди: путину такую отломалъ, что и наши привышные-то поморы такой не дѣлаютъ, ей-Богу! На-ко: три тысячи верстъ обработалъ! -- Поди вотъ ты тутъ, съ тобой и разговаривай! Чай, опять завтра въ обратную потянешься?..."
   Для чего же человѣкъ покидаетъ свой домъ, гдѣ и тепло и уютно, гдѣ и чай во время и горячій, гдѣ и обѣдъ недурной и удобосъѣдомый, гдѣ можно говорить спокойно, можно дѣлать все, что захочешь: писать, ходить, лежать, не боясь смерти, не думая о ней, не подвергаясь никакимъ не удобствамъ и лишеніямъ неразлучнымъ съ кочевкой и еще гдѣ -- на дальнемъ сѣверѣ? Для чего! спросите для чего человѣкъ науки идетъ въ пустыню Азіи, идетъ, чтобы подстрѣлить двухъ, трехъ птичекъ, которыхъ нѣтъ въ Европѣ, чтобы узнать какъ живутъ эти птички, какъ, гдѣ и когда кладутъ свои яйца и выводятъ птенцовъ. Не удалось этому апостолу знанія -- его избили, изранили, прокололи грудь, разрубили голову; но раны зажили и онъ снова собирается въ путь и туда же, гдѣ такъ невѣжливо прервали его недоконченную работу. Многимъ кажется смѣшнымъ тотъ американецъ, котораго опытъ съ воздушнымъ шаромъ кончился тѣмъ, что шаръ разбился и утонулъ въ океанѣ: хорошо еще что я-то уцѣлѣлъ, говоритъ американецъ -- сдѣлаю новый шаръ. Но во всемъ этомъ менѣе всего смѣшнаго. Какая внутренняя сила двигаетъ человѣкомъ, заставляя его еще мальчикомъ шататься по лѣсамъ, уходить изъ дому такъ, безъ цѣли, безъ причины; не сидится ему дома, ему скучна мертвая книга, онъ ищетъ бесѣды съ живой природой? И счастливъ тотъ, кого природа наградила этой внутренней силой! Подчасъ нападетъ на него и грусть и отчаяніе, физическія страданія осилятъ духъ, но не надолго; прошла усталость и нравственная сила беретъ свое: снова начинается работа и еще съ большей силой чѣмъ прежде. Г. Максимовъ принадлежитъ именно къ числу этихъ счастливцевъ; но онъ не изъ тѣхъ натуръ, которыя чувствуютъ себя одинаково хорошо и на вершинахъ Гималая и въ пустыняхъ Сахары и въ тундрахъ архангельской губерніи; его не займетъ микроскопическое изслѣдованіе разницы лишая, найденнаго въ архангельской тундрѣ, съ лишаемъ гималайскимъ; г. Максимовъ не станетъ сушить травы для гербарія, у него недостанетъ тупаго терпѣнія для перекладыванія растеній изъ одной бумаги въ другую; г. Максимову нужна жизнь другая, -- предметъ его изслѣдованій человѣкъ. Но своеобразность таланта г. Максимова заключается не въ одномъ этомъ; въ талантѣ его незамѣтно космополитизма, г. Максимовъ человѣкъ мѣста, по преимуществу, онъ сроднился тѣсно съ русской природой, съ русской жизнью, онъ отлично чувствуетъ и понимаетъ ее и въ этомъ заключается секретъ его силы и той поразительной вѣрности съ какой онъ описываетъ бытъ русскаго крестьянина и простую, но осмысленную вѣрнымъ пониманіемъ жизни и окружающихъ обстоятельствъ, рѣчь простаго русскаго человѣка.
   Съ первыхъ страницъ г. Максимовъ даетъ чувствовать читателю свою силу. "Годъ на Сѣверѣ" начинается описаніемъ города Мезени и описаніемъ быта и промысловъ жителей Зимняго и Мезенскаго береговъ. Городъ Мезень не произвелъ пріятнаго впечатлѣнія на автора: "по улицамъ бродятъ съ саночками самоѣдки, съ дѣтьми въ рваныхъ малицахъ, вышедшія отъ крайней скудости на ѣдому; изъ туземцевъ не видишь ни души."
   "-- Гдѣ же большаки ваши, мѣщане мезенскіе? спрашиваетъ путешественникъ свою говорунью старушку-хозяйку.
   -- Да, вишь у насъ теперь ярмарка...
   -- Гдѣ же она? не видать ни народу, не слыхать ни шуму, ни крику...
   ... -- по домамъ торгуютъ; кои свои же, кто съ достаткомъ, кои съ Волока наѣзжаютъ. Человѣкъ съ пятокъ есть-ли полно всѣхъ-то торговыхъ?
   -- А народъ-отъ гдѣ! бабушка? никого не видать.
