В кухне Авдотья только было раскрыла духовой шкап, собираясь перевернуть начинавшую румяниться телятину; сизые волны едкого дыма охватили ее красное лицо со сплывшимися чертами. Услыхав звонок, она сердито захлопнула раскаленную дверку и поднялась на ноги.
-- Арина! -- крикнула она у закрытой двери в людскую.-- Тебя звонят! Оглохли вы там, что ли?
За дверью слышен был говор, смех и звон посуды.
-- Иду сейчас! -- откликнулся досадливый молодой голос.
В людской давно идет чаепитие. Маленький стол перед окном, задвинутый вплотную между комодом и высокой кроватью, сплошь заставлен чайным прибором и тарелками с угощением: ветчиной, маслом, домашним сладким хлебом; в середине красуется бутылка пива.
Гость -- видный мужчина лет около сорока, в крахмаленой рубашке и новенькой пиджачной паре,-- сидел так тесно рядом с Аришей у переднего края, что при всяком движении они касались друг друга локтями и плечами. Девушка отклонилась на кровать и примяла большое углубление в высокой перине, постланной светлым пикейным покрывалом и простыней с кружевной деревенской прошивкой по рубцу; на наволоках целой груды подушек красуются крупные красные метки русским швом.
Угол за кроватью сплошь занят двумя вешалками, задернутыми ситцевой драпировкой; из-под драпировки выглядывают пестрые подолы платьев и топорщатся крахмаленые оборки юбок.
У другой стены один на другом составлено несколько сундуков разной величины, прикрытых старенькой скатертью. На комоде до самой божницы карабкаются друг на дружку шкатулки и картонки по обеим сторонам крохотного туалетца.
Второму гостю здесь положительно негде было бы примоститься, если б то не был свой человек -- младшая сестра, Саша.
Саша забралась на подоконник и сидела, упираясь спиною в косяк, а колени протянула вбок, в уровень со столом. Ее крупная фигура, туго стянутая высоким корсетом, вырисовывалась отчетливо в ярком боковом освещении, скользившем по складкам синего платья. На упругой щеке заметен пушок поверх красивого румянца, пробивающегося через гладкую плотную кожу, но на шее кожа резко переходит в нечистые смуглые тона, что составляет для Саши предмет постоянного огорчения: она щеголяет своей чистоплотностью, а тут всякий может подумать, что она моет шею только по праздникам.
Саша как забралась на подоконник, так уже и не могла шевельнуться без того, чтобы не поднялся звон посуды на подносе. Это каждый раз вызывало взрыв веселого смеха сестер и какое-нибудь язвительное замечание со стороны гостя.
-- Не комната, а как есть каюта пароходная!
Афанасий Иванович предлагает барышням устроить висячие койки, какие бывают в каютах. А то где же они тут улягутся втроем по праздникам?
Этого барышни ни за что не хотели ему объяснить, а он все возвращался к игривой теме, заставлявшей их покатываться со смеху.
И то поглядел бы жених, как они примащиваются на составленных сундуках с гладильной доской на подмогу! Редкую ночь которая-нибудь не летела на пол, неосторожно метнувшись во сне. Мать уже и просыпаться перестала на привычный стук.
Девушки переглядывались, хохотали и становились еще красивее от смеха и от духоты крошечной комнаты после выпитого самовара.
Афанасий Иванович всегда предпочитал блондинок; но сегодня черноволосая Саша так вызывающе красовалась перед самыми его глазами на подоконнике -- точно курочка-цесарка на насесте.
Сравнение напрашивалось недаром: Афанасий Иванович страстный любитель кур и всякой другой птицы. В его казенной квартире при одном из больших столичных вокзалов всегда стоит оглушительная трескотня нескольких канареек, чижей, зябликов, и только ночью смолкает назойливый, жесткий звук их быстрых прыжков вперебой.
А из чулана по всей лестнице разносится хвастливое кудахтанье молодок и победоносное пение красавца петуха.
Петухи у него не иначе как красавцы, да только ни один не царит в чулане дольше года: Афанасий Иванович непременно разыщет где-нибудь еще более великолепного. Откуда-нибудь по линии, хоть какую даль провезти, так не поленится.
Давно уже Афанасий Иванович порывался презентовать Арине Петровне первостатейную канареечку, да Ариша наотрез объявила, что она терпеть не может птиц. И без птиц голова трещит в такой тесноте да кухонном угаре.
Аришу третий раз во время чаепития требуют в горницы; как точно на грех барышня сегодня в мигрени лежит.
-- Господи, угомонилась бы, что ли, хоть на час! -- не удержалась девушка, вся красная от досады, пробираясь мимо гостя.
Он должен был тоже подняться на ноги для того, чтобы она могла выбраться из-за стола. Досадно, мочи нет! И так проходу нет от его насмешек.
Слава только одна, что Ариша портнихой числится -- так же точно помыкают, как и простой горничной! И чего сдуру все набросились девочек шитью обучать? Барыни одни от того в барышах оказались, а с девушек двойная работа за то же жалованье требуется...
-- Конечно, которая таким житьем довольна! -- отвечала ему на это Ариша каким-то волнующим тоном загадочных намеков.
...Господи! Да он-то из-за чего же добивается?! Неужели же хозяйкой зажить в казенной квартире с отоплением, с освещением, на шестьдесят рублей жалованья не лестно?
-- Очень лестно, если только девушка замуж идти желает,-- отвечала, не задумываясь, невеста.
Тут, казалось бы, жениху оставалось осведомиться о состоянии ее чувств -- и конец всему делу венец. Но перед риском категорического вопроса блистательный жених смущался в приливе невольной робости...
Из кухни донесся обмен сердитых восклицаний и хлопнула дверь.
-- Житье уж, можно сказать! -- произнес саркастически Афанасий Иванович, усаживаясь на прежнем месте напротив Саши.
-- Мать у плиты всегда сердитая,-- пояснила недовольно девушка.
-- Что мудреного, коли изо дня в день покою не видеть! Тоже и года не молоденькие. Уж на что у нас служба строгая и ответственность, прямо сказать, страшная -- а и то каждый свое отдежурил и больше знать ничего не знаешь.
-- Да уж вам-то чем еще не житье! -- усмехнулась Саша и почему-то поглядела на него насмешливыми глазками.
-- Эх, Александра Петровна! Молодость ваша, неопытность! -- протянул лирически гость, и выпуклые глаза его сильнее подернулись влагой.-- Я к жизни своей довольно привык... А только я одиночеством своим удручен...
И вздохнул. Саша схватилась за пустую чашку, чтобы скрыть улыбку; голову совсем назад запрокинула, давая стечь себе на язык последним сладким капелькам -- ну, вот совсем как точно птичка: воды носиком набрала и горлышко вытягивает, чтобы проглотить...
Гость так возбужденно двинул своим стулом, что тот затрещал под ним.
-- Александра Петровна! Сашенька... хоть бы вы сколько-нибудь пожалели меня! Я окончательно измаялся... Нарочно сегодня собрался -- думал, вы меня поддержите сколько-нибудь...
Внезапный натиск смутил девушку. От невозможности проявить свое волнение каким-нибудь свободным движением она еще больше разрумянилась.
-- Что же я тут могу, Афанасий Иванович? Сестра старше меня, знает без меня, как для нее лучше.
Гость приосанился:
-- Стало быть, в прислугах мыкаться лучше, нежели за мной, как у Христа за пазухой, жить? Так, значит, и записать прикажете?
-- Да с какой стати вам мои слова записывать -- вы ведь не ко мне сватаетесь! -- точно поддразнила она его.
И тут случилось совершенно непонятное: гость весь вытянулся над столом и залепетал, зажмурив глаза от испуга:
-- А что коли... что ежели я к вам? То есть... к вам самим посвататься вздумаю? Сашенька... извольте дослушать!.. Учиться желаете -- это не помеха... Я даже с моим удовольствием на курсы отпустил бы... разве мы не понимаем?.. Са-шенька!
Он открыл глаза, сам совершенно ошеломленный, точно все это непроизвольно сорвалось с его языка.
Два часа глядит на нее в этой стеклянной клетке, до того даже, что в душе все перепуталось. Не хочет Ариша -- так эта ничем не хуже, еще моложе! Вот сейчас спросите, как на духу, которую он из двух сестер выбирает -- не знает, как и ответить: хороши обе, не найти нигде лучше! Которая захочет, пусть так оно и будет...
Про Сашу Афанасий Иванович до сих пор еще и не задумался ни разу; дело видимое, что тут надежды быть не может -- ишь она под ученую барышню подлаживается! Одного учения кончить не успела, как уже об другом заговорила.
Но в эту минуту все трезвые соображения шатались под напором страстного желания. Афанасий Иванович в такой мере всем существом своим ощущал себя женихом -- что, прямо сказать, сил нет уйти опять ни с чем из этой предательской каморки, увешанной женскими тряпками и точно пропитанной насквозь девичьим задором. И одной-то бутылки пива жених еще не допил, а в голове такая возня пошла, как после самого отчаянного кутежа.
Его умоляющий голос замер. По каморке звонко рассыпался хохот.
-- Вот так сюрприз!.. Ха-ха-ха... ай да жених! К собственной свахе с горя присватался... ох!.. уморили!! Вот уже не слыхивал-то никто... ха-ха-ха!..-- заливалась пуще Саша, не обращая внимания на прыгающую посуду.
Сквозь смех она смутно почувствовала, как наконец треснуло стекло за ее плечом.
-- Батюшки, стекло-то, стекло! Поберегитесь! -- завопил жених, весь красный, весь мокрый, точно на него стакан воды выплеснули.
...Ох, и бедовая эта Саша... всегда он знал! Аришу оттого и выбрал, что та степенная, не так беспощадно на смех поднимает, как эта егоза; но сейчас егоза все нутро в нем перевернула.
-- Ну что ж... скажите спасибо, хоть развеселил вас по крайности! -- выговорил он перехваченным обидой голосом.
-- Еще бы! Как не спасибо. Вон в убыток только ввели!
Саша совсем непостижимо вся извернулась на подоконнике каким-то вопросительным знаком и провела пальчиком по лучистым трещинам, разбежавшимся огромной звездой по стеклу.
-- За мной убыток никакой не пропадет.
Его смерили высокомерным взглядом через плечо.
-- Непременно! С вами, видно, и пошутить-то нельзя -- не понимаете...
В эту минуту в кухне раздался голос вернувшейся Ариши; она о чем-то спорила с матерью.
Саша сейчас же приняла прежнюю позу. Розовое лицо ее смеялось каждой черточкой, хоть она степенно сжимала свои малиновые губы.
...А ну-ка, соколик, как ты теперь выкарабкаешься?.. И правда, распотешил-таки под конец несносный, сладенький вздыхатель!
-- Александра Петровна... Сашенька...-- зашептал жених растерянно,-- я на ваше великодушное сердце надеюсь... помилуйте, чем же я виноват?! Сами же вы сегодня довели... тут вовсе рассудка лишишься!..
-- А вам кто сказал, что у меня сердце великодушное? -- кокетничала Саша.-- Я думаю, Ариша-то сестра мне.
-- Тш... тш!.. Ради господа! -- Дайте по крайности с мыслями собраться...
Саша засмеялась, а Ариша с маху распахнула дверь и сразу увидела все: разбитое стекло, прыгающие глазки Саши и смущенный вид красного как рак гостя.
-- Как это тебя угораздило? -- спросила она резко сестру.
-- Да уж так! -- засмеялась та загадочно.-- Вот кабы ты смирно на месте сидела, так и стекло цело осталось бы... ха-ха-ха!..
-- Что же вы, подрались тут без меня, что ли?
-- Афанасия Иваныча спроси, коли тебе очень любопытно.
Ариша покосилась на гостя.
-- Ничуть даже не любопытно... с какой стати!
Она не садилась. Саша тоже стала осторожно отодвигать стол от окна, чтобы можно было выбраться; но для этого гостю нужно было выйти в кухню.
Афанасий Иванович стал благодарить молодых хозяек за угощение. На его разгоряченном лице смущение сменялось теперь сдержанным сознанием собственного достоинства.
Понятное дело, молодым девицам больше и делать нечего, как только на смех поднимать. Кто в них влюбился, тот и угодил на зубок! Но Афанасий Иванович Картышев недаром промыкался на свете с лишком сорок лет; знал ой преотлично, что человек, обладающий казенной квартирой с отоплением и освещением, при солидном жалованье, пользующийся благоволением начальства и к тому же обладающий видной наружностью,-- такой человек вполне может не брать во внимание различных обстоятельств, даже весьма губительных для какой-нибудь мелкой сошки. Хотя в состоянии души его и случилось сегодня смятение, но так как на столе не было другого угощения, кроме скромной бутылки пива, то он мог рассудить собственное положение совершенно трезво.
Пожалуй, оно и к лучшему вышло, что он малость увлекся. Делать серьезное предложение на две стороны самому как-то не складно, а через третье лицо дело вести с такими занозами, как Дунины дочки, и вовсе не приходится... Ничего, пусть же Сашенька про себя знает! Сестрицы промежду себя поделят его, как сами захотят. Судьба, значит, решит -- веселой ли черноволосой Саше или степенной Арише хозяйничать в казенной квартире.
Со смерти жены несколько месяцев тому назад Картышев разом почувствовал себя центром женского внимания: что называется, от невест отбою не было. Его осаждали приглашениями, знакомствами, непрошеными услугами. Матушки, тетушки, сестрицы и профессиональные свахи ловили его, где только могли. Барышни, одетые по моде, молодые и хорошенькие, не удостаивавшие его прежде никакого внимания, теперь улыбались благосклонно и старались завязать знакомство.
Помимо всяких стараний с его стороны, завидный жених узнавал всю подноготную: сколько приданого числится за какой невестой и каких надо опасаться физических изъянцев или жизненных приключений, вроде семейных ссор, разошедшихся свадеб и т. д. Узнал он, что богатое наследство некрасивой дочки машиниста Иванова -- один обман; всем известная бездетная тетка ее недавно перевенчалась в третий раз с каким-то пропащим мальчишкой. А у Сонички Краевой падучая болезнь, оттого ее и отсылают то и дело гостить к крестной матери на Охту. Красавица Варвара бегает на свиданья к молодому инженеру. У Маши Сапожковой такой злющий характер, что родная мать глаз от нее не осушает. И так без конца, во всю прыть досужих фантазий и неутомимых бабьих языков.
Однако ж все это было напрасно. Афанасий Иванович сразу почувствовал, что судьба его кроется не иначе как только здесь: в тесной каморке простой кухарки, его землячки и приятельницы покойной жены. На их глазах и росли Авдотьины девочки, поступали в ученье к портнихе и стали выравниваться, а он стал отличать белолицынькую Аришу...
Авдотья отдернула в сторону сковородку с шипящим маслом и бросилась провожать дорогого гостя. Сестры сейчас же спрятались назад в людскую.
-- Куда же вы так торопитесь, Афанасий Иванович, посидели бы еще немножко -- право-ну! -- пела вкрадчиво Авдотья, заглядывая в глаза.
Афанасий Иванович стесняется; небось и так успел уже наскучить барышням... При этом он крутил усы и незаметно обдернул полы нового пиджака.
Авдотья всполошилась. Какие такие барышни, чтобы с ними столько церемониться? Последняя разве дура, которой может наскучить благородный разговор!
-- Н-ну! Дурам до твоих дочек далеко, Авдотья Кузьминишна! -- произнес жених с чувством.
Они вышли из кухни на площадку и остановились перед узкой полутемной лестницей.
Картышев медлил, соображая, как бы ему половчее предупредить свою верную союзницу насчет последней диверсии. А Дуня беспокойно поглядывала на него.
...Ну, чего еще человек дожидается? Что дальше тянуть, то больше места девчонке куражиться. В матери крепко было традиционное убеждение, что такие дела вершатся всего вернее одним натиском родительской воли, чтобы и опомниться было некогда.
-- Уж коли они две вместе сойдутся, так хошь кого так заговорят,-- сказала Авдотья неопределенно, так, чтобы можно повернуть и в похвалу, и в осуждение, глядя по надобности.
Гость усмехнулся про себя, потом как-то нерешительно скосил глаза в ее сторону.
-- Н-да!.. Стоят одна другой, что и говорить... П-па-рочка!
-- Ну, Саша-то еще бог весть до чего добьется,-- вздохнула мать,-- смела уж чересчур! Не нарваться бы где-нибудь.
Картышев беспокойно поправил на голове новенький котелок.
-- Ариша хоть и упрямая, да как-то смысла в ней больше, что ли,-- договорила не совсем уже уверенно Авдотья.
Ей вдруг показалось неловко, что она хвалит ему Аришу. Для того и про упрямство ввернула.
-- Что ж, смелость не порок, а ты, Авдотья Кузьминишна, сомневаешься совсем напрасно...
И Афанасий Иванович вдруг решился:
-- Я тебе признаюсь вот как: любую беру с охотой, которая согласна -- мне все единственно! Одного гнезда! Пока чего, ты не болтай барышням ничего... не тревожь их... пусть? Только про себя должна знать.
После этого, как бы уклоняясь от возможных возражений, степенный Афанасий Иванович шумно ринулся вниз по лестнице, не взглянув даже на свою растерянную собеседницу.
Красное от плиты лицо Авдотьи совсем побагровело.
...Вот тебе и здравствуйте! Раз-два-три -- как пулю отлил молодец, да и был таков.
...Саша -- да это вовсе слепому надо быть, чтобы такое вздумать! Ох, и дураки ж эти мужчины! Уж коли которому приспичило жениться, так самый почтенный точно последний мальчишка себя поведет. Авдотья всегда считала Картышева образцом всех мужских качеств, и такая с его стороны несостоятельность уязвила ее в самое сердце.
...Дурак и есть! Сунься-ка сказать это девчонкам, так с ними одного стыда не оберешься! До каких лет дожил, а того человек не понимает, какое надо с девками обращение иметь!
Авдотья из кожи лезла, внушая Арине, как Афанасий Иванович без памяти влюблен в нее: на вокзале все невесты за него передрались, а он всех на нее променял, хоть знает, что им самого пустого приданишка справить не из чего. Мать-то старается, а он тем временем -- на-кось куда вывернулся!
-- Мама! Да с ума ты сошла, что ли?! В печке жаркое горит, дым так и валит, а она на лестнице разговоры завела! Расстаться не могут!
Ариша, сердитая, кричала во все горло, остановившись в раскрытых дверях.
Мать сконфуженно ринулась мимо нее в кухню, полную горького чада.
-- Друзья неразливные! -- послала ей вслед язвительно дочка.
II
-- У вас тут, того гляди, чахотку схватишь! Что за безобразие такое! -- негодовала Саша, стоя под открытой форточкой в людской.
Саша приходит домой по праздникам, да и то не всегда. За год с лишком своего пребывания на акушерских курсах она успела привыкнуть к простору и чистоте казенных зданий, к строгому порядку больничных палат. Беспорядочная кухня с тесной людской каморкой, пропитанной тем же чадом, пронизываемой теми же сквозняками,-- каждый раз еще ярче выделяет ее новую жизнь. Точно толчок какой-то напомнит каждый раз Саше, что до цели еще далеко. Надо много усилий, много труда, чтобы завоевать себе свободное и благообразное существование.
Ариша вернулась с лестницы и сердито опустилась на стул.
-- Запри! Непременно нужно насморк схватить из-за тебя!
-- Не могу я такой вонью дышать! -- Саша еще ближе подставила голову под форточку.
-- Еще бы! У вас в палатах вони мало!
-- Ну, уж об этом ты, пожалуйста, не рассуждай, коли не понимаешь! У нас день и ночь за воздухом наблюдают.
-- То-то ты у нас на кухне все морщишься. Скоро отвыкла -- без году неделя.
Саша захлопнула форточку, повернулась спиной к столу и взглянула в лицо сестре:
-- Чего ты шипишь сегодня, понять нельзя! Чем я-то тебе не угодила?
Ариша сумрачно уставилась глазами в край синей юбки. Непременно давеча Сашка с Картышевым пересмеивались на ее счет. Недаром же Саша стекло рассадила, а тот точно как ошпаренный выскочил, как только она из горницы вернулась.
Сестры всегда жили очень дружно, но с тех пор, как младшая поступила на курсы, между ними словно черная кошка перебежала.
Ариша сейчас же почувствовала, что ей не угнаться: как она была портниха, так и останется; да, пожалуй еще, служа за горничную, и вовсе потеряешь привычку тянуться. В черной работе иной раз и причесаться-то как следует до самого обеда не урвешься! А Сашку все больше от барышни не отличить. Сегодня у нее самая модная прическа сделана; даже барышня ее, генеральша, так еще не причесывается, всё только собирается попробовать.
И держать себя стала Саша совсем по-другому. На каждом слове не фыркает зря, как прежде; только улыбочка порхает по лицу, ямки на щеках смеются, и большие темно-серые глаза сияют. Пополнела она, похорошела, подросла даже немножко... одно слово -- расцвела! А уж довольна своим житьем так, что даже говорить спокойно не может: вся розовая сделается, глазами блещет.
В сердце Ариши поднимается что-то горькое, горькое, как полынь... В одной мастерской учились -- она старшая -- да вдруг так отстала от сестры, что и схватиться не за что!
На второй курс Саша первой ученицей перешла; с весны от платы за ученье освободили. Директор велел вперед прямо к нему обращаться и обещал дать казенное место; если будет до конца так же стараться. С того дня, как Саша прибежала домой, точно угорелая, с этим известием и тут же на кухне разрыдалась от радости,-- с самого того дня Ариша возненавидела собственное подневольное житье...
Все лето на даче были с господами неприятности. Под конец генеральша из терпенья вышла, объявила матери, что, коли Ариша служить не желает -- пусть так и скажет. Портних, слава богу, за десять рублей сколько угодно.
Скверная вышла история. Ариша только еще пуще озлилась, оттого что не чувствовала себя правой. Другого места искать она вовсе не собиралась, даже и подумать не может, как бы это она в чужой дом наниматься явилась. Знает, слава богу, как их мать командовала чужими горничными. Известное дело, на кухне кухарка хозяйка, ладь с нею всякий как знаешь.
Выросли в доме при матери. Девчонками щеголяли в барышниных старых платьях, подарочки к праздникам получали. Бывало, приятельницы матери только удивляются на их счастье: поди-ка поищи, где это нынче позволят кухарке двух девочек около себя вырастить! Детей-то как огня везде боятся.
Немудрено и самой рассудить, что все это сущая правда, да только Арише оттого не легче. Сватовство Картышева сильно польстило ее больному самолюбию. Оттого Ариша и ответа решительного не дает, тянет... Жениху и объясниться-то с нею как надо не удавалось, а и отказа настоящего он как будто не получал.
Саша подождала напрасно ответа на свою жалобу и вздохнула.
-- Ну, бог с тобой, коли так! Я могу ведь и пореже к вам в гости приходить, коли вы мне такой любезный прием делаете. Найду авось как мне праздничный день провести.
Задорные слова так и перевернули Арише все сердце.
...Еще бы! Как Саше не найти -- за ней студенты ухаживают! Сама же она рассказывала.
Сначала сгоряча Саша каждым новым впечатлением делилась с сестрой. Весною она в одного медика влюбилась; как теперь у нее с ним дела обстоят, Ариша не знает: Саша стала скрываться.
-- И то, что тебе за неволя в нашей каморке, забившись, сидеть, чад кухонный глотать... Найдется небось с кем погулять!
Хмурые голубые глаза так и впивались в надежде подметить смущение на лице Саши. Саша только покачала головой.
-- Эк ты стараешься, точно тебе деньги за это заплатят! -- рассмеялась она добродушно.
Сашу теперь ужасно как трудно рассердить -- сама даже иной раз удивляется. Прежде такая же вспыльчивая была. Она придвинулась и тронула Аришу за плечо.
-- Да будет уж тебе, право! Прогнала старикашку, и делу конец, кто же тебя принудить может? Послушала бы лучше, какая у меня забота завелась...
Саша стала совсем серьезная. Серые глаза пронзительно смотрели куда-то сквозь закопченную стену, увешанную тряпками.
Забота Саши, по обыкновению, заключалась в новой "затее": массажу учиться нужно, необходимо! Доктор сказал, что теперь каждая хорошая акушерка должна массаж знать. Да только денег на это откуда достать? Ломаешь голову попусту -- даже заболела. Из пальца денег не высосешь, коли их нет.
Ариша, как водится, сейчас же вскипела:
-- Это еще когда ты надумала? Вот уж жадность ненасытная -- всего-то ей мало!
Саша рассердилась:
-- Да ты слыхала или нет? Доктор сказал! Как же, другие будут знать массаж, а я нет, как же я тогда с ними равняться могу? Да еще и места, пожалуй, из-за этого не получишь.
-- Так то массаж, а то акушерка! -- твердила бессмысленно Ариша.
-- А коли вместе надо, тогда как? Впрочем, что с тобой и толковать -- тебе бы только спорить.
Саша вздохнула с горечью и задумалась.
-- Акушерка! Массаж! Потом еще чего-нибудь не придумаешь ли?
-- Само собой! Еще курсы есть -- фельдшерицей буду. Два года ученья.
На этот раз Ариша даже на месте не усидела.
-- Ну, тогда уж, стало быть, прямо в докторши попадешь?!
Саша точно нарочно не замечала ее волнения.
-- Нет, докторшей никак нельзя -- надо гимназию кончить, да еще из латыни экзамен сдавать, без этого никого не допускают.
Точно в пику ей эти спокойные, серьезные ответы. Ариша искала достаточно грозных слов, но в эту минуту мать крикнула из кухни: "Барышня звонит".
Авдотья подозрительно глянула с порога в задумчивое лицо Саши, продолжавшей стоять у стола, схватившись руками за доску.
-- А ты бы лучше сестру-то образумила: какого ей еще жениха надо? Да за него там все невесты передрались, а эта дура нос воротит! И ты, ученая, туда же... много проку от ученья вашего!
Авдотья прислонилась к косяку и начала вытирать глаза краем грязного передника.
-- Нет чтобы мать успокоить... Квартира-то у него какая -- всем нам место нашлось бы! И не чужой нам, слава богу, смолоду знакомство ведем... Жена -- покойница -- крестная мать ваша -- чего уж лучше надо, кажется?!
Последний довод рассмешил Сашу. Она нагнула голову, чтобы мать не заметила. Впрочем, огорчение матери Саша понимала. Но вдруг ей вспомнилось то, что сегодня так неожиданно произошло у нее с женихом.
-- Ах, да отвяжись от нас совсем, весь и Афанасий Иванович ваш! Насильно мил не будет! -- крикнула девушка резко.
-- Где они, милые-то? Мальчишка небось какой-нибудь голый, чтобы жене потом на него же весь век работать, на пьянство ихнее? Эти милые, по-вашему?
Ответа никакого не последовало. Посуда на столе стояла немытая, как сестры давеча угощали гостя; ни одна из них и не подумала убрать ее. Авдотья подошла и взялась за самовар.
-- Ладно... не век вам мать за слугу будет! Надоест хоть бы и Аришке с ее характером по прислугам мыкаться. Опомнится еще, что хозяйкой жить в своем дому сама не захотела!
Мать унесла самовар и вернулась за подносом. Саша задвинулась к самой кровати. В тесной каморке точно еще душнее стало дышать.
В кухне Авдотья гремела посудой и громко сморкалась. Плачет.
Ариша не возвращается.
Саша сняла со стены свою старенькую шубку и с трудом натянула ее на модные широкие рукава. Выросла она из этой шубки, а об новой и думать нечего. Перед туалетцем она надела шляпку с серым крылышком в высоком банте из лент. Надела -- и полюбовалась; недавно у нее эта шляпка. Веселее стало по улицам ходить, когда от прежней старомодной избавилась.
-- Ты куда это? А обедать как же?! -- всполошилась Авдотья, отшвырнув куда попало полотенце.
-- Наелась, не хочу.
-- Чего ты наелась, что пустяки-то говорить?! Ох, Сашка! Тебе нынче мать слова не скажи поперек -- сейчас вильнула юбками да пошла. Не больно ли скоро в барышни попала?
Розовые щеки Саши закраснели сильнее.
-- Ну, чего ты, право, мама, ругаешься ни с того ни с сего! Дело есть -- не цельный же день сидеть сложа руки! Прощайте.
-- С сестрой не попрощалась... Или поругались опять?
-- Вы тут только и знаете, что ругаться, хоть глаз не показывай,-- выговорила Саша на ходу дрогнувшим от обиды голосом.
И ушла.
Откуда у нее шляпка новая? Видно, опять акушерка свою подарила. Авдотье страшно досадно, что она не успела расспросить; жалко, что Саша ушла сердитая, обедать не захотела.
Авдотья опять заплакала. Тревога у нее всегда выражается слезами.
III
В прихожей позвонили.
Ариша в столовой накрывала стол к обеду. Барыня приказала.
Когда давеча горничная явилась на звонок в комнату барышни, Екатерина Николаевна приказала ей приметать свежее кружево к серому лифу.
-- Нет уж, пожалуйста, не уносите к себе,-- сейчас и сделай.
Барышня сказала это слабым от мигрени голосом, однако с ударением, которое должно напомнить Арише, что об этом кружеве ей вчера уже было сказано -- опять из ума вылетело!
Барышня не крикнула, потому что голова болит; горничная все-таки вспыхнула, и руки у нее вздрагивали от досады, когда пришлось тут же, стоя у окна, приняться за работу.
Блуждающий, усталый взгляд остановился на белокурой косе, закрученной тугим узлом на затылке горничной, на ее склоненном белом лице с насупленными бровями и сурово поджатыми губами.
...А Саша -- та еще красивее... Еще бы!.. Линии твердые, плечи круглые, зубы белые, косы густые, брови пушистые. У этих нет ни малокровия, ни мигреней. Вот вам и кубические футы воздуха, бифштекс, молоко, купанья, воды, доктора...
Катя нервно передвинула на подушке голову и сейчас же почувствовала острую боль в левом виске.
-- Ариша! Что же ты стол не накрываешь -- пятый час! -- окликнул из будуара голос генеральши, когда горничная проходила обратно по смежной гостиной.
На самом деле Ариша и не подозревала, что время подошло к обеду. Господи, когда это день прошел, и не заметила! Сейчас же она принялась накрывать на стол и думала о взволновавших ее Сашиных планах.
Теперь Арише обидно, что она не удержалась, показала сестре свою досаду... И всегда она так! Ей трудно совладать с собой в первую минуту. В сущности, планы Саши всегда восхищают ее своей дельностью -- шага человек мимо не сделает!
Мастерскую кончили. Саша года мастерицей не прожила -- глаза у нее разболелись. Доктор приказал очки, строго сказал, что с ее глазами плохо портнихой быть. Саша ходила темнее ночи, очки швыряла, видеть себя в них не могла. И ведь повезло же -- во всем она счастливая! В мастерской шили для богатой акушерки приданое для дочери. Увидала, что у девушки глаза болят, и посоветовала лучше на акушерские курсы поступить, чем над шитьем слепнуть. Объяснила все, как и что... да Саше стоит одно словечко кинуть, она уже уцепится!
Слава богу, что от платы освободили; акушерка так и пообещала. Уж и старалась же Саша -- из кожи лезла! Теперь еще массаж выдумала... Где денег взять? Ну, что-нибудь она да думает же? Арише, мочи нет, на себя досадно: чем бы толком сестру расспросить, а она раскипятилась, точно как от зависти. Стыдно, однако это не значит, что ощущения ее совершенно изменились. Каждый новый успех Саши, каждый шаг вперед ее наполняет мучительной тревогой. Страх какой-то охватывает... Точно она все больше отстает, одна позади остается и с места двинуться некуда.
Есть тоже и у Ариши свои думы на душе, да только без денег тут и говорить не о чем... А где таких денег взять?
Ариша накрывала стол точно во сне. Собственные мечтания, которых она никогда никому не поверяла (даже Саше не говорила), несмело закопошились в уме сквозь все эти мысли.
...Давно об этом и не думала, удерживается -- какой прок думать? Только еще тошнее горничное житье покажется! Летние неприятности свежи в памяти...
Два прибора на столе уныло теряются в большой темноватой столовой с ее монументальным буфетом, высокими резными спинками тяжелых стульев и мраморными досками столов различных фасонов. Немногим светлее и в квадратной гостиной от тяжело задрапированных окон. Тускло отсвечивают рамы картин и матовая бронза ламп на бархатистом фоне дорогих обоев. Мебель мягкими шелковыми коробками разной величины сгруппирована уютными уголками для веселых собраний. Огромный темный кабинет, небольшой светлый будуар и просторная комната дочери расходятся крыльями на две стороны. А из столовой в широком коридоре прячутся спальня, комната молодого барина, уборная, ванная.
Удобно и просторно раскинулась барская квартира старинного дома. Свободно в ней могли бы поместиться еще две такие семьи. Тихие глубокие комнаты точно дремлют в ожидании чего-то.
Все в них расставлено, разложено, приготовлено для прежней жизни, когда звенели детские голоса, топали проворные маленькие ноги. Когда появлялись и исчезали, сменяя друг друга, разнообразные фигуры нянь, бонн, гувернанток, учителей и докторов. Проносился переполох детских болезней и звон детского веселья. Когда красивая генеральша рядилась, устраивала вечера и принимала визиты; хорошенький пажик приводил веселых товарищей, маленькая Катя не страдала мигренями.
Тогда жизнь рвалась куда-то вперед. Теперь безжизненные комнаты точно ждут -- не вернется ли прежнее? Не начнется ли что-нибудь новое? И люди как будто ждут чего-то... Или им жаль, или им лень разорить старое затихшее гнездо?
Рядом с этим пустующим простором ютилась другая жизнь -- и она тоже изменилась с годами: той жизни становилось все теснее, все душнее в крошечной людской каморке.
В прихожей сильно дернули звонок. Горничная бросила на стол салфетки и пошла отворять.
...Батюшки, темно совсем в передней -- давным-давно лампу пора зажечь! И тут же вспомнилось, что у барышни в комнате лампа и вовсе не заправленная осталась... Барышня встала поздно, а там гостя этого к ним принесло. Не миновать опять выговора!
Ариша сердито толкнула дверь.
-- Ба!.. Темнота какая!.. Ага, госпожа неисправная горничная -- что же это с нами случилось сегодня?.. А?..
Молодой офицер входил, гремя саблей и снисходительно посмеиваясь.
Свет лампы с лестничной площадки упал прямо в лицо горничной, расстроенное и хмурое. Почему-то Ариша подумала, что это звонит барин -- совсем из ума вон, что воскресенье сегодня! На стол накрывала и не вспомнила, что Виктор Николаевич к обеду придет. Ну, и выдастся же такой денек проклятый!..
Ариша пропустила гостя и поскорее захлопнула дверь, инстинктивно прячась от света.
-- Та, та, та!.. Ты уж хоть дверь-то не запирай,-- ничего не вижу!..
Но Ариша точно будто не слыхала этих слов и хотела проскользнуть мимо него.
-- У-у! Упрямица! Куда?.. А пальто кто с меня снимет? Он говорил фамильярным шепотом с ласковым смехом.
В маленькой прихожей он заполнял собою все пространство, касался ее жесткими складками драпового пальто.
-- Опять туча черная? Удивительно! Ты хоть к зеркалу подойди да полюбуйся на себя: лоб, точно у старухи, в морщинах, губы надутые...
-- Вам-то что?! -- сорвалось непроизвольно с этих губ.
-- Вот как нынче?
Он засмеялся коротким, сухим смехом, от которого Арише всегда делается больно. Она подхватила тяжелое пальто и потянулась зацепить его на вешалку,-- но в ту же минуту почувствовала вокруг себя его руки; мягкие усы защекотали ей шею, горячее дыхание скользнуло по щеке.
Девушка выпустила на пол пальто и, как кошка, выскользнула у него под рукой. От неожиданности офицер качнулся вперед, лицом в мягкие складки висевшей перед ним плюшевой ротонды.
-- Пхе!.. Волчонок этакий!..-- выбранился он и стал поднимать с пола тяжелое пальто.
Ариша, как ураган, ворвалась в кухню.
-- Барыня... обед... скорее!..-- выговорила она с усилием.
Можно было видеть, как содрогаются от ударов сердца крепкие стенки корсета. Щеки горели пятнами.
-- А Саша-то ведь ушла! -- сказала с огорчением Авдотья.-- Поругались вы, что ли, давеча? Не сказывала ведь она, что обедать не останется?
-- Ушла? -- повторила машинально Ариша.
Несколько минут назад это известие совсем иначе подействовало бы на нее; теперь она забыла, что тут должна быть Саша...
Генеральша выплыла из своей комнаты как раз в ту минуту, когда сын остановился перед зеркалом, чтобы привести в порядок сбитую прическу.
Виктор похож лицом на мать, на что он отнюдь не в претензии: maman была хорошенькая и теперь еще хоть куда, когда принарядится. Полная фигура, стянутая прекрасным корсетом, величественно колышется на ходу под приятно переливающимся шелком нового платья.
Она поцеловала сына в голову, когда он нагнулся к ее руке, а потом притянула к себе и еще раз поцеловала в губы.
-- Я уж думала, что и ты нынче не будешь, сердиться собиралась! Николай Викторович, как водится, закатился на целый день; Катя валяется с утра.
Виктор поморщился.
-- Мигрень?
Мать звучно вздохнула. Читала долго вечером или за чаем съела лишнее...
Они рядом двигались к комнате Кати. Брат не подошел к кушетке; издали иронически щелкнул шпорами и опустился на стул около окошка.
..."Курить нельзя",-- пришло на ум прежде всего. Виктор терпеть не может, когда Катя больна. Серая, растрепанная, кислая... Вообще больные женщины -- порядочная гадость! Некоторые дамочки умеют, по крайней мере, как-то жантильно разделывать, а Катя всегда черт знает на что похожа делается.
Девушка закинула голову и поглядела на брата через лоб; но в висок так сильно кольнуло, что она тихонько охнула.