Щеголев Павел Елисеевич
Русский Рокамболь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    И. Ф. Манасевич-Мануйлов по архивным материалам.


   
   Щеголев П. Е. Охранники, агенты, палачи
   М.: Просвет, 1992.
   

РУССКИЙ РОКАМБОЛЬ.

И. Ф. Манасевич-Мануйлов по архивным материалам

   В одном из правительственных секретных архивов сохранилось объемистое дело о коллежском асессоре Иване Федорове Мануйлове. На обложке дела надпись:
   "Совершенно секретно. Выдаче в другие делопроизводства не подлежит".
   С 1895 по 1917 год заботливой рукой подшивались сюда всяческие документы и бумаги, касавшиеся коллежского асессора. В своей совокупности бумаги эти развертывают целое полотно жизни Ивана Федоровича; жизнь же его -- подлинный роман приключений, вроде повести о Лазарилло из Тормеза и других подобных ей воровских повестей, рассказывающих о похождениях и приключениях знаменитых мошенников, авантюристов и так далее. Мы не сомневаемся в том, что документальная биография Ивана Федоровича даст хороший материал для художественного вымысла беллетристу будущего. Для нас, живущих, жизнь Мануйлова -- необходимый и неустранимый эпизод истории падения режима. Чтобы понять, почему пал режим и почему пал именно так, а не иначе, историк, наряду с фигурами крупными, патетическими и драматическими, фигурами с крупными именами,-- должен заняться и мелкой, юркой, специфически характерной фигурой коллежского асессора. Похождения его интересны по тем нитям и связям, которые тянутся от мелкого агента к самым громким деятелям отжитой эпохи, и по необычайно пестрой и любопытной фабуле. Все эти документы о нем -- письма, протоколы, справки,-- читаются с неослабевающим интересом, и читатель, конечно, не посетует на нас за обилие выписок. Надо добавить, что секретное дело, которым мы пользуемся, было секретным и для следственной и судебной власти, разбиравшей дело Мануйлова в 1916 году. Лишь незначительная часть документов была сообщена следователю, а остальное представлялось слишком зазорным для оглашения хотя бы среди следователей и прокуроров.
   

1. ПЕРВОЕ ПОЯВЛЕНИЕ РОКАМБОЛЯ. -- П. И. РАЧКОВСКИЙ И И. Ф. МАНУЙЛОВ.

   Происхождение Ивана Федоровича и начало его жизненной карьеры теряется во мраке неизвестности. Из формулярного списка видно, что в 1910 году имел 40 лет, был лютеранского вероисповедания, окончил курс в реальном училище Гуревича и состоял на службе по императорскому Человеколюбивому обществу96. В сохранившемся в делах памфлете, явно департаментского или охранного пера, история жизненных успехов Мануйлова рассказана с пикантными подробностями: "Еврейского происхождения, сын купца, Мануйлов, еще учеником училища, обратил на себя внимание известных в Петербурге... Директора Департамента духовных дел А. Н. Мосолова и редактора газеты "Гражданин" князя Мещерского, взявших под свое покровительство красивого мальчика. Юношу Мануйлова осыпали деньгами, подарками, возили по шантанам и другим вертепам, и, под влиянием покровителей, у него развилась пагубная страсть к роскоши, швырянию деньгами, картам, кутежам и тому подобному. Приняв православие, он при содействии князя Мещерского и Мосолова поступает на государственную службу". Рамки Человеколюбивого общества оказались тесны для Ивана Федоровича, и он пустился в открытое море.
   Первое выступление юного Рокамболя произошло в 1895 году. На горизонте политического розыска блистал в то время звездой первой величины П. И. Рачковский, стоявший во главе заграничной агентуры русского правительства. С этим старым волком и задумал потягаться безвестный в мире агентуры юноша. Он, конечно, не провел старого, заслуженного агента и мошенника, но П. И. Рачковский, несмотря на обиды и огорчения, причиненные ему первым дебютом, не мог не заметить "способностей" юноши и стал выше личности в этом столкновении, обратил внимание начальства на юношу и дал ему дорогу. Об этом столкновении, которому место на страницах какого-нибудь Понсон-дю-Террайля97, сохранилась колоритная записка, принадлежащая перу известного деятеля Департамента полиции Л. А. Ратаева. 3 мая 1895 года Ратаев представил следующее донесение своему начальству -- директору Департамента полиции Н. И. Петрову:
   "Во время моего пребывания в Париже мне случилось познакомиться, через посредство П. И. Рачковского, с неким Иваном Федоровичем Мануйловым, прибывшим во Францию в качестве сотрудника или секретаря газеты "Новости", будто бы для ознакомления с настроением французского общества по поводу предстоящего участия Франции в Кильских празднествах и совместного с Германией действия против ратификации японско-китайского мирного договора. В качестве русского журналиста Мануйлов пользуется протекцией известного вашему превосходительству Ганзена98 и, благодаря ему, знаком с многими влиятельными французскими журналистами, каковы Judet, Lucien, Millevoye и другие.
   Между тем Мануйлов в последнюю свою поездку в Париж познакомился в кафешантане Casino с одним из агентов парижской префектуры, специально занимающимся русскими делами, и за стаканом вина объяснил ему, что он, Мануйлов, состоит при министерстве внутренних дел и командирован за границу для контроля деятельности парижской агентуры, которою будто бы в Петербурге недовольны, и в заключении предложил агенту, за вознаграждение, содействовать ему в исполнении возложенного на него поручения. Для доказательства же, что он действительно лицо официальное, Мануйлов рассказал агенту, что в прошлом году прямой начальник г. Рачковского, полковник Секеринский99, был в Париже, где останавливался 133, Boulevard Magenta, но г. Рачковский оставался об этом в полном неведении и узнал лишь четыре дня спустя после отъезда полковника из Парижа. Два года тому назад полковник Секеринский поручил Рачковскому купить какую-то революционную брошюру, которую тот до сего времени не был в состоянии добыть; между тем Мануйлов нынче, проездом через Берлин, разыскал эту брошюру и купил ее за триста марок. Далее, говоря о Рачковском, Мануйлов заявил, что он его хорошо знает. Рачковский, по его словам, еврейского происхождения, был когда-то маленьким писцом в судебной палате, затем перешел в полицию, где и составил себе положение, которое сохраняет лишь благодаря протекции барона Моренгейма100; если же последний уйдет, а в особенности если его заменит г. Нелидов, то Рачковскому придется подать в отставку. В прежние годы Рачковский ходил будто бы без сапог и жил мелким репортерством в "Новостях". Помощником Рачковского состоит в настоящее время поляк Милевский -- человек, не заслуживающий никакого доверия, и к тому же картежник.
   На предложение сотрудничества агент отказался; тогда Мануйлов предложил ему подыскать для своих целей верного человека, обещая дать за это 200 франков, добавив, что вообще он за деньгами не стоит. Вслед за тем Мануйлов подробно допрашивал агента об организации агентуры в Париже, о количестве агентов, о местах собраний русских революционеров, помещении их библиотек, где можно приобрести разные революционные брошюры и т. п.
   Узнав о происках Мануйлова, чиновник особых поручений Рачковский счел за лучшее пригласить Мануйлова к себе и, сообщив ему все вышеизложенные сведения, предложил ему дать прямой ответ: насколько они справедливы? Мануйлов был очень сконфужен, сознался во всем (разумеется, кроме оскорбительных отзывов о личности Рачковского и его прошлом), расплакался и объяснил следующее.
   Лет семь тому назад у правителя канцелярии генерал-адъютанта Черевина, камергера Федосеева, он познакомился с полковником Секеринским, с которым вошел в сношения и оказывал разные услуги, за которые получал единовременные вознаграждения. Так, например, все последние сведения о литературных кружках исходили будто бы от него. Полковник Секеринский будто бы неоднократно высказывал Мануйлову, что его чрезвычайно интересует организация агентуры за границей, вследствие чего Мануйлов, пользуясь своим пребыванием в Париже, хотел ознакомиться с устройством, для сообщения добытых сведений полковнику и для получения от него вознаграждения. При этом он клялся и заверял честным словом, что действовал на свой страх, не имея ни Полномочия, ни даже какого-либо словесного поручения от начальника Санкт-Петербургского охранного отделения. В заключение Мануйлов заявил, что он очень любит агентурное дело, интересуется им и был бы счастлив служить своими связями в литературном мире, где он пользуется будто бы известным положением. Петр Иванович101 сказал ему, что его желание будет принято к сведению и чтобы он по приезде в Петербург явился ко мне в Департамент, где я его познакомлю с г. вице-директором и Георгием Константиновичем102. При этом Петр Иванович выразил мне, что Мануйлов человек несомненно способный и что при опытном руководстве из него может выработаться полезный агент.
   Докладывая об изложенном вашему превосходительству и считая в данном случае мнение П. И. Рачковского неизмеримо компетентнее моего, я тем не менее обязываюсь добавить, что Мануйлов, на мой взгляд, представляется лицом, заслуживающим лишь весьма относительного доверия.
   О названном Мануйлове в делах Департамента сведений не оказалось".
   Ивану Федоровичу дан был ход. Предпринятое им по собственной его инициативе выступление против мэтра политической полиции обратило внимание начальства. Юноша оказался цепким, и отеческие увещания П. И. Рачковского только раздразнили его сыскные вожделения. Совсем как малютка Рокамболь и старец Тортильяр. Не прошло и полугода, как Мануйлов вновь заставил вспомнить о себе. 1(13) октября 1895 года (No 83 из Парижа) сам Рачковский представил следующий собственноручный доклад директору Департамента полиции:
   "Преодолевая в себе естественное чувство брезгливости, я вынужден представить на благоусмотрение вашего превосходительства три документа, доставленные мне из парижской префектуры за то время, когда я употреблял все мои наличные силы, чтобы бороться с нашим революционным движением, поскольку оно выражается за границей.
   В пояснение к представляемым документам осмеливаюсь присовокупить нижеследующее.
   В апреле месяце текущего года приезжал в Париж некий Мануйлов, секретарь газеты "Новости", который вступил в знакомство со мною и с известным вашему превосходительству советником посольства французского министерства иностранных дел г. Гансеном.
   Затем, несколько дней спустя после его приезда, из Парижской префектуры мне была сообщена копия с донесения одного из префектурных агентов, который познакомился с Мануйловым при обстоятельствах, изложенных в означенном донесении.
   Из содержания этого документа ваше превосходительство изволите усмотреть, что агент Петербургского охранного отделения Мануйлов, выдавая себя за чиновника Министерства внутренних дел, действующего по инструкциям полковника Секеринского, имел целью собрать в Париже сведения о моей личной жизни, денежных средствах, отпускаемых мне на ведение дела за границей, о наличном составе агентуры и об отношениях, существующих у меня не только с Префектурой, но и с императорским посольством в Париже.
   Не желая беспокоить ваше превосходительство по поводу необычайной выходки полковника Секеринского, который вдохновил своего агента Мануйлова на бессмысленную поездку в Париж, я ограничился тем, что пригласил к себе упомянутого агента и, потребовавши от него отчета в его предосудительном поведении, предложил ему немедленно же оставить Париж, откуда он действительно и поспешил уехать.
   Считая означенный странный эпизод совершенно оконченным, я полагал, что для полковника Секеринского достаточно будет данного мною урока.
   Между тем на днях из парижской префектуры мне были доставлены для представляемых при сем в точной копии письма, писанные тем же Мануйловым, из которых усматривается, что полковник Секеринский продолжает вести против меня интриги, уполномочивая еврея Бориса Наделя, служащего комиссионером в гостинице Grand Hotel, сообщать обо мне сведения.
   Изложенные обстоятельства разрослись до таких размеров, что я получил даже предостережения от здешнего Министерства внутренних дел относительно происков, возникших против меня в Петербурге со стороны лиц, выше будто бы меня поставленных.
   Не могу скрыть от вашего превосходительства, что предосудительные затеи полковника Секеринского компрометируют меня перед здешним правительством и, отвлекая меня от служебных обязанностей, дают в распоряжение такого проходимца, как комиссионер Надель, указание на мою личность и мою деятельность, чем, естественно, полковник Секеринский облегчает революционерам способы к обнаружению моего места пребывания в Париже.
   Ваше превосходительство, без сомнения, соблаговолите обратить милостивое внимание на изложенные обстоятельства, при которых, к стыду служебных обязанностей, люди, поставленные на известное положение, занимаются низменными интригами против своих сослуживцев, а не розыскной деятельностью, им порученной.

Чиновник особых поручений П. Рачковский".

   
   При своем докладе П. И. Рачковский приложил письмо агента префектуры о беседах с Мануйловым (сущность их известна нам из записки Ратаева) и кальки с двух писем Мануйлова к Наделю. В первом Мануйлов просит Наделя выслать по адресу полковника Секеринского две книги: "Alexandre III et son entourage" par Nicolas Notovich и "L'entente" par E. de Cyon103. Во втором Мануйлов благодарил за выписку книг и писал.
   "Я всегда вам говорил, что я забочусь о вас и во мне вы найдете истинного друга.
   Мне необходимо иметь все сведения (слышите, все) о тех господах, которые причинили нам неприятности (Рачковский, Милевский и вообще все действующие лица). Пишите подробно и все, что вы знаете и слышали, но старайтесь подтвердить все фактами. Письма не подписывайте.
   Пришлите это письмо по адресу: Петербург, Степану Кузьмину, Разъезжая, дом 3, кв. 21. Жду этого письма по возможности скорее. Будьте здоровы. Щербаков в Сибири".
   Но Мануйлов не унимался, и 7 ноября 1895 года П. И. Рачковский отправил следующую телеграмму Г. К. Семякину: "Из последнего письма Мануйлова к Наделю усматривается, что он предполагает скоро приехать в Париж в интересах документального разоблачения федосеевских происков, Благоволите разрешить поездку Мануйлова. Надель [в] наших руках. Lettre suit"104.
   Вслед за телеграммой пришло и письмо Рачковского на имя Г. К. Семякина. Из содержания письма видно, что жалостный вопль Рачковского был услышан в Департаменте полиции, и Рачковский получил отсюда нравственную поддержку. 20 ноября 1895 года Рачковский писал:
   "Многоуважаемый и дорогой Георгий Константинович! Позвольте от всего сердца поблагодарить вас за теплое участие, которое вы мне выразили по поводу интриг Мануйлова и Ко. Ваше уверение, что вы видите своих личных врагов в людях, завидующих моему "положению" и тайно подкапывающихся под меня, дает мне новую силу работать по-прежнему и новую уверенность, что начальство ценит во мне старого слугу, верного своему долгу. Верьте, во мне сохранилось достаточное количество душевных сил и любви к делу, чтобы проявить мою глубокую признательность на деле. Что же касается гнусных интриг, направленных против Департамента, то эти последние, как я смею думать, не прекратятся до тех пор, пока интригующим господам не будет указано их действительное назначение... В данном случае мне вспоминаются времена, когда интригующие ведомства не только не швыряли каменьями в наш огород, но, напротив, держались в почтительном отдалении: одни из боязни возбудить гнев великого государя, презиравшего интриганов, а другие -- скромно выжидали того времени, когда мы, чернорабочие, доставим для них "манну небесную" в виде результатов нашей тяжелой и неблагодарной возни с революционной средой и просветим их очи, тускнеющие в спокойных кабинетах. За последние полгода это хорошее старое время почему-то сменилось новым, полным невиданного нахальства, подвохов и раздора. Скверное время! Будем, однако, надеяться, что новое начальство положит конец этим ненормальностям и поставит наше учреждение на подобающую ему высоту. Но для того, чтобы достигнуть намеченной цели, потребуются, быть может, обличительные документы, и в этом случае само провидение ниспослало нам наивного Мануйлова, как негодное орудие интриганов в борьбе с нами.
   Из прилагаемого письма105 этого грязного жида к Наделю вы изволите усмотреть, что он собирается вскоре в Париж. Что же, милости просим! Мы готовы и ждем милого гостя с распростертыми объятиями. Надель перешел на нашу сторону и действует отменно. При его содействии мы достигнем желаемого. Федосеев и Ко останутся довольны. Итак, теперь ясно, что вдохновителями Мануйлова были охраненские тунеядцы, а не бедный Секеринский, которого я впутал в интригу по недоразумению, в чем глубоко раскаиваюсь. Но, спрашивается, что побудило Мануйлова прикрываться его авторитетом в Париже? Желание законспирировать действительных интриганов? Вот именно на этот пункт мы и обратим внимание при расследовании подвоха. Но забавнее всего, что Мануйлову понадобилось "хорошо меблировать квартиру в четыре комнаты". Из этого можно вывести заключение, что юркий жид пожалует не один, а в компании одного или нескольких сотрудников. Тем лучше... Благоволите обратить внимание на его телеграмму -- несомненно мошеннического происхождения и адресованную на имя какого-то Полака, проживающего по соседству с вами, дом No 56. Интересно было бы выяснить эту личность. Для характеристики Мануйлова могу прибавить, со слов одного близко знающего его лица, что он человек с удивительно покладистой совестью и с полной готовностью сделать все из-за хорошего куша. Не признаете ли возможным сообщить для моего руководства сведения, добытые расследованием за последнее время? Я лично буду держать вас en courant106 всего, что произойдет.
   Позвольте еще раз поблагодарить вас за ваше милое письмо и пожелать вам доброго здоровья и всевозможных благополучии. Глубоко уважающий вас П. Рачковский".
   Дальнейшего разрешения инцидент Рачковскии--Мануйлов не получил; Мануйлов быстрыми шагами делал свою карьеру, но П. И. Рачковскии не забыл своей обиды и дождался все-таки времени, когда он мог отомстить Мануйлову.
   Но как ярко рисуются в этом эпизоде фигуры двух агентов: старого -- осторожного, чтящего свое ремесло, и молодого -- начинающего, задорного, виляющего, но сознающего свое право на приобщение к тому же ремеслу.
   

2. РОКАМБОЛЬ В ВАТИКАНЕ. -- ИВАН ФЕДОРОВИЧ МАНУЙЛОВ ПРИ ДВОРЕ ЕГО СВЯТЕЙШЕСТВА.

   12 июля 1897 года Иван Федорович Мануйлов был переведен на службу в Министерство внутренних дел и откомандирован для занятий в Департамент духовных дел, директором коего был А. Н. Мосолов. Мануйлов в это время был не только чиновником; он считался еще и журналистом и был в тесных сношениях с Петербургским охранным отделением. В конце 1897 года он был удостоен высокой награды. Товарищ министра иностранных дел граф Ламсдорф сообщал 29 января 1898 года (за No 487 по I Департаменту Министерства иностранных дел) министру внутренних дел:
   "Пребывающий в Санкт-Петербурге персидский посланник уведомил министерство иностранных дел, что его величество шах персидский пожаловал орден Льва и Солнца 4-й степени журналисту Мануйлову.
   Сообщая о сем вашему высокопревосходительству, министерство иностранных дел имеет честь покорнейше просить вас благоволить уведомить, не встречается ли с вашей стороны каких-либо препятствий к исходатайствованию названному лицу высочайшего соизволения на принятие и ношение пожалованного ему ордена".
   По Департаменту полиции был заготовлен следующий проект ответа: "Полагал бы уведомить I Департамент Министерства иностранных дел, что к исходатайствованию Мануйлову разрешения на принятие и ношение ордена Льва и Солнца препятствий по делам Департамента не имеется. Насколько мне известно, услугами Мануйлова пользуется полковник Пирамидов107. 11 февраля 1898". В этом духе и был составлен ответ министра внутренних дел.
   От ордена Льва и Солнца Мануйлов переходит в... Ватикан.
   В Петербурге Мануйлов недолго занимался духовными делами. Ему было предложено отправиться в Рим, аккредитоваться здесь при папском дворе и заняться тайным наблюдением за врагами России -- сначала только религиозными нашими недругами, а затем вообще всяческими. В официальной справке находим следующее изображение его деятельности:
   "В мае 1900 года Ь Риме наблюдалось, что случаю юбилейных римско-католических торжеств, необычайное стечение в Рим паломников, среди которых было много нелегально прибывших из России ксендзов, тяготевших к заклятому врагу России кардиналу Ледохов-скому; надзор за этими ксендзами, в их многочисленности, доставил немало затруднений Мануйлову, который и входил по сему поводу в сношения с высшей итальянской администрацией. Дальнейших сведений об этом деле в Департаменте не имеется, но некоторое время спустя (когда именно -- неизвестно) покойным директором Департамента духовных дел иностранных исповеданий Мосоловым было поручено сверхштатному чиновнику особых поручений 8 класса при Министерстве внутренних дел Мануйлову -- организовать в Риме секретное наблюдение за прибывающими туда из России священнослужителями римско-католической церкви и в особенности за сношениями последних с кардиналом Ледоховским, являвшимся в то время главным руководителем антирусской агитации среди католического духовенства. О существе сего поручения были поставлены в известность наши министры-резиденты при святейшем престоле, которым Мануйлов последовательно доставлял сведения о своих служебных действиях и получал в дальнейших своих действиях инструкции".
   Итак, еврей по происхождению, лютеранин по вероисповеданию, И. Ф. Мануйлов состоял защитником православных интересов при главе католичества. Роль этого религиозного деятеля при папском престоле сводилась к постановке агентурного наблюдения. Сохранился в специальном архиве ряд дойесений Мануйлова по духовным делам. Надо отдать справедливость агенту по духовным делам: он был необычайно литературен в своих донесениях. Мы познакомим читателя с произведениями его пера.
   "В конце апреля 1899 года в Риме появился бежавший из России Жискар. Сейчас же по приезде он отправился в Пропаганду108, где имел продолжительное свидание с монсиньором Скирмунтом, русским подданным, проживающим уже давно в Риме и пользующимся особым доверием секретаря кардинала Ледоховского. Жискар рассказал, что русское правительство его преследовало, что его приговорили к ссылке в Сибирь, откуда он бежал. Он просил монсиньора Скирмунта взять его под свое покровительство и представил в Пропаганду небольшую записку, в которой рисовал в самых мрачных красках положение католической церкви в России. Вскоре упомянутый ксендз был принят секретарем Ледоховского Мышинским, и несколько дней спустя ему было выдано 1500 лир. Жискар поселился в Риме, в небольшой квартире бежавшего из России ксендза Струся (Via Borgo-Vecchia, 25), которая сделалась центром сборищ нелегальных ксендзов и приезжавших в Рим католических священников".
   Впутав несколько имен, Мануйлов продолжает далее: "Основная цель Жискара -- противодействие русскому правительству и католическая пропаганда в униатских местностях. Для осуществления своей заветной мечты он открыл в конце апреля того же года особое учебно-воспитательное заведение в Поломбари, близ Рима (1 V2 часа по железной дороге). За 5 тысяч лир был куплен дом, и затем Жискар разослал по Италии и России объявление, в котором за плату в 300 лир в год предлагал вступить в его духовное учебное заведение. Объявление, отправленное в Россию, было составлено по-польски, причем часть его была направлена в Виленскую и Ковенскую губернии, а остальное -- в Привислинский край".
   Перечислив униатов, обучавшихся в заведении Жискара, и лиц, содействовавших ему денежным вспоможением, доносчик сообщает: "По собранным мною частным образом сведениям, малолетние униаты, о которых Департамент писал министру-резиденту (3 августа 1899 г.), находятся в настоящее время в монастыре резурекционистов. Что касается ксендза Жискара, то он теперь в Кракове. Он снова намерен открыть такое же учебное заведение, но не в Риме, а в Австрии, близ русской границы"...
   А недреманное око все старается: "Среди деятелей Пропаганды особенное внимание заслуживает монсиньор Скирмунт, ближайший сотрудник и личный друг монсиньора Мышинского -- секретаря кардинала Ледоховского. Монсиньор Скирмунт -- уроженец России. В ранней молодости он переехал в Галицию, где и получил первоначальное образование, а затем отправился в Рим с целью окончить специальное духовное учебное заведение. Еще в Галиции он познакомился с монсиньором Мышинским, который оставил несомненный след на всей его духовной жизни. Когда Скирмунт окончил курс наук, монсиньор Мышинский пригласил его в Пропаганду, поручая ему небольшие работы специально по вопросам, касающимся России. Блестящие способности, врожденная дискретность и такт в самое короткое время создали этому прелату исключительное положение у самого префекта Пропаганды. В настоящее время монсиньор Скирмунт заведует русскими делами, и он является докладчиком по всем вопросам, которые так или иначе соприкасаются с положением католической церкви в России. Он ведет крайне активную жизнь, стараясь быть в курсе всего; в его небольшой квартире (на улице Finanze, 6) постоянное сборище ксендзов из России. Монсиньор Скирмунт находится в переписке с представителями католического духовенства в России, и он беспрестанно предпринимает путешествия в Краков и Львов. Нет сомнения, что, благодаря занимаемому им в Пропаганде положению и многочисленным связям, он является активным антирусским деятелем, и через его посредство ведутся тайные сношения ксендзов с Пропагандой. В беседе с одним лицом, пользующимся полным доверием, Скирмунт сказал, что, благодаря сношениям его с епископом Ячевским, число униатов, приезжающих в Рим, за последнее время значительно увеличилось, и что Католическая пропаганда особенно достигает хороших результатов в Люблинской губернии. Монсиньор Скирмунт уверяет, что епископ Ячевский будет всячески бороться против семинарских реформ, задуманных русским правительством, о чем он недавно еще сообщал через него, Скирмунта, кардиналу Ледоховскому. В скором времени в Рим, ожидается один ксендз из люблинской епархии, который будет иметь поручение в Пропаганду. Желая, по возможности, выяснить тайные пути сношений русских ксендзов с Пропагандой, я имел случай узнать, что в Варшаве проживает племянница монсиньора Скирмунта, некая Ирена Ольшевская (улица Капуцинов, No 3), которая находится в постоянной переписке со своим римским родственником и частных общениях с католическими священниками. О ней монсиньор Скирмунт отзывается с большим доверием, и когда некто спросил, в курсе ли она дел, упомянутый прелат ответил: "Она все знает и всем интересуется. Русские власти на нее не обращают внимания и совершенно ее не подозревают. Она оказывает Пропаганде громадные услуги, и кардинал Ледоховский очень ценит ее преданность и готовность служить его идеям".
   Деятельность Мануйлова простирается до того, что он переписывает в своем донесении дошедшее до него "частным образом письмо католического священника И. Кривоша (из Белостока)", где тот просит индульгенций для своей паствы. Затем Мануйлов представляет визитную карточку Скирмунта, "адресованную на имя священника Чесняка. В беседе с лицом, которому дана прилагаемая карточка, монсиньор Скирмунт подтверждает, что Чесняк является видным деятелем в смысле посредничества между русским католическим духовенством и Пропагандой".
   В следующем рапорте доносится: "В Рим, по случаю юбилейного года, прибыло около двух тысяч русских католиков, преимущественно жителей Привислинского края, Ковенской и Виленской губерний, которые вошли в состав краковского и познанского паломничеств. Все эти паломники, с папскими кокардами, предводительствуемые нелегальными ксендзами, в лице бежавших из России ксендзов Струся, Серафино Майхера, Абзевича и других, а также учеников польской коллегии, осматривают базилики. На днях паломники начали петь польские песни, причем были остановлены местной полицией. Часть упомянутых паломников, в количестве 360 человек, выехала 2 мая сего года (1900) в Россию. Во главе их -- монсиньор Смошинский и ксендз Бринский. По наведенным мною справкам, остановятся на 2 дня в Кракове. Большая часть паломников, прибывших сюда из России, не имеет законных заграничных паспортов, что было мною лично удостоверено. Во время пребывания в Риме паломники находятся всецело в руках нелегальных ксендзов-фанатиков, ведущих антирусскую пропаганду, которые вряд ли могут иметь на них желаемое влияние".
   Министерство внутренних дел обеспокоено тем, что среди паломников "большое число польских крестьян вовсе без паспортов". Кроме того, Мосолов извещает Манасевича, что "г. министру угодно, дабы вами обращено было внимание на вожаков из числа паломников".
   Затем Мануйлов извещает об епископе Полюлионе, сначала прибывшем инкогнито к Скирмунту. Рассказывает, что "кардинал Рамполла рекомендовал епископу жить в полном согласии со светской властью и стараться идти навстречу примирительным начинаниям императорского правительства".
   В следующем докладе русский агент характеризует католических деятелей в России и полагает, что Жискар, нуждающийся в 10 000 рублей, найдет нужную сумму "при его энергии и умении пользоваться обстоятельствами... и снова учредит антирусскую конгрегацию; но на этот раз в Австрии, вблизи русской границы". Отысканная "агентурным путем" карточка Жискара пересылается в министерство.
   Таким образом, в России составился "перечень лиц, упоминаемых исполняющим должность агента по духовным делам в Риме". В него вошли Генеуш, Шалбьевич, Капистран, Сикорский, Рошак, Каревич, Финарович, Новицкий, Собанский, Добровская, Светлик,-- всего 11 человек. При каждом -- характеристика. О них наводятся дальнейшие справки.
   К этим лицам прибавился Яков Василевский, не имеющий заграничного паспорта. "По приезде в Рим он поселился в конгрегации Струся, где, собрав 26 паломников, произнес на польском языке речь. Он призывал паломников к борьбе с русским правительством и закончил речь словами: "Нам в начале царствования Николая II много обещали, но теперь мы ясно видим, что русские чиновники по-прежнему преследуют нас и нашу церковь. Неужели же у нас не хватит веры в нас самих, и мы не сумеем воскресить нашу прежнюю отчизну". Речь эта, добытая мною агентурным путем, была покрыта аплодисментами, а затем присутствующие, по почину Василевского, пели польские патриотические песни".
   Как достигал Мануйлов своих целей, видно из конца его докладной записки: "Мною были приняты меры к подысканию в известных сферах людей, которые за денежное вознаграждение могли бы держать меня в курсе всего того, что происходит. После тщательного ознакомления с отдельными кружками мне удалось заручиться сотрудничеством двух католических священников, пользующихся полным доверием в здешних польских сферах. Кроме того, я имею возможность войти в сношения и пользоваться услугами двух лиц в Кракове и одного во Львове,-- лиц, которые по своему положению в курсе всех начинаний антирусской партии. Мне казалось возможным заручиться содействием итальянского правительства, что и было достигнуто путем дипломатических переговоров поверенного в делах и соглашением, происшедшим между директором политической полиции в Риме г. Леонарди и мною. С известными сотрудниками и содействием местных властей наблюдения за польскими происками могут дать полезные результаты".
   Иногда доклады рисуют общую картину настроения папского двора: "В двадцатых числах сентября текущего года Лев XIII получил анонимное письмо, в котором его предупреждали о задуманном против него покушении, которое должно было быть произведено в соборе святого Петра во время одного из паломничеств. Многие из кардиналов советовали папе не спускаться в собор святого Петра, так как в самом деле может найтись безумный, который совершит злодейское дело, но папа категорически протестовал и не пропустил за все это время ни одной церемонии. На одном из приемов паломников раздался резкий крик "долой папу!", сопровождавшийся свистками. Ввиду громадного стечения народа трудно было установить, кто именно позволил себе эту выходку. Она произвела на папу тяжелое впечатление, и церемония была наполовину сокращена. В ватиканских кружках говорят, что произведенное полицией негласное расследование доказало, что письмо, полученное Львом XIII, несомненно, исходит из анархических сфер, где, как известно, замечается в данное время сильное брожение. В кружках, сопричастных Ватикану, упорно говорят о том, что папский интернунций в Гааге, монсиньор Тарнасси, в скором времени получит назначение помощника папского статс-секретаря (Substitut), вместо монсиньора Трипепи, ожидающего кардинальскую шапку. Вопрос этот должен решиться в декабре текущего года, так как к этому времени ожидают консисторию. Назначение монсиньора Тарнасси имеет особенное значение, так как этим Ватикан в окончательной форме ликвидирует мысль о посылке упомянутого прелата в Россию.
   Мне пришлось слышать, что назначение Климашевского плоцким епископом не встречает сочувствия в Ватикане. Уклончивый ответ кардинала Рамполлы, данный нашему поверенному в делах, может служить подтверждением циркулирующих слухов. Сведения, собранные Ватиканом о Климашевском, исходят от одного лица, проживающего в Одессе и находящегося в сношениях с епископом Согмоном". (По этому поводу заметка на полях карандашом: "То есть просто от него самого").
   Не останавливаясь на других доносах талантливого агента, приведем следующую секретную телеграмму коллежского советника Сазонова из Рима 9(22) января 1901 года:
   "Мануйлов просит передать А. Н. Мосолову: по полученным мною сведениям, в католическом монастыре в Ченстохове печатается литографическим способом польский еженедельный журнал "Светоч", имеющий целью националистическую пропаганду. Редактором его состоит монах Пий Пшездецкий. Кроме того, в монастыре образован склад подпольных изданий. Прошу проверить эти известия на месте, имея, однако, в виду, что неосторожные наблюдения могут быть быстро узнаны, и литография будет перенесена".
   Когда-то Тютчев сказал про папу:
   
   Его погубит роковое слово:
   "Свобода совести есть бред".
   
   Для русского правительства со всеми его прислужниками из лютеран -- свобода совести тоже была бредом, и, извращая свободный смысл православия, когда надо, прикрываясь им,-- они все искали в душе человеческой.
   Мануйлов не принадлежал к числу тех агентов, которые ведут свое дело шито-крыто; ему сопутствовала всегда громкая известность. Так и в Италии: он скоро был разоблачен, и ряд скандалов ознаменовал его пребывание здесь. Из цитированной уже нами справки о Мануйлове берем сухой летописный перечень фактов:
   "Из агентурных сведений из Рима, от 4 сентября 1901 г., усматривается, что на собрании русских и польских социал-демократов было решено сделать дипломатическому агенту при римской курии Мануйлову, шпиону и начальнику заграничной полицейской агентуры, публичный по всей Европе скандал посредством издания о нем особой книги.
   В 1901 году, по приказанию министра внутренних дел егермейстера Сипягина, на Мануйлова, тогда исполнявшего обязанности по римско-католическим делам в Риме, было возложено поручение организовать наблюдение за антигосударственными группами, обосновавшимися в Риме, причем, согласно утвержденному 16 июня докладу, на ведение агентурного дела Мануйлову было отпущено из секретных сумм Департаменту полиции 1200 рублей в год; в июле 1902 года, согласно ходатайству Мануйлова, признававшего, что, ввиду ограниченности этой суммы, он не мог заручиться серьезными сотрудниками, и большая часть добытых им сведений носила случайный характер, сумма эта была увеличена до 4 000 рублей.
   В первой половине 1904 года в Департамент полиции поступил из Рима ряд жалоб двух агентов Мануйлова, Семанюка и Котовича, на неаккуратный расчет с ними Мануйлова, будто бы наделавшего за границей массу долгов и производящего "гнусности"; жалобщики угрожали разоблачениями в печати и парламенте относительно деятельности русской политической полиции в Италии.
   По сему поводу и ввиду нежелания римской квестуры принять принудительные меры в отношении этих лиц, Департамент полиции 4 июля 1904 года за No 6937 предложил Мануйлову озаботиться прекращением домогательств Семанюка и Котовича".
   В это же время в Риме возникла оживленная газетная полемика по поводу деятельности тайной полиции в Риме. По этому поводу министерство иностранных дел высказало пожелание, чтобы впредь функции агента по духовным делам при императорской миссии в Ватикане и заведование русской тайной полицией в Риме -- не совмещались бы в одном лице Мануйлова. По этому поводу Департамент полиции ответил Министерству, что вся эта газетная полемика возникла на почве ложных сообщений в прессу, сделанных Котовичем и Семанюком, и что все выпады прессы лишены оснований, ибо Мануйлов никаких действий по розыску в Риме не предпринимал и никаких поручений в этом смысле не получал, и даже проживает уже два года в Париже.
   Как мы видим, Департамент на этот раз солгал, ибо Мануйлов как раз, помимо духовной функции, выполнял и политические. Итальянская история Мануйлова наполнила шумом его имени все итальянские газеты, и он действительно должен был бежать из Рима. Уже в этот период мы встречаемся с недостатком Ивана Федоровича, недостатком, который стал хроническим. Мануйлов запускал платежи состоявшим у него на службе шпионам и агентам и просто недоплачивал им. Обманутые им агенты -- люди всяких национальностей: немцы, французы, итальянцы, голландцы и так далее, -- лезли на стену и устраивали скандалы: обличали его в прессе, жаловались в суд, обращались в Департамент и к министру, оказывали воздействие чисто физически при личных встречах. Но Мануйлов был неисправим.
   

3. РОКАМБОЛЬ ЗАНИМАЕТСЯ ЛИТЕРАТУРОЙ. -- МАНУЙЛОВ-ЖУРНАЛИСТ.

   Итальянские скандалы нисколько не повредили карьере Мануйлова; наоборот, этого человека, на все способного, стали расценивать еще выше, а поручения, даваемые ему, становились все деликатнее.
   Главным же образом дальнейшему преуспеянию Рокамболя содействовало назначение на пост министра внутренних дел статс-секретаря В. К. Плеве. Проведенный в министры, как о том вспоминает в своих мемуарах граф С. Ю. Витте, исключительно князем Мещерским, который тотчас же после убийства Д. С. Сипягина написал Николаю II, что "единственным человеком, способным поддержать порядок и задушить революционную гидру, является В. К. Плеве", последний, конечно, был связан Мещерским целым рядом обязательств, и в числе их всегдашняя поддержка "духовных сынов" князя была далеко не последним долгом Плеве. Так было с Бурдуковым109, с Засядко110, было так и с Мануйловым.
   А тут еще литературные достоинства его доносов, его любезная общительность и связи с миром прессы сами собой наталкивали начальство на мысль о приложении способностей его к литературе и журналистике.
   В августе 1902 года министром внутренних дел Плеве была возложена на Мануйлова временная командировка в Париж на 6 месяцев для установления ближайших сношений с иностранными журналистами и представителями парижской прессы, в целях противодействия распространению в сей прессе ложных сообщений о России, с отпуском ему 1 500 рублей в виде жалованья и 3 000 рублей на расходы.
   О сношениях Мануйлова с французской прессой стоит рассказать специально. Сам Мануйлов впоследствии давал скромную оценку своей деятельности: "Я был командирован В. К. Плеве в Париж для сношений с заграничной печатью, причем покойный министр доверял мне не только это дело, но давал мне поручения самого секретного характера. За все время моего пребывания в Париже мне доверялись весьма значительные суммы, и, несмотря на щекотливость поручения, оно было выполнено мною так, что о нем никто не знал, и ни одна из революционных газет никогда не печатала статей, направленных против этой стороны деятельности Департамента полиции. Благодаря усилиям, сделанным в то время, в заграничной печати прекратилась агитация, направленная против нашего правительства после кишиневского погрома. Я получал от покойного министра неоднократные благодарности".
   В мае 1903 года Мануйлову было отпущено 800 франков на издание брошюры на французском языке по поводу манифеста 26 февраля 1903 года111. В августе того же года на Мануйлова было возложено секретное поручение по части итальянской прессы.
   В октябре 1903 года Мануйлов сообщил Департаменту, что он, согласно приказанию директора, вошел в переговоры с римским журналистом Белэном, который за вознаграждение в 200 франков в месяц согласился снабжать его сведениями обо всем, что происходит в итальянских социалистических кружках и в редакции газеты "Avanti", и что, кроме того, польский журналист Домбровский выразил согласие за вознаграждение в размере 500 франков в месяц давать сведения из сфер, сопричастных к журналу "Europée". Вследствие сего последовало ассигнование дополнительного кредита в размере 700 франков в месяц.
   От "занятий журналистикой" Мануйлов перешел к работам в области международного шпионажа, и здесь его успехи достигли своего апогея. Но и в это время, и позже он не оставлял в покое литературы. Забегая несколько вперед и нарушая хронологию, доскажем здесь о его литературных происках.
   В 1904--1905 гг. в распоряжение Мануйлова было отпущено на субсидирование иностранных газет 16 000 франков. Для той же цели Мануйлову было дополнительно отпущено еще 2 200 франков.
   Наконец, Мануйлов своей "литературой" становится известен бывшему императору: "Согласно личному распоряжению государя императора,-- рассказывает Мануйлов,-- мне было поручено издавать в Париже газету "La Revue russe", на каковое издание выдавались суммы по особому приказу государя. Я после трех или четырех месяцев издания увидел бесцельность такого издания, и по моему докладу журнал был закрыт".
   Когда Мануйлов был не у дел и просил работы у П. А. Столыпина, последний направил его к своему товарищу А. А. Макарову, а Макаров предложил ему заняться приисканием агентуры среди журналистов. "Несколько дней спустя,-- повествует Мануйлов в не раз цитированном нами письме,-- я исполнил приказание и приобрел двух агентов (они работают и посейчас)112. Затем Александр Александрович Макаров приказал мне войти в сношение с подполковником Невражиным и назвать ему тех агентов, которые были мною найдены. Я счел долгом выполнить приказание Александра Александровича и представил Невражину своих сотрудников. Во время моей работы с Невражиным я был командирован в Париж и там устроил издание книги "Правда о кадетах", напечатав ее в "Nouvelle Revue".
   Получив вкус к литературе, Мануйлов отдал ей много времени, когда отошел или, вернее, был отстранен от работы для Департамента полиции. Это было много позднее -- когда Иван Федорович много писал в "Новом времени" и "Вечернем времени". Но о литературной, в узком смысле слова, деятельности его мы говорить не будем, а возвратимся теперь к расцвету его деятельности.
   Пока же отметим один учиненный в Париже ловкий ход Мануйлова, принесший ему впоследствии весьма заслуженные плоды. Интересен этот ход и потому, что рисует еще одну характерную сторону Рокамболя -- его страсть к интриге ради интриги и к предательству ради предательства. Взысканный милостями всесильного Плеве и целиком зависевший от него, он, ради удовлетворения этой своей страсти, не задумался выдать своего патрона посетившему в 1903 году Париж С. Ю. Витте113, находившемуся к тому же в то время в полной опале.
   Вот что рассказывает об этом сам Витте: "Во время моего пребывания в Париже как-то ко мне зашел некто Мануйлов, один из духовных сыновей редактора "Гражданина" князя Мещерского114, назначенный Плеве после Рачковского115 в Париж по секретным делам, чтобы сказать мне, чтобы я на него не гневался, если узнаю, что за мною следят тайные агенты. Это, мол, не его тайные агенты, а плевенские,-- сопровождавшие меня прямо из Петербурга.
   И действительно, на другой день некоторые члены французского министерства сообщили мне через третье лицо, что за мною следят русские филеры. Когда затем я начал обращать внимание, то и я заметил их, и, вернувшись в Петербург, благодарил Плеве за заботу о моей безопасности, что немало его сконфузило".
   

4. КРУПНЫЕ ДЕЛА РОКАМБОЛЯ.-- МАНУЙЛОВ В КОНТРРАЗВЕДКЕ.

   Русско-японская война открыла горизонты перед жадными взорами Мануйлова. Наблюдение за римско-католиками, возня с прессой,-- все это были мелочи в сравнении с деятельностью в сфере военного шпионажа, да еще в период войны. Разведки, контрразведки окружены были глубокой тайной и оплачивались крайне высоко.
   Не прекращая забот о прессе и получая из Департамента общих дел и Департамента полиции специально на прессу до 9 000 рублей ежегодно, Мануйлов устремился к организации специально военного шпионажа. Департаментская справка следующим образом излагает его деятельность.
   "С начала военных действий в Японии против нашего отечества Мануйловым была учреждена непосредственная внутренняя агентура при японских миссиях в Гааге, Лондоне и Париже, с отпуском ему на сие 15 820 рублей; благодаря сему представилось возможным, наблюдая за корреспонденцией миссий, получить должное освещение настроений и намерений нашего врага; кроме того, Мануйлову удалось получить часть японского дипломатического шифра и осведомляться таким образом о содержании всех японских дипломатических сношений; этим путем были получены указания на замысел Японии причинить повреждение судам второй эскадры на пути следования на восток. По возвращении в Россию Мануйлов получил от Департамента поручение организовать специальное отделение розыска по международному шпионству и наблюдение за прибывающими в столицу представителями некоторых держав, сочувствовавших Японии. Энергичная деятельность Мануйлова дала вскоре же осведомленность в отношении английского, американского, китайского и шведского представителей, причем Мануйлов даже сумел проникнуть в тайну их дипломатических сношений, а равно организовал агентуру при турецком посольстве.
   В октябре 1904 года, ввиду полученных указаний, что Вена, Стокгольм и Антверпен являются центрами японской военно-разведочной организации, Департаментом было признано полезным учредить, через посредство Мануйлова, в этих городах наблюдение, на что Мануйлову и было отпущено первоначально 770 франков, а затем 800 франков и, наконец, ежемесячно по 5 550 франков".
   Ввиду всего этого Мануйлову было исходатайствовано пожалование ордена святого Владимира 4-й степени. Уж не знаем, в какой связи с его деятельностью находится последовавшее в 1905 году соизволение на принятие и ношение Мануйловым испанского ордена Изабеллы католической.
   Сам Мануйлов рассказывает следующее о своей "военной" деятельности:
   "Проживая в Париже, я имел возможность получать сведения о шпионских происках в России, и, когда я вернулся в Петербург, я доложил директору Департамента полиции о необходимости организации для борьбы с международным шпионажем, направленным против нашего правительства. Мой проект был одобрен в то время министром внутренних дел, и мне было поручено организовать особое отделение при Департаменте. Основная задача отделения, кроме наблюдения чисто полицейского за шпионами, сводилась к получению агентурным путем шифров иностранных государств. В самое короткое время мною были получены дипломатические шифры следующих государств: Америки, Китая, Болгарии, Румынии. Благодаря этим шифрам, все отправляемые и получаемые телеграммы разбирались в Департаменте полиции и представлялись его императорскому величеству. Во время войны мне было приказано достать шифр японского государства. С этой целью я, заручившись агентом, отправился в Гаагу и после страшных усилий, рискуя своей жизнью (фотографии шифра снимались в квартире посольского лакея, на краю города), я получил шифр японцев. За этот шифр было уплачено, вместе со всеми фотографиями (шифр представлял две огромные книги), 3 1/2 тысячи рублей -- 8 000 франков или 9 000 франков, сейчас точно не помню. Если бы я хотел быть корыстным, то в то время я мог бы получить огромную сумму, но мне не могло и прийти в голову подобное соображение. Я был искренне счастлив, что мне удалось в такой серьезный момент выполнить такое важное поручение, а между тем нашлись люди, которые распространили гнусные слухи о том, что я получил за это дело 50 тысяч рублей. Затем я достал возможность получения германского шифра (я заручился согласием служащего германского посольства в Мадриде), и это дело не было выполнено исключительно по преступной небрежности покойного директора Департамента полиции Коваленского, который на все мои по сему поводу доклады не считал даже нужным что-либо предпринять. В бытность директора Департамента полиции Коваленского было и другое дело, которое может служить прекрасной характеристикой халатности, которую проявлял Департамент. Я получил письма военного агента Японии Акаши, который переписывался с группой финляндских революционеров и с армянскими террористами. Из этой переписки было видно, что японцы дают деньги на организацию московского вооруженного восстания, и при помощи их революционеры снаряжают пароход с оружием, который должен быть отправлен в Финляндию. Я по этому поводу писал, телеграфировал, но не получал надлежащих указаний. В конце концов было отправлено судно "Джон Крафтон", и если бы оно случайно не наскочило на камни, революционеры получили бы громадный транспорт оружия и динамита. Все это имеется в Департаменте, и пусть посмотрят мои доклады, которые подтвердят, что я имел все сведения, которые не были использованы Департаментом. Эта страница деятельности Департамента достойна внимания. Она могла стоить очень дорого.
   Почти одновременно с этой работой на меня была возложена охрана Балтийского флота, причем князь Святополк-Мирский116 вручил мне более 300 тыс. руб., но я не желал брать на себя расходование такой суммы, и дело было поручено капитану французской службы Луару, рекомендованному бывшим министром иностранных дел Делькассе. За мои труды в области борьбы с международным шпионством, по докладу князя Святополк-Мирского, мне была дана награда: я получил Владимира 4-й степени, не имея никакой до этого награды. Когда министр пригласил меня и вручил мне орден, князь сказал мне, что его величество приказал ему передать его особую благодарность за мою деятельность. Несколько лет перед этим я имел счастье сопровождать его величество за границу, и я был помощником П. И. Рачковского по организации охраны в Дармштадте".
   Ловкостью рук Мануйлов составил свою репутацию, и когда оказывались недопустимыми или неосуществимыми всевозможные легальные воздействия, тогда начальство прибегало к помощи Рокамболя, и Рокамболь выручал. Великолепный образчик искусства Мануйлова дает дело Коковашина; в нем он поистине явился спасителем отечества.
   Позволим себе рассказать, на основании документов, об этой характернейшей афере.
   В сентябре 1904 года некто Константин Александрович Коковашин обратился в ученый отдел Главного морского штаба и в комитет по усилению военного флота с предложением представить шесть минных истребителей, по 320 тонн водоизмещения каждый, в один миллион рублей, причем представил заключенный им во Франции и написанный на гербовой бумаге договор с английской фирмой Morgan Marshall and Cо. Limited в Лондоне.
   Указанное предложение ученым отделом было отвергнуто; что же касается комитета, то, по докладе предложения Коковашина председателю членом комитета Н. И. Перцовым, председатель приказал члену-делопроизводителю комитета П. Верховскому, ознакомившись с делом, спросить Главный морской штаб, представляется ли желательным приобретение предлагаемых миноносцев, причем, если представляется желательным, то было разрешено выдать Коковашину письмо, как удостоверение, что с ним заключена комитетом сделка по доставке упомянутых судов.
   17 сентября Коковашин подал в Главный морской штаб и комитет по усилению флота заявление о понижении заявленной им цены до 780 тысяч рублей за миноносец.
   22 сентября членом-делопроизводителем лейтенантом П. В. Верховским было выдано Коковашину следующее письмо:
   "Согласно вашего заявления, я, нижеподписавшийся, сим удостоверяю, что по прибытии в порт императора Александра III предлагаемых вами миноносцев, краткое описание которых и чертеж находятся у меня за подписями ваших участников в деле, как указано в заключенном вами договоре от 22 сентября нового стиля сего 1904 года в Париже с гг. Morgan Marshall et Cо Limited, подлинник которого также находится у меня, вам будет уплачено от высочайше учрежденного комитета по усилению флота России за каждый вышеуказанный миноносец с вооружением и всем необходимым снабжением, с тремя минами Уайтхеда на каждый минный аппарат, по семисот восьмидесяти тысяч рублей кредитными. Способ уплаты в банк, на который будут выдаваться чеки, будут установлены представителями комитета с вами в Париже".
   Со стороны морского ведомства переговоры вели следующие лица: контр-адмирал в отставке Черкас, капитан второго ранга Шателен, барон Таубе и лейтенанты Верховский и фон Шульц. Уплата должна была производиться по векселям на парижский банкирский дом Ротшильда.
   6 ноября нового стиля бароном Таубе были выданы расписки Коковашину, в счет уплаты за два миноносца, на 12 ноября, но уплата по распискам не была произведена, несмотря на то, что расписки были представлены к уплате раньше времени, так как от судов пришлось отказаться, и банкир был своевременно предупрежден об этом.
   Спустя некоторое время в наше посольство в Париже и банкирский дом Ротшильда стали являться разные подозрительные личности, справлявшиеся о подлинности и значении документов комитета по усилению флота, выданных Коковашину, которому будто бы поручено приобретать миноносцы и другие суда с уплатой за это в Париже крупной комиссии, в счет которой он пускается в разные сомнительные дела. Между прочим, в посольство приносили официальное письмо к нему за подписью лейтенанта Верховского, перешедшее затем в руки какой-то аферистки для покупки жемчуга. Кроме того, Коковашин заложил ростовщику за 8 000 франков чек за подписями Шателена и Таубе на 21 тысячу фунтов, по которому банкирский дом Ротшильда отказался уплатить. Три меньших чека, всего на 16 000 фунтов, находились у известных в Париже мошенников, а обязательство на сумму в 120 000 фунтов находилось у английского банкира Голланда. Помимо сего, банкирскому дому Ротшильда были предъявлены чеки, подписанные лейтенантом Таубе, за покупку судов на 2 миллиона франков, в уплате которых было также отказано. Парижские владельцы чеков намерены были преследовать и арестовать Коковашина, при содействии которого, как уполномоченного нашим правительством, сделка с Шателеном и Таубе была совершена.
   Ввиду того, что настоящий инцидент произошел во время заседаний в Париже комиссии по Гулльскому делу117 и мог разразиться крупным скандалом, наш посол в Париже признал весьма важным удалить легально и юридически Коковашина из Франции, чтобы при преследовании его за мошенничество все это грязное и запутанное дело не стало предметом публичного разбирательства и газетного скандала.
   На докладе министра иностранных дел 10 ноября означенного вопроса бывший император положил резолюцию: "Это недопустимо".
   Бывшим тогда директором Департамента полиции Лопухиным была получена 16 ноября из Ай-Тодора от великого князя Александра Михайловича следующая телеграмма: "Прошу оказать всевозможное содействие лейтенанту Верховскому по делу, которое он вам лично доложит".
   При наличности резолюции царя и при крайней необходимости замять дело, что же оставалось делать? Да, обратиться к Мануйлову.
   17 ноября Мануйлову было предложено по телеграфу обратиться за содействием к начальнику Sûreté générale 118 г. Кавару для ограждения нашего морского ведомства от шантажных притязаний Коковашина, на что 19 того же месяца была получена телеграмма от Мануйлова, в которой сообщалось, что Коковашин согласен выехать в Петербург, но для урегулирования этого дела необходимо выслать 20 000 франков для уплаты его долгов.
   26 ноября чиновник особых поручений Мануйлов донес, что через доверенное лицо ему удалось получить от Коковашина как письмо лейтенанта Верховского, так и условия, заключенные с английскими фирмами на поставку миноносцев, которые и были доставлены при означенном донесении и 9 декабря были препровождены капитану 2 ранга Шателену.
   25 ноября Коковашин выехал из Парижа в Петербург и по прибытии в Россию поселился в Павловске. Дабы впредь лишить Коковашина возможности выехать за границу, Департамент полиции просил санкт-петербургского градоначальника не выдавать названному лицу заграничного паспорта.
   Но как же Мануйлову удалось добиться таких результатов? Очень просто. Через своих агентов он выкрал нужные документы и затем вошел в переговоры с Коковашиным. О работе Мануйлова в этом деле и о том величайшем конфузе, который оно могло принести русскому правительству, мы узнаем из конфиденциального письма жандармского офицера Шелькинга, работавшего по агентуре в Париже.
   "Считаю своею обязанностью сообщить вам, для передачи Петру Аркадьевичу119, следующие подробности о деле, которое грозит послужить темою к запросу в Палате депутатов, и к связанному с ним разоблачению в здешней печати, могущему вредно отразиться на моей здешней работе.
   Дело идет о поручении, данном в 1904 году некоему Коковашину, купить для России миноносцы в Англии. Вначале поручение дано было ему морским министерством письмом за подписью Стронского, бывшего адъютанта адмирала Авелана. Затем переговоры перешли к гг. Шульцу (как говорят, псевдоним, коим пользовался здесь адмирал Абаза), Шателену, адъютанту великого князя Александра Михайловича, и лейтенанту Таубе, которые должны были купить эти суда на счет добровольных пожертвований. Миноносцы должны были идти под венесуэльским флагом. В уплату их барон Таубе выдал векселя на дом Ротшильда на сумму 2 с лишком миллиона. Но в момент получения по чекам оказалось, что деньги у Ротшильда взяты. Мотив -- несуществование будто бы объекта купли и продажи, то есть миноносцев. По этому предмету Коковашин и стоящие за ним англичане предъявили иск к нашему правительству. Посольство, а равно и морской агент в Париже, поставленные в известность в этом деле, заявили, что оно их не может касаться, так как иск и претензия предъявлены на Шульца, Шателена и Таубе -- представителей комитета добровольных пожертвований.
   Как видите, до сих пор дело действительно как будто не представляет особого интереса, и я не стал бы утруждать внимание Петра Аркадьевича, но иначе обстоит с его разветвлениями.
   Вероятно, действуя на основании каких-либо предписаний из Санкт-Петербурга, бывший в то время чиновник особых поручений при министре внутренних дел, командированный в Париж, И. Ф. Мануйлов, как явствует из показания Наделя, его бывшего агента, приказал ему добиться возвращения в Россию Коковашина. С этой целью Надель познакомил Мануйлова с неким Витоли (в настоящее время скрывшимся). Витоли обязался исполнить желание последнего, познакомился с этой целью с Коковашиным, под видом желания вступить с ним в компанию, снабдил его деньгами для поездки в Санкт-Петербург, а тем временем "экспроприировал" некоторые из имеющихся у Коковашина документов, не зная, что стоящие за спиною последнего дельцы (Коковашин производит впечатление человека слабоумного и лица подставного) успели снять фотографии с большинства из них. По наущению их же Коковашин подал во французский суд, обвиняя гг. Наделя, Витоли в краже, и, как увидите, это обвинение может иметь некоторые шансы быть доказанным на основании свидетельских показаний. В настоящее время дело у судебного следователя Ветра, но задержано, вследствие завала в работе по делу Рошета. Помощник его, г. Вертело, говорит, что дело в высшей степени скабрезное и что, по-видимому, причастие агентов нашей полиции в Париже не подлежит сомнению.
   Опасность заключается в том, что при переходе дела в руки прокурора оно сделается достоянием печати и, по всей вероятности, за нее ухватятся социалисты для запроса правительству о деятельности в Париже нашей полиции. Замять его трудно, так как происшествие случилось во Франции и с французскими подданными (Витоли и Надель). Почему в него вмешалась наша полиция, на обязанности коей лежит, насколько мне известно, наблюдение над политическими, судить не берусь, но, повторяю, не считаю возможным не довести всего вышеизложенного до сведения Петра Аркадьевича, дабы дело это не было для нас неожиданным сюрпризом. Кроме того, так как я предвижу прессовый скандал, то на моей обязанности -- предупредить о нем. Выписки из дела и свидетельские показания прилагаю в копии".
   В цитированном нами памфлете находим еще свидетельства о ловкости рук Мануйлова, которой он подкупил Плеве. Достоверность сообщения остается на ответственности автора памфлета.
   Во время борьбы за власть Плеве и Витте Мануйлову было поручено раздобыть документы, уличающие Витте в неблагонадежности.
   Князь Мещерский, игравший тогда крупную роль в высших сферах, ввел Мануйлова к Витте. Здесь он каким-то путем выяснил, что нужные документы хранятся у одного из бывших секретарей Витте. Поместившись в номере гостиницы "Бель-Вю", смежном с номером, занятым этим секретарем, Мануйлов при помощи подобранных ключей проникает в номер последнего, вскрывает его письменный стол и снимает нужную копию с бумаг. Все это было сделано ловко, бесшумно, и результатом этого явилось увольнение Витте от должности министра финансов.
   На организацию кражи документов у Витте Мануйлову была отпущена Плеве крупная сумма денег, но Мануйлов еще ухитрялся просить на "непредвиденные расходы", что приводило Плеве в бешенство. Во время этой "истории" был, между прочим, характерный случай, когда на одном из докладов Мануйлова Плеве поставил резолюцию: "Этот болван ворует не то, что нужно".
   

5. ВЕЛИЧИЕ И ПАДЕНИЕ РОКАМБОЛЯ. УСТРАНЕНИЕ МАНУЙЛОВА.

   В середине 1905 года деятельность Мануйлова достигла кульминационной точки. В это время ему из средств Департамента полиции отпускалась круглая сумма, составлявшая в год ни много ни мало, а всего 9 000 рублей и 105 000 франков, или, по курсу, всего около 50 000 рублей. По официальной справке, чиновнику особых поручений отпускалось ежемесячно 1) личное содержание -- 250 руб., 2) на агентурные расходы -- 500 руб.; 3) на содержание сотрудников: Белэна -- 200 франков, Домбровского -- 500 франков и Z. - 1 500 франков; 4) на военно-разведочную агентуру: в Вене -- жалованье сотруднику 1 500 франков и двум агентам -- 1 000 франков; в Стокгольме: сотруднику 600 франков; двум агентам -- 700 франков; в Антверпене: сотруднику -- 500 франков, одному агенту -- 350 франков, и на телеграфные расходы по 300 франков на каждый пункт, всего 900 франков; в Лондоне -- 500 франков. Кроме того, ему возмещались, по особым докладам, телеграфные и другие экстренные расходы в размере по 500 франков. Но этой суммой (9 000 руб. И 105 000 франков в год) еще не ограничивались получения Мануйлова с русского правительства. С 22 апреля 1905 года было приказано выдавать ему из секретных сумм Департамента полиции по 4 200 рублей в год в виде добавочного содержания. Кроме того, он получал еще на прессу: в 1905 году ему было выдано на сей предмет 2 200 руб. из Департамента полиции и 16 000 франков из Департамента общих дел. Но и это еще не все. Мануйлов вошел в сношения еще и с Главным артиллерийским управлением, которому он взялся доставлять специальные документы, то есть чертежи орудий и тому подобное. В течение года им было получено на этот предмет 16 500 марок и 40 000 франков. Наконец, добрую часть получил Мануйлов и из крупной суммы, ассигнованной на охрану Балтийского флота. Когда Департаменту полиции, по встретившейся надобности, пришлось проверить количество и сумму переводов на счет Мануйлова, то выяснилось, что только за время с 19 октября 1904 года по 14 июля 1905 года, то есть за 9 месяцев, ему было переведено через Лионский кредит 52 628 руб. 1 коп. К этим суммам надо прибавить экстренные получки за выполнение поручений чрезвычайных и доходы от частных негоции.
   
   На быстрых крыльях веселие летит,
   А горе -- тут как тут.
   
   Высоко занесся Рокамболь, но не удержался на высоте. В момент наибольшего благополучия -- у него сорвалось. На сцене появился Тортильяр и погубил Рокамболя. В 1905 году, при товарище министра внутренних дел Д. Ф. Трепове, в Департаменте полиции вновь воссиял П. И. Рачковский, который и стал руководить розыскной деятельностью Департамента. Первым делом он обратил свое внимание на Мануйлова и вспомнил об обидах, испытанных по его милости. На помощь Рачковский призвал своего, можно сказать, воспитанника Гартинга, который был назначен начальником секретного отделения Департамента полиции. Они пристально занялись Мануйловым и доказали начальству, что, во-первых, Мануйлов берет слишком дорого за свои сообщения, во-вторых, Мануйлов совершенно не церемонится с фактами. Они показали, что выписки и фотографии, которые Мануйлов выдавал за копии и фотографии японских шифров, просто-напросто взяты из китайского словаря, что военные чертежи и планы, которые продавал Мануйлов, как раз именно те планы и чертежи, которые заинтересованные агенты иностранных держав всучивали Мануйлову, работая не в пользу, а против России.
   Повод к походу на Мануйлова дало дело японского полковника Акаши. Это дело характеризует приемы Мануйлова. Читатель составит понятие об этом деле по извлечению из записки, составленной для министра внутренних дел и подписанной 9 мая 1905 года директором Департамента полиции Коваленским.
   "27 минувшего апреля в Департаменте полиции было получено подробное донесение чиновника особых поручений Мануйлова о приезде в Париж японского военного агента в Стокгольме полковника А к а ш и , являющегося руководителем шпионско-разведочной деятельности в Европе.
   По сообщению г. Мануйлова, им было установлено за Акаши наблюдение, причем ему удалось с одним агентом, из соседней с Акаши комнаты, услышать разговор его с неким Деканози, анархистом -- армянским выходцем. Акаши, ссылаясь на разговоры с Деканози при предыдущих свиданиях, настаивал на неудовлетворительности настоящей формы революционного движения в России, и, по его мнению, если бы суметь сорганизовать стотысячную вооруженную толпу, то, при содействии общества, эта вооруженная сила одержала бы победу над деморализованными солдатами, коих, по сведениям, полученным Деканози от какого-то офицера в России, в настоящее время всего от 400 и 500 тысяч человек. Далее Деканози будто бы рассказывал Акаши, что к осени можно ожидать весьма крупных беспорядков в Тифлисе, Баку и Батуме, куда уже доставлено значительное количество оружия. Из разговора Акаши с Деканози можно было вывести заключение, что у первого имеется несколько тайных сотрудников, разъезжающих в настоящее время по России. Затем разговор коснулся денежных затрат, и г. Мануйлов со своим агентом явственно будто бы слышали, что Деканози получает от Акаши 2050 франков в неделю на разные расходы.
   Кажется странным, чтобы в хорошей гостинице, где жил Акаши, можно было из соседней комнаты слышать буквально все, что делалось и говорилось в комнате Акаши.
   В том же донесении г. Мануйлов доносит, что ему удалось сделать у Акаши выемку письма Конни Цилья-куса, известного финляндского сепаратиста, в котором он извещает Акаши о своем приезде в Париж и просит выдать ему "для других" 4000 фунтов. 29 апреля от г. Мануйлова получено новое донесение, заключавшее фотографию вышесказанного письма Конни Цильякуса на имя Акаши.
   1-го сего мая от г. Мануйлова получена отправленная им 30 апреля телеграмма следующего содержания: "Avant depart120 Акаши Лондон агенту удалось изъять из чемодана памятную записку suivante, écrite121 Цильякусом: социалистам-революционерам 4 000, яхта 3 500, экипаж 500 000, оружия социалистам-революционерам 808 000 ружей, финляндцам 6 400; 5 000 ружей для Петербурга, 4 500 винтовок маузера для раздачи финляндцам и социалистам-революционерам 2 100; расчет évidemment122 на фунты. Подлинная записка препровождается. Possible avoir123 корреспонденцию Деканози. Prie ce propos réponse, vu124 важности дела и благоприятным обстоятельствам, grâce aux quels nous pouvons être au courant125 провокаторской деятельности японцев. Не признаете ли полезным установить за Акаши и его сообщниками широкое наблюдение pendant tous leurs126 путешествий; на ассигнованные средства подобное дорогое наблюдение impossible127, потому просил бы ассигновать ce propos128 особую сумму. Prie réponse télégramme"129.
   На эту телеграмму г. Мануйлову 1 мая было сообщено по телеграфу: "Impossible donner ordre demandé avant reception130 записки Акаши et rapport, détaillé continue 131 наблюдение корреспонденцией Деканози".
   3 сего мая от г. Мануйлова было получено донесение, содержащее 2 телеграммы парижского городского телеграфа, писанные Цильякусом и "Фредериком" (Деканози, по заявлению г. Мануйлова). Того же числа названный чиновник телеграфировал, что 1 мая из Антверпена выбыл в Гамбург пароход "Корделия" с грузом оружия для России, выгрузка коего должна произойти на шлюпках между Кенигсбергом и Скандинарией. 4 того же мая получено новое донесение г. Мануйлова с приложением "записки", написанной, по его словам, Цильякусом, о которой он упоминает в вышеозначенной телеграмме от 30 апреля. 5 мая поступило донесение г. Мануйлова, комментирующее записку Конни Цильякуса, полученную 3 мая. Затем, 6 мая г. Мануйловым доставлено письмо на имя Деканози от некоего парижского фабриканта Дюбюк.
   Вся переписка г. Мануйлова об Акаши и Деканози представляет много неясностей, и толкование ими памятной записки предполагаемого ЦильякУса представляет несомненные ошибки. Так, он объясняет, что им было доложено 20 апреля за No 125 о вручении полковником Акаши 2 000 фунтов Деканози для грузин, во время беседы, которая была лично слыпганат. Мануйловым. Между тем в сказанном донесений он сообщает только, что "до него донесся шелест пересчитываемых бумаг, причем Акаши заметил: "Тут на 125 тысяч франков".
   На основании вышеупомянутой записки г. Мануйлов уверяет, что японское правительство, при помощи своего агента Акаши, дало на приобретение 14 500 ружей различным революционным группам 13 300 фунтов (г. Мануйлов ошибочно сосчитал 15 300 фунтов), то есть по 8 рублей за ружье, но по подобной цене невозможно приобрести какого бы то ни было ружья. В этом же донесении г. Мануйлов настаивает об отпуске сумм для учреждения специальной агентуры для наблюдения за контрабандой Японии в 7-ми наиболее важных европейских портах, помимо Антверпена и Стокгольма, на что ему отпускаются уже агентурные суммы. Подобное предложение было уже им сделано в январе месяце сего года и сообщено Департаментом полиции на заключение морского министерства, которым означенное предложение было категорически отклонено.
   Чрезвычайно странным кажется факт, что Конни Цильякус, зная давно всех вожаков русских революционных партий, обращается для организации вооруженного антиправительственного движения в России к Деканози, не пользующемуся особым авторитетом среди главарей русских революционеров. Так же невероятно обстоятельство, что Деканози, получая от Акаши дельно по 2 050 франков, то есть более 3 000 руб. в месяц, на разные расходы, живет в Париже в улице Fossé St. Jacques, состоящей исключительно из грязных домиков, где отдаются только меблированные комнаты по 15--20 руб. в месяц.
   Департамент полиции, имея в виду сообщения чиновника особых поручений Мануйлова о происках полковника Акаши и другие сведения по тому же предмету, озабочен принятием мер для пресечения вредной деятельности Акаши, но не считает возможным ассигновать теперь же особый кредит г. Мануйлову, ранее точного выяснения действительных мер, могущих привести к желательному результату, тем более что требования г. Мануйлова по этому предмету недостаточно основательно мотивированы.
   О вышеизложенном имею честь доложить вашему высокопревосходительству".
   Записка по делу Акаши была первым ударом Мануйлову. Второй удар нанес ему Гартинг, представив 31 мая 1905 года по начальству следующее донесение:
   "Главный морской штаб обратился недели три тому назад в секретное отделение Департамента полиции с просьбой выяснить сношения греческого подданного Константина Рафтопуло, предлагавшего свои услуги морскому министерству для выяснения и задержания военной контрабанды, отправляемой из европейских портов в Японию и подозреваемого в шпионстве для японцев.
   Названный Рафтопуло 19 мая сего года выехал из Санкт-Петербурга в Берлин одновременно со мною и в том купе, где поместился также один морской офицер. Рафтопуло вскоре разговорился с нами и понемногу стал рассказывать, что он давно помогает нашему правительству в борьбе с Японией, но что его усилия не давали до сих пор достаточно успешных результатов, так как ему приходилось иметь дело с представителем нашего правительства в Париже г. Мануйловым, человеком несерьезным, неумело пользовавшимся сообщавшимися ему сведениями военно-разведочного характера, и так далее. Заинтересовавшись рассказом Рафтопуло, я, не обнаруживая своего имени и служебного положения, продолжал с ним разговор и понемногу узнал, что он сошелся в Париже осенью минувшего года с г. Мануйловым, и благодаря тому, что его шурин имеет, в Антверпене экспедиционную контору Рейдт и Ко(Reudt et Cо.), ему удавалось получать сведения об отправляемой в Японию военной контрабанде. Таким образом он получил сведения об отправке в Японию морского кабеля, а также многих судов, между прочим, "Cordelia", "Deutschland" и так далее, о чем он предупреждал своевременно г. Мануйлова. Вспомнив, что г. Мануйлов действительно докладывал о кабеле и вышеупомянутых пароходах, я добился того, что Рафтопуло показал мне печатанные на пишущей машинке копии всех его сообщений г. Мануйлову, ознакомление с которыми убедило меня в том, что он действительно доставлял г. Мануйлову сведения, сообщавшиеся последним Департаменту полиции.
   Помимо всего, Рафтопуло рассказал мне, что он обращался с письмом на высочайшее имя, переданным им министру императорского двора барону Фредериксу, в котором он докладывал об услугах, оказываемых им в течение нескольких месяцев г. Мануйлову, и предлагал свои услуги для доставления в будущем сведений о контрабанде в Японию непосредственно нашему правительству, помимо г. Мануйлова. Рафтопуло был несколько раз принят 2-м генерал-квартирмейстером, генералом Поливановым, которому он показал всю свою переписку с г. Мануйловым и рассказал про некорректное поведение последнего. По словам Рафтопуло, он и его приятель -- агент французского генерального штаба Эмиль Мутье (Emile Moutier) -- работали для г. Мануйлова, то есть для нашего правительства, даром, получая от него только уплату расходов по разъездам и телеграммам, и г. Мануйлов должен, мол, ему еще 2 975 франков за произведенные расходы. Рафтопуло рассказал также подробно про свои сношения с г. Мануйловым исполняющему должность начальника Главного морского штаба контр-адмиралу Вирениусу.
   Так как Рафтопуло говорил мне о своих близких сношениях с нашим морским агентом в Берлине князем Долгоруким, то я навел у последнего справку в Берлине, и тот заявил мне, что комендант Константин Рафтопуло известен греческой миссии в Берлине, как офицер греческой морской службы, уволенный за какие-то неблаговидные проступки, и что ему, князю Долгорукому, известно об имевшихся у Рафтопуло сведениях о контрабанде для японцев, благодаря близости его к транспортной конторе Рейдт в Антверпене.
   Представляя об изложенном на усмотрение вашего превосходительства, имею честь почтительнейше добавить, что сообщения Рафтопуло 2-му генерал-квартирмейстеру Поливанову и исполняющему должность начальника Морского штаба контр-адмиралу Вирениусу бросают неблаговидную тень на чиновника особых поручений Мануйлова, и посему навряд ли удобно продолжать Департаменту полиции передавать вышепоименованным лицам предложения и сообщения г. Мануйлова. Коллежский советник А. Гартинг. 31 мая 1905 года".
   Рачковский и Гартинг ковали железо, пока были у власти. 8 июня П. И. Рачковский представил доклад Д. Ф. Трепову, бывшему в то время товарищем министра внутренних дел. В этом докладе Рачковский набросил тень на все сообщения Мануйлова и резюмировал свое прошение указанием, что Департамент полиции не извлекает почти никакой пользы из доставляемых Мануйловым документов, а получает Мануйлов за это до 50 000 рублей в год. Трепов положил на докладе резолюцию: "Обдумать, как с этим покончить". 24 июня Гартинг представил новый доклад о Мануйлове, заканчивавшийся следующими соображениями:
   "Деятельность г. Мануйлова в Париже, по отношению к секретному отделению Департамента полиции, не дает никаких серьезных результатов, тогда как агентура его по одному отделению обходится Департаменту около 47 тысяч рублей. По моему крайнему разумению, получать документы разведочного характера, но с более серьезным выбором, можно было бы за сравнительно незначительную сумму (я полагаю, не больше третьей части суммы, ассигнуемой г. Мануйловым), а если бы заграничная агентура Департамента была поставлена рационально, один из помощников означенной агентуры мог бы специально заниматься деятельностью разведочного характера. Таким образом, я полагал бы, что вверенное чиновнику особых поручений Мануйлову дело должно быть передано агентуре Департамента полиции в Париже, а он -- отозван из Франции, если его деятельность по отделу прессы не делает пребывание его в Париже необходимым. Я признавал бы необходимым отозвать названное лицо из Парижа тем более, что оно не пользуется достаточным уважением среди представителей французских властей, и что подобное решение вопроса уменьшит в значительной степени расходы Департамента".
   28 июня Гартинг составил для Трепова еще один доклад о Мануйлове:
   "Согласно представленной чиновником особых поручений Мануйловым при донесении от 22 июня сего года за No 269 справке, на разведочную агентуру за границей ему отпускается ежемесячно на расходы 8 250 франков, на конспиративную квартиру 200 франков и на покрытие особых своих расходов (представительство) 500 рублей.
   В подробном исчислении статьи 1-й ("служащие") г. Мануйлов указывает, что он расходует ежемесячно на 9 лиц 4 191 франк, в том числе: 1) на Поморина -- письмоводителя, взятого им из Петербурга только с месяц тому назад, но показанного, как постоянного сотрудника, и 2) на лицо, занимающееся просмотром и вырезками из газет (Инвернизи -- 375 франк; этот последний расход навряд ли кажется нужным). В статье 2-й ("агентурные наблюдения") г. Мануйлов указывает на расходы по наблюдениям за миссиями в Париже 1 510 франков, в Лондоне 550 франков, в Брюсселе 550 франков, в Мадриде 200 франков, в Эссене 240 франков, в Антверпене 250 франков, в Гааге 250 франков.
   Входя в подробную оценку каждой из вышеуказанных статей, я считаю, что исчисляемые расходы совершенно не оправдываются, так как их незачем производить, помимо ежемесячных расходов в 200 франков переводчику французского разведочного бюро Анселю и расхода в 60 франков в гостинице, где время от времени проживает японский полковник Акаши. Наблюдение за миссиями в Париже никогда не давало серьезного результата; все выемки обрывков бумаг, в них сделанные, неинтересны; то же самое можно сказать и про наблюдение за миссиями в Лондоне, Брюсселе и Гааге. Наблюдение за германским посольством в Мадриде мотивируется г. Мануйловым тем, что он рассчитывает получить оттуда копию немецкого шифра. Наблюдение в Эссене, на заводе Круппа, совершенно бессмысленно и не может дать никакого результата; что же касается наблюдения в Антверпене за контрабандой, на что Мануйловым тратится будто бы 250 франков в месяц, то таковое бесполезно, что ему и было указано во время его последнего пребывания в Петербурге. По вышеуказанным статьям г. Мануйлов тратит, по его словам, 7 741 франк, а получает 8 250 франков.
   Несомненно, что при серьезной постановке разведочной агентуры за границей таковую можно вести за значительно меньшую сумму.
   Все представленные г. Мануйловым со времени учреждения секретного отделения документы, по просмотре их, оказывались неинтересными. Предлагаемые им документы для приобретения нашим морским ведомством были все отклонены; что же касается проданных им документов артиллерийскому ведомству, то таковые оказались неточными и неясными, вследствие чего, дабы не повторять подобной ошибки, последнее поручило доверенному лицу проверить на месте его новые предложения..."
   Трепов положил на этом докладе 29 июня 1905 года резолюцию: "Поручаю П. И. Рачковскому это дело привести в порядок".
   Наконец П. И. Рачковский мог нанести последний удар Мануйлову. 28 июля он, за директора Департамента полиции, представил доклад об отстранении Мануйлова от работы для Департамента полиции. Извлекаем из этого доклада наиболее интересное.
   "Состоявший агентом по духовным делам при императорской миссии в Ватикане, чиновник особых поручений при министре внутренних дел VIII класса коллежский асессор Мануйлов доставлял Департаменту полиции в течение последних лет сведения из Рима, за что ему выдавалось из сумм Департамента до 15 июля 1902 года 1 200 рублей, а с того времени 4 000 руб. в год и по 500 руб. в месяц, то есть по 6 000 руб. в год, для возмещения его расходов по представляемым им докладам. Помимо поручений, исполнявшихся г. Мануйловым в Риме, он исполнял также поручения по Парижу и получал за это отдельное вознаграждение также по особым докладам.
   После начала русско-японской войны названный чиновник стал доставлять склеенные обрывки бумаг на японском языке из японских миссий в Париже и Гааге, и некоторые японские депеши, получавшиеся им, очевидно, из Sûreté générale в Париже или от одного из служащих в этом учреждении. На приобретение указанных документов в Париже г. Мануйлов получал суммы разных размеров, согласно его требованиям. С июня по октябрь минувшего 1904 г. г. Мануйлов жил в Санкт-Петербурге, после чего был командирован бывшим директором Департамента полиции Лопухиным в Париж для доставления сведений, могущих быть полезными секретному отделению Департамента, на что ему стало отпускаться ежемесячно 8 450 франков и 500 рублей. С течением времени г. Мануйлов, кроме склеенных бумаг на японском языке, стал доставлять таковые и на других языках. По многим данным является возможность предполагать, что и эти документы получаются г. Мануйловым от французской тайной полиции.
   Переводы присылаемых г. Мануйловым бумаг убедили как действительного статского советника Лопухина, так и наблюдавшего прежде за деятельностью секретного отделения коллежского советника Макарова132 в том, что означенные бумаги не имели для нас никакого серьезного значения, в каком духе г. Макаровым и было положено на донесениях названного чиновника несколько резолюций, а действительным статским советником Лопухиным было поставлено г. Мануйлову на вид, что доставляемые им сведения не соответствуют получаемому вознаграждению.
   Бывший директор Департамента действительный статский советник Коваленский также обратил внимание на то, что доставляемые г. Мануйловым документы на французском, немецком и английском языках большей частью не представляют никакого значения, ввиду чего ему было предложено доставлять документы на известных ему языках с большим выбором, дабы не обременять отделение ненужной работой. Последствием сего было весьма значительное уменьшение доставления таковых, и вместо них он начал присылать переписку японского военного агента в Стокгольме полковника Акаши с армянским выходцем -- анархистом Деканози; доставление же сведений разведочного характера почти прекратилось, за исключением копий телеграмм японской миссии в Париже, некоторых других неинтересных писем революционного характера и фотографических снимков китайских документов, часть которых, по просмотре, оказалась сфотографированными с китайского словаря. По отношению к Департаменту полиции дело поставлено так, что у г. Мануйлова имеется агентура якобы в разных столичных городах Европы.
   Единственно ценным материалом, доставленным г. Мануйловым, следует считать копию дипломатического шифра японского правительства, на расходы по приобретению которого ему было выдано 9 000 франков. Можно полагать, что шифр этот также был получен им из Sûreté générale в Париже.
   Принимая во внимание, что сведения г. Мануйлова не дают никакого материала секретному отделению, между тем как содержание его в Париже вызывает для Департамента весьма значительный расход, имею честь представить на усмотрение вашего превосходительства вопрос о немедленном прекращении г. Мануйловым исполнения порученных ему обязанностей и отозвании его из Парижа, с откомандированием от Департамента полиции, причем на командируемого в Париж действительного статского советника Лемтюжникова я полагал бы возложить принятые от коллежского асессора Мануйлова все дела и переписку, каковые передать временно на хранение в наше генеральное консульство в Париже, чиновнику же особых поручений Мануйлову продолжать выдачу личного содержания до 1 января 1906 года".
   После этого удара Мануйлову не удалось оправиться. Правда, когда Витте стал председателем Совета министров, а П. Н. Дурново был министром внутренних дел в его кабинете,-- одно мгновение показалось, что Мануйлов, как феникс из пепла, вот-вот возродится. 26 декабря 1905 года Дурново, как гласит официальная справка, "назначил Мануйлову, согласно пожеланию председателя Совета министров графа Витте, ввиду возложенного на Мануйлова графом особого поручения, из секретных сумм Департамента жалованье в размере 7 200 рублей в год". Эта же справка сообщает нам, в чем состояло поручение графа Витте. "Из имеющихся в Департаменте агентурных сведений усматривается, что в конце 1905 года и в начале 1906 года Мануйлов был, по поручению графа Витте, командирован за границу для секретных переговоров с Гапоном, которого предполагалось склонить вновь давать сведения по политическому розыску".
   Мануйлов об этом эпизоде своей жизни рассказывает так:
   "Затем я был взят бывшим председателем Совета министров графом Витте в его распоряжение. Я почти не знал графа. Он был для меня русским высоким сановником, призванным государем императором в тяжелый для России момент к власти. Я пошел на его призыв и не видел в этом ничего дурного, так как граф Витте вовсе не отождествляется в моем воображении с каким-либо банкиром и государственным предателем. Граф повел свою сложную политику. На меня возлагались лишь небольшие поручения, главным образом сношения с Охранным отделением или же с Департаментом полиции. Выплыло дело Гапона. Граф Витте призвал меня и заявил мне, что необходимо достичь отъезда из Петербурга опасного политического авантюриста, который (это было в разгар третьей забастовки) может послужить хорошим вожаком для рабочих. Граф дал мне адрес Гапона, и я вечером отправился к нему. После долгих часов мне удалось уговорить его покинуть Россию. Далее началась эпопея с 30 тысячами. Я был тут ни при чем. Люди посвященные и честные не могут меня ни в чем упрекнуть: я только исполнял поручение русского председателя Совета министров. Нужна была жертва, и Сергей Юльевич подставил меня. Он написал П. Н. Дурново, что я ему более не нужен. Оказалось, что я также не нужен и Петру Николаевичу. Меня выбросили на улицу. В период моего пребывания у графа Витте случился эпизод, на котором я остановлюсь, так как он, несомненно, играл не последнюю роль в моих дальнейших мытарствах. Однажды к графу Витте является А. А. Лопухин и рассказывает графу о существовании в Департаменте полиции типографского станка, на котором печатаются воззвания к рабочим и солдатам, в которых они призываются к организации еврейских погромов. Граф вызвал меня и спросил меня, известно ли мне о существовании такой типографии. Я ничего не знал, так как секретным отделением заведовал в то время ротмистр Комиссаров. Витте пригласил к себе Комиссарова, который во всем сознался. Граф, однако, не указал на источник его сведений, и Комиссаров решил, что я доложил председателю Совета министров. С этой минуты Охранное отделение, в котором был полновластным хозяином Комиссаров, начало против меня самую низменную кампанию, распространяя всякие гадости и стараясь во что бы то ни стало сделать мне пакость".
   Памфлет излагает историю Витте и Мануйлова так: "При назначении Витте премьер-министром Мануйлов, несмотря на весьма грязную роль, которую он играл при его увольнении во время Плеве, сумел как-то вновь, при содействии всегда благоволившего ему Мещерского, втереться в доверие к Витте, и ему было поручено вести переговоры с Гапоном133. По некоторым версиям, крупная часть денег, переданных ему для внесения через Гапона в кассу рабочих организаций, прилипла к его рукам. Дело это вообще очень темное, и, рассказывая в "Новом времени" о своих сношениях с Гапоном, Мануйлов, кроме самовосхваления и нескольких шпилек по адресу революционеров и своих соплеменников-евреев, ничего не сообщил, замаскировав свою действительную роль в этом деле. Между тем, именно за свою мошенническую роль в истории сношения с Талоном он и был при министре внутренних дел Дурново окончательно уволен с государственной службы и лишен права зачисления когда-либо на официальную службу. Как интересную подробность, надо отметить, что именно из квартиры Мануйлова Гапон в последний день уехал в Озерки, где он был убит.
   Незадолго до этой "истории" Мануйлов свел с Витте известного Сергея Зубатова, которого чрезвычайно озабочивала тогда легализация его "рабочих союзов" (независимцев). Зубатов, не встречая достаточной поддержки своих проектов в Плеве, думал заручиться содействием Витте, крайне заинтересовавшегося его идеей государственного социализма. О сношениях Зубатова с Витте тот же Мануйлов не преминул поставить в известность Плеве, и результатом этого явилось неожиданное для всех,-- и даже непосредственного начальника Зубатова -- директора Департамента полиции Лопухина, находившегося в то время за границей, -- увольнение Зубатова.
   При назначении Коковцева министром финансов Мануйлов, зная о крайней неприязни и вражде его к своему предместнику Витте, явился к нему и, сообщив ему о некоторых якобы неблаговидных действиях Витте во время пребывания его у власти, просил в благодарность за это о предоставлении ему должности агента министерства финансов при одном из иностранных государств, обещая и в будущем быть ему "полезным" в этом направлении. Коковцев хотя и весьма внимательно выслушал Мануйлова, однако категорически отказался пристроить его, прекрасно, по-видимому, зная, что это за личность, и не желая компрометировать себя, имея в своем распоряжении такого субъекта.
   Незадолго до увольнения Мануйлова Витте, желая как-нибудь избавиться от "навязанного" ему Мануйлова, в переписке с министром внутренних дел Дурново, между прочим, сообщает, что "он не встречает дальнейшей нужды в услугах прикомандированного к нему чиновника Департамента полиции Мануйлова", на что последовала резкая отметка Дурново: "А мне этот мерзавец никогда и не нужен был"...
   11 апреля 1906 года коллежский асессор Мануйлов был уволен, согласно прошению, от службы, но продолжал получать содержание в размере 7 200 рублей до 1 мая того же года, а затем бывшим директором Вуичем в июне, июле, августе и сентябре были выдаваемы Мануйлову разновременно пособия в сумме 1 200 рублей.
   С 1 сентября 1906 года Мануйлов уже не занимался в Департаменте.
   

6. РОКАМБОЛЬ НА ЗАКАТЕ. -- МАНУЙЛОВ В ОТСТАВКЕ.

   Выставленный из своей aima mater -- Департамента полиции, Мануйлов продолжал делать вид, что состоит при нем по-прежнему. Старые жертвы его обманов, молчавшие, пока он был около власти, теперь возмутились и требовали его то и дело к ответу; зато появились новые жертвы, которые, веря в его могущество, попадали вновь и вновь в его сети.
   Нанятые Мануйловым агенты то и дело обращались в Департамент полиции или к министрам с жалобами на Мануйлова.
   Так, в марте 1906 года проживавший в Брюсселе Эмиль Мутье обратился к графу Витте и П. И. Рачковскому с жалобой на неуплату Мануйловым причитающихся ему, жалобщику, 3 750 франков, которые Мануйлов в целом ряде писем и депеш обещал ему возвратить. Кроме того, из имеющейся по сему предмету переписки усматривается, что деньги эти были своевременно даны Мануйлову Департаментом полиции для передачи Эмилю Мутье.
   В делах Департамента имеется письмо от 11 марта 1906 г. за No 17, Генерального штаба полковника Адабаша, работавшего по нашей военной разведке, который сообщает, что, в бытность свою в Париже, ему приходилось неоднократно выслушивать жалобы агентов Мануйлова на неуплату им денег, на его обманные действия; эти лица высказывали также и подозрение в том, что Мануйлов не все полученные от них документы доставлял своему правительству и что он даже выдавал имена своих агентов враждебным России правительствам. По мнению Адабаша, деятельность подобных Мануйлову лиц, ссылающихся чуть ли не на высочайше предоставленные им полномочия и пользующихся для внушения доверия официальными бланками, окончательно порочит доброе имя русского правительства за границей; русский военный агент в Париже, полковник Лазарев, также отозвался категорически о деятельности Мануйлова самым неодобрительным образом.
   Пресловутый японский шифр был добыт Мануйловым при помощи дворецкого японского посольства в Гааге, некоего Ван Веркенса; ему Мануйлов уплатил единовременно 1 000 франков и, сверх того, обещал выдавать в случае утраты им своего места ежемесячную пенсию в размере 125 франков.
   Благодаря неосторожности Мануйлова японское правительство, по сообщению Гартинга, уже в 1905 году проведало о разоблачении помянутого шифра и о причастности к сему делу Ван Веркенса, который вслед за тем и был уволен от должности дворецкого.
   Не получая обещанной пенсии, Ван Веркенс стал подавать жалобы на Мануйлова, по поводу коих Гартинг высказал, что в императорское посольство в Париже постоянно являются разные лица с заявлениями о неуплате им Мануйловым более или менее крупных сумм, и что вообще проявленная Мануйловым во время пребывания его в Париже некорректность в деловых сношениях вызовет целый ряд скандальных разоблачений.
   Однако, когда в конце 1907 года Веркенс обратился со своими домогательствами в Департамент, то Мануйлов дал отзыв, что Веркенс за свои услуги был вознагражден хорошей суммой, а затем, согласно условию, получал ежемесячное содержание в размере 125 франков в течение нескольких месяцев; к этому Мануйлов добавил, что увольнение Веркенса не имеет никакого отношения к оказанной им услуге, так как все имеющиеся в нашем распоряжении японские шифры действуют и по сие время. Согласно сему отзыву Мануйлова, Департамент отклонил претензии Веркенса.
   В 1907 году бывший агент Мануйлова Брюккер обратился с заявлением, что за 2 года службы он доставил Мануйлову важные документы, но обещанного Мануйловым возмещения расходов не получил; кроме того, Брюккеру не было выдано Мануйловым жалованье за 1 1/2 месяца и обещанная награда -- в общем 3 000 франков. На сделанное Департаментом вследствие сего сношение Мануйлов представил расписку Брюккера в окончательном с ним расчете.
   В феврале 1907 года в Департамент полиции поступила из Парижа жалоба бывшего секретаря П. И. Рачковского -- Л. Гольшмана -- о понуждении Мануйлова к уплате 3 075 франков, взятых им,-- ввиду своего официального положения,-- взаймы под поручительство Гольшмана. Гольшману было объявлено, что Мануйлов в Департаменте уже не служит.
   В феврале 1907 года французский гражданин Бурштейн обратился с ходатайством о побуждении Мануйлова к уплате ему, Бурштейну, долга в 2 000 франков и жалованья за 33 месяца, в течение какового времени он будто бы состоял на службе у Мануйлова, считая по 300 франков в месяц. На возмещении жалованья Бурштейн, однако, не настаивает, желая лишь получить с Мануйлова означенный долг. Спрошенный по сему поводу Мануйлов уведомил, что Бурштейн на постоянной службе у него не состоял, а исполнял лишь отдельные поручения, за которые и получал своевременно условленное вознаграждение. Что же касается долга, то существования его в вышеуказанной сумме Мануйлов не отрицал и представил при своем объяснении две расписки, из коих усматривается, что в счет этого долга им уплачено уже Бурштейну 800 франков.
   Ограничимся этим списком обманутых Мануйловым иностранцев; его, конечно, можно было бы увеличить. А сколько обманов так и не всплыло! Мануйлов не стеснялся ни национальностью, ни суммой, по принципу: бей сороку и ворону, нападешь и на ясного сокола. Когда жалобы доходили до начальства, Мануйлов кое-как разделывался со своими клиентами: кому платил, от кого увиливал. После отставки стало совсем трудно. В департаментской справке деликатно обрисован его образ жизни по удалении из Департамента полиции: "Проживая в Санкт-Петербурге, Мануйлов распространял слухи, что благодаря занимаемому им в Министерстве внутренних дел служебному положению и обширным его связям с разными высокопоставленными лицами, он имеет возможность устраивать разные дела во всех ведомствах, а в частности -- и в Департаменте полиции. Таким словам Мануйлова многие верили, так как он жил весьма богато, вел крупную игру в клубах и, не имея собственных средств, проживал, судя по некоторым указаниям, не менее 30000 рублей в год".
   И Охранное отделение, и Департамент полиции были настороже. Постоянные учреждения подбирали документики, снимали допросы и так далее. Время от времени материалы докладывались начальству. Начальство принимало к сведению, но никаких активных мероприятий не совершало. И не подвинула дела даже такая резолюция Столыпина: "Забыл передать вам сегодня прилагаемые документы, касающиеся Мануйлова. Пора сократить этого мерзавца" (20 марта 1909 года). Только в январе 1910 года настало время сократить Мануйлова. В распоряжении Охранного отделения накопилось достаточно материалов о шантажной деятельности Мануйлова, а кроме того, пошли слухи о том, что Мануйлов вступил в сношение с В. Л. Бурцевым и собирается продать ему важные документы. Между прочим, Департаментом было перлюстрировано письмо небезызвестного Череп-Спиридовича следующего содержания:
   "Независимо от сего мне сообщают, что бывший агент Иван Федорович Мануйлов запродал за 150 000 франков массу документов революционеру Бурцеву и получил задаток в 20 000 франков. Бурцев уехал будто бы в Америку собирать деньги на это и на пропаганду, а Мануйлов будто бы продолжает собирать новые разоблачения".
   Это было, конечно, слишком, и власти наконец решились посягнуть на невинность Мануйлова. У него был произведен обыск в ночь на 17 января 1910 года. Начальник Охранного отделения донес на следующий день о результатах обыска. Протокол этот любопытен, и мы его приведем.
   "Вследствие приказания товарища министра внутренних дел (то есть генерала Курлова), в ночь на 17 сего января по моему распоряжению был произведен обыск в квартире отставного коллежского асессора Ивана Федоровича Мануйлова, причем были изъяты из его письменного стола:
   1) Папка с тисненой надписью: "Всеподданнейший доклад", в которой оказалась несброшюрованная тетрадь перепечатанных на пишущей машине, по-видимому, телеграмм и препроводительных бумаг из Парижа за 1904 год, частью к русским дипломатическим представителям, а часть -- без указания адресатов. Привожу некоторые из копий сих документов:
   "Париж, 30 апреля(13 мая) А. Н. Нелидову No 92. Позволяю себе представить вашему превосходительству статью... (в тексте пропуск заглавия), полученную мною для напечатания в здешних газетах из министерства внутренних дел. Почтительнейше прошу ответить мне, не встречается ли препятствий со стороны вашего высокопревосходительства к напечатанию предлагаемой статьи"... "Париж 4(17) мая 1904 год No 105. Позволяю себе представить вашему превосходительству сведения из Лондона, полученные мною от начальника французской секретной полиции". "Париж 6(19) мая No 106. Позволяю себе представить вашему превосходительству 8 дешифрованных японских телеграмм по вопросам о Манчжурии и англо-японскому союзу". "Париж, 8(21) мая No 110. Позволяю себе представить вашему превосходительству копии писем, адресованных на имя известного финляндского агитатора Эрика Эрштрема, проживающего в Париже. Благодаря сотруднику я надеюсь и впредь иметь корреспонденцию упомянутого Эрштрема". "15(28) мая 1904 года, No 115. В дополнение к моей телеграмме от сего 15/28 мая, позволяю себе почтительнейше представить вашему превосходительству текст двух телеграмм японского посланника в Париже г. Мо-тоно, адресованных в Токио, на имя Комура".
   2) Тетрадь в желтом папковом переплете, представляющая собой рукописный подлинник всех документов за 1904 год, находящихся в вышеупомянутой обложке с заголовком "Всеподданнейший доклад". В этой тетради оказались копии шифрованных телеграмм от 22 и 26 июля 1904 года и копия телеграммы от 22 июля в Токио за подписью Мотоно; два листа доклада по делу Кокова-шина и восемь отдельных документов, относящихся ко времени служебной деятельности Мануйлова за границей.
   3) Подлинное письмо г. Пешкова от 27 января 1907 года на бланке -- "Чиновник особых поручений V класса при Департаменте полиции", с просьбой представить директору Департамента доклад об Огюсте Дорэ, был ли он, Дорэ, посвящен в дела заграничной агентуры, и имеются ли у него данные для серьезных разоблачений по наблюдению за японской миссией, и черновик ответа по сему поводу Мануйлова от 31 января 1907 года, а также ответ от 6 июля 1907 года об итальянском подданном Инверници.
   4) Черновик доклада г. Мануйлова от 29 ноября 1907 года о бывшем служащем Заграничной агентуры Раковском Леониде.
   5) Черновик докладной записки Якова Осиповича Маш от 5 июля 1907 года на имя директора Департамента полиции о "положении учреждений политического розыска и высшей власти на Кавказе".
   6) Синяя обложка с надписью: "Разведочная агентура", в которой оказались: черновик, без подписи, подробного доклада от 20 июня (3 июля) 1905 года, 263, Париж, "Об организации разведочной агентуры за границей", с указанием фамилий или псевдонимов некоторых из агентов, и 7 документов, относящихся к деятельности заграничной агентуры.
   7) Такая же обложка с надписью "Архив", в которой оказались деловые бумаги, брошюры и письма в порядке, указанном на обложке: "К изданию", "Правда о кадетах", "Медников", "Лопухин", "Скандраков", "Зубатов", "Г. Гапон" и "Чарыков".
   8) докладов за 1900 г.; по-видимому, все от исполняющего должность агента по духовным делам в Риме -- о настроении польских и католических кругов к политике России.
   9) Рукопись и две записки "Об учреждении полуофициозного, субсидируемого правительством "Русского бюро корреспонденции" за границей".
   10) Несброшюрованная тетрадь, представляющая собой рукопись о положении Индии, озаглавленная: "Очерк административной организации Индии".
   11) Десять листов с фотографическими снимками писем Dekanozi и Акаши за 1905 год.
   Об изложенном докладываю вашему превосходительству".
   Обыск у Мануйлова произвел величайший эффект. Полетели специальные телеграммы во все крупные органы Западной Европы: "Times", "Tag", "Vossische Zeitung", "Kreuzzeitung", "Temps" и так далее. За границей появились большие статьи под сенсационными заголовками: "Un nouveau scandale dans la police russe", "Le founctionnaire Maniloff vend des documents secrets", "Un nouvo scandalo poliziesco russo" и т. п. О впечатлениях, которые обыск произвел на русское общество и на самого Мануйлова, агент Леонид Раковский настрочил следующее любопытное донесение:
   "Санкт-Петербург, 21 января 1910 г.
   Много толков в обществе вызвал обыск, произведенный в ночь на 17-е января у бывшего чиновника особых поручений при Департаменте полиции Ивана Федоровича Манасевича-Мануйлова. Носятся слухи, что обыск произведен в связи со взрывом на Астраханской улице134. По другой версии, Мануйлов якобы являлся информатором В. Бурцева, и у него обнаружена переписка с последним.
   Сам Мануйлов усиленно будирует в обществе, стараясь придать обыску характер сенсационности, и для чего распускает слух об "усиленном наряде чинов полиции и жандармерии" (несколько десятков человек), назначенном при производстве у него обыска; об оцеплении чуть ли не всего квартала, где помещается его квартира, и т. п.; при этом он всячески старается выставить себя "жертвой политического произвола".
   В интимной беседе с одним из своих приятелей Мануйлов рассказывал следующее. За несколько дней до обыска к нему явился некий Филатов, рекомендовавший себя в качестве корреспондента нью-йоркских газет, и обратился с просьбой снабдить его материалом по поводу появившейся в местных газетах заметки о провокационной деятельности профессора Рейснера135, по словам Филатова. По мнению Филатова, Мануйлов в бытность свою на службе в Департаменте полиции имел возможность кое-что знать о деятельности Рейснера. После заявления Мануйлова об абсолютном неведении о деле Рейснера, Филатов сообщил ему, что он намерен обратиться за материалом по этому делу к Е. П. Медникову 136, московский адрес которого у него уже имеется. Уходя, Филатов обещал поделиться с Мануйловым интересным материалом по поводу предстоящего громкого процесса Чайковского 137 и Брешко-Брешковской 138, причем снабдил его своим адресом, оказавшимся, по проверке, фиктивным. С аналогичными просьбами обращался названный Филатов к Аркадию Веньяминовичу Руманову, главному корреспонденту газеты "Русское слово", за несколько дней до ареста последнего, и Мануйлов из этого выводит заключение, что Филатов является агентом охранного отделения. Ничего предосудительного по обыску у Мануйлова, по его словам, не обнаружено; взяты лишь старые письма С. Зубатова, Е. Медникова и других.
   За разъяснениями о причинах обыска Мануйлов, по его рассказам, обращался, между прочим, к брату председателя Совета министров Александру Аркадьевичу Столыпину, который рекомендовал ему к этому отнестись философски и не беспокоить никого ходатайствами о защите, так как этим он может только повредить себе; при этом А. Столыпин якобы выразился, что за последнее время, по распоряжению генерала Курлова, в Петербурге производится масса бестактных обысков. Однако, в противовес мнению А. Столыпина, Мануйлов намерен, при содействии своего покровителя, редактора "Гражданина" князя Мещерского, "поднять большой шум". Другому приятелю Мануйлов сообщил, что причиной обыска послужили неблагоприятные сведения о нем, Мануйлове, полученные в Департаменте полиции от некоего Персица из Лондона, сообщающего будто бы, что он "соблазняет" департаментских чиновников заняться разоблачениями а ля Бакай139.
   Многие лица из общества, знакомые с закулисной стороной деятельности Мануйлова, выражают удивление по поводу обыска у него по мотивам политического характера, что, несомненно, доставит ему возможность поднять свое реноме, совершенно за последние годы павшее, тогда как была возможность и даже необходимость производства у Мануйлова обыска в порядке уголовном, за его разного рода неблаговидные и шантажные делишки. Об изложенном считаю долгом донести".
   Вести об обыске у Мануйлова взволновали и французскую тайную полицию -- Sûreté générale. Заведовавший нашей заграничной агентурой А. А. Красильников "лично" и "совершенно доверительно" доносил директору Департамента полиции:
   "Имею честь доложить вашему превосходительству, что по полученным совершенно конфиденциально сведениям, парижская Sûreté générale крайне озабочена имеющимися у нее указаниями на сношения Мануйлова с Бурцевым. Получив известие об обыске, произведенном у Мануйлова, Sûreté générale опасается, не продал ли он уже Бурцеву некоторые документы, относящиеся к русско-японской войне и сообщенные ему французской Sûreté générale.
   Мануйлов был представлен действительным статским советником Рачковским г-ну Кавар (mr. Cavard), бывшему тогда директором Sûreté générale, после чего в течение двух лет в распоряжение Мануйлова представляли все, что он только желал: перехваченные телеграммы, письма, донесения французских чинов и т. п. Некоторые официальные бумаги были в подлинниках доверены Мануйлову, который так их никогда и не возвратил, и вообще, как выражаются в Sûreté générale, "недостойным образом обманул оказанное ему французскими властями доверие".
   В министерстве внутренних дел очень боятся, не попали ли уже или не попадут ли в руки Бурцева некоторые из этих документов, предъявление которых в Палате Депутатов, как несомненное доказательство содействия, оказанного русской полиции во время японской войны со стороны полиции французской, вызвало бы небывалый по сенсационности скандал.
   Докладывая об изложенном, имею честь присовокупить, что в Sûreté générale очень желали бы получить сведения о результатах произведенного у Мануйлова обыска".
   По приказанию генерала Курлова, Sûreté générale была ознакомлена с протоколом обыска у Мануйлова.
   Обыск у Мануйлова не дал никаких серьезных политических результатов; Департамент полиции решил дать ход скопившимся в Департаменте и Охранном отделении материалам, изобличавшим Мануйлова в шантажах, вымогательствах и так далее. Против Мануйлова было наряжено следствие, которое вел судебный следователь по важнейшим делам П. А. Александров. Следствие, как полагается, велось медленно. Мануйлов пустил в ход все ресурсы. Он двинул вперед связи, стал сам забегать к департаментскому начальству.
   Не имея возможности обращаться непосредственно к П. А. Столыпину, Мануйлов изготовил обширное письмо-исповедь на имя В. А. Чумикова, заведовавшего прессой, для передачи П. А. Столыпину. Мы уже цитировали из этого письма части, относившиеся к службе Мануйлова; приводим теперь конец этого письма. Рассказав о работе с полковником Невражиным, сообщив о том, что он "поставил" ему двух сотрудников, Мануйлов пишет:
   "Некоторое время спустя, без всякой причины, мне было объявлено, что я не нужен. За время моей работы с Невражиным я был командирован в Париж и там устроил издание книги "Правда о кадетах", напечатав ее в "Nouvelle Revue". Мне пришлось снова остаться без места и без всякой материальной поддержки. Я не сделал ни одного некорректного шага; зная всю деятельность Невражина и его агентов, мне не могло прийти в голову сделать какую-либо неловкость. Невражин продолжал меня уверять, что вся организация прекращена, а люди, мною введенные в дело, говорили мне противное. Я смирился и с этим пассажем. Мои давнишние отношения с "Новым временем" дали мне возможность обратиться к Сувориным, которые приняли меня хорошо, невзирая на травлю всех левых газет, которые продолжали помещать враждебные мне заметки и считать меня деятелем Департамента полиции. До поступления в "Новое время" мне приходилось очень тяжело в материальном отношении, так как все было почти перезаложено, и я жил надеждой получить какое-либо место. Долги, сделанные мною под мое наследство (отец оставил мне более 100 тысяч рублей на срок по достижении 35-летнего возраста), докучали мне и отравляли мое существование. Я принялся за газетную работу, видя в ней одно спасение, как нравственное, так и материальное; я был свободный человек; мне думалось заработать как-либо необходимую сумму на жизнь (мне тогда приходилось жить на две семьи). В то время ко мне обращались многие лица, прося хлопотать по их делам. Будучи частным человеком, я счел возможным принять на себя некоторые хлопоты. Среди таких лиц были двое евреев -- Шапиро и Минц. Первый хлопотал об открытии типографии, второй -- разрешении ему права жительства. Первое дело увенчалось успехом, и я получил от него несколько сот рублей; второе дело не устроилось, и я был вынужден войти в соглашение на предмет взятого аванса (я выплачиваю и теперь по 100 рублей, уплатив уже 600 рублей; остается еще 900 рублей). Служба в "Новом времени" пошла хорошо, и я, конечно, бросил всякие дела, которые брал из нужды, выброшенный на улицу Департаментом, которому я отдал лучшие годы моей жизни, не щадя себя и подставляя все время мою голову под удары революции.
   И вдруг -- обыск, грубый, как у революционера-бомбиста. Обыск ничего не дал, ибо у меня ничего не было. Я узнал, что был донос некоего Рабиновича, изгнанного агента, шантажиста, торговавшего здесь, в Петербурге, своей женой. Но это не все. Я узнал о том, что следователь по важнейшим делам Александров ведет против меня дело, которое возбуждено Охранным отделением. Я узнал, что еврей Минц был вызываем в Охранное отделение, где ему, под давлением жандармского офицера, было приказано рассказать невероятную историю; то же самое проделали с Шапиро, которому грозили новым закрытием типографии и так далее, если он не покажет против меня. Все это делалось Комиссаровым, который настоял на посылке дела следователю. Я знаю о том, что П. А. Александров допрашивал многих, и думаю, что ни один честный человек не мог показать против меня. Но создается дело, желают скандала. Кому он нужен? Я не сделал ничего дурного; будучи частным человеком, я хлопотал по делам; это не возбраняется законом. Я не выдавал государственных тайн, не был в сношениях с кадетами и не изменял своей родине. Можно выгнать человека, можно его лишить материальной поддержки, но, я думаю, не к чему его преследовать ради преследования. Если бы я был прохвостом, я взял бы деньги, предложенные мне г. Б. от кадетов, а ведь они мне предлагали в то время, когда кадеты были в моде и многие сановники надеялись видеть их министрами. Всего не расскажешь. Происходит вопиющая несправедливость. Я вам всего рассказать не могу. Пусть меня позовут, и я все расскажу. Если будет неправда в моих словах, пусть карают, но нельзя же в угоду Комиссаровым создавать дела и подставлять голову и честь человека за то, что он всю жизнь оставался верным слугою того дела, которое ему было поручено. Вы хотели услышать от меня правду -- я вам ее сказал. Делайте с моим письмом, что хотите. Я считаю вас честным человеком".
   Соображения Мануйлова, очевидно, были убедительны, и П. А. Столыпин, прочитав это письмо, отправил его Курлову при пометке: "Довольно любопытное письмо... Что вы о нем думаете?"
   В Октябре 1910 года Мануйлов попробовал было сыграть на свою политическую осведомленность и нужность. Он забежал в Департамент полиции и повидался с С. П. Белецким, тогда вице-директором Департамента. Белецкий рассказал о своей беседе Н. П. Зуеву и счел нужным зафиксировать ее еще и в особом письме, нами приводимом:
   "Его превосходительству г. директору департамента полиции.
   В дополнение к моему личному докладу о явке ко мне Мануйлова, по-видимому, несколько встревоженного делом Меньшикова, честь имею доложить, что Мануйлов, явившись сегодня в Департамент и доложив заранее курьеру Андрееву, что он имеет срочное, важное от редакции дело, сообщил, 1) что возвратившийся из-за границы сотрудник "Нового времени", бывший в последние дни, во время заседаний Сейма, корреспондентом "Нового Времени" в Финляндии, заявил, что третьего дня в Гельсингфорс приезжал Б. Савинков вместе с Конни Цильякусом, пробыл один день и сейчас же уехал, получив значительную денежную поддержку. Редакция "Нового времени" хотела было поместить об этом заметку, но затем, в интересах сознания обязанности, уполномочила Мануйлова заявить об этом Департамент. 2) При этом Мануйлов добавил, что родная сестра Савинкова замужем за сотрудником "Нового Времени" Краковым и очень дружна с Савинковым, и он имеет основание думать, что ей известно постоянное местопребывание Савинкова, с которым она, бесспорно, состоит в переписке.
   Вместе с тем тот же Мануйлов представил письмо доктора Поли, проживающего на Казанской ул., д. No 1, заявляющего себя сотрудником иностранных газет, хотя редакция "Нового времени" ему не доверяет, считая его австрийским шпионом. Он предлагал ему, Мануйлову, явившемуся к нему на свидание по письму в Европейскую гостиницу, 10000 руб. За участие в трудах, могущих осветить перед иностранной прессой, в связи с предстоящим при начале открытия сессии Государственной Думы печатанием разоблачения Меньшикова, в первую очередь статьи о краже шифров, деятельность Департамента последней эпохи, путем издания особой книги.
   Этим обстоятельством Мануйлов, несколько прикосновенный к этой эпохе, видимо, встревожен, что я могу судить из заявленной им готовности использовать "Новое время" для целей Департамента, путем помещения необходимых о Меньшикове в интересах Департамента статей раньше, чем появятся инсинуации Меньшикова.
   Ничего ему на это не ответив, я сказал, что все, им мне сообщенное, я представлю вашему превосходительству, что и исполняю".
   О своей угодливости и желании послужить родному Департаменту Мануйлов имел случай еще раз заявить в любопытнейшем письме на имя генерала Курлова от 24 декабря 1910 года:
   "Ваше превосходительство, корреспондент "Русского слова" (от 16-го сего декабря) сообщает, что в непродолжительном времени предстоят разоблачения Бурцева по вопросам разведочной агентуры (наблюдения за посольствами и т. д.), по поводу коей Бурцев получил сведения от бывшего агента Леруа, находившегося на нашей службе. Ввиду того, что эти разоблачения могут вызвать значительные осложнения и газетную полемику против России, я позволяю себе доложить вашему превосходительству, что, если бы вашему превосходительству благоугодно было, я мог бы представить данные, которые могли бы до известной степени парализовать гнусную выходку Бурцева и подкупленных им агентов. Может быть, ваше превосходительство сочтет полезным приказать кому-либо из ваших подчиненных войти со мною по сему поводу в переговоры. Вашего превосходительства преданный слуга И. Мануйлов".
   Между тем, предварительное следствие приходило к концу, и предстояло решить вопрос: ставить ли дело на суд? Вопрос этот должен был по закону быть решен... в Департаменте полиции. Генерал Курлов, так храбро действовавший вначале против Мануйлова, теперь приутих и остановился перед конфузом судебного разбирательства дела Мануйлова. Он поручил С. Е. Виссарионову, исправлявшему в то время обязанности вице-директора, рассмотреть предварительное следствие и дать свое заключение. С. Е. Виссарионов добросовестно исполнил свою работу и 20 апреля 1911 года доставил Курлову секретное представление, из коего мы извлекаем самое существенное.
   "Вследствие личного приказания от 15 сего апреля имею честь представить вашему превосходительству краткие сведения о коллежском асессоре Манасевиче-Мануйлове.
   6 марта 1910 года Департамент полиции за No 90.038, возвратив начальнику Санкт-Петербургского охранного отделения переписку о Манасевиче-Мануйлове, произведенную им в январе 1910 года, предложил направить ее к прокурору Санкт-Петербургского окружного суда, ввиду падающего на Мануйлова обвинения в целом ряде получений денежных сумм с разных лиц обманным путем, то есть в преступлений, предусмотренном 1666-- 1667 статьями Уложения о наказаниях.
   Ранее по тому же поводу, в 1908--1909 гг., Санкт-Петербургским охранным отделением производилось расследование о том же Манасевиче-Мануйлове, и, несмотря на полученные в то время подтверждения его преступных деяний, дальнейшего хода переписке не было дано.
   В настоящее время предварительным следствием добыты данные, не только подтверждающие сообщения Департамента полиции, но и в достаточной степени изобличающие Манасевича-Мануйлова в обманном получении денежных сумм.
   Необходимо отметить, что, как видно из формулярного списка о службе коллежского асессора Ивана Федоровича Манасевича-Мануйлова, он имеет от роду 40 лет, лютеранского вероисповедания, окончил курс в реальном училище Гуревича, состоял на службе по императорскому Человеколюбивому обществу и 12 июля 1897 года переведен на службу в Министерство внутренних дел, был откомандирован для занятий в Департамент духовных дел, а 20 августа 1902 года был назначен чиновником особых поручений при министре внутренних дел VIII класса и командирован к исполнению обязанностей агента по римско-католическим духовным делам в Риме, а 19 ноября 1905 года был откомандирован в распоряжение председателя совета министров статс-секретаря графа Витте и приказом от 13 апреля 1906 года за No 11 уволен от службы согласно прошению.
   Вся преступная деятельность Манасевича-Мануйлова, согласно данных предварительного следствия, охватывает период времени, начиная с 1907 года, то есть по увольнении его с государственной службы. Для приобретения клиентуры Манасевич-Мануйлов пользовался услугами особых агентов, из коих вполне выяснен некто Рейхер. Последний распространял о Манасевиче-Мануйлове сведения, как о человеке, занимающем высокое служебное положение, который, пользуясь своим влиянием и связями, может проводить различные сложные дела.
   Желая произвести впечатление на обращавшихся к нему лиц, Мануйлов принимал последних в прекрасно обставленной приемной, где нередко в присутствии просителей, очевидно, для внушения большего к себе их доверия, подходил к телефону и делал вид, что говорит с тем из сановников, который ему нужен по делу в данное время, после чего тут же объявлял просителю, с кем он вел беседу, и что ему уже обещано таким-то высокопоставленным лицом устроить дело просителя.
   Просители верили этому и уходили в полном убеждении в успехе своего ходатайства.
   Обставляя таким образом дело, Мануйлов принимал на себя ведение, по отзыву свидетеля Родионова, "всевозможных шантажных дел", с целью подобным путем "выманивать деньги" у доверчивых людей, склоняя их "к разным денежным операциям, при которых взятка играет видную роль".
   Таким образом оказывается, что Манасевич-Мануйлов в период времени от 1907--1908 гг., заведомо ложно уверив обращавшихся к нему лиц в своем якобы высоком положении, коего на самом деле не имел, старался внушить этим лицам, что имеет возможность исхлопотать для них удовлетворение самых сложных ходатайств, благодаря своему личному знакомству с различными влиятельными сановниками, с целью получения денег путем таких обманных заверений.
   Во-первых, у мещанина Федора Ермолаева Антонова выманил 400 рублей, обещая устроить право жительства в столице еврею Шефтелю, какового обещания не исполнил; во-вторых, у еврея Вениамина Самойлова Якобсона выманил разновременно 500 рублей, уверив Якобсона, что он, Мануйлов, по взятому на себя поручению об организации петербургского телеграфного агентства, устроит отделение этого агентства в провинции, чего в действительности не сделал, а затем у того же Якобсона взял обманным путем 200 рублей, якобы за хлопоты по освобождению от воинской повинности приказчика Беспрозванного, чего в действительности не исполнил; в-третьих, у купца 2-й гильдии Меера Вениаминова Минц выманил 500 рублей, ложно уверив Минца, что он исхлопочет ему возвращение отнятого у его покойного отца имения в Новогрудском уезде, какового разрешения Минцу не исхлопотал, а затем у того же Минца, под видом ведения других дел, выманил якобы за хлопоты еще 1 400 рублей, и в-четвертых, у купца 1-й гильдии Манеля Нахумова Шапиро выманил 350 рублей, приняв от него на себя поручение исхлопотать открытие принадлежащей Шапиро типографии, закрытой по распоряжению административных властей, чего также не исполнил и денег всем помянутым лицам не возвратил.
   Главным свидетелем, изобличающим Манасевича-Мануилова, является свидетель Родионов, бывший его письмоводитель, впоследствии арестованный Охранным отделением и принятый туда же на службу. Как указания на лиц, потерпевших от обманных действий Манасевича-Мануилова, так и инкриминируемый материал впервые дан Родионовым после его поступления в Охранное отделение. Остальные свидетели являются в то же время лицами, понесшими материальный ущерб от Манасевича-Мануилова: Шапиро, Якобсон, Беспрозванный, Минц, Свердлов, Шефтель, Гуревич -- евреи; Плоткин, Антонов и Глухарев -- все подтверждают объяснение Родионова и воспроизводят, наряду с собственным легкомыслием, картину ловкого обирания не столько доверчивых людей, сколько стремившихся к достижению собственных интересов обходным путем. Претензии некоторых из них в настоящее время Манасевич-Мануйлов уже удовлетворил. Кроме свидетельских показаний, к делу приобщены в качестве вещественных доказательств расписки и письма Манасевича-Мануилова, из коих некоторые указывают, что получение денежных сумм Манасевич-Мануйлов облекал в форму займа. Характерна отметка его на одном из писем Минца, хлопотавшего о всеподданнейшем докладе по его земельному делу: "Доклад был 19, составлена записка для государя, барон Будберг доложит дело в начале февраля, причем будет дана цена несколько меньшая; дело Цукермана идет; у министра все бумаги". Между тем, в действительности ничего подобного не было.
   Затем, записка его от 8 февраля 1908 года: "Три дня занят службой и никакими делами заниматься не может". Такого рода объяснения и ответы Манасевич-Мануйлов давал наиболее докучливым клиентам, уплатившим ему уже гонорар и не имевшим от него сведений о движении дел.
   Далее свидетель Шапиро показал (листы дела 30--32), что Манасевич-Мануйлов выманил у него 350 рублей, обещая открытие типографии; при нем просил соединить себя по телефону с товарищем министра внутренних дел, сенатором Макаровым.
   Свидетель Антонов объяснил (листы дела 33-- 34), что Манасевич-Мануйлов уверил его, что государь император поручил ему составить записку о кадетской партии, что по воскресеньям днем он обедает у государя императора, и, обещая устроить в 1908 году право жительства в Санкт-Петербурге некоему еврею Шефтелю, запросил 4 000 рублей, сказав, что ему будто бы надо поделиться с начальником Охранного отделения, генералом Герасимовым; сошлись на 1 000 руб.
   Свидетель Якобсон заявил (листы дела 35--37), что Манасевич-Мануйлов уверил его, что у него большие связи с министрами, и выманил у него 500 рублей.
   Свидетель Беспрозванный показал, что Манасевич-Мануйлов утверждает, что он знаком с военным министром, будет у него обедать, звонил ему по телефону, и таким образом выманил у него денежную сумму за освобождение брата свидетеля от отбывания воинской повинности, чего в действительности не сделал. Чтобы поселить в Беспрозванном большую уверенность, Манасевич-Мануйлов вертел перед ним бумагой, говоря: "Вот уже бумага от военного министра идет к полковому командируй.
   Свидетель Плоткин объяснил судебному следователю, что Манасевич-Мануйлов обещал дать ему место в Охранном отделении при царскосельском дворце на жалованье 250 рублей и за это взял 500 рублей, выдав расписку о получении этих денег заимообразно. Затем, при свидании Манасевич-Мануйлов сказал Плоткину, что он устроит его на 170 рублей, а в следующий раз ответил, что он уже и жалование за него получил, и дал ему чек на Лионский кредит, но там денег не оказалось. После этого Плоткин написал письмо в газету "Русь". Тогда уже Манасевич-Мануйлов возвратил ему деньги, кроме 40 рублей.
   Таким же путем Манасевич-Мануйлов выманил у купца Глухарева 1 500 рублей, обещав ему выхлопотать звание коммерции советника, и с провизора Гуревича -- 600 рублей, обещая ему достать разрешение на открытие в гор. Симферополе 6-й аптеки. В последнем случае, по словам Гуревича, Манасевич-Мануйлов обращался по телефону в медицинский Департамент, говоря, что все дело останавливается за подписью товарища министра Крыжановского; между тем, прошение Гуревича было оставлено без последствий.
   Сопоставляя вышеизложенное, необходимо прийти к заключению, что с формальной стороны виновность Манасевича-Мануйлова в обманном получении различных денежных сумм с Антонова, Якобсона, Минца, Шапиро, Беспрозванного, Глухарева и Плоткина представляется вполне доказанной, причем установлены и приняты особые действия для учинения обмана: телефонные будто бы переговоры с лицами, занимающими высокое положение, распространение сведений о собственном влиянии и положении, внешняя обстановка, визитная должностная карточка в приемной на столе и так далее. Однако, обращаясь к разрешению вопроса о целесообразности постановки этого дела на суд, надлежит, казалось бы, прийти к отрицательному выводу.
   Из актов предварительного следствия видно, что Манасевич-Мануйлов близко стоял к полковнику Невражину, коему и доставлял свои сведения, извлекая их преимущественно из газетных заметок и каких-то рукописей. Возможно, что в случае судебного разбирательства Манасевич-Мануйлов, для собственной реабилитации, укажет на эту часть своей деятельности и, по-видимому, продолжающейся близостью к полковнику Невражину будет доказывать питаемое к нему полное доверие.
   Кроме того, допущение в ряды чиновников особых поручений министра внутренних дел человека, ныне привлекаемого за мошенничество, близость его к бывшему председателю Совета министров может дать повод к толкам в прессе о необходимости более осмотрительного допуска на эти должности. Самый момент возбуждения уголовного преследования -- март 1910 г., то есть почти через два года после получения первичных доказательств преступной деятельности Манасевича-Мануйлова,-- также может вызвать нежелательное освещение.
   Наконец, большая часть потерпевших может на суде произвести неблагоприятное впечатление, как лица, добивавшиеся нелегальным путем своих не всегда правильных ходатайств, и этим обусловить оправдательный вердикт присяжных заседателей, что в этом деле является совершенно нежелательным.
   На основании приведенных соображений я полагал бы дело по обвинению коллежского асессора Ивана Федоровича Манасевича-Мануйлова, 40 лет, направить в Санкт-Петербургский окружной суд для прекращения на основании 277 статьи Устава уголовного судопроизводства".
   Генерал Курлов ознакомил П. А. Столыпина с представлением Виссарионова, и 23 мая 1911 года, за подписью генерала Курлова, прокурору петербургской палаты В. Е. Корсаку было отправлено совершенно секретное письмо следующего содержания:
   "Милостивый государь, Владимир Бвстафьевич. Возвращая при сем, по рассмотрении, предварительное следствие о коллежском асессоре Манасевиче-Мануйлове, обвиняемом в мошенничестве, имею честь просить ваше превосходительство уведомить меня, не представляется ли возможным, ввиду нецелесообразности постановки настоящего дела на судебное разбирательство, дать ему направление в порядке 277 статьи Устава уголовного судопроизводства".
   Нечего и добавлять, что прокурору Корсаку "представилось возможным" прекратить дело о Мануйлове.
   Не пришло время сократиться Рокамболю. Рокамболь, совсем было погибший, воскрес для истории. Архивные материалы пока не исследованы140.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   95. Предшествующие публикации: Былое, 1917, No 5. С. 236--286; [Кобецкий И. Я., Щеголев П. Е.] Русский Рокамболь: (Приключения И. Ф. Манасевича -- Мануйлова). -- Л., 1925. -- Подп.: К. Бецкий, П. Павлов.
   96. Человеколюбивое общество основано в 1802 году рескриптом императора Александра I, в котором он писал: "для вспомоществования истинно бедным в столице составить особое благотворительное общество". Общество ставило своей целью "воспитание и обучение сирот и летай бедных родителей, призрение дряхлых, увечных и неспособных к труду, оказание временной помощи даровым и дешевым помещением, пищей и одеждой, оказание медицинской помощи". К моменту поступления И. Ф. Манасевича на службу в Человеколюбивое общество оно имело 131 заведение, их услугами пользовались около полутора миллионов человек.
   97. Понсон-дю-Террайл Пьер Алексис (1829--1871), известный французский писатель, автор серии бульварных детективных романов, в том числе "Похождения Рокамболя".
   98. Ганзен, советник Министерства иностранных дел.
   99. Секеринский, генерал-майор Отдельного корпуса жандармов, начальник Петербургского охранного отделения.
   100. Артур Павлович Моренгейм (1824-1907), барон, в 1884-1898 годах русский посол во Франции.
   101. Петр Иванович Рачковский.
   102. Георгий Константинович Семякин.
   103. "Alexandre III et son entourage", par Nicolas Notovich, франц. -- "Александр III и его окружение", автор Николай Нотович. "L'entente", par E. de Cyan, франц. -- "Соглашение", автор Е. де Кун.
   104. Lettre suit, франц. -- письмо прилагается.
   105. Текст письма: "Дорогой Борис, простите меня, что я не ответил на ваше последнее письмо, но я крайне занят и для удовлетворения вашей просьбы я должен был повидаться с известным лицом. Желаемые деньги будут вам в скором времени переведены. Займитесь делом, и мы вас не оставим. У меня к вам просьба, которую извольте исполнит". сейчас же по получении письма. Отправьте прилагаемую при сем телеграмму. Надеюсь, вы не замедлите исполнить мою просьбу. Я буду очень скоро. Постарайтесь поискать мне квартиру. (На B-d Hausmann или на Елисейских полях, в 4 комнаты, хорошо мебилированные). Остановлюсь в Hôtel Continental, но о дне приезда я вам пришлю телеграмму из Берлина, и, надеюсь, вы меня встретите на вокзале. Ваш И. Мануйлов". Текст телеграммы, которую по просьбе Мануйлова, Нидель должен был отправить из Парижа: "Petersburg, Fontanka, 56 Polak partez samedi. Argent transit Credit Lyonnais vous attends gare Nord Brettaner".
   Перевод: Петербург, Фонтанки, 56. Полак. Выезжайте субботу. Деньги транзит Леонский кредит вас ждут вокзал Северная Бретань.
   106. En courant, франц. -- в курсе.
   107. Владимир Михайлович Пирамидов (не установлен -- 1901), полковник Отдельного корпуса жандармов, начальник Петербургского охринного отделения.
   108 Пропаганда -- миссионерское учреждение, основанное в 1622 году попой Григорием XV, для распространения католичества среди язычников и уничтожения еретиков.
   109. Николай Федорович Бурдуков, камергер, действительный статский советник, чиновник особых поручений Министерства внутренних дел.
   110. Дмитрий Иванович Зисядко, самарский и родомский губернатор.
   111. Манифест 26 февраля 1903 года -- О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка (Полное собрание законов Российской империи. Собрание третье. Т. XXIII, 1903 год. Отделение 1. Спб., 1905. С. 113--114). Манифест призывал к "снятию круговой поруки" с крестьян, "кредитованию сельского хозяйства", Далее в нем говорилось: "<...> к утверждению в семье, школе и общественной жизни нривстненных начал, при которых под сенью Самодержавной влисти, только и могут развиваться народное благосостояние и уверенность каждого в прочности его прав <...>".
   112. Письмо написано 6 июля 1910 года.
   113. Сергей Юльевич Витте (1849--1915), граф, действительный тайный советник, статс-секретарь, член Государственного совета в 1S92--1903 годах, министр финансов, в 1903--1906 годах председатель Комитета (Совета) министров.
   114. Владимир Петрович Мещерский (1838--1914), князь, камергер, действительный статский советник, публицист, беллетрист, редактор-издатель реакционной газеты "Гражданин". Оказывал сильнейшее влияние на Николая П.
   115. После увольнения П. И. Рачковского в 1902 году на его место руководителя Заграничной агентуры был назначен Л. А. Ратаев.
   116. Петр Дмитриевич Святополк-Мирский (1857--1914), князь, генерал-адъютант, генерал от кавалерии по Генеральному штабу, в 1904--1905 годах министр внутренних дел.
   117. 22 октября 1904 года во время войны с Японией русская эскадра по пути из Кронштадта к театру военных действий близ английского порта Гулля открыла огонь по рыболовецкой флотилии, приняв ее за японские миноносцы.
   118. Sûreté générale, франц. -- тайная полиция.
   119. Петр Аркадьевич Столыпин.
   120. Avant depart, франц. -- перед отъездом.
   121. Suivante, écrite, франц. -- написанную.
   122. Evidemment, франц. -- очевидно.
   123. Possible avoir, франц. -- иметь возможность.
   124. Prie ce propos réponse, vu, франц. -- Прошу ответ по этому поводу, из-за...
   125. Grâce aux quels nous pouvons être au courant, франц. -- благодаря которым мы можем быть в курсе.
   126. Pendant tous leurs, франц. -- Во время всех его.
   127. "Impossible, франц. -- Невозможно.
   128. Ce propos, франц. -- для этой цели.
   129. Prie réponse télégramme, франц.-- просьба дить ответ телеграммой.
   130. Impossible donner ordre demandé avant reception, франц. -- невозможно дать распоряжение до получения.
   131. Et rapport détaillé continue, франц. -- и подробного донесения.
   132. Николай Александрович Макаров (1863--1906), статский советник, в 1902--1906 годы заведующий Особым отделом Департамента полиции, протестовал против применения полицейской политической провокации. Вскоре после ухода в отставку неожиданно скончался.
   133. Георгий Аполлонович Гапон (1870--1906) священник церкви Петербургской пересыльной тюрьмы. На деньги Департамента полиции образовал Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. С.-Петербурга, возглавил 9 января 1905 года шествие с петицией к парю. Во время эмиграции летом 1905 года дал согласие стать секретным агентом Департамента полиции, повешен рабочими.
   134. В сентябре 1909 года на конспиративной квартире Департамента полиции в доме номер 25 по Астраханской улице Александр Алексеевич Петров убил начальника Петербургского охранного отделения полковника Отдельного корпуса жандармов Сергея Георгиевича Карпова (1864--1909). Петров, будучи секретным агентом Карпова, оставался членом партии социалистов-революционеров.
   135. Михаил Андреевич Рейснер (1868--1928), профессор Томского университета, правовед, отец известной революционерки Л. М. Рейснер. В 1909 году В. Л. Бурцев со слов Л. П. Меныцикова, не назвавшего фамилии профессора Томского университета, распространил слух о том, что Рейснер предлагай свои услуги Департаменту полиции.
   136. Евстафий Павлович Медников (около 1850--после 1917), основатель школы московских филеров, ближайший сподвижник С. В. Зубатова, служил его помощником в Московском охранном отделении, в 1902--1906 годах руководил наружным наблюдением Департамента полиции.
   137. Николай Васильевич Чайковский (1850--1926), один из основателей кружка революционной молодежи, известного под названием "кружка чайковцев", с 1904 года член партии социалистов-революционеров, судился в 1910 году и был оправдан Петербургской судебной палатой.
   138. Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская (1844-- 1934), урожденная Вериго, "бабушка русской революции", входила в народнические кружки, неоднократно подвергалась репрессиям, в начале 1900-х годов примкнула к социалистам-революционерам, в 1910 году сослана в Восточную Сибирь.
   139. Михаил Ефимович Бакай (около 1878--после 1931), чиновник особых поручений Варшавского охранного отделения, сотрудничал с В. Л. Бурцевым по разоблачению полицейских провокаторов, в 1907 году вышел в отставку, после ареста и высылки в административном порядке, в 1908 году бежал из Сибири в Финляндию, затем переехал в Париж, помог Бурцеву доказать, что Азеф -- секретный агент Департамента полиции.
   140. Обыск, произведенный по распоряжению П. Г. Курлова 21 января 1910 года, был связан с желанием Минуйлова продать В. Л. Бурцеву секретные документы Департамента полиции. Сделка не состоялась, и у Мануйлова искали эти документы. В 1914 году Бурцев приехал в Россию из эмиграции, был арестован на границе, судим и отправлен в ссылку. В 1915 году он вернулся в Петроград и их встречи с Мануйловым возобновились. В это время Мануйлов был личным информатором С. П. Белецкого и входил в окружение Г. Е. Распутина. С конца 1915 года Мануйлов выполнял поручения министра внутренних дел, затем председателя Совета министров Б. В. Штюрмера.
   В августе 1916 года товарищ директора Московского соединенного банка И. С. Хвостов обратился к директору Департамента полиции Е. К. Климовичу с жалобой на Мануйлова, вымогавшего у него 25 тысяч рублей за обещание предотвратить ревизию деятельности банка. По совету Климовича Хвостов передал требуемую сумму, предварительно записав номера кредитных билетов. В тот же день вымогателя арестовали на улице и при обыске обнаружили все полученные им от Хвостова деньги. Началось предварительное следствие, но по высочайшему повелению оно было прекращено. После тщетной попытки убедить Николая II в незаконности его повеления министр юстиции А. А. Макаров 19 декабря 1916 года получил отставку. Но преемнику Макарова, Н. А. Добровольскому, удалось уговорить императора на слушание дела Мануйлова. Петроградский окружной суд заседал 13--18 февраля 1917 года, вердиктом присяжных заседателей он был признан виновным в мошенничестве. 27 февраля 1917 года при пожаре в Доме предварительного заключения Мануйлов был освобожден. До Октябрьской революции он сотрудничал с В. Л. Бурцевым в его журнале "Общее дело". При попытке эмигрировать был задержан на финляндской границе и расстрелян летом 1918 года.
   После появления в декабре 1917 года первой публикации очерка о И. Ф. Манасевиче-Мануйлове, только один человек упрекнул П. Е. Щеголева за очерк об аферисте. Заступником оказался В. Л. Бурцев, превосходно знавший героя очерка. Находясь в тюрьме, Бурцев писал Щеголеву:
   "Многоуважаемый Павел Елисеевич!
   Только что увидел 5--6 книгу "Былого".
   Надо ли Вам говорить, как поразила меня в этой книге статья о Мануйлове?!
   Вы меня легко поймете...
   Я говорил Вам лично незадолго до моего ареста, что тема о Мануйлове в такой злобной форме, так односторонне освещенная, рассказанная с такими ошибками и умолчаниями, как это сделано в данном случае неприемлема для меня, как для одного из редакторов "Былого".
   И вот, когда я сидел в тюрьме, эта статья Вами напечатана. Напечатана без моего ведома!
   Я даже не видел корректуры этой книжки "Былого", несмотря на то, что я просил ее не раз через моего товарища В. Г. Финка. Корректура была мне обещана, и доставить ее в тюрьму было так легко. Тем не менее, несмотря на ряд обещаний, она не была мне доставлена. В списке статей, который был мне в тюрьме предоставлен, об этой статье не было упомянуто.
   Вы знали, Вы прекрасно знали и не могли не знать, что эти статья меня очень интересует и задевает. Доставить ее для моего просмотра Вы были обязаны, если только считали нужным считаться с моим мнением.
   Статья о Мануйлове во многом несправедлива и злобна. Это -- раз. Она не полна и не ко времени. Не с Мануйловым надо теперь нам драться! Это -- два.
   Статья косвенным образом направлена против меня: я один из всех вас имел мужество протестовать против преступлений и мерзостей, которые совершили в деле Мануйлова сначала Рубинштейны и охранники Климовича, а потом Муравьевы и Керенские.
   Те и другие делали по отношению Мануйлова гнуснейшие преступления. Вы все молчали по поводу этого и нашли в себе только мужества и политического такта наброситься на Мануйлова, когда он был безвреден.
   Во всех своих изданиях, в том числе и в "Былом", с 1900 года я хлестал тех, кого считал вредным, и хлестал их до тех пор, пока они были вредны. Хлестать кого-нибудь для галерки, без всякой нужды, я считал не только праздным занятием, но даже вредным. Я поэтому никогда не хотел, чтобы дорогое для меня "Былое" из серьезного политического органа, преследующего государственные интересы, хотя бы отчасти превратилось бы в издание, напоминающее уличные листки.
   Если Мануйлов фигура и его дело -- дело русской государственной важности, -- его надо раскрыть полно и без какой-либо злобности" (Отдел рукописей Института русской литературы АН СССР, фонд 627, опись 4, дело 446).
   Дмитрий Львович Рубинштейн (1876--после 1929), банкир, прославился крупными финансовыми спекуляциями, входил в окружение Г. Е. Распутина.
   Николай Константинович Муравьев, присяжный поверенный, в марте 1917 года возглавил Чрезвычайную следственную комиссию для расследования противозаконных по должности действий бывших министров и прочих высших должностных лиц, как гражданских, так военных и морских ведомств.
   Александр Федорович Керенский (1881--1970), присяжный поверенный, выступал защитником на многих политических процессах, министр юстиции и министр-председатель во Временном правительстве. Чрезвычайная следственная комиссия подчинялась Керенскому.
   Письмо Бурцева переполнено эмоциями, оно чрезвычайно субъективно, и поэтому не каждому слову в нем следует доверять. Но автор письма безусловно прав, если в очерке допущены сокрытия важных фактов. Разумеется, недопустимы искажения и передергивания по отношению к кому бы это ни относилось. Однако фактов, хоть сколько-нибудь обеляющих фигуру нашего героя, обнаружить не удалось. Поэтому образ Мануйлова, созданный П. Е. Щеголевым, представляется правдивым.
   

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru