Федор Иванович Шаляпин. Том второй. Воспоминания о Ф. И. Шаляпине
М., "Искусство", 1977
Е. Р. РОЖАНСКАЯ-ВИНТЕР
МОЛОДОЙ ШАЛЯПИН
Это было шестьдесят лет назад, в 1896 году.
В один из теплых майских вечеров мы сидели на террасе обширной нижегородской квартиры моей тетки Т. С. Любатович и пили чай. Раздался звонок; из передней донеслись мужские голоса. Один из них был знаком, он принадлежал Михаилу Дмитриевичу Малинину, артисту, другу и помощнику С. И. Мамонтова, другой голос, приятный, низкий, был никому не знаком. Гости вошли; за живым, не первой уже молодости добродушным и приветливым Малининым следовал очень высокий молодой человек. Первое, что бросилось в глаза,-- это его рост, очень светлые волосы (потом они немного потемнели) и почти совершенно белые брови и ресницы. Из других дверей в гостиную вошли Т. С. Любатович и Мамонтов. Малинин представил молодого человека -- "Шаляпин". Не успели они и пяти минут поговорить, как пришел дирижер Зеленый и сел за рояль.
Шаляпин встал около рояля, прислонился к стене и запел речитатив Сусанина. Я заметила, что Шаляпин сильно побледнел. Видимо, он очень волновался. Мы сидели на балконе, против открытой двери, а в противоположной стороне большой комнаты пел белокурый, долговязый мальчик -- Шаляпину было тогда только двадцать три года. Никогда не забуду я впечатления, произведенного на всех нас его пением. Когда он запел "Чуют правду", я разревелась и страшно сконфузилась, так как мне шел тогда шестнадцатый год и я старалась казаться взрослой. Не успел еще Шаляпин кончить арию, как Зеленый встает и крепко жмет ему руку. Мамонтов подходит к ним, обнимает и целует певца. Старик Сусанин исчезает, и остается веселый, громко смеющийся, долговязый, в длиннополом зеленом сюртуке с плоеной манишкой сорочки наш будущий общий друг, Федор Иванович, или Федя, как он охотно позволял себя называть. Он и сам звал нас всех по именам, делая исключение только для моей матери, Клавдии Спиридоновны, сестру же ее, певицу Мамонтовского театра, сразу начал звать Таней.
На открытии сезона шла "Жизнь за царя". Сусанина пел Шаляпин, Антониду -- Нума-Соколова, Ваню -- Любатович, Собинина -- Секар-Рожанский.
Успех был грандиозный.
Через несколько дней после первого визита Шаляпина к нам, 21 мая, праздновали мои именины. Федор Иванович, приглашенный к обеду, явился с очень изящной бонбоньеркой -- как сейчас помню, это была светло-голубая плюшевая коробка с вышитыми на крышке прелестными розовыми гвоздиками.
Я была страшно горда -- это была первая бонбоньерка в моей жизни, да еще от Шаляпина!
Федор Иванович становится частым гостем у нас в доме, душой всех наших веселых собраний.
В Петров день он явился со своей невестой -- итальянской балериной. Ее посадили около меня, так как я свободно говорила по-французски, а она еще не владела русским языком. С тех пор началась наша дружба. Роман Федора Ивановича и Иолы Торнаги, начавшийся на берегу Волги, завершился через два года их бракосочетанием, состоявшимся у нас в деревне, в сельской церкви села Гагина, Владимирской губернии, Александровского уезда.
Все это лето мы провели в обществе Шаляпина. Будущая жена его уехала в Италию, чтобы повидаться с матерью и приготовиться к свадьбе. Шаляпин же одновременно с Сергеем Васильевичем Рахманиновым с весны приезжает в Путятино, имение моей тетки Т. С. Любатович,-- наше семейное гнездо.
В лето 1898 года в Путятине было много гостей. Приехали сестры Страховы -- пианистка Анна Ивановна, товарка моей тетки по консерватории, и Варвара Ивановна (будущая Марфа в "Хованщине"), недавно окончившая Петербургскую консерваторию. Обе сестры хорошо, почти с детских дней знали Рахманинова. Среди постоянных гостей были драматическое сопрано Н. Т. Рубинская, художник К. А. Коровин.
Особенно людно и весело сделалось у нас после приезда из Италии Торнаги. Через неделю после ее приезда сыграли свадьбу. Свидетелями были С. И. Мамонтов, брат его Николай Иванович и инженер К. Д. Арцыбушев, шаферами -- Рахманинов, Коровин, тенор Сабанини критик С. Н. Кругликов. Рахманинов держал венец над женихом и хотя сам был тоже немалого роста, однако не выдержал до конца и надел корону Шаляпину на голову.
Вечером состоялся пир, все были веселы, беззаботны, пили, по традиции, шампанское и затеяли концерт. Сергей Васильевич играл танцы из балета Чайковского "Щелкунчик", Коровин пел арию 3 и бел я из "Фауста", карикатурно копируя исполнительниц этой партии. Мамонтов забавлял шуточными рассказами. Затем пели хором, ходили ночью по освещенным луной аллеям нашего сада и разошлись почти на рассвете.
В это лето Шаляпин серьезно занимался с С. В. Рахманиновым теорией и гармонией, которые до тех пор ему не приходилось изучать. Ученик необычайно сметливый, он схватывал все на лету, однако терпением и усидчивостью не отличался. Строгий к себе и другим, Рахманинов не раз ссорился с ним за неаккуратное посещение занятий и неприготовленные задания. Федор Иванович отшучивался, отсмеивался, и эти маленькие раздоры у них никогда не доходили до серьезного конфликта. Все же Сергей Васильевич нашел способ заставить Шаляпина серьезно взяться за занятия. Он стал очень ядовито подтрунивать над его ленью и отсутствием системы в работе, Шаляпин же был очень самолюбив и болезненно чувствителен к насмешке. Это его и заставило заниматься усерднее.
Но и учитель и ученик были одинаково молоды и жизнерадостны, оба любили природу, знали деревню и находили всегда для себя тысячи приятных занятий и развлечений. Они ходили удить рыбу на большой пруд, версты за полторы от усадьбы, отправлялись вместе со всеми нами за грибами (грибов в нашем милом Путятине было множество), ездили верхом, предпринимали поездки в окрестные дремучие леса.
В верстах двенадцати-пятнадцати от Путятина было лесное имение графов Зубовых, и в их заповедных рощах водились медведи. Один знакомый подарил нам медвежонка. Маленький Мишка был препотешный, совершенно ручной и очень хитрый. С ним происходили часто необычайные случаи: то он опрокинет целую миску с вареньем, которое только что сварила моя мама, то напьется пьяным, подлизав с нескольких подносов кахетинское вино, которое мы разливали в бутылки, то, наконец, съест в кухне сырьем все приготовленные к столу котлеты. Эта проделка не прошла ему даром: попробовав мяса, он начал гоняться за курами с цыплятами. Пришлось посадить Мишку на цепь, а через месяц отправить в Москву, в Зоологический сад. Но пока он был с нами, он всех тешил, был очень ласков и любил спать на коленях у мамы.
Федор Иванович очень любил животных и много возился с Мишкой. У моей тетки тогда была еще маленькая собачка, которую она купила в Париже и очень любила. Собачка эта привязалась к Федору Ивановичу и часто бегала с ним гулять. Но вот один раз Федор Иванович пошел с Лилишкой (так звали собачку) и Мишкой, а вернулся только с медвежонком, Лили пропала. Шаляпин был мрачен, зол и молчалив. Только через несколько дней он мне рассказал, как погиб этот бедный песик. Федор Иванович хотел удить с лодки и нес с собой весла, а Лилишка вертелась около него; когда он садился в лодку, то случайно задел песика веслом. "Что это за собака -- пискнула только, перевернулась на спину и кончилась! Комар, а не пес",-- говорил Федор Иванович чуть не плача. Тетке мы ничего о кончине Лилишки не рассказали.
В дождливые вечера мы играли в преферанс: Рахманинов, Шаляпин, А. И. Страхова и я. Иногда играли "старшие", то есть моя мама и тетя Таня. Однако со мной и Анной Ивановной игралось веселее и дольше. Меня обучили этой игре Шаляпин и мой будущий муж -- артист Мамонтовской оперы А. В. Секар-Рожанский.
После свадьбы Шаляпина с Торнаги жизнь в Путятине несколько изменилась. Шаляпин уже не жил, как раньше, в егерском домике вместе с Рахманиновым, а занял с женой отдельное помещение.
Сергей Васильевич засел за сочинение Второго концерта.
Вечера становились длиннее, дни короче. Приближался отъезд из деревни и возвращение к работе в Москве. Всего, что разучил Шаляпин с Рахманиновым, я уже не помню, но знаю, что среди других вещей был "Борис Годунов". В доме было два инструмента -- рояль и пианино. Работа кипела, и в конце августа в Путятине уже происходили спевки, приезжал Секар-Рожанский, который пел партию Самозванца.
В это лето закрепилась дружба всей нашей семьи с Федором Ивановичем и его семьей и дружба Шаляпина с Рахманиновым, которой они оба остались верны до конца жизни.
С переходом Шаляпина в Большой театр наши личные дружеские отношения не прекращаются.
В 1900 году мы встретились с Федором Ивановичем в Париже. Я только что вышла замуж за А. В. Секар-Рожанского. Муж мой приехал во Францию не только отдохнуть, но главным образом для занятий пением с известным тогда профессором Бертрами.
Федор Иванович остановился в том же пансионате, что и мы. Пробыв в Париже недели две, он горячо стал звать нас в Италию, где на берегу Средиземного моря, в Варадзе, его ждали жена и сын. Мы собрались ехать в другую сторону, на берег океана, но, пробыв там недолго, решили все-таки поехать к Шаляпиным. Сказано -- сделано. И вот мы на берегу синего бархатного моря.
Шаляпины занимали большую благоустроенную виллу на самом берегу моря. Окна нашей комнаты выходили на море. Когда мы шли купаться, то надевали купальные костюмы еще дома, пробегали через маленький садик и были у цели. Купание там было волшебное. Шаляпин очень хорошо плавал, я тоже, мы часто уплывали далеко в море, за что нам доставалось от наших половин, не рисковавших отплыть от берега.
По вечерам мы ходили гулять по дороге, ведущей вдоль залива, Федор Иванович перед этим сам укладывал спать своего любимца -- старшего сына Игрушу, который тоже души не чаял в отце и не мог заснуть, если не держал его за мизинец. При этом Федор Иванович пел ему какие-то песенки собственного сочинения. Днем мы работали. Он учил текст своей партии в "Мефистофеле" Бойто на итальянском языке, и я ему немного в этом помогала, так как недавно вернулась из Лозанны, где занималась языками.
Однажды вечером мы пошли гулять по обычному нашему маршруту. Мы шли впереди. Федор Иванович был как-то задумчив. Он, кажется, получил из России письмо и затосковал...
Федор Иванович начал жаловаться на пустоту жизни, на малые достижения.
-- Это ты говоришь о малых достижениях? В двадцать семь лет достигнув такой славы!-- воскликнула я.
-- Да, но кому это нужно? То есть, я хотел сказать, кому это может принести пользу! Я мечтал о профессии народного учителя, и кто знает, может быть, я еще брошу все это и примусь за благородное и полезное дело.
Я долго спорила с ним, что именно теперь он "на своем месте" и только в области искусства должен стремиться к совершенству. Шаляпин не дал, однако, себя убедить и высказал немало горьких истин о положении служителей искусства и всевозможных палках, попадающих в колеса их колесниц.
Дня через два после этого грустного разговора мы поехали в Ниццу и Монако; заезжали, разумеется, и в Монте-Карло, где играли в пульку. Я проиграла франков пятьсот и успокоилась. Шаляпин же проиграл около трех тысяч и был очень зол. Выбранная общим кассиром, я держала у себя деньги всех троих мужчин: мужа, Федора Ивановича и приятеля моего мужа К. А. Эрманса. Муж и Эрманс не просили у меня "добавок". Шаляпин же пришел "требовать" дополнительной выдачи денег; я отказала, он пригрозил, что при всех станет передо мной на колени, тогда я уступила и дала ему еще тысячу франков.
Он поставил на номер одиннадцать -- выиграл раз, другой, третий и не угомонился. Число одиннадцать вышло подряд семь раз, Шаляпин выиграл порядочную сумму, поил нас всех шампанским и смеялся надо мной.
Безмятежно прожив на берегу Средиземного моря до конца августа 1900 года, мы возвратились все вместе в Москву -- муж мой в Частную оперу, Шаляпин -- на подмостки Большого театра. Мы продолжали время от времени видаться, но уже не было той общей жизни артистической семьи, как это было у Мамонтова. Савва Иванович в это время уже был заключен в тюрьму, в Солодовниковском театре работало Товарищество; а Федор Иванович все больше времени отдавал Петербургу. Там он сам ставит и "Бориса" и "Псковитянку", я же с мужем начала свои скитания по оперным сценам Киева, Одессы, Харькова...