Коненков С. Т.
В театре и в мастерской

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Федор Иванович Шаляпин. Том второй. Воспоминания о Ф. И. Шаляпине
   М., "Искусство", 1977
   

С. Т. КОНЕНКОВ

В ТЕАТРЕ И В МАСТЕРСКОЙ

   Когда я в 1897 году вернулся в Москву из заграничной командировки (куда уезжал по окончании Училища живописи, ваяния и зодчества), имя Шаляпина гремело повсюду. Друзья и знакомые наперебой спрашивали меня, слышал ли я уже Шаляпина, видел ли я уже Шаляпина.
   Такой единодушный вопрос возбуждал любопытство и обещал что-то необыкновенное. Я незамедлительно отправился в театр С. И. Мамонтова и купил билет на "Фауста". С нетерпением ожидал выхода Шаляпина. Как увидел его и услышал первую фразу Мефистофеля: "Вот и я!", -- сразу мороз побежал по коже. Величественная фигура, лицо, жесты совершенно захватили меня. И дальше все появления Шаляпина вызывали необычное изумление. Каждое движение было неописуемо прекрасно. Что это, невольно думал я, чародейство или передо мной настоящий дьявол -- лукавый и могучий?
   Да, Шаляпина надо не только слышать, но и видеть. Явление потрясающее. Я был зачарован и долго не мог опомниться от такого колдовства. Передо мной неотступно стояла фигура Мефистофеля -- то гордая, то изгибающаяся в судорогах при виде крестообразной рукоятки шпаги,-- и я опять и опять шел на "Фауста". Я делал бесконечные наброски, стараясь уловить хоть одно характерное движение Шаляпина, и не мог, хотя образ его стоял перед глазами. После "Фауста" я пошел на "Псковитянку". И снова -- что за колдовство!-- на сцену на коне въезжает сам Иоанн Грозный, живой, настоящий Иоанн Грозный, в кольчуге и латах.
   Мне в то время было двадцать три года, Шаляпин был старше меня лишь на один год, и я думал: "Какой он богатырь, какая сила! Вот искусство! Шаляпин -- артист, художник, волшебник".
   Затем я видел и слышал Олоферна, Годунова, Пимена, Варлаама... И всё образы, и какие! Вся Москва полна Шаляпиным. Все пели на все лады: "На земле весь род людской", а уж ария Галицкого "Пожил бы я всласть, ведь на то и власть" распевалась с особенным удовольствием, ее onoBaj ударяли не в бровь, а в глаз.
   После своих спектаклей Шаляпин часто заезжал на Малую Дмитровку в Общество поощрения художников. Здесь мы все поджидали Федора Ивановича. Он был детина на голову выше всех. Статный светлый блондин с широкими движениями, бесконечно обаятельный -- настоящий добрый молодец.
   Иногда можно было встретить Шаляпина гуляющим по улицам Москвы. В заломленной шляпе с широкими полями, Федор Иванович улыбался встречным, а его радостно приветствовали: "Вот он, наш Шаляпин! Хорош!"
   Затем Шаляпин стал петь в Большом театре. Студенчеству и молодежи было уже труднее доставать билеты. Приходилось стоять ночами, но никто не жаловался, лишь бы удалось попасть на спектакль.
   Как-то, уже в 1922 году, Федор Иванович был у меня в мастерской на Пресне. Собрались художники, друзья. Все суетились в ожидании Федора Ивановича. Было приготовлено пять жареных зайцев. Он очень запаздывал, и за ужин сели, не дождавшись его. Когда от зайцев остались только косточки, явился Шаляпин. Он с комическим сожалением посмотрел на ворох костей и с шутливой грустью сказал: "Да это не заяц, а мечта о зайце". Все же собрали кое-что, и Федор Иванович закусил и выпил.
   Начались разговоры, остроты, шутки. Потом, конечно, стали просить Федора Ивановича спеть. В кругу друзей Шаляпин никогда не заставлял долго себя уговаривать. Под аккомпанемент своего приятеля Кенемана он запел: "Уймитесь, волнения страсти", потом "Вдоль по Питерской", "Блоху", "Титулярного советника" и многое другое.
   Моя мастерская-особнячок стояла во дворе, и пение Федора Ивановича привлекло много слушателей. Народу все прибавлялось. Собрались люди из соседних домов. Наконец вся мастерская оказалась забита народом, люди стояли в сенях и снаружи. Вдруг мощный хор голосов, будто сговорившись, закричал: "Федор Иванович, "Дубинушку"! Когда он запел, мы все подхватили. Было небывалое волнение и воодушевление. Радовались, кричали: "Ура, Шаляпин, ура, Федор Иванович!" А дворник наш Григорий Александрович в тулупе так и лег от восторга у ног Федора Ивановича со словами: "Ну вот, теперь я видел и слышал Шаляпина, а век не был в театрах. Спасибо, Федор Иванович, никогда вас не забуду! Вот так поет!"
   Федор Иванович развеселился. Увидев мою двухрядку, сказал: "Люблю гармошку!" Мой помощник Иван Иванович Бедняков заиграл "Барыню", Федор Иванович пустился в пляс и так выразительно жестикулировал, что всех привел в восторг. Тот вечер надолго останется в памяти всех присутствовавших.
   Помню, в другой раз Федор Иванович зашел ко мне в мастерскую. Авдотья, жена дворника Григория Александровича, поставила нам самоварчик.
   Кто-то шепнул Федору Ивановичу, что Авдотья очень хорошо поет русские песни. Федор Иванович стал уговаривать ее спеть. Авдотья смутилась, долго отказывалась, но наконец запела: "Потеряла я колечко"...
   Нужно было видеть, с каким вниманием Федор Иванович слушал ее пение, ловя каждый звук. Так он учился русской песне и впоследствии сам исполнял "Потеряла я колечко, потеряла я любовь".
   Однажды Шаляпин сказал нам, художникам, что он рожден быть скульптором.
   -- Что вы, Федор Иванович,-- удивились мы,-- вы непревзойденный певец и артист!
   -- Если бы все знали, какой огонь тлеет во мне и угасает, как свеча,-- ответил Шаляпин.
   Потом, размышляя над его словами, я решил, что Шаляпин прав. Когда передо мной вставали образы Бориса Годунова, Грозного, Мефистофеля, Мельника, Сусанина, Пимена, Олоферна, Сальери, Дон Кихота и многих других, я видел их именно изваянными. Нет сомнения -- перед нами скульптор, каких еще не было. Потрясающей силы дарование, всестороннее, многогранное. Шаляпин и был таков -- всеобъемлющий гений. По плечу молодцу все великое.
   
   ...На выставку пришли Шаляпин, Рахманинов, певица Плевицкая, артисты Московского Художественного театра, гастролировавшего в Америке. Все ожило, одухотворилось -- куда-то отодвинулась американская мертвечина, русским духом повеяло в залах на двенадцатом этаже нью-йоркского доходного дома 1.
   Художественный театр возвращался в Москву а. Шаляпин устроил прощальный вечер. Я искренне восхищался Шаляпиным--хозяином и распорядителем. Свобода, естественность жестов, располагающая к себе доброжелательность, неподдельная веселость, уместность каждой шутки, строгий порядок при условии полной непринужденности.
   Рахманинов скромно стоял у беломраморных колонн ресторанной залы. Я стал говорить ему, как мне нравится Шаляпин в роли хозяина.
   -- Да, это он может, когда захочет блеснуть,-- тихо улыбнувшись, с гордостью за друга сказал Сергей Васильевич.
   И еще не раз довелось мне видеть Шаляпина -- гостеприимного русского хозяина.
   Как-то он пригласил нас с Маргаритой Ивановной3 на ужин в таверну. Были Виноградов и Сытин. Федор Иванович, встречая нас, каждому вручил билет на "Бориса Годунова" в Метрополитен-опера. Он сам сделал салат -- вкуснейший! Не ленился "подбрасывать дров в костер задушевной беседы". Вспоминал Россию. Федор Иванович из далеких времен ранней молодости памятью своей привел к нам некоего волжского паренька, картинно обрисовал, какой он был из себя, и убежденно, серьезно закончил рассказ:
   -- Ванюшка почитался у нас на Волге хорошим певцом. К ним, Ванюшкам, и я принадлежу.
   Я спросил Шаляпина, нравится ли ему Америка. Задумался.
   -- Я ее, понимаешь, всю изъездил. Она такая, понимаешь, черная... Березки не найдешь с белой корой. Кожа на деревьях темная. На травке-муравке не полежишь -- колючая она у них... Вот я, брат, к тебе приду, поговорим вволю.
   И приходил. По дружбе и по делу. Я лепил Шаляпина тогда же, в двадцать четвертом. Успех Шаляпина был поистине велик. Он приезжал ко мне позировать, но дело шло неровно и крайне медленно, потому что поминутно звонили антрепренеры, администраторы концертных залов и всякие иные причастные к организации его выступлений лица. Я посетовал на это вслух при Рахманинове, сказав в сердцах, что Шаляпин позирует неважно -- без конца подходит к телефону.
   -- Да его на части разрывают антрепренеры,-- с глубоким сочувствием к Шаляпину откликнулся Сергей Васильевич, сам постоянно испытывавший неудержимую напористость дельцов от искусства.
   Концерты Рахманинова в Нью-Йорке -- этому я свидетель -- тоже проходили с необычайным успехом. Сергей Васильевич Рахманинов был на голову выше всех известных мне знаменитых пианистов...
   
   ...Из гостиницы мы перебрались в меблированные комнаты некой миссис Дэвис. Здесь я работал над бюстом Шаляпина. Федор Иванович во время сеансов разговаривал, то и дело брался за карандаш, вертелся на стуле, неожиданно вскакивал и с неподдельным интересом обходил кругом станок с только что начатым портретом.
   Видя глину в моих руках, он волновался, с болью говорил о том, как любит он пластические искусства, особенно скульптуру. Он вполне серьезно сказал мне, что хотел бы стать скульптором, но, знать, не суждено. "Как свеча, догорает во мне эта сокровенная мечта",-- образно закончил Федор Иванович свою невольную исповедь.
   К слову сказать, он был прекрасным скульптором -- в этом не усомнится тот, кто видел шаляпинский автопортрет.
   Мне в часы позирования Шаляпина довелось видеть и кое-что другое. Федор Иванович, забыв о своей роли натурщика, то и дело брался за глину и импровизировал на тему: "Коненков лепит беспокойного Шаляпина". В результате увлеченной работы на пару вся мебель в комнате, где была устроена студия, оказалась перепачканной глиной. Миссис Дэвис за это прегрешение круто обошлась со мной: потребовала компенсации.
   
   ...А в Париже угасал тот, кому, казалось, сам Пушкин вложил в уста гениальные слова "Пророка". Печальные известия о болезни Шаляпина приходили в Нью-Йорк с другого берега Атлантического океана. Страшно было представить угнетенного недугом, слабеющего титана.
   Давно ли приезжал он сюда в Нью-Йорк, чтобы представить местной художественной интеллигенции сына Бориса -- художника-декоратора, портретиста.
   В отеле "Плаза" Шаляпин устроил тогда прием. Встреча прошла интересно. Борис как-то очень естественно, просто вошел в нью-йоркский художественный мир.
   Борис Федорович под руководством отца делал декорации к парижской постановке "Дон Кихота" 4. К этому времени относятся первые портреты Федора Ивановича кисти Бориса. В 30-х годах молодой Шаляпин был художником с заслугами. Но Федор Иванович -- прекрасный, заботливый отец -- не жалел алмазов своего обаяния, устраивая сына на постоянное жительство в Нью-Йорке.
   Когда же встретились у меня в мастерской, так сказать, в домашней обстановке, молодой Шаляпин с любопытством рассматривал бюст отца, отлитый из гипса в 1925 году.
   Когда я лепил Шаляпина, он был в зените славы. Свобода выражения, с какой Шаляпин развернул перед всем миром свой огромный талант, восхищала меня, вдохновляла в работе над портретом артиста. Я изобразил его с сомкнутыми устами, но всем его обликом хотел передать песню. Вот-вот она сорвется с этих уст. Шаляпин только приготовился петь, а вы уже загипнотизированы и покорены его могучим даром.
   Песню и музыку нельзя вылепить в буквальном смысле этого слова. В любом материале скульптуры -- своя музыка. Ее я стремился вызвать к жизни, когда с огромным воодушевлением работал вместе с Шаляпиным над его портретом.
   
   ...Прошел год. Шаляпин был совсем плох. Радио передавало бюллетени о состоянии его здоровья. 12 апреля 1938 года мы не отходили от радиоприемника ни на минуту. Последние часы жизни гениального артиста были одухотворены великой печалью всего культурного человечества. Слезы покатились из глаз моих, когда парижский диктор известил мир: "Шаляпина не стало"...
   
   Дружеская и творческая связь моя с Шаляпиным длилась не одно десятилетие. Он был мне дорог и близок как певец, открывший безграничную власть музыки над человеком. Мне понятны были и широкий характер артиста и его слабости. Он был рожден великим народом и явил миру титаническую духовную мощь русского человека, проявившуюся в нем во всей полноте.
   Трудно подобрать слова, чтобы выразить всю исключительность явления, имя которому -- Шаляпин. Он весь был феноменальным и потрясающим -- живой Святогор!..
   
   ...В пятьдесят втором году я стал переводить из гипса в мрамор "Шаляпина", созданного в 1925 году в Нью-Йорке. Расчувствовался, загорелся вновь любовью к дорогому моему сердцу Федору Ивановичу. Надо здесь вспомнить, что любовь наша была взаимной. Об этом свидетельствует опубликованная несколько лет назад газетная заметка, в которой дочь Шаляпина Ирина Федоровна Шаляпина сообщает следующее:
   "Мне посчастливилось познакомиться с Сергеем Тимофеевичем Коненковым давно. Было это в 1918 году, когда он впервые пришел к нам домой (а жили мы тогда на Новинском бульваре, ныне -- улица Чайковского). Отец с гордостью представил его: "Это сам Коненков". Ничего больше не надо добавлять: со слов Федора Ивановича мы и раньше знали о скульпторе.
   Шаляпин не раз бывал в мастерской Сергея Тимофеевича, находившейся по соседству с нами, на Пресне, и всегда, возвращаясь оттуда, не уставал рассказывать о произведениях Коненкова, о его вдохновенном творчестве, работоспособности. Он по-настоящему любил его. Не раз в мастерской Сергея Тимофеевича устраивались концерты -- Шаляпин пел русские песни. Для Коненкова отец мог петь часами...
   Однажды, узнав, что мы, дети, в шутку стали называть Сергея Тимофеевича "лесовиком", Федор Иванович задумался и, немного помолчав, сказал:
   -- Этот лесовик -- слава России.
   Я хочу рассказать, какое знаменательное созвучие открылось мне однажды. В Смоленском художественном музее в трудах и спорах создавалась экспозиция моей выставки. Долго не могли найти удачное место для мраморного бюста Шаляпина. И тогда меня осенило: пусть "Шаляпин" и "Степан Разин со своей ватагою" будут стоять в одном зале. Я повернул мраморный портрет Шаляпина лицом к "Степану Разину". И когда именно так был установлен портрет, мне показалось, что в зале грянул бас: "Из-за острова на стрежень..."
   

КОММЕНТАРИИ

   Первая половина воспоминаний известного скульптора, народного художника СССР С Т. Коненкова о Шаляпине приводится здесь в той редакции, в какой они опубликованы в двухтомнике "Ф. И. Шаляпин" (т. 2), так как были написаны специально для этого издания. Вторая часть -- со слов "На выставку пришли Шаляпин, Рахманинов..." дается по книге С. Т. Коненкова "Мой век" (М., Политиздат, 1971).
   1 С. Т. Коненков пишет: "В декабре 1923 года я уезжал в Америку, как оказалось, надолго. Поездка была устроена Комитетом по организации заграничных выставок и артистических турне при ВЦИК. Цель поездки -- пропаганда русского советского искусства... В поездке должны были принять участие И. Д. Сытин и его сотрудник в издательских делах И. И. Трояновский, И. Э. Грабарь, С. А. Виноградов -- деятельный руководитель Союза русских художников, художники Ф. И. Захаров и К. А. Сомов, переводчик В. В. фон Мекк" ("Мой век", стр. 244, 246).
   2 Часть труппы Московского Художественного театра с К. С. Станиславским во главе в сентябре 1922 г. отправилась в гастрольное путешествие по Европе и Америке. Вернулась в Москву в августе 1924 г.
   3 Жена С. Т. Коненкова.
   4 Новая постановка "Дон Кихота" в Париже в "Опера комик" с участием Шаляпина состоялась в конце 1931 г. Приводим фрагменты из статьи критика Андре Левинсона, напечатанной в газете "Comoedia" 6 декабря 1931 г. под заголовком "Дон Кихот Шаляпина": "Еще раз Федор Шаляпин садится на Россинанта и надевает шлем Мамбрино; и то же волшебство, которое в воображении идальго превращает мельницу в великана, а крестьянку -- в прекрасную Дульсинею, делает шедевром довольно заурядный сценарий. Либреттисты этой героической комедии превратили роман Сервантеса в буффонаду, сентиментальную и назидательную, бурлескные черты которой утопают в бесцветных, хотя и гуманных стихах. Но гений Шаляпина возвращает ламанчскому рыцарю все величие; артист дает герою свой рост, превосходящий обычные размеры, и сообщает несравненную человечность. Чудесной силой он оживляет заштампованный, банальный текст, освещая приключения рыцаря Печального Образа тем высоким смыслом, которые им придал девятнадцатый век... В своем Дон Кихоте Шаляпин подчеркивает возвышенное за счет смешного: в его герое так мало комичного, что трудно себе представить, над чем могут смеяться простаки... Странное безумие рыцаря воспринимается, как трогательное простодушие: его воображаемая миссия, его мученичество превращаются почти в реальность. С тех пор как Шаляпин открыл нам Дон Кихота, более двадцати лет легли на мощные плечи русского гиганта, но не согнули его. Сила и богатство его великолепного голоса, естественно, могли измениться; не могла не беспокоить бесконечно чувствительную душу художника и необходимость изъясняться на иностранном языке. Но странная вещь! Эти, так сказать, материальные препятствия, казалось, заставляют только еще ярче сиять глубокую душу и патетическую красоту святого Кихота в исполнении Шаляпина. Нет ничего посредственного в этой огромной фигуре, хотя музыка целиком создана из шумного воодушевления или приторной грусти. Восполнить этот недостаток может только большое воображение и инициатива артиста, его полная самоотдача. Исполнение Шаляпиным оперы Массне не имеет себе равных, если не говорить о драмах Мусоргского, где пение каким-то необъяснимым чудом не расходится с артикуляцией и выражением, свойственными разговорному языку. Но когда артисту приходится петь французские силлабические строки с равномерными каденциями, он наполняет четкий размер стиха необычайной ритмической жизнью, накладывая глубоко пережитую фразу на симметричные отрезки мелодии. Особенно трогает певец своей захватывающей искренностью в "il parlando" (так называемый "говорок".-- Ред.), который как бы не связан с музыкой. Это -- отрывки фраз, произносимые вполголоса и вырывающиеся из глубины души, внутренний диалог. В мольбе, обращенной к разбойникам, Шаляпин потрясает нас богатством модуляций голоса, в финале этой сцены приводит в восторг великолепной мужественностью своего баса, который гремит торжествующими фанфарами. В сцене, когда герой дремлет, опершись на свое копье, красноречивое молчание и кажущаяся неподвижность -- во сне он вздрагивает и постепенно сползает вдоль древка копья -- превосходят его вокальное искусство. Движение, с которым Дон Кихот, упав на колени, затем поднимается, ухватившись за свое копье, а его тело, вибрирующее подобно луку Улисса, образует необычайную, но великолепную линию,-- эта мимическая картина должна войти в историю пластических искусств, как композиция, достойная художников барокко, Микеланджело Караваджо или даже Микеланджело Буонарроти. Другой характерной особенностью Шаляпина в Дон Кихоте является его "испанизм", хотя в музыке нет ничего от иберийского колорита, кроме spiccato струнных, предшествующего его серенаде. Идальго Шаляпина -- испанец, так же как его царь Борис -- русский... Это сродство с духом Испании уже удивляло и поражало меня некогда в его Филиппе II в "Дон Карлосе" Верди... И в условные декорации театра, в вульгарную пестроту испанских лохмотьев великий артист привносит нечто от суровой обстановки, в которой развертываются приключения Дон Кихота..." (Перевод с французского Н. Тумской).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru