Lib.ru/Классика: Шаликова Наталья Петровна. Семейство Булатовых

СЕМЕЙСТВО БУЛАТОВЫХЪ.

ПОВѢСТЬ.

I.

У подъѣзда большаго каменнаго дома въ Москвѣ стояла карета самаго новѣйшаго фасона, запряженная парою сѣрыхъ кровныхъ лошадей. Осанистый кучеръ, парень широкоплечій, съ рыжеватою бородой, преважно возсѣдалъ на козлахъ, гордясь своимъ кафтаномъ изъ тонкаго сукна съ дорогою мѣховою опушкой и давая знать выраженіемъ своего лица что дескать по Сенькѣ и шапка. Мы знаемъ что знаемъ -- у барыни въ чести, и водочка завсегда водится.

-- Эхма! что, брать, морозно?... обратился онъ съ самодовольною улыбкой къ кучеру Гаврилѣ, который пріѣхалъ въ саняхъ съ своимъ бариномъ Сергѣемъ Петровичемъ и стоялъ уже часа два у подъѣзда генерала Булатова, согрѣвая руки и поколачивая время отъ времени ногами о сани.

-- Вамъ что, Кондратій Силычъ, вы сейчасъ выѣхали изъ воротъ, а мы закоченѣли тутъ.

-- Да, господа меня жалѣютъ, чванился Кондратій.

-- Вамъ житье, откликнулся завистливо Гаврила,-- и умирать почитай не надобно.... Не токмо что отъ своей барыни, да и отъ моего-то денежки получаешь... А за что кажись?

-- Какъ за что? обидѣлся толстый кучеръ, чувствуя свое достоинство: -- за то что четвертый годъ ѣзжу.... Ну, да что съ тобой толковать-то!... И онъ энергически махнулъ рукою: ты дескать глупъ и ничего не понимаешь; а мы видали виды....

-- А должно-быть мой-то крѣпко любитъ вашу-то? выпытывалъ Гаврило.-- Только мы и знаемъ что сюда шмыгаемъ. Иной разъ до двухъ-трехъ часовъ ночи дежуримъ. Мочи нѣтъ, инда ноги стынутъ.

-- Это тамъ ихнія, барскія дѣла, а намъ что? философствовалъ Кондратій.

Въ это время изъ-за калитки показалось румяное лицо горничной генеральши, съ картономъ въ рукѣ.

-- Скоро что ли выдутъ, Маша? спросилъ оборачиваясь осанистый кучеръ, такимъ тономъ который ясно говорилъ: у насъ съ тобою нѣтъ секретовъ.

-- Какъ тебѣ не скоро! Сидятъ еще.... не наглядятся другъ на друга. Баринъ-то спитъ -- нездоровъ. Меньшая барышня при немъ; а мы вотъ и заперлись съ вашимъ дружкомъ.

И Маша передергивала плечами и жалась отъ холода, и наконецъ сунувъ картонъ въ карету, вновь шмыгнула въ калитку.

-- Такъ, такъ! глубокомысленно промычалъ Кондратій.

-- Ужь хоть бы скорѣй мой то вышелъ, опять затосковалъ Гаврило:-- жена у меня захворала.

-- Вишь Марья Егоровна сказала что не скоро.... утѣшалъ его Кондратій посмѣиваясь.

Гаврило сокрушенно вздохнулъ и захлопалъ съ горя нога объ ногу. День стоялъ свѣтлый, но морозный; серебристый иней густо покрывалъ деревья Пречистенскаго бульвара; колеса безпощадно скрипѣли; мущины прятали носъ въ воротникъ. Судьба однако сжалилась надъ бѣднымъ, иззябшимъ Гаврилой: баринъ его вышелъ черезъ полчаса, и садясь въ сани, приказалъ: "домой". Лошадь красивою иноходью помчалась вдоль бульвара. Черные глаза Сергѣя Петровича свѣтились изъ-за боброваго воротника выраженіемъ умнымъ и лукавымъ; огонь не сдержанныхъ страстей горѣлъ въ нихъ, и красота этихъ глазъ была неотразима. Сергѣй Петровичъ Гребцовъ былъ замѣчательно хорошъ собою. Высокій станъ, гибкій какъ шпага, блѣдный цвѣтъ лица, съ густыми баками, самаго англійскаго покроя, все въ немъ было привлекательно. Онъ болѣе наслаждался чѣмъ разсуждалъ, ему легко жилось, все удавалось. Онъ рано лишился родителей, кромѣ своего состоянія имѣлъ дядю, который давалъ ему при жизни своей три тысячи рублей, чтобы жить прилично, а по смерти оставлялъ полторы тысяча душъ не заложеннаго имѣнія.

Ему было 25 лѣтъ. Четыре года тому назадъ, еще будучи студентомъ, онъ влюбился въ женщину, которая была десятью годами старѣе его и которая умѣла такъ искусно повести это дѣло что онъ незамѣтно очутился опутаннымъ по рукамъ и ногамъ самою серіозною связью. Съ нимъ не шутили, его держали въ строгой опекѣ; его любили, обожали, но приказывали ему это помнить. Уже четыре года какъ онъ исполняетъ всѣ прихоти Авдотьи Михайловны и не только не тяготился этими нѣжными цѣпями любви, но совершенно освоился съ ними. Генералъ Булатовъ, невзирая на его воинственно благородный видъ, казался ему далеко не такъ страшенъ, какъ супруга его, эта ревнивая, энергичная, находчивая брюнетка съ усиками, у которой, подъ личиной скромности, скрывалась самая рѣшительная воля. Она была миніатюрна, нервна, пуглива; то безъ причины капризна, то весела какъ дитя, и всегда привлекательна. Сквозь смуглый цвѣтъ кожи пробивался жаркій румянецъ; синіе глаза оттѣнялись пушистыми рѣсницами, взглядъ былъ проницательный и страстный, ротикъ часто надутый, недовольный или насмѣшливый. Она говорила мало, сидѣла сжавшись въ углу дивана и казалось ничѣмъ не могла быть удовлетворена. Пустота жизни, увѣряла она, тяготитъ ее; ничто изъ окружавшихъ ее предметовъ не имѣло счастія ей нравиться. Падчерицы не занимали, а му жъ положительно надоѣдалъ. Ея самолюбію нуженъ былъ поклонникъ, и вотъ наконецъ явился, въ лицѣ Сергѣя Петровича, тотъ ожидаемый идеалъ, который скоро подчинился ея гордой волѣ. Каждое дѣйствіе Авдотьи Михайловны сопровождалось великою увѣренностію, и приговоръ ея своей непогрѣшностію равнялся папскому. Упрочивъ себѣ добродѣтельную репутацію, владѣя неотразимою силой обаянія, эта женщина уже не считала нужнымъ стѣснять себя ни въ чемъ.

Когда женился на ней Булатовъ, она была не больше какъ гувернантка его двухъ дѣвочекъ. Онъ полагалъ что поступилъ очень благоразумно давъ имъ такую умную мачиху, и хотя былъ самъ очень уменъ, но по свойственной мущинамъ недальновидности, не замѣтилъ что исполнилъ только волю скромной и тихой гувернантки, которой страхъ какъ захотѣлось сдѣлаться богатою генеральшей. Вскорѣ послѣ вѣнца кошечка показала когти; несчастный генералъ почувствовалъ ихъ, но раскаяніе уже было безполезно. Додо думала только о себѣ. Старшая дочь Булатова, Адель, отчасти слабаго характера, хотя и любила отца, но по свойственному молодости легкомыслію, увлекалась ложнымъ блескомъ ума своей мачихи. Авдотья Михайловна взяла ее подъ свое покровительство. Но младшая, Александра, которую въ семействѣ прозвали Алиной, была дѣвушка кроткая, но самостоятельная, съ умомъ яснымъ и прямымъ; ей скоро стали понятны всѣ двусмысленные поступки мачихи, и она отвернулась отъ нея, посвятивъ всю свою жизнь, всю дѣятельность своей души несчастному отцу. За то и Антонъ Борисовичъ боготворилъ Алину, какъ свое единственное утѣшеніе, какъ свою послѣднюю радость. Онъ не могъ дня пробыть безъ нея, онъ любовался ею, вспоминая ея мать, бѣдную Ольгу, такъ рано вырванную смертью изъ семьи своей. Обвѣнчанная Авдотья Михайловна скоро сбросила съ себя маску нѣжной души и явилась предъ мужемъ полнѣйшею эгоисткой. Всѣ должны были служить ей, она никому.

Въ домѣ она сдѣлалась вскорѣ первымъ лицомъ, и самымъ незамѣтнымъ образомъ отрѣшила мужа отъ управленія домашними дѣлами, и загнала такъ-сказать въ кабинетъ. Алина, но избѣжаніе непріятныхъ столкновеній съ мачихою, уединилась вмѣстѣ съ отцомъ отъ домашнихъ дрязгъ въ тотъ нравственный уголокъ который изготовленъ людямъ развитымъ въ предѣлахъ науки и религіи. Семейство раздѣлилось на два лагеря. Адель подчинилась мачихѣ и всѣмъ ея мелкимъ интересамъ. Алина стояла въ сторонѣ, все видѣла, но молчала. Не рѣдко и Адели приходилось жутко отъ эгоистической неделикатности Авдотьи Михайловны; бѣдняжка роптала, жаловалась на судьбу. но вырваться изъ-подъ бархатной лапки хитрой женщины было уже ей невозможно. Частыя посѣщенія Сергѣя Петровича наводили обѣихъ сестеръ на нѣкоторыя подозрѣнія, но онѣ никогда другъ другу прямо не намекали на этотъ счетъ; такъ ловко умѣли отъ нихъ все скрывать. Да между сестрами не было большой дружбы.

Адели исполнилось уже двадцать два года и она была бы не прочь отъ замужстаа, да гдѣ взять "приличныхъ" жениховъ? Вся надежда была возложена на мачиху, которая вывозила ее въ свѣтъ, потому что сама любила вечера и балы. Алина, моложе двумя годами сестры, казалась старѣе ее, по выраженію лица, которое было гораздо серіознѣе и сдержаннѣе. Сама мачиха боялась ея правдиваго характера. Ненавидя младшую падчерицу до глубины души, Авдотья Михайловна старалась передать это чувство и Сергѣю Петровичу. И такъ какъ онъ смотрѣлъ на все глазами своей обожаемой Авдотьи Михайловны, то и не мудрено что не отдавалъ справедливости высокимъ качествамъ Алины; а на Адель обращалъ мало вниманія. Но возвышенный умъ Алины, ея свѣтлый взглядъ, въ которомъ отражалась чистота души, ни для кого не проходилъ незамѣченнымъ. Въ семействѣ царствовалъ разладъ, хотя шуму и ссоръ никогда никто не слыхивалъ въ домѣ. Авдотья Михайловна считала Алину помѣхою своего спокойствія, сознавая что имѣетъ въ ней молчаливаго судью, котораго не въ силахъ была подчинить своей власти. Это страшно бѣсило избалованную женщину, тѣмъ болѣе что никакого вреда не могла она нанести ей, такъ какъ не находила слабой струны въ ея характерѣ. Правда что огорчая отца, она затрогивала и чувства Алины; но Антонъ Борисовичъ уже давно пересталъ брать близко къ сердцу капризы жены и перенесъ всю нѣжность души своей на дѣтей, въ особенности на Алину.

Напрасно изощряла свой умъ Авдотья Михайловна чтобы найти въ мужѣ и Алинѣ Ахиллесову пяту, и въ безсиліи изливала всю свою желчь на Сергѣя Петровича; но и онъ уже привыкъ къ ея выходкамъ и все прощалъ ей, признавая что эта женщина необходима для его существованія. Но вотъ настала эпоха утомленія и скуки, и она начала находить что Сергѣй Петровичъ слишкомъ послушенъ, что съ нимъ нѣтъ разнообразія; этотъ ручеекъ журчалъ тихо и ровно, а ей хотѣлось бурь, борьбы, страданій, новыхъ лицъ и новой побѣды, которая бы возобновила для нея интересы жизни, кипучесть молодости. Тревожная жажда новыхъ ощущеній овладѣла ею.

Всю эту зиму она рыскала по баламъ, какъ выражался извѣстный читателю Кондратій, находившійся въ милости у барыни, выѣзжали подъ предлогомъ доставить удовольствіе дочерямъ. Адель веселилась отъ души; а мачиха лихорадочно искала чего-то, возвращалась домой недовольная, нахмуренная, съ желчью оскорбленнаго самолюбія. Авдотья Михайловна нравилась въ свѣтѣ и была еще очень эффектна при бальномъ освѣщеніи, въ изящномъ туалетѣ, съ своею скромною граціей. Она всегда какъ будто пряталась за другихъ, но такъ искусно что ее прежде другихъ отыскивали. Адель тоже слыла хорошенькою; но не затмѣвала мачихи, потому что была совершенно въ другомъ родѣ: стройная блондинка, съ прекрасными голубыми глазами и добродушнымъ выраженіемъ лица, она была для многихъ очень привлекательна. Алина гораздо рѣже появлялась въ свѣтѣ, предпочитая болѣе серіозныя занятія бальной пустотѣ. Глядя на заботливость которую расточала Авдотья Михайловна падчерицамъ, когда вывозила ихъ въ свѣтъ, люди умилялись и говорили: вотъ примѣрная мачиха.

II.

На одномъ вечерѣ Авдотья Михайловна долго разговаривала съ молодымъ литераторомъ, недавно возвратившимся изъ-за границы. Онъ умѣлъ заинтересовать ея умъ воззрѣніями новыми для нея. Это было еще въ ту эпоху, когда, за недостаткомъ желѣзныхъ дорогъ и дороговизною заграничныхъ паспортовъ, очень не многіе изъ Русскихъ заглядывали въ чужіе края. Съ научною же цѣлію ѣздили тогда самые образованные изъ молодыхъ людей. И вотъ одинъ изъ такихъ явился предъ нею, чтобъ открыть душѣ ея новый міръ. Какъ въ волшебномъ фонарѣ увидѣла она кипучую дѣятельность, приливъ и отловъ самыхъ разнородныхъ идей. Жизнь забилась живою струею въ ея воображеніи, тѣмъ болѣе что посмотрѣвъ кругомъ себя, она увидѣла все ту же неподвижность, которая поражала ее еще въ юности.

-- Да, ничто не измѣнилось здѣсь ни на волосъ, сказала она тихо сдержаннымъ тономъ: -- ничто не выдалось, не сказало своего слова... Все какъ будто замерло... и себя чувствуешь мухой замерзшею на зиму.... Отъ этого можно придти въ отчаяніе.

Валентину Яковлевичу Зимину -- такъ звали молодаго литератора -- очень понравилось это "отчаяніе", которое гармонировало съ его собственными чувствами. Весь проникнутый уваженіемъ къ умной женщинѣ, онъ попросилъ позволенія бывать у нихъ въ домѣ. Антонъ Борисовичъ принялъ Зимина очень привѣтливо; старикъ и молодой во многомъ сошлись. Съ тѣхъ поръ эта интересная личность овладѣла воображеніемъ Авдотьи Михайловны. Его она могла уважать, могла слушать, чтобы научиться тому что знаютъ только развитые люди, и слушая его, забывала издавна укоренившуюся привычку: захватывать въ свои сѣти и дурачить человѣка плѣнившагося ею. Бѣдный Сергѣй Петровичъ вдругъ показался ей такимъ нравственно ничтожнымъ, почти пошлымъ. Она въ первый разъ показала ему холодность... чуть не презрѣніе. Сержъ вздумалъ было ревновать, но одинъ взглядъ Авдотьи Михайловны усмирилъ эту бурю; бѣдный обожатель созналъ что такая энергичная натура ему не по плечу... умолкнулъ и на цыпочкахъ удалился отъ раздраженной Авдотьи Михайловны. Совсѣмъ оставить ихъ домъ было бы и грустно да и неловко Сергѣю Петровичу; онъ сталъ появляться съ печатью тоски на лицѣ, отложивъ въ сторону всякое самолюбіе. Тутъ, не понимая причины его грусти, по влеченію сострадательнаго женскаго сердца, Адель сдѣлалась къ нему внимательнѣе прежняго. "Бѣдняжка!" думала она безотчетно. "Эта по мнѣ", думалъ онъ, останавливая свой взглядъ на ея румяномъ лицѣ и пышныхъ плечахъ... "Эта натура спокойная... съ ней не будетъ такихъ бурь какъ съ этою Андалузкой..." И Сержъ, круто поворотивъ, сталъ ухаживать за Аделью. Да притомъ ему мелькнула мысль доказать ей, этой гордой женщинѣ, что потеря любви ея вовсе не убиваетъ его. А она едва замѣчала всѣ эти эволюціи. Поглощая книги, на которыя ей указывалъ Зиминъ, она жаждала его умной бесѣды. Никакой любви не чувствовалъ къ ней молодой человѣкъ, да и сама она, казалось, не смѣла бы влюбиться въ него. Не останавливаясь на анализѣ своихъ ощущеній, она переживала отрадныя минуты въ этой новой для нея сферѣ. А Валентину Яковлевичу нравился воспріимчивый умъ женщины въ которой онъ предполагалъ самыя серіозныя стремленія.

И вдругъ вовсе неожиданно Сергѣй Петровичъ Гребцовъ дѣлаетъ предложеніе Адели. Авдотья Михайловна только насмѣшливо улыбнулась при этомъ извѣстіи и отправилась къ мужу.

-- Антонъ Борисовичъ, сказала она, все тѣмъ же ровнымъ тономъ, который никогда не измѣнялъ ей:-- нашей Адели представляется хорошая партія.

-- Кто же это, матушка?

-- Да кто же какъ не Сергѣй Петровичъ Гребцовъ, который давно за нею ухаживаетъ?

При этомъ имени, Алина, сидѣвшая съ работою въ кабинетѣ у отца, пытливо взглянула на мачиху. Лицо Антона Борисовича прояснилось, книга затряслась въ рукѣ, и онъ съ одушевленіемъ заговорилъ о Гребцовѣ.

-- Что жь! очень радъ... давай Богъ!... Сергѣй Петровичъ кажется хорошій малый... Адели счастье... Надѣюсь что и онъ ей нравится?

-- О! конечно. Такъ я могу передать ему твое согласіе?

-- Сдѣлай милость, Додо.

И тутъ же благословили жениха съ невѣстой. Черезъ мѣсяцъ была назначена свадьба. Сергѣй Петровичъ не такъ былъ счастливъ какъ ему хотѣлось казаться. Борьба въ сердцѣ его была затаенная, но сильная; не малаго труда стоило ему заглушить давно вкоренившееся чувство, чтобы показать себя хоть нѣсколько достойнымъ той привязанности которая зажглась въ сердцѣ его невѣсты. Адель всею душой полюбила его, но и онъ въ свою очередь тоже мало-по-малу началъ привязываться къ доброй, хорошенькой Адели, повременамъ находя ее гораздо привлекательнѣе Авдотьи Михайловны. Авдотья Михайловна, не стѣсняясь, показывала ему полнѣйшую холодность. Антонъ Борисовичъ, на лицѣ котораго уже давно не появлялось улыбки, казался счастливъ и доволенъ замужствомъ дочери.

Адель и Александра не помнили родной матери, но слыхали отъ всѣхъ звавшихъ ея что это была примѣрная женщина, которую боготворилъ мужъ и любили посторонніе. Дочери гордились ея памятью; мужъ не могъ вспоминать о ней безъ слезъ. Ея портретъ висѣлъ постоянно предъ его глазами, и какая кротость, какая душевная чистота свѣтились во взорѣ этой молодой женщины! На прелестную головку ея была накинута газовая вуаль, и пышная роза пряталась въ черныхъ локонахъ ея, падающихъ на бѣлое плечико. Да, хороша была эта женщина, но васъ поражало выраженіе глубокой меланхоліи и какой-то безнадежной грусти, которая просвѣчивалась во всемъ ея обликѣ; каждый, глядя на эти привлекательныя черты, невольно задавалъ себѣ вопросъ: какая же тяжелая дума лежала на душѣ этой молодой прелестной женщины? Мужъ говорилъ: "Это было предчувствіе недолговѣчности." Двадцати четырехъ лѣтъ она скончалась на рукахъ его; безъ ропота, разставаясь съ жизнію, безъ страха улетая въ лучшій міръ. Всю жизнь вспоминалъ эти минуты Антонъ Борисовичъ. Нерѣдко, оставшись одинъ, онъ устремлялъ нѣжный взглядъ на ея портретъ, и крупныя слезы падали на его сѣдые усы. Дѣти слушали разсказы о матери съ напряженнымъ вниманіемъ и часто заливались слезами. Съ лѣтами эта идеальная любовь къ умершей матери перешла у Адели въ далекое, почти холодное воспоминаніе; не такъ было съ Алиною: чѣмъ становилась она старше, тѣмъ болѣе углублялась въ изученіе характера и привычекъ обожаемой матери. Ея письма, замѣтки вписанныя ея рукою въ альбомъ ея работы, ея рисунки, даже кольца, ящики и мебели которыя она любила -- все говорило дочери чѣмъ была та которой она обязана жизнію. Она судитъ о ней и по разка замъ старыхъ слугъ, доброй няни Ѳедосьи, а главное, старика дѣдушки Петра Лаврентьевича, который доводился дядею покойной Ольги Алексѣевны. Всего болѣе поражала Алину любовь отца къ покойной женѣ,-- любовь, которую ничто не могло изгладить въ продолженіи многихъ лѣтъ, любовь, которая слышалась въ каждомъ словѣ, когда онъ вспоминалъ о ней, въ самомъ имени, которое онъ произносилъ съ особеннымъ выраженіемъ, тихо и сдержанно, какъ бы боясь оскорбить земнымъ звукомъ ту которая уже перешла въ вѣчность.

Какъ же женился послѣ всего этого на другой почтенный Антонъ Борисовичъ? спроситъ насъ читатель; а вотъ какъ. По прошествіи семи лѣтъ послѣ кончины обожаемой жены, горесть его была почти такъ же велика какъ и въ первые дни; дочерьми онъ не въ силахъ былъ заниматься, кто же могъ слѣдить за ихъ воспитаніемъ? Перемѣнивъ пять гувернантокъ, онъ не нашелъ ни одной которая была бы въ состояніи дать имъ серіозное направленіе; наконецъ онъ нашелъ феноменъ. Въ домъ къ нему поступила дѣвушка лѣтъ 24хъ, дочь отставнаго майора, круглая сирота, тихая, скромная, строго исполняющая свою обязанность и до нѣжности преданная своимъ ученицамъ. Авдотья Михайловна была примѣрная гувернантка. Антонъ Борисовичъ съ утѣшеніемъ увидѣлъ хорошую перемѣну въ дѣтяхъ. Адель и Алина становилась день ото дня милѣе, граціознѣе, послушнѣе, умнѣе, ученье шло превосходно, искусства процвѣтали, даже одѣвала ихъ Авдотья Михайловна съ особеннымъ вкусомъ, словомъ, это была кладъ, а не наставница. Еще сама молода и хороша, толковали добрые люди, могла бы и объ удовольствіяхъ подумать, а она неотлучно при дѣтяхъ, не спускаетъ съ нихъ глазъ и совершенно забыла о себѣ... Счастливыя дѣти! Прошло такимъ образомъ два года. Булатовъ привыкъ къ ней, уже сталъ считать ее членомъ семейства а вполнѣ довѣрилъ ей дочерей своихъ; а вотъ однажды. Авдотья Михайловна входитъ къ нему въ кабинетъ -- чего никогда не бывало прежде -- и грустно торжественнымъ голосомъ проситъ генерала уволить ее отъ должности. Бѣднаго отца какъ громомъ поразило это извѣстіе, и онъ съ отчаяньемъ воскликнулъ:

-- Помилуйте! что же будетъ съ дѣтьми безъ васъ? Не грѣхъ ли вамъ оставлять мой домъ?

Авдотья Михайловна сдѣлала жестъ полный грусти и достоинства:

-- Не упрекайте меня, Антонъ Борисовичъ, возразила она, вскинувъ въ первый разъ на него свои черные, яркіе глаза, въ которыхъ блеснула нѣжность и сила воли: -- выслушайте меня, ради Бога... Не вините!.. Прочтите это письмо. Ахъ! еслибъ вы знали какъ я страдаю!

Она поблѣднѣла и казалось готова была упасть въ обморокъ. Антонъ Борисовичъ поспѣшилъ посадить ее на диванъ, а самъ побѣжалъ за стаканомъ воды, весь взволнованный.

-- Нѣтъ, нѣтъ, не удерживайте меня, сдѣлайте милость! говорила она приходя въ себя и закрывъ платкомъ свое расплаканное лицо:-- Ради Бога, пощадите мою репутацію... У меня ничего, нѣтъ, кромѣ добраго имени... Матери у меня давно нѣтъ, ни отца., но тетушка у меня строгая.

И Авдотья Михайловна прервала свой таинственный разказъ, за неимѣніемъ силъ говоритъ, и въ изнеможеніи оперлась на диванъ. И вдругъ, послѣ минутнаго молчанія, въ продолженіе котораго Антонъ Борисовичъ ходилъ по комнатѣ, заложивъ руки за спину и ничего не понимая изъ ея загадочныхъ словъ, гувернантка, сквозь потокъ слезъ и рыданій, произнесла:

-- Дѣти, бѣдныя дѣти, Адель, Алина! какъ мнѣ васъ жаль.

Она не договорила фразы. Генералъ рѣшился подойти къ ней поближе и взять ея руку. Прежде того ему не случалось говорить съ нею наединѣ.

-- Объясните прошу васъ, что съ вами? спросилъ онъ ее съ выраженіемъ участія:-- Отчего такая перемѣна? Зачѣмъ вы хотите насъ оставить? Можетъ-быть вы замужъ выходите?

-- О, нѣтъ, нѣтъ! Я не думаю о замужствѣ; я живу пока моими обязанностями.

Онъ подумалъ: "какая чудная дѣвушка!"

-- Я получила письмо отъ тетушки, продолжала Авдотья Михайловна, рѣшившись все высказать,-- это моя единственная родственница, одна которая принимаетъ во мнѣ участіе...

Антонъ Борисовичъ развернулъ письмо и прочелъ:

"Милая племянница! я тебѣ не совѣтую болѣе оставаться въ домѣ вдовца, если не хочешь чтобы двусмысленные слухи, которые ходятъ по городу о тебѣ и о твоемъ Булатовѣ, укоренились въ обществѣ. Послѣ того извини, моя милая, я не могу принимать тебя -- у меня двѣ дочери невѣсты; я не желаю подавать имъ дурной примѣръ. Если тебя ничто особенно не привязываетъ къ дому Антона Борисовича, то уже я пріискала тебѣ другое мѣсто, гораздо приличнѣе и лучше. Ты сама виновата въ томъ что о тебѣ стали толковать злые языки. Ты слишкомъ горячо выхваляешь Булатова и показываешь такую преданность его дѣтямъ, что слушая это нѣкоторые двусмысленно улыбаются. Комъ снѣгу чѣмъ дальше катится тѣмъ больше становится. Подумай хорошенько о томъ."

Въ то время какъ читалось письмо, Авдотья Михайловна глядѣла стыдливо закрывъ лицо руками. "Видно я еще не такой старикъ!" подумалъ Булатовъ, и вслѣдствіе этого бросилъ внимательный взглядъ на гувернантку... "да она мила, притомъ не актриса какая-нибудь.... или цыганка... почему ей не быть моею женою?" Да вдругъ, долго не думавши, и предложилъ ей свою руку. Авдотья Михайловна, какъ водится, погримасничала сутокъ двое, чтобы дать время генералу болѣе оцѣнить ее -- да и дала согласіе. И мудрено ли? Антонъ Борисовичъ былъ въ эту эпоху еще очень красивый мущина лѣтъ сорока пяти. Десять лѣтъ супружеской жизни съ Авдотьей Михайловной сдѣлали его дѣйствительно старикомъ.

Но обратимся къ нашему разказу. Дѣти обрадовались и начали звать Авдотью Михайловну мамашей. Антонъ Борисовичъ, женившись, почувствовалъ себя бодрѣе и дѣятельнѣе. Будучи убѣжденъ въ превосходныхъ правилахъ своей супруги, онъ не могъ никакъ догадаться что Додо хитритъ съ нимъ какъ со старымъ мужемъ, да исподтишка заискиваетъ молодыхъ. Въ продолженіе многихъ лѣтъ убитый горемъ онъ запустилъ всѣ свои дѣла по имѣнью, ао тутъ пробудилась въ немъ дѣятельность, и ожидая что семейство его можетъ умножиться новымъ членомъ, онъ заботливо сталъ приводить свое хозяйство въ порядокъ. Но мало-по-малу тяжелый характеръ Додо сталъ тяготѣть надъ мужемъ какъ темное облако, готовое разразиться громомъ, и всѣ капризы ея требовательной натуры выступили впередъ къ немалому горю разочарованнаго мужа. Но дѣлать было нечего! надо было покориться судьбѣ. Еще у него осталось въ утѣшеніе двѣ дочери. Чѣмъ болѣе оскорблялъ его нѣжную душу эгоизмъ второй жены, тѣмъ яснѣе являлся предъ нимъ кроткій образъ его милой Ольги.

III.

Свадьба Адели совершилась. Авдотья Михайловна только воспользовалась этимъ случаемъ чтобы снова выставить себя рѣдкою мачихой. Всѣ любовались какъ она занималась приданымъ и всѣми приготовленіями къ свадьбѣ. Свадьба эта, соображала она, подниметъ меня въ глазахъ общества! О дѣйствительно она заставила умолкнуть кой-какіе толки, которые начали было ходить о ней по городу касательно Сергѣя Петровича. Даже двоюродная сестра Антона Борисовича, Марья Гавриловна баронесса фонъ-Беркбахъ, которая часто отпускала шпильки всѣми воспѣваемой Додо, и та стала съ нею гораздо привѣтливѣе.

Между тѣмъ когда окончились обычныя празднества по случаю свадьбы, Антонъ Борисовичъ и Алина снова вошли въ колею прежней уединенной жизни. Старикъ былъ очень радъ что старшая дочь устроена при его жизни, и такъ удачно, такъ хорошо!

-- Поздравляю, братецъ! сказала ему кузина Марья Гавриловна:-- славно выдалъ Адель замужъ... Любуюсь ни нашихъ молодыхъ... Признаться, намъ всѣмъ не очень нравился твой второй бракъ... Сестра Катя тебѣ простить этого не могла... А теперь вышло что Додо женщина хоть куда. Гдѣ бы тебѣ одному съ дочерьми няньчиться!..

-- Да, я очень доволенъ моею Додо... отвѣчалъ добродушно Булатовъ.

Молодые помѣстились въ великолѣпномъ домѣ и принимали у себя блестящее общество, и были, казалось, очень счастливы. Отецъ радовался видя что Адель страстно любитъ мужа, что она развилась подъ вліяніемъ счастья, которое выпало ей на долю. Онъ вспомнилъ что жена его, незабвенная Ольга, точно также въ первый годъ замужства чрезвычайно похорошѣла и расцвѣла, какъ пышная роза. При этомъ взглядъ его остановился на ея портретѣ; но на портретѣ она далеко не смотрѣла тою счастливою, безпечною женщиной, которая нарисовалась въ его воображеніи, и вдругъ онъ задалъ себѣ вопросъ: что же могло ее такъ безпокоить въ послѣднее время, когда снять былъ этотъ портретъ? Еще тогда она была совершенно здорова. Почему же не сохранилась эта веселость на прелестномъ лицѣ? Сладко было ему тревожить эту незажившую рану. Онъ не замѣтилъ даже какъ дочь вошла въ комнату.

-- Пала, когда же ты мнѣ отыщешь тѣ стихи покойной маменька, сказала Алина подходя къ отцу,-- которыми ты такъ заинтересовалъ меня: "Агарь въ пустынѣ"?

Услыша голосъ Алины, старикъ поспѣшилъ отереть глаза.

-- Что съ тобой, папаша? встревожилась Алина, замѣтивъ слезы бѣжавшія по исхудалому лицу его.

-- Такъ, мой другъ, ничего. Я вспомнилъ о твоей матери.

-- Я тоже о ней думала все утро.... грустно проговорила молодая дѣвушка,-- и пришла просить у тебя ея стиховъ. Найди же мнѣ ихъ, папа. Я бы сама порылась въ твоемъ бюро, да спѣшу къ Адели. Она меня звала обѣдать. Я можетъ-быть останусь у нихъ и на вечеръ.

Съ этимъ словомъ она поцѣловала руку отца и вышла изъ комнаты. Антонъ Борисовичъ съ любовью посмотрѣлъ ей вслѣдъ а подумалъ: "Славная у меня Алина. Характеромъ вся въ мать. Однако надо поискать ей стиховъ Ольги", и сталь рыться въ бумагахъ; не найдя ихъ въ большомъ портфелѣ, началъ открывать въ бюро разные потаенные ящики; подъ однимъ изъ нихъ, который нечаянно весь выдвинулся, лежала бумага. "Ну, вотъ вѣрно они", подумалъ онъ, но къ величайшему его удивленію то былъ запечатанный конвертъ съ надписью: Аннѣ Илларіоновнѣ Щебаловой. "Рука покойной жены!... Запечатанный конвертъ!... Что бы это было такое?" проговорилъ онъ, повертывая письмо въ рукахъ. "На имя кузины Щебаловой, но ея нѣтъ уже на свѣтѣ пять лѣтъ. Стало-быть конвертъ можно раскрыть." Говоря это про себя, онъ нерѣшительною рукой разламываетъ печать. Смотритъ на число и годъ, и узнаетъ что Ольга писала его за недѣлю до своей кончины. Антонъ Борисовичъ читаетъ слѣдующее:

"Вчера ты меня измучила, дорогая Анюта, своими допросами и упрекала меня въ недостаткѣ искренности за то что я не открываю тебѣ причину моей постоянной грусти, которая тяжелымъ камнемъ лежитъ на душѣ моей уже около четырехъ лѣтъ. Да, я чувствую что этотъ гнетъ проводитъ меня до могилы. Силы мои быстро погасаютъ, но я радуюсь этому, потому что мнѣ въ тягость жизнь и не подъ силу борьба. Никакое мученье не можетъ сравниться съ мученьемъ души которую постоянно грызетъ неумолимый судья -- наша собственная совѣсть. Хочется мнѣ подѣлиться съ тобой моими страданіями, но мнѣ больно коснуться моего страшнаго прошлаго. Однако я рѣшилась; выслушай мою исповѣдь. Ты знаешь что я любила и до сихъ поръ люблю моего достойнѣйшаго мужа и ты знаешь сколько онъ меня любитъ; но я недостойна этой высокой, неизмѣнной любви. Я была преступна. Четыре года тому назадъ, уѣзжая съ тетушкой за границу, ты оставила меня счастливою, беззаботною женщиной, ты называла меня ребенкомъ, у котораго на умѣ только забавы и смѣхъ, несмотря на почтенное званіе матери семейства, и возвратясь черезъ годъ нашла во мнѣ убитое существо, безъ улыбки на лицѣ, безъ отрады въ изсохшемъ сердцѣ, безъ теплаго луча всесогрѣвающей надежды. Я уже начала тогда медленно умирать. Ты ужаснулась перемѣны которую нашла во мнѣ, стала допрашивать у меня самой и у всѣхъ окружающихъ, и всѣ до единаго подтвердили тебѣ что твоя Ольга попрежнему счастлива, что мужъ у ея ногъ, что дѣти (у нея уже было тогда двѣ дочери) здоровы, что состояніе ея не разстроено, что жизнь она ведетъ самую пріятную; стало-быть, говорили вы всѣ, Ольга больна вслѣдствіе послѣднихъ родовъ. Но твое любящее сердце не удовольствовалось этимъ поясненіемъ. Видаясь со мной почти каждый день, ты не могла не замѣтить что меня снѣдаетъ не физическій, а душевный недугъ, что я таю, хирѣю и уничтожаюсь вслѣдствіе затаенной грусти, что я не живу, а разрушаюсь подъ тяжестью одной томительной мысли. Всякій разъ когда твоя дружба касалась этой струны, я рѣзко просила тебя перемѣнить разговоръ. Однако въ послѣднее свиданіе, видя твое нѣжное участіе, твои слезы, которыя струились по шеѣ моей, когда ты обвившись вокругъ меня говорила мнѣ: Оля, Оля, открой мнѣ свое сердце, мы будемъ вмѣстѣ молиться; Господь сжалится надъ нами! я поколебалась, ощутила необходимость излить всю тоску моей души предъ другомъ. Вѣчно таиться отъ всѣхъ ужасно. Да, никакія молитвы, никакія слезы,-- Господь видитъ сколько я ихъ пролила!-- не могли доселѣ облегчить мою совѣсть. Я истерзана. Но я надѣюсь скоро, скоро раздѣлаться съ этою жизнью и перейти въ вѣчность. Молитвы нужны грѣшницѣ; молись, горячо молись за меня, другъ. Одного прошу только, не хвали меня. Еслибы ты могла вѣдать какъ мнѣ тяжки всѣ лестныя выраженія которыя обыкновенно расточаются мнѣ повсюду. Какъ убійственно дѣйствуетъ на меня моя превосходная репутація. О, съ какимъ наслажденіемъ я бы крикнула всему міру: не примѣрную мать и жену вы должны видѣть во мнѣ, но падшую и преступную женщину, которая привела въ честную семью чужаго ребенка и три года молчитъ объ этомъ!"

Письмо сильно затряслось въ рукахъ несчастнаго Антона Борисовича, капли холоднаго пота выступили на лбу; и онъ нѣсколько минуть казался окаменѣлымъ. Придя нѣсколько въ себя, онъ собралъ всѣ свои силы чтобы дочитать страшное письмо.

"Еслибъ это была возможно, вѣрь мнѣ, то не въ свѣтѣ бы я показывалась въ бархатѣ и въ брилліантахъ, а въ черномъ власяномъ рубищѣ скрылась бы въ пустынѣ, гдѣ бы меня никто не зналъ. Да, эти мечты я лелѣяла повременамъ, находя въ нихъ отраду для своего раскаянія; но силы не хватило у меня перенести ихъ въ дѣйствительность. Мнѣ казалось что я довершу мое преступленіе, бросивъ въ глаза мужу и дѣтямъ мой позоръ, запятнаю ихъ чистое имя, отравлю ихъ счастіе моимъ признаніемъ. Вотъ почему моя тайна осталась тайною для всѣхъ кромѣ Бога. И я молчала, благоговѣя предъ святынею семьи и радуясь что только одна жертва падетъ въ этой борьбѣ, остальные будутъ сохранены невредимо для жизни, ихъ осѣнитъ небесная благодать, которой я лишилась на вѣкъ. Но спросить ты: какъ все это случилось? Кто могъ увлечь меня въ эту преступную связь? Зачѣмъ? Эти вопросы такъ смутно звучатъ въ ушахъ моихъ, такъ сбивчиво дѣйствуютъ на мое воображеніе что я готова отвѣчать: не знаю!... Не знаю кого и какъ любила я.... Тутъ анализа быть не могло, въ этой страсти все было смутно, неразгаданно, таинственно и мрачно, какъ рокъ, котораго нельзя избѣжать человѣку. Онъ бралъ меня за руку, устремлялъ на меня свой взоръ, и я впадала въ такое состояніе которому нѣтъ подобнаго въ обыкновенной жизни, это было не усыпленіе, не безсознательное забытье, нѣтъ, но какъ бы отсутствіе всякой воли по манію того кому передавалась отвѣтственность за все мое существованіе. Я уже не жила своею жизнію. Я не могла свободно располагать собою, и онъ мнѣ приказывалъ вставать -- я вставала, идти -- я шла; когда я плакала, онъ мгновенно останавливалъ мои слезы; онъ улыбался, и я чувствовала неизъяснимую радость, онъ страдалъ -- и у меня страшно замирало сердце. Невидимый для другихъ, для меня онъ былъ зримъ; я знала когда онъ отворяетъ дверь своей комнаты чтобъ идти ко мнѣ, хотя онъ жилъ за двѣ версты отъ насъ. Я говорила, лежа въ своей кровати: онъ подъѣзжаетъ къ воротамъ, онъ входитъ въ залу -- Онъ будетъ меня бранить, онъ сердитъ. Тогда у меня вновь дѣлался нервный припадокъ; но онъ подходилъ ко мнѣ, бралъ меня за руку, и я тотчасъ утихала. Чтобы пояснить тебѣ эта странныя сцены, я припомню тебѣ мою нервическую болѣзнь, которая ставила въ тупикъ всѣхъ здѣшнихъ докторовъ. Тебѣ сообщала объ этомъ тетушка въ Женеву. Въ это время рекомендовали мужу вошедшаго въ славу молодаго медика, который одаренъ былъ такою силой что опыты производимые имъ въ больницахъ изумляли всѣхъ. Одъ подошелъ ко мнѣ, взглянулъ на меня, когда я лежала въ разслабленіи, съ закрытыми глазами, почти безъ сознанія, и не могла ни говорить, ни двигаться, слегка дотронулся рукою до моего холоднаго лба, и обратясь къ мужу, успокоилъ его. Не прошло и получаса какъ я по мановенію его взгляда вдругъ приподнялась и сѣла, къ величайшему изумленію окружающихъ, теплота разлилась по всѣмъ моимъ членамъ, отяжелѣвшія вѣки свободно раскрылись, мнѣ стало легко дышать; я узнала Антуана, нянюшку, обрадовалась и зарыдала; но докторъ мнѣ сказалъ: довольно, ложитесь, вы устали -- усните. И я медленно склонила голову на подушку и спокойно уснула. Долго не было мнѣ такъ хорошо.... Никто больше не сомнѣвался что этотъ удивительный человѣкъ возстановить вполнѣ мое здоровье. Начались сеансы. Я подчинилась ему вполнѣ и стала быстро оживать. Нравственное вліяніе его на меня совершилось, кажется, еще быстрѣе. Его умъ, его высокія нравственныя качества производили на меня магическое дѣйствіе. Я какъ будто спала до тѣхъ поръ, и пробужденная имъ открыла глаза чтобъ увидѣть весь міръ въ новомъ, болѣе прекрасномъ свѣтѣ. Онъ сдѣлался для меня центромъ всѣхъ интересовъ, живымъ отраженіемъ моихъ ощущеній, источникомъ духовныхъ радостей, и я невольно изучила его характеръ. Но что же я узнала? Я узнала что для души его не существуетъ счастья, что глубокая меланхолія есть его преобладающій элементъ. Онъ слишкомъ много зналъ, и утомился въ борьбѣ, съ этимъ знаніемъ. Любовь какъ страсть ему была неизвѣстна; но добро было его насущною потребностью: подать руку страждущему, укрѣпить духъ слабѣющаго, поддержать вѣру въ душѣ несчастнаго -- вотъ на что устремлялась вся его дѣятельность. Несмотря на свое иностранное происхожденіе, онъ любилъ Россію, хотѣлъ жить и умереть посреди насъ; но суждено было иначе. Все измѣнилось для него послѣ встрѣчи со мною. Онъ полюбилъ меня всѣми силами своей высокой, чистой души. Онъ поднялъ меня до себя. Но не долго чистая любовь была нашимъ услажденьемъ, скоро радость сердецъ взаимно понявшихъ другъ друга обратилась въ преступную связь, которая устрашила насъ обоихъ, какъ внезапно раскрывшаяся подъ ногами пропасть. Мы въ ужасѣ отступили назадъ.... и давъ другъ другу клятву не видаться больше никогда въ этой жизни, разстались. Этотъ человѣкъ былъ вполнѣ благороденъ. Ему предлагали прекрасное мѣсто въ Москвѣ; онъ отказался и поспѣшилъ уѣхать за границу. Я осталась. Здоровье мое совершенно окрѣпло, силы молодости возвратились; но жизнь была въ корню подкошена неумолчнымъ, вѣчнымъ раскаяньемъ. Я почувствовала что должна сдѣлаться матерью. Этотъ живой упрекъ моей совѣсти, моя бѣдная Алина, томилъ меня невыразимо, хотя я страстно любила этого ребенка. Мужъ ухаживалъ за мною. Я отъ души, глубоко уважаю Антуана. Подумай, каково мнѣ было видѣть ласки которыя онъ расточалъ чужому ребенку! О, Анюта! Ты честная душа, ты поймешь мои страданья и вымолишь мнѣ прощеніе у Всемогущаго Бога. Молись обо мнѣ! Еще одну вину взяла я на свою совѣсть: не выдержала, увѣдомила его о рожденіи дочери. Онъ былъ уже въ Америкѣ тогда. Да проститъ мнѣ Господь эту послѣднюю слабость! Я все высказала. Суди меня.... Страшно посылать тебѣ это письмо; когда ты пріѣдешь, сама отдамъ тебѣ въ руки...."

-- Алина.... Алина не моя дочь! Она дочь этого доктора! Я едва помню его!... Не знаю фамиліи.... Не помню.... Боже! помилуй меня! воскликнулъ Антонъ Борисовичъ, весь затрясся, помертвѣлъ и пришелъ въ состояніе близкое къ каталепсіи, безъ признака жизни, съ опущенною на грудь головою, съ вытянутыми руками. Наконецъ это состояніе миновалось, онъ всталъ; сильная натура сказалась въ этомъ мощно сложенномъ старикѣ, котораго поразило величайшее горе въ жизни. Пройдясь нѣсколько разъ по своему обширному кабинету, онъ вдругъ почувствовалъ сильное круженіе головы; казалось, грудь его не выдержитъ прилива тоски, которая нахлынула на него какъ морская волна и сидится сбить съ ногъ. Онъ пошатнулся, ему недоставало воздуха; рука его машинально схватилась за колокольчикъ.

-- Скорѣе приведи мнѣ извощичью пролетку, приказалъ онъ вошедшему камердинеру.

Тотъ возразилъ что карета дома; не прикажетъ ли генералъ заложить ее, такъ какъ въ пролеткѣ безпокойно.

-- Нѣтъ, скорѣе позови извощика!

Камердинеръ, не смѣя болѣе возражать, повиновался. Черезъ пять минутъ пролетка стояла у подъѣзда, и Антонъ Борисовичъ выходилъ на крыльцо.

-- Къ Донскому монастырю! сказалъ онъ, закрываясь шинелью. "Авось не встрѣчу знакомыхъ", подумалъ онъ, когда пролетка задребежжала по мостовой.

Описывать ли всю горечь пережитыхъ минутъ, весь мракъ который охватилъ его сирую душу?

Но возвратимся нѣсколько къ прошлому. Письмо Ольги Алексѣевны забыто было въ ящикѣ. Она на дняхъ ждала къ себѣ кузину; но Аннѣ Илларіоновнѣ случилась необходимость съѣздить дней на десять въ Петербургъ; безъ нея Ольга такъ расхворалась что слегла въ постель, пролежала два дня, и едва успѣвъ причаститься, скончалась въ ночь.... Хотя она была больна шесть мѣсяцевъ, но никто не ожидалъ такой быстрой развязки. Антону Борисовичу живо припомнились всѣ мельчайшія подробности ея кончины, тотъ нѣжный, полный мольбы взглядъ которымъ она простилась съ нимъ. Ему слышались ея предсмертныя слова предъ исповѣдью, когда священникъ стоялъ предъ нею съ Дарами: "Другъ мой, прости мнѣ, прости отъ души все въ чемъ я виновата предъ тобою! Не вспоминай никогда обо мнѣ иначе какъ съ любовью. Я отхожу къ Богу съ полною вѣрой въ Его милосердіе." Теперь ему все было ясно, все.... и слезы катились по блѣднымъ щекамъ его. И онъ простилъ ей и молился за нее.... Только дочь жаль ему было. "Нѣтъ! ничто не можетъ оторвать Алину отъ моего сердца!" повторялъ онъ въ сотый разъ, изнемогая подъ гнетомъ душевнаго недуга. Алина не должна ничего подозрѣвать, соображалъ онъ, обдумывая свои поступки. Алина останется попрежнему его милою, нѣжною дочерью. "Такъ надо уничтожить это страшное письмо", сказалъ онъ себѣ, возвратясь домой, и судорожно скомкавъ его, зажегъ на свѣчкѣ. Съ какимъ-то непонятнымъ наслажденіемъ смотрѣлъ онъ какъ догораетъ послѣдній лоскутокъ, и какъ пепелъ, развѣваясъ, кружится по комнатѣ. Душа его ныла и рвалась, какъ узница закованная въ темницѣ, которой суждено терпѣть и молчать. Да, молчатъ и ничѣмъ не выдавать себя предъ дочерью... предъ Алиной.... Но вѣдь онъ любитъ ее, разлюбить ее онъ не можетъ... Да и виновата ли она?.. Къ десяти часамъ вечера онъ вернулся домой съ такимъ чувствомъ горькаго одиночества, какого со смерти жены еще не испытывалъ. Первымъ его словомъ было спросить объ Алинѣ. Ему отвѣчали что она еще у молодыхъ.

-- Мнѣ что-то нездоровится, прошепталъ онъ, вздрагивая, и велѣлъ позвать няню.-- Сдѣлай-ка мнѣ горчичникъ, Ѳедосья Филипповна, сказалъ онъ старушкѣ.-- Чувствую что-то въ родѣ лихорадки.... Ломаетъ словно....

-- Что мудренаго, батюшка, отвѣчала нянюшка, живо принявшись за дѣло,-- по захожденіи солнца за городомъ кататься изводите., Тутъ какъ разъ лихорадка привяжется. Апрѣль мѣсяцъ холодный. Вотъ жаль что Александры-то Антоновны нѣтъ дома.

При этомъ имени у Антона Борисовича замерло сердце.

-- Пусть ее повеселится у сестры, оказалъ онъ, стараясь разсѣять себя разговоромъ съ доброю няней.-- У молодыхъ можетъ-быть и потанцуетъ.

-- Разумѣется, батюшка, пусть ее потанцуетъ. Здѣсь она словно старушка сидитъ съ вами, да все книгами занимается. Да что это, сударь, какой у васъ жаръ-то! ахнула Ѳедосьюшка, подходя съ горчичникомъ къ барину.-- Да не занемочь ли вы хотите? Вишь личико-то зардѣлось, словно зарево. Царица Небесная!...

-- Это ничего, пройдетъ.

-- За докторомъ бы.... Не доложить ли барынѣ?

-- Не надо, Ѳедосьюшка, пройдетъ.

Но няня не вытерпѣла, пошла къ Авдотьѣ Михайловнѣ. Га въ это время примѣривала новое платье, и хотя не очень встревожилась болѣзнію мужа, но тотчасъ отправила человѣка за докторомъ. Это не помѣшало ей протолковать еще часа два съ портнихой. Ночью Булатовъ нѣсколько разъ спрашивалъ объ Алинѣ, и раздражался когда ему говорили что она осталась ночевать у Гребцовыхъ. Больной мало спалъ въ ночь, и докторъ нашелъ его состояніе довольно дурнымъ.

IV.

Въ богато убранной гостиной, въ малиновомъ бархатномъ креслѣ сидѣла молодая женщина; предъ ней на столикѣ лежала открытая книга; свѣтло-бѣлокурая головка ея была лоаикнута, двѣ бѣло-розовыя руки лежали на страницахъ открытой книги. Красивый молодой человѣкъ, осторожно подкравшись, остановился позади нея и обѣими руками дотронулся до ея пышныхъ плечъ. Онъ наклонился и ласково проговоривъ мягкимъ серебристымъ голосомъ:

-- Что ты задумалась, моя милая канареечка?...

Сергѣй Петровичъ часто давалъ этотъ эпитетъ своей молодой супругѣ, которая уже стала ему очень мила. Услыша ласку мужа, Адель быстро откинула свою головку на спинку кресла, по которой раскинулись ея пышныя золотистыя кудри, протянула черезъ голову обѣ руки и крѣпко обвила ими шею мужа. Звонкій поцѣлуй раздался по комнатѣ, тутъ же вслѣдъ затѣмъ послышался звонокъ у двери. Молодые супруги, вздрогнувъ, покраснѣли оба и въ одинъ голосъ спросили:

-- Кто бы это могъ быть такъ рано?

Сергѣй Петровичъ тревожно усѣлся на диванъ, а Адель подошла къ зеркалу и мигомъ окинула глазами свой туалетъ, поправивъ при этомъ складки легкаго сѣренькаго платья и повязавъ на голову голубую ленту съ длинными концами, которые игриво сбѣжали ей на плечо. Наскоро оправивъ свой туалетъ, она подошла къ мужу и, устремивъ на него свои кроткіе голубые глаза, съ дѣтскою веселостью сказала:

-- Хороши мы съ тобой! Вчера было рожденье маменьки, а мы и не вспомнили, Сережа...

-- Да!... да!... разсѣянно отвѣчалъ Сергѣй Петровичъ.

Но тутъ вошелъ лакей и подалъ записку отъ Михаила Андреевича Новицкаго, который просилъ позволенія быть у нихъ съ сестрою. Сергѣй Петровичъ всталъ чтобъ написать нѣсколько словъ, и пригласить ихъ къ обѣду.

-- Ну, вотъ, я очень рада что Новицкіе у насъ будутъ сегодня, замѣтила Адель:-- кстати пріѣдетъ и Алина и познакомится съ Женни Новицкой.

Черезъ нѣсколько времени къ крыльцу подъѣхала карета, изъ которой вышелъ господинъ и молодая, очень миленькая дѣвушка. Чрезвычайное сходство ихъ между собою говорило что это братъ и сестра. Они оба скоро вбѣжали на крыльцо; молодой господинъ подалъ ей руку и они вошли. Гребцовы встрѣтили ихъ очень радушно. Мущины, какъ давнишніе товарищи, тотчасъ завели межъ собою оживленный разговоръ, а дамы усѣлись на диванъ и горячо пожимали другъ другу руки, изъявляя тѣмъ обоюдное удовольствіе. Рѣзвыми манерами и веселостью онѣ очень походили одна на другую, но лица ихъ были совершеннымъ контрастомъ: одна самая бѣленькая блондинка; другая въ полномъ смыслѣ брюнетка, съ черными блестящими глазами и смуглою кожей, подернутою легкимъ пухомъ, съ яркимъ румянцемъ на щекахъ. Два черные глянцовитые локона граціозно спускались по ея легкому палевому платью, черный поясъ съ серебряною пряжкой красиво обхватывалъ ея тонкую талію. Адель сорвала бѣлую только-что распустившуюся розу и приколола къ волосамъ Женни; та улыбнулась и поцѣловала Адель.

-- Когда же вы меня познакомите съ вашею сестрой? сказала молодая Новицкая:-- говорятъ она очень ученая и притомъ строго серіозная дѣвушка...

-- Я одно могу сказать -- что она очень добра, съ чувствомъ отвѣчала Адель.

Мущины съ нескрытымъ удовольствіемъ посматривали на дамъ и каждый изъ нихъ самодовольно думалъ про себя: "Какъ онѣ обѣ хороши!"

-- Вотъ и Алина! вскрикнулъ Сергѣй Петровичъ.

Въ гостиную вошла молоденькая дѣвушка, въ коричневомъ шолковомъ платьѣ, которое подходило почти подъ цвѣтъ къ ея темно-каштановымъ волосамъ. Черные глаза ея и ярко пунцовыя губы рѣзко отдѣлялись на ея блѣдномъ продолговатомъ лицѣ. Сергѣй Петровичъ поспѣшилъ представить ей своего "товарища и друга Новицкаго", а Адель сейчасъ же познакомила съ его сестрою.

-- Ну какъ вы тамъ поживаете, моя милочка? говорила Адель, цѣлуя сестру.

-- Папа и мама здоровы... кланяются и цѣлуютъ васъ обоихъ. "Она очень мила и, кажется, не смотритъ педанткой!" думала Женни, но когда Алина остановила на ней свой задумчивый взглядъ, полный искренности и ума, то Женни была совсѣмъ побѣждена. Скоро живой разговоръ завязался между ними. Но Адель вспомнила что она уже не дѣвочка, которую забавляетъ всякая болтовня, а "почтенная хозяйка дома", и съ дѣтскою гордостью сказала сестрѣ:

-- Алина, ты займи гостью, а я пойду похозяйничаю. Скоро обѣдать пора. Сержъ любитъ чтобъ было все вовремя и въ порядкѣ.

Сергѣй Петровичъ, поймавъ эти слова налету, очень пріятно улыбнулся, и когда Адель вышла изъ комнаты, сказалъ свояченицѣ:

-- Видишь, Алана, какъ я строгъ!...

-- Я воображаю!... замѣтила она, сдѣлавъ важную мину, и обратившись къ Женни съ улыбкою прибавила:-- Сестра хочетъ похвастать: къ стыду нашему, мы вовсе не пріучены къ домашнему хозяйству... а это такъ необходимо.

-- Я съ вами согласна. Что до меня, то я уже давно взяла на руки все хозяйство, такъ какъ мамаша больная женщина, которую никакъ нельзя тревожить.

Разговаривая такимъ образомъ, молодыя дѣвушки сошлись во многихъ сужденіяхъ и стали симпатичны другъ другу. "Вотъ бы прекрасная жена Мишелю!" мечтала Женни. А Алина подумала въ свою очередь: "хорошо бы короче познакомиться съ этою маленькою Женничкой", и спросила у нея долго ли они проживуть въ Москвѣ.

-- Можетъ-быть годъ или больше; отвѣчала молодая Новицкая:-- мой братъ служитъ здѣсь по выборамъ; онъ очень скучалъ одинъ, и нынѣшнюю зиму упросилъ мамашу пріѣхать въ Москву. Вотъ теперь со мною и носится... и радъ ужасно.

-- Васъ только двое?

-- Теперь двое; три года тому назадъ у васъ умерла сестра двадцати лѣтъ... Съ тѣхъ поръ мамаша не можетъ поправиться здоровьемъ, а Мишель сталъ еще больше дорожить мною... Меня всѣ такъ балуютъ въ семействѣ.

Всѣ эти подробности интересовали Алину, и оживленный разговоръ продолжался еще когда вошла хозяйка, очень довольная результатомъ своихъ хозяйственныхъ распоряженій. Сергѣй Петровичъ полюбовался на жену, когда та съ нѣкоторою гордостью повела гостей къ столу, и съ улыбкой сочувствія взглянулъ на сестру. За столомъ много было разговоровъ и смѣху. Михаилъ Андреевичъ очень умно разказалъ какой-то забавный случай, и частенько вскидывалъ глаза на Алину. Она безъ жеманства, но и безъ лишней бойкости, отвѣчала. ему. Они скоро познакомились, къ величайшему удовольствію рѣзвой Женни, которая не знала ничего лучше своего брата, и уже нашла случай съ своею обычною наивностью раза два приласкаться къ Алинѣ. Послѣ обѣда зашла рѣчь о музыкѣ.

-- Я слышала что Михаилъ Андреевичъ превосходно играетъ на фортепьяно, сказала Алина сестрѣ его.

-- Это правда, онъ отличный музыкантъ!

Михаилъ Андреевичъ, услыша это восторженное восклицаніе сестры, улыбаясь попросилъ Александру Антоновну никакъ не вѣрить ей.

-- Лучше всего сядь и играй! прервала его Женни и потащила къ роялю.

Дѣлать было нечего! Михаилъ Андреевичъ взадъ нѣсколько минорныхъ аккордовъ, а въ это время луна такъ хорошо заглянула въ окно на цвѣты и рояль что Женни, обратясь къ Адели, умоляла ее не приказывать зажигать свѣчей. Это предложеніе было принято единодушно, и Михаилъ Андреевичъ, вдохновленный полусвѣтомъ, благоуханіемъ цвѣтовъ, присутствіемъ хорошенькихъ женщинъ, увлекательно заигралъ похоронный маршъ Шопена. Алина вздрогнула и чуть слышно проговорила: "какъ я это люблю". Михаилъ Андреевичъ такъ игралъ что чуть не заставилъ ее плакать. Всѣ притихли, но Женни съ свойственною ей живостью воскликнула:

-- Что это, Мишель! Развѣ у молодыхъ въ домѣ играютъ похоронные марши! Ты на всѣхъ тоску нагналъ.

И Мишель вдругъ перебросился къ бѣшеной тарантелѣ. Увлекательною веселостью дышала эта музыка, нельзя было ее слушать равнодушно -- всѣмъ захотѣлось танцовать. Женни уже начала выдѣлывать какое-то па, разчитывая на короткость общества въ которомъ находилась; Адель готова была присоединиться къ ней, но Алинѣ уже надоѣло живое темпо и она попросила Михаила Андреевича сыграть снова какое-нибудь ноктурно Шопена. Женни, привыкшая наблюдать за впечатлѣніями которыя производила на слушателей игра ея любимаго брата, замѣтила что Алина восхищается; но и онъ въ тотъ вечеръ превзошелъ себя, вся душа его, поэтически настроенная присутствіемъ прелестной дѣвушки, слышалась въ этихъ звукахъ. Онъ еще долго игралъ, совершенно позабывъ обо всемъ за свѣтѣ, кромѣ той чьи черные глаза были устремлены на него съ полнымъ сочувствіемъ. Между ними пробѣжала электрическимъ токомъ симпатія, когда они пожали другъ другу руку. Это невольное, но искреннее движеніе со стороны молодой дѣвушка плѣнило Михаила Андреевича какъ выраженіе любви къ музыкѣ.

-- Однако пора домой! било двѣнадцать... напомнила ему сестра.

Михаилъ Андреевичъ почувствовалъ что увлекся, сконфузился и сталъ прощаться.

Оставшись наединѣ съ сестрою, Адель притянула ее къ себѣ и, цѣлуя въ голову, прошептала:

-- Еслибъ ты знала какъ я счастлива! Какъ Сережа любить меня!

Алова вскинула на нее глаза, и не то улыбаясь, не то печально отвѣчала:

-- Я не сомнѣваюсь въ этомъ.

-- Нѣтъ, нѣтъ! ты нѣсколько сомнѣваешься, я знаю... послѣ тѣхъ заключеній которыя, я увѣрена, ты дѣлала касательно мачихи.

Алину покоробило при этомъ воспоминаніи.

-- Не вздрагивай, ничего! это оказалось все пустяки. Намъ, глупымъ дѣвочкамъ, всякій вздоръ лѣзъ въ голову. Сережа меня разубѣдилъ.

-- Слава Богу! воскликнула Алина, отъ души обнявъ сестру.-- Будь счастлива, Адель. Какъ я рада что все это вышли одни сплетни. О, люби своего мужа!

-- Онъ отличный человѣкъ, мой Сережа! заключила восторженно Адель.

А онъ самъ какъ тутъ, и уже прижимаетъ ее къ сердцу и покрываетъ поцѣлуями ея бѣленькія ручки.

-- Адель, сестра у насъ ночуетъ? не правда ли? спросилъ онъ у жены.

-- Ночуетъ, ночуетъ, мой другъ!

-- Вотъ и прекрасно!

Говоря это, онъ дружески поцѣловалъ руку у Алины, которая стала ему мила по женѣ.

Такъ легко, такъ весело было на сердцѣ у Алины когда она утромъ возвращалась домой. Няня встрѣтила ее съ тревожно грустнымъ лицомъ.

-- Барышня-матушка, не пугайтесь, сказала она заботливо:-- папенька немножко боленъ.

-- Боленъ! Что ты говоришь, няня! Давно ли? Что съ папашей! Боже мой!

И она въ ту же минуту побѣжала къ отцу. Тамъ она нашла медика и Авдотью Михайловну. Бросивъ на Алину быстрый взглядъ, Антонъ Борисовичъ смутился; яркая краска вступила ему въ лицо, и онъ отвернулся, сдвинувъ страдальчески брови. Алина подошла къ нему ближе; въ глазахъ ея выражалась скорбь и живѣйшее участіе; она хотѣла поцѣловать его руку, но онъ руку свою вырвалъ у нея и съ раздраженіемъ проговорилъ что-то никому непонятное.

-- Жаръ начинается.... онъ ея не узнаетъ! замѣтила шепотомъ Авдотья Михайловна.

-- Надо его оставить въ покоѣ, посовѣтовалъ докторъ, и отошелъ чтобъ написать рецептъ.

Грустная Алина, притаясь въ уголку, страдала слыша тяжкіе вздохи больнаго, а мачиха гримасничала, картинно выражая при докторѣ свое участіе къ мужу. Этого Алина не замѣчала, ей было не до нея; всѣ мысли ея были поглощены внезапною болѣзнью обожаемаго отца. И какой переходъ! Послѣ пріятно проведеннаго дня посреди счастливыхъ и довольныхъ, Алина очутилась у одра страданій. Еще глухіе аккорды похороннаго марша раздавались въ ушахъ ея, ещё слышались ей блестящая тарантела. Еще чудился ей лунный свѣтъ, который разливался на группу растеній, изъ-за нихъ неслись звуки рояля и свѣтились пылкіе глаза молодаго человѣка. Но дѣйствительность, въ которую она перенеслась въ эту минуту, представляла собою самую грустную противоположность. "Надо дать знать сестрѣ", мыслила она, придумывая какъ бы это сдѣлать чтобъ не слишкомъ испугать ее. Бѣдная Адель только-что восхищалась своимъ счастьемъ, а тутъ вдругъ можетъ-быть лишится отца. Докторъ уѣхалъ, не опредѣливъ болѣзни. Лицо его было серіозно; это старый другъ ихъ семьи, онъ бы сказалъ непремѣнно нѣсколько утѣшительныхъ словъ, еслибъ самъ не опасался за больнаго. Понятно какъ тяжело дѣйствовала вся эта обстановка на впечатлительную душу Алины: опущенныя сторы, мрачный видъ комнаты больнаго, неизбѣжный безпорядокъ, стклянки лѣкарства, удушливый больничный воздухъ, во болѣе всего этого печальное зрѣлище человѣка котораго сломилъ жестокій ведутъ. О, какъ ныло сердце Алины! Какъ переходъ отъ радостнаго дня къ сумрачной ночи у изголовья больнаго показался ей безотраденъ. "Нѣтъ, лучше ужь жить вовсе безъ красныхъ дней", подумала молодая дѣвушка, помогая доброй Ѳедосьюшкѣ въ уходѣ за больнымъ и стараясь уже болѣе не вспоминать объ интересномъ музыкантѣ и о веселенькой сестрѣ его.

Что касается до Авдотьи Михайловны, то она не очень церемонилась съ домашними. Ей нужно было показать участіе только въ присутствіи доктора, послѣ же его отъѣзда она повертѣлась съ полчаса около больнаго да и скрылась. Пошла къ себѣ, подъ тѣмъ предлогомъ что у нея смертельно разболѣлась голова отъ уксуса, которымъ курили въ спальной Антона Борисовича. Пришедши въ маленькую гостиную, она преспокойно сѣла за чтеніе послѣдняго романа Жоржъ Санда. Въ сердцѣ ея, несмотря на внѣшнее спокойствіе, кипѣла буря. Съ женитьбы Сергѣя Петровича, она незамѣтно, но сильно пристрастилась къ молодому литератору, котораго завлекала всѣми благовидными способами, но который -- увы!-- никакъ не поддавался на всѣ ея любезности, можетъ-быть даже потому что совсѣмъ не замѣчалъ ихъ. Сначала Авдотья Михайловна показалась ему развитою, умною женщиной, съ которою можно поговорить; но скоро разговоръ ея прискучилъ ему. Послѣ двухмѣсячнаго знакомства онъ пришелъ къ такому заключенію: "Добрая женщина и не глупа, да не по лѣтамъ сентиментальна". У Валентина Яковлевича была уже на примѣтѣ молоденькая институточка, на которой онъ замышлялъ жениться, какъ скоро поправятся обстоятельства. Авдотья Михайловна, не подозрѣвая этого, старалась всѣми силами уловить его въ свои сѣти. Она много разчитывала на свой титулъ и на барскую блестящую обстановку. Ей казалось что молодой человѣкъ со скромнымъ именемъ, неизвѣстнаго происхожденія, будетъ очень польщенъ ея вниманіемъ; женскою ловкостью, разчитывала опытная кокетка, только стоитъ взятъ одинъ ходъ впередъ, чтобъ скоро овладѣть всею игрой. Но съ Валентиномъ Яковлевичемъ разчетъ вышелъ не вѣренъ. Онъ отвѣчалъ очень мило на всѣ пригласительныя записки генеральши, слогъ его былъ даже игривъ и не безъ лести, называемый французами учтивостью. Онъ видалъ людей и умѣлъ себя держать со свѣтскими дамами; несмотря на все это, Авдотья Михайловна инстинктивно замѣчала въ его словахъ отсутствіе чувства, того именно чувства которое ей хотѣлось возбудить въ сердцѣ молодаго человѣка. Онъ отдаетъ справедливость тонкости ея ума и, пожалуй, неотразимой прелести ея южнаго взгляда, а самъ держитъ себя такъ далеко что можно подумать что онъ легко проживетъ на свѣтѣ и безъ Авдотьи Михайловны. Это страшно уязвляетъ ея самолюбіе, но Валентинъ Яковлевичъ тѣмъ болѣе становится привлекательнымъ, дразня вовсе неумышленно ея воображеніе. Въ то утро какъ занемогъ ея мужъ, Авдотья Михайловна ждала отвѣта на свою записочку, которая состояла изъ слѣдующихъ немногихъ строкъ:

"Я васъ жду сегодня часовъ въ восемь вечера, чтобъ разсѣять мою тоску. Я прочла Эдгара Кине, и онъ нагналъ на меня такую хандру что я готова бѣжать отъ самой себя на край свѣта. Воротите меня, пожалуста, домой; вашъ свѣтлый умъ укажетъ мнѣ дорогу. Увѣряю васъ что одинъ лучъ его согрѣетъ мою душу лучше двухъ томовъ присланныхъ вами, за которые впрочемъ я васъ благодарю. Я положила ихъ на полку и жажду вашего присутствія."

Часовъ въ шесть, когда два доктора, вынувъ часы, щупали пульсъ у больнаго Антона Борисовича и хмурились все болѣе и болѣе, Маша ловко сунула въ руку Авдотьи Михайловны маленькую записочку. Она подошла къ свѣчкѣ горѣвшей подъ абажуромъ на каминѣ и прочла слѣдующее:

"Вамъ ли жаловаться на душевную пустоту и призывать на помощь такихъ плохихъ руководителей какъ вашъ покорный слуга? Онъ самъ готовъ забрести въ невѣдомую глушь, не отдаваясь всѣмъ своимъ существомъ ни чувству, ни наукѣ. Вы же, съ вашею свѣжестью, съ вашимъ литературнымъ тактомъ, съ вашимъ знаніемъ жизни, вы ли неспособны растолковать Кине? Я приду у васъ учиться и васъ послушать завтра вечеромъ, если позволите. Сегодня я очень занятъ."

Написавъ эту записку на хорошенькой бумажкѣ кривымъ почеркомъ ученаго, и прикладывая къ ней щегольскую облатку съ девизомъ, Валентинъ Яковлевичъ улыбался и думалъ про себя: "что это я пустился во фразерство, и съ этою барыней? Ей-то тамъ нечего дѣлать, а мнѣ-то ужь вовсе непростительно переливать изъ пустаго въ порожнее. Ну, да пусть же потѣшится!" мысленно заключилъ онъ, отдавая письмецо ливрейному лакею. Дѣйствительно Авдотья Михайловой вся вспыхнула отъ удовольствія, прочитавъ лестныя слова, и такъ разчувствовалась что со слезами на глазахъ выслушивала мнѣніе докторовъ о болѣзни своего супруга. "Слабъ, очень слабъ!" шептали кругомъ. Алина стояла какъ убитая, съ опухшими глазами; Адель плакала, приникнувъ головою къ камину; Авдотьѣ Михайловнѣ вдругъ откуда-то надѣялась мысль о возможности овдовѣть.... И она поспѣшно закрыла лицо платкомъ. Наклонясь къ уху ея, докторъ сказалъ ей ободрительно:-- Не плачьте, сударыня! Еще Богъ дастъ поправится...

V.

Выздоровленіе Антона Борисовича шло медленно; но никому непонятно было отчего онъ сталъ вдругъ тяготиться попеченіями Алины, которыя прежде были ему такъ необходимы и такъ дороги. Теперь онъ чаще зоветъ другихъ, и когда входитъ дочь, онъ говоритъ ей что она слишкомъ устанетъ ходить за больнымъ. Алина возражаетъ ему что она нисколько не боится усталости и въ силахъ точно такъ же, какъ и Адель, провести всю ночь безъ сна около него, что ей гораздо легче когда она видитъ своими глазами въ какимъ онъ состояніи. Эта нѣжность Алины тронула его до слезъ однажды, и взявъ руку ея, онъ поднесъ къ губамъ.

-- Что вы, папаша! воскликнула молодая дѣвушка, не давая руки отцу:-- вы меня ужасно конфузите.

-- Добрая, добрая ты! Богъ тебя не оставитъ! говорилъ больной растроганнымъ голосомъ.

-- Палочка! за что вы меня хвалите? Это моя обязанность. Какая же дочь не станетъ ходить за больнымъ отцомъ?

Антонъ Борисовичъ застоналъ и оттолкнулъ ея руку, казалось эти простыя слова прокололи насквозь его сердце.

-- Поди, душечка, поди къ себѣ! Оставь меня, проговорилъ онъ болѣе повелительнымъ тономъ, видя что Алина не слушается его:-- я тебя прошу... я этого желаю.

-- Папаша! Я хочу быть при тебѣ!

-- Нѣтъ! не надо! твердо произнесъ больной, сдвинувъ брови и наморща лобъ:-- я сказалъ что не хочу этого.

И Антонъ Борисовичъ готовъ былъ разсердиться. Няня поспѣшила сказать Алинѣ:

-- Ужь вы, голубушка моя, не раздражайте ихъ! Вишь у нихъ жаръ какой!

И Алина на цыпочкахъ вышла изъ комнаты, задавая себѣ мучительный вопросъ: "Что значитъ что отецъ не хочетъ чтобъ я за нимъ ходила? Онъ не въ бреду, онъ ясно понимаетъ что говоритъ. Такъ что же это такое значитъ! Если онъ недоволенъ мною... Но что же я сдѣлала такого чтобы гнать меня прочь?" И бѣдная Алина не знала чѣмъ угодить отцу. Ночи проходили для нея тревожно, она не могла быть покойна, вскакивала, подходила къ двери больнаго, но принуждена была прятаться отъ него, потому что онъ раздражался и сердился всякій разъ какъ видѣлъ ее подлѣ себя. "Фантазія, капризы!" говорила равнодушно Авдотья Михайловна. "Искушеніе!" твердила таинственно няня, качая годовой. "Разстройство нервъ", рѣшали глубокомысленно доктора, но Алинѣ всѣ эти мнѣнія остались ровно непонятны; одно ясно выдѣлилось изо всего этого -- новое страданье, новая забота, новая тоска. Она положительно должна была не показываться болѣе на глаза отцу. Въ головѣ ея уже не было мѣста воспоминанію о Михаилѣ Андреевичѣ; музыка его была забыта и всякая поэзія жизни отлетѣла прочь. Въ тяжелыя минуты Алина отправлялась иногда къ молодымъ Гребцовымъ, подышать нѣсколько отрадною тишиной и сколько-нибудь успокоиться; но и тамъ убійственная мысль о холодности отца не покидала ее.

Но посмотримъ какъ идутъ въ это время сердечныя дѣла Авдотьи Михайловны. Валентину Яковлевичу рѣшительно надоѣло ворковать съ нею. Онъ находилъ себя смѣшнымъ. "Что это я за дуракъ! миндальничаю со старою кокеткой!" возмущался онъ однажды, когда она нѣжно пожимала его руку и чуть было не припала къ нему головкой, разсуждая о Платонѣ и Аристотелѣ. "Плохая шутка! думалъ Зиминъ... Не мѣшаетъ держать себя подальше отъ этой барыни!" И улуча удобную минуту раскланялся и -- давай Богъ ноги! И съ тѣхъ поръ онъ сталъ бывать у нихъ рѣже.

Уже Антону Борисовичу стало гораздо лучше. Онъ вдругъ ни съ того ни съ другаго сдѣлался нѣженъ съ Алиною; но нѣженъ совсѣмъ не такъ какъ прежде, а съ какою-то неестественною натянутостію, съ лихорадочнымъ напряженіемъ и неровностію, какъ человѣкъ который хотѣлъ бы поступить иначе, но не можетъ, хотѣлъ бы удалить и возненавидѣть, но не въ силахъ; любитъ и приближаетъ къ себѣ вопреки всему. Такое странное обращеніе отца съ Алиною дѣйствовало разрушительно на здоровье печальной молодой дѣвушка и сбивало съ толку окружающихъ. Въ дѣвичей рѣшали что старый баринъ рѣхнулся послѣ болѣзни; то гонитъ барышню отъ себя, то жить безъ нея не можетъ и требуетъ безпрестанно къ себѣ. Сестры съ безпокойствомъ толковали между собою.

-- Что бы это значило, говорила Адель, -- что папаша сталъ ха тебя сердиться?

-- Я и сама не понимаю отчего папа сталъ такъ страненъ со мною.

-- Просто, думать надо, барышни, лукавый мутитъ, вмѣшалась няня, которая сама давно уже съ безпокойствомъ разсуждала что такое случилось съ бариномъ.

-- Ну, няничка, ты все съ своимъ "лукавымъ".

-- Съ нами крестная сила! Откуда жь онъ мой? ужаснулась добрая старушка.

Сестры улыбнулись, взглянувъ другъ на друга.

-- Вотъ вы все смѣетесь, барышни....

Въ эту минуту пришли сказать Алинѣ что папаша ее спрашиваетъ; при этомъ у Алины даже сердце забилось, она встала и торопливо пошла къ отцу. Былъ ли прежде такой страхъ, такое волненіе! Жаль было нянѣ свою любимую барышню, и посмотрѣвъ вслѣдъ Алинѣ, она глубоко вздохнула.

-- Вѣрьте не вѣрьте! заговорила няня какъ-то таижстаенно:-- а злой духъ видимо преслѣдуетъ человѣка.

-- Да ты никакъ спиритка, нянюшка! пошутила Адель, ласково потрепавъ няню по плечу.

-- Спиритка.... Гм! гадость какая! обидѣлась старушка.-- такъ собаченку можно назвать, а я вѣдь крещеная.

-- Не сердись, голубушка, это нынче модное занятіе, видишь, они души умершихъ съ того свѣта вызываютъ.

-- Вишь грѣхъ какой! возмутилась няня.

-- И съ разными духами бесѣдуютъ... переписываются кто съ царемъ Иваномъ Грознымъ, кто съ своимъ дѣдушкой умершимъ.

-- И ты не постыдилась меня къ такимъ безумнымъ причесть! Спасибо, родная! нѣтъ, я еретичкой никогда не была, и не буду...

-- Полно, милая, полно! Я не имѣла умысла тебя оскорбить. Успокойся!

И Адель обняла нянюшку. Добрая старушка впрочемъ не умѣла долго сердиться и тотчасъ же ласково посмотрѣла въ свою питомицу. Но разговоръ о спиритизмѣ продолжался. Ѳедосьюшка съ удивленіемъ узнала что не только Французы и Нѣмцы -- тѣмъ, положимъ, всякія нечестивыя дѣла позволены -- но ваши русскіе господа, Петръ Прокофьевичъ и Вѣра Васильевна, которые ѣздятъ въ домъ къ генералу, и тѣ тоже тѣни умершихъ вызываютъ, и духи карандашомъ ихъ водятъ. Нянюшка плюнула и перекрестилась. Въ лицѣ ея изобразилось искреннее благочестіе. Помолчавъ нѣсколько минуть, она устремила испытующій взглядъ на Адель и строго прибавила:

-- Васъ, дѣтушки, храни Господь отъ этой ереси! Не вдавайтесь вы въ это, ради Бога! Маменька ваша покойница была истинная христіанка. Вы ей душу на томъ свѣтѣ не связывайте! Не знайтесь вы съ тѣми кто духовъ вызываетъ. Не хорошо! Это апостолы запрещали....

Среди этого мистическаго диспута послышались стоны въ кабинетѣ Антона Борисовича, и вслѣдъ затѣмъ зазвенѣлъ колокольчикъ.

Входитъ и видитъ что Антонъ Борисовичъ плачетъ, да какъ плачетъ-то! навзрыдъ, какъ малое дитя, прижавъ къ себѣ дочку; а та блѣдная-пребоѣдная вся дрожитъ у груди его, цѣлуетъ его руки и умоляетъ успокоиться. Она едва могла вырваться отъ него чтобы позвонить. Въ душѣ ея мелькнула страшная мысль о разстройствѣ его ума: такъ безсмысленныя странны были его рѣчи. То онъ обвинялъ себя въ страшной несправедливости къ Алинѣ, и какъ преступникъ, который ищетъ успокоенія совѣсти, громко исповѣдовалъ вину свою, то таинственно шепталъ, обращаясь къ какой-то незримой ни для кого тѣни: "тебя-то я оскорбляю! прости мнѣ! Ты не виновата.... нѣтъ! Я одинъ виноватъ!... Но я люблю тебя, моя Алина, отъ всей души люблю".... Потомъ вдругъ какъ бы опомнясь, и стараясь придать всей этой сценѣ игривый видъ, онъ говорилъ дочери:

-- Ты удивляешься что я говорю вздоръ. Вѣдь я шучу -- не бойся! Мнѣ все.... мерещатся какія то видѣнья -- въ родѣ бреда.... Это пройдетъ, когда я совсѣмъ выздоровлю.

Алина старалась его успокоить, и онъ обѣщалъ ей "быть благоразумнѣе", цѣловалъ ея руки и улыбался ей, болѣзненною, грустною улыбкой. И въ этотъ разъ онъ подозвалъ ее къ себѣ, обнялъ и горько заплакалъ. Алина снова испугалась его несвязныхъ рѣчей и какихъ-то непонятныхъ увѣреній что онъ все попрежнему любитъ ее. На звонъ колокольчика прибѣжала няня, которая во все время болѣзни Антона Борисовича не отходила можно-сказать отъ дверей его. Изъ легкаго намека она поняла что Алина приказываетъ послать за докторомъ, и кивнувъ головою, исчезла; а Алина, высвободившись изъ объятій отца, который пришелъ въ какое-то онѣмѣніе, отыскала флаконъ уксуса, и смочивъ платокъ, приложила къ головѣ больнаго.

Докторъ пріѣхалъ. Алина разсказала ему всѣ припадки отца и всѣ свои опасенія; докторъ пощупалъ пульсъ, осмотрѣлъ Антона Борисовича и объявилъ что рѣшительно никакой болѣзни въ немъ не находитъ.

-- У него должно-быть какое-нибудь нравственное потрясеніе! говорилъ докторъ, по выходѣ изъ комнаты больнаго.

Алина съ полнѣйшей искренностію увѣряла что у отца ея нѣтъ ни малѣйшей непріятности, что дѣла по имѣнію идутъ удовлетворительно, что онъ очень доволенъ замужствомъ Адели. Докторъ въ недоумѣніи качалъ головою. Онъ былъ настолько добросовѣстенъ что не находя видимой физической болѣзни, объявилъ Александрѣ Антоновнѣ что генералъ не нуждается въ медицинскомъ пособіи.

-- На воздухъ его повезите, совѣтовалъ онъ въ заключеніе:-- пусть больше ходить пѣшкомъ, да пьетъ молоко... Въ Сокольники бы вамъ на лѣто, тамъ бы онъ живо поправился.

-- Не хочетъ.... Мы уже предлагали. Онъ ни на что не соглашается, грустно возразила Алина.-- Такимъ раздражительнымъ онъ никогда не былъ.

Голосъ Алины дрожалъ, слезы выступили на рѣсницахъ. Докторъ крѣпко пожалъ ей руку и подумалъ: "Чего добраго! Старикъ у нихъ пожалуй совсѣмъ помѣшается!" Вотъ каково было положеніе этого семейства.

Авдотья Михайловна, которая не жила общею съ ними жизнію, а тянула свой романъ, дошла наконецъ до того убѣжденія что Зиминъ смѣется надъ ея ученостію. Это страшно ее взбѣсило, тѣмъ болѣе что до нея дошли слухи что онъ женится на Катенькѣ Шумовской.

Первымъ дѣломъ почтенной генеральши было пустить въ ходъ нѣсколько неблагопріятныхъ отзывовъ объ этой дѣвушкѣ, согласуясь въ этомъ случаѣ съ совѣтомъ извѣстнаго дона Базиліо: "Клевещите, клевещите, все останется что-нибудь!" Дѣйствительно многіе уже стали повторять что Шумовская кривобока и капризна, что мать не знаетъ чѣмъ ей угодить...

Однажды зашла рѣчь у Булатовыхъ объ одной извѣстной писательницѣ, у которой была несовсѣмъ хорошая репутація.

-- Хорошо быть талантливой и ученой, замѣтила Алина,-- но не худо быть и нравственной....

Валентинъ Яковлевичъ показалъ горячее сочувствіе этому афоризму; Авдотья Михайловна покраснѣла, какъ будто въ немъ заключался тайный намекъ, оскорбительный для ея чести. Она злобно поглядѣла на Алину, и еще болѣе озлилась когда прочла кроткое спокойствіе на лицѣ ея и остроумный смѣхъ въ глазахъ молодаго литератора. "И я дуракъ до сихъ поръ поэтизировалъ эту барыню!" думалъ онъ, поддерживая съ умысломъ этотъ разговоръ. Авдотья Михайловна попробовала хитрить, но это ей не удалось.

Все уваженіе которое онъ нѣкогда питалъ къ Авдотьѣ Михайловнѣ Валентинъ Яковлевичъ перенесъ на Алину, и началъ больше понимать ея скромныя достоинства и истинный основательный умъ.

"Надобно будетъ познакомить съ ней Катеньку!" рѣшилъ онъ, выходя отъ Булатовыхъ.

Антонъ Борисовичъ сталъ мало-по-малу оправляться и уже нѣсколько дней выходилъ за столъ. Говорить ли какъ дочери были счастливы, увидя его попрежвему посреди семейства? Сергѣй Петровичъ тоже отъ души высказалъ свое удовольствіе почтенному тестю, и все опять приходило въ прежній порядокъ. День рожденія Адели Сергѣй Петровичъ вздумалъ отпраздновать у Булатовыхъ, такъ какъ Антонъ Борисовичъ еще не выѣзжалъ. Приглашены были только близкіе родные и два-три посторонніе; въ числѣ ихъ былъ Валентинъ Яковлевичъ, къ которому очень расположился Антонъ Борисовичъ. Послѣ обѣда все общество собралось въ гостинной; генералъ помѣстился въ большія кресла, пригласивъ Валентина Яковлевича сѣсть подлѣ него, и съ участіемъ разспрашивалъ о его ученыхъ занятіяхъ и мало-по-малу коснулся семейныхъ вопросовъ.

-- Я слышалъ что вы женитесь, Валентинъ Яковлевичъ, добродушно сказалъ Антонъ Борисовичъ.

Авдотья Михайловна съ напряженнымъ вниманіемъ ждала роковаго отвѣта. Она все еще надѣялась что онъ опровергнетъ этотъ слухъ; но вопреки этой сладкой надеждѣ, молодой человѣкъ подтвердилъ.

-- Правда, я женюсь...

Вся кровь прихлынула къ сердцу Авдотьи Михайловны, но она собрала всѣ силы чтобы выдержать до конца.

-- Такъ стало-быть скоро придется поздравить васъ съ молодою супругой? продолжалъ генералъ.

-- Да..., отвѣчалъ Валентинъ Яковлевичъ:-- на будущей недѣлѣ предполагается свадьба....

-- Такъ скоро! невольно вырвалось у Авдотьи Михайловны.

-- Мы помолвлены уже около года, спокойно отвѣчалъ молодой человѣкъ.

-- Около года? повторила она выразительно, и потомъ вдругъ перемѣнивъ тонъ, съ лицемѣрною улыбкой осыпала его дружескими упреками:-- и до сихъ поръ вы молчали и не хотѣли подѣлиться съ нами вашимъ счастіемъ. Это вамъ непростительно! Вы конечно не могли сомнѣваться въ нашемъ искреннемъ сочувствіи.

-- Я не смѣлъ вамъ навязывать своего романа! скромно отвѣчалъ Валентинъ Яковлевичъ, и такъ взглянулъ на генерала ту изъ подлобья что у нея рѣчь застыла на языкѣ.

Сергѣй Петровичъ, слушая весь этотъ разговоръ, покручивалъ усы, и нескрытое удовольствіе сверкало въ его глазахъ. Вся семья Булатовыхъ стала поздравлять Валентина Яковлевича, и вмѣстѣ съ другими и Сергѣй Петровичъ крѣпко пожалъ ему руку. Онъ молча торжествовалъ, бросая ѣдкіе взгляды на Авдотью Михайловну, которая хотя и ловко уклонялась отъ нихъ, но терялась и конфузилась.

Послѣ этой сцены Авдотья Михайловна втихомолку тосковала, бѣсилась, плакала, вспоминая то время когда она была окружена поклонниками, когда Сергѣй Петровичъ былъ у ея ногъ и питалъ къ ней живѣйшую и безконечную преданность... "Вотъ чувство которое я не умѣла тогда цѣнить!" упрекала она себя, обливаясь горькими слезами и злобно проклиная всѣхъ и все на свѣтѣ.

VI.

Сумерки. Михаилъ Андреевичъ играетъ на фортепьяно. Онъ импровизируетъ на одинъ изъ тѣхъ грустно-страстныхъ мотивовъ, которые щемятъ сердце и вырываютъ стонъ изъ груда; это голосъ безотвѣтной любви, напрасной жертвы, утраченнаго счастія и далеко, далеко зарытаго въ сердцѣ страданья... Все есть въ этихъ звукахъ. Женни сидѣла на балконѣ, слушала эту мелодію, да вдругъ вскочила и побѣжала къ брату.

-- Мишель, Мишель! ты влюбленъ! заговорила она:-- признайся! Такъ не играютъ люди съ спокойною душой.

Михаилъ Андреевичъ очнулся, поднялъ на сестру свой тихоглубокій взглядъ. Легкій вздохъ былъ отвѣтомъ на живыя слова молодой дѣвушки, которая продолжала:

-- Я давно угадала все, Мишель!

Онъ хотѣлъ ей возражать.

-- Не защищайся! прервала она, закрывъ его ротъ своею маленькою ручкой:-- знаю! вы, мущины, никогда не сознаетесь что страдаете, что любовь овладѣла всею вашею душой. Какъ это можно! Развѣ серіозные люди влюбляются! Это вздоръ! Это свойственно намъ, глупенькимъ дѣвочкамъ... Мы всѣ сродни Татьянѣ

У насъ одно и есть на умѣ...

Чтобъ только слушать ваши рѣчи.

Вамъ слово молвитъ, и потомъ

Все думать, думать объ одномъ

И день и ночь до новой встрѣчи....

Мишель улыбнулся. Женни продолжала его мучить, но уже прозой, а не стихами.

-- Ну, господинъ философъ, признайся! ты любишь Алину?

-- Замолчи, ради Бога! Глупо, сестра! Полно ребячиться.... ты не маленькая:

-- Тебѣ самому-то, милый, долго ли ребячиться? настойчиво продолжала его тиранка:-- иди смѣло и дѣлай предложеніе. Тебѣ не откажутъ, увидишь! Я замѣтила, ты ей нравишься. При всякой встрѣчѣ съ тобою она краснѣетъ....

Михаилъ Андреевичъ бросился на диванъ и подперъ рукою свою кудрявую голову. У влюбленныхъ проявляется столько граціи и выразительности въ движеніяхъ что право подумаешь иной разъ что человѣкъ можетъ весь переродиться. Къ сожалѣнію этого ни онъ самъ, и никто изъ близкихъ никогда не замѣчаютъ. Женни ясно видѣла одно, что братъ ея влюбленъ въ ту которую бы она съ радостію назвала сестрой, и что счастіе можетъ-быть недалеко отъ ихъ мирнаго крова.

Она подсѣла близенько къ брату, и зная его вѣчно-нерѣшительный характеръ, всѣми силами своей собственной энергіи старалась окрылить его волю.

-- Да, замѣтно что и она къ тебѣ неравнодушна, продолжала Женни, не упоминая имени, которое, какъ она не разъ уже замѣтила, волновало душу ея брата:-- ну да вѣдь ты чудакъ! Тебѣ какъ будто особенно пріятно корчить изъ себя невозмутимо-холодную скалу, о которую разбиваются всѣ волны жизни, не потрясая ея безмолвнаго величія....

-- Будто я ужь гляжу такимъ безчувственнымъ? горько улыбнулся Михаилъ Андреевичъ, который вовсе безъ умысла разыгрывалъ роль холоднаго благоразумія, по свойственной влюбленнымъ робости и отчасти изъ самолюбія, такъ какъ онъ рѣшилъ что Алина его не замѣчаетъ.

-- Разумѣется ужь никакъ никто не подумаетъ что ты заинтересованъ ею. Но окажи мнѣ, мой хорошій Мишель, ты бы конечно счелъ себя счастливѣйшимъ человѣкомъ, еслибъ она сдѣлалась твоею женой?

-- Зачѣмъ ты меня вѣчно мучишь подобными вопросами и разпросами! Какъ будто твои дѣтскія мечты должны непремѣнно осуществиться. Вѣдь это все пустое. Я вполнѣ увѣренъ что Александра Антоновна меня не замѣчаетъ.

-- А я такъ знаю что замѣчаетъ... и даже больше можетъ-быть. Въ послѣдній разъ какъ я была у Адели, я встрѣтилась съ Алиной, и когда Адель спросила про тебя, Алина вся вспыхнула и быстро взглянула на меня. Я отвернулась будто ничего не замѣчаю, а у самой такъ и охватило сердце радостью. Нѣтъ, Мишель, она непремѣнно тебя любить.

-- Хорошо еслибы такъ, моя милая рѣзвушка! согласился онъ, а у самого на рѣсницахъ нависли крупныя слезы.

Женни обхватила руками его шею и поцѣловала въ лобъ.

-- Ахъ, Мишель, Мишель! Ты много любишь! говорила она, лаская брата.-- Вотъ то-то и есть! А самъ скрываешь все что на душѣ. Бывало и не поминай объ Алинѣ, гонишь меня прочь и говорить не хочешь. А я тебѣ, можетъ-быть, пригодилась бы.

Михаилъ Андреевичъ пожалъ руку сестрѣ.

-- Женни, ты добрая дѣвочка! Теперь я больше не намѣренъ ничего скрывать отъ тебя. Да, еслибъ это случилось! Помолись за меня, сестра! Можетъ-быть и я буду счастливъ... Кто знаетъ!

-- Нѣтъ, нѣтъ, милый другъ! Чтобъ быть счастливымъ, нужно быть рѣшительнымъ... А ты врядъ ли достигнешь чего-нибудь съ твоимъ характеромъ.

-- Правда, сестра, правда! Я непростительно... глупъ... Когда влюбленъ... Ну, слово вылетѣло -- дѣлать нечего! Притворяться съ тобой -- невозможно: ты, плутовка, все угадываешь. Вѣришь ли, я нѣсколько разъ подъѣзжалъ къ ихъ дому, съ твердымъ намѣреніемъ просить ея руки, и какъ ничтожный трусъ, отступалъ назадъ.

-- Чего же ты боишься? Отказа?

-- Я не настолько самолюбивъ. Эту дѣвушку я искренно и свято люблю. Отказъ съ ея стороны будетъ для меня конечно очень тяжелъ, какъ всякое душевное испытаніе, но не оскорбитъ меня.

-- Такъ что же удерживаетъ тебя?

-- Противная нерѣшительность... Брани меня, Женни, сколько хочешь! Я выдаю тебѣ мой страшнѣйшій недостатокъ съ руками и ногами.

-- Я казню его. И чтобы начать, отправлюсь къ Адели и поговорю съ нею.

-- Нѣтъ, не говори ей ни слова, умоляю тебя!

-- Опять попятился! Ахъ, Мишель! Ты никогда счастливъ не будешь. Изъ-подъ твоихъ рукъ ускользнетъ всякое счастіе.

-- Такъ и я ѣду съ тобою!.. расхрабрился Михаилъ Андреевичъ и бросился въ кабинетъ чтобъ одѣться пощеголеватѣе и ѣхать къ Гребцовымъ, гдѣ можетъ-быть застанутъ и Алину.-- А тамъ что будетъ, то будетъ! повторялъ онъ въ полголоса, натягивая перчатки.

Что же происходило въ это время въ семействѣ Булатовыхъ? Что чувствовала Алина, терявшая такъ-сказать почву подъ ногами въ домѣ отца своего? Ея положеніе день ото дня становилось двусмысленнѣе и нестерпимѣе и такъ измучило бѣдную что она рѣшилась на объясненіе съ отцомъ. Она сказала ему:

-- Папа, я попрежнему ваша покорная дочь, нѣжно преданная, обожающая отца...

-- Замолчи, ради Бога! болѣзненно прервалъ Антонъ Борисовичъ.

-- Нѣтъ, не замолчу на этотъ разъ, извините, папенька! твердо произнесла Алина и продолжала:-- Ничто не измѣнилось во мнѣ... Я все та же. Почему же вы, папаша, возненавидѣли меня? И такъ жестоко...

-- Кто это тебѣ сказалъ? простоналъ несчастный отецъ.

-- Ваши странные поступки. Вы меня гоните съ глазъ. Вотъ уже три дня какъ я брожу по-дому одна, какъ тѣнь, подхожу на цыпочкахъ къ вашей комнатѣ, стою у дверей притаивъ дыханіе, прислушиваюсь къ малѣйшему шороху который у васъ происходитъ и прячусь какъ преступница... войти не смѣю къ отцу! Не смѣю тревожить его моимъ присутствіемъ! О, Боже! За что я стала ненавистна тому кто далъ мнѣ жизнь и кого я такъ люблю!..

И она зарыдала.

-- Полно, полно, мой ангелъ! умолялъ ее Антонъ Борисовичъ, цѣлуя съ нѣжностію ея поникшую головку.-- Прости мнѣ, если я виноватъ предъ тобою.

-- Можете ли вы, отецъ мой, быть виноваты предо мной? гордо возразила молодая дѣвушка, не замѣчавшая до того времени въ отцѣ никакого стремленія къ самоуничиженію. Глубоко пораженная его словами, она встала, какъ бы для того чтобъ прибѣгнуть къ послѣднему порыву энергіи.-- Папенька, одно средство остается мнѣ, съ непоколебимою твердостію произнесла Алина, -- я въ томъ убѣдилась теперь -- это разстаться съ вами.... на время. Я уѣзжаю.

-- Другъ мой, Алина, радость моя! Что же будетъ со мною безъ тебя? отчаянно завопилъ Антонъ Борисовичъ, схвативъ ея обѣ руки и судорожно прижавъ къ груди своей.

-- Папа, не удерживайте меня. Я чувствую что мнѣ надо удалиться отсюда.... Если вы меня любите еще хоть немного, то вы должны сами желать моего отъѣзда, потому что я не вынесу долѣе пытки.... Я больна.... я разстроена невыразимр, жизнь во мнѣ изсякаетъ, я умру здѣсь подлѣ васъ. Мнѣ надо отдохнуть, я измучена!

-- Христосъ тебя помилуй и спаси! прошепталъ Антонъ Борисовичъ глухо и отрывисто, и произнесъ съ величайшимъ усиліемъ:-- уѣзжай.

Это слово было такъ страшно что, выговоря его, этотъ сѣдовласый мущина зарыдалъ, въ изнеможеніи падая въ глубину кресла. Алива стояла предъ нимъ блѣдная, дрожащая, изнемогшая, но съ твердою рѣшимостію исполнить свое намѣреніе.

Вечеромъ она сошла въ садъ, и присѣвъ подъ навѣсъ столѣтней березы, осѣнявшей балконъ нижняго этажа, одна со своею думой, перебрала все свое прошлое. Предъ нею возникъ поэтическій образъ Михаила Андреевича, его задушевная игра, его глубокій взглядъ, и она подумала: "Да, въ этомъ человѣкѣ много хорошихъ задатковъ. Онъ интересенъ, уменъ.... его полюбить не трудно. Еслибъ я ему нравилась? Онъ ввелъ бы меня въ ту среду которая мнѣ по душѣ. Тихій семейный бытъ.... музыка, поэзія.... Но что это за пустыя мечты! Онъ холоденъ ко мнѣ, онъ держитъ себя далеко и важно.... какъ будто я слиткомъ ничтожна для него." И Алина вздохнула. "Хорошо что я уѣзжаю", продолжала она мечтать не безъ грустнаго чувства, "уѣзжаю надолго, и можетъ-быть никогда больше не встрѣчусь съ нимъ, или встрѣчусь когда онъ будетъ женатъ. Ну, да что думать объ немъ, когда есть дѣйствительное горе на сердцѣ...." А майскій вечеръ между тѣмъ былъ такъ тепелъ и душистъ, резеда и левкой, которыми былъ уставленъ балконъ, разливали очаровательный залахъ. Напрасно Алина гнала отъ себя прочь воспоминаніе о Новицкомъ, воображеніе, какъ бы на зло ей, напѣвало звуки Глинкинской баркаролы, которую онъ игралъ ей на дняхъ. Подъ вліяніемъ этого обаянія, она окинула быстрымъ взглядомъ весь садикъ; свѣтлая до прозрачности весенняя ночь перенесла ее въ какой-то волшебный край, но сердце тяжко ныло подъ гнетомъ холоднаго одиночества. Голова ея снова опустилась на руку, и мысль перенеслась на отца страдальца....

Часъ полуночный засталъ ее еще въ саду на росѣ, безъ шляпки, въ легкомъ кисейномъ платьѣ, подъ открытымъ небомъ. Вся въ цвѣту, черемуха стояла не колыхаясь подлѣ нея; въ травѣ пѣлъ кузнечикъ.

Утромъ Алина поспѣшила къ сестрѣ, предварительно написавъ тетушкѣ Марьѣ Гавриловнѣ слѣдующую записку:

"Милая тетя! Папа согласился на мой отъѣздъ, это дѣло рѣшеное, остается только просить васъ взять для меня заграничный паспортъ. Позвольте мнѣ прислать къ вамъ мои вещи сегодня вечеромъ. Я васъ не задержу: у меня уже почти все уложено."

Въ хорошенькомъ будуарѣ Адели были въ это время Михаилъ Андреевичъ съ сестрой, и лица ихъ сіяли какою-то таинственною торжественностію; они выжидали удобной минуты чтобы поговорить съ Аделью о томъ что наполняло ихъ душу. Въ это время вошла Алина. Лицо ея носило печать грустной задумчивости, но увидя Михаила Андреевича, она оживилась и зарумянилась. Женни довѣрчиво бросилась къ ней на встрѣчу, расцѣловала ее какъ свою будущую сестру и крѣпко ожимая руку, усадила между братомъ и собой. Сама же хозяйка занимала на эту пору двухъ дамъ, пріѣхавшихъ къ ней съ утреннимъ визитомъ. Новицкіе не могли не замѣтить во всѣхъ движеніяхъ Алины натянутости и затаенной тоски, которая просвѣчивала въ самой улыбкѣ ея, и они не звали чему приписать это. Женни тотчасъ перетолковала это въ пользу брата, а самъ Михаилъ Андреевичъ чувствовалъ менѣе смѣлости чѣмъ когда-либо высказать свои чувства предъ этою дѣвушкой.

Когда уѣхали гости, и Адель, освободясь отъ роли хозяйки, подошла къ сестрѣ и дружески ложада ей руку. Алина сказала ей:

-- Я пріѣхала проститься съ тобою, Адель. Рѣшено, папа согласился, мы на дняхъ уѣзжаемъ съ тетушкой.

-- Куда? воскликнула торопливо Женни, вскочивъ съ своего мѣста.

-- Заграницу.... Кажется въ Швейцарію... Право я еще сама не знаю навѣрное.

Въ голосѣ ее звучала грустная нотка, къ которой Михаила Андреевичъ могъ бы легко придраться; но онъ былъ такъ далекъ отъ этого поползновенія.

-- Господь съ тобою, произнесла набожно Адель: -- я давно этого желала, мой другъ.

-- Ахъ, не уѣзжайте, Алина. Ради Бога не уѣзжайте, заговорила съ оживленіемъ Женни:-- еслибы вы знали какое горе вашъ отъѣздъ....

И вдругъ остановилась и оробѣла. Ногу ея придавила сильная мужская нога, Женни почувствовала неловкость продолжать начатую фразу, быстро взглянула на брата. Губы его были энергично сжаты и въ глазахъ сверкнуло что-то въ родѣ гнѣва. Женни встала, отошла къ окну и начала усердно разсматривать сосѣдній заборъ, по которому прогуливалась сѣрая кошка.

Сестры стали толковать между собою объ отъѣздѣ, а Михаилъ Андреевичъ сидѣлъ какъ вкопаный, вперивъ, упорный взглядъ на рѣзную ножку стола. Наконецъ, спустя четверть часа, всталъ съ такою рѣшительностью какъ будто вся сила заключалась въ томъ чтобы бѣжать какъ можно скорѣе; отозвавъ сестру отъ окна, онъ пожелалъ счастливаго пути Алинѣ и торопливо вышелъ изъ комнаты.

-- Безумный, несчастный! тихо укоряла его Женни, спускаясь за нимъ по лѣстницѣ. Куда ты бѣжишь отъ своего счастія?

-- Не знаю кто изъ насъ безумнѣе? выговорилъ Михаилъ Андреевичъ, бросаясь въ экипажъ.-- Развѣ ты не видишь, если она рѣшилась ѣхать, значитъ.... дѣло кончено. Будемъ лучше мечтать что выиграемъ двѣсти тысячъ въ лотерею... Это правдоподобнѣе.

-- Да развѣ ты сдѣлалъ ей предложеніе? приставала Женни, не удовлетворившись его злою шуточкой.

-- Э, полно, Женничка, разсуждать какъ институтка.

-- Институтка! обидѣлась молодая дѣвушка, и вздувъ губки отвѣчала:-- иная институтка умнѣе иного надворнаго совѣтника.

Михаилъ Андреевичъ принужденно улыбнулся и протянулъ руку "сеструшкѣ", въ знакъ примиренія; но Женни все еще сердилась на него и съ грустью повторяла что братъ ея никогда счастливъ не будетъ.

-- Знать подъ такой планидой родился, шутилъ онъ, а у самого страшная тоска грызла сердце.

Итакъ, наступило роковое утро разлуки Алины съ отцомъ. Горячо и нѣжно онъ обнялъ ее, благословилъ, приказывая писать какъ можно чаще все что на душѣ. По старинному русскому обычаю всѣ бывшіе въ комнатѣ сѣли, устремивъ глаза на иконы и мысленно молясь въ глубокомъ молчаніи. Наконецъ Алина встала, осѣнила себя крестнымъ знаменіемъ и сказала:

-- Пора! прощайте, голубчикъ папаша! и бросилась въ его объятія.

Старикъ прослезился, Адель тоже. Авдотья Михайловна старалась казаться растроганною, въ то время какъ Сергѣй Петровичъ, съ непритворнымъ чувствомъ поцѣловалъ руку свояченицы, пожалавъ ей скораго возвращенія. Всѣ отъ души и наперерывъ обнимали Алину, а старушка няня подошла къ ней съ образкомъ Варвары Великомученицы и добродушно сказала:

-- Вотъ на, родная моя! надѣнь на себя, да не снимай. Этотъ образокъ маменька твоя носила, какъ въ первую холеру мы ѣздили съ нею въ Одессу. Богъ хранилъ насъ тогда... И тебя не оставитъ!..

И няня, вручая свое сокровище Алинѣ, перекрестила ее со слезами на глазахъ. Алина, воспитанная въ религіозныхъ понятіяхъ, съ благоговѣніемъ надѣла на себя изображеніе святой Варвары, отъ души обняла свою старую няню. Авдотья Михайловна насмѣшливо улыбнулась, взглянувъ на Сергѣя Петровича; но на эту пору Сергѣй Петровичъ вовсе не сочувствовалъ ей. Его нѣжная душа, въ минуты пробужденія, всегда влекла его къ истинно возвышенному. Онъ думалъ, глядя на Алину: славная, славная дѣвушка! Дай Богъ ей счастія! Къ сожалѣнію скоро проходили у него эти минуты, и привыкнувъ находиться подъ вліяніемъ порочной женщины, онъ снова впадалъ въ нравственное безсиліе.

VII.

Послѣ женитьбы Валентина Яковлевича, скучающая Авдотья Михайловна стала чаще посѣщать молодыхъ Гребцовыхъ. Добродушная Адель, ничего не подозрѣвавшая, принимала ее ласково, да и Авдотья Михайловна была съ нею какъ-то особенно любезна; но въ душѣ положительно завидовала счастію падчерицы, такъ какъ видѣла въ Сергѣѣ Петровичѣ хорошаго семьянина и настоящаго джентльмена, и, не мѣшаетъ прибавятъ: красиваго молодаго человѣка. Его нѣжность къ женѣ бѣсила ее. "Какъ я могла уступить его другой! размышляла про себя Авдотья Михайловна -- да и кому же! Адели, для которой все равно -- дайте ей деревянную куклу, она и на ту готова молиться! А онъ! Неужели онъ счастливъ съ нею! Быть не можетъ! Стоитъ ли она его? Конечно онъ скоро долженъ разочароваться въ ней... бѣдный Сержъ! И онъ вѣкъ обреченъ носить эти тяжелыя брачныя цѣпи!"

И сострадательная Авдотья Михайловна заранѣе оплакивала будущность Сергѣя Петровича.

А Адель между тѣмъ, не предвидя грозящей бури, преспокойно мечтала какъ она устроится на лѣто въ деревнѣ съ своимъ несравненнымъ Сережей; эта Крюковка прелестный лѣтній пріюта, фотографическій видъ котораго висѣлъ у ней предъ глазами въ спальной на стѣнкѣ, и мужъ ей такъ часто разказывалъ какъ онъ жилъ тамъ въ дѣтствѣ съ родителями. Желая украсить старый домъ такъ чтобы онъ понравился его молодой, Сергѣй Петровичъ отправилъ туда множество обой и разныхъ матерій для обивки мебели; все это онъ выбиралъ вмѣстѣ съ Аделью, и мечтамъ ихъ не было конца. Адель, чистая душа, вѣрила въ прочность земнаго счастія и спала покойно. Змѣя незамѣтно подползла къ ея изголовью, и прежде чѣмъ уязвить, приголубила ее и вызвала на откровенность. Вѣрная принятой роли, Авдотья Махайловва осыпала вниманіемъ Адель и дѣлала дружескіе выговоры ея мужу. "Мущинъ не мѣшаетъ почаще журить!" говорила она съ очаровательнымъ благодушіемъ, какъ истинно добрая "мамаша" и такъ тонко, что Сергѣй Петровичъ, цѣлуя ея ручку, все болѣе и болѣе убѣждался что никто такъ истинно, такъ нѣжно, такъ безкорыстно не преданъ ему, какъ это умнѣйшая и достойнѣйшая изъ женщинъ, которую онъ еще недавно имѣлъ глупость заподозрѣть въ кокетствѣ съ литераторомъ!...

Авдотья Михайловна съ умѣла увѣрить его что Валентинъ Яковлевичъ дѣйствительно ухаживалъ за ней, но что она отвергла его, вслѣдствіе чего онъ и рѣшился жениться, par dépit, а отвергла она его потому что кромѣ Сергѣя Петровича никогда никого не любила та не могла любить. А онъ-то еще смѣлъ оскорбить ее подозрѣніемъ, тогда какъ ему слѣдовало быть безконечно благодарнымъ ей за всю ея безпримѣрную привязанность. Еще будучи студентомъ онъ удостоился ея вниманія, ея любви; а тогда что онъ былъ? Съ какою нѣжною заботою она занялась его развитіемъ! Какъ принимала къ сердцу всѣ его успѣхи! Какъ горевала его горемъ! Сколько разъ помогала ему вывертываться изъ бѣды предъ дядей-опекуномъ, котораго онъ-таки порядочно боялся. Жертвовала ему всѣмъ, рискуя потерять хорошее имя въ глазахъ свѣта. Перечтешь ли всѣ жертвы которыя приносила она ему, ничтожному мальчику!... И вотъ Сергѣю Петровичу стало казаться что онъ положительно неблагодаренъ противъ Авдотьи Михайловны: съ тѣхъ поръ какъ женился, онъ едва замѣчаетъ эту дивную женщину, почти грубъ съ нею и не оказываетъ ей на малѣйшаго сочувствія... Однажды она ему дала слегка замѣтить что это очень огорчаетъ ее.

Недѣли черезъ двѣ послѣ отъѣзда Алины, Адель простудилась и занемогла. Хотя болѣзнь не была серіозна, во осторожный докторъ совѣтовалъ ей не выходить нѣсколько времени изъ комнаты. Добрая мачиха навѣщала ее каждый день. Прижавшись къ углу голубаго диванчика, который стоялъ въ уборной Адели, она съ материнскою нѣжностію слѣдила за попеченіями которыми Сергѣй Петровичъ окружалъ свою молодую жену. Любуясь на счастливую чету, мачиха разыграла полнѣйшее сочувствіе къ ихъ бдажевотву... въ душѣ же злобилась и завидовала Это счастіе, по ея мнѣнію, отнято у ней Аделью. Потому что -- кто знаетъ! Антонъ Борисовичъ слабъ здоровьемъ, да ужь и не молодъ, онъ можетъ не нынче -- завтра Богу душу отдать, а она, его неутѣшная вдова, тотчасъ бы вышла замужъ за Сержа. Она была бы счастлива. А теперь?-- грустна ея жизнь.

Переходя отъ одной мысли къ другой, Авдотья Махайловва подарила Сергѣя Петровича такимъ жгучимъ взглядомъ, отъ котораго онъ-было уже отвыкъ. Снова очарованный магическимъ дѣйствіемъ этихъ глазъ, онъ безсознательно оторвался отъ жены и подвинулся къ мачихѣ; между ними завязался незначительный разговоръ, но не въ словахъ была сила, а въ могуществѣ этой женщины надъ его душою. Что-то болѣе страстное скрывалось за пустотою рѣчей ихъ, и "Сержъ", машинально поддерживая разговоръ "о погодѣ", незамѣтно пришелъ въ душѣ своей къ тому заключенію что черные глаза несравненно привлекательнѣе голубыхъ; что въ тѣхъ огонь страсти и ума, а въ этихъ спокойное безстрастіе. Въ Адели все мѣрно и ровно, все красиво-граціозво и прилично, но восторженныхъ увлеченій не ищи съ этою женщиной. Вотъ та, которая хотя и пережила эпоху молодости, но сохранила всю свѣжесть, весь пылъ чувства." Авдотья Михайловна точно угадала его мысль, тихо положила свою руку въ его и остановила на немъ меланхолически глубокій взглядъ. Сергѣй Петровичъ смутился, поблѣднѣлъ и вышелъ вонъ изъ комнаты.

-- Что это съ нимъ? взволновалась больная Адель.

-- Его кто-то вызвалъ....

-- Должно-быть садовникъ.

-- Кажется.... поддерживала свою ложь Авдотья Махайловва.

Но какъ Сергѣй Петровичъ долго не возвращался, то дамы занялись разсматриваніемъ модныхъ картинокъ. Адель выбирала себѣ костюмъ для лѣта и восхищалась что поѣдетъ съ мужемъ въ деревню. "Ну, милая, это еще посмотримъ!" вертѣлось въ головѣ у мачиха, которая была такъ мила что сама своими руками выкроила Адели лѣтнюю кофточку.

На другой день вечеромъ Авдотьѣ Михайловнѣ случалось остаться наединѣ съ Сергѣемъ Петровичемъ. Она взглянула на него, и слезы заструились изъ глазъ ея; во ведикодушнаа женщина хотѣла было ихъ скрыть.

-- Что съ вами?.. встревожился Сергѣй Петровичъ.

Авдотья Михайловна пуще того заплакала.

-- Что съ тобою, Додо? повторилъ онъ нѣжнѣе, стараясь овладѣть ея рукою.

-- Ничего!.. Что вамъ до меня? вы такъ счастливы теперь! Я лишнее существо.

-- Полно пожалуста, Eudoxie! Ты очень хорошо знаешь что этимъ меня только мучишь. Разкажи откровенно: что съ тобою случилось?

-- Неужели тебѣ неизвѣстно, Сержъ, что я терплю! Одна, безъ опоры, безъ утѣшенія, съ капризнымъ старикомъ, котораго я никогда не любила... О! Сержъ, я гибну! Я сойду съ ума, если ты меня оставишь...

-- Но... что я могу для тебя теперь? прошепталъ Гребцовъ, теряясь предъ краснорѣчивымъ горемъ этой женщины.

-- Я желаю твоей дружбы, Сержъ! Одной твоей дружбы, тихо произнесла она, склонивъ головку къ его плечу.-- Я знаю, твоя обязанность любить жену. Люби ее, но изъ сожалѣнья, не отнимай у меня ту малость чувства, которое еще, можетъ-быть, таится въ твоемъ сердцѣ...

-- Ты всегда останешься нашимъ другомъ, успокоивалъ ее Сергѣй Петровичъ.

-- Не вѣрю... Ты скоро меня совсѣмъ забудешь.

-- Почему это?

-- Потому что уѣдешь въ деревню... Что же будетъ со мною безъ тебя? Сжалься надъ моимъ убійственнымъ положеніемъ... Нѣтъ друга который бы принялъ во мнѣ малѣйшее участіе, отогрѣлъ бы хоть нѣсколько мою душу. Все холодно и сурово кругомъ меня. Ты знаешь какъ меня тяготитъ все это. Мое любящее сердце жаждетъ привѣта, теплаго, дружескаго слова... Сержъ, если ты уѣдешь... Я не знаю что со мною будетъ!.. Отложи свое намѣреніе... Умоляю тебя!

-- Трудно, Eudoxie, у насъ уже все готово къ отъѣзду... Адель объ этомъ только и мечтаетъ.

-- Но если я умру безъ тебя?.. Рдзвѣ совѣсть тебя не будетъ упрекать? Посмотри на меня, ты одинъ не замѣчаешь страшной перемѣны которая произошла во мнѣ. Всѣ ужасаются. Я замѣтно таю и разрушаюсь... Еще одинъ сердечный ударъ и все кончено. Но я вижу, Сержъ, ты хочешь чтобъ я упала къ твоимъ ногамъ... Изволь!..

Но Сергѣй Петровичъ поспѣшно поднялъ ее, прошептавъ:

-- Мы увидимъ, успокойся ради Бога!..

Въ эту минуту въ сосѣдней комнатѣ послышался шелестъ шелковаго платья. Сергѣй Петровичъ какъ безумный опрометью бросился въ противоположную дверь и уѣхалъ со двора. Ему тяжело было видѣть жену: онъ цѣлый день не возвращался домой. Напрасно бѣдная Адель ждала его до полночи.

Скоро Адель совсѣмъ уже оправилась послѣ своей болѣзни и опять начала хлопотать объ отъѣздѣ въ деревню. Сергѣю Петровичу больно было смотрѣть на ея сборы, во слово данное Авдотьѣ Михайловнѣ онъ считалъ священнымъ, и потому, выждавъ удобную минуту, хотя и съ болью въ сердцѣ, во съ полною рѣшимостью, объявилъ женѣ что въ деревню ѣхать невозможно. Бѣдная Адель такъ и вскрикнула.

-- Странно было бы, милая, оставить въ Москвѣ больнаго отца., сухо возразилъ ей мужъ.

-- Какъ? мы не поѣдемъ въ Крюковку? Вопервыхъ, папаша вовсе не боленъ, онъ только нѣсколько слабъ еще послѣ болѣзни.

-- Но у него хандра... Какъ оставить его одного?

-- Какъ одного? Развѣ маменька не будетъ съ нимъ?

-- Она больная, нервная женщина, за ней самой нуженъ уходъ.... Гдѣ же ей ночи проводить безъ сна?..

-- Съ которыхъ поръ она нездорова? Я ее видѣла вчера...

-- Ты можетъ-быть не замѣчаешь что она стала очень блѣдна... съ нѣкоторыхъ поръ... Да... Она рѣшительно больна...

Адель не сказала больше ни слова, потупилась, и слезы заблестѣли на ея бѣломъ, нѣжномъ личикѣ. При видѣ слезъ Сергѣй Петровичъ возмутился.

-- Такъ! плакать! заговорилъ онъ раздражительно:-- Что это за манера?... Неужели ты сама не чувствуешь потребности исполнить дочерній долгъ?

-- Отчего же ты прежде не говорилъ объ этомъ?

-- Оттого... оттого что я наконецъ размыслилъ и вижу что бросить больнаго отца...

-- Ахъ, другъ мой! папа уже почти здоровъ.....

Не слушая ея словъ, Сергѣй Петровичъ упрекнулъ ее въ холодности къ самымъ священнымъ обязанностямъ и наговорилъ множество несвязнаго вздору. Закрывъ лицо платкомъ, Адель вышла изъ комнаты. Если сказать правду -- Сергѣю Петровичу было смертельно жаль жену, да и лгать ему было совѣстно, но обѣщаніе данное Авдотьѣ Михайловнѣ связывало его по рукамъ и ногамъ. Тѣмъ не менѣе слезы Адели всколыхали его сердце, онъ готовъ былъ идти за нею и сказать: "Милая моя, успокойся! Я весь твой. Поѣдемъ въ Крюковку, отецъ твой вовсе не такъ боленъ чтобъ надо было ночи надъ нимъ сидѣть."

И весь взволнованный Сергѣй Петровичъ ходилъ по комнатѣ. "Да хорошо бы такъ! вертѣлось у него на умѣ, въ Крюковкѣ пріятно было бы съ Аделью.... мы бы стали рыбу удить".." И бросивъ взглядъ на пейзажъ представляющій видъ. Крюковки, онъ вздохнулъ и у него такъ и запрыгало сердце? Неизвѣстно на что бы онѣ рѣшился, еслибъ не записка Авдотьи Михайловны, которую ему подали въ эту минуту. Его такъ и передернуло. Онъ судорожно распечаталъ ее и прочелъ слѣдующее:

"Я вижу, вы трусите предъ вашею супругой; хотите принести ей въ жертву ту которая много лѣтъ васъ любила. Но что я говорю! зачѣмъ я унижаюсь до упрековъ! Вы свободны. Поѣзжайте въ ваше Эльдорадо -- Крюковку. Пора намъ разстаться! Я слишкомъ долго страдаю. Постараюсь скорѣе залѣчить раны моего сердца. Будьте счастливы!"

-- Вы.... она мнѣ говорить вы! твердилъ онъ, пугаясь по старой привычкѣ ея холоднаго тона. Но сколько страсти просвѣчивается сквозь эту холодность! Онъ былъ бы жестокъ, еслибъ отвѣчалъ ей презрѣніемъ. "Демонъ, а не женщина!" воскликнулъ онъ, чувствуя себя неспособнымъ расторгнуть путы въ которыя она вовлекла его. Голосъ состраданія заговорилъ въ душѣ его; ему показалось что онъ не имѣетъ права разбитъ это сердце, принадлежавшее ему такъ давно! Его умилили воспоминанія прошлаго, и судьба Адели отодвинулась на второй планъ.

Адель увидѣла за столомъ холодное лицо своего обожаемаго Сережи. Надобно было повиноваться его непреклонной волѣ, она уже не посмѣла просить ни о чемъ. Страшное предчувствіе сдавило ей сердце, на лбу выступила холодная влага, въ глазахъ помутилось. Сергѣй Петровичъ не взглянулъ даже на жену и уѣхалъ со двора. Ему однако было жаль ее въ глубинѣ души, и онъ весь вечеръ просидѣлъ въ театрѣ, мрачный какъ ночь, едва понимая смыслъ представленія.

VIII.

Антонъ Борисовичъ между тѣмъ, не предчувствуя новаго горя, видимо оживился послѣ отъѣзда Алины. Не потому однако чтобы онъ забылъ объ ней, напротивъ, онъ только и жилъ, кажется, ожиданіемъ отъ нея писемъ, только и радовался когда читалъ ихъ. Онъ уже пережилъ свое горе, и по мѣрѣ возвращенія физическихъ силъ сталъ оживать и нравственно и вмѣстѣ съ тѣмъ помирился съ прошлымъ, стараясь всѣми силами исторгнуть изъ сердца всѣ малѣйшія воспоминанія которыя его терзали. Алину онъ любилъ попрежнему, какъ родную дочь. Письма ея изъ-за границы дышали отрадой. Это были цѣлыя тетради въ родѣ дневника, который она пересылала къ нему каждую недѣлю. И сколько милаго было въ этихъ искреннихъ бесѣдахъ съ дорогимъ отсутствующимъ, сколько глубоко прочувствованныхъ страницъ, между которыми мелькали игривые разсказы, забавные анекдоты, тонкія наблюденія надъ нравами чужихъ національностей.

Михаилъ Андреевичъ съ сестрою въ отсутствіе Алины стали чаще посѣщать генерала; Адель сблизила ихъ, сама дѣля время съ отцомъ, такъ какъ у Сергѣя Петровича нашлись какія-то дѣла, требовавшія частаго отсутствія. Антонъ Борисовичъ съ плохо скрытымъ восхищеніемъ читалъ имъ выдержки изъ писемъ Алины, и сердце молодаго человѣка наполнялось то самымъ отраднымъ, то невыразимо грустнымъ чувствомъ. "Навѣкъ лишился ее!" думалъ онъ, безпощадно надѣляя себя самыми нечестными эпитетами. Но порою онъ и Женни мечтали о возможности осуществить ихъ желаніе по возвращеніи Алины въ Россію.-- О! тогда! тогда ты увидишь! говорилъ Михаилъ Андреевичъ, давая честное слово сестрѣ что онъ въ ту же минуту бросится просить руки Алины какъ только узнаетъ что она возвратилась въ Москву и не замужемъ!

Рѣшено было... Но Женни иной разъ грустно покачивая головою, посреди этихъ мечтаній. Ей не вѣрилось чтобъ счастіе, разъ ускользнувши изъ рукъ, могло вернуться.

Булатовъ сталъ замѣчать что Адель повременамъ бываетъ очень задумчива. Не шло это ни къ ея характеру, ни къ игривому выраженію ея лицу, ни къ ея званію молодой, которое она носила еще по праву недавно вступавшей въ бракъ. Не трудно догадаться что дѣло касалось ея мужа, которому уіе "брачныя узы" начали надоѣдать, особенно при помощи постороннихъ внушеній и частыхъ возгласовъ о тяжести супружеской цѣпи, которая сковываетъ навѣкъ два существованія часто все не симпатичныя другъ другу. Адель стала замѣчать холодность мужа, и тайная грусть съѣдала ее. Многаго она никакъ не умѣла себѣ объяснить. Иной разъ, Сережа придетъ къ ней веселый, ласковый, добрый; нѣжно заглянетъ въ глаза, назоветъ своей Делинькой, и разговоръ между ними польется такъ свободно, довѣрчиво. Прогулка ли затѣется, выйдетъ преудачная. Въ концертъ ли поѣдутъ, вполнѣ наслаждаются музыкою. Но долго ли продолжается такое мирное состояніе! Сергѣй Петровичъ вдругъ ни съ того ни съ другаго сдѣлается внезапно совсѣмъ инымъ человѣкомъ. Лобъ его наморщится, съ женою онъ пренебрежителенъ, избѣгаетъ ее; вопросы ея раздражаютъ его нервы, онъ отвѣчаетъ на нихъ какъ-то уклончиво. Въ борьбѣ съ своимъ сердцемъ, Адель повторяла: "Что же я сдѣлала, чтобъ онъ такъ измѣнился ко мнѣ? А давно ли такъ любилъ меня?" Ей и не вдогадъ были скрытыя пружины мачихи. Привыкнувъ видѣть въ ней близкаго домашняго человѣка, Адель не замѣчала ея козней.

Подошелъ день рожденія Сергѣя Петровича. Авдотья Михайловна подарила ему сахарнаго барашка съ голубою ленточкой на шеѣ. Это былъ очень милый подарокъ отъ доброй родственницы, шутка которая заставила всѣхъ смѣяться, но Сергѣй Петровичъ хотя и ловко поблагодарилъ за дорогой подарокъ, приказывая женѣ заказать на него стеклянный колпачокъ; но въ душѣ оскорбился, и весь день былъ недоволенъ собою. Своимъ глупымъ нѣжничаніемъ съ Аделью онъ подалъ поводъ шутить надъ собою... думалъ онъ, и разсуждалъ что конечно очень глупо сидѣть у ногъ своей супруги. Недостаетъ ему только для полноты картины взять веретено -- вѣдь прялъ же Геркулесъ у ногъ Омфалы, замѣтила однажды ласково Авдотья Михайловна. И Сергѣй Петровичъ съ того дня сдѣлался еще холоднѣе съ Аделью.

Антонъ Борисовичъ видитъ что Адель не на шутку груститъ, худѣетъ и задумывается, какъ бы подъ гнетомъ тяжелой мысли; разъ онъ попробовалъ вывѣдать у дочери о причинѣ этой грусти; но Адель стояла на томъ что она вовсе не печальна, что ему такъ кажется; старикъ съ недовѣріемъ покачалъ годовою, глядя на нее, и вздохнулъ.

И вотъ однажды утромъ Адель вбѣгаетъ къ отцу вся въ слезахъ.

-- Что съ тобой, Делинька? Боже мой! Какъ ты горько плачешь! Сядь -- успокойся! Не случилось ли что-нибудь съ твоимъ мужемъ?

-- Нѣтъ, онъ здоровъ, проговорила сквозь слезы Адель.

-- Такъ что же такое, мой другъ?

-- Я несчастлива... Все кончено! И на вѣкъ!

И она, еще сильнѣе зарыдавъ, припала къ груди отца. Антонъ Борисовичъ ужасно встревожился, но старался ее успокоить, и лаская бѣдненькую просилъ разсказать скорѣе все что случилось.

-- Онъ меня не любитъ! Не любитъ онъ меня! какъ стонъ вырывалось изъ груди ея.

-- Да на чемъ же ты это основываешь?

-- А вотъ послушайте. Я поѣхала въ магазинъ, во вспомнила на дорогѣ что оставила дома портмоне.... вернулась назадъ.... подхожу къ кабинету.... слышу голосъ мужа. Онъ говоритъ кому-то: "Неужели ты думаешь что я люблю мою жену больше чѣмъ тебя?" Я не помню какъ я вбѣжала въ комнату -- схватила кошелекъ. Они вскрикнули, испугались, эта женщина поблѣднѣла. Сережа подбѣжалъ ко мнѣ, хотѣлъ меня обнять; но я вырвалась отъ вето и убѣжала. Меня душили слезы... Я не хотѣла чтобъ они видѣли ихъ.

-- Да кто же эта женщина?

-- Кто?...

И Адель вдругъ съ ужасомъ остановилась на этомъ словѣ. Въ головѣ ея мгновенно мелькнула страшная мысль: я могу убить отца, если выдамъ ему измѣну, ужасную измѣну его жены, и Адель, овладѣвъ собою, отвѣчала что эта женщина одна дальняя родственница Сережи, которую Антонъ Борисовичъ вовсе не знаетъ.

-- Отвратительная старая кокетка! договорила Адель, и снова залилась слезами.

-- Послушай, милая моя, уговаривалъ ее отецъ,-- не благоразумно съ твоей стороны предаваться ревности безъ явной причины, можетъ-быть вовсе по пустякамъ. Ты вѣроятно не такъ поняла слова своего мужа, и не выслушавъ его объясненій убѣжала. Сдается мнѣ что это все вздоръ, и что ты напрасно обвиняешь Сергѣя.

-- О, нѣтъ, нѣтъ! я знаю что онъ давно любитъ эту женщину.... Эту змѣю, хотѣла я сказать.

И дрожь пробѣжала по всѣмъ ея членамъ при одномъ воспоминаніи объ этой женщинѣ. Антонъ Борисовичъ, самъ безконечно разстроенный, умолялъ Адель не давать волю ревности, убѣждая что этимъ можно навѣкъ разрушить свое счастіе, во Адель никакъ не могла успокоиться.

-- Я не поѣду домой, я ночую у васъ, папаша, говорила она съ невыразимою тоской.

Такъ прошелъ весь день. Вечеромъ Адели подали записку.

-- Отъ Сережи! вскрикнула она, и воя вспыхнула.

-- Читай скорѣе, вслухъ.

Она прочла слѣдующее:

"Ты никакъ, мой другъ, разсердилась не на шутку, что не ѣдешь до сихъ поръ домой. Я ждалъ тебя къ обѣду, одинъ не садился за столъ. Пріѣзжай скорѣй -- ѣсть ужасно хочется. Я тебѣ все поясню, ревнивица. Стыдно показывать такое ребячество. Ну, давай лапку и не сердись. Я тебя жду чтобъ посмѣяться вмѣстѣ.

"Твой Сергѣй."

-- Ну, вотъ видишь, Аделинька, сказалъ добродушно отецъ, притянувъ къ себѣ дочку и цѣлуя ее въ головку.-- Я былъ правъ, мужъ тебя любитъ.

-- Любятъ, папаша, проговорила Адель, улыбаясь сквозь слезы.

-- Ты, однако, до сихъ поръ дрожишь какъ въ лихорадкѣ, и вся блѣдная. Развѣ это хорошо? Вѣрь мнѣ, душечка, ревность мужьямъ не нравится.

-- Не жури, папаша, я буду умница.

-- Я увѣренъ. Ну поѣзжай съ Богомъ домой, да поцѣлуй за меня своего мужа. Эхъ, дочка, береги свое счастье.... Держись за него обѣими руками.

-- Хорошо, хорошо!.. Прощай, папочка! говорила Адель, надѣвая шляпку.-- Почивай спокойно, перекрести меня.

Антонъ Борисовичъ перекрестилъ дочь, по своей обыкновенной привычкѣ, и отпустилъ домой. У Адели радостно билось сердце при мысли что Сережа не пересталъ ее любить.

Хотя Адель и ушла отъ отца утѣшенная и веселая, но Антонъ Борисовичъ не вдругъ успокоился. Съ его опытностью трудно было вѣрить чтобы Сергѣй Петровичъ былъ вполнѣ правъ. "Что-нибудь да кроется тутъ", думалъ онъ, вздыхая, и долго, долго не спускалъ глазъ съ портрета покойной жены, который висѣлъ въ богатой рамѣ надъ его письменнымъ столомъ. Опять мучительное воспоминаніе пробѣжало какъ молнія по всему его существу, но онъ энергично отгонялъ его прочь: "я простилъ ей", шепталъ онъ, обращая всѣ мысли свои къ источнику безконечнаго милосердія, "я простилъ ей... Зачѣмъ же держу еще камень въ рукѣ? Алина мнѣ дорога какъ дочь, это мое утѣшеніе, моя радость." И старикъ задумался. Изъ этого состоянія вывела его Авдотья Михайловна, вошедши къ мужу съ письмомъ въ рукѣ и съ самою милою улыбкой.

-- Отъ Алины, Антуанъ! сказала она, подавая конвертъ.

-- Распечатай, матушка, сдѣлай милость! просилъ ее Антонъ Борисовичъ, у котораго въ глазахъ блеснуло живѣйшее удовольствіе:-- Нынче такъ усердно заклеиваютъ письма что цѣлый часъ бьешься прежде чѣмъ распечатаешь.

Авдотья Михайловна очень ловко разрѣзала конвертъ золотою булавкой, которою была сколона ея шаль, и подала Антону Борисовичу. Лицо доброй мачии дышало живѣйшимъ участіемъ. Антонъ Борисовичъ быстро пробѣгалъ строчки, въ то время какъ она жадно слѣдила за нимъ глазами и съ нетерпѣніемъ спрашивала:-- гдѣ теперь Алина? здорова ли она? гдѣ зиму проведетъ? веселится ли?

-- Веселится-то мало какъ я вижу, отвѣчалъ Антонъ Борисовичъ докончивъ чтеніе,-- по Москвѣ скучаетъ. Вообрази, окѣ до оихъ-поръ съ Марьей Гавриловной садятъ въ Францинсбадѣ. Тамъ природа незатѣйливая, плоское, болотистое мѣсто. Онѣ ни съ кѣмъ не знакомы; одно развлеченіе -- это миссъ Бетси съ своими англійскими буклями.

-- Это старая Англичанка? такая оригиналка?

-- Ну, да, гувернантка Машинькиныхъ дѣтей. Вѣдь кузина потащила съ собою всѣхъ ребятишекъ. Лучше бы по-моему меньшихъ-то у бабушки оставитъ, ну, да развѣ барынь уговоришь? Маша утверждала что умретъ съ тоски безъ Катиши.

-- Это очень понятно со стороны матери, нѣжничала Авдотья Михайловна.

-- Оно такъ... да дѣти избалованы, я боюсь что они надоѣдятъ Алинѣ.

-- Развѣ она это пишетъ?

-- Э, нѣтъ! Будто ты не знаешь Алину. Станетъ ли она жаловаться, тѣмъ болѣе на дѣтей? но я такъ предполагаю. У Алины нервы не самые крѣпкіе; а дѣти шумятъ. Но я очень радъ что Алина скоро уѣдетъ въ Шандау съ миссъ Бетси.

-- Какъ это такъ?

-- Доктора находятъ что ванны во Францисбадѣ не такъ полезны ей какъ купальни въ Шандау. Это, какъ они тамъ называютъ, въ Саксонской Швейцаріи.

-- Мѣстность тамъ должна быть очаровательная.

-- Да, очень красивая. Я радъ за Алину. Ей будетъ несравненно покойнѣе одной съ миссъ Бетси, онѣ вѣдь большіе друзья, хотя вѣчно спорятъ. Алина упрекаетъ ее въ великобританскомъ хладнокровіи, а та Алину дразнитъ всероссійскимъ толченіемъ воды.

-- Помню, помню! у нихъ вѣчно война... Смѣхъ! Ну какъ здоровье вашей Алины?

-- Она меня увѣряетъ что сдѣлалась румяна какъ аврора, да врядъ ли это правда. Утѣшаетъ должно-быть.

Но оставимъ ихъ въ подобныхъ толкахъ. Авдотья Михайловна была въ этотъ день чрезвычайно мила съ мужемъ, и съ восхищеніемъ убѣдилась что онъ ничего не подозрѣваетъ. "Эта дура Адель въ состояніи была ему все выболтать!" думала она и немного трусила сначала, но скоро увидѣла что бояться ей нечего. Она справилась о его здоровьѣ.

-- Вчера ты жаловался, Антуанъ, на головную боль.

-- Все прошло... я чувствую себя хорошо вообще.

-- Ну слава Богу, мой другъ.

-- Главное то что я сталъ душою покойнѣе. Адель за хорошимъ человѣкомъ... Сергѣй ее очень любитъ, успокоивалъ себя добрый отецъ.

-- Конечно, прошептала супруга его, и тутъ же замѣтила что стора не поднята у боковаго окна; чтобы лучше скрыть нѣкоторое смущеніе поспѣшила исправить оплошность камердинера, и повела между тѣмъ разговоръ на Алину.

-- Она за границей увидитъ много интереснаго. Съ ея поэтическою душой, продолжала восторженно Авдотья Михайловна,-- искусства и природа много вкажутъ ей. Ты увидишь какую пользу принесетъ ей это путешествіе.

-- О! нѣтъ сомнѣнія. Алина въ состояніи всѣмъ пользоваться и всѣмъ наслаждаться, гордо поддерживалъ ея мысль Антонъ Борисовичъ.-- При ея знаніи языковъ, съ ея пониманіемъ искусства, чего же лучше путешествія?

Авдотья Михайловна, зная что нѣтъ для мужа пріятнѣе разговора какъ объ Алинѣ, поспѣшила прибавить еще много лестнаго къ его замѣчаніямъ. "А вѣдь Додо добрая!" мелькнуло у него въ умѣ, и онъ упрекнулъ себя въ томъ что нѣкогда обвинялъ ее въ холодности къ дочерямъ.

Къ довершенію спокойствія онъ предъ этимъ разговоромъ только-что получилъ успокоительною записку отъ Адели и снова, какъ мы видѣли, повѣрилъ любви Сережи къ ней. Дочь ему писала:

"Добрый папаша. Не тревожься, я совершенно счастлива. Сережа оправдался; замѣтивъ что я ревнива, онъ вздумалъ датъ мнѣ маленькій урокъ и сговорился съ одною родственницей испытать меня. Они увидѣли въ окно что карета моя подъѣхала къ крыльцу, и разыграли чувствительную сцену. Вы правы, голубчикъ папаша, я вижу какъ легко погубить свое счастье изъ-за пустяковъ. Но теперь я покойна; Сережа меня любить. А я-то какъ его люблю!.. Да вѣдь его, папочка, нельзя и не любить, неправда ли?

"Вся твоя Адель."

Адель, запечатывая письмецо, думала: "Какъ хорошо я сдѣлала что не сказала папашѣ кто эта дама."

IX.

Въ узкой долинѣ Шандау, перерѣзанной быстрымъ потокомъ, окруженной цѣлью горъ, на которыхъ всегда можно найти пріютъ и тѣнь въ знойные часы дня, жизнь ведется самая тихая и нравится мирному характеру любителей природы. но надоѣдаетъ свѣтскимъ людямъ. Алинѣ это прелестное лѣтнее жилище, съ его живописными видами, пришлось какъ нельзя больше по сердцу, и она съ шести часовъ утра до поздней ночи жаждала насладиться разнообразными картинами дикихъ скалъ, которыя, выдаваясь грозными уступами, охватывали со всѣхъ сторонъ зеленую долину, съ ея хорошенькими дачами, съ ея садами, съ ея пышными розами. Такого богатства розъ никогда еще не видала наша молодая путешественница, и розы безпрестанно привлекали ея вниманіе. Она отдыхала душою въ своемъ поэтическомъ уединеніи. Англичанка хотя и хотѣла доказать что не сочувствуетъ ей въ любви къ дикой природѣ, а предпочитаетъ людское образованное общество, но втихомолку тоже наслаждалась по-своему. Это была длинная, сухощавая фигура, плотно обернутая въ клѣтчатый пледъ, съ высоко поднятыми плечами, немного косая, съ выдавшимися зубами и притомъ всегда въ букляхъ бѣлокураго цвѣта, сильно похожихъ на нечесаный ленъ. Хотя все въ ней было угловато и причудливо, но умъ и сердце ея были неоцѣненны для тѣхъ кто зналъ ее близко. Преданность ея баронессѣ Бербахъ не имѣла границъ, и Алину она также очень любила. Миссъ Бетси вставала поздно; однажды Алина уговорила ее проснуться ранѣе обыкновеннаго чтобъ идти на Шиллерову гору, съ которой открывается прелестный видъ. Англичанка встала и ворчитъ; Алина смѣется и увѣряетъ ее что стоитъ только взобраться на вершину Schillers Höhe чтобы забыть и сонъ, и все на свѣтѣ. Онѣ пошли и мало-по-малу поднялись на самый верхъ, гдѣ поставленъ бюстъ знаменитаго нѣмецкаго поэта и откуда невольно любуешься на долину съ ея бѣгущимъ ручьемъ и дикими камнями, которые выставили свои, сѣдыя головы изъ-за зеленой массы деревьевъ. Черезъ потокъ было переброшено нѣсколько мостиковъ. Алина долго любовалась этимъ видомъ, тогда какъ миссъ Бетси, чтобы разсердить ее, вынула изъ кармана книгу и начала читать.

-- Заниматься чтеніемъ предъ такою роскошью природы! вскрикнула молодая дѣвушка.-- И не грѣхъ вамъ! И не стыдно!..

Но дочь Альбіона и не поморщилась отъ ея возгласовъ.

Деревенька разбросанная у подошвы этихъ скалъ на крутизнѣ противоположнаго берега рисовалась такъ заманчиво посреди яркой зелени что у Алины явилось желаніе побывать тамъ. Она стала звать миссъ Бетси, но та, хотя уже и спрятала въ карманъ книгу, отъ такой дальней прогулки, энергично отказывалась.

-- Это Острау... тамъ отличный кофе и молоко... сказала Алина, плутовски поглядывая на Англичанку.

-- Молоко? Такъ пойдемте! Я люблю хорошее молоко...

-- Вижу что вы держитесь болѣе практической философіи моя милая, смѣялась Алина.-- Но вотъ прелестное дитя бѣжитъ... Посмотрите.

Миссъ Бетси чопорно повернулась всѣмъ корпусомъ въ ту сторону откуда бѣжала дѣвочка лѣтъ семи съ длинныхъ бѣлокурыми локонами, въ голубомъ платьицѣ, съ голенькой шейкой и необыкновенно привлекательною улыбкой. Очутившись предъ незнакомыми дамами, дѣвочка сконфузилась, потупивъ головку, и спряталась за фартукъ своей няни. Алина начала ее ласкать.

-- Она дика, сударыня, сказала няня по-нѣмецки: -- не троньте ее. Фи, Ольга! Какъ стыдно дичиться! Протяни ручку молодой барышнѣ; видишь какъ ты ей понравилась.

-- Мила, мила! говорила по-англійски миссъ Бетси.

-- Ольга! повторила Алина.-- Стало-быть эта дѣвочка Русская?

-- О, нѣтъ! Она Нѣмка! поспѣшила сказать няня,-- и родилась въ Дрезденѣ.

-- Такъ отчего же ее зовутъ Ольгою?

-- Дѣдушка такъ захотѣлъ. Онъ жилъ долго въ Россіи, оттого вѣрно и любилъ это имя. А вы, барышня, Полька или Русская?

-- Русская.

-- Отчего же вы такъ хорошо говорите по-нѣмецки? любопытствовала говорливая няня.

-- Оттого что училась, улыбнулась Алина.

А дѣвочка въ это время засмотрѣлась на брошку Алины. Эта брошка представляла пчелку.

-- Посмотри, Паулина, какая пчелка, говорила Ольга, указывая пальчикомъ на булавку:-- она не укусить?

-- Нѣтъ, не укусить, милочка, и Алина отколола брошку и подала Ольгѣ: -- она такая добрая, никогда никого не кусаетъ.

Ольга начала съ любопытствомъ разсматривать пчелку и вдругъ вскрикнула: она укололась и заплакала.

-- Пчела кусается, злая пчела! брось ее въ траву, миленькая! уговаривала Алина, улыбаясь и привлекая къ себѣ ребенка. Но маленькая Ольга не сдавалась.

-- Я укололась булавкой, разсуждала дѣвочка, прижавъ къ сердцу хорошенькое эмалевое насѣкомое,-- а пчела не кусается. Я ее приколю такъ какъ она была у тебя приколона; посмотри, Паулина!

И дѣвочка старалась вколоть въ свой лификъ брошку Алины. Няня уговаривала ее:

-- Полно, полно, Ольга, отдай булавку этой дамѣ. Извините. сударыня! Ребенокъ у насъ избалованъ.

-- Ничего, пусть поиграетъ...

-- Я не отдамъ пчелку, она мнѣ понравилась, говорила дѣвочка, спрятавъ ее въ вкладкахъ своего платьица.

-- Если тебѣ нравится, такъ возьми себѣ, Ольга.

-- Не возьму: дядя разсердится, капризничала дѣвочка.

-- Помилуйте, сударыня, какъ это можно!.. повторила няня.

-- Ты ее опять себѣ возьми!

Съ этими словами маленькая Ольга бросила въ колѣни Алины брошь. Алина едва успѣла поцѣловать на лету кудрявую головку ребенка, какъ няня за руку повела шалунью домой.

-- Прелесть что за дѣвочка! улыбаясь сказала ей вслѣдъ Англичанка:-- А замѣтили ли вы, Алина, какую она уморительную миночку состроила уходя?..

-- Еще бы, да чуть ли языкомъ не поддразнила меня, засмѣялась Алина и прибавила:-- рожица лреумная у этой дѣвочка... какъ странно что зовутъ ее Ольгой. Это имя моей матери...

И Алина очень заинтересовалась златокудрою дѣвочкой которая носила дорогое для нея имя. И странно ей казалось что Нѣмецъ такъ любилъ Россію.

Сойдя съ горы въ долину, Алина и ея спутница вновь встрѣтили Ольгу съ няней. Проходя мимо красиваго дома съ великолѣпнымъ цвѣтникомъ у подошвы горы, нянюшка раскланялась съ ними и вошла съ Ольгой въ калитку.

Насталъ вечеръ, тихій и прекрасный. Такъ и манило въ глубь этого ущелья, таинственнаго, загроможденнаго горами. Гуляя по долинѣ и съ наслажденіемъ вдыхая вечернюю свѣжесть, Алина и миссъ Бетси незамѣтно подошли къ тому дому куда утромъ вошла Ольга съ няней. Еще за нѣсколько шаговъ имъ послышались пріятные звуки, которые неслись изъ оконъ нижняго этажа.

Онѣ прокрались подъ навѣсъ деревьевъ и сѣли на скамейкѣ. Звучный теноръ пѣлъ незнакомую ей мелодію, на слова Гейне, которыя ей всегда нравились. И какъ ясно, какъ задушевно произносилъ ихъ пѣвецъ! И какая грустная поэзія послужила вдохновеніемъ музыканту! подумала она, а между тѣмъ эта заунывная пѣсня показалась ей какимъ-то отголоскомъ ея сѣверной родины. Она заслушалась, и была такъ рада когда общество просило повторить эту мелодію.

И снилось мнѣ: въ пустынѣ отдаленной

Лежатъ снѣга глубокіе кругомъ,

И въ тѣхъ снѣгахъ лежу я погребенный

И тихо сплю могилы хладнымъ сномъ.

И надъ моей пустынною могилой,

Какъ свѣточи небесные, горятъ

Лазурные глаза подруги милой

И на меня съ любовію гладятъ.

Какъ нѣжно замерла въ воздухѣ эта послѣднія слова! Сердце Алины дрогнуло и ей мгновенно представилась знакомая картина Сѣвера: печальная равнина вся занесенная сугробами снѣга, вѣтеръ воетъ, страшно сиверко. Одинокій крестъ на могилѣ; надъ нимъ грустная сосна, вся осеребренная иніемъ, клонится вѣтромъ то въ ту то въ другую сторону, какъ будто кручинится о томъ кто засыпанъ въ могилѣ. Тоской повѣяло на нее отъ этого воспоминанія мертвой природы. Но луна разогнала мракъ ея мыслей, выступивъ изъ-за горы и освѣтивъ великолѣпную картину, дышащую всею прелестью Юга. Ручей сверкалъ по долинѣ, клубясь и разсыпаясь въ брызгахъ о берегъ; каштановыя деревья, нагибаясь надъ играющею волной, пропускали яркіе лучи свѣта сквозь вѣтви, покрытыя цвѣтами. Вокругъ высились темныя горы, какъ гиганты охраняющіе спокойствіе чудной долины. Голосъ между тѣмъ оживился; грусныя ноты уступили мѣсто игривой безпечности, и раздалась шутливая пѣсня:

Счастье -- рѣзвая кокетка;

Не сидится долго ей,

Приласкаетъ горемыку

Да и прочь спѣшитъ скорѣй.

А несчастье -- старушонка;

Какъ придетъ къ тебѣ съ чулкомъ

Да засядетъ.... такъ съ терпѣньемъ

И корпитъ ужь надъ тобой.

"Браво! браво!" раздалось въ комнатѣ; молодой женскій смѣхъ былъ встрѣченъ новымъ романсомъ, но уже совсѣмъ другаго содержанія.

-- Серенаду! вѣчно прелестную серенаду Шуберта! требовали дамы, и вскорѣ обворожительные звуки ея понеслись до очному ароматному воздуху. Грустный голосъ призывалъ милую на таинственное свиданіе, страстно ласковы были обѣщанья, горячо изливалась любовь. Алина тихо вздохнула.

-- Very well! прошептала растроганная Англичанка.

Алина забыла даже подшутить надъ ея внезапною чувствительностію,-- такъ душа ея была полна впечатлѣній. Уже пѣніе замолкло, но она все еще сидѣла неподвижно и слушала; даже старая миссъ Бетси какъ заколдованная не шевелилась съ мѣста.

Изъ дому вышло небольшое общество: молодой человѣкъ велъ подъ руку двухъ молодыхъ дамъ; отецъ съ матерью шли за ними.

-- Какъ хороша ваша музыка на Снѣжныя Пустыни, сказала одна изъ дамъ композитору.

-- Но какъ это вамъ вздумалось выбрать такую мрачную поэзію для вашей мелодіи? спросила подруга ея.

-- Я люблю картины Сѣвера, отвѣчалъ молодой человѣкъ.

Алина слышала этотъ разговоръ.

"Это онъ!" подумала она, и взявъ подъ руку Англичанку пошла вслѣдъ за этою компаніей. Имъ идти было по одной дорогѣ. На церковной башнѣ протяжно пробило десять. На поворотѣ дороги мѣсяцъ ярко освѣтилъ всю эту группу, и взорамъ Алины представилась благородная личность пѣвца: вьющіеся бѣлокурые волосы, правильное очертаніе лица, свѣтлые глаза и стройная фигура.

Молодой человѣкъ что-то съ жаромъ разказывалъ дамамъ; дамы отъ души смѣялись.

-- Поетъ такъ заунывно, а самъ весельчакъ, замѣтила въ полголоса миссъ Бетси, не понимая по-нѣмецки ни слова.

-- Любитъ сѣверную природу....

-- Кто вамъ это сказалъ?

-- Онъ самъ сказалъ сейчасъ кому-то.

-- Да, я все забываю что вы понимаете ихъ языкъ.

Говоря это онѣ подошли къ дверямъ своего отеля, а тѣ прошли дальше.

Алина скоро улеглась въ постель, но ей не слалось; она не безъ грусти думала о родномъ Сѣверѣ, о Москвѣ, объ отцѣ, котораго оставила въ какомъ-то странномъ состояніи здоровья, наконецъ объ Адели.... Адель счастлива! утѣшала себя Алина, -- она такъ любить своего мужа... А тутъ Михаилъ Андреевичъ пришелъ ей на умъ. Его игра очень нравилась Алинѣ. "Еслибъ онъ былъ здѣсь, то вѣрно познакомился бы съ этимъ интереснымъ молодымъ человѣкомъ, который поетъ такъ очаровательно и любитъ сѣверную природу..." вертѣлось у ней въ головѣ. Но опять мало-по-малу мысль остановилась на Михаилѣ Андреевичѣ. "Странный онъ человѣкъ! думала наша путешественница, переносясь охотно воображеніемъ въ Москву:-- то мнѣ казалось что онъ любилъ меня, то вдругъ начнетъ избѣгать меня, прячется или украдкой взглядываетъ изъ-подлобъя... точно я его оскорбила чѣмъ-нибудь... Ну, да что такъ часто думать объ этомъ человѣкѣ. Богъ съ нимъ! Какое бы онъ чувство ни имѣлъ ко мнѣ, лучше всего забытъ объ этомъ!" И зачѣмъ это Адель чуть не въ каждомъ письмѣ говоритъ о немъ! Что мнѣ за дѣло до него? Онъ навѣщаетъ отца. Это конечно хорошо съ его стороны... Но съ моимъ добрымъ отцомъ пріятно каждому..."

Два черезъ два Алина опять встрѣтила маленькую Ольгу съ нянею на прогулкѣ. Дѣвочка узнала ее тотчасъ и привѣтливо улыбнулась. Алина протянула ей руку.

-- Здравствуй, моя милая Ольга! сказала она.

Дѣвочка въ свою очередь подала ей ручонку, за которую Алина притянула ее къ себѣ. На этотъ разъ дѣвочка была въ хорошемъ расположеніи духа.

-- Гдѣ твоя пчелка? спросила она плутовски улыбаясь.

-- Вотъ она! сказала Алина вынимая ее изъ галстучка.-- Хочешь я тебѣ ее подарю?

Дѣвочка не отвѣчала ни слова на этотъ вопросъ, только сперва выразительно посмотрѣла на нянюшку, а лотомъ на Алину, и покраснѣла. Алина обратилась къ нянѣ съ словами:

-- Не запрещайте ей пожалуста взять отъ меня эту бездѣлушку. Она рѣшительно ничего не стоитъ.

-- Нѣтъ, она хороша! перебила дѣвочка, обидясь за достоинство пчелки.

Алина обняла ребенка.

-- Хороша, хороша, моя милая! Она у тебя и останется.

И Алина вколола пчелку въ пальто Ольги, упрашивая еще разъ няню позволить ребенку оставить у себя булавку. Дѣвочка пощупала свой подарокъ и подбѣжала къ нянѣ.

-- Ну, поблагодари же барышню за пчелку, сказала няня. Дѣвочка протянула къ Алинѣ свои губенки и звонко чмокнула ее въ щеку. Алина отъ души разцѣловала милаго ребенка.

-- Пойдемъ теперь, Паулина, покажемъ подарокъ дѣдушкѣ, тащила ее Ольга, прыгая отъ радости.

-- Пойдемъ, пойдемъ! говорила няня и увела ее домой.

X.

Прошло дня четыре. Алина написала отцу длинное письмо, расхвалила ему свою жизнь въ живописной долинѣ; сдѣлала великолѣпное описаніе берегамъ Эльбы, даже не забыла посмѣяться надъ оргинальностію своей Англичанки, которая ни за что не хочетъ ничѣмъ восхищаться. Всѣмъ этимъ Алина полагала разсѣять, хотя нѣсколько, то грустное настроеніе духа въ которое съ нѣкотораго времени впалъ ея отецъ. Опустивъ письмо въ ящикъ, Алина хотѣла воспользоваться утромъ, которое, послѣ дождя, обѣщало быть очень пріятно. Она пошла вдоль берега Кирничбаха. Извиваясь и прыгая, онъ бѣжитъ къ Эльбѣ, чтобы слиться съ нею въ виду прелестнаго пейзажа, надъ которымъ царитъ Каменная Лилія своею круглою массой сѣрныхъ скалъ, до половины покрытыхъ зеленымъ лѣсомъ. Это Лиліенштейнъ. Вершина этой горы была еще увѣнчана легкимъ облакомъ, какъ газовымъ покровомъ. Солнце ярко выглянуло изъ-за тучи -- Каменная Лилія вся разоблачилась. Алина окинула глазами окрестность. Эльба сверкала у ея ногъ; даль убѣгала въ величавую перспективу горъ, которыя сбѣгали къ рѣкѣ По рѣкѣ скользила маленькая парусная лодочка, ныряя въ волнахъ по направленію къ пристани, гдѣ стояла Алина. Съ другой стороны плыли двѣ гондолы съ группою пассажировъ, и цвѣтныя вуали дамъ развѣвались по воздуху. На противоположномъ берегу, у подошвы розоватой горы, въ виду великолѣпнаго зданія, шумѣла, стучала, пыхтѣла, стремительно неслась длинная вереница вагоновъ. Поѣздъ направлялся къ Богеміи, оставя нѣсколько пассажировъ переправляться на лодкахъ въ Шандау.

Вѣковая дикая природа и новое просвѣщеніе подавали тутъ другъ другу рукуАлинѣоплть взгрустнулось при воспоминанія о милой родинѣ. Скоро ли и у насъ, въ глуши лѣсовъ, закипитъ такая дѣятельность и оживится дикая природа? размышляла она и не замѣтила какъ изъ лодочки вышли пассажиры. Маленькая дѣвочка, еще подъѣзжая къ берегу, издали закричала, узнавъ Алину: "Дѣдушка! вотъ она та Русская что подарила мнѣ пчелку!" и вышедши изъ лодки прямо побѣжала къ ней.

-- Ахъ, Ольга! Откуда ты? удивилась Алина, улыбаясь ребенку.

-- Пойдемъ! пойдемъ къ дѣдушкѣ! тащила ее за руку обрадованная малютка, указывая пальчикомъ на пожилаго господина, который самъ скоро подошелъ и почтительно поклонился Алинѣ.

-- А мы съ дѣдушкой были въ Дрезденѣ и купили вотъ эту куклу. Посмотри какая!

-- Славная кукла! похвалила Алина:-- Какія кудри! похожи на твои...

-- Моя Ольга, кажется, ужь давно познакомилась съ вами, сказалъ пожилой господинъ приподнявъ шляпу.-- Благодарю васъ за ласки...

-- Ваша Ольга очень мила! отвѣчала Алина.-- Мы съ нею сдѣлались друзьями.

-- Я очень счастливъ что встрѣтилъ Русскую, продолжалъ почтенный господинъ.-- Я долго жилъ въ вашей странѣ. Россія останется навсегда лучшимъ воспоминаніемъ моей козни.

И глубокій вздохъ довершилъ фразу. Они пошли всѣ вмѣстѣ въ глубь долины, къ дачамъ, которыя были сгруппированы около желѣзнаго источника. Разговоръ о русской жизни не прерывался между ними.

-- Какъ тебя зовутъ? возвысила свой голосокъ маленькая дѣвочка, прижимая къ сердцу свою новую куклу.

-- Алина.

-- А меня Ольга.

-- Знаю, знаю, моя милочка. Это прелестное имя.

-- Да, чудное имя, произнесъ съ чувствомъ старикъ. Въ Россіи оно очень любимо.

-- Гдѣ жили вы въ Россіи? Знаете Москву?

-- Знаю... незабвенная Москва! Я благоговѣю предъ ея Кремлемъ. Я былъ также и въ Кіевѣ... Знаю отчасти Малороссію. Интересно видѣть всѣ эти мѣста.

-- Чѣмъ вы занимались въ Россіи?

-- Я былъ медикомъ.

Въ продолженіе этого разговора они непримѣтно поравняюсь съ прелестною виллой, гдѣ Алина слушала очаровательное пѣніе.

-- Вотъ мы и пришли, сказала дѣвочка.-- Дѣдушка, я кутать хочу, пойдемъ скорѣе домой.

-- Сейчасъ, душа моя. Я заговорился о Россіи. Извините, сударыня, можетъ-быть я васъ остановилъ.

-- О, напротивъ! Мнѣ очень пріятно. Какіе у васъ чудные розаны. Я всякій разъ ими любуюсь, когда прохожу мимо вашего сада.

-- Очень радъ! это мои питомцы...

-- Прелестные!... Однако прощайте, оказала Алина.-- Я живу дальше.

-- Я бы просилъ позволенія проводить васъ до вашего жилища, но Ольга не позволитъ.... Это мой домашній тиранъ.

-- Утѣшьте скорѣй вашу малютку, сказала Алина.

-- Я безъ тебя домой не пойду, тормошила его маленькая дѣвочка.

-- Дѣлать нечего. Прощайте сударыня.

Алина поклонилась и не безъ отраднаго чувства пошла домой. Долго не выходилъ у ней изъ памяти этотъ интересный старикъ, съ его живымъ, выразительнымъ взглядомъ. Его величавая фигура, серіозныя тонкія губы, показывавшія энергическую натуру, вьющіеся серебряные волосы, вся эта наружность, внушающая уваженіе, довѣріе и симпатію, произвела на нее сильное впечатлѣніе,

На другой день вечеромъ Ольга съ дѣдушкой пошла гулять, и проходя мимо одной красивой гостиницы, плотно примкнутой къ подошвѣ горы, закричала:

-- Дѣдушка, вотъ здѣсь живетъ та Русская что подарила мнѣ пчелку.

-- А ты какъ знаешь это?

-- Мы съ няней провожали ее сюда. Вотъ на этомъ балконѣ она всегда сидитъ и читаетъ.

Дѣдушка въ свою очередь былъ очень доволенъ что узналъ жилище русской дамы которая его заинтересовала. Пришедши домой, Гартманнъ (такъ звали этого господина) сталъ пересматривать газету, гдѣ печатаются имена пріѣзжающихъ на воды, желая узнать кто изъ Русскихъ живетъ въ Эллизіумѣ. Двѣ русскія фамиліи попались ему на глаза: Изъ Москвы: А. Смирнова и А. Булатова.

Послѣднее чрезвычайно его взволновало. Онъ бросилъ газету и сталъ ходить по комнатѣ, задавая себѣ вопросы: "Какая же это Булатова? Не родня ли тѣмъ? Она сказала что ее зовутъ Алиной.... Алина! Я никогда не слыхалъ такого имени въ Россіи -- Но можетъ-быть вчерашняя дама Смирнова, а не Булатова.... Кто знаетъ? Оба имени начинаются съ буквы А, и обѣ изъ Москвы." Съ тѣхъ поръ какъ Гартманнъ оставилъ Россію, ему въ первый разъ встрѣтилась фамилія Булатовыхъ. Имъ овладѣло безотвязное желаніе снова увидѣться съ этою дѣвицею или дамою и постараться узнать ея фамилію. Весь наэлектризованный этою мыслію, онъ взялъ шляпу и торопливо пошелъ бродить по долинѣ и окрестностямъ Шандау, въ надеждѣ повстрѣчаться съ нею. Но проходивши половину дая безъ успѣха, онъ воротился домой съ тѣмъ же безпокойствомъ на душѣ. Нѣсколько дней сряду онъ выходилъ изъ дому съ тою же лихорадочною жаждою встрѣчи: былъ въ вечернемъ концертѣ, исходилъ всѣ лучшіе пункты гдѣ прогуливается общество, во всѣ попытки остались безуспѣшны. "Она уѣхала! твердилъ онъ грустный и разбитый душою.-- Я потерялъ ее изъ виду!... Еслибъ она была здѣсь, то вѣрно когда-нибудь показалась бы на балконѣ!" Давно не страдалъ онъ такъ какъ теперь. Давно душевный миръ его ни былъ нарушенъ. Казалось всѣ прошлыя бури всколыхались на двѣ души его.

Всѣ эти дни Алина провела частію въ Дрезденѣ, частію въ Таррантѣ, который весь прячется въ горахъ и восхищаетъ своею поэтическою мѣстностью. Онѣ съ миссъ Бетси возвратились домой поздно вечеромъ. На другой день Англичанка объявила что у нея флюсъ, по милости котораго она имѣетъ намѣреніе'сидѣть дня два дома.

-- Да оно и кстати, прибавила опухшая миссъ Бетси.-- У васъ молодыя ноги, вы вѣрно опять вскарабкаетесь на какую-нибудь гору, а я посижу дома.

Такъ и вышло. Алина утромъ уже была на вершинѣ той горы гдѣ живописно рисуется, въ видѣ павидьйона, гостиница Шлоссъ-Бастей, съ роскошными терраосами и прелестнымъ видомъ на Эльбу; здѣсь вы постоянно найдете кого-нибудь, нерѣдко и большое общество, за кружкою пива или за кофеемъ. Алина прошла мимо цѣлой группы Нѣмцевъ, бросила быстрый взглядъ на Лидіенштейнъ, ярко озаренный солнцемъ, и пошла вдоль горы по дорожкѣ, отѣневной сосновою аллеей; то сбѣгала она по каменнымъ ступенямъ внизъ, то поднималась вверхъ, сообразно съ прихотливыми выступами утесовъ, и вдыхая благодатный горный воздухъ подъ лазурью свѣтлаго неба.

На небольшой платформѣ надъ крутымъ обрывомъ, подъ тѣнью густыхъ сосенъ, стояли двѣ скамьи. На одной изъ нихъ сидѣлъ въ глубокой задумчивости недавній ея знакомецъ и не замѣтилъ ея появленія. Его грустный видъ тронулъ ее, и ей захотѣлось сказать ему привѣтствіе.

-- Добраго утра! проговорила она своимъ спокойнымъ, серебристымъ голосомъ.

Онъ поднялъ голову, и увидѣвъ ее предъ собою, сильно вздрогнулъ, измѣнился въ лицѣ и молча отвѣтилъ на ея слова поклономъ. "Какой же онъ меланхоликъ", подумала про себя Алина, "я его вѣрно испугала".

-- Извините, коротко сказала она,-- я кажется очень не кстати прервала ваши мысли.

-- Напротивъ, я очень радъ васъ видѣть! сказалъ онъ отрывисто, и опять понурилъ голову.

"Боже! у него должно-быть какое-нибудь горе! Ужь здорова ли малютка?" мелькнуло у нея въ головѣ.

-- Васъ такъ давно не видно, заговорилъ Гартманнъ -- это былъ онъ -- и какъ будто еще хотѣлъ сказать что-то, но вдругъ остановился. Алина поспѣшила спросить его о здоровьѣ Ольги.

-- Она, бѣдняжка, больна! отвѣчалъ съ поспѣшностію пожилой господинъ.-- Рѣзвилась вчера и упада... До крови расшиблась.

-- Какъ мнѣ жаль милую дѣвочку! Вы, какъ замѣтно, сильно встревожены. Это дочь вашего сына?

-- О, нѣтъ! Я не былъ женатъ. Но у меня есть родственники сироты, которыхъ я воспитываю.

-- Такъ она не одна у васъ?

-- У меня есть еще племянникъ.

-- Они вамъ замѣнили дѣтей и конечно утѣшаютъ васъ.

-- Да.... я очень счастливъ что Богъ послалъ мнѣ ихъ.

Во время этого въ сущности незначительнаго разговора, Гартманнъ пристально взглядывалъ на нее, худо скрывая свое волненіе. Въ эту минуту проходили мимо двѣ русскія дамы знакомыя Алинѣ, и пригласили ее идти вмѣстѣ съ Ними на мельницу лить молоко. Алина привѣтливо поклонилась незнакомцу и ушла съ ними. "И все-таки я не узналъ кто она!" съ досадою произнесъ онъ самъ себѣ, всталъ и тяжелою поступью началъ спускаться съ горы, все съ тѣмъ мучительнымъ чувствомъ которое не давало ему покоя уже нѣсколько дней.

XI.

Провозившись нѣсколько дней съ флюсомъ, миссъ Бетси не на шутку соскучилась и очень рада была когда опала щека и ей можно было выѣзжать.

-- Не мѣшало бы намъ прокатиться, сказала она Алинѣ, надѣвая новую мантилью какого-то оригинальнаго фасона и надвинувъ шляпку почти совсѣмъ наносъ.-- Ужь мнѣ надоѣло сидѣть въ четырехъ стѣнахъ.

-- Поѣдемте на Бастей, сказала ей въ свою очередь Алина.-- Кстати пароходъ сейчасъ отходитъ.

-- Очень рада.... я готова.

-- Ну такъ идемъ.

Оставалось десять минутъ, когда онѣ вступили на падубу. Англичанка начала какъ часовой крупными шагами, измѣрять палубу. Ея прямой станъ и развѣвающіяся по вѣтру букли, ея взглядъ, безцеремонно устремляющійся на сосѣдей изъ-подъ надвинутой шляпки, и подлѣ этой пожилой леди граціозная фигура блѣдненькой молодой дѣвушки съ правильными, благородными чертами,-- оба типа рѣзко выдающіеся посреди нѣмецкой толпы, заставляли многихъ шептать довольно громко: "это Англичанки". Пароходъ пошелъ, покачиваясь направо и налѣво, и волны клубясь заклокотали подъ колесами. Алина ходила подлѣ миссъ Бетси, и ей вдругъ пришла охота подшутить надъ нею.

-- Вы не боитесь воды? спросила она ее плутовски улыбаясь.

-- Я боюсь воды? комически озлобилась миссъ Бетси.-- Я, которая переплыла два раза Океанъ!... была въ Индіи.... Вы забываете что я Англичанка чистой крови; а наша морская держава такъ могущественна и сильна что мы всѣ женщины....

-- Превращаемся въ Ундинъ.... хотите вы сказать, добавила серіозно Алина.

Англичанка расхохоталась и произнесла въ сторону, какъ на сценѣ:

-- Съ этою миссъ нѣтъ никакого ладу! Завтра же пожалуюсь на васъ тетушкѣ вашей баронессѣ, буду писать ей во Франценсбадъ.

Погода стояла восхитительная, послѣ двухдневныхъ дождей. Солнце такъ сильно пекло что онѣ вынуждены были спасаться подъ парусиннымъ навѣсомъ, который защищалъ первыя мѣста на палубѣ. Берега представляли разнообразныя картины; обнаженныя скалы, дымчатаго цвѣта, нависали надъ самою головой ихъ; кой-гдѣ изъ разщелинъ съ силой выступала могучая растительность; а тамъ смотрѣла на нихъ чистенькая нѣмецкая деревенька, скромно прижавшись къ этимъ великанамъ, которые какъ бы охраняли* ее. Маленькіе каменные домики были красиво увиты виноградникомъ, а изъ-подъ широкихъ листьевъ его выглядывали крупные розаны. Каменная Лилія не пропадала изъ виду, она какъ будто играла съ путешественниками, появляясь съ разныхъ сторонъ, по волѣ прихотливо-вьющейся Эльбы. Но вотъ, оставя позади Лиліенштейнъ, вдругъ поднялась изъ нѣдръ скалъ грозная крѣпость, на высоту которой ведетъ заманчивая дорога, окаймленная каштановыми деревьями. Тутъ Эльба вновь дѣлаетъ поворотъ, и Лиліенштейнъ снова стоить предъ вами. Жаркое солнце обливало своимъ свѣтомъ эту роскошную картину, на которую живописецъ долженъ былъ бы употребить самыя яркія краски. Синее небо, дымчато-розовые камни мѣстами оранжеваго цвѣта, изумрудная зелень, перламутровыя волны рѣки, все носило печать Юга и оживляло не только воображеніе Алины, но и холодной Англичанки, которая, мотая своими свѣтлыми буклями, повертывалась съ биноклемъ во всѣ стороны, повторая съ улыбкою:

-- Very well!

Но вскорѣ на отвѣсной скалѣ, узкою полосой выдавшейся надъ всѣми другими, показался Бастей. На этой страшной высотѣ обрисовался балконъ, на которомъ стояла группа зрителей, опершись на чугунную рѣшотку; въ лѣтнихъ разноцвѣтныхъ костюмахъ, они казались снизу не болѣе какъ маленькими куколками, движенія которыхъ были едва замѣтны глазу. Пароходъ причалилъ къ Веллену, и выпустивъ большое количество пассажировъ, въ числѣ которыхъ были Алина и миссъ Бетси, поплылъ дальше. Въ Велленѣ наши путешественницы сѣли на верховыхъ лошадей и съ проводникомъ отправились на верхъ скалъ, изъ которыхъ состоитъ весь Бастей. Минуя цвѣтущія долины, онѣ въѣхали въ ущелье, куда едва проникалъ дневной свѣтъ. Эти природные гроты очень понравились нашей молодой дѣвушкѣ. Достигнувъ вершины Бастея, онѣ сошли съ лошадей. Алина поспѣшила на тотъ балконъ который такъ заманчиво былъ виденъ съ парохода, и окинувъ взглядомъ необозримую даль, онѣмѣла отъ восторга. Съ этой высоты предъ ней разстилались самые разнообразные ландшафты, а Эльба вилась у ногъ голубовато-серебристою ленточкой, по которой скользили, какъ дѣтскія игрушки, дымящіеся пароходы, и какъ бѣлые лебеди плыли парусныя лодочки. А солнце бросало въ воду ослѣпительную струю свѣта. Алина стояла задумавшись одна предъ лицомъ роскошной природы, какъ вдругъ слуха ея коснулись звуки живаго, игриваго вальса. На терассу высылала толпа мущинъ и дамъ, а за ними выступала мѣрными шагами миссъ Бетси.

-- Здѣсь довольно пріятно, сказала она снисходительнымъ тономъ Алинѣ.

-- Я надѣюсь!... возразила та съ энтузіазмомъ: -- Вотъ уже въ пятый разъ прихожу сюда и не могу насмотрѣться.

-- А мнѣ, правду вамъ сказать, ѣсть хочется.

-- Ну, такъ пойдемте въ гостиницу! засмѣялась Алина и тотчасъ же отправилась, вмѣстѣ съ Англичанкой, заказывать ростбифъ. Уютная гостиница стояла очень живописно въ глубинѣ этой массы скалъ, составляющей Бастей; подлѣ нея помѣщался небольшой оркестръ подъ тѣнью густыхъ деревьевъ, между которыми каштаны и клены гордо шелестѣли своими широкими листьями, сплетаясь со скромною березой. На склонѣ къ западу, солнце еще сильнѣе ударяло въ раскаленные камни; еслибы легкій вѣтерокъ не пробѣгалъ по верхушкамъ деревьевъ, то было бы душно. Алина и миссъ Бетси, покушавъ вдоволь и насладившись крупною земляникой, отправились на знаменитый мостъ, переброшенный смѣлою рукой съ одной группы скалъ на другую. Чтобы заглянуть въ глубь пропасти, загроможденной красноватыми камнями, которые раздражительно манили воображеніе, наши дамы съ замираніемъ сердца перевѣсились черезъ лерилы. Англичанкѣ это очень нравилось и она прошептала свое: "Very well!" Алинѣ было безотчетно весело. Но вотъ порывъ вѣтра дунулъ имъ въ лицо и нагналъ густое облако; тѣнь пала на одну часть скалъ, тогда какъ другая стояла облитая розовымъ свѣтомъ солнца.

-- Пойдемте на ту сторону, my dear, сказала Алина, взявъ за руку Англичанку.-- Тамъ виднѣе захожденіе солнца.

Онѣ пошли, и проходя сквозь разщелину скалъ, встрѣтили молодаго человѣка, въ которомъ миссъ Бетси узнала интереснаго пѣвца. Нагнувшись къ Алинѣ, она шепнула:-- Узнаете ли вы его?

-- О! конечно!... тихо отвѣчала та.

Между тѣмъ этотъ молодой человѣкъ пошелъ съ поспѣшностью къ гостиницѣ и отыскалъ пожилаго господина, который лилъ кофе, сидя неподалеку отъ оркестра.

-- Дядя, слушайте, кого я встрѣтилъ! сказалъ ему съ оживленіемъ молодой человѣкъ.-- Ту хорошенькую Англичанку о которой я вамъ говорилъ.

-- Ну такъ что жь! Поздравляю!...

-- Если вы окончили вашъ кофе, то пойдемте.... взглянемъ на захожденіе солнца.

-- И на восхожденіе твоей звѣзды.... съ улыбкой добавилъ Гартманнъ.-- Идемъ же, Фердинандъ!

Они пошли по направленію къ балкону, и пріостановились за нѣсколько шаговъ до балюстрады, у которой стояла Алина. Разговаривая съ миссъ Бетси, молодая дѣвушка повернула голову въ ихъ сторону.!

-- Вотъ она! Въ бѣлой бедуинкѣ, съ голубою вуалью на шляпкѣ! сказалъ полушепотомъ Фердинандъ. Гартманнъ схватилъ его за руку.

-- Какъ Англичанка? Это Русская! я знакомъ съ нею....

И Фердинандъ не успѣлъ опомниться какъ дядя потащилъ его за руку и представилъ Алинѣ.

-- Мой племянникъ Фердинандъ фонъ-Шёнбергъ, сказалъ онъ, съ обычною при этомъ фразой.

Алинѣ было пріятно узнать въ новомъ знакомцѣ того пѣвца котораго она слушала съ восторгомъ. Протянувъ руку старику и слегка краснѣя, она привѣтливо отвѣчала на поклонъ молодаго человѣка. Вспомнивъ что маленькая Ольга была больна, полная живаго участія Алина спросила объ ея здоровьѣ.

-- Она давно ужь попрежнему прыгаетъ, отвѣчалъ Гартманнъ, довольный ея вниманіемъ.

-- Очень рада. Надѣюсь что и вы теперь будете покойнѣе. А въ послѣдній разъ какъ я васъ встрѣтила, вы были такъ печальны. Я невольно вспомнила о своемъ отцѣ. И онъ также все безпокоится о моемъ здоровьѣ, хотя я ему безпрестанно лишу что мнѣ въ Шандау очень хорошо.

-- Такъ вамъ нравится наша природа? спросилъ Фердинандъ, восхищаясь голосомъ и манерою благородной иностранки.

-- Да, Германія очень хороша. Я такъ люблю гористую мѣстность....

-- Вы долго останетесь въ Шандау? спросилъ Гартманнъ, преслѣдуя свою мысль съ лихорадочнымъ волненіемъ.

-- Я скоро жду тетушку-изъ Франценсбада. Мы на зиму поѣдемъ въ Швейцарію.

Гартманна точно кто толкнулъ къ рѣшеткѣ балкона, онъ отвернулся и сталъ безъ цѣди смотрѣть въ туманную даль, скрывая свое волненіе. Въ душѣ его кипѣла сильная буря: "Она ли это? думалъ онъ. Странная судьба! Уѣдетъ, и я опять ничего не узнаю". А Фердинандъ продолжалъ разговаривать съ всю о Германіи, ея поэтахъ, ея музыкѣ, и вообще ея искусствахъ, которыя такъ хорошо понимала Алина. Миссъ Бетси, надувъ губы, подергивала плечами отъ нетерпѣнія и рѣшилась наконецъ напомнить Алинѣ что карета давно ихъ ждетъ. Алина улыбнулась, сказавъ Фердинанду что ея почтенная компаньйонка вѣрно соскучилась, не понимая нѣмецкаго языка.

-- Пора ѣхать! повторила миссъ Бетси, закалывая свою шаль:-- солнце сѣло, становится сыро....

-- Сейчасъ поѣдемъ! согласилась Алина, и сдѣлавъ шага два впередъ, обратилась къ Гартманну и сказала:-- Прощайте. Мы ѣдемъ!

Тотъ стоялъ спиной къ ней, вмигъ обернулся и растерявшись началъ раскланиваться. Звукъ ея голоса поразилъ его страшнымъ сходствомъ съ тою которая уже была давно въ могилѣ

Фердинандъ робко попросилъ у ней позволенія проводить въ до кареты. Они оба пошли съ дамами и усадили ихъ въ экипажъ. Сѣвъ въ коляску, Алина протянула руку Гартманну, подавая свою визитную карточку, и говоря: "вотъ моя фамилія". Карета покатилась по шоссе и скоро скрылась за деревьями. Гартманнъ горѣлъ нетерпѣніемъ узнать ея фамилію, но было уже темно на дворѣ; онъ поторопился вбѣжать въ залу гостиницы и прочелъ: Mademoiselle Alexandra. Боже, Боже, Боже! Такъ это она! глухо простоналъ Гартманнъ и рухнулся на диванъ. Фердинандъ вошелъ вслѣдъ за нимъ, спрашивая у дяди ея карточку. Но тотъ не слыхалъ его вопроса и вообще не въ силахъ былъ говорить -- такъ велика была его душевная тревога. Увидя это, Фердинандъ не сталъ болѣе безпокоить дядю вопросами, но тихо взялъ изъ рукъ его карточку чтобы прочесть имя этой милой иностранки. Хотя Фердинандъ не зналъ всей тайны связанной для Гартманна съ именемъ Булатовыхъ, во понялъ его задумчивость и теперешнее волненіе, припомнивъ что не разъ говоря ему о Россіи дядя называлъ эту фамилію, какъ игравшую огромную роль въ его молодости. Они провели ночь на Бастеѣ. Гартманнъ не смыкалъ глазъ, даже не ложился во всю ночь, рѣшившись на другой же день идти къ Алинѣ и переговорить съ нею. О5а съ первымъ утреннимъ пароходомъ отправились въ Шандау.

XII.

Фердинандъ все утро занимался въ своемъ кабинетѣ. Вниманіе его было приковано къ кипѣ агрономическихъ изданій которая лежала предъ нимъ. Онъ писалъ статью.

Въ сосѣдней комнатѣ послышались тяжелые шаги и глухой вздохъ, похожій на сдавленный стонъ. Фердинандъ встревожился. Что это такое? проговорилъ онъ, отворяя дверь. Глазамъ его представился дядя, блѣдный, съ пересохшими устами, съ помутившимся взглядомъ. Лобъ его былъ орошёнъ крупными каплями холоднаго лота. Фердинандъ прежде воего поторопился принести воды, боясь даже спрашивать о причинѣ такого состоянія.

-- Фердинандъ, я узналъ кто она.... это Алина.... Алина! произнесъ Гартманнъ, останавливая на немъ отчаянный взглядъ:-- Она дочь той которую я такъ любилъ.... дочь Ольги. Я видѣлъ сію минуту ея миніатюрный портретъ. Эти черты.... я видѣлъ ихъ. Боже мой, какой я преступникъ!

-- Что вы, дядя?

-- Да, мой другъ, пора взглянуть на себя безпристрастно: я убилъ эту женщину, это прекраснѣйшее созданіе Божіе. Она умерла отъ горя.... И вотъ ея дочь. Эта невинная дѣвушка съ такимъ яснымъ взглядомъ.

-- Я васъ не понимаю. Говорите яснѣе, ради Бога.

-- Трудно мнѣ хладнокровно все разказывать, шевелить такія воспоминанія. Подожди, дай собраться съ силами. Впрочемъ нѣтъ. Лучше прочти ея послѣднее письмо. Я его хранилъ какъ святыню. Ты все узнаешь изъ него.

И Гартманнъ всталъ, почти шатаясь подошелъ къ бюро, отперъ ящикъ и вынулъ изъ портфеля письмо, на которомъ уже лежалъ отпечатокъ времени.

-- Прочти, другъ мой, и суди о ней и обо мнѣ, сказалъ онъ, передавая Фердинанду письмо дрожавшею отъ внутренняго волненія рукой.

Фердинандъ взялъ письмо и бросилъ робкій взглядъ участія на своего воспитателя, который сидѣлъ предъ нимъ съ опущенною на грудь головой; обильныя слезы лились изъ глазъ старика. Послѣ минутнаго молчанія съ обѣихъ сторонъ, Фердинандъ сталъ читать письмо. "Эта малютка.... Алина, это та самая иностранка! Возможно ли!" повторялъ онъ себѣ въ полголоса, съ трудомъ вмѣщая въ умѣ своемъ все это непостижимое стеченіе обстоятельствъ, и самъ весь взволнованный обратился къ дядѣ съ невольнымъ вопросомъ:

-- И что же! Алина узнала что она ваша дочь?

-- О, нѣтъ! Я несчастный отецъ не смѣю назвать ее моею дочерью! Ее нужно щадить. Пусть она ничего никогда не узнаетъ. Ея положеніе было бы ужасно. Я принялъ всѣ мѣры чтобы скрыть отъ ея глазъ мое страшное смущеніе. Она такъ страстно привязана къ своему отцу.... къ генералу. И онъ самъ такъ ее любить! Могу ли я ввести еще разъ несчастіе въ эту семью, которая такъ спокойна и счастлива? Нѣтъ!... Мнѣ только остается молить небо о прощеніи.

Письмо Алины къ отцу.

Шандау.

"Милый папаша. Твое послѣднее письмо менѣе грустно чѣмъ прежнія, оно меня оживило и обрадовало въ высшей степени. Ты требуешь самымъ настоятельнымъ образомъ чтобъ я говорила болѣе о себѣ. Изволь, папочка. Слушай только. Твоя степенная Алина стала бѣгать по горамъ. Жаль глядѣть на бѣдную миссъ Бетси: она измучилась, поспѣвая всюду за мною; мнѣ рѣшительно не сидится дома. Еслибы ты видѣлъ, папа, какую я веду праздную жизнь, такъ порадовался бы. Тебя всегда тревожила мысль что я слишкомъ утомляю себя занятіями, ты одно время видѣть не могъ безъ отвращенія моей палитры съ красками и сжегъ въ печи англійское сочиненіе которое мнѣ вздумалось переводить. Помнишь ли, папаша, въ какую ярость привело меня это ауто-дафе, на которое ты рѣшился съ истинно-средневѣковымъ усердіемъ? А теперь я бы своими руками пожгла половину европейской литературы, до такой степени меня ничто не интересуетъ, кромѣ свѣжаго горнаго воздуха и разныхъ прогулокъ по Саксонской, какъ они гордо называютъ здѣсь, "Швейцаріи". Прежней блѣдности и помину нѣтъ. Потѣшь мою няню, папаша, разкажи ей что я уже не кутаюсь больше въ шаль, какъ бабушка, а хожу франтихой. Словомъ, ты бы меня не узналъ, и няня тоже. Я тебѣ послала нѣсколько фотографическихъ видовъ береговъ Эльбы; прошу подѣлиться ими съ Аделью и Сережей. Адель упрекаетъ меня что я все описываю ручьи да пригорки, а о себѣ молчу, такъ вотъ вамъ цѣлую исповѣдь. Помнится мнѣ что я проговорилась тебѣ, папочка, объ одномъ молодомъ человѣкѣ, пѣніе котораго я подслушала однажды вечеромъ въ Шандау. Его имя Фердинандъ фонъ-Шёнбергъ. Я съ нимъ познакомилась совершенно случайно на Бастеѣ. Сперва онъ меня принялъ за Англичанку, потому что всякій разъ когда встрѣчался со мною, слышалъ что я говорю съ миссъ Бетси по-англійски; но дядя его узналъ что я Русская и особенно мною заинтересовался, потому что самъ бывалъ въ Россіи и помнитъ ея гостепріимство. Дядя его замѣчательнаго ума, и такой добрый, милый старикъ! Чѣмъ чаще я стала встрѣчаться съ ними, тѣмъ они оба дѣлались симпатичнѣе. А Фердинандъ! Хотя ты, папаша, и не пропустилъ случая въ послѣднемъ письмѣ подсмѣяться надъ этимъ романическимъ именемъ и сравнить его съ героемъ Шиллеровой трагедіи; но я все-таки буду мужественно отстаивать эту личность предъ тобою. Да и этотъ Фердинандъ, я почти убѣждена въ томъ, не измѣнить своей Луизѣ ни въ какомъ случаѣ, ни для кого въ мірѣ -- лучше умретъ.... Видишь, папа, какъ лестно быть его Луизой, особенно если дѣло не дойдетъ до яду. Но шутки въ сторону. Это люди почтенные. Фамилія фонъ-Шёнбергъ очень древняя. Отецъ Фердинанда умирая оставилъ хорошее состояніе и поручилъ сына и дочь двоюродному брату жены своей, съ которымъ былъ очень друженъ. Этотъ достойнѣйшій человѣкъ поступилъ съ ними какъ съ своими собственными дѣтьми. Фердинанду далъ превосходное воспитаніе, а сестру его выдалъ хорошо замужъ, нота къ несчастію умерла, оставя молютку, которую добрый дядя взялъ тоже къ себѣ на воспитаніе. Ужь какъ онъ и любитъ ихъ, надо видѣть! Здѣсь дворяне чаще всего поступаютъ въ военную службу, но Фердинандъ по желанію дяди, выбралъ себѣ совсѣмъ другую дорогу. При многостороннемъ общемъ образованіи, онъ изучилъ агрономію и работаетъ въ своемъ помѣстьи какъ настоящій помѣщикъ. Видишь, папаша, съ какимъ феноменомъ я познакомилась, а ты надо мной смѣешься. Ко всему этому я тебѣ скажу что онъ не совсѣмъ забылъ и русскій языкъ, на которомъ говорилъ до десяти лѣтъ. Надѣюсь что хотя это примиритъ тебя съ нимъ. По случаю родства матери его съ однимъ семействомъ жившимъ въ Россіи, онъ часть своего дѣтства провелъ въ Петербургѣ, и еще теперь можетъ читать по-русски. И какъ онъ любитъ нашъ языкъ! Откровенно говоря, я замѣчаю что ему пріятно быть со мною, но любовь къ дѣятельности у него такъ велика что онъ не задумываясь оставляетъ и свои цвѣты, и свое фортепіано, и дамское общество чтобы скакать за тридевять земель, куда призываютъ его дѣла по имѣнію или какой-нибудь съѣздъ ученыхъ, или коммерческое предпріятіе,-- у него всего вдоволь и потому онъ очень часто бываетъ въ отлучкѣ. За то дядя его съ своею малюткой живетъ за нимъ какъ за каменною стѣной, въ покоѣ и удовольствіи: Фердинандъ такъ нѣженъ къ старику, такъ внимателенъ что этому послѣднему остается только слѣдить за дѣятельностью своего воспитанника и мысленно радоваться. И вообрази, лапа, его дядя такъ меня полюбилъ, такъ радъ что Фердинандъ со мною познакомился что.... право чуть не молится на меня. Я чувствую что ничѣмъ этого не заслужила, это мнѣ просто какое-то особенное счастіе. Знаю, палочка, что ты не жалуешь Нѣмцевъ, но эти два составляютъ истинное исключеніе. Забыла тебѣ сказать что вчера я осматривала Дрезденскіе музеумы въ сопровожденіи Фердинанда и его дяди. И что же ты думаешь? нашъ агрономъ одаренъ такимъ артистическимъ тактомъ что можно подумать что изящныя искусства составляютъ его спеціальность. Онъ покупаетъ много картинъ. Миссъ Бетси, которая не меньше тебя самого не любитъ Нѣмцевъ, этихъ очень полюбила. Но прощай, добый папаша. Прости мнѣ, если я тебѣ надоѣла съ моижы Нѣмцами. Вѣрь что я ни На волосъ не стала оттого менѣе Русскою"....

И въ другихъ письмахъ Алины къ отцу было много подробностей о Фердинандѣ и Гартманнѣ; въ одномъ изъ нихъ она писала между прочимъ:

"Въ одной гостиницѣ со мною, милый папаша, живетъ почтенное нѣмецкое семейство, съ которымъ я познакомилась. Отъ нихъ я многое узнала касательно фонъ-Шёнберга и дяди его. Этотъ послѣдній заслужилъ общее уваженіе. Онъ знаетъ медицину, но лѣчитъ только бѣдныхъ безплатно, даже, сказываютъ, многихъ изъ нихъ снабжаетъ всѣмъ нужнымъ. О племянникѣ его говорили мнѣ съ особеннымъ восторгомъ не только молодыя дѣвушки, ной сама мать, которая подтверждала что трудно найти молодаго человѣка лучше Фердинанда фонъ-Шёнберга.

"Прощай, мой папочка! Поцѣлуй за меня Адель и Сережу, да береги, ради Бога, свое здоровье. Помни какъ юно мнѣ дорого. Мнѣ хорошо здѣсь, но все-таки недостаетъ моего добраго отца. Всякій вечеръ вспоминаю не безъ грусти что ты не крестишь меня на сонъ грядущій.

"Покорная дочь твоя Алина."

"Р. S. Цѣлую няню; я купила ей во Франценсбадѣ большой платокъ, онъ вѣрно ей понравится -- препестрый!"

Еще не сознавая всей силы любви готовой развиться въ душѣ ея, Алина съ безотчетною довѣренностію къ судьбѣ продолжала видѣться съ Фердинандомъ, который, съ своей стороны, пользовался всѣми случаями чтобы сблизиться съ интересною молодою дѣвушкой. Впечатлѣніе которое она произвела на него было самое глубокое; никогда еще онъ не любилъ такъ серіозно, хотя почти не могъ надѣяться на счастіе обладать любимою женщиною, такъ какъ она принадлежала къ другой націи. Но странное чувство выносилъ несчастный Гартманнъ изъ свиданій съ Алиною. При ней онъ расцвѣталъ душою, становился веселъ и доволенъ; слѣдилъ съ любовью за малѣйшими ея движеніями, восхищался ея игривымъ умомъ, ея любящею, теплою душою, ея непринужденною граціей. Ея улыбка оживляла старика, при ней онъ забывалъ всѣ прошлыя невзгоды; всѣ бури молодости, которыя наложили свою тяжелую руку на всю его жизнь. Но лишь Алина скрывалась отъ глазъ его, онъ становился мраченъ, проводилъ дни и ночи въ тоскѣ, повторяя съ нестерпимою болью въ сердцѣ; "А все-таки я для нея чужой! Она живетъ въ Россіи.... а туда мнѣ дорога запала!... И скоро, скоро я ея лишусь навсегда."

-- Нѣтъ, нѣтъ, дядюшка, это невозможно! говорилъ ему Фердинандъ, съ сверкающими, какъ угли, глазами:-- Мы ее не пустимъ въ Россію. Она наша! Она останется съ нами! Я ея не уступлю никому.

-- Юноша, гдѣ твое благоразуміе? Какія мы права имѣемъ на нее?

-- Права любви. Я ее люблю.... до безумія.

-- Развѣ ты думаешь что въ Россіи ея никто не любить? И точно такъ же пожалуй какъ ты.... до безумія.

-- Не терзайте мою душу, дядя! Я сойду съ ума. Я сдѣлаю ей предложеніе!

-- Къ чему это поведетъ? Къ тому чтобы получить отказъ. Послѣ того тебѣ уже нельзя будетъ показываться ей на глаза. Да и меня лишишь возможности ее видѣть.

Много разъ повторялся подобный разговоръ между ними. Однажды они возвращались изъ Дрездена, гдѣ провели три дня. Шли долиною домой, но Фердинанду захотѣлось взойти на Шиллерову гору, можетъ-быть въ надеждѣ встрѣтить Алину, которая очень любила эту прогулку. Гартманнъ не могъ отказать ему ни въ чемъ и скоро позволилъ себя уговорить. Они уже взошли на половину горы, по каменнымъ ступенькамъ, которыя прорѣзываются извивами въ нѣдрахъ утесовъ, и поворотили въ аллею, какъ предъ ними, развѣваясь по вѣтру, мелькнула знакомая голубая вуаль Алины. У Фердинанда захватило духъ, онъ рванулся было къ ней на встрѣчу.... Она увидѣла ихъ, слегка поклонилась и поспѣшно ушла въ противоположную сторону. Дядя и племянникъ въ недоумѣніи поглядѣли другъ на друга. Тяжело было имъ, но они затаили на душѣ это тяжелое чувство, продолжая идти дальше, и разговаривать о своихъ домашнихъ дѣлахъ, не придавая этому мгновенному появленію большаго значенія. Вдругъ опять изъ-за кустовъ мелькнула стройная фигура и голубая вуаль. Фердинандъ сдѣлалъ быстрое движеніе на встрѣчу ей, но его не замѣтили, прошли мимо и скрылись, по извилистой дорожкѣ, не повертывая головы.

-- Она однако не могла не замѣтить насъ! не выдержалъ Фердинандъ, уязвленный до глубины души невниманіемъ молодой дѣвушки:-- Что бы это значило, дядя, какъ вы думаете?

-- Это значитъ, мой другъ, что мы ей надоѣли!... отвѣчалъ Гартманнъ, склонивъ голову на грудь.

Фердинандъ глубоко вздохнулъ и не нашелъ словъ для возраженія. Оба они, съ тоскою на душѣ, вернулись домой и напрасно искали разсѣянья въ своихъ обыденныхъ занятіяхъ; долго, долго неотвязная мысль преслѣдовала ихъ и душила.

Алина между тѣмъ страдала не менѣе ихъ самихъ. Причиною ея наружной холодности къ Фердинанду было письмо Антона Борисовича слѣдующаго содержанія:

"Вижу, моя милая, дорогая моя Алина, что тебѣ очень нравится этотъ Нѣмецъ. Признаюсь откровенно, мнѣ бы этого не хотѣлось, и если еще не поздно, то подумай! Ты должна будешь оставить Россію, которую такъ любишь, родныхъ, друзей, наконецъ престарѣлаго отца, которому необходимо твое присутствіе, твоя любовь. Разсмотри, обдумай, достоинъ ли онъ такихъ жертвъ? Спроси свое сердце. Если отвѣтъ будетъ do, то я покорюсь и приготовлюсь вынести тяжелый крестъ печальной старости, лишь бы ты была счастлива. Если же, повторяю, ты можешь собрать настолько душевной силы и воли чтобъ уѣхать изъ Шандау, прекративъ всякое знакомство съ Шёнбергомъ, то поспѣши утѣшить отца этою доброю вѣстью.. Теперь скажу тебѣ кой-что о домашнемъ. Меня часто посѣщаетъ нашъ добрый Михаилъ Андреевичъ. Ты опоэтизировала Нѣмца, а мнѣ позволь высказать тебѣ кой-что доброе о нашемъ Русскомъ. Кромѣ тѣхъ достоинствъ которыя ты знаешь сама, онъ чисто Русскій душою, воспитанный въ высокихъ правилахъ нашей святой церкви, въ почтенной семьѣ, гдѣ всегда хранились преданія нашей родины, и тѣ дорогія воспоминанія которыя для чужестранца я окажутся можетъ-быть странны и даже смѣшны. Но Михаилъ Андреевичъ, какъ я замѣтилъ, сильно неравнодушенъ къ тебѣ, и я съ восторгомъ назвалъ бы его моимъ сыномъ. Впрочемъ, другъ мой, разсуди сама, ты уже недитя. Съ моей стороны только одинъ совѣтъ, но никакъ не эгоизмъ. Я не хочу чтобы ты жертвовала мнѣ своимъ счастьемъ. Кто бы ни былъ твой мужъ, онъ будетъ мнѣ дорогъ какъ сынъ. Итакъ, мой другъ, моя Алина, до свиданья. Думаю что ты скоро съ Маріей Гавриловной будешь въ Женевѣ. Тамъ ты увидишь еще лучшую природу, но не забывай и родной Москвы. Да будетъ мое благословеніе надъ тобою."

XIII.

Но оставимъ Алину и обратимся въ Москву. Адель, очень часто посѣщавшая отца въ отсутствіи сестры, становилась день ото дня грустнѣе. Старикъ отецъ замѣчалъ печаль дочери и огорчался. Что тамъ еще опять? думалъ онъ и боялся разспрашивать Адель, стараясь увѣрить себя что это можетъ-быть опять какіе-нибудь пустяки. Авдотья Михайловна большую часть времени проводила у падчерицы; но Антону Борисовичу трудно было замѣтить это, такъ какъ Авдотья Михайловна обыкновенно часто выѣзжала, то въ магазины, то къ знакомымъ, которыхъ имѣла довольно большое число, то въ театры и концерты. А Антонъ Борисовичъ, дорожа семейнымъ миромъ, не мѣшалъ женѣ въ ея удовольствіяхъ. Но для бѣдной Адели настали тяжелые дни. Однажды она вбѣжала къ отцу вся въ слезахъ и не имѣя силы проговорить ни слова, упала на ближайшее кресло. Антонъ Борисовичъ вскочилъ чтобъ ее поддержать, и тревожно заглядывая ей въ лицо, спрашивалъ: "что случилось?"

-- Боже! Какъ я несчастна! простонала бѣдная Адель рыдая.

-- Что съ тобою, ангелъ мой! Успокойся! и скажи скорѣе что такое?

-- Ахъ, лапа, все кончено! Я убѣдилась: онъ не любитъ мема..Имъ на вѣкъ овладѣла другая.... Я не хочу больше его видѣть. Я остаюсь у васъ.

-- Дитя мое! Одумайся хорошенько, не опять ли какая-нибудь пустая тревога ревности?

-- О нѣтъ! Я навѣрное знаю. Папа, мнѣ страшно тяжело! я, кажется, не перенесу моего горя.... Я не имѣю силъ....

И громкія рыданья прервали ея слова. Отецъ обнялъ ее, прижалъ къ груди своей и умолялъ услокоиться, сохраняя еще нѣкоторую надежду.

-- Боже! Пощади насъ! проговорилъ Антонъ Борисовичъ.

Въ этихъ немногихъ словахъ слышалась твердая вѣра.

-- Душа моя! Не отчаявайся! Богъ не оставитъ тебя! сказалъ онъ, съ нѣжностью обратившись къ плачущей дочери и прося ее пояснить подробно все что случилось.

И Адель, собравъ силы, съ пылающимъ лицомъ, приподнялась и отрывисто начала разказывать.

-- Вы знаете, папаша, какъ Настасья меня любитъ. Эта добрая женщина давно страдала и мучилась за меня, убѣдившись что мой мужъ измѣняетъ мнѣ. Весь этотъ обманъ, вся эта низкая комедія которую они играли предо мною, возмущала честную душу этой женщины и она не вытерпѣла, открыла мнѣ глаза. Уличенный мужъ мой не могъ возражать мнѣ ни слова. Оправдываться было поздно. И та которую онъ предпочелъ мнѣ до сихъ поръ все смѣялась надо мною.

-- Да кто она такая?

Адель съ отчаяньемъ взглянула на отца, и какъ бы щадя его, запинаясь проговорила:

-- Кто она? Я назову ее!... Я рѣшилась.... Бѣдный папаша! Это... моя мачиха....

-- Моя жена!... Воскликнулъ онъ и при этомъ какъ-то широко раскрывъ глаза, страшно помертвѣлъ, Но сохраняя еще нѣсколько силъ, судорожно схватилъ стаканъ съ водою и хотѣлъ поднести къ губамъ; стаканѣ выпалъ изъ рукъ его, и Антонъ Борисовичъ безъ чувствъ повалился на полъ.

Несчастная Адель рыдала, закрывъ лицо руками и не въ силахъ была двинуться съ мѣста. Прошло нѣсколько тяжелыхъ минутъ; Антонъ Борисовичъ пришелъ въ себя, поднялся весь блѣдный и прошелся нѣсколько рать по комнатѣ. Тяжкіе стоны вырывались изъ груди его, видна была работа мысли на мрачномъ лицѣ его. Собравъ всѣ силы душевныя себѣ на помощь, онъ скоро все обдумалъ, сообразилъ и рѣшился. Трудно выразить что происходило въ душѣ его, когда онъ взялъ перо и бумагу и началъ писать; рука его дрожала, но въ лицѣ видна была непреклонная воля. Онъ позвонилъ и приказалъ отнести записку въ домъ Сергѣя Петровича. Позвали нянюшку. Старушка заботливо подала помощь своей питомицѣ, которую отъ души жалѣла, догадываясь въ чехъ дѣло. Она украдкой взглядывала и на барина, который, сидѣлъ неподвижно, погруженный въ глубокую думу. Вскорѣ доложили что пріѣхала Авдотья Михайловна. Антонъ Борисовичъ попросилъ няню отвести наверхъ ослабѣвшую отъ слезъ Адель. Ей нельзя было видѣться съ мачихою, послѣ того что случилось.

Авдотья Михайловна вошла, стараясь придать своей физіономіи выраженіе гордаго спокойствія, хотя на лицѣ ея, выступили багровыя пятна. Понимая въ чемъ дѣло, женщина избалованная безконечною добротой мужа, она надѣялась и на этотъ разъ озадачить его своею находчивостью.

-- Вы меня звали.... сказала она, обычно прищуривая глаза.-- Что вамъ угодно?

-- Притворяться, поздно.... Вы хорошо сами понимаете, о чемъ я хочу съ вами говорить. Я все узналъ. Своею преступною связью вы убили мою дочь.

-- Я убила? А развѣ я виновата что ваша дочь не умѣла сохранить любовь мужа.... Кто можетъ ручаться за свое сердце? Ему приказывать трудно. Есть права любви, права человѣчества. Мое сердце просило жизни болѣе широкой нежели та которую я нашла въ вашемъ домѣ Вы меня убивали вашимъ ледянымъ эгоизмомъ. Вспомните какъ первое время я забывала о себѣ чтобъ угождать вамъ, а вы только и думали объ, устройствѣ вашего имѣнія, забывая что я молода, полна жизни и что мой умъ не могъ быть удовлетворенъ вашимй счетными книгами. Но вамъ дороже были ваши интересы...

-- Довольно. Я все выслушалъ! холодно прервалъ еб Антонъ Борисовичъ.-- И вотъ мое послѣднее слово: вы сегодня же оставите мой домъ. Мой управляющій будетъ вамъ доставлять каждый мѣсяцъ сто рублей. Я беру къ себѣ дочь.... Надѣюсь что вы оставите насъ въ покоѣ. Теперь прощайте!

И онъ показалъ рукою на дверь. Лицо его было такъ рѣшительно и сурово что Авдотья Михайловна, при всей своей безцеремонности, не осмѣлилась возражать мужу ни слова, только гордо поднявъ голову съ притворно насмѣшливымъ видомъ вышла изъ комнаты.

Кроткая, покорная Адель хотя и долго тосковала и по временамъ неутѣшно плакала, но постоянно окруженная нѣжными заботами и вниманіемъ отца, начала уже несколько привыкать къ своему горькому положенію. Она та самую уединенную жизнь и кромѣ церкви никуда не появлялась. Только близкіе родные и Михаилъ Андреевичъ съ сестрою имѣли къ ней доступъ. Женни своимъ веселымъ характеромъ развлекала Адель. При ней несчастная женщина какъ будто нѣсколько оживлялась.

Спустя нѣсколько времени, когда все пришло хотя наружно въ прежній порядокъ, Антонъ Борисовичъ увѣдомилъ Алину о страшной бѣдѣ которая обрушилась на ихъ семью. Многаго стоило бѣдному страдальцу написать ей это письмо, которое, онъ зналъ, должно принести не мало печали его доброй Алинѣ, но дѣлать было нечего.

XIV.

Дѣйствительно такая неожиданность сильно поразила Алину. Ей стало смертельно жаль и сестру и несчастнаго отца. Къ ея собственному горю присоединилось еще новое убійственное горе. И долго она грустила и старалась избѣгать всякой встрѣчи съ знакомыми, такъ тяжко ей было присутствіе постороннихъ.... даже Гартманна и Фердинанда. Ей отрадно было бы подѣлиться съ ними своею печалью, но она не рѣшилась имъ открывать раздоръ который происходилъ въ ихъ семействѣ и разглашать подобнаго рода непріятности; кромѣ того, послѣ письма отца, выразившаго свою антипатію къ Нѣмцамъ, она какъ-то невольно чувствовала что должна разойтись съ ними. Дни тянулись для нея въ нестерпимой тоскѣ, и борьба становилась часъ отъ часу серіознѣе.

Измученный внезапною холодностью Алины, Фердинандъ не звалъ покоя ни днемъ, ни ночью; да и самъ Гартманнъ едва ли меньше его страдалъ, отдаваясь самымъ несбыточнымъ догадкамъ, взвѣшивая каждое слово, каждый поступокъ съ той и съ другой стороны.

-- Чтобы значила эта перемѣна? повторялъ Гартманнъ съ глубокимъ вздохомъ.

-- Полноте, дядя, пощадите меня, не говорите больше объ ней. Не трогайте этой раны. Я и такъ эти дни безконечно страдаю. Бывали такія минуты когда я порывался бѣжать къ ней, высказать ей все что накипѣло на душѣ.... Если она меня не любитъ, то пусть скажетъ мнѣ это.... Мнѣ было бы легче тогда.

-- Нѣтъ, Фердинандъ, послѣднее время я наблюдалъ за нею и мнѣ кажется что она тоже любить тебя.

-- Еслибы сколько-нибудь любила, то не стала бы мучить.

-- Да развѣ мы знаемъ всѣ обстоятельства которыя заставляютъ ее такъ постулатъ? Тутъ что-нибудь да кроется. Вѣрь моей опытности, надо бы разузнать... Спросить у ней поясненія.

-- Развѣ это возможно? Кто же рѣшится?

-- Я рѣшусь. Въ мои лѣта все возможно. И мнѣ придаетъ силы мое собственное чувство къ ней. Ты конечно понимаешь.

-- Да! понимаю каково и вамъ, бѣдный дядя.

-- Но можетъ-быть она и сама грустить съ тѣхъ поръ какъ перестала видѣться съ нами, продолжалъ Гартманнъ.-- Я встрѣтилъ ее вчера, въ чащѣ лѣса, и мнѣ показалось что она плакала. Увидя меня она поспѣшно скрылась. Несмотря на это мнѣ кажется, Фердинандъ, что она къ тебѣ не равнодушна.

-- О нѣтъ! Не говорите такъ! Я боюсь надѣяться. Чѣмъ все это кончится? Не нынче, завтра она уѣдетъ, и я несчастнѣйшій человѣкъ въ мірѣ.

-- Я хочу непремѣнно видѣть ее, сказалъ Гартманнъ, по нѣкоторомъ размышленіи, -- переговорить съ нею и окончательно убѣдиться въ томъ или другомъ.

-- Конечно, пусть лучше мы узнаемъ всю истину. Можетъ-быть она увлеклась минутно, а лотомъ раскаялась что подала поводъ иностранцу...

-- Вотъ это-то и главное что иностранцу, задумчиво сказалъ Гартманнъ.-- Я знаю Русскихъ: они милы, привѣтливы съ чужестранцами, но рѣдкій изъ нихъ согласится покинуть родину.... Какъ бы то ни было, я хочу съ ней видѣться....

Въ то время какъ происходилъ этотъ разговоръ между дядей и племянникомъ, Алина сидѣла въ саду съ книгою въ рукѣ, но не могла читать, вся поглощенная своею думой. У нея не выходило изъ головы послѣднее письмо отца, въ которомъ одъ опять говорилъ ей о Михаилѣ Андреевичѣ, прибавляя притомъ что дружба его составляетъ истинное утѣшеніе въ ихъ несчастіи. Все это ясно говорило Алинѣ объ извѣстномъ желаніи отца, и она невольно задавала себѣ вопросъ: "Не будетъ ли она въ самомъ дѣлѣ счастлива, сдѣлавшись его женою? Страшно ей стадо отвѣчать на это. Сердце какъ льдомъ охватило, она въ испугѣ встала, ей хотѣлось бѣжать отъ преслѣдовавшихъ ее мыслей; тоскливый вздохъ вырвался изъ груди ея; сжимая рукою холодный лобъ, она ощутила страданіе котораго еще не испытывала до сихъ поръ. Ей надобно было положительно отказаться отъ Фердинанда. Тутъ только она постигла какую сильную страсть онъ возбудилъ въ душѣ ея. "Нѣтъ, нѣтъ! никогда! прошептала она... Если только онъ любить меня!..." И снова въ волненіи опустилась на скамью.

Калитка тихо отворилась; взошла какая-то дама, въ шелковомъ черномъ платьѣ, съ изящнымъ сакъ-вояжемъ на рукѣ. Это была Марья Гавриловна, баронесса фонъ-Бербахъ. Незамѣченная молодою мечтательницей, дама направилась прямо и ней.

-- Что это ты, маточка, такъ задумалась что и меня не узнаешь?

Алина подняла голову и смутилась.

-- Ахъ! тетя! Я вовсе не ждала васъ такъ скоро.

-- Что жь! Развѣ ты не рада? Да ты какая стала хорошенькая! свѣженькая! Между розанами и сама расцвѣла какъ роза.

-- Да, мое здоровье очень понравилось здѣсь.

-- Теперь поведи меня въ комнату. Да хорошо ли насъ накормятъ здѣсь? Во Франценебадѣ меня заморили на картофелѣ съ черносливомъ. Отъ колбасниковъ чего и ждать! Смерть мнѣ они надоѣли. Да что ты такая не веселая? Да и мудрено ли въ этой трущобѣ тебѣ соскучиться. Тутъ точно тюрьма, какъ въ котлѣ сидишь, кругомъ лѣсъ да горы.

-- Нѣтъ, тетя, здѣсь очень пріятно.

-- Да хоть люди-то порядочные есть ли?

-- Я съ нѣкоторыми знакомя.

-- Ты вѣдь по-нѣмецки знаешь отлично, такъ и съ Нѣмцами небось перезнакомилась. Мнѣ признаться, они всѣ препротивные кажутся. Вотъ наши Нѣмцы -- это другое дѣло! съ гордостью прибавила баронесса Бербяхъ.

-- О! нѣтъ, тетя! И здѣсь есть чудные, благороднѣйшіе люди...

-- Вотъ какъ! замѣтила баронесса, проницательно взглянувъ на Алину.

Алинѣ невыносимо тяжелъ былъ этотъ разговоръ и она поторопилась увести тетушку на верхъ въ приготовленныя для нея комнаты. Тутъ прибѣжали дѣти баронессы и наперерывъ начали обнимать Алину.

Цѣлый Божій день провозилась Алина съ теткою, и вмѣстѣ погоревали о судьбѣ несчастной Адели.

Среди разговоровъ тетушка объявила Алинѣ что завтра же онѣ должны ѣхать въ Монтрё.

-- Что такъ скоро, ma tante! вскрикнула озадаченная Алина.

-- Братъ пишетъ что дожидается насъ тамъ... и домъ ужь нанятъ. Виноградъ поспѣлъ... а здѣсь -- что за радость?..

Тихая грусть Алины смѣнилась волненіемъ и тревогою. "Неужели уѣдетъ она не простясь съ ними! Нѣтъ, это невозможно"! Улучивъ свободную минуту, она сейчасъ же написала слѣдующую записку:

"Я завтра ѣду, мой добрый и почтенный господинъ Гартманнъ, но не могу уѣхать не простясь съ вами! Тетушка вернулась изъ Франценсбада, и мы уѣзжаемъ вмѣстѣ въ Швейцарію. Тетушка очень устала съ дороги, я не смѣю ее безпокоить и поэтому не приглашаю васъ къ себѣ. Но если вамъ можно будетъ послѣ девяти часовъ вечера придти въ нашъ садъ, то вы меня очень утѣшите. Прежде этого времени я не буду свободна, такъ какъ должна заняться съ тетушкой укладкою вещей. Оба примите отъ меня душевный поклонъ.

"Александра Булатова."

Получивъ эту записку, старикъ и молодой безъ ума засуетились. Трудно передать что они оба перечувствовали въ эти минуты. Она завтра ѣдетъ!.. тоскливо повторялъ Фердинандъ

Скоро наступили сумерки. Алина, уложивъ тетушку ранѣе обыкновеннаго, какъ птичка порхнула мимо розовыхъ кустовъ, въ дальнюю бесѣдку, и сѣла, холодѣя отъ страха. "Въ послѣдній разъ я съ ними увижусь! думала она, придетъ ли Фердинандъ? Можетъ-быть онъ обидѣлся, замѣтя что я убѣгаю отъ него. Да и могла ли я поступить иначе послѣ письма папаши? Придетъ ли онъ сегодня?" повторяла она въ тоскѣ...

У калитки обрисовались въ полумракѣ двѣ мужскія фигуры. Онъ идетъ! чуть не вскрикнула Алина, замирая отъ душевнаго волненія. Что же я ему скажу? Когда они подошли, она уже нѣсколько овладѣла собою, и подавая руку сперва Гартманну, потомъ Фердинанду, взволнованнымъ голосомъ тихо проговорила:

-- Я не хотѣла уѣхать не простившись съ вами. Можетъ-быть мы никогда уже больше не увидимся.

Голосъ ея прервался на этомъ словѣ. Сердце Фердинанда дрогнуло; онъ стоялъ какъ убитый.

-- Зачѣмъ же думать что не увидимся? возразилъ съ энергіей Гартманнъ.-- Гдѣ бы вы ни были, я васъ отыщу.

-- Спасибо вамъ, мой почтенный другъ! Чѣмъ могла я заслужить такое доброе расположеніе? Благодарю васъ, благодарю! Никогда не забуду васъ! Эти пріятныя минуты... ваша дружба... глубоко врѣзаны въ мое сердце.

Гартманнъ крѣпко сжалъ ея руку; на глаза его навертывались слезы, которыя скрылъ сумракъ бесѣдки, обросшей докамъ виноградникомъ. Фердинандъ жадно вслушивался въ звуки ея голоса. Дрожь пробѣгала по всѣмъ его членамъ, при мысли о вѣчной разлукѣ... Холодною пустыней повѣяло на него откуда-то. какъ будто вся природа застыла и омертвѣла кругомъ... Но лѣтняя ночь дышала теплотою и нѣгою, разливая въ воздухѣ благоуханіе. Миріады звѣздъ блестѣли въ безлунномъ, но прозрачномъ небѣ. Ничто въ природѣ не казалось ему прекраснымъ, кромѣ ея тихаго, нѣжнаго голоса, кромѣ ея легкаго облика, едва обрисовавшагося на темномъ фонѣ густой зелени. Она стояла опершись одною рукой на столикъ бесѣдки. Можетъ-быть безъ этой опоры она бы упала. Напряженіе ея нервовъ поддерживало въ ней эту наружную бодрость: она дорожила каждою минутой присутствія этихъ двухъ дорогихъ ей существъ. Фердинандъ молча пожиралъ ее глазами; говорить онъ былъ не въ силахъ. Самъ Гартманнъ не находилъ болѣе словъ. Молчаніе водворилось между ними; только каждому изъ нихъ слышалось біеніе собственнаго сердца, только безотчетное страданье безграничной любви оковало ихъ мысль и чувства. Наконецъ Гартманнъ, какъ бы пробудясь отъ летаргическаго сна. Живо схватилъ ея руку и съ рѣшимостью произнесъ:

-- Неужели никакой надежды вы не дадите намъ?

Фердинандъ, не ожидавшій этой фразы, крѣпко, судорожно стиснулъ руку дяди. При мысли о надеждѣ, которую и сама она не питала, Алина поколебалась; слезы готовы были брызнуть изъ глазъ ея, она однако имѣла мужество удержать ихъ, и собравши послѣднія силы, отрывисто проговорила:

-- Надежды я мало имѣю... Гдѣ власть отца... Отецъ мой не эгоистъ, не деспотъ... торопливо поправилась молодая дѣвушка;-- не думайте этого, ради Бога! Но покинуть его я сама не рѣшусь! Грустно было бы ему доживать свой вѣкъ безъ меня... Онъ меня такъ любить! Еслибы вы знали какъ онъ добръ!

-- Все кончено!.. глубоко вздохнулъ Фердинандъ, сжимая лобъ рукою, и въ минутномъ безпамятствѣ прислонясь къ шпалернику. Этотъ вздохъ, вырвавшійся изъ глубины души его, сказалъ ей все. Она увидѣла блѣдное лицо его сквозь просвѣтъ деревьевъ. Сердце разрывалось въ груди ея...

-- Итакъ мы разстаемся навсегда? произнесъ сдержаннымъ тономъ Фердинандъ.

-- Навсегда? повторила она, какъ пораженная въ сердце:-- Нѣтъ, этого нельзя! я не вынесу!... Это сверхъ силъ моихъ.... Мы увидимся.... когда-нибудь!...

Но сама испугавшись своихъ словъ и чувствуя что теряется и готова разразиться въ присутствіи ихъ рыданіями, Алина поспѣшила прибавить:

-- Прощайте, прощайте!... Не забывайте меня! И любите попрежнему....

Фердинандъ, которому протянула она руку, осмѣлился прильнуть къ ней губами. Ощутивъ горячій поцѣлуй на рукѣ своей, она быстро освободила ее и еще разъ сказавъ имъ отъ души нѣсколько теплыхъ словъ, торопливо скользнула въ комнату и скрылась изъ глазъ ихъ.

Нѣсколько минутъ стояли неподвижно на одномъ и томъ же мѣстѣ Гартманнъ и Фердинандъ. Слишкомъ была переполнена душа разнообразными ощущеніями, при которыхъ разговору не было мѣста; они молча обняли другъ друга. Фердинандъ чувствовалъ невыразимо сладостную надежду, когда тихо проговорилъ дядѣ:

-- Она меня любить.... О! теперь ничто не въ силахъ остановить меня. Она будетъ моя!...

-- Дай-то Богъ! дай-то Богъ! повторилъ старый дядя его, опечаленный ея отъѣздомъ, но обрадованный, оживленный теплыми словами ея прощанья.

На другой день Алина вмѣстѣ съ Марьей Гавриловною, миссъ Бетси, дѣтьми и прислугою отплыли на пароходѣ въ Дрезденъ и въ скоромъ времени были въ Швейцаріи.

XV.

Авдотья Михайловна поселилась въ хорошенькомъ домикѣ, который былъ меблированъ съ большимъ вкусомъ. Ее окружилъ полный комфортъ: она имѣла прислугу, экипажъ, пышный гардеробъ и совершенную свободу дѣйствій. Нужно ли пояснятъ откуда явилась эта роскошная обстановка? Авдотья Михайловна была по-своему почти счастлива. Репутація ея еще не совсѣмъ пошатнулась; многіе даже говорили о ней съ участіемъ, какъ о несчастной жертвѣ, потому что она умѣла краснорѣчиво описать невыносимый нравъ мужа, тогда какъ Антонъ Борисовичъ никому ни слова не говорилъ о женѣ. Всѣ концы были спрятаны въ воду. Между ею и Сергѣемъ Петровичемъ было рѣшено ѣхать за границу, но поѣздку пришлось отложить, такъ какъ у Сергѣя Петровича, около этого времени случилось много дѣла по имѣнію.

Первое время Сергѣй Петровичъ былъ, повидимому, очень веселъ и безпеченъ. Онъ говорилъ что теперь у него руки развязаны, обуза съ плечъ снята. Тутъ не маловажную роль играло и самолюбіе, и онъ старался увѣрить себя и другихъ что вовсе не горюетъ по женѣ. Только повременимъ, когда онъ оставался одинъ, докучная гостья, незримая на для кого, мрачно садилась у его изголовья и шептала ему страшныя слова. Онъ вскакивалъ и гналъ ее отъ себя прочь. Чтобы заглушить мрачныя угрозы докучной гостьи, Сергѣй Петровичъ собиралъ у себя веселую компанію и предавался черезчуръ неразборчивымъ удовольствіямъ. Авдотья Михайловна, замѣтивъ что онъ "кутитъ", сдѣлала ему однажды нѣжный выговоръ; но онъ отвѣчалъ ей отчаянно махнувъ рукою:

-- Э, матушка! семь бѣдъ -- одинъ отвѣтъ!

Авдотья Михайловна начала находить что Сержъ сдѣлался mauvais genre, и сдвинувъ свои черныя бровки сказала ему:

-- Какъ тебѣ не стыдно со всякою дрянью связываться.

-- Полно! полно! не трогай моихъ друзей, это все отличные ребята....

-- Можетъ-быть, но люди дурнаго тона....

-- Пустое!... что такое тонъ? была бы душа.

-- Ихъ нельзя впустить ни въ одну гостиную.

-- Они и безъ гостиной проживутъ. Хочешь я тебѣ представлю Ваничку Борзина?

-- Нѣтъ, избавь отъ этой чести....

-- Ну, такъ Мумучку Веревкина?

-- И этого мнѣ не надо.

-- Фу ты пропасть!... какая ты стала нынче!...

Авдотья Михайловна поспѣшила прекратить щекотливый разговоръ.

Послѣ непомѣрной веселости, нападала на Сергѣя Петровича страшная хандра, и все на свѣтѣ ему надоѣдало. Онъ дѣлался мраченъ, молчаливъ, дичился знакомыхъ, дня по два не показывался къ Авдотьѣ Михайловнѣ, запирался одинъ у себя въ кабинетѣ. Что-то теперь съ нею. Какъ-то она переноситъ свое новое положеніе.... разводной жены? Она, которая такъ страстно любила мужа! Буря кипѣла въ его душѣ. Еслибы можно было идти къ ней, и просить на колѣняхъ прощенья! Но самолюбіе.... но Авдотья Михайловна!...

Однажды Сергѣй Петровичъ шелъ по бульвару. Докторъ предписалъ ему прохаживаться кдждое утро пѣшкомъ, такъ какъ у него начали дѣлаться сильные приливы крови къ головѣ. Идетъ онъ въ раздумьѣ, опустивъ голову, а на встрѣчу ему небольшаго роста старушка въ капорѣ коричневаго цвѣта. Сергѣй Петровичъ тотчасъ узналъ въ ней няню Булатовыхъ и обрадовался было; но спохватившись, уткнулъ носъ въ кашне и прошелъ мимо, отворотившись. Но няня остановила его, говоря:

-- Здравствуйте, батюшка Сергѣй Петровичъ. Какъ поживаете?

Сергѣй Петровичъ не нашелъ въ себѣ суровости на привѣтливыя слова няни, полныя добродушнаго участія и тихой грусти.

-- А! здравствуй, нянюшка! откликнулся онъ ласково: -- Я тебя было не узналъ.... Извини!

-- Ничего, сударь. Что это случилось у васъ тамъ, батюшка? Гope какое!-- Вѣдь сердце надрывается глядя на нашу Адель Антоновну.

-- Что съ нею? невольно вырвалось у него.

-- Да какже, батюшка! Каждый Божій день горькими слезами обливается.... Доктора находятъ что грудь разстроена у нихъ. Сейчасъ навѣдывалась насчетъ козы; велятъ пить козье молоко....

У Сергѣя Петровича завертѣлось въ глазахъ при этомъ извѣстіи и онъ поторопился уйти отъ няни, сказавъ:

-- Извини, голубушка, я спѣшу по одному дѣлу....

И пришелъ домой такой грустный что цѣлый день просидѣлъ понуря голову, запершись у себя, и приказавъ людямъ говорить что его дома нѣтъ.

Въ ту зиму въ Москвѣ были дворянскіе выборы. На одномъ изъ собраній къ Сергѣю Петровичу подошелъ его университетскій товарищъ Михаилъ Андреевичъ Новицкій, и чтобы поговорить на свободѣ, они ушли вмѣстѣ за колонны. Старые пріятели давно не видались. Сергѣй Петровичъ началъ выговоромъ..

-- Забылъ ты меня совсѣмъ, Мишель! Никогда не завернешь....

-- Извини, совсѣмъ не имѣю времени;, дѣлъ куча! сказалъ вскользь Новицкій, а потомъ вдругъ рѣшился откровенно высказать Сергѣю Петровичу свое мнѣніе касательно его поступка съ женою. Часто посѣщая домъ Булатовыхъ, онъ былъ свидѣтелемъ страданій Адели и не могъ въ душѣ не обвинять ея мужа.

-- Жаль мнѣ тебя, Сережа! сказалъ онъ искреннимъ тономъ:-- Какая была тебѣ неволя погубить молодую женщину и себя самого? Чего тебѣ недоставало? Она мила, добра, хороша собою и тебя до сихъ поръ, какъ видно, безъ ума любитъ. Бѣдная Адель Антоновна!

Сергѣй Петровичъ задумчиво крутилъ усы, устава глаза въ землю и безмолвно выслушивая Михаила Андреевича. Ему хотѣлось бы сказать товарищу что онъ самъ страдаетъ не меньше ея, но неловко было выговорить это, какъ бы себѣ въ оправданіе.

-- Еслибы, ты видѣлъ что происходитъ въ домѣ у твоего тестя, продолжалъ Новицкій:-- больно смотрѣть на старика и дочь....

-- Довольно, Мишель! пощади меня! что я могу сдѣлать?

-- Ты можешь помириться съ женою. Она такъ добра что вѣроятно проститъ тебя....

Сергѣй Петровичъ отвѣтилъ на это глубокимъ вздохомъ, сознавая что Михаилъ Андреевичъ былъ правъ. Послѣ нѣкотораго молчанія, довольно печальнаго для обоихъ, Сергѣй Петровичъ поднялъ голову и съ принужденною улыбкою проговорилъ:

-- Радъ бы въ рай, да грѣхи не пускаютъ.

-- Эхъ, братецъ мой, плохо!.

-- Разумѣется плохо!... Да что будешь дѣлать?

И крѣпко пожавъ другъ другу руку, товарищи молча разошлись. Со времени этой встрѣчи. съ Мишелемъ, припадки меланхоліи у Сергѣя Петровича видимо усилились; то запирался онъ дома и не пускалъ къ себѣ никого на глаза, даже и Авдотью Михайловну; то снова созывалъ буйныхъ товарищей и бросался въ игру и другія одуряющія удовольствія. Додо ясно видѣла что съ каждымъ днемъ власть ея надъ Сергѣемъ Петровичемъ становится слабѣе, и это убѣжденіе начало подтачивать ея здоровье, и такъ уже не слишкомъ блестящее. Она однако не Поддалась первымъ проявленіямъ тяжкой болѣзни, а все еще бодрилась. наряжалась и выѣзжала, показывая всюду торжествующую физіономію. Однако съ Сергѣемъ Петровичемъ тонъ ея значительно понизился прежняя побѣдительница стала его бояться, особенно когда онъ приходилъ къ ней прямо отъ буйныхъ товарищей.

XVI.

Въ то время какъ жизнь Сергѣя Петровича проходила безпорядочно и безотрадно, въ домѣ Булатовыхъ царствовала тишина и все тотъ же изстари заведенный порядокъ. Все тотъ же дворецкій во фракѣ и въ бѣломъ галстукѣ, съ важною осанкою докладывалъ каждый день что кушанье подано; все въ тѣхъ же салонахъ какъ и прежде, собиралось въ извѣстные часы маленькое общество генерала, все тѣ же лица садилось за карты по вечерамъ, все такъ же тихъ и приличенъ шелъ разговоръ между ними. Можно было подумать что ничего особеннаго не произошло въ этомъ семействѣ, только кругъ ихъ знакомства сдѣлался меньше: кромѣ родныхъ, посѣщали изъ самые короткіе знакомые. Всѣ въ глубинѣ души жалѣли несчастную Адель, на которую смотрѣли какъ на жертву, обрѣченную преждевременной смерти. Съ крайнимъ состраданіемъ глядѣли и на почтеннаго старика, который такъ грустно доживалъ свой вѣкъ.

Со страшнымъ замираніемъ сердца наблюдалъ несчастный отецъ за припадками болѣзни, которые силилась скрыть отъ его глазъ добрая Адель. Онъ ясно видѣлъ что его ожидаетъ еще новый ударъ. Надо было готовиться къ разлукѣ съ Аделью, а между тѣмъ выслушивать ея пылкія рѣчи, въ которыхъ любовь и надежда шли рука объ руку.

-- Я знаю, говорила она, ласкаясь къ отцу,-- что Сережа вернется ко мнѣ и мы будемъ опять жить душа въ душу.

-- Разумѣется, мой другъ, тихо говорилъ убитый горемъ отецъ:-- надо надѣяться....

-- Я надѣюсь на Бога. Я сама такъ люблю Сережу. Нерѣдко въ эти минуты физическихъ страданій она вскрикивала отчаяннымъ голосомъ:

-- Нѣтъ, нѣтъ, я скоро умру! Папа, я не хочу умирать! Я молода.... Я люблю....

Все что говорилось ей въ утѣшеніе раздирало душу отца, который украдкой отъ нея утиралъ тихо выкатившуюся слезу. Но въ другой разъ Адели казалось что она скоро совсѣмъ будетъ здорова, и она говорила:

-- Весною мы поѣдемъ, папочка, за границу, къ Алинѣ. Съ нею вмѣстѣ въ Эмсъ. Эмсъ мнѣ непремѣнно поможетъ. А къ тому времени, кто знаетъ. можетъ и Сережа вернется ко мнѣ. Я это предчувствую.

А тутъ какъ нарочно вбѣжала Женни, торопливо поцѣловала Адель, и по торжествующему лицу молодой дѣвушки было тотчасъ замѣтно что она имѣетъ сообщать что-то крайне важное.

-- Ну, ну, говори скорѣе, шутила Адель:-- не скромничай. Вижу что у тебя есть что-то на душѣ.

-- И даже очень хорошее.

-- Ты замужъ выходишь?

-- Вотъ, стану я такому вздору радоваться! Дѣло касается тебя, мой другъ.

-- Не видала ли ты Сережу? вспыхнули Адель.

-- Слушай, слушай.

У Адели закипѣло въ душѣ лихорадочное ожиданіе чего-то необычайнаго и она съ сіяющею улыбкой выслушала разказъ Женни; та съ восторгомъ повѣдала ей о встрѣчѣ брата своего съ Сергѣемъ Петровичемъ, передавая подробно какъ онъ глубоко вздохнулъ на слова Мишеля: "помирись, братецъ, съ женой!" Какъ сдѣлался мраченъ, и какъ будто сконфузившись, наскоро простился и отошелъ отъ Михаила Андреевича.

-- Боже, Ты такъ милосердъ ко мнѣ!... Видишь, папа, вскрикнула она, обращаясь къ отцу, который сидѣлъ поодаль:-- я говорила что онъ не забылъ меня!

И съ этимъ словомъ она вскочила чтобы броситься къ нему на шею и разказать все.... Но силы измѣнили ей, лицо страшно поблѣднѣло, лобъ залоснился какъ бѣлый мраморъ, темные круги мгновенно оттѣнили опущенныя вѣки, глухой кашель захватилъ дыханіе. Адель, сжавъ сердце рукой, зарыдала и лишилась чувствъ. Испуганная подруга ея бросилась помогать ей, дрожа всѣмъ тѣломъ и съ трудомъ удерживая слезы. Видя отчаянное состояніе дочери, Антонъ Борисовичъ охватилъ голову руками и горько заплакалъ. На эту сцену вошелъ Михаилъ Андреевичъ. Онъ осторожно приблизился къ убитому горемъ старику, взялъ его за руку и увелъ въ кабинетъ, стараясь именемъ Всемогущаго Бога возбудить слабѣющій духъ несчастнаго отца. Бѣдная Женни была въ отчаяніи: она ясно увидѣла свою ошибку -- надежда ни счастіе, въ которое еще вѣрила Адель, могла окончательно убить ее.

По неизъяснимому сочувствію, которое существуетъ между людьми отдаленными другъ отъ друга морями и горами, Сергѣй Петровичъ въ этотъ самый часъ имѣлъ такой страшный приливъ тоски къ сердцу что, приписывая его голосу совѣсти, произнесъ приговоръ надъ собою: "Да. Я долженъ примириться съ Аделью рано или поздно". Это внутреннее рѣшеніе успокоило на время его измученную душу.

Ночь Адель провела очень плохо, утромъ такъ ослабѣла что не могла встать съ постели. Послѣ утомительныхъ часовъ, проведенныхъ у изголовья дочери, Антонъ Борисовичъ едва пришелъ чтобъ отдохнуть, какъ пришли просить его снова къ больной. Онъ немедленно всталъ и пошелъ.

-- Что, другъ мой, Делинька? сказалъ онъ, садясь подлѣ нея и коснувшись ея горячей руки.

-- Знаешь, папаша, что я хочу тебѣ сказать.... Да боюсь что ты разсердишься....

-- Я разсержусь? Помилуй, другъ мой. Я радъ все сдѣлать что тебѣ угодно....

-- Я хочу видѣть Сережу.... Пошли за нимъ. Да можетъ-быть, папаша, твое самолюбіе пострадаетъ.... Я все объ этомъ думаю....

-- Полно, Адель! Какое самолюбіе тамъ, гдѣ рѣчь идетъ о твоемъ спокойствіи... Лишь бы ты была счастлива...

-- О! я увѣрена что онъ будетъ радъ помириться со мною... Ты увидишь, онъ сейчасъ явится сюда...

-- Дай Богъ...

-- Я хочу ему написать.

-- Ну что жь! Напиши, мой ангелъ!

И Адель, поцѣловавъ руку у отца, тотчасъ же написала мужу записку, состоящую изъ нѣсколькихъ словъ примиренія и прощенія; а сама попросила одѣваться. Чрезъ великую силу, поддерживаемая дѣвушками, Адель медленно перешла въ гостиную и въ изнуреніи опустилась на диванъ; ее бережно усадили, подложивъ подъ ноги и подъ бокъ бархатныя подушки. Зеленоватая блѣдность заняла мѣсто яркаго румянца на лицѣ ея, глаза полузакрылись, голова скатилась на подушку; но не на долго: вдругъ лицо Адели зардѣлось, глаза запылали, рядъ бѣлыхъ зубовъ блеснулъ въ алыхъ, хотя и пересмяклыхъ устахъ. Она приподнялась, протянула обѣ руки, вскрикнула: "Сережа!" и черезъ минуту очутилась въ объятіяхъ мужа. Послѣ перваго изліянія чувствъ, Сергѣй Петровичъ упалъ къ ногамъ жены, умоляя простить его.

-- Не будемъ вспоминать прошлаго! прервала его Адель, обвившись рукою около его шеи.-- Авось теперь ваше счастіе не покроется темнымъ облакомъ! Богъ милосердъ, другъ мой! Я такъ молилась!..

Сергѣй Петровичъ клялся всѣмъ что есть святаго что всю жизнь будетъ только думать о томъ чтобы загладить свою вину. Адель ему повѣрила и чувствовала себя счастливою. Но эта сцена до того взволновала ея душу что у нея сдавило грудь и сдѣлался сильнѣйшій припадокъ кашля. При видѣ этого, Сергѣй Петровичъ затрясся, поблѣднѣлъ и съ ужасомъ смотрѣлъ на жену. Она замѣтила что онъ страшно испугался ея кашля и задыхаясь проговорила:

-- Не безпокойся, мой другъ, это ничего!.. Пройдетъ!

Сказавъ это, она силилась улыбнуться, съ нѣжностію устремивъ глаза на мужа, но голова ея опрокинулась, глаза закатились, и больная лишилась чувствъ. Сейчасъ дали знать генералу что Адели дурно; онъ бросился къ дочери и почти вскрикнулъ:

-- Помогите мнѣ отнести ее на постель!

Адель лежала откинувшись на спинку кресла. Отецъ поднялъ ее за плечи, Сергѣй Петровичъ поддержалъ за ноги, и понесли ея какъ мраморную упавшую съ пьедестала статую. Длинные волосы, разсыпавшись, висѣли почти до земли, на губахъ замерла улыбка счастія, впалые виски лоснились синеватымъ оттѣнкомъ... Правильный типъ ея красоты придавалъ ей какую-то страшную прелесть.

-- Она умерла! простоналъ съ отчаяніемъ Сергѣй Петровичъ, и сдержанное до сихъ поръ рыданіе вырвалось изъ груди его.

Но что происходило въ душѣ отца, то описать трудно; онъ упорно молчалъ, весь поглощенный несчастіемъ; и казалось не обращалъ вниманія на присутствіе зятя. Они принесли ее и положили на постель и оба долго стояли предъ ней, безъ словъ, скрестивъ на груди руки, впиваясь глубокимъ взглядомъ въ помертвѣлыя черты молодой женщины.

Скоро явился докторъ и привелъ ее въ чувство. Первымъ словомъ Адели было:

-- Сережа, ты здѣсь?

Онъ наклонился и поцѣловалъ ея руку. Она искала глазами отца, и повернувъ къ нему голову, сказала тихо прерывающимся голосомъ:

-- Я, кажется, умираю... Папаша, я хочу чтобы ты простилъ ему... чтобы ты не сердился больше на Сережу!..

И умоляющій взглядъ ея устремился на отца. Старикъ не нашелся ничего сказать на это. Томимая его молчаніемъ, Адель опять заговорила:

-- Папа, если ты любишь меня... Прости ему! Успокой меня поскорѣй. Умоляю тебя, папочка, ангелъ мой!

Антонъ Борисовичъ подошелъ къ зятю, обнялъ его, и слезы заструились по морщинамъ старика. Сергѣй Петровичъ молча опустился предъ нимъ на колѣни. Лицо молодаго человѣка было блѣдно, губы дрожали, преклоненная голова его выражала раскаяніе и покорность. Антонъ Борисовичъ поднялъ его.

-- Боже! Какъ я счастлива! Какъ я довольна! воскликнула Адель и потянулась къ рукѣ отца.

Черезъ десять дней ея не стало. Сергѣй Петровичъ былъ при ней до послѣдней минуты. Въ это время на него дѣйствительно жаль было смотрѣть; хороня ее, онъ чувствовалъ всю важность этой потери и всю тяжесть своей вины. Говорить ли о томъ что пережилъ отецъ въ эти минуты?

XVII.

Въ продолженіе всего этого времени и Авдотьѣ Михайловнѣ было не легко. Она сознавала что для нея все можетъ рухнуть разомъ, что дѣло жизни ея проиграно, если Серriû Петровичъ ее разлюбить; а какъ ей и не подумать было этого, когда онъ уже нѣсколько сутокъ не являлся къ ней? Вскорѣ пришла вѣсть о болѣзни Адели и ея примиреніи съ мужемъ. Авдотья Михайловна теряла голову, съ ужасомъ повторяя: "Онъ у ногъ Адели. Что жъ будетъ со мною?"

Въ одно утро Маша вошла къ ней съ такою миной что господа ея невольно вскрикнула:

-- Умерла?

-- Умерла, ваше превосходительство.

Авдотьѣ Михайловнѣ сдѣлалось дурно. Пршпедъ въ себя, она начала разспрашивать о подробностяхъ; но Маша не хотѣла отвѣчать.

-- Нѣтъ, барыня, воля ваша, тарантила она:-- я больше ни за что не пойду къ Булатовымъ! Какъ вамъ угодно... Лучше разочтите меня... Сколько сраму-то я приняла! Тамъ люди меня чуть не побили! Ты, говорятъ, фискалить сюда ходишь...

-- Поди, поди вонъ отсюда! торопливо проговорила Авдотья Михайловна, указывая рукою на дверь.

Маша вышла ворча себѣ подъ носъ.

Оставшись одна, Авдотья Михайловна перечувствовала разнообразныя ощущенія, которыя трудно передать. То возбуждалась въ душѣ ея надежда, то припоминалась ей холодность которую она замѣчала повременамъ въ Сергѣѣ Петровичѣ, и невольный ужасъ овладѣвалъ ею, и ей грезились страшные, зловѣщіе сны, когда она смыкала глаза; ночь прошла такъ тревожно, что врачъ пріѣхавшій навѣстить свою паціентку нашелъ ея пульсъ въ весьма дурномъ состояніи и посовѣтовалъ ей остаться нѣсколько сутокъ въ постели. Тяжки были испытанія этой женщинѣ, которую жизнь баловала до сихъ поръ.

Послѣ похоронъ Адели, Сергѣй Петровичъ плакалъ цѣлые дни, запершись у себя и забывъ обо всемъ на свѣтѣ. Передумавъ о многомъ, онъ вспомнилъ наконецъ и объ Авдотьѣ Михайловнѣ Его покоробило. "Поскорѣй надо съ нею раздѣлаться!" подумалъ онъ и рѣшился написать къ ней. Въ своемъ письмѣ онъ высказалъ ей что послѣ смерти Адели между ними все кончено, и приложилъ вексель въ 20 тыс. руб.

Полученіе этой записки окончательно привело Авдотью Михайловну въ изступленіе, и несмотря на запрещеніе доктора выѣзжать изъ дому, она поскакала къ Сергѣю Петровичу, питая себя надеждою что онъ еще одумается....

Но случилось не такъ какъ она ожидала: лакей не впустилъ ея къ Сергѣю Петровичу, сказавъ суровымъ тономъ:

-- Не приказано васъ принимать.

Она остолбѣнѣла и еще повелительнѣе прибавила:

-- Скажи что мнѣ непремѣнно нужно видѣть его самого.... на одну минуту.

-- Не могу докладывать.... не велѣно!

Несмотря на сопротивленіе лакея, Авдотья Михайловна сдѣлала нѣсколько шаговъ впередъ и взялась уже за ручку двери; но тотъ загородивъ ей дорогу еще энергичнѣе сказалъ:

-- Не извольте ходить! Баринъ не приказалъ васъ пускать.

Озлобившись и уже совершенно забывъ все, она вскрикнула:

-- Какъ ты смѣешь? Поди прочь, болванъ!

-- Намъ приказано! отвѣчалъ невозмутимо мѣрнымъ тономъ лакей и, переглянувшись съ другимъ, ухмыльнулся.

Авдотья Михайловна яростно выбѣжала изъ передней и хлопнула дверью. Пріѣхавъ домой, она сейчасъ же запечатала въ конвертъ присланный вексель и написавъ нѣсколько строкъ отправила съ своимъ посланнымъ къ Сергѣю Петровичу. Получивъ пакетъ, Сергѣй Петровичъ вынулъ вексель, бросилъ его равнодушно въ первый попавшійся подъ руку ящикъ, а записку ея, не читавши, измялъ въ рукѣ и бросилъ въ каминъ.

Прошло еще нѣсколько дней въ мучительномъ ожиданіи; въ это время Авдотья Михайловна металась въ тоскѣ, не находя мѣста и не зная на что рѣшиться, что предпринять, чѣмъ тронуть сердце Сергѣя Петровича.... Наконецъ она собралась съ духомъ и написала ему длинное письмо.... Письмо было послано по городской почтѣ. Она ждала отвѣта съ напряженными нервами, съ разгорѣвшимся воображеніемъ, и при малѣйшемъ шорохѣ вздрагивала, съ волненіемъ выбѣгала въ переднею: ей все казалось что онъ входитъ и подаетъ ей руку, сознавая свою несправедливость и преклоняясь предъ ея краснорѣчіемъ. Но и въ этомъ ошиблась Авдотья Михайловна. Болѣзнь между тѣмъ продержала ее двѣ недѣли въ постели, и зеркало высказало ей грустную правду. Она страшно измѣнилась и похудѣла въ послѣднее время. Надо было однако заняться необходимыми распоряженіями, сдать домъ, найти новую квартиру и отпустить людей....

Объѣхавъ нѣсколько улицъ, Авдотья Михайловна попала наконецъ на то чего искала. Вышла къ ней хозяйка, лѣтъ 40 женщина, въ черномъ шерстяномъ платьѣ, вдова полковника, падшаго подъ стѣнами Севастополя, и съ привѣтливою улыбкой приглашала г-жу Булатову войти къ ней. Въ ея небольшой гостиной, далеко не богатой, но со вкусомъ убранной, находились двѣ молодыя дѣвушки, дочери хозяйки. Одна изъ нихъ рисовала что-то красками, другая вышивала въ пяльцахъ. Мать представила ихъ вошедшей дамѣ. Авдотья Михайловна сѣда на диванъ и, глядя на эту мирную картину семейнаго быта, тотчасъ же рѣшилась занять у нихъ двѣ хорошенькія комнаты, которыя онѣ отдавали въ наймы.

-- Я не въ состояніи занимать такой большой квартиры, пояснила хозяйка,-- намъ трехъ комнатъ довольно, не считая дѣвичей и передней; я бы желала найти даму которая бы помѣстилась у насъ какъ семьянка. Мы люди простые, безъ претензій, готовы на всякую услугу, лишь бы сойтись по душѣ...

-- Примите меня въ вашу семью! прервала ея обрадованная Авдотья Михайловна:-- Я одна одинехонька и тоже ищу людей съ которыми было бы пріятно раздѣлить горе и радость. Я хотя и стара, а ужасно люблю общество молодыхъ дѣвушекъ, прибавила она съ своею вкрадчивою улыбкою.

-- Онѣ у меня, могу сказать откровенно, не барышни бѣлоручки, подхватила счастливая мать,-- работаютъ и зарабатываютъ, слава Богу. Это вѣдь не стыдно даже и дочерямъ полковника....

Пелагея Егоровна -- такъ звали хозяйку -- начала говорить объ условіяхъ найма, предложила пользоваться ихъ столомъ и т. п. Все это какъ нельзя больше удовлетворяло требованіямъ Авдотьи Михайловны и она съ радостью на все согласилась, давъ обѣщаніе переѣхать черезъ два дня. Разставаясь, онѣ радушно пожималй другъ другу руку, съ чувствомъ взаимной симпатіи. Дочери, Катя и Надя, были въ восторгѣ отъ своей новой жилицы....

Сама Авдотья Михайловна испытывала весьма отрадное чувство: "Я отдохну съ ними, въ этомъ мирномъ семействѣ!" думала она, дѣлая всѣ распоряженія къ переѣзду. Новое жилище ея было убрано очень мило; солнце свѣтило во всѣ окна, все вокругъ нея дышало свѣжестью и привѣтомъ -- и эта пріятная, хотя и скромная обстановка произвела хорошее впечатлѣніе на измученную Авдотью Михайловну; давно она не слала такъ спокойно. Давно не чувствовала она себя такъ хорошо какъ посреди этого милаго семейства.

Когда рѣчь заходила о мужѣ "Авдотьи Михайловны, то она, давъ знать легкимъ намекомъ что она была очень несчастлива съ нимъ, увѣряла что онъ находится на службѣ въ Варшавѣ, но что она никакъ не согласилась жить въ такомъ непріятномъ для Русскихъ городѣ, предпочитая родную Москву. Все это казалось правдоподобно людямъ которые сами не имѣли привычки лгать. Слышала однажды Пелагая Егоровна что-то такое отъ сосѣдки про какую-то генеральшу Булатову, но какъ терпѣть не могла сплетенъ, то и не дала договорить.

-- Это вѣрно другая.... прервала она:-- а наша прекраснѣйшая женщина.

Однажды майскій день былъ такъ хорошъ что Катя и Надя упросили Пелагею Егоровну нанять карету и съѣздить въ Петровскій Паркъ. Само собою разумѣется что безъ Авдотьи Михайловны ихъ удовольствіе было бы не полно, и такъ онѣ отправились вчетверомъ. Сестры щебетали какъ молодыя пташки, выпущенныя на волю. Пелагея Егоровна улыбаясь на нихъ подмигивала Авдотьѣ Михайловнѣ. Въ большой аллеѣ толпилось довольно много гуляющихъ; экипажи тянулись шагъ за шагомъ.

-- Мамаша, пройдемтесь пѣшкомъ ко дворцу, попросила Катя.

И онѣ вышли изъ экипажа.

Невдалекѣ на скамейкѣ, повернувшись къ нимъ слиною, сидѣлъ какой-то мущина; не обративъ на него вниманія, дамы сѣли и начали разговаривать между собою. Мущина оглянулся.... Авдотья Михайловна вскрикнула и вдругъ нагнулась къ своей ботинкѣ.

-- Что съ вами? спросила Надя.

-- Червякъ огромный! проговорила она, задыхаясь, вдругъ вскочила, чтобъ уйти; но сидѣвшій мущина въ одно мгновеніе схватилъ ее за руку, выше локтя и заговорилъ повелительно, надорваннымъ голосомъ.

-- Куда вы, сударыня?

-- Это сумашедшій! проговорила Авдотья Михайловна въ страшномъ испугѣ, ухватившись за Пелагею Егоровну:-- уйдемте скорѣе, ради Бога!

-- Нѣтъ, погодите, Авдотья Михайловна! я не сумашедшій. Когда вы моими денежками пользовались, да франтили.... тогда и Сергѣй Петровичъ былъ хорошъ!

-- Что онъ говоритъ, maman? закричала взволнованнымъ голосомъ Катя.

-- Я говорю что эта женщина уморила мою жену.... подхватилъ полупьяный господинъ, указывая пальцемъ на Авдотью Михайловну:-- Она убійца.... злодѣйка! кричалъ онъ, страшно сверкая глазами.

Молодыя дѣвушки въ испугѣ прижались другъ къ другу. Авдотья Михайловна крѣпко уцѣпилась за Пелагею Егоровну, которая совершенно растерялась отъ страха и ужаса, и пораженная неожиданнымъ зрѣлищемъ, поневолѣ должна была все выслушать до конца. Лицо перепуганной Авдотьи Михайловны было блѣднѣе полотна, и рука судорожно сжимала руку Пелагеи Егоровны; Булатова всѣми силами уклонялась отъ дерзкаго взгляда который упорно вперилъ въ нея Сергѣй Петровичъ.

-- Уйдемте, мамаша, онъ пьянъ! чуть не со слезами умоляла Надя.

-- И пить-то я началъ по ея милости! проговорилъ отчаянно Сергѣй Петровичъ, не выпуская руки Авдотьи Михайловны:-- И вамъ не стыдно ли, барыни, показываться съ нею въ публику.... если вы сами порядочныя женщины; а не пара ей....

-- Боже мой! Боже мой! воскликнула несчастная Пелагея Егоровна, и собравъ всю свою энергію пугнула его полиціей:-- Оставьте насъ въ покоѣ! вамъ худо будетъ! грозила она Сергѣю Петровичу, задыхаясь отъ стыда и страха.

Барышень била лихорадка; гуляющіе останавливались. Авдотья Михайловна готова была лишиться чувствъ.. При словѣ: "полиція" Сергѣй Петровичъ глухо простоналъ и освободилъ руку Авдотьи Михайловны, опускаясь тяжело на скамью, какъ согбенный старикъ. Обѣими руками заслонилъ онъ лицо свое отъ любопытнаго взгляда прохожихъ. Пользуясь этою минутой, дамы торопливо побѣжали отыскивать карету. "Домой! домой!" закричала кучеру Пелагея Егоровна; она спѣшила уѣхать изъ парка, видя слезы на глазахъ дочерей. Катя и Надя ничѣмъ не могли себѣ пояснить этой страшной сцены, но чувствовали что отнынѣ всѣ дружескія сношенія съ Авдотьей Михайловной будутъ прерваны. Эта послѣдняя сидѣла въ углу кареты; блѣдная, безмолвная, окаменѣлая, она походила на мертвеца, котораго оплакиваютъ эти три женщины. На добромъ лицѣ Пелагеи Егоровны выразилось столько скорби душевной; барышни навзрыдъ плакали. Кромѣ всего въ сердцѣ матери родилась тяжелая мысль, какъ упреки совѣсти, что она имѣла неосторожность сблизить своихъ юныхъ дочерей съ женщиной, у которой "подобная репутація". Тутъ вспомнились ей слова сосѣдки о какой-то генеральшѣ Булатовой, которая "очень себя осрамила". Такъ укоряла себя бѣдная Пелагея Егоровна за необычайную, непростительную въ ея лѣта, довѣрчивость ко всякому кто умѣетъ "красно болтать". Всю дорогу отъ Петровскаго Парка до Москвы въ каретѣ царствовало мертвое молчаніе. По пріѣздѣ домой Авдотья Михайловна тотчасъ ушла въ свою комнату и легла въ постель. Ей надо было облегчить свою душу слезами, отъ которыхъ она гордо воздерживалась въ каретѣ. Авдотья Михайловна все еще надѣялась что ей удастся оправдаться на другой день предъ добрыми хозяевами, и всю ночь не смыкала глазъ, придумывая какимъ бы способомъ вывернуться изъ бѣды. Къ утру сочинила довольно правдоподобную исторію и успокоилась; но ни утромъ, ни въ продолженіи цѣлаго дня никто изъ домашнихъ не показывался на глаза Авдотьи Михайловны. Ей принесли обѣдать въ ея комнату, чего прежде никогда не бывало. Прошло такимъ образомъ двое сутокъ. Она, съ своей стороны, хранила молчаніе, выжидая, съ замираніемъ сердца, чѣмъ все это разыграется. Наконецъ съ какою-то особенною торжественностію отворилась дверь, и вошла Пелагея Егоровна. На лицѣ ея не было ея всегдашней искренней улыбки; сильное волненіе мѣшало ей говорить свободно.

-- Позвольте мнѣ попросить васъ выѣхать изъ моего дома, сказали она дрожащимъ голосомъ: -- извините меня, прибавила она съ своею обычною деликатностію:-- послѣ извѣстной вамъ сцены въ Паркѣ.... У меня взрослыя дочери.... Вы понимаете....

-- Неужели вы думаете что этотъ безумный говорилъ правду? Онъ меня принялъ за другую. Я только вчера все сообразила и разкажу вамъ всю эту куріозную исторію.... и вы убѣдитесь что я не виновата.

-- Нѣтъ ужь избавьте! Я прежде много слышала про васъ, но не хотѣла вѣрить.... Вы намъ всѣмъ очень понравились.... глаза ослѣпили.... вашею любезностью.

-- Я и теперь нисколько не измѣнилась.... И этого пьянаго человѣка совсѣмъ не знаю, утверждала беззастѣнчиво Авдотья Михайловна. Но ее перебили:

-- Напрасно вы меня будете увѣрять что не знакомы съ Сергѣемъ Петровичемъ Гребцовымъ.... я все узнала. Вашъ супругъ не въ Варшавѣ, а живетъ въ собственномъ домѣ, на Пречистенскомъ бульварѣ, и оплакиваетъ смерть своей несчастной дочери.... Неужели скажете что и это не правда?

-- Я не обязана отдавать вамъ отчетъ въ моихъ поступкахъ и прошу прекратить разговоръ, гордо, даже презрительно прибавила Авдотья Михайловна тѣмъ величественнымъ тономъ который ей удавался нѣкогда.

Пелагею Егоровну взорвало, какъ говорится.

-- Ужь если такъ, говорила она, потерявъ терпѣніе,-- такъ я выскажу вамъ все: по какому праву, зная свою репутацію, вы осмѣлились искать знакомство съ бѣднымъ семействомъ, которое дорожитъ своею честью? Развѣ для того чтобъ запятнать моихъ дочерей, и чтобъ отъ нихъ бѣгали порядочные люди, какъ отъ чумы.... какъ отъ васъ бѣгаютъ....

-- Довольно! проговорила Авдотья Михайловна, стиснувъ зубы и блѣднѣя.

Пелагеѣ Егоровнѣ стало жаль ее; пылъ прошелъ, доброта воротилась....

-- Богъ вамъ судья, сказала она смягчаясь.-- Сердце матери закипѣло въ мигъ.... и я не выдержала.

-- Я и безъ того страдаю.... Я больна.... простонала Авдотья Михайловна, и внезапная синеватость лица ея поразила Пелагею Егоровну.

-- Простите меня, если я вамъ сказала что-нибудь лишнее... Мы всѣ слишкомъ скоры на осужденіе.

-- Я завтра же оставлю вашъ домъ....

-- Очень хорошо.

Пелагея Егоровна вышла изъ комнаты, унеся въ душѣ глубокое сожалѣніе къ Авдотьѣ Михайловнѣ. Дочерямъ она не позволила проститься съ Авдотьей Михайловной. Онѣ потихоньку изъ-за опущенной сторы посмотрѣли какъ она садилась въ карету и невыразимо грустно имъ было.

Авдотья Михайловна переѣхала въ гостиницу и помѣстилась за большую цѣну въ довольно тѣсномъ нумеръ.

Такъ прошло нѣсколько времени. Болѣзнь видимо разрушала ея организмъ; визиты доктора обходились очень дорого, а не приносили никакой пользы. Она проводила дни лежа на диванѣ, и по временамъ испытывала жестокія внутреннія боли. Ее пугала мысль что ей придется можетъ-быть умереть въ больницѣ. Сначала она призывала себѣ на помощь всю свою философію, а потомъ принуждена была сознаться что это ни къ чему не послужило ей. По мѣрѣ того какъ страданія ея увеличивались, она все болѣе ожесточалась противъ цѣлаго міра.

Однажды скрипнула дверь, и предъ нею очутилась небольшаго роста старушка, одѣтая очень чисто, въ бѣломъ кисейномъ чепчикѣ, въ кашмировомъ платьѣ гранатнаго цвѣта. Въ ней Авдотья Михайловна къ своему удивленію узнала няню своихъ падчерицъ. Въ первую минуту она сдвинула брови и надулась, вообразивъ что та пришла изъ пустаго любопытства; но няня обезоружила ее своимъ добродушно-искреннимъ голосомъ и взглядомъ полнымъ любви.

-- Ну какъ, матушка, здоровье-то ваше теперь? спросила она съ истинно-христіанскимъ смиреніемъ.

-- Такъ себѣ.... ничего....

-- Въг меня простите, сударыня.... Я была тутъ по сосѣдству у моей знакомой женщины.... Она съ своими господами пріѣхала изъ Орла; они стоятъ въ вашемъ корридорѣ. Отъ нихъ-то я узнала что вы нездоровы, да и осмѣлилась васъ навѣстить. Не погнѣвайтесь за это.

-- Спасибо, нянюшка, живу ничего, бодрилась Авдотья Михайловна, и хотѣла было приподняться съ дивана, но вдругъ вскрикнула отъ боли.

Няня, покачавъ головою, устремила на нее глубоко-сострадательный взглядъ и тихо замѣтила:

-- Вижу я, барыня, что вамъ вовсе тутъ не покойно: и крикъ и шумъ.... Корридорные словно угорѣлые бѣгаютъ, орутъ во все горло.... звонки вездѣ раздаются, кушанье совсѣмъ не по васъ. Вѣдь вы привыкли къ покою, къ довольству; а тутъ и походить за вами некому. Какъ посмотрю я: у васъ прислуга одна, и та безъ толку изъ угла въ уголъ мечется.

-- Что же дѣлать, милая? проговорила смягчаясь гордая генеральша -- Видно такова моя судьба.

-- Нѣтъ, воля ваша.... Извините меня, ваше превосходительство, можетъ-быть я глупо говорю, только отъ чистаго сердца.... Богъ видитъ какъ мнѣ васъ жаль.

-- Ты бы присѣла, нянюшка, сказала Авдотья Михайловна, указывая на ближайшій стулъ:-- чай пѣшкомъ пришла.

-- Благодарю покорно, матушка, я и постою. Совсѣмъ не устала. Я теперича все объ васъ думаю. Вамъ бы право лучше къ намъ въ домъ пожаловать.

Авдотья Михайловна не нашлась на это отвѣчать. Она бы приняла эти слова за насмѣшку, еслибы не видала доброжелательства старушки въ ея простомъ, искреннемъ взглядѣ. Молча перебирала Авдотья Михайловна кружево на рукавчикахъ.

-- Право такъ, продолжала кротко няня.-- Домъ у насъ громадный, весь пустой стоитъ, инда жалко. На верху комнаты все хорошія, вамъ извѣстно. Генералъ по добротѣ своей радъ всякаго успокоить. Вамъ бы лучше всего къ намъ переѣхать.

-- Развѣ ты не знаешь, Ѳедосья, что я въ ссорѣ съ мужемъ? рѣшилась сказать Авдотья Михайловна.

-- А Господь-то велитъ намъ всѣмъ въ мирѣ жить. Вы сами изволите знать какой Антонъ Борисовичъ добрый да милосердый.... Видя вашу болѣзненность.... да и притомъ вы его супруга по закону Божескому.... вамъ какой слѣдъ теперь въ гостиницѣ жить? Не побрезгайте моимъ, матушка, совѣтомъ.

-- Нѣтъ, няня милая, спасибо тебѣ, ты добрая....

-- Моя доброта кому нужна, сударыня? Я человѣкъ маленькій, а вотъ нашъ баринъ тотъ истинно христіанская душа. Что добра-то онъ дѣлаетъ каждый день! А все такъ тихо, чтобы никто не зналъ. Что убогихъ къ нему ходитъ съ задняго крыльца.... Чай вы помните? Съ каждымъ самъ разговаривать изволитъ.... всѣ нужды знаетъ бѣднаго человѣка.

-- Да, это правда, онъ очень благотворителенъ, тихо, какъ бы про себя, произнесла Авдотья Михайловна, припомнивъ прошлое и свою холодность къ нуждамъ бѣднаго человѣка въ эпоху когда сама была богата и спокойна.

Въ это время подали кофе. Авдотья Михайловна приказала и нянюшкѣ принести чашку. Много еще говорили онѣ кой-о-чемъ. Участіе доброй няни несомнѣнно тронуло гордую барыню, и она оказала ей непритворную ласку. Прощаясь обняла ее и поцѣловала старушку, которая не переставала ее уговаривать переѣхать въ домъ къ генералу.

-- Посмотрю.... подумаю, утѣшала ее Авдотья Михайловна, о отпустивъ ее стала думать да соображать: ужь въ самомъ дѣлѣ не попробовать ли ей обратиться къ мужу?... Но гордости говорила: "Нѣтъ! тяжело идти просить прощенія.... Лучше здѣсь умру!" И она рѣшилась все терпѣть. Ночи стала она проводить еще тревожнѣе прежняго, безпрестанно звала горничную и заставляла растирать то ноги, то спину. Дѣвушкѣ все это надоѣло до смерти и она спустя нѣсколько дней пришла просить паспортъ.

-- Какъ же я останусь одна? воскликнула въ испугѣ Авдотья Михайловна.

-- А какъ вамъ угодно, сударыня, возразила очень хладнокровно молодая горничная.-- Силъ моихъ нѣтъ на васъ угождать.... Я себѣ другое мѣсто нашла, отпустите меня сегодня же.

Это неважное само-по-себѣ обстоятельство до крайности встревожило больную женщину; несмотря ни на что однако она была вынуждена на другой же день разнесть дѣвушку, не имѣя силы принять съ рукъ у ней своихъ вещей. Надо было выдвинуть всѣ комоды, заглянуть во всѣ сундуки; это было бы слишкомъ утомительно для нея, особенно при поспѣшности съ какою востроглазая горничная повернула все это дѣло. Но каково было огорченіе Авдотьи Михайловны, когда, открывъ шкатулку, она не нашла въ ней и половины своихъ драгоцѣнныхъ вещей. Затѣмъ открыла шкафъ, и тамъ недосчиталась нѣсколькихъ платьевъ. Очевидно всѣ ключи были подобраны. "Да меня совсѣмъ оберутъ!" съ ужасомъ воскликнула она, и тутъ же рѣшилась писать къ мужу. "Что будетъ, то будетъ!... Заодно умирать. Въ больницѣ не слаще!" размышляла она, не находя ни въ чемъ отрады. Письмо ея состояло изъ немногихъ строкъ: она просила позволенія переѣхать къ нему дожить послѣдніе дни, сказавъ мимоходомъ слова два въ видѣ раскаянія. Отвѣтъ не замедлилъ придти. Вотъ онъ:

"Если вамъ-угодно", писалъ Антонъ Борисовичъ, "вы можете располагать верхомъ моего дома. Люди также будутъ къ вашимъ услугамъ. Но вы хорошо понимаете сами что этимъ должны ограничиться наши отношенія."

Авдотья Михайловна поспѣшила воспользоваться великодушіемъ мужа и на другой же день оставила ненавистную гостиницу. Она переѣхала теперь въ тотъ домъ гдѣ нѣкогда царствовала. Дворецкій молча провелъ ее на верхъ, въ назначенныя для нея комнаты, поставилъ на столъ свѣчу и удалился. Объ Антонѣ Борисовичѣ Авдотья Михайловна даже и спросить не смѣла.

XVIII.

Что же дѣлаетъ Алина въ Швейцаріи? Простившись въ Шандау съ Фердинандомъ, она была задумчива всю дорогу. Тетушка Марья Гавриловна не переставала трунить надъ нею и увѣрять что всѣ Нѣмцы препротивные. Миссъ Бетси хорошо догадывалась что сердце молодой дѣвушки занято интереснымъ пѣвцомъ, но по свойственной Англичанкамъ скромности ни за что не выдавала предъ баронессою тайну Алины.

Напрасно баронесса Бербахъ увѣряла что путешествіе по Швейцаріи разсѣетъ тоску Алины, Алина осталась вѣрна своей тоскѣ: ничто не могло отвлечь ея отъ господствующей мысли. Послѣднее свиданіе ея съ Фердинандомъ въ долинѣ Шандау не изглаживалось изъ ея памяти ни на минуту. Но что ожидало ихъ? Неужели этой любви суждено блеснуть и заглохнуть? Съ какою болью. въ сердцѣ задавала она себѣ этотъ вопросъ! Оставить Россію, обожаемаго отца, свой родной бытъ, забыть свой языкъ.... Это казалось ей невозможнымъ. Отказаться отъ Фердинанда?... Развѣ это легче? Какъ рѣшить этотъ вопросъ?... Душа страдала и ждала.

Послѣ винограднаго курса въ Монтрё, Марья Гавриловна съ семействомъ и Алиной отправилась на пароходѣ въ Женеву, чтобы провести тамъ зиму. Прелестное голубое озеро съ его нѣжными очертаніями горъ, казалось раскинулось еще шире и роскошнѣе предъ набережною Женевы. Пароходъ подошелъ вечеромъ, когда уже безчисленное множество огней отразилось въ водахъ, и зрители съ палубы восхищались чудною картиной. У Алины по неизъяснимой причинѣ вдругъ будто отлегло отъ души, словно какое счастіе ожидало ее здѣсь. Но пароходъ причалилъ къ берегу; пассажиры засуетились, торопили другъ друга, перекликались. Подлѣ Алины кто-то громко кликалъ: Адель! "Адель" отозвалось въ душѣ Алины, и снова грусть объяла ее при воспоминаніи о несчастной сестрѣ. "Какъ любила она мужа и какъ обманута была имъ!" подумала Алина, и у самой сердце дрогнуло при мысли о замужствѣ. "Не лучше ли, мнилось ей, не пробовать счастія, не выходить замужъ? Въ жизни и помимо земнаго счастія есть много высокаго и прекраснаго.*

-- Алина, пойдемъ же! Что ты размечталась! раздался около нея голосъ тетушки-торопыги.-- Полно тосковать о Нѣмцахъ!... Утѣшься!... Не все вздыхать.

-- Нѣтъ, ma tante, у меня изъ головы не выходитъ моя бѣдная Адель.

-- Да, признаюсь, есть о чемъ погоревать. Жаль бѣдняжку. Кто могъ ожидать такой низости отъ Сергѣя?

Но миссъ Бетси, съ огромнымъ мѣшкомъ на рукѣ, торопила ихъ сойти съ палубы на берегъ, объявивъ что ей страшно ѣсть хочется.

Въ Женевѣ онѣ помѣстились на набережной, имѣя предъ глазами видъ на озеро, которое такъ нравилось Алинѣ. Она каждый день прогуливалась или одна, или съ дѣтьми баронессы, замѣняя Марью Гавриловну и миссъ Бетси, которыя лѣнились ходить пѣшкомъ. Дѣти очень любили маленькій островокъ Ж. Ж. Руссо, ихъ забавлялъ шумъ Роны, вторгающейся такъ бѣшено въ лоно озера, съ спокойными водами котораго она никакъ не можетъ слить свои клокочущія струи и долго-долго бушуетъ среди нихъ. Алина также любила, остановись на мосту, слушать эту гармонію волнъ, особенно когда грустное настроеніе ея духа влекло къ меланхолическимъ зрѣлищамъ. Однажды наша молодая путешественница, проходя мимо статуи философа-чудака, который обворожилъ міръ блескомъ своихъ софизмовъ, пріостановилась, окинула глазами всю широкую панораму, съ ея голубымъ озеромъ и снѣжною вершиной Монблана, озареннаго солнцемъ, и вдругъ сердце ея сильно забилось. По мосту шло нѣсколько мущинъ, между которыми ей показался добрый Гартманнъ. Она боялась ошибиться, подняла вуаль и стала вглядываться; но вотъ уже и онъ самъ узналъ ее, прибавилъ шагу и идетъ прямо къ ней навстрѣчу. Онъ подходитъ, беретъ ее за руку, и въ сильномъ взглядѣ его выражается неподдѣльное чувство восторга и самаго нѣжнаго участія. Алина вся вспыхнула отъ радости при видѣ этого симпатичнаго старика, и крѣпко сжимая его руку, говорила какъ она счастлива, какъ рада....

-- Что васъ побудило пріѣхать сюда? спросила она послѣ изъявленія своего удовольствія.

-- Я отдалъ Ольгу въ здѣшній пансіонъ: пора ей учиться.... А самому жаль было разстаться съ ребенкомъ -- вотъ я и пріѣхалъ, говорилъ онъ добродушно.-- Фердинандъ не маленькій, прибавилъ онъ улыбаясь снисходительно,-- безъ меня можетъ остаться.

При имени Фердинанда, Алина внезапно поблѣднѣла и потупилась. Ей очень бы хотѣлось спросить гдѣ же онъ остался, но не хватало духу, ускоренное біеніе сердца отнимало у нея голосъ и силы. Надо полагать что Гартманнъ понялъ ея волненіе, и желая ей угодить, самъ заговорилъ о Фердинандѣ. Не спуская глазъ съ обворожительно смущенной дѣвушки, онъ сообщилъ ей что Фердинандъ находится въ настоящее время въ Лейпцигѣ.

-- И здоровъ? рѣшилась спросить молодая дѣвушка, какъ будто вскользь и безъ большаго участія; но эта уловка не обманула старика.

-- Здоровъ; но боленъ сердцемъ, сказалъ онъ, наслаждаясь смущеніемъ Алины.

-- А мнѣ поклона не прислалъ?

-- Не поклонъ.... а всю свою душу.... вамъ отдалъ, съ тонкою улыбкой воскликнулъ Гартманнъ.

-- Вы шутите.... а я пожалуй вамъ повѣрю....

-- Еще бы не повѣрить тому кто никогда не лгалъ! возразилъ болѣе серіознымъ тономъ Гартманнъ и былъ совершенно счастливъ.

Онъ читалъ въ сердцѣ Алины любовь къ Фердинанду, несмотря на усиліе молодой дѣвушки скрыть ея по возможности отъ глазъ дяди.

-- Фердинандъ готовитъ вамъ сюрпризъ, продолжалъ онъ:-- не велѣлъ ни за что сказывать....

-- Если вы добры, такъ непремѣнно скажете.

-- Вы меня, я вижу, хотите подкупить лестью.... Такъ узнайте: онъ сдѣлалъ огромные успѣхи въ русскомъ языкѣ.

-- Въ самомъ дѣлѣ? О! какъ я рада! проговорилась Алина, не умѣя долѣе скрывать своего восторга.

-- Смотрите, не выдавайте меня!

-- Ни за что на свѣтѣ....

Гартманнъ улыбнулся и крѣпко пожалъ ей руку. А при разставаніи попросилъ позволенія представиться баронессѣ Бербахъ; Алина отвѣчала что тетушкѣ ея будетъ вѣроятно очень пріятно познакомиться съ нимъ.... но въ душѣ трепетала, вспомнивъ что тетушка терпѣть не можетъ Нѣмцевъ.

Гартманнъ проводилъ ее до дому и съ такимъ чувствомъ сказалъ: "до свиданія" что Алина была бы въ отчаяніи еслибы тетушка заупрямилась. Наша молодая дѣвушка воротилась домой съ такою ликующею физіономіей что Марья Гавриловна, взглянувъ на нея, безъ дальнихъ околичностей, спросила:

-- Что случилось, матушка?

Алина пояснила ей что она встрѣтила одного прекраснѣйшаго, умнѣйшаго господина, хотя и Нѣмца (при чемъ Марья Гавриловна состроила гримасу), съ которымъ познакомилась въ Шандау.... человѣкъ почтенныхъ лѣтъ, который очень любитъ Россію.... даже внучку назвалъ Ольгою....

-- Вижу что тебѣ хочется чтобъ я его пригласила къ себѣ, прервала ее баронесса улыбаясь.

-- Еще бы не хотѣть, ma tante! я такъ уважаю его и люблю!...

-- Ну пригласи, пригласи! Да говоритъ ли онъ по крайней мѣрѣ по-французски?

-- Превосходно... почти безъ акцента... и по-русски все понимаетъ....

-- Какъ не посмотрѣть на такой феноменъ!...

-- Вы его очень полюбите, тетя!

-- Вотъ увижу! сдавалась Марья Гавриловна.

-- Миссъ Бетси уже отъ него въ восхищеніи.... прибавила Алина, увидя входящую Англичанку.

-- Oh! yes! подтвердила та, и съ такимъ искреннимъ восклицаніемъ что ротъ ея въ это время совершенно принялъ форму буквы О, съ которой нерѣдко начиналась ея рѣчь.

Невольно убѣжденная въ достоинствахъ Гартманна, Марья Гавриловна приняла его на другой день не только внимательно, но даже ласково, и это очень тронуло старика, какъ воспоминаніе русскаго хлѣбосольства.

Алина была невыразимо довольна всѣмъ этимъ. "Слава Богу! слава Богу! повторяла она въ душѣ своей не одинъ разъ -- добрый Гартманнъ понравился тетушкѣ!" Послѣ радушнаго пріема, онъ сталъ часто посѣщать баронессу Бербахъ, къ великому удовольствію Алины.

XIX.

"Другъ мой, Фердинандъ, писалъ Гартманнъ изъ Женевы своему племяннику, ты не повѣришь какъ я счастливъ! Почти каждый день вижусь съ Алиной у ея тетушки, баронессы Бербахъ. Эта добрая женщина не тяготится, какъ замѣтно, моими посѣщеніями. Что скажу тебѣ о вашей Алинѣ? Выражіеній недостаетъ у твоего стараго дяди чтобъ описать ея прекрасный характеръ, ея благороднѣйшее сердце, которое бьется, любовью къ тебѣ. Ты счастливецъ, Фердинандъ! Тебя Богъ благословилъ! Съ такою женой ты вкусишь истинное блаженство, которое только дано на землѣ человѣку. Что Алина тебя любитъ, это ясно, какъ день. Душа ея для меня прозрачна, какъ кристаллъ. Бѣдная Алина! она измучена; поставленная обстоятельствами между генераломъ, который имѣетъ на нее сильное вліяніе, и тобою, которому она отдала свое сердце, она борется и страдаетъ; но я надѣюсь что сильная душа ея все преодолѣетъ чтобы принадлежатъ тебѣ. Ты умоляешь меня позволить тебѣ пріѣхать въ Женеву. Эхъ, сынъ мой, боюсь я испортить дѣло поспѣшностію, которая пожалуй будетъ похожа на навязчивость; тѣмъ болѣе что она здѣсь съ дальнею родственницей; баронесса быть-можетъ (даже очень вѣроятно) не подумаетъ оказывать покровительства твоей любви къ Алинѣ, которая поручена ей отцомъ, прежде чѣмъ узнаетъ его на то согласіе. Все это усложнитъ вопросъ. Надо щадить Алину, всячески беречь ея спокойствіе. Она увѣрена въ твоихъ чувствахъ -- пока и этого довольно. Я увѣдомлю тебя когда можно будетъ явиться сюда, а до тѣхъ поръ будь покоевъ и занимайся своею работой. Онѣ собираются въ Россію не прежде половины лѣта".

Такими письмами Гартманнъ поддерживалъ надежду въ середѣ Фердинанда, который со всѣмъ жаромъ влюбленнаго стремился въ Женеву; но соображаясь съ совѣтами дяди, выжидалъ удобной минуты.

Уже давно жаркое солнце одѣло цвѣтами поля Швейцаріи, а на нашемъ Сѣверѣ еще не было проѣзда за грязью и слякотью. Въ это время Алана подучила письмо, въ которомъ ее увѣдомляли о кончинѣ Адели. Это извѣстіе ее сразило. Гартманнъ былъ страшно испугавъ, когда услышалъ, вечеромъ того дня, что Алина отъ горя и слезъ заболѣла и слегла въ постель. Его печаль была такъ сильна что онъ, забывъ свою роль, съ лихорадочнымъ волненіемъ настойчиво требовалъ чтобъ его впустили къ ней. Марья Гавриловна сама вышла его уговаривать. "Алина раздѣта, лежитъ... сказала баронесса, никакъ не можетъ васъ принять." Гартманнъ опомнился, мысленно назвалъ, себя безумцемъ, извинился предъ баронессою и ушелъ домой съ растерзанною душой, съ тяжелой думой на умѣ...

Первою мыслію его было написать Фердинанду;

"Адель умерла. Алина внѣ себя отъ горя, и, кажетсй, при первой возможности поскачетъ въ Москву, чтобъ утѣшить генерала; баронесса уже мнѣ намекнула на это. Разстаться съ Алиною будетъ для меня ужаснымъ испытаніемъ. Поспѣши скорѣе сюда. Надобно чтобъ, уѣзжая, она дала тебѣ надежду. Я истерзанъ и такъ убитъ что начинаю думать что твое счастіе несбыточно. Нѣтъ, не захочетъ она оставить Россію. Чѣмъ болѣе я узнаю Алину, тѣмъ яснѣе мнѣ становится какою горячею любовью къ родинѣ проникнута вся душа ея. Итакъ я жду тебя, Фердинандъ! Поспѣши!"

По полученіи этого письма, фонъ-Шенбергъ тотчасъ же пустился въ путь и скоро былъ въ Женевѣ. Всю дорогу ему казалось что шнельцугъ идетъ слишкомъ медленно...

-- Она больна? было первымъ словомъ Фердинанда, когда онъ вошелъ къ дядѣ.-- Она скоро уѣзжаетъ въ Россію? Дядя не мучьте меня!

-- Сядь, сними пальто и успокойся!

-- Не могу, пока не узнаю что съ Алиною.

-- Она очень огорчена, была больна, теперь ей лучше.

-- Когда вы видѣли ее?

-- Я не видалъ еще, а вчера вечеромъ видѣлся съ миссъ Бетси и узналъ отъ нея что Алина почти совсѣмъ здорова.

-- Нельзя ли сейчасъ отправиться къ ней? спросилъ Фердинандъ, горѣвшій нетерпѣніемъ видѣться съ Алиною.

-- Нѣтъ, сегодня нельзя, поздно! Къ тому же надо предупредить баронессу...

-- Баронесса ничего не знаетъ?

-- Ничего. Ты долженъ держать себя осторожно. Алина не желаетъ подать поводъ къ неудовольствію между родными. Генералъ можетъ быть недоволенъ кузиною...

-- Знаю! знаю!.. простоналъ Фердинандъ и съ глубокимъ вздохомъ прибавилъ: -- Все это тяжелыя цѣпи!.. Ахъ! еслибъ скорѣе рѣшилась ваша судьба!

На другой день было рѣшено что дядя пойдетъ впередъ одинъ и приготовитъ Алину къ свиданію съ Фердинандомъ. Молодая дѣвушка вышла къ нему въ глубокомъ траурѣ, съ заплаканными глазами, и протянувъ руку Гартманну, сказала:

-- Вы слышали, вѣроятно, какое горе постигло меня: моя бѣдная Адель!.. А когда я подумаю о моемъ несчастномъ отцѣ, такъ душа надрывается. Такъ бы и полетѣла къ нему! Да къ сожалѣнію у насъ еще нѣтъ желѣзной дороги до границы.

-- А насъ-то вы оставили бы безъ сожалѣнія? вывѣдывалъ Гартманнъ, устремивъ на все свой проницательный взглядъ.

Этотъ вопросъ вызвалъ яркій румянецъ на лицо Алины; но она молчала, потупя глаза и чувствуя въ глубинѣ души своей что и они тоже необходимы для ея существованія. При видѣ этого смущенія, высказывавшаго безъ словъ столько живости, сердце Гартманна радостно забилось въ груди. "Она любитъ насъ!" думалось ему... когда онъ смотрѣлъ на нее.

-- Сюда пріѣхалъ вчера одинъ... вамъ знакомый молодой человѣкъ, снова заговорилъ Гартманнъ.

Алина подняла голову и пытливо взглянула ему въ глаза. Сердце сказало ей о комъ идетъ рѣчь...

-- Онъ пламенно желаетъ васъ видѣть, продолжалъ Гартманъ съ одушевленіемъ.-- Считаетъ каждую минуту годомъ. Когда вы можете его принять?

-- Во всякомъ случаѣ безъ тетушки.... проговорила Алина, вѣроятно испугавшись ощущаемаго ею душевнаго волненія, вошла, поклонилась Гартманну и ушла во внутреннія комнаты. Ему было такъ понятно это и онъ съ умиленіемъ взглянувъ ей вслѣдъ, подумалъ: "Эта душа притворяться не умѣетъ! Да и мать ея была то же самое!" И онъ вздохнулъ изъ глубины сердца.

Улучивъ удобную минуту, Гартманнъ явился въ домъ баронессы Бербахъ уже въ сопровожденіи Фердинанда. Обычное выраженіе красиваго лица его нѣсколько измѣнилось при взглядѣ на Алину; сознаніе душевной силы, придававшее ему нѣсколько гордый видъ, уступило вѣжному до робости чувству. Онъ безраздѣльно отдался ему въ присутствіи любимой женщины. Дрожащая, холодная рука ея мгновенно очутилась въ его рукѣ, онъ осмѣлился подвести ее къ своимъ губамъ. Алина вся вспыхнула, и, опускаясь на кресло, казалось готова была лишиться чувствъ. Ни словъ, ни улыбки не было у нея для Фердинанда, но все говорило въ ней что онъ вполнѣ владѣетъ ея душою. Глядя на "своихъ дѣтей", Гартманнъ вытеръ потихоньку слезу. Ему хотѣлось бы прижать къ сердцу эту молодую дѣвушку, но онъ не смѣлъ и подумать о томъ.

-- Здѣсь, въ Женевѣ, мы больше не увидимся.... сказала Алина.-- Мы скоро съ тетушкою ѣдемъ на воды, въ Крейцихъ. Но въ августѣ мѣсяцѣ я буду въ Москвѣ.

-- Даете ли вы мнѣ позволеніе явиться къ вамъ въ Москву? прервалъ Фердинандъ звучно торжественнымъ голосомъ.

Аиша вся просіяла. Невыразимая радость блеснула въ глазахъ ея. Прелестнѣй чѣмъ когда-либо она показалась Фердинанду.

-- Я буду ждать! тихо проговорила она съ ясною какъ май улыбкой и протянула ему обѣ руки.

Тысячу страстныхъ эпитетовъ вырвалось изъ груди его, онъ не помнилъ себя отъ счастія.... Пршкадъ къ сердцу ея легкій станъ и прильнулъ губами къ ея чернымъ, блестящимъ локонамъ. Съ любовью взглянула она на него и сжала его руку сказавъ:

-- Итакъ до свиданія, Фердинандъ!... Въ Москвѣ.

-- Да, въ Москвѣ!... Я за тобою всюду послѣдую! энергически повторилъ онъ.

Алина, вспомнивъ о своемъ старомъ другѣ, обратилась къ нему съ ласковою улыбкой.

-- И вы пріѣдете съ нимъ въ Москву?... Я надѣюсь, сказала она.

Гартманнъ понурилъ голову и въ одно мгновеніе сдѣлался мраченъ какъ туча.

-- Нѣтъ.... Я останусь съ Ольгою! произнесъ онъ нетвердымъ голосомъ.

-- Васъ будетъ недоставать нашему счастію! убѣждала его Алина.

Гартманнъ схватилъ ея руку и поцѣловалъ. Слезы мѣшали ёму говоритъ.

-- Фердинандъ! Какъ дядя любитъ насъ! оказала она растроганнымъ голосомъ и бросилась на шею къ старику. Въ этомъ Движеніи было столько дѣтскаго, столько прекраснаго что Фердинандъ невольно повторялъ про себя: "Ангелъ! Ангелъ!"

-- Но прощайте! сказала Алина, подавая имъ обѣ руки.-- Долѣе съ вами бесѣдовать не могу. Тетушка сейчасъ вернется домой. Но я буду объ васъ помнить.

Ея задушевный голосъ, ея искреннее, нѣжное чувство возбудили восторгъ и радостный трепетъ въ душѣ молодаго человѣка и стараго дяди его.... Они разстались съ Алиною, одушевленные самою сладостною надеждой на свѣтлую будущность.

Дня черезъ два миссъ Бетси возвратилась. съ прогулки и съ таинственною миною шепнула. Алинѣ.

-- Знаете ли кого я встрѣтила?

-- Нѣтъ, не знаю.... скажите.

-- Того интереснаго пѣвца котораго мы видѣли въ Шандау.

-- Я знаю что онъ здѣсь!.... отвѣчала; молодая дѣвушка, спокойно улыбаясь.

-- О!.. протянула Англичанка, плутовски погрозивъ ей пальцемъ.

Алина обняла миссъ Бетси.

XX.

Въ то время какъ Алина уже почти дала слово Фердинанду, Михаилъ Андреевичъ съ возрастающимъ нетерпѣніемъ ожидалъ ея возвращенія изъ-за границы.

-- Что же будетъ изъ того что она вернется? говорила ему съ грустью въ голосѣ его добрая сестра.

-- Нѣтъ, Женни, теперь другое... При первомъ свиданіи окажу ей все что на душѣ и выслушаю отъ нея рѣшительный отвѣть. Что бы изъ этого ни произошло -- я рѣшился.

-- Ахъ, Мишель! Мишель! сказала Женни? ласкаясь къ брату.-- Какъ бы я хотѣла чтобы ты былъ счастливъ!

Въ голосѣ молодой дѣвушки звучала тоскливость: какое-то смутное предчувствіе говорило ей что Алина не будетъ женою ея дорогаго Мишеля.

-- Однако надо провѣдать какъ провела ночь Авдотья Михайловна, сказалъ Михаилъ Андреевичъ, которому грустный тонъ Женни можетъ-быть болѣзненно шевелилъ душу:-- вчера она была очень плоха.

-- Да, поѣдемъ скорѣе, навѣстить ее, да и бѣднаго Антона Борисовича.... Какъ онъ жалокъ!

И оба поспѣшили къ Булатовымъ.

Поселившись въ домѣ мужа, Авдотья Михайловна быстрыми шагами шла къ могилѣ. Одно страданіе смѣнялось другакъ, только огромныя дозы губительнаго морфія заглушали на минуту ея жгучія боли. Ее ужасала мысль что она умираетъ одинокая, не примиренная ни съ кѣмъ, чуждая всѣмъ, ожесточенная.

Утромъ въ описываемый день вошла къ ней няня и увидѣла что Авдотьѣ Михайловнѣ хуже обыкновеннаго. Больная металась на постели и глухо стонала. Няня тихо сѣла подлѣ ея.

-- Ахъ няня, голубушка, мнѣ такъ тяжело! Я все собиралась спросить тебя, милая, вспоминаетъ ли обо мнѣ когда-нибудь Антонъ Борисовичъ?

-- Какъ же матушка! прервала ее няня.-- Всякій день докторъ заходитъ къ нему отъ васъ, и баринъ справляется о на темъ здоровьѣ. Онъ очень, очень сострадаетъ вашей болѣзни.

-- Что ты говоришь, нянюшка?

-- Право, матушка.... Что жь мнѣ лгать-то? Развѣ вы не изволите знать какой онъ души человѣкъ.

Но сильный припадокъ болѣзни снова повергъ больную въ страшныя мученія. Пришедши въ себя, Авдотья Михайловна обратилась къ нянѣ и сказала ей слабымъ голосомъ:

-- Попроси ко мнѣ Антона Борисовича.

-- Сейчасъ!... отвѣтила няня и въ ту же минуту бросилась бѣгомъ съ лѣстницы внизъ, въ кабинетъ барина.

-- Авдотья Михайловна, батюшка, очень, очень плоха, доложила она.-- Врядъ ли долго ложиветъ на свѣтѣ.... Онѣ просятъ васъ пожаловать къ нимъ.

-- Меня? отозвался взволнованнымъ, голосомъ Булатовъ.

-- Васъ, батюшка! Должно-быть проститься съ вами хотятъ.... Чувствуютъ свой конецъ.

Антонъ Борисовичъ задумчиво прошелся по комнатѣ; няня подумала что онъ колеблется и еще разъ осмѣлилась напомнить что больная ждетъ его.

-- Сейчасъ приду.... сказалъ онъ и вскорѣ отправился на верхъ.

Авдотья Михайловна лежала съ закрытыми глазами, когда онъ подошелъ къ ней. Услыша шаги его, больная вскинула на мужа взглядъ, въ которомъ было замѣтно страданіе, мольба и раскаяніе, и исхудалою рукой схватила его руку и поднесла къ губамъ. Онъ понялъ этотъ взглядъ и, наклонившись, поцѣловалъ ее въ голову. При этомъ движеніи Авдотья Михайловна мгновенно сползла съ постели и зарыдавъ, припала къ ногамъ его.

-- Простите меня! простонала она задыхающимся голосомъ.

Антонъ Борисовичъ поднялъ ее и сказалъ:

-- Милосердый Господь прощаетъ намъ всѣмъ.... Можемъ ли мы не прощать?

-- Я умру спокойно... проговорила умирающая, остановивъ на немъ взглядъ полный благодарности.

Еще разъ сухія губы ея прильнули къ рукѣ его. Но силы измѣнили ей и она лишилась чувствъ. Очнувшись Авдотья Михайловна попросила священника. Едва причастилась, какъ стала отходить. Въ комнатѣ водворилась торжественная тишина; свѣчи были погашены, только одна лампада теплилась предъ иконами. Няня стояла на колѣняхъ у изголовья больной и молилась, произнося полушопотомъ: "Господи, пріими духъ ея съ миромъ!" Антонъ Борисовичъ остался тутъ до самой кончины жены и самъ своею рукой закрылъ ей глаза.

XXI.

Приближались дни отъѣзда изъ Крейцнаха баронессы Бербахъ и Алины. Послѣдняя радовалась что скоро увидитъ родную Москву и обойметъ отца. Наконецъ въ половинѣ августа онѣ пустились въ путь и, нигдѣ не останавливаясь, поспѣшили въ Москву.

Подъѣзжая, въ наемной каретѣ, къ родимому дому, Алина съ ужасомъ увидѣла что у воротъ стоятъ похоронныя дроги, и народъ толпится на тротуарѣ. Алина выскочила изъ кареты и блѣдная дрожащимъ голосомъ вскрикнула:

-- Чьи это похороны?

Люди узнали ее.

-- Авдотья Михайловна скончалась! поспѣшили отвѣчать изъ толпы лакеевъ въ траурной ливреѣ.

А тутъ и сама няня очутилась предъ ней, съ блюдомъ кутьи въ рукахъ.

-- Ахъ, матушка Александра Антоновна! солнце красное! воскликнула она, вся просіявъ отъ радости: -- Насилу дождались!

Алина обняла ее и цѣловала, спрашивая:

-- Здоровъ ли папаша?

-- Ничего.... понемножку.-- Подите скорѣе къ нему, моя голубушка.

Погребальная процессія потянулась къ церкви. Алина побѣжала на верхъ, прямо въ комнаты отца.

-- Въ какую минуту тебя Богъ принесъ ко мнѣ! сказалъ онъ, прослезясь и прижимая къ груди своей милую, ненаглядную Алину. Она цѣловала его руки, его сѣдую голову, плакала и улыбалась ему, стараясь всячески успокоивать, примирять его съ горькою участью....

Какъ только Михаилъ Андреевичъ узналъ о пріѣздѣ Алины, тотчасъ же отправился къ Булатовымъ. Увидя его, Алина въ первую минуту обрадовалась, живо протянула ему руку, и такъ искренно, задушевно взглянула ему въ глаза, горячо высказывая свою благодарность за отца; но потомъ какъ-бы опомнилась, торопливо высвободила свою руку, и яркій румянецъ на лицѣ ея смѣнялся нѣкоторою блѣдностью. Михаилъ Андреевичъ обомлѣлъ отъ ея привѣта; и, не долго думая на этотъ разъ, признался ей въ любви и настойчиво требовалъ отвѣта. Алина, опустивъ голову, молчала, соображая какъ бы деликатнѣе высказать то что должно было сразить его.

-- Еслибы прежде.... тихо проговорила она:-- а теперь -- поздно....

-- Какъ поздно? Что вы хотите этимъ сказать?

Алина запинаясь отвѣчала:

-- Я дала слово другому.

Побѣдивъ себя, онъ всталъ и заговорилъ какимъ-то сдавленнымъ голосомъ:

-- Итакъ -- простите!... Извините меня!... Желаю вамъ полнаго счастія!

На лицѣ его въ эту минуту изобразилось такое страданіе что Алинѣ больно было смотрѣть на него, она закрылась руками. Михаилъ Андреевичъ опрометью бросился вонъ изъ комнаты. Въ залѣ ему попался Антонъ Борисовичъ и радушно протянулъ ему руку;

-- Да что съ вами? На васъ лица нѣтъ!... тревожно спросилъ генералъ.

-- Ничего, Антонъ Борисовичъ! Я пришелъ съ вами проститься.... Ѣду въ Харьковъ.

-- Такъ скоро?

-- Нельзя медлить.-- Я рѣшился. Прощайте!

И крѣпко лежавъ руку Булатову, онъ оставилъ его въ большомъ недоумѣніи. "Куда онъ торопится и что съ нимъ?... повторялъ неравнодушно Антонъ Борисовичъ, искренно любившій Новицкаго. Алина ему все пояснила.

Какъ сильно билось сердце Женни, въ ожиданіи брата. Что-то скажетъ ему Алина? И вотъ онъ вошелъ, мрачный, какъ ночь. Она обмерла, взглянувъ на него; даже не смѣла одѣ¹дать ему никакого вопроса.

-- Мы ѣдемъ въ Харьковъ.... проговорилъ онъ, избѣгая взгляда сестры. Ушелъ и заперся въ своей комнатѣ.

Женни посмотрѣла ему вслѣдъ и горько заплакала. "Бѣдный мой Мишель, шептала она,-- не умѣлъ ковать желѣзо пока горячо..."

Антонъ Борисовичъ дѣйствительно словно ожилъ въ присутствіи Алины, и часы летѣли незамѣтно въ самыхъ оживленныхъ разговорахъ и расказахъ. Однажды, говоря о Фердинандѣ, Антонъ Борисовичъ не выдержалъ, у него вырвалось изъ глубины души сожалѣніе.

-- Эхъ, милая! сказалъ онъ Алинѣ: -- стоитъ ли твой Нѣмецъ Михаила Андреевича, которому ты такъ жестоко отказала въ своей рукѣ.

-- Ахъ, папа! Я знаю что ты полюбишь Фердинанда, когда онъ пріѣдетъ сюда. Взгляни еще разъ на его портретъ, какое у него прекрасное, умное лицо!

-- Да... очень хорошая физіономія, слова нѣтъ.

-- Такъ что же, папаша?

-- Да то что онъ увезетъ тебя въ Нѣметчину...

-- Никогда! Онъ даетъ вамъ слово что никогда не разлучать меня съ вами!

Антону Борисовичу это чрезвычайно понравилось и успокоило его, и онъ не только примирился заочно съ Фердинандомъ, но, казалось, уже отчасти полюбилъ его, особенно когда узналъ что молодой человѣкъ выучился русскому языку.

Фердинандъ не замедлилъ явиться въ Москву. Антонъ Борисовичъ принялъ его съ самымъ радушнымъ привѣтомъ и скоро благословилъ ихъ. Спустя два мѣсяца Алина сдѣлалась женою Фердинанда. Марья Гавриловна и миссъ Бетси отъ души пировали. На свадьбѣ и обѣ рѣшили что "этотъ Нѣмецъ не въ примѣръ другимъ"...

-----

Пять лѣтъ Антонъ Борисовичъ былъ свидѣтелемъ тихаго семейнаго счастія Алины, которая постоянно благословляла судьбу, надѣлившую ее такою свѣтлою долей. Вѣрный данному слову, Фердинандъ не только не разлучилъ Алину съ отцомъ, но, по просьбѣ тестя, поселился у него въ домѣ. Только одинъ разъ въ продолженіе этого времени, Алина оставляла отца на два лѣтніе мѣсяца, которые провела въ Саксоніи. Дѣлами по имѣнію Фердинанда неусыпно занимался Гартманнъ.

Извѣстная намъ няня Ѳедосья съ удовольствіемъ возобновила свою дѣятельность для новаго поколѣнія и съ большимъ усердіемъ няньчила златокудрыхъ ребятишекъ Алины. Два бойкіе мальчугана походили на толстенькихъ амуровъ Рубенса, а дѣвочка, идеальнымъ выраженіемъ физіономіи, живо напоминала, по словамъ Антона Борисовича, покойную мать Алины. И какъ любовался на нихъ старикъ! Проживъ счастливо послѣдніе годы, Антонъ Борисовичъ тихо переселился въ вѣчность, надѣливъ благословеніями дочь, зятя и страстно любимыхъ имъ малютокъ внучатъ. Чтобъ разсѣять глубокую грусть Алины, по смерти отца, Фердинандъ повезъ жену въ Италію, гдѣ еще она не была. На возвратномъ пути они посѣтили Саксонію, къ величайшей радости Гартманна, который имѣлъ утѣшеніе увидѣть троихъ малютокъ Фердинанда. Говорить ли о томъ что Алина была полна вниманія и нѣжности къ дядѣ, который воспиталъ ея мужа. Къ осени они возвратились въ Москву и упросили Гартманна оставить Германію и вмѣстѣ съ Ольгою ѣхать съ ними въ Россію. Надо было уже успокоитъ его старость. Имѣніе свое Фердинандъ продалъ одному изъ родственниковъ своихъ. И вотъ Гартманнъ вернулся въ тотъ городъ откуда двадцать семь лѣтъ тому назадъ онъ удалился съ отчаяніемъ въ душѣ. Закатъ дней его былъ безоблаченъ и отраденъ, подъ мирнымъ кровомъ, гдѣ все дышало искренностію взаимной любви и полнотою счастія. Тайна рожденія Алины осталась навсегда тайною для нея самой и для свѣта. Ничто не омрачало свѣтлаго горизонта ея жизни.

Е. НАРСКАЯ.

"Русскій Вѣстникъ", NoNo 4--5, 1873

Оставить комментарий Шаликова Наталья Петровна (bmn@lib.ru) Год: 1873 Обновлено: 15/12/2021. 279k. Статистика. Повесть: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:

Шаликова Наталья Петровна Семейство Булатовых