   -- Повремени: можетъ, кто и пройдетъ.
   -- Нѣтъ бабушка, скученъ вашъ городъ, бѣденъ...
   -- На, ужъ и захотѣлъ ты отъ нашей слободы!.. задвенная сторона наша, задвенная, желанный!.. времена-то вишь нонѣ крѣпко-тугія... Аглечькой въ лѣтошной годъ приходилъ -- баловалъ шибко; много онъ на насъ напустилъ напастей всякихъ...
   -- А вѣдь онъ къ Мезени вашей не подходилъ...
   -- Не подходить-то не подходилъ: это слово твое вѣрно. Въ губѣ вишь онъ стоялъ: рѣка его знать наша не подпустила... и не пускалъ онъ, родимой, въ море-то не пускалъ: промысла-то и затянулась, да года на два промысла-то наши затянулись! стоитъ онъ -- рожонъ ему вострой! а прибыли намъ оттого никакой нѣтъ: ну, и исхудали, измаялись временемъ тѣмъ.
   Впрочемъ, Гаврило Васильевичъ, мезенскій знакомецъ г. Максимова, пояснилъ нѣсколько иначе причину крѣпко-тугихъ временъ: "нашему народу, говорилъ онъ -- плеть надо, да хорошую, чтобы горохомъ вскакивалъ. Нашъ народъ лѣнтяй, такой лѣнтяй, что вотъ если заработалъ на годъ промыслами, за другихъ не потянетъ руки и съ мѣста не подымется... прмходили къ намъ англійскіе корабли, пугали, на промысла не выпускали изъ дому; ушли -- мы два года прожили, съ голоду не померли, на то время и къ печи-то своей поприглядѣлись, полюбили ее, что мать родную. Стало замиренье, думаемъ: коли въ два года чортъ не съѣлъ -- и этотъ третій, какъ нибудь проваландаемъ, не лыкомъ же шиты... И не съ сердцовъ все это говорю вамъ, или злобою какою пылаю. (Надобно замѣтить, что Гаврило Васильевичъ долго живалъ въ Архангельскѣ на купеческихъ конторахъ и самъ хвалился умѣньемъ говорить со всякимъ, кого хочешь присылай: вотъ отчего въ его рѣчи встрѣчаются фразы нѣсколько книжныя;) -- я вѣдь и самъ здѣшній, и самъ въ нуждѣ живалъ, и самъ достатокъ свой не съ неба получилъ! А жаль народъ, жаль брата своего, ближняго. Нашъ народъ -- здоровой народъ, работной, изъ него можно выдѣлать такое дѣло, что весь край нашъ ухнетъ, да диву дастся." Это такъ для начала; это мѣсто еще не изъ лучшихъ; но ужъ въ немъ видѣнъ мастеръ своего дѣла. Переходя къ описанію тяжкаго промысла, г. Максимовъ сообщаетъ подробности его. Отъ себя авторъ говоритъ обыкновенно не много; у него подъ рукой найдется всегда знакомый, человѣкъ -- знающій; этотъ-то разсказчикъ и знакомитъ читателей съ дѣломъ. Большихъ звѣрей охотники обыкновенно облукавливаютъ, но съ бѣлками обходятся проще -- ихъ бьютъ на чистоту, не хитря. "Плавать малой не умѣетъ; другая матка и махнетъ котораго въ воду, а онъ все гляди на льдину лѣзетъ; старики въ прорубь мечутся, а бѣлекъ отъ нее дальше; на ледъ бы, на матерне мѣсто! И лежитъ онъ передъ тобой въ въ полномъ ликѣ, не трогается, и словно бы что-то глупое, не подходящее думаетъ! Толи онъ матку выжидаетъ тутъ, чтобы пришла да покормила, то ли онъ человѣчей-то образъ любитъ, не спозналъ еще нашего брата за барышнаго человѣка. Господь его вѣдаетъ!"
   Подобная рельефность изображеній проведена почти во всемъ описаніи сѣвера; рѣчь русскаго человѣка, складъ его ума, его взглядъ на жизнь, однимъ словомъ его практическая философія, вырисовываютъ такъ хорошо, что читатель, какъ бы чувствуетъ себя въ компаніи съ тѣми людьми, которыхъ описываетъ авторъ.
   Г. Максимовъ объѣздилъ весь сѣверъ Россіи: онъ посѣтилъ Мезень, Колу, Мурманъ, Терской берегъ Бѣлаго моря, и Поморье, вездѣ описываетъ жизнь, промыслы туземцевъ, непропускаетъ ничего имѣющаго хоть малѣйшую связь съ предметомъ его описанія, сообщаетъ много историческихъ подробностей, преданій, повѣрій народа и вездѣ остается вѣренъ самому себѣ: вездѣ честный разсказъ, безъ всякой натяжки и фразерства, честное изложеніе прожитаго и перечувствованнаго. Много труда перенесъ авторъ; путешествіе на сѣверѣ не представляетъ никакихъ удобствъ, нѣтъ тамъ ни Hotel'ей, ни желѣзныхъ дорогъ, ни блестящей жизни большихъ городовъ Запада, но онъ былъ въ странѣ, которую читалъ какъ книгу и читалъ вѣрно понимая ее смыслъ, онъ чувствовалъ народъ, среди котораго странствовалъ, и эта родственность видна на каждой страницѣ разсказовъ г. Максимова. Никакія подробныя описанія нѣмцевъ-путешественниковъ изъ иностранцевъ, не въ состояніи передать такъ вѣрно душевный складъ русскаго человѣка; г. же Максимовъ вычерчиваетъ его двумя, тремя повидимому пустыми крестьянскими рѣчами. Послѣ одного очень опаснаго морскаго переѣзда, въ небольшомъ весельномъ карбасѣ, когда пловцы ждали каждую минуту, что волны разобьютъ ихъ суденышко; когда опытный и привыкшій къ бурному морю кормчій уже неполагался на свое искусство и грозилъ гребцу Васькѣ обрубить на берегу носъ и уши, что тотъ плохо рочилъ шкотъ, пловцы наконецъ на берегу; кормщикъ съ руками, окровавленными трудной работой, проситъ гривенникъ для косушки, простосердечно давая этому гривеннику огромное значеніе десяти рублей се-ребромъ.
   -- А вѣдь страшно было ѣхать! замѣчаетъ ему г. Максимовъ.
   -- Чего страшнаго; этакъ ли еще бываетъ?
   -- Ну, да, однако, и съ нами хорошо было?
   -- Хорошо-то, хорошо!.. Страшно было! два раза чуть не опружило; а все вотъ эти черти!
   И кормщикъ указалъ на гребцовъ.
   -- Что же ты съ ними сдѣлаешь?
   -- А что съ ними дѣлать? далъ ты намъ большія деньги -- пойдемъ выпьемъ вмѣстѣ за твое здоровье."
   Или одинъ изъ кемскихъ жителей, сообщая о морскихъ промыслахъ того края, заключилъ свой разсказъ философскимъ воззрѣніемъ на цѣну жизни; воззрѣніемъ такъ общимъ русскому человѣку вездѣ, какъ на дальнемъ сѣверѣ, такъ и на дальнемъ югѣ: "По берегу-то по Конинскому теперь избы настроили, хоть и не больно часто; у иной и часовня есть, и образъ есть -- да вѣдь въ наледномъ промыслу, что въ этихъ избахъ? Тутъ вонъ со звѣремъ-то ломаешься, хитришь, бьешь его; умъ теряешь и смѣтку всякую, а на ту пору, глядишь, вѣтеръ оторвалъ твою льдину отъ припая, да и понесъ въ голомя. Съ горяча-то, это тебѣ не въ примѣту, а очнешься -- руками махнешь, крестное знаменіе на лобъ положишь, родителей, коли есть, вспоминаешь, знакомые какіе на умъ взбредутъ, сердцемъ опять надорвешься, глаза зажмуришь и поплывешь на удачу, куда вѣтеръ несетъ. На этотъ случай намъ островъ Моржовецъ подспорье хорошее: все больше на него попадаемъ. Такъ вотъ и со мной разъ было дѣло. А то уноситъ въ Океанъ, такъ тамъ и погибаютъ... Бобыль ты человѣкъ -- по тебѣ за то и собака не взвоетъ; семья у тебя есть -- ну, извѣстно заревутъ бабы, шибко заревутъ. Опять таки и онѣ; поревутъ, поревутъ -- перестанутъ. Это ужъ дѣло такое! Нѣтъ того на свѣтѣ горя, въ которомъ бы человѣкъ утѣшенія себѣ получить не могъ..."
   По этимъ однимъ выпискамъ далеко не лучшихъ мѣстъ читатель уже можетъ составить понятіе объ интересѣ разсказовъ и описаній г. Максимова. Вторая часть читается еще легче первой. Тонъ разсказа вездѣ одинъ и тотъ же, а подробности описанія и даже самыхъ разнообразныхъ фактовъ, не исключая историческихъ, не смотря на то, что авторъ хотѣлъ, какъ кажется, изобразить преимущественно бытъ народа, сообщаютъ описанію самый разносторонній интересъ.
   Для художественнаго изложенія недостаетъ только образности лицъ -- читатель слышитъ вполнѣ вѣрную по формѣ и по духу русскую рѣчь, но дѣйствующія лица не всегда рисуются ясно въ его воображеніи. Впрочемъ, не надобно забывать, что трудъ г. Максимова, есть трудъ по преимуществу этнографическій.

Н. Ш.

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru