Щеголев Павел Елисеевич
"Блондинка" в Ясной Поляне в 1910 году

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Записки секретного сотрудника).


   
   Щеголев П. Е. Охранники, агенты, палачи
   М.: Просвет, 1992.
   

"БЛОНДИНКА" В ЯСНОЙ ПОЛЯНЕ В 1910 ГОДУ58

(Записки секретного сотрудника)

   Лев Толстой не давал покоя русскому правительству и после своей смерти.
   20 ноября 1910 года директор Департамента полиции Н. П. Зуев отправил начальнику Московского охранного отделения П. П. Заварзину шифрованную телеграмму следующего содержания:
   "Господин товарищ министра (П. Г. Курлов) приказал вам немедленно командировать двух опытных толковых сотрудников в Ясную Поляну, где они должны посетить могилу Толстого и имение Черткова59 и выяснить характер сборищ, происходящих в Ясной Поляне и у Черткова. О последующем выяснении быстро доносить".
   21 ноября полковник Заварзин телеграфировал Зуеву: "Исполнено. Сведения могут быть дней через пять". А 24 ноября Заварзин уже отправил эти "сведения" при следующем "совершенно секретном" докладе Зуеву:
   "Вследствие телеграммы вашей от 20 сего ноября за No 1334 имею честь представить при сем сведения о характере сборищ, происходящих в Ясной Поляне и у Черткова.
   Ввиду несомненного интереса, который представляет записка в изложении сотрудника "Блондинки", и желания исполнить требование вашего превосходительства, как указано в телеграмме, быстро, при сем представляется упомянутая записка в подлиннике, каковую, по минованию надобности, прошу не отказать возвратить мне для дальнейшей разработки и систематизации всех сведений".
   Записка, составленная "Блондинкой", по литературности изложения и толковости действительно выделялась из многого множества ординарнейших агентурных записок и обратила внимание Департамента полиции. Срочно был сделан доклад самому министру П. А. Столыпину о расследовании на могиле Толстого, и Столыпин оставил записку у себя для прочтения. Впоследствии записка была возвращена им директору Департамента и оставлена при департаментском деле.
   Воспроизводим эту записку, состоящую из трех частей: в первой речь о сборищах на могиле Толстого, во второй изложены беседы с доктором Маковецким60, третья является донесением о деятельности В. Г. Черткова. Отмечаем особенность стиля: автор сбивается и говорит о себе то в женском, соответственно женскому псевдониму "Блондинка", то в мужском, согласно действительности, роде.
   

1. СБОРИЩА НА МОГИЛЕ ТОЛСТОГО

   Численность. О громадных массах, собиравшихся на могиле Толстого, можно говорить лишь в отношении первых дней после похорон. После того, как в день похорон в Ясной Поляне собралось от 5 до 7 тысяч человек, в ближайшие 5--6 дней на могиле каждый день собиралось по нескольку сот человек. Преобладало в этой массе студенчество. В эти дни выступали многие ораторы, и говорились, как можно судить по осторожным отзывам яснополянских крестьян, революционные речи. В последующие затем дни паломническое движение в Ясную Поляну стало падать, и к моменту моего прибытия сюда представлялась возможность констатировать сокращение его до нескольких десятков человек в день.
   О первых днях паломничества, численности и характере собиравшихся туда масс судить не могу, ибо для этого приходится основываться на слухах, за точность которых ручаться нельзя. Но зато с полной уверенностью могу говорить о том, что наблюдал непосредственно и что выяснил из многочисленных расспросов, которые подвергал самой тщательной проверке и критике.
   В Ясную Поляну я прибыл 22 ноября. В этот день московский поезд, кроме меня одного, не привез ни одного паломника. С юга, со стороны Курска, поезд привез экскурсию студентов Киевского университета, в числе 23 человек, и одного обывателя из Воронежа. Таким образом, в указанный день на могиле Толстого перебывало всего-навсего 25 человек. День этот, по свидетельству яснополянских крестьян, в отношении незначительного числа посетителей вовсе нельзя считать исключительным. За всю истекшую неделю число посещений ненамного превышало приведенную цифру. Наоборот, исключительным в последнее время днем необходимо признать воскресенье 21 ноября, когда в Ясную Поляну прибыло 72 человека. Повышение числа посещений в данном случае необходимо объяснить праздничным днем, давшим возможность прибыть из Тулы некоторому числу рабочих и приказчиков. В этот день прибыла из Тулы и депутация рабочих печатного дела в количестве 15 человек, и человек 15--20 торговцев и приказчиков, воспользовавшихся праздничным днем для прогулки. Остальная масса -- случайные приезжие из разных мест, но также не очень отдаленных, по преимуществу из Москвы.
   Незначительное количество посетителей могилы было и во вторник, 23 ноября. Так как этот день я провел в Телятниках у Черткова, то цифру прибывших 12--15 человек могу сообщить со слухов, немедленно проникших туда. Был какой-то военный доктор, а также не то китаец, не то японец. Говорили, что экскурсанты прибыли издалека.
   О днях, предшествовавших воскресенью 21 ноября, хотя приходится судить по расспросам, но так как собранные таким путем сведения, несмотря на различие источников, вполне совпадают, то их можно принять за более или менее точные.
   В субботу, 20 ноября, на могиле Толстого перебывало несколько десятков, не более 35--40 человек. В пятницу, 19-го, как согласно заявляют крестьяне, дежурящие на могиле с целью зазывания к себе на постой приезжих,-- "почти никого не было". В четверг, 18 ноября, было человек 40--50. Относительно предшествовавших дней сведения более разноречивы, и потому приводить более или менее точную цифру не берусь. Во всяком случае, единодушны все заявления, что за истекшую неделю максимальное число посещений пало на воскресенье, 21 ноября.
   Все это привело меня к убеждению, что все слухи и толки о громадных массах, собиравшихся на могиле Толстого, сильно преувеличены. Поскольку это преувеличение -- дело рук газет, здесь приходится говорить о совершенной умышленной лжи в целях поддержания падающего возбуждения в обществе, раздувания его и вызова таким образом в действительности паломнического движения. Пример яркой лживости налицо. По возвращении в Москву беру в руки номер "Русского слова" от 23 ноября, как раз того дня, какой непосредственно мной наблюдался в Ясной Поляне. С изумлением читаю:
   "Тула 22, XI. Сейчас вернулся из Ясной Поляны. Сегодня и вчера могилу посетило свыше 200 человек. Было много крестьян, в числе их странник из Воронежской губернии, 23 студента Киевского университета, офицер".
   В то время, как за оба дня едва ли можно говорить о сотне посещений, корреспондент с легкой душой превращает эту цифру в "свыше 200 человек". И так как он уверяет, что "сейчас вернулся из Ясной Поляны", и, следовательно, как будто наблюдал все это лично, то приходится говорить о совершенно сознательной лжи. Такими же сильно раздутыми являются сообщения за все предшествующие дни.
   С полной уверенностью говорю это в отношении истекшего недельного периода.
   Характер сборищ, состав их. По единодушному заявлению всех опрошенных лиц, подавляющая масса посещающих могилу Толстого принадлежит к студенчеству, вообще к молодежи. Среди студентов преобладают учащиеся в киевских высших учебных заведениях. Объясняется это тем, что только киевские студенты получили официальные отпуски для поездки в Ясную Поляну и на основании этих отпусков пользовались льготным проездом. Когда администрация Киевского университета спохватилась и стала затруднять выдачу отпусков, студенческое паломническое движение из Киева сразу резко сократилось. Небольшая группа студентов, которую я встретил в Ясной Поляне, по их собственным словам, является, вероятно, последней. На сокращение студенческого движения, то тем же указаниям, оказывают влияние и приближающиеся экзамены.
   За все время существования сборищ на могиле Толстого студенчество составляло если не три четверти всей массы, то уже наверное половину ее. Это констатируют все опрошенные. Остальная масса сплошь интеллигентская.
   Рабочих за все время было считанное число. В первые дни были приезжие из Москвы. Была депутация от рабочих Тульских оружейного завода; наконец, в воскресенье, 21 ноября, была депутация в 15 человек от рабочих печатного дела г. Тулы. Депутация эта привезла венок на могилу Толстого и адрес, который оставила у Черткова.
   Крестьян, если не считать ближайших мест, почти совершенно не было. Были приезжие единицы. Д-р Маковецкий, захлебываясь, указал мне на маленький металлический венок из незабудок с надписью: "Не забыл ты народ, и мы не забудем тебя, крестьяне". Заинтересовавшись происхождением этого венка, я стремилась проследить его происхождение. По отзывам дежурящих постоянно у могилы крестьян, этот венок привез какой-то молодой "барин".
   Из беседы с Чертковым и окружающими его выяснилось, что рабочих и крестьян до сих пор почти не было. Но объясняют они это неудобным временем. По их словам, от этого контингента поступают в значительном количестве телеграммы и письма, и по ним можно заключить, что рабочего и крестьянского паломнического движения следует ожидать с началом теплого времени. Из нескольких обмолвок самого Черткова, секретаря его Булгакова61 и других живущих у него лиц я заключаю, что крестьянское и рабочее паломническое движение им крайне желательно, и они, путем разбросанных всюду связей, стремятся вызвать это движение.
   В воскресенье, 21 ноября, в Ясную Поляну приезжал какой-то офицер. Если верить крестьянам, несколько офицеров было и раньше.
   От крестьян слышала, что в числе массовых посетителей первых дней были и переодетые священники. Однако единственным признаком, заставившим заподозрить в них "батюшек", были длинные волосы. Более достоверных объяснений, при всех моих стараниях, мне не удалось получить.
   Относительно состава интеллигентской массы сведения могут быть совершенно определенные, так как почти все заносят свои имена в книгу, находящуюся у лакея дома графини Толстой. В первые дни, главным образом из Москвы, было много приезжих журналистов, адвокатов, врачей, инженеров, земцев, вообще различных более заметных общественных деятелей. В последние же дни, к моменту моего пребывания в Ясной Поляне, посещения этой категории лиц почти совершенно прекратились. Во всяком случае, при самом внимательном проглядывании этой книги с подписями за дни истекшей недели мне не удалось заметить мало-мальски видных имен. Что таких посещений за последнее время не было, подтвердили как доктор Маковецкий, так и все в доме Черткова.
   Большое усилие приложила я к тому, чтобы выяснить вопрос о характере сборищ, по чьей инициативе и для какой цели они организуются, не видна ли в данном случае работа организованных партий и революционных организаций. Что касается последних дней, о которых я могу говорить с уверенностью, то планомерных революционных выступлений на могиле, которые бы свидетельствовали об организации, не было. Агитаторы, по-видимому, нашлись бы, но дело в том, что в силу общего сокращения паломнического движения не было аудитории, которую можно было бы распропагандировать. Желая выяснить вопрос, не действовали ли отдельные агитаторы, я десяткам лиц задавала вопросы, не говорило ли на сборищах в отдельные дни одно и то же лицо. В последние дни, как свидетельствуют крестьяне, таких случаев не было. Обыкновенно группы приезжают и в тот же день уезжают, привозя и увозя своих ораторов. Было не много случаев, когда приезжие оставались ночевать в Ясной Поляне. По нескольку раз на могиле Толстого говорил, по характеристике крестьян, какой-то "черный, лохматый, в штатском платье". Говорил, очевидно, только революционные речи, так как крестьяне говорят об этом с большой опаской. В первые дни после похорон были и другие революционные выступления. Точный смысл речей путем самого тщательного опроса крестьян (понятно, в самой осторожной и окольной форме) выяснить не удалось, но, по-видимому, речь шла о несправедливом владении помещиками землей, о притеснениях народа правителями, о смертных казнях и так далее. Во всяком случае, признаки агитаторской работы в первые дни после похорон, когда на могиле собирались большие толпы, безусловно имеются. От какой партии эта работа исходила,-- теперь выяснить трудно. По некоторым признакам сужу (по агитации против частной земельной собственности и восхвалению общинного пользования землей), что агитаторы были социалисты-революционеры. Оговариваюсь, однако, что относительно того, что происходило на могиле в первые после похорон дни, у меня нет никаких точных сведений, так как приходилось, несмотря на все усилия, питаться одними сбивчивыми слухами.
   То же, что я видела лично, и о чем было свежо впечатление опрашиваемых, дает следующую картину сборищ в последние дни. Картина изо дня в день повторяется почти без всяких изменений. Группа паломников опускается на колени, поет несколько раз "вечную память", затем кто-нибудь из паломников говорит небольшую речь (сплошь и рядом о необходимости борьбы с смертной казнью), или же читается какое-нибудь небольшое произведение самого Толстого. Затем, как почти неизменное правило, группа снимается. Смешно было смотреть, как волновались наблюдавшиеся мною студенты Киевского университета при процедуре снимания: "увековеченная" их группа должна была появиться в иллюстрациях одной из киевских газет, и, полные страстного желания эффектно себя "увековечить", они больше всего боялись, что снимок мог не удаться. Вообще, как я уже писала, это небольшое сборище носило самый фарсовый характер. А между тем эта группа студентов была все партийные люди, все это были не "коллеги", а "товарищи", и, как обнаружилось в беседах, меньшевистского толка. Более смешного, чем серьезного, было, как можно судить по ироническим репликам, срывающимся у яснополянских крестьян, и на сборищах в предшествующие дни.
   Паломническое движение на могилу Толстого не только сокращается численно, но и принимает самый обывательский характер. С нескрываемым раздражением д-р Маковецкий и Чертков указывают, что среди приезжих гораздо более любопытных, ищущих развлечения в поездке, чем серьезных последователей движения.
   Усиления паломнического движения, по словам Черткова, теперь ожидать не приходится. Разве в большем числе прибудут к 40-му дню. Но на весну, в смысле развития движения, Чертков возлагает большие надежды.
   Все приведенные сведения основаны на непосредственных наблюдениях и тщательном опросе массы лиц.
   Относительно численности сборищ в последние дни сведения почерпнуты по пути в Ясную Поляну от опроса кондукторов поезда, на станции Засека от жандармского унтер-офицера; толковые ответы, к которым можно отнестись с доверием, давал служащий в тульском казначействе Василий Зябрик, гостивший в эти дни в Ясной Поляне; хозяин избы, где я останавливалась,-- Прохор Зябрик, уравновешенный и положительный мужик, а также очень разговорчивая, а потому ценная его жена; в хате Прохора Зябрика за время моего там пребывания собиралось много крестьян, и из живой перекрестной беседы мне удалось почерпнуть много ценного; крайне удобным моментом для расспросов явилась поездка на лошадях со станции Засека в Ясную Поляну, отсюда в Телятники к Черткову, отсюда обратно в Ясную Поляну, с заездом в деревню Ясенки (район деятельности Черткова), и, наконец, на станцию Щекино, откуда я отбыла в Москву. Далее много почерпнуто у лакея в доме Толстых, с которым довольно продолжительно беседовала во время осмотра книги записей; беседовала с Татьяной Андреевной Кузьминской (женой сенатора, сестрой графини Толстой) и какой-то пожилой племянницей покойного графа Толстого, которая была очень любезна и словоохотлива во время осмотра толстовского дома; подолгу оба раза беседовала с д-ром Маковецким; много узнала от Владимира Григорьевича Черткова, но еще больше от его сына, юноши 18--20 лет, очень доверчивого и простодушного; отдельно от них продолжительное время беседовал с секретарем Черткова (бывшим секретарем покойного Толстого), молодым, ярым толстовцем -- Булгаковым, который, таким образом, явился для меня проверочной инстанцией услышанного от Черткова и его сына; беседовала с рабочими-конопатчиками, работающими теперь у Черткова; небольшую беседу пришлось иметь с Александрой Львовной Толстой. Более всего полезными при выяснении численности сборищ на могиле Толстого и характера их оказались яснополянские бабы и ребятишки, которые без устали дежурят на могиле, зазывая к себе на постой приезжих. Стоило только задать им какой-нибудь вопрос, как они, торопясь и перебивая друг друга, давали самые подробные ответы. Ценным в данном случае было то, что путем таких перекрестных расспросов проверяются полученные сведения.
   Кстати заметить, смерть Толстого создала очень выгодный промысел для яснополянских крестьян. В первые дни они много зарабатывали, провозя со станции приезжих в Ясную Поляну и в Телятники к Черткову, а также оставляя их у себя на постой. Теперь крестьяне горько жалуются на резкое сокращение движения: в первые дни десятки телег возвращались со станции Засека битком набитые, теперь выезжает несколько телег, и то часть возвращается порожнем. Д-р Маковецкий сообщил мне, что какой-то предприниматель предлагал графине Софье Андреевне Толстой продать ему участок земли для постройки гостиницы для приезжающих, но она это предложение отклонила.

"Блондинка".

2. БЕСЕДА С ДОКТОРОМ МАКОВЕЦКИМ

   С доктором Маковецким мне пришлось подолгу беседовать два раза: первый раз в яснополянской лечебнице при приеме доктором больных, во время которого с его разрешения я все время присутствовала, второй раз в доме графини Толстой, где доктор все время живет.
   Так как я явилась к доктору с рекомендательной запиской, то доверие его ко мне было вполне обеспечено.
   Особенно ценна была для меня первая беседа (правильнее, прислушивание к тому, о чем беседовал д-р Маковецкий с крестьянами), наглядно продемонстрировавшая предо мной прием пропаганды толстовских идей в Ясной Поляне. Прием больных доктором Маковецким в лечебнице именно превращается в живую пропаганду, и так как пользует доктор не только яснополянских крестьян, а приезжают к нему из всей округи (при мне были приезжие из далеких деревень), то семя толстовского учения разбрасывается очень далеко. Необходимо отметить, что д-р Маковецкий пользуется большой любовью среди крестьян, и в силу этого его идейная пропаганда особенно глубоко проникает в сознание его слушателей. Сам д-р Маковецкий -- ярый толстовец из типа слепых фанатиков.
   При мне была такая сценка. Какая-то баба, явившаяся с больным ребенком из соседнего села, рассказывала, что у них задержали какого-то странника -- "божьего человека" -- за отсутствие паспорта. Баба глубоко возмущалась, что паспорт спрашивают даже у "божьих людей". Д-р Маковецкий вполне соглашался с бабой. Пространно он стал излагать набившие оскомину толстовские истины о том, что, стремясь жить по правде божьей, не нужно бояться тюрьмы и наказаний, раз власть требует что-нибудь такое, что противно совести. Прямо Маковецкий не говорил, например, об отношении к воинской повинности, но во всяком случае из его слов даже для самого неразвитого слушателя вытекала идея пассивного сопротивления государству. Пропаганда Маковецкого носила чисто идейный характер, без всяких революционных резкостей, но думаю, что подобная пропаганда в удобных случаях может дать самые нежелательные практические последствия.
   Второй раз беседа с Маковецким касалась роли интеллигенции в распространении идей Толстого в широкой народной массе. С увлечением доктор говорит о "святой обязанности" каждого интеллигента, последователя Толстого, заняться самой активной пропагандой (распространением сочинений Толстого и живым их толкованием) в народе. Нужно путем опрощения сблизиться с народом и заняться его духовным развитием. Число таких преданных делу лиц, по словам д-ра Маковецкого, растет все более и более в самых отдаленных углах России, теперь же, после смерти Толстого, для развития его учения создается особенно благоприятная почва.
   В этом же смысле до меня велись беседы у доктора Маковецкого с киевскими студентами (как они тоже мне говорили). Вообще это постоянная тема всех бесед как доктора Маковецкого, так и Черткова с посещающими их паломниками. Мне удалось еще раз повидаться со студентами, возвращающимися от Черткова через Ясную Поляну на станцию Засека, и они мне сообщили характер их беседы с Чертковым.
   Доктор Маковецкий заявил мне, что в ближайшем времени совершенно оставляет Ясную Поляну

"Блондинка".

3. ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В. Г. ЧЕРТКОВА

   К Черткову я явилась с рекомендательной запиской от д-ра Маковецкого, что обеспечило мне теплый, доверчивый прием.
   Первый вопрос, какой я здесь поставила, был вопрос об оставленных Толстым литературных произведениях, когда и в каком виде они будут изданы. На этот вопрос Чертков ответил, что пока оставленные рукописи все еще разбираются, и относительно издания их, как вообще относительно издания полного собрания сочинений, порученного дочери Александре Львовне, с целью выкупа земли и передачи ее яснополянским крестьянам, ровно ничего не известно. Вопрос этот обсуждается кружком Черткова, и решения еще не принято. Если поступит предложение о продаже произведений Толстого какой-нибудь крупной книгоиздательской фирме и если будет предложена сумма, достаточная для выкупа Ясной Поляны, то такое предложение будет принято. В противном же случае сочинения будут изданы самой Александрой Львовной. При издании сочинений будет преследоваться основная цель -- сделать их по цене возможно более доступными широким народным массам. Некоторые же небольшие статьи, имеющие особое значение, в целях пропаганды толстовских идей будут изданы дешевыми народными брошюрами в громадном количестве экземпляров. Чертков вскользь признался, что среди оставленных Толстым рукописей есть много совершенно нецензурных, и как с ними быть при издании сочинений Толстого, Чертков не знает. Может быть, их придется выделить из собрания, выпускаемого в России, и издать за границей. Во всяком случае, сказал Чертков, друзья Толстого получат в руки все, что осталось после Толстого; как это будет сделано, еще не известно, но так или иначе это будет сделано.
   Совершенно то же я узнала от Александры Львовны Толстой, которая в силу нездоровья уделила мне лишь немного времени, и с которой более подробно относительно всех интересующих меня вопросов побеседовать не удалось.
   Я провела в доме Чертковых значительное время, и мне удалось воочию увидеть, каким путем отсюда ведется пропаганда толстовских идей.
   Вредным образом Чертков и окружающий его кружок влияют на местных крестьян самим образом своей жизни. Дверь дома Черткова широко открыта для всякого желающего войти в него. В столовой стоят большие некрашеные столы и скамейки, и завтракают, обедают и ужинают за ними сам Чертков и его кружок, вместе с приходящими к ним крестьянами и работающими в Телятниках работниками. В это время обычно читается что-нибудь из сочинений Толстого, и ведутся по поводу прочитанного беседы. Для идейной агитации это самая удобная обстановка. Кроме того, в школе и дома устраивались чтения, на которые приходили как взрослые, так и дети из деревни. При всяких удобных случаях Чертков беседует с крестьянами. С целью большего сближения с крестьянами Чертков рядом со школой устроил ремесленную школу и мастерские, но они пока не функционируют. Сын Черткова откровенно признался мне -- почему: "За нами,-- указал он,-- теперь следят сотни глаз, и ни чтения, ни занятия в школе, ни работы в мастерской нельзя производить в желательных размерах".
   Во время моего пребывания в доме Черткова сборищ там не было. В связи с сокращением поездок в Ясную Поляну на могилу Толстого сократились и посещения Черткова. Раньше же, по его словам, за указанные столы садилось обычно по 30, 40 и 50 человек. Я застал только обычных приживальщиков Черткова -- человек 7--8 молодых людей, получающих от Черткова, как мне с иронией передавали крестьяне, по 10 рублей жалованья в месяц только за то, что они считают себя толстовцами. Вообще же они ничего не делают, бродят по Ясной Поляне, Телятникам, Ясенкам в своем районе, вступая в сношения с крестьянами и ведя с ними беседы. Кроме этих людей, я застал еще несколько человек крестьян, которые работали по конопатке дома. При мне из Ясной Поляны приехало 7 человек, между ними три студента. Вот все, которые в этот день, 23 ноября, перебывали в доме Черткова.
   Совместный обед Черткова с рабочими мне удалось лично наблюдать. Равно я присутствовала при беседах с прибывшими экскурсантами. В беседе с ними Чертков указал, что он очень удивляется тому, что наша интеллигенция, желая почтить память Толстого, выступила с одним только протестом против смертной казни. По словам Черткова, нужно энергично протестовать и против тех преследований, которым теперь подвергаются последователи Толстого. С сожалением отмечал он, что ни в Государственной Думе, ни в газетах, ни в общественных собраниях вопрос этот не поднимается. Эти слова Черткова, сказанные экскурсантам, носили характер как бы указания, что нужно возбудить в обществе вопрос о протестах против наказания за веру.
   В беседе со мной Чертков указал, что у него имеются доказательства того, что идеи Толстого проникают в народную массу и находят сочувствие среди рабочих. После смерти Толстого на имя Черткова поступило более 300 телеграмм, писем, адресов, и среди них много от крестьян и рабочих. Весь этот материал теперь сортируется, Чертков намерен его выпустить в свет отдельной книгой.
   Следы пропаганды Черткова и его кружка среди местных крестьян чувствуются на каждом шагу. Более пожилые крестьяне с нескрываемым раздражением говорили о настроении деревенской молодежи, которая общается с кружком Черткова: в религиозном отношении они совершенно отбились от церкви, в церковь давно перестали ходить. В Ясной Поляне это результат частой беседы с самим Толстым.
   Особенно часты беседы с крестьянами по земельному вопросу. Как сам покойный Толстой, так и все его последователи являются ярыми противниками правительственной землеустроительной политики, на каждом шагу агитируя против производящегося теперь выделения на отруба. От нескольких крестьян я слышала, как сам Л. Н. Толстой убеждал крестьян не подчиняться земскому начальнику и землеустроительной комиссии и не принимать предложения о хуторском расселении. "Подождите до 1912 года,-- говорил Толстой,-- тогда вам не нужно будет этого делать". Что при этом подозревал он,-- неизвестно. Беседы на тему о правительственной землеустроительной политике ведутся и с д-ром Маковецким. Так как к нему приезжают из дальних деревень, то вредное влияние распространяется на большой район. Энергичную пропаганду против хуторского расселения ведет, конечно, Чертков и весь его кружок. Крестьянам раздавалась известная брошюра Толстого "Великий грех"; вообще отрицание частной собственности на землю -- постоянная тема в беседах в доме Черткова как с местными крестьянами, так и со всеми приезжающими.
   От крестьян деревни Телятники узнала, что Чертков и Александра Львовна раздавали им брошюры, заключавшие толстовские статьи.
   Чертков говорил мне, что в настоящее время в издании "Посредника" готовится к выходу в свет большое число общедоступных брошюр, которые будут очень удобны для широкого распространения в народе. Готовится также выпуск дешевой популярной брошюры с биографией Толстого и изложением всего его учения. Все это будет распространено в громадном количестве экземпляров.
   Недавно в деревне Телятники предстояла опись нескольких крестьян за неуплату податей. Всю сумму -- около 100 рублей -- внес сам Чертков. "Так урядник,-- с восторгом говорил мне об этом один крестьянин,-- ни с чем и уехал".
   В настоящее время Чертков и все его окружающие чувствуют себя иод большим подозрением, и потому пропаганда в последнее время ведется гораздо слабее и осторожнее. Предупреждены, видимо, и крестьяне, так как ответы они дают с большой осторожностью и явными замалчиваниями. При таких условиях моя миссия была до крайности затруднена. Многое помог мне выяснить -- очень простодушный юноша - сын Черткова, а также секретарь его Булгаков. От сына Черткова мне пришлось услышать характерную фразу: "Еще больше жандармов нам приходится бояться наших соседей, как на подбор, черносотенцев". С особенным раздражением он отозвался о каком-то помещике Звегинцеве.
   Это раздражение помещиков, соседей Черткова, вполне понятно: его пропаганда идей Толстого должна иметь самое отрицательное влияние на крестьян и рабочих.
   Считаю необходимым отметить еще один факт. Среди крестьян Ясной Поляны слухи о передаче им, в силу завещания Л. Н. Толстого, всей земли вызвали сильно повышенное настроение. Чувствуется большая взвинченность во всем: с раздражением, например, говорили мне многие о каком-то налоге по 20 копеек с души (даже с маленьких детей), которым якобы незаконно их обложили в этом году. Обращались за разъяснением к земскому, а он посылает к старосте, а этот сам не знает. "Не будем платить, вот и все". Какой это налог,-- мне не удалось выяснить, но несомненно, что он вызывает большое раздражение в крестьянской среде.
   
   Преследуя свою задачу, я объехал почти весь район, примыкающий к Ясной Поляне. У станции Засека была на хуторе Татьяны Львовны Сухотиной (дочери Толстого); после поездки в деревню Телятники побывала в большом селении Ясенки, входящем в самое тесное общение с обитателями чертковского дома; с целью охватить наблюдением возможно больший район, вернулась в Москву не через станцию Засека, а через станцию Щекино.
   Могу констатировать, что влияние идей Толстого и следы пропаганды чувствуются на каждом шагу, особенно среди деревенской молодежи.

"Блондинка".

   
   Кто же сия "блондинка"? -- спросит читатель. "Блондинка" разоблачена, она оказалась журналистом, сотрудником "Русского слова", а раньше "Киевской мысли", Иваном Яковлевичем Дриллихом. С октября 1910 года и до первого дня революции он состоял секретным сотрудником Московского охранного отделения, и деятельность его встречала самую высокую оценку у начальников отделения П. П. Заварзина и А. П. Мартынова, у вице-директора Департамента полиции СЕ. Виссарионова и остального начальства, знавшего Дриллиха. В начале работы Дриллиха Заварэин давал ему по начальству следующую аттестацию: "Даваемые Дриллихом сведения по общественному движению и левому крылу конституционно-демократической партии очень ценны, а в будущем это лицо обещает быть еще более полезным, так как ему, как литератору, доступнее многие общественные круги. Кроме того, Дриллих безусловно правдив и весьма развит, имя же его пользуется некоторой известностью в литературных кругах Москвы, Киева и Одессы. Эти качества дают ему, при наличности желания с его стороны, полную возможность быть полезным сотрудником отделения".
   Откуда в Дриллихе такое желание быть полезным сотрудником, как он дошел до такого желания, как представитель самой независимой профессии стал агентом, данником охранного отделения? Ответов на эти вопросы требует наше нравственное чувство. Документы дают возможность нарисовать историю падения Дриллиха и вместе с тем приподнять уголок завесы, скрывающей от наших взоров будничную картину охранного быта.
   В октябре 1910 года было перлюстрировано письмо, отправленное из Москвы 9 октября в Киев А. К. Закржевскому, следующего содержания: "Вы удивитесь, когда узнаете, что произошло со мной за это время. Одессу я, к счастию, окончательно оставил, и теперь пишу вам из Москвы, где я уже вторую неделю. Выбросила меня из Одессы несчастная (счастливая) случайность. За старые грехи у меня теперь очень сложные счета с администрацией (подлежу ссылке в Томскую губернию). Если бы я не улизнул из Одессы вовремя, то теперь бы уже гулял по этапу в сии неприветливые страны. Выручил, однако, случай: как раз в тот момент, когда в Одессе пришли меня арестовать, я был в Петербурге, и только потому теперь на свободе. Естественно, что у меня нет ни малейшего желания быть обывателем Томской губернии, а потому я и перешел на нелегальное положение. Думаю продержаться таким образом до тех пор, пока, путем страшно сложных хлопот, не удастся добиться отмены ссылки. Есть надежда, что это удастся. На первое время сохраняю связи с "Одесским листком", а там будет видно, что бог даст. Адресуйте мне так: Москва, 9 почтовое отделение, до востребования Владимиру Павловичу Матвееву".
   Это подозрительное письмо было доложено директору Департамента полиции, а он положил резолюцию: "Выяснить его". Тотчас же полетели предложения выяснить автора письма начальникам Московского, Одесского и Санкт-Петербургского охранных отделений. Выяснение не потребовало больших трудов и усилий. 14 ноября начальник Московского отделения доложил Департаменту полиции, что "по документу на имя Владимира Павлова Матвеева проживал в Москве с 22 августа Иван Яковлев (Морицев) Дриллих, родившийся в 1879 году, журналист, лютеранин, который был обыскан и арестован".
   В этот момент Дриллих находился в таком положении. За газетную статью он был присужден Киевской судебной палатой к заключению в крепости на один месяц. На его несчастие, он был австрийским подданным, и, как опороченный по суду иностранец, не имеющий связи с отечеством, по постановлению киевского, волынского и подольского генерал-губернатора был подвергнут ссылке в Томскую губернию. От ссылки он бежал и проживал по нелегальному паспорту. 14 октября Дриллих был арестован. Полковнику Заварзину его действительное положение было известно в точности, и Заварзин поставил перед Дриллихом дилемму: или ссылка по этапу в Сибирь, или жизнь в Москве на положении секретного сотрудника. Дриллих выбрал последнее, и полковник Заварзин мог сообщить Департаменту, что арестованный 14 октября Дриллих "на основании чисто агентурных соображений 18 октября из-под стражи освобожден". Сделка состоялась, и Дриллих был наречен "Блондинкой".
   Так уловлялись нестойкие люди в жандармские сети.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   58. Первая публикация: Былое, 1917, 3. С. 196-209.
   59. Владимир Григорьевич Чертков (1854--1936), сосед по имению Л. Н. Толстого, его единомышленник, помощник в издательской деятельности.
   60. Душан Петрович Маковицкий (1866--1921), личный врач Л. Н. Толстого, его доверенное лицо.
   61. Валентин Федорович Булгаков (1886--1966), последний личный секретарь Л. Н. Толстого.
   

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru