Lib.ru/Классика: Щапов Афанасий Прокофьевич. Влияние общественного миросозерцания на социальное положение женщины в России

ВЛІЯНІЕ ОБЩЕСТВЕННАГО МІРОСОЗЕРЦАНІЯ НА СОЦІАЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНІЕ ЖЕНЩИНЫ ВЪ РОССІИ.

Въ отдаленныя древнія времена, о моторахъ чуть-только начинаетъ помнить исторія, наши предки-славяне, по общечеловѣческому закону первобытнаго психическаго развитія всѣхъ народовъ, Переживали еще первый фазисъ своего умственнаго развитія, именно фазисъ господства чувства страха передъ таинственными силами природы внѣшней и человѣческой. Это чувство страха въ нихъ было такъ сильно, что даже преобладало надъ столько-же свойственнымъ человѣческой природѣ чувствомъ удовольствія, радости, наслажденія. Вообще, страхъ балъ, можно сказать, господствующимъ мотивомъ всего первобытнаго психическаго развитія нашихъ предковъ; чувство страха было главнымъ, преобладающимъ источникомъ всѣхъ разнообразныхъ внѣшнихъ проявленій умственной дѣятельности: по характеристическому выраженію древнихъ памятниковъ, "ужасъ" господствовалъ "въ разумахъ". При всякихъ неожиданныхъ, внезапныхъ, непривычныхъ для нервовъ чувствъ впечатлѣніяхъ,-- въ головѣ первобытнаго предка нашего не рождалось никакого другого ощущенія, никакого разумно-сознательнаго размышленія, а возбуждалось только чувство ужаса, страха, тотчасъ-же рефлективно выражавшееся въ быстрыхъ мышечныхъ сокращеніяхъ, напримѣръ, въ паденіи испуганныхъ людей, какъ мертвыхъ. "Въ той часъ,-- гласитъ одна древняя повѣсть,-- свиснулъ великій змѣй, и но бысть таковаго зуку слышати николиже: люди-же отъ свистанія того съ коней повергашася на землю, и лежаша на земли долгъ часъ мертви: по малѣ-же времени очнушася, и сѣдше на кони своя, поидоша на мѣсто" {Памяти. стар. руск. литерат., изд. Костомаровымъ и Пыпинымъ, вып. II, стр. 396.}. Или, вдругъ видѣли, напримѣръ, странную, необычайную звѣзду на небѣ,-- и взглядъ на нее, не возбуждая въ головномъ мозгу никакого спокойнаго, самососредоточеннаго размышленія, никакой ясной идеи, прежде всего пораждалъ только инстинктивное чувство ужаса, страха: "явися, -- говорили наши предки, -- звѣзда образомъ страннымъ; отъ видѣнія сея звѣзды страхъ обья вся человѣки и ужасть" {Густынск. лѣтопись стр. 344--346.}. При внезапномъ появленіи огненнаго метеора, казавшагося, по закону субъективныхъ свѣтовыхъ слѣдовъ, огненнымъ зміемъ,-- предки наши даже еще въ XVII вѣкѣ, по свидѣтельству актовъ, "ужасались, обстрашались сильно, и отъ ужаса падали на землю" {Акт. Истор., IV, 334.}. Особенно-же грозныя, страшныя явленія природы возбуждали, по выраженію древняго памятника, "ужасъ въ разумахъ". Въ одной легендѣ XVII вѣка это первобытное, пантофобическое умонастроеніе выражено такъ: "бысть въ то время гроза и громъ страшенъ,-- и всѣ человѣки ужаснулись въ разумахъ, изступили-же отъ помысловъ" {Пам. стар. р. лит., II, 481.}. Такъ называемыя въ физіологіи субъективныя ощущенія, въ родѣ субъективныхъ свѣтовыхъ слѣдовъ въ глазу, галлюцинаціи, фантазмы или обманы внѣшнихъ чувствъ, особенно зрѣнія и слуха, часто усиливали рефлективную возбуждаемость въ головномъ мозгу чувства ужаса и страха. При этомъ, общее чувство страха, невольно возбуждавшееся, какъ увидимъ дальше, первобытною, безпредѣльно-мрачною областью неизвѣстнаго и таинственнаго въ окружающемъ мірѣ, постоянно поддерживало пантофобическое умонастроеніе и порождало въ головномъ мозгу невольное предрасположеніе -- отовсюду ждать въ природѣ чего-нибудь страшнаго, необычайнаго. И вотъ это общее чувство страха, въ свою очередь, еще болѣе усиливало возбуждаемость внѣшнихъ чувствъ, особенно зрѣнія и слуха и такимъ образомъ усиливало, въ функціи головного мозга, въ дѣятельности ума господство чувства ужаса и страха. Вслѣдствіе этого даже какая-нибудь, въ первый разъ увидѣнная въ лѣсу трава,-- и та могла возбудить въ головномъ мозгу нашего древняго предка только чувство изумленія и ужаса, вслѣдствіе галлюцинаціи зрительной или слуховой. "Былъ нѣкій человѣкъ,-- говоритъ, напримѣръ, одна древняя повѣсть,-- живяше въ дебри, и иде мужъ той искати себѣ на потребу снѣди, и ходяше по лѣсу много, и абіе обрѣте стоящу яблонь вельми добру и узрѣ на яблони траву: обвилась около древа, и сорва травы той едину смоквицу, и послышался ему отъ той травы гласъ. И человѣкъ той ста изумѣлся, нападе на него ужасъ великій" {Пам., II, 447.}. Однимъ словомъ, если мы разсмотримъ первобытное міросозерцаніе нашихъ предковъ -- славянъ, то увидимъ, что все оно есть не что иное, какъ выраженіе полнѣйшаго господства чувства страха передъ таинственными силами природы внѣшней и человѣческой.

Это первобытное господство чувства страха необходимо обусловливалось общими физіолого-психологическими законами умственнаго развитія человѣка. "Всякій знаетъ,-- скажемъ словами нашего извѣстнаго физіолога г. Сѣченова,-- что невольныя движенія, вытекающія изъ головного мозга, происходятъ въ томъ случаѣ, если чувствующій нервъ раздражается неожиданно, внезапно. Въ этомъ смыслѣ, напримѣръ, невольное вздрагиваніе человѣка отъ неожиданнаго звука, отъ посторонняго прикосновенія къ нашему тѣлу или внезапнаго появленія передъ глазами какого-нибудь образа будетъ отраженнымъ движеніемъ. Фактъ чрезмѣрно сильныхъ невольныхъ движеній, при видимой незначительности внезапнаго раздраженія чувствующаго нерва, извѣстенъ на животныхъ. На людяхъ явленіе это выражается иногда еще рѣзче. Всякому извѣстно, что неожиданный испугъ, какъ-бы незначительна ни была причина, произведшая его (раздраженіе чувствующаго нерва), всегда вызываетъ у человѣка сильныя и обширныя отраженныя движенія. Притомъ всякій знаетъ, что испугъ можетъ происходить какъ въ сферѣ спинно-мозговыхъ, такъ и въ сферѣ черепныхъ нервовъ. Можно одинаково легко испугаться какъ отъ внезапнаго прикосновенія посторонняго тѣла къ нашему туловищу, (въ которомъ развѣтвляются спинно-мозговые нервы), такъ и отъ неожиданнаго появленія передъ нашими глазами страннаго образа, т. е. при возбужденіи зрительнаго нерва, родящагося изъ головного мозга... Страхъ свойственъ какъ человѣку, такъ и послѣднему изъ простѣйшихъ животныхъ организмовъ, которые живутъ по нашимъ понятіямъ лишь инстинктами. Страхъ или испугъ есть, слѣдовательно, явленіе инстинктивное" {Сѣченова, Рефлексы головного мозга. Спб. 1867, стр. 40--41.}. И вотъ, въ силу этого-то общечеловѣческаго физіолого-психическаго закона, предки наши неизбѣжно должны были пережить первобытный общечеловѣческій фазисъ наибольшаго, всеобщаго господства чувства страха именно въ тотъ первоначальный періодъ своего психо-физическаго воспитанія, когда нервномозговая, чувствующая система ихъ, по естественной необходимости, всего болѣе подвержена была возбужденіяхъ неожиданныхъ, внезапныхъ впечатлѣній, и когда страхъ и возбуждаемый имъ инстинктъ самосохраненія, при господствѣ постоянной борьбы съ таинственными, часто враждебными и зловредными силами природы, всего болѣе необходимы были для сохраненія цѣлости индивидуумовъ и для избѣжанія вредныхъ внѣшнихъ вліяній. Въ самомъ дѣлѣ, когда въ какой другой періодъ умственнаго развитіи человѣка, область впечатлѣній неожиданныхъ, внезапныхъ, непривычныхъ для нервовъ чувствъ могла быть наиболѣе обширна, безпредѣльна, какъ не въ тотъ именно первобытный естественно-психологическій фазисъ умственнаго развитія народовъ, когда передъ чувственнымъ и умственнымъ кругозоромъ ихъ, естественно, всего обширнѣе и непроницаемѣе была мрачная область неизвѣстнаго, таинственнаго какъ во внѣшней, такъ и въ человѣческой природѣ? Да, тогда только изъ этой, кругомъ облегавшей чувственный и умственный кругозоръ, непроницаемо-мрачной области неизвѣстныхъ, таинственныхъ силъ природы внѣшней и человѣческой, неизбѣжно всего болѣе должны были дѣйствовать и постоянно дѣйствовали на внѣшнія чувства и умъ человѣка впечатлѣнія новыя, неожиданныя, внезапныя, потому-что тогда только область явленій, непрочувствованныхъ, невоспринятыхъ внѣшними чувствами и, оттого, непознанныхъ и умомъ, еще вполнѣ преобладала надъ сферой впечатлѣнія испытанныхъ и познанныхъ. А когда надъ внѣшними чувствами и умомъ кругомъ тяготѣла мрачная область неизвѣстнаго, таинственнаго, тогда естественно, какъ для апріорическихъ заблужденій, такъ и для чувства страха открывалось широкое, безпредѣльное поле. Тогда все народное міросозерцаніе и общественное устройство необходимо должно развиваться преимущественно изъ чувства страха неизвѣстныхъ, таинственныхъ силъ природы внѣшней и человѣческой и мотивироваться инстинктомъ самосохраненія. И по народнымъ преданіямъ, такъ это и было дѣйствительно.

Въ самомъ дѣлѣ, въ первобытныя времена, на самой низшей, примитивной степени умственнаго развитія народовъ, среди безпредѣльной, мрачной области неизвѣстнаго въ природѣ внѣшней и человѣческой,-- естественно, все новое, въ первый разъ воспринимаемое внѣшними чувствами, неизбѣжно должно было поражать чувствующіе нервы людей неожиданно, внезапно и, потому, невольно должно было возбуждать чувство страха. А страхъ, путемъ рефлексовъ съ чувствующихъ на движущіе нервы, всегда невольно долженъ былъ отражаться содрогательнымъ, трепетнымъ движеніемъ мышцъ. Вдругъ, напримѣръ, неожиданно грянулъ громъ, и первобытный предокъ нашъ впервые въ жизни слышалъ его, или, хотя и слышалъ его прежде, но еще не привыкъ къ его страшному грохоту. Слуховой нервъ его тотчасъ-же раздражительно поражался этимъ непривычнымъ, внезапнымъ для слуха страшнымъ воздушнымъ звукомъ. Слуховое нервное раздраженіе быстро передавалось головному мозгу и возбуждало въ немъ ощущеніе страха, ужаса. И вотъ, вслѣдствіе рефлекса отъ испуга, подъ вліяніемъ импульса чувства страха, всѣ мышцы или двигательные органы тѣла невольно, рефлективно приходили въ трепетное содроганіе и движеніе; человѣкъ, съ невольнымъ, рефлективнымъ движеніемъ голосового апарата, съ невольнымъ, рефлективнымъ крикомъ или воплемъ, машинально падалъ ницъ, на колѣни, и безсознательно валялся по землѣ. Такъ возникло первоначально, путемъ чисто невольнаго рефлекса, первобытное трепетное колѣнопреклоненіе передъ громомъ; потомъ, это первобытное, чисто-рефлективное колѣнопреклоненіе, послѣ частаго повторенія, естественно, стало привычнымъ, заученымъ рефлексомъ, въ качествѣ постояннаго, обрядового поклоненія грому, такъ что еще въ XVII вѣкѣ выражалось въ суевѣрномъ обычаѣ -- безсознательно валяться по землѣ всякій разъ, какъ загремитъ первый громъ {Буслаева, очерки древн. русск. литерат. и искуствъ: эпическ. поэзія XVII вѣка.}.

Точно также, и самое первоначальное сильное ощущеніе страха и ужаса при громѣ, вслѣдствіе частаго повторенія, мало-помалу превратилось въ головномъ мозгу въ постоянное страшное представленіе о громѣ, какъ о таинственной грозной живой силѣ, какъ о страшномъ, карающемъ небесномъ существѣ. Такимъ образомъ возникъ мифъ о Перунѣ -- богѣ грома. Совершенно такимъ-же рефлективнымъ путемъ произошло, далѣе, естественно-религіозное поклоненіе и всѣмъ другимъ божествамъ, олицетворявшимъ разныя таинственныя силы и явленія природы. Вообще,.когда надъ внѣшними чувствами и умомъ первобытныхъ предковъ нашихъ кругомъ тяготѣла мрачная область неизвѣстнаго,-- тогда всѣ таинственныя силы, явленія и предметы, производившіе неожиданный, внезапный эффектъ на ихъ чувствующіе нервы, невольно, рефлективно возбуждали въ нихъ чувство страха и невольно, рефлективно побуждали ихъ къ безсознательному благоговѣйно-трепетному поклоненію.

Когда первобытный предокъ нашъ приходилъ въ себя, послѣ первоначальнаго рефлективнаго колѣнопреклоненія и крика, напримѣръ при внезапномъ ударѣ грома, при внезапномъ наступленіи ужасной бури, или при затмѣніи солнца и т. п.,-- онъ невольно начиналъ съ тревожнымъ чувствомъ размышлять о томъ, какая таинственная сила повергла, преклонила его на землю, вызвала изъ груди его невольный крикъ, вопль и, такъ сказать, насильно, противъ его воли потребовала отъ него колѣнопреклоненія и вопля мольбы. Страхъ усиливалъ дѣятельность органа представленія. И вотъ онъ приходилъ къ тому представленію и вѣрованію, что грозно-ужасающій громъ, страшный, бурный вѣтеръ, солнце, ярко сіяющее или вдругъ неожиданно затмѣвающееся, суть непостижимыя, могучія одушевленныя существа, владычествующія надъ всѣмъ живымъ. Точно также ему казалось, что и невольное паденіе ницъ, на землю, невольное колѣнопреклоненіе и рефлективный крикъ, вопль при ударѣ грома, при страшной бурѣ, при яркомъ весеннемъ свѣтѣ или затмѣніи солнца, требуются этими таинственными, всемогущими существами, дѣйствующими въ громѣ, въ вѣтрѣ, въ солнцѣ, слѣдовательно, составляютъ, такъ сказать, постоянную ихъ "требу". Такимъ образомъ произошло и потопъ укоренилось, съ одной стороны, первоначальное благоговѣйно-трепетное, религіозное вѣрованіе въ боговъ природы,-- въ бога грома -- Перуна, въ бога вѣтра -- Стрибога, въ бога солнца -- Хорса или Дажьбога и т. д. Съ другой стороны, точно также первоначальное невольное, рефлективное колѣнопреклоненіе, невольный рефлективный крикъ или вопль при ударѣ грома, при бурѣ вѣтра и проч., однажды навсегда признаны были потомъ за невольную "требу" этихъ боговъ, обратились въ постоянныя, обычно-обрядовыя, трепетно-богослужебныя колѣнопреклоненія, мольбы и требы для умилостивленія боговъ -- грома или Перуна, вѣтра или Стрибога, солнца или Хорса, Дажьбога и т. д.

Затѣмъ, началась все болѣе и болѣе усложнявшаяся ассоціація и дизассоціація чувственныхъ ощущеній и невольныхъ, рефлективныхъ мышечныхъ движеній и ощущеній, порожденныхъ чувствомъ страха, и такимъ образомъ совершался дальнѣйшій процессъ развитія мифологическаго міросозерцанія, эпоса и идолопоклонническаго богослуженія. Прежде всего, чувство страха передъ таинственными силами природы невольно возбуждало рефлективную дѣятельность ассоціирующей и анализирующей способности головного мозга, посредствомъ болѣе или менѣе сложнаго психическаго процесса сочетанія и анализа разнообразныхъ конкретныхъ чувственныхъ возбужденій, ощущеній и представленій, порожденныхъ или всецѣло проникнутыхъ также трепетною боязнью таинственныхъ физическихъ силъ, и такимъ образомъ рефлективно порождало въ головномъ мозгу умственный процессъ образованія мифолого-пантофобической теогоніи или зооморфической и антропоморфической персонификаціи и апотеозы таинственныхъ силъ природы. "Такъ-какъ наши произвольныя дѣйствія,-- скажемъ словами Дж. Ст. Милля,-- суть самые привычные для насъ случаи связи причины съ слѣдствіемъ, то въ младенчествѣ и дѣтствѣ человѣческаго рода, они произвольно (апріорически) принимаются за типъ этой связи вообще, и всѣ явленія предполагаются производимыми прямо волею какого-нибудь чувствующаго существа. Вездѣ, говоритъ Рейналь, гдѣ дикіе видятъ движеніе, котораго не могутъ, себѣ объяснить, они предполагаютъ волю, душу. Неразвитые народы дѣйствительно вѣрятъ, что солнце, луна и звѣзды, земля, море и воздухъ, источники и озера обладаютъ разумною и дѣятельною силою: покланяться имъ и молить ихъ о милости есть родъ свойственнаго дикимъ идолопоклонства" {Милля, Логика ч. I.}. По этому-то общечеловѣческому, естественно-психологическому принципу, и въ мифологическомъ міросозерцаніи нашихъ предковъ, подъ вліяніемъ чувства страха таинствевдыхъ силъ природа, развилась вся система фетишическаго идолопоклонства и зооморфической и антропоморфической персонификаціи и апотеозы таинственныхъ силъ, явленій и предметовъ природы. При этомъ, вслѣдствіе органически-свойственной нервной организаціи сѣверныхъ славяно-русскихъ племенъ, общей медленности передвиженія возбужденій по нервамъ, обусловливаемой суровымъ холодомъ сѣвернаго климата и другими причинами {См. "Естественно-психологическія условія умственнаго и соціальнаго развитія русскаго народа" въ Отечественныхъ Запискахъ 1870 г. No 3.},-- предки наши, естественно, слишкомъ долго переживали физіолого-психологическій фазисъ первобытнаго, чисто чувственнаго развитія. періодъ преобладанія медленной возбуждаемости и поверхностной воспріимчивости нервномозговой организаціи. А отъ этого, и въ мифологическомъ міросозерцаніи ихъ, самый первобытный, фетишическій сенсуализмъ, всецѣло проникнутый чувствомъ страха природы, вполнѣ преобладалъ надъ разсудочною способностью отвлеченнаго мышленія, надъ смѣлымъ, пытливымъ, разумно-сознательнымъ обсужденіемъ физическихъ впечатлѣній. "Мы россійскій языкъ въ полуношной странѣ, -- сказано въ одномъ древнемъ словѣ,-- въ части Европіи исперва скифяне и славяне нарицахуся, грамоты не имѣяху, малоуміемъ же и грубостію одержими, каменію же и древу омрачахуся служеніемъ" {Сборн. Соловец. библ. No 923: Слово печально и рыданію обдержательно.}. Каждый славянинъ, предокъ вашъ, смотря по субъективнымъ и часто галлюцинаціоннымъ ощущеніямъ зрѣнія, слуха, осязанія, безотчетно, невольно боялся того или другого предмета природы, апріорически присвояя ему волю, душу, и потому покланялся своему богу сверхъ множества болѣе или менѣе общихъ боговъ. Такъ объ этомъ личномъ фетишизмѣ свидѣтельствуетъ одно древнее поученіе, направленное противъ язычества нашихъ предковъ: "онъ рѣку богиню нарицаетъ и звѣрь живущъ въ ней, аки бога, порицая, требу творитъ; а за иныя боги кто можетъ рещи: всякій бо человѣкъ своего бога имѣяше, ими почитаху звѣри, они же зміѣ, гады, ини пни различныя {Слова, направленныя противъ язычества нашихъ предковъ-славянъ, напечат. въ лѣтоп. русо, литер. и древности, т. IV, стр. 85.}". Только уже впослѣдствіи, передъ временемъ распространенія христіанства, мало-по-малу начала развиваться и болѣе общая зооморфическая и антропоморфическая теогонія, хотя далеко не въ такихъ типическихъ формахъ, какъ, напримѣръ, теогонія древне-эллинская {См. изслѣдованіе г. Афонасьева: Поэтическія воззрѣнія славянъ на природу, или опытъ сравнительнаго ученія славянскихъ преданій и вѣрованій, въ связи съ мифическими сказаніями другихъ родственныхъ народовъ. М. 1865. т. I. Еще въ IX вѣкѣ славянскія племена поклонялись камнямъ, горамъ, рѣкамъ, озерамъ, колодцамъ или ключамъ, лѣсамъ и рощамъ, звѣрямъ и т. д. Наприм. Гельмольдъ о славянахъ своего времени пишетъ: inribiti sunt Slavi de coetero juvake ein arboribus, fontibus et lapidibus. Lib. 1, c. 84. Несторъ свидѣтельствуетъ о русскихъ славянахъ: "бяху же тогда поганіи, жруще озеромъ и кладяземъ и рощеніямъ. Нест. Шлец. 1, 175. Не приводя всѣхъ дальнѣйшихъ свидѣтельствъ изъ XI--XIII вѣка, -- укажемъ еще на слѣдующее извѣстіе одного сборника XVII вѣка: вѣруютъ (язычники) въ солнце, глаголюще, яко то грѣетъ мы, и въ землю вѣруютъ, такоже глаголюще, яко та питаетъ пы, и въ скоты наша и въ волы вѣруютъ, якъ тыя ролью (пахоту) намъ дѣлаютъ, и въ псы, въ стрѣлу, изъ роки, и въ лѣсъ, и въ дубіе вѣруютъ: то все себѣ нарицаютъ боги (Сборн. Солов. библ. No 925, и 72 об.). По смыслу этого свидѣтельства, общее чувство страха таинственныхъ силъ и предметовъ природы ассоціировалось, въ частности, съ эгоистическимъ чувствомъ страха за сущестирваніе, за средства жизни, и, возбуждая инстинктъ самосохраненія, невольно побуждало вѣровать въ солнце, въ землю, въ домашній скотъ, въ рѣки, въ лѣсъ, въ дубы, и поклоняться имъ изъ страха лишиться ожидаемаго отъ нихъ добра, милости и благодѣяній въ жизни.}. Далѣе, медленно, но непрерывно совершался процессъ невольной рефлективной ассоціаціи первоначальныхъ представленій, порожденныхъ чувствомъ страха таинственныхъ силъ и явленій природы, съ новыми, внезапными, неожиданно-поразительными впечатлѣніями, также возбуждавшими чувство страха, рефлективно выражавшееся въ мышечныхъ движеніяхъ. И путемъ этой, все болѣе и болѣе осложнявшейся, ассоціацій ощущеній и представленій развилась вся система мифологическаго эпоса и міросозерцанія, или теолого-пантофобическаго воззрѣнія на внѣшнюю и человѣческую природу. Разнообразные страшные образы и представленія, порожденные чувствомъ страха при первоначальномъ внезапномъ чувственномъ воспринятіи различныхъ неожиданно-поразительныхъ, непонятныхъ и страшныхъ явленій природы,-- эти первоначальные образы и представленія сопрягались съ новыми страшными образами и представленіями, какія попрежнему невольно возбуждались новыми внезапными, таинственными и страшными явленіями природы, и непрерывно-послѣдовательно накоплялись въ быту звѣроловческомъ, пастушескомъ и земледѣльческомъ. Такимъ образомъ составлялись новые, все болѣе и болѣе сложные мифы зооморфическіе, антроморфическіе и т. п. Такъ, напримѣръ, въ періодъ звѣроловческій, когда древній предокъ нашъ въ первый разъ видѣлъ въ лѣсу страшнаго звѣря -- медвѣдя, вепря или волка,-- невольно, въ рефлексѣ отъ испуга, со страхомъ и трепетомъ преклонялся передъ ними. Потомъ, постоянно видя въ лѣсу этихъ звѣрей, онъ мало-по-малу привыкъ къ нимъ, тѣмъ болѣе, что и самъ жилъ въ лѣсу, по словамъ лѣтописи, "звѣринскимъ образомъ, яко же всякій звѣрь". Вслѣдствіе такого постояннаго созерцанія въ лѣсу звѣрей, вродѣ волковъ или вепрей, въ мозгу его естественно напечатлѣвались и преобладали зооморфическія представленія вродѣ представленія о волкахъ, объ оборотняхъ въ волковъ или вепрей, или о "волкодлакахъ" чудовищныхъ и страшныхъ. Однимъ словомъ, это былъ періодъ зооморфическаго міросозерцанія, зооморфическихъ божествъ, зооморфическаго, "животвеннаго эпоса" {Афонасьевъ, о зооморфическихъ божествахъ у славянъ въ Отечествен. Зап. 1862 NoNo 1, 2 и 8. Его же о животномъ эпосѣ, въ примѣчаніяхъ къ изданнымъ имъ русскимъ сказкамъ. Подробности см. въ кн. г. Афонасьева: "поэтическія воззрѣнія славянъ на природу, т. I, гл. XII -- XIV: Баснословныя сказанія о звѣряхъ, стр. 592--796.}. И вотъ потомъ, когда въ головѣ древняго славянина-звѣролова сложились такія зооморфическія представленія, -- вдругъ, въ первый разъ и неожиданно видѣлъ онъ на небѣ страшное явленіе,-- внезапное полное затмѣніе солнца, и видѣлъ, быть можетъ, въ такую минуту, когда, ходя въ лѣсу за звѣрями, съ суевѣрнымъ страхомъ помышлялъ о какихъ-нибудь "волкодлакахъ" или "упыряхъ." Такое необычайное, неожиданное и въ первый разъ увидѣнное зрѣлище, какъ затмѣніе солнца, поразивши органъ зрѣнія славянина-дикаря, тотчасъ-же возбуждало въ немъ чувство испуга, страха и смущенія, и, путемъ рефлекса на голосовыя и разговорныя мышцы его, машинально исторгало изъ груди его невольный крикъ: "о великъ страхъ, о ужасъ! Погибе солнце!" При этомъ, когда дикій звѣроловъ-славянинъ мало-по-малу опамятовался, приходилъ въ себя и начиналъ размышлять о случившемся на небѣ явленіи, -- въ головѣ его быстро воспроизводилось возникшее прежде и преобладавшее въ памяти зрительно-слуховой зооморфическое представленіе о волкахъ и волкодлакахъ, и невольно, путемъ рефлективной ассоціаціи, смѣшивалось съ новымъ, неожиданно-поразительнымъ и страшнымъ зрѣлищемъ -- затмѣніемъ солнца. И вотъ, объясняя себѣ затмѣніе солнца, "невѣгласи" съ ужасомъ говорили: "о, ужасъ, о, страхъ! Снѣдаемо солнце волкодлаками", т. е. пожирается оборотнями въ волка или вепря {Ипат. 7: "погибе солнце и бысть яко мѣсяцъ, его-же глаголютъ невѣгласи:. "снѣдаемо солнце". Буслаева Очерки старин. русс. литерат. 1, 93: егда убо погибнетъ луна или солнце, селяне глаголютъ: "волкодлаци луну изъидоше или солнце".}. Точно также всякое другое внезапное и необычайное явленіе природы, неожиданно поражая органъ зрѣнія или слуха, путемъ рефлективнаго дѣйствія на головной мозгъ, возбуждало чувство страха, ужаса и унынія и, сочетаваясь съ какимъ-нибудь представленіемъ, образовавшимся прежде, порождало новое страшное мифологическое представленіе, новый зооморфическій мифъ. Вдругъ, видѣли, напримѣръ, комету или новую, невиданную прежде звѣзду: органъ зрѣнія сильно поражался ею, возбужденно воспринималъ ея образъ, а центрально-мозговой, психическій органъ представленія, возбужденный ощущеніемъ страха, при этомъ чувственномъ воззрѣніи на комету или звѣзду, быстро рефлективно воспроизводилъ, напримѣръ, изъ того-же звѣроловческаго быта какіе-нибудь прежде воспринятые нервными аппаратами образы, которые ему казались похожими на образъ видимой кометы или звѣзды, представлялъ, напримѣръ, хвостъ звѣриный, копье звѣроловческое и т. п. И вотъ, такимъ образомъ, устрашеннымъ предкамъ нашимъ необычайная звѣзда или комета казалась "хвостатою" или "аки копье" и наводила на нихъ ужасъ и'страхъ: "явися, говорили со страхомъ даже въ болѣе позднее время, -- явися звѣзда хвостата, образомъ страшнымъ и отъ видѣнія сея звѣзды страхъ объя вся человѣки и ужасть" {Густын. лѣт. 344--345.}. Или, въ тотъ-же звѣроловческій періодъ, были наши предки на "ловитвѣ звѣрей" и вдругъ видѣли -- несся въ атмосферѣ огненный метеоръ: въ рефлексѣ отъ страшнаго испуга, они тотчасъ-же, по выраженію актовъ, "обстрашались зѣло и отъ ужаса падали на землю". При мнѣ, по извѣстному физіологическому закону такъ-называемыхъ "субъективныхъ свѣтовыхъ слѣдовъ", огненный метеоръ, вслѣдствіе непрерывнаго и быстраго движеній, оставлилъ въ глазу непрерывный свѣтовой слѣдъ, аналогично, напримѣрѣ, съ явленіемъ огненнаго круга, образующагося вслѣдствіе быстраго вертѣнія передъ глазомъ раскаленнаго угля. А въ головѣ нашихъ предковъ, въ періодъ зооморфическаго міросозерцанія, передъ тѣмъ только-чіо образовались и живо сохранялись разнообразныя, страшныя представленія о "змѣяхъ летящихъ", о "зміяхъ горынчищахъ" и т. п. И вотъ это-то представленіе о страшномъ "летящемъ зміѣ", въ умѣ темнаго народа рефлективно сопрягалось, при видѣ метеора, съ Тѣмъ субъективнымъ свѣтовымъ слѣдомъ, какой образовался въ глазу вслѣдствіе безпрерывнаго продолженія быстраго вращательно-поступательнаго движенія метеора, и, такимъ образомъ, глазамъ народнымъ огненный Метеоръ казался летящимъ огненнымъ зміемъ. "И абіе, говоритъ лѣтописецъ, -- спаде съ небесе змій превеликъ и ужасошася вси людіе. Яко и самой землѣ въ то время стукнути и стонати". Даже еще въ XVIII вѣкѣ огненный метеоръ казался народу извивавшимся по небу огненнымъ змѣемъ и наводилъ такой страхъ, что "отъ ужаса люди падали на землю". Такъ произошелъ мифъ объ огненномъ зміѣ {Сборн. Солов. библ. No 864, л. 140. П. С. Лѣт. 1,92. А. И. IV, 334.}. Наконецъ, какъ чувственно-перцепціонное развитіе древне-славянскаго народнаго міросозерцанія проистекало вообще изъ чувства страха таинственныхъ силъ и явленій природы, такъ и все дальнѣйшее, апріорическое развитіе его мотивировалось тѣмъ же страхомъ природы вообще и, въ частности, боязнью и трепетнымъ опасеніемъ за цѣлость и сохраненіе жизни, за обезпеченіе физіологической потребности пищи, жилища, одежды, здоровья и безопасности. Такой источникъ и смыслъ имѣютъ всѣ народныя физическія примѣты, весь народный физическій мѣсяцесловъ {См. народный мѣсяцесловъ и примѣты въ сборникѣ пословицъ рус. народа, издан. Далемъ.}. Вслѣдствіе всеобщаго страха таинственныхъ физическихъ силъ, все въ природѣ предзнаменовало или предвѣщало что-нибудь существенно-относящееся къ народной физической или нравственной жизни, какое-нибудь народное бѣдствіе или страданіе. При этомъ разъ замѣченное случайное совпаденіе или апріорически, произвольно принятая связь какихъ-нибудь страшныхъ физическихъ явленій съ тѣмъ или другимъ физическимъ бѣдствіемъ народа, въ силу апперцепціи, принимались потомъ и за постоянный физическій законъ, а потому, и за постоянную физическую примѣту. Напримѣръ, такія грозныя явленія природы, какъ страшное волненіе моря, сильный громъ, разрушительная буря, чрезмѣрные проливные дожди, необычайное умноженіе и движеніе хищныхъ звѣрей и т. п., -- такія страшныя физическія явленія уже сами по себѣ возбуждали страхъ и трепетъ за жизнь, здоровье и безопасность и, вслѣдствіе этого, рефлективно порождали разныя апріорическія, суевѣрно-боязливыя гаданія насчетъ цѣлости и сохранности жизни и здоровья, запугивали воображеніе боязливымъ ожиданьемъ многократно-испытанныхъ и тяжко-прочувствованныхъ народомъ бѣдствій -- мора, неурожая, наводненія и т. п. А при этомъ, если такія грозныя физическія явленія, какъ бурное волненіе моря, страшный громъ, сильныя бури и т. д., хоть разъ дѣйствительно совпадали случайно съ страшными народными бѣдствіями -- моромъ, голодомъ или войною, то съ тѣхъ поръ, запомянутыя твердо, отмѣченныя въ народныхъ примѣтахъ, а впослѣдствіи записанныя даже въ лѣтописяхъ, эти грозныя, страшныя физическія явленія уже положительно и однажды навсегда принимались за вѣрный и постоянный признакъ или примѣту, предвѣщавшую именно эти народныя бѣдствія -- моръ, неурожай и голодъ, войну и т. п. Подобныхъ примѣтъ образовалось вообще безчисленное множество {Костомарова, Очеркъ нравовъ великорус. народа, стр. 185.}. Громъ всегда возбуждалъ чувство содроганія, страха и трепета за жизнь, -- и вотъ, подъ вліяніемъ этого страха и дрожали за жизнь при звукѣ грома, развились всѣ примѣты о предвѣщательномъ знаменованіи грома относительно самыхъ животрепещущихъ потребностей жизни. Примѣты эти впослѣдствіи записаны были въ "сказаніи о громѣ" {Сборн. Солов. библ. No 182.}. Вообще, чѣмъ больше была область неизвѣстнаго въ природѣ, чѣмъ больше было впечатлѣній совершенно новыхъ, неожиданныхъ, тѣмъ обширнѣе была и мрачная область страшнаго въ природѣ; и тѣмъ сильнѣе эти впечатлѣнія рефлективно раздражали и потрясали нервную систему, чѣмъ мучительнѣе затрогивали они эгоистически-животный инстинктъ самосохраненія. А по законамъ человѣческой природы извѣстно, что впечатлѣнія или ощущенія непріятныя, мучительныя, такъ-же, какъ и особенно-пріятныя, и радостныя, всегда сочетаваются въ нашемъ представленіи легче и сильнѣе другихъ впечатлѣній и идей, т. е. соединяются послѣ меньшаго числа повтореній и ассоціація ихъ прочнѣе. И вотъ по этому-то закону ассоціаціи ощущеній и идей развивалась многосложная система суевѣрныхъ примѣтъ, религіозныхъ вѣрованій и вообще мифологическаго міросозерцанія; и общее чувство страха природы, такимъ образомъ, всецѣло проникало все умонастроеніе и политеистическое міросозерцаніе: то какое-нибудь страшное мифическое пугало лѣсное -- "дивъ" кликалъ съ вершины дерева и вѣщалъ что-нибудь недоброе, страшное, то зловѣщій крикъ птицы, ревъ и свистъ звѣрей пророчилъ бѣду, то "начатъ трава жалощами, а древо съ тугою къ земли преклонятися", тоже стращая недобрыми знаменіями, то вѣтры, стрибоговы внуки, не къ добру вѣяли съ моря стрѣлами, предвѣщая погибель и обиду въ силахъ Дажьбожа внука. "Солнце ему тьмою, поетъ Слово о полку Игоревѣ, -- путь заступило; ночь, стонущи ему грозою, птицъ зловѣщихъ разбудила... Бѣды его вѣщали птицы и свистъ звѣринъ въ лѣсахъ, волки грозу ему сторожили по яругамъ, орлы клектомъ звали звѣрей на кости людскія: "о русская земле!". Съ тяжкимъ мучительно-тревожнымъ чувствомъ страха, съ рабскимъ трепетомъ передъ владычествомъ природы Ярославна заклинала вѣтеръ и солнце, чувствуя ихъ всесильное господство надъ людьми: "о, вѣтре, вѣтрило! чему, господина, насильно вѣеши? Чему мычеши хановскія стрѣлы на своею нетрудную крыльцю на моея лады вой? Мало-ли ти бяше горѣ подъ облаки вѣяти, лелѣючи корабли на синѣ-морѣ? Чему, господина, мое веселіе ковылію развѣя?.. Свѣтлое, пресвѣтлое солнце! Чему, господина, простре горячую свою лучю на моея лады вой? Чему въ полѣ безводнѣ жаждою имъ луци съпряже, тугою имъ тули затче!"

Какъ во внѣшней природѣ все, что неожиданно, поразительно дѣйствовало на органы чувствъ нашихъ предковъ-язычниковъ, возбуждало въ нихъ страхъ и рефлективно выражалось въ мышечныхъ движеніяхъ колѣнопреклоненія, моленія и т. д., такъ и въ человѣческой природѣ все, что раздражительно поражало чувствующіе нервы, все, что ощущалось и замѣчалось въ организмѣ человѣческомъ въ первый разъ или неожиданно, или что особенно выступало изъ ряда обыкновенныхъ анатомо-физіологическихъ явленій и проявлялось внезапно и непонятнымъ образомъ, -- все это точно также возбуждало страхъ и трепетъ, и это чувство страха, въ свою очередь, также невольно, рефлективно проявлялось въ трепетныхъ мышечныхъ движеніяхъ -- колѣнопреклоненіяхъ, мольбахъ, наговорахъ, заклятіяхъ и т. п. Такимъ образомъ всебоязнь распространялась и на человѣческую природу, относилась и къ міру антропологическихъ явленій. Такъ,напримѣръ, прежде всего самый физіологическій актъ рожденія человѣка и потомъ -- нарожденія цѣлаго рода или племени, по непостижимости своей для первобытнаго человѣка, казался изумительнымъ и страшнымъ. Первоначально одинъ видъ непонятнаго и мучительнаго акта рожденія человѣка долженъ былъ производить тяжелое, страшное впечатлѣніе на всѣхъ, впервые видѣвшихъ его, и потому невольно возбуждалъ чувство изумленія, страха и ужаса. Такъ-какъ первобытный человѣкъ все внѣ себя представлялъ съ субъективной точки зрѣнія, и во всякомъ внѣшнемъ движеніи предполагалъ такую-же живую, самопроизвольно-движу: щую силу, какую ощущалъ и въ себѣ,-- то и въ актѣ рожденія человѣка и въ самой рожаницѣ, въ моментѣ родовъ, онъ предполагалъ присутствіе и дѣйствіе особой живой силы, особаго невидимаго существа или духа, производившаго актъ рожденія, мучившаго рожаницу во время родовъ и устрашавшаго всѣхъ окружающихъ ее. Такъ могло возникнуть поклоненіе "роду и рожаницамъ". Первоначальное невольное, рефлективное паденіе и колѣнопреклоненіе передъ рожаницей, вызванное испугомъ или страхомъ, признано было за постоянную "требу" или требованіе особеннаго невидимаго существа -- духа рода и рожаницы, и такимъ образомъ обратилось въ постоянное, обычное религіозно-обрядовое поклоненіе роду и рожаницѣ. По свидѣтельству древнихъ памятниковъ, роду и рожаницамъ покланялись, молились, пѣли бѣсовскія пѣсни, требы клали, приносили въ жертву хлѣбъ, сыръ, медъ, куръ и проч. Бабы варили кашу на собраніе рожаницамъ, въ честь имъ стригли первые волосы съ дѣтей. Страхъ непостижимаго акта рожденія человѣка, страхъ рода и рожаницы породилъ, далѣе, суевѣрную боязнь и за всю судьбу новорожденнаго младенца. Отсюда возникло вѣрованіе, что въ тотъ день, когда рождался младенецъ, ему давался, по вліянію рожаницы, "норовъ или осудъ". Отсюда старинныя выраженія: "народу написано", или "завѣченъ я у родителей". Такимъ образомъ возникъ религіозно-фаталистическій страхъ "судьбы", "рока". Если непостижимый для первобытныхъ людей физіологическій актъ рожденія человѣка возбуждалъ чувство ужаса и породилъ трепетное поклоненіе роду и рожаницамъ, то такія необычайныя явленія дѣторожденія, какъ монстры или уроды, недоразвившіеся или уродливо развившіеся эмбріоны, естественно, должны были производить впечатлѣніе еще болѣе ужасающее. Въ одномъ древнемъ словѣ, обличающемъ языческія суевѣрія славянъ, такъ засвидѣтельствовано это религіозно-трепетное поклоненіе уродамъ или "недоношеннымъ породамъ". "Кланяются они (славяне) стегнороженію, роженію недоношеннаго порода, жати бо его рожаючи оказися, и того (недоношеннаго порода) сотвориша богомъ, кланяются. богу мужежену, тѣмъ-же богамъ жертву творятъ и кладутъ и славянскій языкъ, и начата требу творити своимъ богамъ роду и рожаницѣ {Лѣтоп. стар. русс. литература: поученія, направленныя противъ язычества III, 99--100.}. Далѣе, вдругъ, въ первый разъ видѣли древніе предки наши какое-нибудь аномальное или особенно-странное и безобразное уклоненіе въ анатомическомъ строеніи, въ наружномъ видѣ человѣка, или внезапно встрѣчали, напримѣръ, человѣка съ кривыми, косыми или разноцвѣтными глазами, съ рыжими, бѣлыми или черными волосами и т. п.,-- и вотъ, опять, на первыхъ порахъ поражались страхомъ. Рефлексъ отъ страха выражался на разговорныхъ мышцахъ, и чувство страха рефлективно изливалось въ такомъ трепетно-боязливомъ заклятіи: "завяжи, господи, отъ бѣловолосаго, отъ черноволосаго, отъ рыжеватаго, отъ русоволосаго, отъ одноглазаго, разноглазаго у упирца" {Архивъ г. Калачева кн. II, 2. пол.}. Какъ на лапландцевъ, въ силу ихъ особенной нервной раздражительности (пантофобіи), всякое неожиданное тѣлодвиженіе -- нечаянное открытіе или закрытіе рта, внезапное движеніе указательнаго пальца и т. п., по свидѣтельству Кастрена и Гестрема, обыкновенно наводитъ всеобщее нервное потрясеніе, и отъ испугу они падаютъ, какъ мертвые {См. статью Лазаруса: "Обманы чувствъ" въ "Современн. Обозрѣніи" 1868 г. No 4.}, такъ-же точно и въ предкахъ нашихъ, въ первобытный періодъ ихъ нервно-мозговаго, психическаго развитія, -- всякій неожиданный физіологическій актъ, всякое внезапное движеніе или сотрясеніе того или другого члена обыкновенно возбуждали испугъ, страхъ и трепетъ, особенно когда случались въ первый разъ. Вдругъ, напримѣръ, засвербѣла ладонь на рукѣ, чего прежде не было, или -- зазвенѣло въ ушахъ,-- первобытный человѣкъ апріорически думалъ, что какая-нибудь особенная сила, какой-нибудь духъ, демонъ производилъ это свербѣніе ручной кисти или этотъ звонъ въ ушахъ, -- и вотъ, боялся, "ухо-звона", страшился чего-то зловѣщаго въ неожиданномъ зудѣ ручной ладони. Или, вдругъ, неожиданно произошло рефлективное движеніе въ носовой полости отъ раздраженія чувствующихъ волоконъ тройничнаго нерва какими нибудь острыми ларами или пылью, и отъ того вдругъ человѣку чихнулось, чего прежде не случалось, -- и вотъ опять поражались испугомъ и рефлективнымъ трепетомъ: не понимали, что это за сотрясеніе, чиханіе, какая невидимая сила вдругъ, неожиданно производитъ такое рѣзко-выдающееся движеніе въ носу,-- и вотъ боялись чиханія, какъ зловѣщаго звука, со страхомъ вѣрили "въ чохъ". Такъ-же раздражительно дѣйствовали на чувствующіе нервы, а съ нихъ, путемъ рефлекса, и "на весь организмъ и многія другія внезапныя тѣлесныя движенія, напримѣръ: неожиданное или необычайное движеніе глазъ, дрожаніе или сотрясеніе какой-либо мышцы, мановеніе руки и т. п. Боялись всякаго малѣйшаго сотрясенія въ бровяхъ, въ пальцахъ, страшились сотрясенія лѣваго плеча, чесанія глаза, зуда въ переносьи, иканья, со страхомъ смотрѣли на слѣдъ, оставляемый ступней человѣка. Но особенно боялись злой страшной силы глаза, насылающей на человѣка бѣдствія и ужасныя болѣзни, такъ что только "заговорное слово", по народному повѣрью, могло спасти отъ навожденія злого глаза, "отъ призора и сглаживанья". Наконецъ,, не говоря уже о томъ, какой страхъ возбуждало вѣщее заговорное слово вѣдуна или вѣдуньи,-- самая мысль человѣческая, особенно непостижимая для первобытнаго человѣка, была для него страшна, казалась ему зловѣщей. Вслѣдствіе этого боязливо-фаталистическаго страха ума,-- въ самой мысли человѣческой боялись зла, и особенно страшились зломыслія вѣдуна-знахаря, со страхомъ вѣруя въ присущую его уму особенную, сверхъестественную вѣщую силу. Отъ злой мысли, отъ магической силы вѣщаго ума, вѣщей думы вѣдуна заговаривались заклятіемъ: "завяжи, господи, колдуну и колдуньѣ, вѣдуну и вѣдуньѣ, и упирцу на раба божія зла не мыслити". Съ трепетной боязнью злой мысли,-- вопрошали ея тайны, гадали о ея страшныхъ, роковыхъ предопредѣленіяхъ. Появившіяся впослѣдствіи особыя гадальныя тетради, извѣстныя подъ названіемъ "Рафлей", такими, напримѣръ, зловѣщими предопредѣленіями "злой мысли" устрашали суевѣрно-боязливаго гадальщика: "въ мысляхъ твоихъ грѣха много, а корысти мало, отъ той мысли удаляйся и не слушай себѣ, добро будетъ; аще станешь помышлять, -- будетъ погибель, литися отъ нея: зла сія мысль! Аще думавши о болѣзни, то смерть будетъ, или о домашнемъ -- отнюдь непотребна... И сія тебѣ мысль не на пользу: еще о болѣзни думаешь -- болѣзнь будетъ злая, и въ путь свой не ходи -- смерть будетъ, и недругъ твой хощетъ тебѣ бѣду сдѣлать. И сія тебѣ мысль не напользу: и ты, человѣче, задумай, что тебѣ другая мысль скажетъ" и т. д. Вообще, человѣческая природа едва-ли еще нёболѣе возбуждала въ первобытномъ умонастроеніи нашихъ предковъ чувство страха и трепета, чѣмъ природа внѣшняя, физическая.

При такомъ господствѣ чувства страха природы внѣшней и человѣческой, долго умъ народный не могъ сознать и своей самостоятельности, не йогъ онознаться въ сферѣ внѣшней природы. Подавленный чувствомъ страха таинственныхъ силъ природы, окруженный отовсюду мракомъ неизвѣстнаго, онъ самъ своею мыслью еще неспособенъ былъ постигать непостижимое въ природѣ и судьбахъ человѣческой жизни, и робко, боязливо ожидалъ объясненія тревожно-мучительныхъ тайнъ и вопросовъ жизни отъ самой окружающей природы. Не сознавая своей самодѣятельности, младенчествующій умъ человѣческій всѣ свои представленія, всѣ свои ощущенія принималъ за таинственныя вѣщанія или внушенія ума, пребывающаго въ предметахъ и явленіяхъ внѣшняго міра. Со страхомъ и трепетомъ первобытный предокъ нашъ прислушивался къ каждому звуку въ природѣ -- къ треску дровъ въ огнѣ, къ шуму лѣса, къ скрипу дерева, къ крику птицъ и проч., чтобы вывѣдать тѣ страшныя, тревожно-безпокоящія умъ тайны жизни, какія сокрыты въ таинственныхъ силахъ природы. Въ травѣ, въ растеніи ему представлялся таинственный вѣщій умъ, знавшій всѣ, тайны человѣческой природы, и слышался голосъ, раскрывавшій ему секреты растительнаго міра, имѣвшіе отношеніе къ человѣческой жизни {Памят. II, стр. 415, 447--449,}.

Очевидно, и самые первые, грубые зачатки умственнаго самосознанія должны были зарождаться крайне медленно и съ большимъ трудомъ. Только тогда уже стали возникать первыя проявленія самоощущенія или самосознанія ума въ сферѣ природы, когда рядомъ съ первобытною безпредѣльною областью неизвѣстнаго и, потому, страшнаго въ природѣ внѣшней и человѣческой, началъ мало-по-малу обозначаться и очерчиваться первый, чуть замѣтный кругъ извѣстнаго, привычнаго для нервовъ чувствъ и, потому, болѣе уже не такъ страшнаго для запуганныхъ умовъ. Только мало-по-малу накоплялся, запасъ болѣе или менѣе полныхъ представленій объ окружающихъ предметахъ природы, запасъ элементарныхъ конкретныхъ знаній. Сначала всего боясь въ природѣ, человѣкъ инстинктивно всего долженъ былъ остерегаться, и это постоянно возбуждаемое страхомъ инстинктивное чувство самосохраненія невольно мало-по-малу развивало въ немъ самоощущеніе, самосознаніе, въ противоположность устрашавшимъ объективнымъ предметамъ или явленіямъ природы. Это умственное самоощущеніе или самосознаніе становилось наиболѣе яснымъ и смѣлымъ въ сферѣ тѣхъ окружающихъ предметовъ или явленій природы, которые, вслѣдствіе постепенной привычки къ нимъ нервовъ чувствъ, уже не возбуждали.первоначальнаго чувства страха, а напротивъ, будучи болѣе или менѣе познаны умомъ, давали ему первую точку опоры на пути къ дальнѣйшему самоопознанію въ сферѣ окружающей природы, сообщали ему первый лучъ ободряющаго свѣта въ мрачной области неизвѣстнаго. Постоянно ловя и убивая звѣрей или птицъ, или срывая травы и употребляя ихъ для удовлетворенія своихъ жизненныхъ потребностей, человѣкъ, естественно, всякій разъ чувствовалъ самого себя, такъ сказать, невольно ухватывался за свою голову, напрягалъ свой мозгъ -- способность соображенія, и особенно чувствовалъ это невольное умственное напряженіе тогда, когда неожиданно встрѣчалъ какое-нибудь препятствіе въ ловѣ звѣрей, или птицъ, въ собираніи травъ и кореньевъ, или когда испытывалъ отъ нихъ какой-нибудь вредъ. И вотъ, это-то первоначальное самоощущеніе или самосознаніе ума въ сферѣ окружающей природы выразилось, вопервыхъ, въ вѣдунствѣ или знахарствѣ, вовторыхъ,-- въ зачаткахъ первобытной человѣческой пытливости или любознательности, высказавшейся въ дѣтской склонности первобытнаго ума въ загадкамъ. Вѣдунство было первымъ выраженіемъ общественной функціи младенчествующаго ужа. Вѣдуны первые заявляли за собою знаніе тайнъ природы, свойствъ звѣрей, растеній, камней, и умственную силу -- покорять устрашающую человѣка природу. Недаромъ, и въ историческія времена, вѣдуны были первыми составителями зачаточныхъ ботаническихъ описаній -- травниковъ, и въ то время, когда русскіе, одержимые чувствомъ страха природы, боялись даже рыться въ горахъ, искать золота или серебра, -- въ то время вѣдуны, волхвы являлись первыми смѣльчаками, на которыхъ возлагалось дѣло изысканія рудъ. Въ началѣ-же, когда только-что стали появляться вѣдуны, они производили паническій страхъ въ пантофобически-настроенныхъ умахъ. Темная масса народа съ изумленіемъ смотрѣла на первое рѣзко-выдающееся проявленіе ума въ вѣдунствѣ, и сколько вѣрила въ него, столько-же боялась, трепетала его непостижимой вѣщей силы. Какъ впослѣдствіи умъ человѣческій, прежде, чѣмъ сталъ съ благоговѣніемъ смотрѣть на великихъ міровыхъ геніевъ естествоиспытанія, долго сначала боялся ихъ какъ маговъ, чародѣевъ и чернокнижниковъ,-- такъ въ младенчествѣ и дѣтствѣ своемъ онъ вѣрилъ въ чародѣйновѣщій умъ вѣдуновъ, и страшился ихъ, какъ людей необыкновенныхъ, знавшихся съ страшными таинственными силами природы. Въ одно время съ вѣдунствомъ, первое самоощущеніе ума въ сферѣ природы выразилось и въ пытливыхъ вопросахъ загадки. Въ началѣ загадки состояли изъ замысловатыхъ вопросовъ о тѣхъ отдѣльныхъ предметахъ или явленіяхъ природы, которыя умъ прежде всего позналъ, какъ напр. объ извѣстныхъ растеніяхъ, звѣряхъ, камняхъ, о днѣ и ночи и т. п.; впослѣдствіи, во времена водворенія христіанства на Руси, загадка стала мало-помалу обращаться въ космогоническую думу, въ вопросы о началѣ міра и человѣка, о происхожденіи солнца, мѣсяца, звѣздъ, вѣтровъ, грома, звѣрей, птицъ, растеній и т. д. Какъ вѣдунство, такъ отгадыванье загадокъ вначалѣ возбуждало необыкновенное удивленіе, какъ чудо непостижимой вѣщей силы ума {Памят. II, 349, 850.}.

Таковы были первые, самые тусклые проблески умственнаго самоощущенія человѣка въ кругомъ-облегавшей, его мрачной области неизвѣстнаго въ природѣ внѣшней и человѣческой. Но если вникнуть глубже, то легко замѣтить, что и эти первобытные, грубые зачатки умственнаго самоощущенія почти всецѣло проникнуты были тѣмъ-же чувствомъ страха таинственныхъ силъ природы. Только-что пробуждавшійся первобытный умъ человѣческій еще даже и не смѣлъ самъ себѣ задавать пытливые вопросы, хоть въ формѣ загадки, и не дерзалъ свободно рѣшать ихъ. Подавленный чувствомъ страха природы, онъ боялся вопросовъ, касавшихся таинственныхъ силъ и явленій природы. Онъ не смѣлъ самъ собою додумываться даже и до загадокъ, не смѣлъ приписывать себѣ мудрость загадочныхъ вопросовъ, а приписывалъ ее страшнымъ таинственнымъ существамъ, мерещившимся ему въ водахъ и лѣсахъ, въ образѣ вѣщихъ вилъ и русалокъ. Не смѣло, а со страхомъ и трепетомъ онъ и рѣшалъ эти загадки, боясь, чтобы русалки не защекотали его до смерти за нерѣшеніе загадки или за рѣшеніе ея, несогласное съ ихъ вѣщимъ умомъ. При первыхъ-же порывахъ первобытной, дѣтской пытливости ума, его запугивалъ страхъ темныхъ силъ. Еще болѣе проникнуто было чувствомъ страха природы вѣдунство. Страхъ таинственныхъ силъ природы, можно сказать, и породилъ его. Вѣковой гнетъ мрачнаго, тяжелаго чувства страха природы до того напрягалъ и возмущалъ головной мозгъ тьмой разныхъ страшныхъ представленій, что, наконецъ, невольно, рефлективно выражался страшнымъ крикомъ мятежнаго ропота и заклятія противъ устрашающихъ и гнетущихъ силъ природы или, по крайней мѣрѣ, робкимъ боязливымъ нашептываніемъ заговора противъ нихъ. Да и самъ волхвъ-вѣдунъ преисполненъ былъ чувства страху передъ таинственными силами природы. Въ томъ-же царствѣ растительномъ, гдѣ вѣдунъ-зелейникъ особенно заявлялъ свое знахарство, къ тому или другому растенію и корню онъ и самъ приступалъ съ общимъ суевѣрнымъ страхомъ и трепетомъ, боялся, чтобы не оскорбить пребывающаго въ травахъ и кореньяхъ демона, и, не смѣя приступить во всякое время, съ трепетомъ выжидалъ урочнаго дня и часа. И для темнаго народа вѣдуны-волхвы были большею частію страшилищами. Не добрыми побужденіями, не любовью къ ближнему, не сознаніемъ потребности естествоиспытательнаго служенія народу, а чисто эгоистическимъ чувствомъ самообольщенія, шарлатанскимъ своекорыстіемъ, стремленіемъ къ умственной и матеріальной эксплуатаціи темной, суевѣрной массы -- вотъ какими мотивами руководилось вѣдунство, волшебство, знахарство. Потому-то и мифологія самое происхожденіе волшебства приписываетъ злымъ, страшнымъ, зловреднымъ существамъ. Потому-же и народъ, сколько вѣрилъ въ волшебство вѣдуновъ и вѣдуній, столько-же и боялся ихъ вѣщаго ума, изъ злой вѣщей мысли, ихъ тайнаго сношенія съ нечистой, страшной темной силой, и боялся до такой степени, что самъ заговаривался и заклинался отъ вѣдуновъ и вѣдуній: завяжи, господи, колдуну и колдуньѣ, вѣдуну и вѣдуньѣ и упирцу на раба божія зла не мыслити: пойду я черезъ чистыя поля, черезъ быстрыя рѣки, черезъ зеленыя дубравы: не громъ гремитъ, ни молніей палитъ, -- жжетъ и палитъ отбиваетъ всяку дьявольску притчу отъ раба божія, отбиваетъ раба божія отъ колдуна, отъ колдуньи, отъ вѣдуна, отъ вѣдуньи: завяжи, господи, колдуну и колдуньѣ, вѣдуну и вѣдуньѣ уста и языкъ -- на раба Божія зла не мыслити!" При такомъ мрачномъ демоническомъ характерѣ, очевидно, вѣдунство не могло внести въ первобытныя славянскія общины свѣта, просвѣтительныхъ лучей знанія, истины, правды,-- не могло быть такой умственной силой ихъ, чтобы могущественно противодѣйствовать господству грубой физической силы и содѣйствовать правильному и самостоятельному, разумно-свободному саморазвитію общинъ. Оно не могло образовать интеллигенціи народа, руководящаго мыслящаго класса. Напротивъ, оно еще и само запугивало, застращивало и слѣдовательно деморализировало и омрачало народъ. Послѣ всего этого понятно, почему, во первыхъ, грубая физическая сила была вполнѣ господствующимъ факторомъ первоначальной закладки коренныхъ основъ общества, и почему, потомъ, вѣдунство и умственныя силы народа оказались вполнѣ безсильными, чтобы противодѣйствовать вмѣшательству и вліянію варяжскаго и византійскаго общественнаго строя.

Если нервно мозговая умственная сила, рѣзко выдававшаяся въ вѣдунахъ и вѣдуньяхъ, возбуждала всеобщій страхъ,-- то особенно выдававшаяся физическая, мускульная сила человѣка, безъ сомнѣнія, еще болѣе должна была внушать страхъ и трепетъ. И дѣйствительно, первобытное проявленіе человѣческой природы ничѣмъ такъ типично не характеризуется, какъ полнѣйшимъ господствомъ грубой физической силы. Мускульная сила естественно преобладала надъ силой головного мозга, несравненно болѣе дѣйствовала, чѣмъ сила умственная, и потому сама своими "необычными", ужасными проявленіями возбуждала "ужасъ въ разумахъ". Вслѣдствіе этого могучей мышечной силѣ со страхомъ и трепетомъ поклонялись, въ образѣ апотеозы "мертвой богатырской головы". "Самый сильнѣйшій и страшнѣйшій богатырь-силачъ, -- гласитъ народный эпосъ, -- со страхомъ и трепетомъ ударялъ о сыру землю и говорилъ: о государыня богатырская голова! Не дай напрасной смерти, дай животъ! И отъѣхавши, сильнѣйшій богатырь самъ себѣ подумалъ: доселѣ изъ царства устрашалъ, богатырей побивалъ, а нынѣ изъ со слезами богатырской головѣ поклонился. Тогда богатырская голова крикнула громкимъ голосомъ, и богатырь узналъ свою вину, воротился, слѣзъ съ добра коня, палъ на сыру землю, и говорилъ: Государыня богатырская голова! виноватъ я передъ тобою, что посмѣлъ сказать таково слово! И богатырская голова его простила въ томъ словѣ, что дерзнулъ съ млада ума, и научила его, какъ силой орудовать, какъ силу побивать, по какимъ членамъ ударять и бить страшнаго врага" {Памяти II, 335.}. Страшная сила богатырей или необыкновенныхъ силачей -- храбрыхъ воиновъ до того устрашала народъ, что онъ со страхомъ и трепетомъ умилостивлялъ ихъ особыми жертвенными поминками. Слѣды такого первобытнаго умилостивленія страшныхъ силачей сохранились въ народныхъ преданіяхъ и доселѣ. Такъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ псковской губерніи, на могилу неизвѣстнаго богатыря мимоидущіе крестьяне бросаютъ вѣтви деревьевъ, сѣно или траву. Въ вологодской губерніи, съ незапамятныхъ временъ сохранилось обыкновеніе, чтобы каждый проходящій мимо могилы храбраго "Аники-воина" срѣзывалъ прутъ съ дерева и бросалъ на его могилу, приговаривая: Аника, Аника -- вотъ тебѣ вика {Русскій Архивъ, М. 1866 г., годъ 2-й (1864) стр. 70--77; легенды о храбромъ Аникѣ воинѣ.}. Невольное, трепетное чувство страха предъ необыкновенно-выдающеюся силой человѣческой, въ связи съ смутнымъ, ужасающимъ чувствомъ всеобщаго владычества и гнета всемогущей физической силы, силы природы, породило вѣру въ грознаго бога силы, у котораго просили силы физической, мускульной, силы убійственной, какъ сверхъестественнаго дара божеской силы. Вслѣдствіе этой вѣры въ бога силы, употребленіе физической мускульной силы на "битвенное дѣло" и даже на убійство считалось дѣломъ угоднымъ богу силы, дѣломъ покровительствуемымъ божествомъ силы. Богатырь молился: "боже, боже, дай мнѣ, господи, всякаго человѣка убить копьемъ, тупымъ концомъ" {Памятн. II, 328.} Вообще, необыкновенная физическая сила, вызывавшая трепетное поклоненіе себѣ, возбуждала всеобщій паническій страхъ и трепетъ. Въ доисторическомъ богатырскомъ эпосѣ народномъ разсказывается: "Говоритъ богатырская голова: изъ былъ человѣкъ, да и богатыри многіе, князи восточные и западные не только меня боялись: но и имени моего страшились" {Памятн. II, 334.}. Вслѣдствіе такого всеустрашающаго впечатлѣнія, физическая, мускульная сила, возбуждавшая страхъ, была первобытнымъ идеаломъ человѣческаго совершенства, идеаломъ стремленій юношества. Такъ-какъ въ тѣ времена господства родовой розни, когда "вставалъ родъ на родъ", обыкновенно каждый споръ, всякая ссора рѣшались грубой физической силой, битвой въ полѣ, то, естественно, всякій желалъ быть страшнымъ своей силой, всякій желалъ возбуждать страхъ въ битвѣ въ полѣ. А какъ тайна страшной силы заключалась въ таинственныхъ силахъ природы, то и выпытывали ея секретъ у природы разными вѣдунскими, волшебными обрядами. Еще въ лечебникахъ XVII вѣка передавался такой изстаринный знахарскій завѣтъ для тѣхъ, кто хотѣлъ-бы быть страшенъ въ битвѣ въ полѣ {Буслаева, II, 44.}. Съ одной стороны существовало полнѣйшее, всеустрашающее преобладаніе грубой мускульной силы и господствовалъ законъ сильнѣйшаго, съ другой -- полнѣйшее, рабское чувство трепета и покорности передъ этой силой и отсюда -- порабощеніе слабѣйшаго. Самый первоначальный, примитивный періодъ человѣческой дѣятельности, когда чувство страха физической, мускульной силы господствовало въ борьбѣ за существованіе, можно назвать по-преимуществу періодомъ спеціальнаго упражненія грубой мускульной силы, періодомъ героическаго, богатырскаго подвига -- "битвеннаго дѣла въ полѣ" и звѣроловческаго, хищническаго и разбойническаго разгула дикой физической силы. Это, можно сказать, былъ періодъ первоначальнаго рефлективнаго заучиванья разнообразныхъ актовъ и координацій всѣхъ животныхъ мышцъ, періодъ спеціальнаго упражненія мускуловъ и наслажденія мышечною силою, дѣятельностью мускуловъ. Мышечное чувство невольно, рефлективно стремилось выразиться въ разнообразномъ проявленіи мускульной силы. Когда богатырь-силачъ, "сынъ богатырскій", унаслѣдовавшій физическую силу отъ отца и дѣда-богатыря, былъ "роденъ ростомъ, а тѣло его что сильная гора, а голова его что сильная бугрй, промежъ плечъ двѣ сажени, руки въ три сажени" и проч.,-- тогда естественно, "богатырское сердце было не утеричиво". Онъ невольно, рефлективно, вслѣдствіе одного мышечнаго ощущенія избытка силы, рвался "получить свое желанье -- размахнуться своею силою, на битвенномъ дѣлѣ отвѣдать своихъ плечъ богатырскихъ, потѣшиться своею великою борзостью, прытостью, поперетися съ силою могучею, побить ратьсилу великую, въ чистомъ полѣ такъ сильно зрявкнуть, крикнуть, возгаркнуть своимъ зычнымъ богатырскимъ голосомъ, чтобъ всѣ полки турскіе отъ того голосу возмутилися" {Пан. II, 311--321, 333, 334.}.

Издалеча, чиста поля

Выскакалъ тутъ, выбѣгалъ

Суровецъ богатырь, суздалецъ,

Богатаго гостя, заморскинъ сынъ.

Онъ бѣгаетъ, скачетъ по чисту полю,

Спрашиваетъ себѣ сопротивника,

Себѣ сильна, могучаго богатыря:

Побиться, подраться, порататься,

Силы богатырски про отвѣдати,

А могучи плечи пріоправити *).

*) Древн. россійск. стихотвор. Стр. 388.

Вслѣдствіе такого энергическаго ощущенія могучей силы и неудержимаго, рефлективнаго стремленія ея къ размашистой дѣятельности,-- всякое животное ощущеніе, напр. чувство голода или потребности пищи, чувство непріязни къ врагу, чувство жадности къ похищенію чужого имущества, ощущеніе половой похоти,-- словомъ, всякое органическое ощущеніе, какъ только возбуждалось въ головномъ мозгу, тотчасъ-же невольно, рефлективно отражалось въ соотвѣтственной мышечной дѣятельности. И это непреодолимое побужденіе къ употребленію мышечной силы было тѣмъ сильнѣе, чѣмъ болѣе дѣятельность механизмовъ, усиливающихъ рефлексы головного мозга, преобладала надъ дѣятельностью механизмовъ, задерживающихъ эти рефлексы. И вотъ, вслѣдствіе этого-то невольнаго, рефлективнаго выраженія въ мышечной дѣятельности всякаго животнаго ощущенія, произошло, далѣе, первобытное господство "хищнической, разбойнической и битвенной" силы, наводившей всеобщій паническій страхъ и трепетъ. И рефлективно-мышечная звѣроловческая, хищническая, разбойническая и битвенная дѣятельность, естественно, преобладала и представляла первую непосредственно-натуральную форму труда. Такъ напр. "Живя въ лѣсу звѣринскимъ образомъ, якоже всякій звѣрь," ощущалъ нашъ первобытный предокъ-дикарь потребность добычи звѣрины, и звѣроловческій трудъ былъ первымъ самымъ обычнымъ актомъ и способомъ полезнаго употребленія мышечной силы. Точно также, при видѣ чужой добычи или чужого имущества, обыкновенно тотчасъ-же возбуждалось эгоистическое чувство зависти или корысти,-- и тотчасъ-же, путемъ рефлекса на мышцы рукъ, выражалось насильственнымъ похищеніемъ или отнятіемъ чужого имущества. И хищническая сила лихихъ сильныхъ людей, "татей и разбойниковъ," долго потомъ, даже во времена усиленія страха царя, царской грозы и опалы, до того господствовала и наводила такой паническій страхъ и трепетъ на славяно-русскія общины, что воплями противъ ея страшнаго господства и насилія наполнены были общинныя челобитныя, правыя грамоты, церковныя проповѣди и губныя грамоты общинъ. Или, чувствовалъ сильный молодецъ, при взглядѣ на красную дѣвицу, половую похоть,-- тотчасъ же разъярялась въ немъ похоть богатырская и невольно рефлективно проявлялась въ "умыканіи" или похищеніи дѣвицы: по словамъ древней повѣсти, "лишь входилъ богатырь въ бѣлъ шатеръ полоненной дѣвицы, забылъ богу помолитися, сердце его разгоралося, юность его заиграла, -- и онъ тотчасъ-же бралъ себѣ дѣвицу за руку и съ нею спать ложился на постели" {Памят. II, 330.}. Вслѣдствіе такого господства грубаго рефлективнаго проявленія мышечной силы, понятно, какой страхъ наводила эта сила на всѣхъ малосильныхъ. Вообще, въ тѣ времена, когда люди, "живя въ лѣсу звѣринскимъ образомъ," ни о чемъ такъ не помышляли и не заботились, какъ объ обезпеченіи животной жизни, въ тѣ времена, естественно, господствовала страшная борьба за существованіе: всѣ другъ друга боялись и стремились пересилить. "Родъ вставалъ на родъ," -- и сильнѣйшій родъ былъ страшенъ для слабѣйшаго. Сосѣднія племена и народы постоянно дѣлали хищническіе набѣги другъ на друга,-- и опять сильнѣйшіе наводили ужасъ на слабѣйшихъ. Каждый стремился не только отнять добычу у другого, но и убить его какъ врага, или поработить себѣ, -- и сильнѣйшій всегда наводилъ страхъ и трепетъ на слабѣйшаго. Однимъ словомъ: то былъ періодъ полнѣйшаго господства страха грубой физической силы и закона сильнѣйшаго.

Въ эти-то мрачныя времена господства страха грубой физической силы человѣческой полагались первыя основы общества.

Во-первыхъ, во времена господства страха силы и права сильнаго, вмѣстѣ съ раздѣленіемъ людей на сильнѣйшихъ и слабѣйшихъ, или, по харастеристическому выраженію нашихъ древнихъ памятниковъ, на "сильныхъ мужей" и "маломожныхъ смердовъ-людиновъ," произошло первобытное раздѣленіе людей на рабочихъ и нерабочихъ, или, говоря языкомъ древнихъ памятниковъ, на "господствующихъ" и "работающихъ," на "господиновъ" и "работныхъ людей-рабовъ." Религіозно-языческій страхъ передъ "необычной" физической, мускульной силой "сильныхъ мужей" невольно порождалъ во всѣхъ "маломожныхъ людяхъ" рабски-боязливую, трепетную покорность этой силѣ. Какъ сами "сильные мужи" -- богатыри со страхомъ и трепетомъ преклонялись передъ "богатырской головой," -- такъ всѣ "наложенные люди* съ рабскимъ страхомъ и трепетомъ преклонялись предъ этими "сильными мужами-богатырями". По свидѣтельству одного древняго сказанія, сильному мужу, совершавшему чудеса могучей силы, "весь міръ покланялся". {Памятн. II, 337.} И вотъ такимъ образомъ, люди, выдававшіеся своею необычайною мускульною силою, "сильные мужи,-- богатыри, великаны, родные ростомъ," ".большіе," "великіе" силачи -- вотъ эти люди первые устрашали своею силою и покоряли, порабощали себѣ людей малосильныхъ, "маломожныхъ," людей "меньшихъ" или "малыхъ" и "отроковъ" или "малорослую чадь," а также калѣкъ перехожихъ, слѣпыхъ, увѣчныхъ, дряхлыхъ стариковъ и т. п. "Сильные мужи* -- богатыри за тѣмъ собственно и рвались въ поле "на дѣло битвенное со всею прыткостью и великою борзостью," чтобы развѣдаться, "кто храбрѣе и сильнѣе. {Памятн. II, 329.} Коль скоро сильный мужъ ужасалъ, изумлялъ своею преобладающею силою человѣка менѣе сильнаго,-- онъ тотчасъ пріобрѣталъ надъ нимъ господство, назывался его "государемъ", "господиномъ", а менѣе сильный человѣкъ назывался его "холопомъ"

Могучая сила богатырей -- "сильныхъ мужей" громомъ гремѣла по полямъ, по лѣсамъ,-- и сами разбойники-станишники, наводившіе ужасъ на первобытныя общины, со страхомъ и трепетомъ преклонялись предъ громомъ силы богатырской, покорялись сильнѣйшимъ мужамъ и поступали къ нимъ въ холопство вѣковѣчное, по словамъ былины, давали рукописанье служить до вѣку {Древн. Россійск. стихотвор. стр. 418--420.}.

Появлялся въ первобытной общинѣ славянской, городской или сельской, необыкновенный, могучій силачъ,-- онъ наводилъ ужасъ на всю общину, и она рабски покорялась ему, платила дани и оброки. Этотъ способъ порабощенія слабѣйшихъ людей сильнѣйшими старинная былина о Васильѣ Буслаевѣ изображаетъ такимъ сказаніемъ.

Собиралися, сходилися

Тридцать молодцовъ безъ единаго

Онъ самъ Василій тридцатый сталъ:

Какой зайдетъ, убьютъ его,

Убьютъ его, за ворота выбросятъ.

Послышалъ Васинько Буслаевичь --

У мужиковъ новгородскихъ

Канунъ варенъ, пива ячныя.

Пришелъ Василій со дружиною,

Пришелъ во братчину, Никольщину...

А и будетъ день ко вечеру,

Отъ малаго до стараго,

Начали ужъ ребята боротися,

А въ иномъ кругу въ кулаки биться;

Отъ тое борьбы отъ ребячія,

Отъ того бою отъ кулачнаго,

Началася драка великая....

Поскакали удалы добры молодцы,

Скоро они улицу очистили,

Прибили уже много до смерти,

Вдвое, втрое перековеркали,

Руки, ноги переломали,

Кричатъ, ревутъ мужики посадскіе!

Говоритъ тутъ Василій Буслаевичъ:

"Гой еси вы, мужики новгородскіе!

Бьюсь съ вами о великъ закладъ,

Напущаюсь я на весь Новгородъ

Битися, дратися,

Со всею дружиною храброю:

Тако вы меня съ дружиною побьете,

Новымъ городомъ,

Буду вамъ платить дани, выходы по смерть свою,

На всякій годъ по три тысячи;

А буде-же я васъ побью,

И вы мнѣ покоритеся,

То вамъ платить мнѣ такову-же дань.

И въ томъ-то договорѣ руки они подписали,

Началась у нихъ драка -- бой великая,--

А мужики новгородскіе,

И все купцы богатые,

Всѣ они вмѣстѣ сходилися,

На млада Васютку напущалися,--

И дерутся они день до вечера.

Молодой Василій, сынъ Буслаевичь

Со своею дружиною храброю,

Прибили они во Новгородѣ,

Прибили они много до смерти...

И тутъ мужики покорилися,

Покорилися и помирилися --

Понесли они записи крѣпкія

Къ матерой вдовѣ Амелфѣ Тимофеевнѣ,

Къ матери Василья Буслаевича.

Пришли ко двору дворянскому,

Бьютъ челомъ, покланяются:

"О сударыня матушка,

Принимай ты дороги подарочки,

А уйми свое чадо милое,

Молода Василья со дружиною;

А и ради мы платить

На всякой годъ по три тысячи,

На всякой годъ будемъ тебѣ носить:

Съ хлѣбниковъ по хлѣбику,

Съ калашниковъ по калачику,

Съ молодицъ повѣнечное,

Съ дѣвицъ повалешное,

Со всѣхъ людей со ремесленныхъ"...

Втапоры мужики новгородскіе

Приносили Василью подарочки

Вдругъ сто тысячей,--

И за тѣмъ у нихъ мирова пошла;

А и мужики новгородскіе

Покорилися и сами поклонилися. *)

*) Древн. россійск. стихотв. стр. 76--84.

Такъ сильнѣйшіе порабощали слабѣйшихъ. Далѣе, у старшихъ по лѣтахъ, обладавшихъ наиболѣе развитою силою, была естественная наклонность заставлять служить себѣ, работать на себя и такимъ образомъ порабощать себѣ младшихъ по лѣтамъ и менѣе сильныхъ людей. И только въ случаѣ спора преобладающая физическая сила рѣшала, кто изъ нихъ долженъ былъ быть господиномъ, кто рабомъ. Одно старинное эпическое сказаніе свидѣтельствуетъ объ этомъ такъ: "Старый "богатырь князь Иванъ говоритъ молодшему богатырю; тебѣ вода черпати, да мнѣ подавати; ты дитя молодое. И говоритъ молодшій богатырь: князь Иванъ богатырь, тебѣ вода черпати, да и мнѣ подавать: не имавъ птицу не теребишь, а добра молодца не отвѣдавъ, да хулишь и хулу возлагаешь. И говоритъ князь Иванъ старый богатырь: я во князяхъ князь, а въ боярахъ бояринъ, а ты казакъ: тебѣ вода черпати, да и подавать. И говоритъ ему молодшій богатырь: я въ чистѣ полѣ богатырь, и у царей во дворѣ богатырь, а ты когда у царей во дворѣ; и тогда ты князь, а когда ты въ чистѣ полѣ, и тогда ты песъ, а не князь: тебѣ вода черпати, да и мнѣ подавать. Сказавши это, молодшій богатырь сталъ вызывать князя Ивана старшаго богатыря рѣшить битвой въ полѣ, кому господствовать, кому работать, кто князь, кто рабъ и слуга. Тогда старый богатырь испугался, и самъ сталъ покорно служить молодшему богатырю {Памят. II, 328--329.}. Такъ могли происходить изъ сильныхъ мужей князья и бояре, "господины, господари" и пріобрѣтать себѣ слугъ, холоповъ, или дружину. И вообще, во времена родового быта славянъ, каждый старшій въ родѣ, каждый "великій, большой и сильный мужъ" естественно стремился господствовать надъ всѣми "молодшими, меньшими" въ роду. И вотъ, такимъ образомъ, въ каждомъ родѣ-племени происходили изъ старшихъ или набольшихъ въ родѣ князья родовые, племенные, которые, какъ родоначальники или старѣйшины, господствовали надъ всѣми молодшими, меньшими и отроками своего рода-племени: по словамъ лѣтописи, "каждый владѣлъ родомъ своимъ" {П. С. Русск. Лѣтоп. 1, 8, 24. Древлянскіе послы говорили Ольгѣ: наши князи добри суть, распасли Деревскую землю.}. Въ то-же время "сильные мужи", какъ славянскіе, такъ и иноплеменные, стремились силой поработить себѣ родовыхъ князей со всѣмъ ихъ родомъ-племенемъ, или хановъ азіатскихъ кочевниковъ. Они нерѣдко стремились силой своей отнять владѣнье у того или другого князя или хана. Какъ страшная преобладающая сила признавалась естественнымъ источникомъ первобытной юридической санкціи достоинства, преимущества, права и власти, такъ, напротивъ, малосиліе или совершенное безсиліе признавались естественными, роковыми условіями униженія, рабства, безправія, ничтожества. Если сильный мужъ -- богатырь пересиливалъ какого-нибудь родоваго или иноплеменнаго князя и его дружину, да въ добавокъ, по-звѣрски -- жестокому обычаю тѣхъ временъ -- ослѣплялъ ихъ на томъ основаніи, что "нельзя слѣпу храбру быти" {Пам. II, 360.},-- то "этотъ сильный, мужъ, уже по одному праву сильнаго, становился княземъ, а порабощенный и ослѣпленный князь, даже уже оскорблялся, когда послѣ того еще его, называли княземъ, а его слугъ-дружинниковъ богатырями. "Не смѣйся намъ,-- говорилъ онъ сильному мужу-покорителю, -- не зовя меня княземъ, а лужей моихъ богатырями, я уже не князь, а тѣ не богатыри: уже у насъ и очи вняли, и мы сѣдинъ и рукъ своихъ не видимъ {Пам. II, 333.}. Вообще, первоначально чисто физическая, мускульная сила была прямымъ источникомъ господства, власти, равно какъ рабства и подданства. Этой-же страшной, преобладающей силой физической основалось и на Руси варяжское "княженье и володѣнье", варяго-русское государство. Хотя сначала варяжскіе князья, повидимому, добровольно призвана были сѣверными племенами, но лотомъ они, пришедши и водворившись съ "роды своими", силой покорили себѣ всѣхъ родовыхъ князей разныхъ славянскихъ племенъ, и, по праву сильнаго, стали "княжить и володѣть" въ землѣ полянъ, древлянъ и другихъ славянскихъ племенъ. Страшная преобладающая сила ихъ, проявившаяся, напримѣръ, въ "примучиваніи" угличей, древлянъ и т. д., наводила страхъ и ужасъ не только на славянскія племена, но и на грековъ. И говорить Тугаринъ Змѣавичъ кіевскому князю Володиміру таково слово: "нѣтъ государь, тебя грознѣе во всѣхъ царствахъ, а богатырей твоихъ нѣтъ удалѣе во всѣхъ земляхъ" {Пам. II, 315.}. Сила создала, сила окружала, сила распространяла, сила охраняла и поддерживала юное русское государство. Великаго князя Владиніра окружали и ему службу служили "сильные могучіе богатыри". Если прежде у родовыхъ князей бывало въ дружинѣ по 12 богатырей-сильныхъ мужей, то у князя Владиміра въ Кіевѣ, по былинѣ народной, было 32 богатыря, "да удалы добро необычно есть" {Пам. II, 311, 813.}. Въ одномъ древнемъ подлинникѣ записано: "у князя Владиміра кіевскаго были сильніи мужіе -- богатыри: Янъ Усмошвецъ, переславецъ, что печенѣжскаго богатыря убилъ, Рагзай удалый, что противъ 300 могъ выходить на бой, Александръ Поповичъ, и всѣхъ ихъ было 37 богатырей" {Буслаева II, 57.}. Такимъ образомъ отовсюду, изъ разныхъ племенъ приходили къ кіевскимъ князьямъ на службу сильные мужи -- изъ славянъ, изъ чуди, изъ торковъ, берендѣевъ, угрозъ и особенно изъ варягъ и составляли "дружину княжю". И вотъ эта-то дружина сильныхъ мужей помогла покорить варяжскимъ князьямъ подъ крѣпкую руку и подъ дань всю массу "маломожныхъ смердовъ", всю массу славянскихъ и чудскихъ родовъ или племенъ, и сама образовала служилый боярскій классъ, классъ "лучъшмхъ, вящъшихъ мужей княжихъ", классъ "сильныхъ мужей" -- бояръ. Такъ сначала около родовыхъ или племенныхъ князей, а потомъ, окончательно и въ наибольшей многочисленности, около наиболѣе грозныхъ и сильныхъ князей варяжскихъ, кіевскихъ, образовались два класса народонаселенія: классъ господствующгіхъ сильныхъ мужей, могучихъ и страшныхъ своею всепорабощающею силою, и классъ работающихъ, подданныхъ меньшихъ и маломожныхъ людей или смердовъ, состоявшій изъ всей массы славянскихъ и финскихъ племенъ, покоренныхъ подъ крѣпкую руку варяжскихъ князей, обложенныхъ данями, "повозаии", оброками, службой въ "вояхъ", обязанныхъ "рубить города" и проч. Первые образовали классъ нерабочихъ, господствующихъ людей, и потому назывались, по первоначальной гегемоніи силы, "сильными" {П. С. Лѣт. II, 135.}, а по господству надъ маломожными людьми -- "господами", "государями". Это послѣднее званіе или преимущество варяжскіо князья потомъ утвердили за сильными мужами. Въ "Русской Правдѣ" они уже назывались " господинами ", "господами", а. также боярами или болярами. Покоривши, вмѣстѣ съ князьями, всю массу "маломожныхъ", "меньшихъ" людей, смердовъ, они, какъ и сами князья варяжскіе, набрали себѣ изъ этой массы "маломожныхъ людиновъ", или смердовъ "полоняниковъ -- рабовъ или холоповъ, малыхъ чадъ или дѣтей, отроковъ, вообще всякую "чадъ или челядь", и такимъ образомъ стали, какъ "сильные мужи", по праву сильнаго, "господинами и юфніряыи" множества "рабовъ, робынчгицей, кабальныхъ холоповъ, работныхъ людей". А вся остальная масса "маломожныхъ людей, смердовъ", покорившись подъ крѣпкую руку и державу варягорусскихъ князей и ихъ "сильныхъ мужей", естественно, образовала классъ рабочій и называлась "меньшими, худьмими, маломожными людьми, людинами, смердами", и была потомъ мало-по-малу подраздѣлена на "черныхъ людей, рядовичей или рядовыхъ людей, наймитовъ, закуповъ, болярскихъ работныхъ людей, кабальныхъ холоповъ и т. п. {См. Бѣляева, истор. крестьянъ на Руси стр. 15--34. Въ грамотахъ Соловец. Библіот. XIV и XV в. упоминаются "болярскіе рабы" и "болярскіе работные люди". Сбор. Солов. библіот. NoNo 19 и 20. Не рабочій, господствующій классъ долго назывался сильными людьми (П. С. Л. II, 135.) Точно также масса простого, рабочаго народа еще въ XVII в. называлась "маломожными людьми". (Сказан. Авраам. Палиц.)}.

Во вторыхъ, во времена господства чувства страха таинственныхъ силъ природы внѣшней и человѣческой,-- страхъ грубой физической силы "сильныхъ мужей -- убійцъ, татей и разбойниковъ," въ связи съ страхомъ таинственныхъ силъ внѣшней природы, побудилъ "маломожныхъ смердовъ" къ основанію "вервей", міровъ, общинъ, и въ то-же время былъ однимъ изъ самыхъ первыхъ естественныхъ мотивовъ къ распространенію общинной колонизаціи по сѣверовостокѣ Европы, колонизаціи такъ называемыхъ "черныхъ земель" или "черныхъ дикихъ лѣсовъ". Страхъ насилія "сильныхъ мужей"; татей и разбойниковъ, страхъ постоянныхъ вражьихъ нападеній аваровъ, козаръ и другихъ варваровъ невольно заставлялъ славянъ искать убѣжища въ лѣсахъ и жить въ безпрестанномъ тревожномъ ожиданіи насилія, грабежа, разбоя, хищничества. "Отъ того у нихъ, -- говоритъ Маврикій,-- недоступныя жилища въ лѣсахъ при рѣкахъ, болотахъ и озерахъ; въ домахъ своихъ они устраиваютъ многіе выходы на всякій опасный случай; необходимыя вещи скрываютъ подъ землею, не имѣя ничего лишняго наружи, но живя, какъ разбойники; вообще живутъ большею частію въ страхѣ". Когда, такимъ образомъ, господствовалъ всеобщій, паническій страхъ преобладающей физической силы "сильныхъ мужей", безпощадно порабощавшихъ, грабившихъ и убивавшихъ людей "маломожныхъ", малосильныхъ,-- тогда, естественно, всѣмъ этимъ маломожныхъ или малосильнымъ людямъ не оставалось никакого другого спасенія, никакого другого средства самосохраненія и самообезпеченія отъ насилія сильныхъ мужей, какъ только уходить въ черные дикіе лѣса и тамъ собираться, соединяться въ общины и совокупными, общими силами бороться съ деспотической, порабощающей, хищнической и разбойнической силой "сильныхъ мужей". И вотъ, въ эпоху разложенія родового быта и стественннію взаимнаго отчужденія многихъ отдаленныхъ родовыхъ линій или поколѣній, въ эпоху страшной розни родовъ и умноженія "изгоевъ", людей отчужденныхъ отъ рода-племени, когда, вообще, "вставалъ родъ на родъ," сильные мужи устрашали весь міръ, въ лѣсахъ умножились станишники и разбойники, когда всякій стремился быть страшнымъ въ битвѣ въ полѣ и шла всеобщая ожесточенная борьба за существованіе,-- въ эти-то времена полнѣй, шаго господства грубой физической силы и права сильнѣйшаго, созидались общняр, міры. Страхъ убійственной, порабощающей, хищнической и разбойнической силы невольно заставлялъ всѣхъ разрознившихся "людей" или "людиновъ," всѣхъ "маломожныхъ, малосильныхъ смердовъ" заключать между собою согласіе, миръ и, такимъ образомъ, составлять общины, міры, или, по выраженію "Русской Правды," "вкладываться въ виру, изъ дружины прикладываться къ вирѣ, къ людямъ, къ міру," съ тѣмъ, чтобы всею "дружиною," всѣмъ "вложившимся въ виру людямъ" сообща, общими силами искать всякаго зловреднаго сильнаго человѣка -- убійцу или разбойника или татя и выдавать его "всего съ женою и съ дѣтьми на потокъ и наразграбленье {Русская Правда, по изд. г. Калачева ст. LXXXVIII -- ХС, LXXXIX, LXXI.}". Въ то-же время, "верви" или общины, "поговори межь себя," всѣмъ міромъ обязывались сообща, совокупными силами охранять отъ хищничества и разбоя грубой физической силы сильныхъ людей свои общинныя естественно-промышленныя угодья -- звѣриные ловы, борти, рыбныя ловли, пашни, межи на поляхъ, сѣти и т. п.-- {Тамъ же ст. СХХІХ по синод. списку.} Далѣе, страхъ господствующей физической силы -- хищнической и разбойнической невольно заставилъ общины, еще во времена племенного быта, покоряться защитительной силѣ князей. При. страшномъ господствѣ грубой физической силы, "маломожныхъ людямъ", смердамъ не было спокойнаго, безопаснаго житья и въ общинахъ. Безпрестанно и повсюду причиняли ихъ насилія тати и разбойники, грабили ихъ животы, раззоряли ихъ промышленныя угодья, убивали "огнищаниновъ" -- домохозяевъ каждаго обложеннаго княжескою данью "очага* мы "дыма." Вслѣдствіе этого въ общинахъ господствовалъ такой страхъ татей и разбойниковъ -- лѣсныхъ богатырей, что въ народѣ распространялись особыя миѳическія сказанія о соловьяхъ-разбойникахъ, которыхъ могъ побивать только такой сильнѣйшій богатырь, какъ Илья Муромецъ и т. п. И эти-то страшные силачи-разбойники, залегавшіе пути на огромныхъ пространствахъ, до того были зловредны и непреодолимы для маломожныхъ смердовъ, что они никакъ не могли сами своею силою справиться съ ними, и, вотъ, поневолѣ должны были подчиниться охранительной силѣ князей. Кромѣ того, и въ каждомъ членѣ общины грубая физическая, мускульная сила еще до такой степени господствовала надъ дѣятельностью мозга, ума, что каждое животное чувство, каждая страстьобыкновенно тотчасъ-же неудержимо, рефлективно выражалась въ дѣятельности мускуловъ или

физической силы. Лишь-только начиналась, напримѣръ, ссора на пиру, возбуждался въ комъ-нибудь гнѣвъ,-- онъ тотчасъ-же звѣрски проявлялся въ дракѣ и убійствѣ, и т. под. Оттого часто случались убійства на сходахъ, на пирахъ, на игрищахъ между селами, и общины были безсильны сами собою искоренить это зло, когда чисто зоологическія, животныя страсти, и наклонности еще, можно сказать, вполнѣ преобладали, въ чисто зоологической -- родовой и племенной организаціи общинъ, надъ страстями и наклонностями чисто антропологическими, человѣческими. И вотъ, по всѣмъ этимъ причинамъ, общины принуждены были съ самаго начала подчиниться охранительной опекѣ и расправѣ варяжскихъ князей, которые и призваны были прямо для того, чтобы водворять нарядъ, миръ, согласіе между разрознившимися родами, производить судъ и расправу среди всеобщаго господства неправды -- господства права сильнаго, искоренять татей, убійцъ и разбойниковъ. И князья тотчасъ-же вмѣшались въ борьбу общинъ съ хищническою, разбойническою и убійственною силой. Составляя первый славяно-русскій законодательный памятникъ -- "Русскую Правду," они внесли въ нее нѣсколько установленій, направленныхъ прямо къ обузданію господства грубой физической силы и къ охраненію общинъ отъ хищнической, разбойничьей и убійственной силы. Такъ въ "Русской Правдѣ" утверждены были князьями или вмѣнены общинамъ въ обязанность такія мѣры расправы съ убійцами, татями и разбойниками: "оже будетъ кто убилъ въ свадѣ или пиру явлено, ему платити по вервинѣ (т. е. но окладу общины, міра); а иже убьютъ огнищанина въ разбои и убійцы не ищутъ, то вирное платити, въ ней же вири (верви) голова начнетъ метати," т. о. той общинѣ, гдѣ найдутъ убитаго. Точно также "Русская Правда" предписывала общинамъ совокупными силами или всѣмъ міромъ охранять отъ хищнической и разбойнической силы свои общинныя угодья. "Аще будетъ разсѣчена земля, или на земли знаменіе есть, имъ же ловимо, или сѣть, то по верви (міромъ) искати въ себѣ татя; аще кто украдетъ борть или сѣть, или разломаетъ борть, или посѣчетъ древо на межи, то по верви (міромъ) искати татя въ себѣ" и т. п. {Русская Правда ст. LXXI, LXXXIX и СХХІХ. Летова, Русск. народъ и государство, стр. 164.}

Наконецъ, въ тѣ-же времена господства страха грубой физической силы, получили начало и многія другія историко-традиціонныя основы общества, какъ, напримѣръ, принципъ раздѣленія людей на богатыхъ и бѣдныхъ, или, по выраженію древнихъ памятниковъ, на "сильныхъ имѣніемъ" и "немощныхъ имѣніемъ", животно-эгоистическія начала нравственности, основанной на правѣ сильнаго, или законѣ сильнѣйшаго и на страхѣ таинственныхъ силъ природы внѣшней и человѣческой, и характеризующейся господствомъ кровной мести, кулачнаго права, убійствъ, дракъ, грабежей, разбоевъ, дикаго животнаго проявленія половой страсти и т. д.

И вотъ,-- въ эти-то мрачныя времена, когда сильный порабощалъ слабаго, произошло и первобытное порабощеніе женщины.

А. Щаповъ.

(Продолженіе будетъ.)

"Дѣло", No 7, 1871

Оставить комментарий Щапов Афанасий Прокофьевич (bmn@lib.ru) Год: 1871 Обновлено: 04/04/2024. 86k. Статистика. Статья: Публицистика Публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Щапов Афанасий Прокофьевич Влияние общественного миросозерцания на социальное положение женщины в России

ВЛІЯНІЕ ОБЩЕСТВЕННАГО МІРОСОЗЕРЦАНІЯ НА СОЦІАЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНІЕ ЖЕНЩИНЫ ВЪ РОССІИ.

Щапов Афанасий Прокофьевич
Влияние общественного миросозерцания на социальное положение женщины в России