Шалацкая Ольга Павловна
Кто ее убил

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказ.

О. П. Шалацкая

Кто ее убил
Рассказ

   Шалацкая О. П. Киевские крокодилы. Б.м.: Salamandra P.V.V., 2014. (Polaris: Путешествия, приключения, фантастика. Вып. XXXI).
   По изданию: О. П. Шалацкая. Тайны города Киева. -- Киев: Тип. С. В. Кульженко, 1904.
  

I.

   В один ненастный осенний вечер почти беспрерывно лил мелкий холодный дождь, и грязь на улицах, лишенных мостовой, стояла невылазная. Кой-где мерцали фонари.
   Их желтое колеблющееся пламя отражалось в лужицах. Воздух, пропитанный сыростью, гнилью и еще какими-то отвратительнейшими миазмами, доносившимися из выгребных ям, казалось, отравлял дыхание.
   Прохожие встречались редко; они шли, укрытые плащами или дождевыми зонтами, ахая и проклиная погоду. Небо сумрачное, темное, с тяжелой свинцовой завесой, представляло неиссякаемый источник ливня, как бы угрожая потопом.
   По глухому переулку двигались две мужские фигуры выше среднего роста. Они тяжело ступали ногами, обутыми в сапоги с высокими голенищами. На обоих были фуражки из чертовой кожи. Один имел короткое пальто желтого сукна, доходившее ему до колен, какие носят в больницах и тюрьмах.
   Этот оранжево-бурый цвет почему-то считается излюбленным между молодцами особого рода киевских сутенеров и хулиганов и составляет как бы их форму, в отличие от прочих.
   На другом была надета куртка цвета воронова крыла. Изредка они перебрасывались короткими, отрывистыми фразами.
   -- Где тот трактир?-- спрашивал обладатель пальто.
   -- Нешто не знаешь Исаева заведения! Ты ему сколько вещей сбывал с теткой Лукерией,-- басом ответствовала куртка.
   -- А, тот самый! С тех пор, как тетка умерла, я разлюбил его. Теперь свободное время провожу на Подоле. Там есть "Встреча друзей",-- отвечал другой, у которого голос звучал несколько нежней и мягче, с оттенком даже какой-то грусти.-- А к Исаю как войду, всякая веселость пропадает.
   -- Как денег нет -- везде, брат, невесело,-- сумрачно отозвался приятель.
   Тусклый блеск фонаря упал на его лицо и на мгновение осветил грубые черты с выражением угрюмой озверелости, сумрачные глаза, черные, будто сросшиеся брови, приплюснутый нос и жесткую растительность около щек и губ.
   Они подошли к длинному, старому дому, покосившемуся на один бок, почерневшему от времени. Странное впечатление производило это узкое одноэтажное здание; казалось, людской порок недрился здесь и свил себе прочное гнездо. Под освещенными окнами, в виде приманок, красовались пивные бутылки, бочонок сельдей, поставец с салом, ветчиной и тощей малороссийской колбасой.
   За прилавком стоял седой, сухощавый еврей в ермолке на голове и длиннополом лапсердаке.
   Тяжелая дверь, с навязанным в виде блока камнем, зарычала и опять подалась назад. Струя свежего, холодного воздуха ворвалась вслед за пришельцами.
   Парни потоптались у порога и медленно сняли шапки.
   -- Чего надо?-- спросил трактирщик, сощурив свои подслеповатые глаза и, разглядев гостей, прибавил с ласковой улыбкой младшему: -- Что скажешь, Ваня, хорошенького?
   -- Нам Клим Терентьич Сидоров велел прийти сюда,-- ответил старший в куртке, хищническим взглядом окидывая съестные припасы.
   -- Пройдите в ту комнату,-- хозяин указал на двери в столовую или перекусочную: -- может, подать вам чего-либо?-- прибавил он.
   -- Денег нет,-- развязно заявил первый.
   -- Денег нет -- не беда! Сами вы дорогой народ,-- сказал трактирщик.-- Ваню я знаю за хорошего человека и поверю в долг.
   -- Давайте, Исай Мореич, пива,-- сказал младший, которого назвали Ваней, снимая пальто: -- только Бог весть, когда отдам: казны не клал под спуд, недавно из тюрьмы выпустили.
   -- А мне отпустите фунт копченого сала, ситного хлеба и бутылочку очищенной,-- тем же развязным тоном продолжал верзила в куртке.
   Исай Мореич искоса взглянул на него.
   -- Кто ты такой, что-то я тебя не знаю?
   -- Будто не знаете Михаилу Зайко? Разве вам Борух Мордухович не говорил, сколько я ему золота сгреб за бесценок? Он потом ездил за границу и перепродал. Что Ванька против меня -- баба; он курицы не обидит и как дурень в тюрьму попался, а я всегда действую по рассудку.
   -- Я раз целую дюжину от мала до велика перерезал,-- шепотом заговорил он, нагибаясь к самому уху товарища, когда хозяин поставил перед ним требуемое и удалился.-- За Гродном еврейская семья жила в хуторе. Забрался я к ней прямо с бегов и начал крошить направо и налево. Служанка там у них русская жила, так я и ее полоснул заодно; на том свете пускай разбирают. Двухлетнее дите проснулось и закричало, а я его будто цыпленка пырнул ножом в горло.
   Денег шестьсот целковых нашел у них и закатил в Москву. То-то хорошо жилось, вовек не забуду! Где я только не был!.. За деньги тебе всюду почет и уважение. Помню, поехал я в тиятер и двух мамзелей пригласил; они, братец ты мой, чуть не подрались за меня.
   Опосля приехал в Киев, и здесь мне не везет. Не знаю, что еще Клим Терентьич скажет,-- говорил парень, закусывая хлебом и салом.
   Ваня медленными глотками тянул пиво и, казалось, мало слушал товарища. Раза два он болезненно поморщился, провел рукой по лбу и опять задумался.
   -- Нет, стой, приятель! Был у меня тож один удачливый случай на контрактах. Остался я без копейки денег. Что было, спустил в карты. Малость покутил. День не ем,-- другой тошно стало. Пошел я на контракты, авось клюнет что-нибудь. Хожу, смотрю, толкаюсь между народом. Идет навстречу барин пожилых лет под руку с дамой; я за ними следую издали. Барышня что-то купила, а он начал расплачиваться; бумажник, гляжу, туго набитый и спрятал он его в боковой карман, только не сюртука, а шубы. Поворотили они к выходу,-- я за ними побежал вперед. Напротив, что морская волна,-- прет толпа народа. Я за народом прямо барину навстречу и так ловко засунул ему руку в карман под шубу, что он не заметил, выхватил бумажник, да скорей давай Бог ноги. Прибежал в пустую усадьбу, развернул, а там три сотни радужными с мелочью. Я сейчас в трактир. Водки, коньяку себе заказал. Уж я пил, уж я ел... Не житье, а масляница пошла.
   Молодец прикончил сало и потянулся за пивом.
   -- Да что ты, Ваня, все хмуришься?
   -- Так... скучно что-то,-- отвечал Иван.-- Ты вот рассказываешь, как обобрал барина и тебе весело стало. Когда-то и меня это радовало, а теперь не до того. Посидел в тюрьме и много передумал и сдается мне, что я уже не тот, чем прежде был. Все мне опостылело. Хожу, двигаюсь и сам не знаю, зачем это делаю. Замышляет что-то Шкуренко и зовет меня. Я иду, а самому все тошно. Может быть, если бы достал денег, пошел бы странствовать по свету. Скучно по тетке, что не своей смертью она померла; хотел обидчику ее мстить, да уж Бог ему судья. Уйти мне надо отсюда, только куда же я от самого себя уйду,-- с горькой улыбкой заключил Иван и блуждающим взором оглядел кругом себя.
   Старший парень пристально посмотрел на него.
   -- Слышь, Ваня, выкинь ты всю дурь из головы, или ты нам не товарищ. Куда же тебе идти на убийство, когда ты ног под собой не слышишь?.. А вот и сам Клим Терентьич.
   Вошел человек лет сорока с рыжей клинышком бородкой, в армяке, с барашковой шапкой в руках. Он опасливо оглянулся по сторонам и приблизился к столу, за которым сидели парни.
   -- Добрый вечер, господа,-- сказал он.-- А, вы уже закусывали?-- прибавил он: -- может, задолжали, то могу вызволить. Выпьем немного в компании, да и к Степану Андреичу; он назначил ровно в семь быть у него. Говорите, что любите из напитков? Водочку? Хорошо, можно.
   Клим Терентьич постучал о стол пустой бутылкой.
   Исай Мореич предстал немедленно.
   -- Хозяин, ублаготворите мне молодцов: дайте сюда водочки, винца и закусить чего-нибудь... индеечки жареной, что ли.
   -- Индейка есть,-- подтвердил Исай Мореич.
   -- Прекрасно. Вот получите за должок с них,-- он вынул десятирублевую кредитку, медленно покрутил ею на свет и вручил трактирщику, озабоченно говоря: -- разглядите -- не фальшивая ли? Сам только что получил.
   Исай Мореич ловким движением подхватил ее и унес; вскоре явился его сынишка с желанными яствами и поставила их на столе.
   Старший парень, Михайло Зайко, жадно накинулся на водку, съестное и мигом повеселел. Клим Терентьич прихлебывал из рюмочки сладенькое винцо и наблюдал за обоими приятелями, точно взвешивая и оценивая каждого по достоинству.
   -- Что вы, Иван Иванович, мало кушаете? Не стесняйтесь, пожалуйста. Я еще поставлю. У нас хватит,-- с вкрадчивой лаской обратился Клим к младшему.
   -- Спасибо, не беспокойтесь о нас,-- отвечал тот.
   -- Он по тетке грустит. Она его воспитала, вместо матери была и вот, в то время, когда он сидел в тюремном заточении -- умерла неизвестно от каких причин. Кто говорит, будто ее сожитель побил, а другие -- сама отравилась,-- ответствовал за приятеля Зайко, уписывая самую жирную часть индейки.
   -- И могилы ее никак не могу найти,-- сказал Иван, обращаясь к рыжебородому, точно ища сочувствия.
   -- Грустное событие,-- сочувственно подтвердил Клим.
   -- Станем пить и гулять, станем деньги менять, а как смерть придет, тогда будем помирать,-- выложил свое credo Зайко.
   -- Кушайте, братцы, да и того... пора к Степану Андреичу,-- проговорил Клим Терентьич, поглядев на свои серебряные часы.-- Придется взять извозчика, погода скверная. Только как мы втроем усядемся?
   Иван Босяков и Михайло Зайко принадлежали к типу так называемых киевских подкалывателей. Оба они были без "роду и племени", хорошо прошли школу уличной жизни. Ивана, впрочем, кое-как воспитала тетка, служившая поначалу в кухарках; потом женщина спилась с кругу и поступила в сожительницы к какому-то босяку, который ее свел в могилу.
   Парень иногда работал в слесарной мастерской, но большею частью находился без определенных занятий. Время обыкновенно проводил в компании воров, бродяг и т. п., судился за кражи и даже высидел полтора года в тюрьме. Отбыв наказание, Босяков опять принимался за прежнее ремесло.
   Впрочем, молодой человек иногда действовал не по собственной инициативе, а лишь служил послушным орудием в руках более опытных людей; они ворочали им, как пешкой, и загребали жар чужими руками, причем львиная доля барышей оставалась у них. Натуре этого lazzaroni, несмотря на кажущиеся противоречия, было присуще мягкосердие; может быть, женское воспитание невольно сказывалось в нем. За дурное слово, обиду Иван вспыхнет на мгновение, выхватит нож, но руки его еще не были обагрены кровью. Зато в области воровских проделок он не имел соперников.
   Михайло Зайко родился в семье Чигиринского казака и рано отбился от дому. Сначала он ходил с косой по степи, но вскоре работа приелась ему. Зайко слыхал, что в больших городах живется вольготней людям, попытал счастья в Одессе, Новгороде и др.; наконец, уже всесветным бродягой попал он в Киев и здесь нашел обширное поле для приложения своих способностей.
   Случалось, что он записывался в конторы, нанимался к господам в дворники, лакеи, ловко обкрадывал их при помощи сподручных людей, а сам всегда оставался в стороне и даже не одно душегубство насчитывал на своей совести.
   Случайно, в одной веселой компании, он встретился с Иваном Босяковым и принял его под свое покровительство.
  

II.

   За городом, в гористой местности, быстро выросла и образовалась новая улица, именуемая Макарьевской. Там в ряд, точно грибы после дождя, выстроились новые домики. Один из них, в значительном отдалении от соседей, крытый железом, обращал на себя невольное внимание прохожего законченностью и тщательностью отделки.
   Извозчик остановился около ворот этого дома. Три кудлатых пса с лаем выскочили из подворотни и бросились на прибывших. Клим Терентьич расплатился с извозчиком и отпустил его.
   Дождь на время перестал; небо по-прежнему оставалось хмурым, неприветливым. Дождевые облака сплошным покровом залегли и нависли над землей.
   Дверь маленького домика скрипнула: на пороге, с фонарем в руках, появилась молодая девушка с доенкой в руках, прикрытой полотенцем, а за ней полнотелый приземистый старичок с белой бородой и острым, как бритва, взглядом.
   -- Кто здесь?... А, дорогие гости, пожалуйте,-- приветствовал он, расплываясь добродушной улыбкой гостеприимства.-- Отчего запоздали?
   -- Нельзя было: молодцы -- народ несговорчивый, трудно с ними ладить.
   -- Здравствуй, Ваня. Как поживаешь, сынок?-- и он ввел гостей сначала в переднюю, небольшую комнатку, где стоял кованый железом сундук, крытый ковром.
   Здесь гости посбрасывали с себя верхнее платье, вытерли ноги о соломенный половик, лежавший у порога. Клим Терентьич вынул из кармана маленький металлический гребешок и поправил бороду, после чего все трое вступили во вторую комнату, служащую, очевидно, приемной. Та оказалась довольно просторной и нарядной: около стены, близко ко входным дверям, помещался массивный дубовый шкаф с стеклянной дверцей, где стояла посуда и множество увесистых банок с вареньем из всевозможных ягод: крыжовника, вишен, райских яблочек и проч., а также бутылки с наливками.
   Около противоположной стены находился диван, обитый турецкой материей, круглый стол, застланный плюшевой скатертью, и два серебряных подсвечника на нем. На дверях в спальню висели тяжелые портьеры. На окнах цветы. Одним словом, обстановка вполне приличная и даже комфортабельная.
   Хозяин выглядел изнеженным, выхоленным; особенно поражали его руки: белые, пухлые, со множеством колец и перстней с изумрудами, бирюзой и другими камнями. Шелковая сорочка, с повязанным вокруг шеи галстуком, застегивалась золотыми запонками. Сюртук настоящего английского сукна, на ногах мягкие, удобные туфли.
   Лампа-молния, под зеленым абажуром, лила мягкий, ласкающий свет. В углу стояла этажерка с множеством книг смешанного содержания -- светских и религиозных. Между религиозными находились: Библия, жития некоторых святых, разрозненный том "Потерянного рая" Мильтона, и наряду с этим "Тарас Черномор", "Стенька Разин" и другие.
   На стене висело несколько картин в приличных багетовых рамах.
   -- Присаживайтесь,-- говорил выхоленный старичок: -- сейчас выйдет супружница. Степанида Гавриловна, подите сюда!-- крикнул он.
   Из спальни послышался будто прыжок с мягкой постели и, покачиваясь на толстых ножках, утицей выплыла рыхлая, дородная старушка в косынке на голове и чесучовой кофточке. По ее белому, пухлому лицу скользила добродушная улыбка сытого довольства.
   Клим Терентьич встал при ее входе.
   -- Здравствуйте, куманек и ты, Ваня, а вашего имени, отчества, извините, не знаю,-- ласково обратилась она к Зайку.
   Тот пробормотал ей что-то. Комфорт и кажущееся богатство старичков действовали на него подавляющим образом, возбуждая не то удивление, не то зависть.
   -- Сейчас самоварчик подадут. Прислуга наша пошла корову доить,-- сказала хозяйка.
   -- Давно приобрели коровку-то?-- спросил Клим Терентьич.
   -- На прошлой ярмарке купили. Базар далеко, не каждый день ходим, прислугу посылать тоже неудобно. Корова во дворе -- харч на столе. Я люблю, чтобы у меня утром к чаю были свежие сливки. Оно и для желудка полезно. Старуха моя славно готовит крем,-- грешный человек, люблю. Тут на своей усадьбе свободно разводи сколько хочешь живности: кур, гусей. Это не то, что на квартире, где хозяин тебе указывает.
   -- Ваша правда. Мне вот горе с ребятишками: никак подходящей квартиры не сыщешь; там не пускают, или претензию изъявляют, что пищат, беспокойство соседям,-- там поломали или разбили что-нибудь,-- и Клим Терентьич развел руками.
   -- Н-да, протянул Шкуренко: -- надо стремиться к собственности, обзавестись своим участком земли где-либо в окрестностях Киева, Никольской Слободке, или Святошине.
   -- И рад бы в рай, да грехи не пускают,-- ответил Клим Терентьич.
   -- Пустяки! Всякий человек сам кузнец своего счастия,-- заключил выхоленный старичок и погладил себе длинную седую бороду, причем испытующим взглядом посмотрел на обоих молодых людей.
   Иван сидел в мягком кресле, обитом красной турецкой материей, со скучающим выражением лица, очевидно, занятый своими мыслями.
   Зато Михайло жадно ловил каждое слово старика, упивался им и в тоже время оглядывал обстановку, сопоставляя в своей голове какие-то комбинации.
   Та же девушка, которую гости встретили при входе, внесла самовар и поставила его на особом табурете, после чего достала из буфета посуду, сдобные булки домашнего печения и пр.
   -- Марфуша, убери еще столик для закуски, разогрей поросенка, достань из погреба огурчиков, яблочек, грибков соленых, водочки, расставь все аккуратно, как барин любит,-- обратилась старушка к служанке.-- А сюда подай мне варенье и бутылку рябиновой наливки для панычей.
   Девушка быстро повернулась и явилась с требуемым.
   -- Отпусти ее на вечеринку к Сидоровым. Она, кажется, хотела посмотреть свадьбу,-- сказал старик жене с многозначительным взглядом.
   Служанка скрылась. Старик пошел вслед за ней, притворил двери и возвратился к гостям. Степанида Гавриловна разливала чай.
   -- Кушайте, господа. Ванюша, клади себе в стакан варенья, не стесняйся, голубчик: ты когда-то любил так чай пить. И вы, кавалер, не церемоньтесь, может быть, наливочку больше уподобаете.
   -- Спасибо,-- пробормотал Зайко, заполняя стакан наполовину вином.
   -- Кушайте, господа, а там о деле поговорим,-- заметил старик.
   -- О деле можно и теперь говорить,-- подхватил Клим Терентьич, откусывая кусочек сахару.
   -- С вами, кум, мы, слава тебе, Господи, не первый год знакомы и понимаем друг друга, а вот эти молодцы -- народ новый, непосвященный. Ваню я знаю с хорошей стороны; он одно время ловко и умело доставлял мне различные безделушки, и я хорошо платил ему. Обижал я тебя когда-нибудь, Ваня?-- спросил старик.
   -- Нет, я вами доволен,-- отвечал Иван.
   -- Видите,-- сказал Шкуренко, обращаясь к Михаилу Зайко.-- Я люблю по совести действовать. Зачем человека обижать?-- Это грешно. В священном писании сказано: не желай ближнему своему того, чего себе не желаешь.
   -- Вы им, кум, объяснили суть дела?-- спросил старик у Клима: -- согласились они?
   -- Ну да, иначе бы не пришли сюда, у нас свидание деловое, я не люблю на ветер говорить слова. Итак, вам известно, что мы собираемся лишить жизни старую барыню, чтобы завладеть ее капиталом. Сумма крупная и похлопотать стоит. Живет она одиноко и все деньги держит при себе в пятипроцентных выигрышных билетах; я уже давно слежу за этой госпожой, и у меня имеются к тому справки. Слуг у ней двое: кухарка и дворник; но они спят в нижнем этаже, а она наверху одна в целом доме. Я вам покажу все ходы и выходы. Нужно из сада по лестнице взобраться к окну, выставить или отворить раму и того... На все, братцы, нужна сноровка, уменье...
   -- Оно так-то, так, да дело трудное... А вдруг барыня подымет крик, соберется народ и схватят тебя, раба Божия? -- заметил Зайко.
   Старик пожал плечами, как бы устраняясь.
   -- Зачем же так действовать, господа, чтобы попасться! Надо все взвесить и бить наверняка. Дворника один мой знакомый человек отзовет в трактир и продержит там сколько надо. Во дворе есть лестница, которую надо подставить к окну, выждать, пока старуха заснет, и лезть. Ваня мастер на это.
   -- Извольте, с нашим удовольствием влезу, отворю окно, только бить барыню не буду,-- поспешно заявил Иван.
   -- Я ворога своего лютого собирался убить, да и то рука не подымается.
   -- С барыней прикончу я, мне плевать,-- вставил Михайло и зверски-внушительная физиономия его подтверждала, что слово его не разойдется с делом.
   -- Что ж ты, Ваня, больно жалостлив стал?
   -- Не до жалости мне, а тошно... Все опротивело на свете. Забежал бы на край света, куда глаза глядят,-- отвечал тот.
   -- Выпей водочки -- веселей станет,-- отечески-заботливо ответил старик.
   Иван потянулся к графину, налил себе рюмку и залпом выпил.
   -- Ты вот жалеешь эту ничего не стоящую старушонку, а скажи, кто тебя пожалеет?... Сидел ты в тюрьме: навестил ли тебя кто-нибудь?... Нет, не стоит, брат, по совести жить: от трудов праведных не наживешь палат каменных.
   -- Бог с ней! Не стану пачкать рук,-- с брезгливостью отозвался Босяков.
   -- Без тебя мы, пожалуй, не обойдемся. Миша один не справится, если кухарка еще проснется.
   -- Плевать с бабами, а вот как насчет караула: там, быть может, постовой городовой близко.
   -- Недалеко ходит, да это ничего. В комнату быстро вскочишь, схватишь,-- у ней и голосу не хватит закричать, а там можно сделать все, что угодно. Клим Терентьич будет по улице ходить и в случае чего знак нам подаст.
   -- Это можно,-- подтвердил кум.
   -- Ваше дело чистое, Ванька совсем устраняется, вся ответственность, в случае чего, падает на одного меня, а потому прикиньте мне, дяденька, за работу,-- вставил Зайко.
   -- Не могу, братец! Хочешь -- берись, хочешь нет, твоя воля. Я другого найду, больше двух тысяч не будет,-- ответствовал старик: -- и то деньги, на мостовой их не найдешь. Убьешь барыню -- там твое уж дело поискать у ней ценных вещей.
   -- Что будешь с вами делать!-- сказал Зайко.
   Они ударили по рукам, после чего еще некоторое время обсуждали различные детали предполагаемого убийства.
   Говорили совершенно спокойно и серьезно, точно обсуждали важный семейный вопрос. Старик, игравший роль председателя, имел вид патриарха.
   У Клима жадно искрились крысиные глазки. Он то и дело поглаживал рукой свою узкую рыжую бородку,
   Степанида Гавриловна отсутствовала во время разговора мужчин. Она возлежала в своей спальне на мягкой, пышно взбитой постели с горой пуховых подушек, прикрыв
   ноги теплым шелковым одеялом. На маленьком ночном столике стояло блюдце с засахаренными вишнями и чашка чаю. Она медленными глотками отпивала из нее и закусывала ягодами. Изредка к ней доносились отрывистые фразы из разговора мужа и гостей.
   Старуха охала и крестилась на большой образ Богоматери, перед которым горела лампада.
   Окончив разговор, Степан Шкуренко пригласил гостей закусить, налил по рюмке водки и чокнулся со всеми за успех предприятия и в заключение рассказал свою биографию, как бы в назидание.
   -- Роду я хорошего, купеческого; родители мои жили в воронежской губернии, занимались конопляной торговлей и держали свой магазинчик. Я был у них единственный сын. В одну ночь огонь истребил все наше имущество. Глянул отец на другой день кругом себя -- голо, пусто везде, только груды угля, да как зарыдает, тут же с ним случился апоплексический удар и он помер. Матушка тоже долго не зажилась. Остался я один на белом свете. Нанимали меня купцы к себе в приказчики -- я не захотел. Продал свое последнее достояние -- кусок земли, где стоял наш домишко, за двести рублей и с этими деньгами приехал в Киев. Вскоре я их прожил и остался без гроша. Ни кола у меня, ни двора, ни гусиного пера не было, а теперь, видите, всего довольно; дом -- полная чаша, ни в чем себе не отказываю -- ешь, пей моя душа,-- веселись. А как вы думаете, я дошел до этого: работой, что ль?-- И он презрительно махнул рукой.-- Пробовал я, дурень, дрова таскать с баржи, кирпичи, спину свою гнул под тяжестью, что любой вол, пока не напал на свою планиду... Здесь мне повезло счастье. Одно вам скажу, господа: не стоит с людьми жить по совести,-- с умиленным видом заключил Степан Андреич и налил себе маленькую рюмочку винца.-- Жаль мне вас, ребятки, продолжал он: -- сам изведал горе и знаю, каково оно. Ежели удастся наше дело -- получите деньги и заживете барами. Сподручные мне люди никогда не остаются в обиде. Только не стоить жить по совести. Да и где она нынче совесть!-- заключил философ и оглянулся кругом себя.
  

III.

   Доротея Карловна Паулус, небольшого роста старушка, суетилась без устали с самого раннего утра; она бегала то в сад, то в кухню или дворницкую и всюду зорко оглядывала разные хозяйственные вещи. Вдруг обнаружилось, что у водопроводного крана один винтик расшатался и ослабел. Доротея Карловна вся нервно вздрогнула, вспыхнула до корня своих когда-то пышных волос, однако, скрепя сердце, не разразилась потоками бранных слов, а лишь ограничилась на этот раз тихим брюзжанием.
   -- Ну и народец! Зови слесаря и чини!.. Все деньги, везде деньги. Недавно только внесла в городскую управу налог за дом, а там, гляди, рамы пришли в ветхость: так и дребезжат, когда к ним прикоснутся; того гляди, что стекла сами повысыпятся.
   Она все собиралась их переделать: ей страстно хотелось устроить рамы с прочными и тяжелыми задвижками, да день за день откладывала. Доротея Карловна не отказалась бы соорудить и железные решетки, если бы это было принято,-- безопаснее как-то; по этой причине она завидовала даже арестантам,
   -- Кто их тронет,-- рассуждала она: -- а у меня, Боже, какая ветошь. Сорок семь лет уже стукнуло этим рамам... Да, да, ей не изменяет память: впервые их сделали тогда, когда за нее сватался красивый драгунский поручик Эрнест Паулус, которому она так охотно отдала руку и сердце. В замужестве, однако, она прожила недолго -- всего около двух лет. Эрнест, добрый и хороший муж, в общем серьезно прихрамывал: чересчур любил мотать деньги и под конец так было принялся расточать ее приданое, что если бы пожил больше, то, наверное, сделал бы ее нищей. Поэтому вышло кстати, что он рано убрался на тот свет. Премудрый Создатель знал характер кутилы и не дал ему веку. А как нынче ей жаль пропущенных тысяч! Она -- молодая, неопытная, не умела управлять легкомысленным Эрнестом. Детей у них не осталось, чему в глубине души Доротея Карловна несказанно радовалась.
   -- Все лишний расход, говорила она: -- а человеку и без того трудно жить: каждый шаг сопряжен с расходом.
   И вот целые годы она изо дня в день усердно копила деньги, давая под драгоценные вещи взаймы кое-кому. В свой большой дом и флигель во дворе она ранее пускала жильцов; в последние годы почему-то стала всех бояться и, наконец, объявила, что квартир у нее не будет; флигель продала на снос, а весь свой большой дом сама занимала. Когда ее кто-либо спрашивал о причине такого уединения, она с удовольствием поясняла:
   -- Стара я и хочу покоя себе. Неужели я не вправе им пользоваться? Мне уже за седьмой десяток перевалило, а с квартирантами только сердце болит: там тебе не платят, здесь -- сломали или поиспортили.
   Иногда Паулус по вечерам зажигала на несколько часов огни, запиралась крепко-накрепко в своей комнате и тщательно считала деньги, любуясь магическим блеском золота и трепетно наслаждаясь звоном его. Алчная старуха переживала тогда высокие подъемы в своей душе; под сморщенной, землистого цвета кожицей ее лба пробегали тогда целыми вереницами жизнерадостные мысли, крайне удивительные по своему разнообразию, и ей неудержимо хотелось копить все больше и больше. Странности Паулус простирались до того, что она иногда, замкнув дом и в особенности свое святилище -- спальню, ходила по городу с мешочком и собирала кусочки железа, обрезки материй и т. п. Из собранных таким образом лоскутов она подчас делала куклы, зайчики и потом продавала. Питалась она скудно, лишь бы только не умереть с голоду; в церковь никогда не ходила, только от поры до времени читала молитвы по своей книжке в тяжелом кожаном переплете с перламутровыми застежками. Нищие никогда не знали дороги к ее дому: Доротея Карловна не любила подавать милостыни и обыкновенно приходила в истое отчаяние, когда у нее кто-либо просил денег. Каждый день старушка энергично хлопотала; когда же ей случалось чрезмерно уставать, то время отдыха она любила проводить в своем большом саду, опускающемся крутым обрывом у самого конца, на северо-восточной стороне. В саду росли чудные яблоки, груши. Время от времени старушка даже позволяла себе разоряться на такую прихоть, как покупка двух-трех фруктовых деревьев.
   Сегодня она уже посадила три груши и рассадила черную смородину, для чего в помощь дворнику Сосфену даже принаняла поденщика. Старушка с раннего утра не отходила от батраков, заставляя их почти беспрерывно там и сям подрезать не в меру широкие ветви, счистить бугорок или местами подсыпать земли.
   -- Сосфен, кто это ходил у нас по саду?-- Смотри, вот следы,-- резким, крикливым голосом спрашивала Паулус, тряся седой головой и быстро ковыляя по дорожке в коротком, будто полумужском пальто.
   -- Кто там будет бегать? Разве кошки да собаки,-- отозвался флегматично Сосфен, не отрываясь от грабель и медленно, как бы нехотя, собирая в кучу осенний лист.
   -- Человеческие следы... Вот отчетливо сапог виден, а здесь даже ясный отпечаток подковок и гвоздей. Да что ты там мне будешь рассказывать...
   -- Барыня, где вы? столяр пришел,-- сказала кухарка, пожилая женщина, появляясь в саду с засученными рукавами.
   Паулус поспешно удалилась во двор, обронив попутно несколько укоризненных слов в сторону дворника и успев сделать распоряжение о перемене места цепному псу, сильно одряхлевшему в последние годы.
   -- Ну и чудачка же ваша барыня! В первый раз такую вижу,-- вставил поденщик, поднимая потное загорелое лицо и скручивая папироску.
   -- Она у нас всегда такая,-- ответил Сосфен.
   -- Небось, заморочит за целый день голову. Идем сегодня в монополию.
   -- Некогда, да и она тогда со свету сживет,-- не соглашался дворник.
   -- Ну?!
   Поденщик присел на корточки, достал кусок хлеба, колбасы и принялся аппетитно закусывать.
   -- А у меня тут под руками и крючок водки есть,-- промолвил он: -- как бы это нам выпить? Не принесете ли рюмочку?
   Сосфен оглянулся и увидал перед собою водку; лицо его широко осклабилось, а под ложечкой что-то вдруг засосало. Он быстро сходил в свою мрачную, сырую комнатку и принес оттуда маленький стаканчик.
   -- Вы -- столяр; где же ваш инструмент?-- спрашивала между тем Паулус, оглядывая острым взглядом молодого парня в куртке и барашковой шапке.
   -- Нешто мы каждый раз носим его с собой! Вы присылали к Сметанину сказать, что вам нужно новые рамы приделать, хозяин прислал меня договориться и снять мерку, -- отвечал тот. Это был Михайло Зайко.
   -- А вы от Сметанина?
   -- Точно так.
   -- Хорошо, иди в комнаты. Аграфена, и ты со мной. Сюда,
   -- сказала старушка и поднялась вверх по лестнице. Парень, тяжело ступая, следовал за ней. Крутая ли лестница и быстрый подъем по ней вызвали аномалии в сердце старушки, или ей так уж крайне не понравилась физиономия парня-столяра -- она решительно не могла дать себе отчета, но только сердце все чаще и чаще стучало и так трепетно ныло. Взойдя на площадку, она оглянулась еще раз на парня и сказала:
   -- Да, вы, быть может, дорого возьмете?
   -- Это как будет угодно вашей милости. Вы не обидите нас.
   Последняя фраза понравилась старушке и m-me Паулус впустила его в свою комнату.
   -- Пока только в этой спальне сделаете две рамы, а остальные по весне,-- в раздумьи произнесла она и невольно потупила взор. Но вот старушка глянула сбоку на человека, уже усердно снимавшего с рам мерку и, как казалось, всецело поглощенного этой работой. Вдруг что-то толкнуло ее в грудь и она почувствовала сильный припадок сердцебиения.
   -- Аграфена, капель мне скорей валериановых!.. Мне дурно, дурно!..-- невнятно говорила старуха.-- Иди, голубчик, не надо рам, после... после,-- замахала она руками на парня.
   Тот стоял и не двигался.
   -- Барыне дурно, уходите,-- пояснила кухарка, очевидно, изучившая до тонкостей все привычки своей причудливой госпожи.
   -- Прощайте,-- многозначительно произнес мастеровой и вышел.
   Аграфена проводила его черным ходом.
   -- Ах, какая эфиопская рожа! Удивительная рожа. Я будто его где-то видела. Никого не принимать от Сметанина,-- сделала она распоряжение.
   Старушка приступила к обеду, состоящему из микроскопической порции манной каши, причем и ту еще разделила с белой кошкой в цветном ошейнике.
   Сумерки быстро надвинулись. Паулус прошлась по двору, расплатилась с поденным, горячо поспорив с ним по поводу полустертого двугривенника. М-те Паулус доказывала его действительность, а рабочий не соглашался его принять, так как разглядел в нем дыру, залепленную оловом. Наконец, победг осталась за Доротеей Карловной.
   -- С ней сам сатана уморился бы говорить,-- нахмурив лоб, грубо буркнул поденщик в сторону дворника и, резко изменив тон, произнес: -- Что ж, дядя, идем в гостиницу?
   -- Пускай заснет хозяйка,-- она в g часов ложится всегда,-- отвечал Сосфен, очевидно, сгорая, желанием освежить прогулкой свою затхлую жизнь, и продолжал: -- постучи ко мне в девятом часу, только не очень сильно, чтобы она не услышала.
   Они расстались. Свечерело.
   Аграфена зажгла единственную лампу в спальне Доротеи Карловны и, получив инструкции на завтрашний день, удалилась к себе в кухню.
   Паулус раскрыла приходо-расходную книгу и отметила там кой-что. Спустя некоторое время она взяла из массивного комода колоду карт далеко не первой свежести, таинственно пошептала и разложила. Как нарочно, ей падала все черная масть -- пиковый туз и пиковая дама.
   -- Что такое? громадная неприятность и будто смерть,-- рассуждала она вслух сама с собою.
   В белом чепце на седой голове и в капоте Паулус сама напоминала пиковую даму.
   Часы глухо и мерно пробили полночь.
   -- Ого! Когда же со мной случалось, чтобы я так долго засиживалась,-- подумала старуха, сложила карты, прочитала короткую молитву и начала укладываться в постель. Она сбросила с ног теплые сапожки, которые постоянно носила зимой и летом, погасила лампаду и прилегла.
   Старушке не спалось. Она долго ворочалась с боку на бок: тяжелое, щемящее чувство властно захватило ее душу, по временам струйка панического ужаса, казалось, насквозь пронизывала ее. Наконец, она забылась, но и во сне кошмары преследовали ее и нарушали обычный покой, Вдруг ее разбудил какой-то неопределенный шум. Будто звон разбитого стекла коснулся ее слуха. Старуха в ужасе проснулась, но скоро успокоилась и подумала: не кошка ли вспрыгнула на стол и не разбила ли она зеркала, и только что хотела чиркнуть спичкой, как ветхая рама шумно упала на пол. Прошло несколько мучительных мгновений -- в комнату чрез окошко ворвалось несколько человек. Паулус принялась неистово кричать и искать в темноте кнопку электрического звонка, но разбойники набросились на нее и сдавили ей горло. Один из них зажег спичку и осмотрелся. Огонь на минуту осветил его широкое обрюзгшее лицо и полуобезумевшая от страху старуха узнала в нем мастера от Сметанина; он завесил окно тяжелой шторой из зеленой материи, другой -- зажег ее лампу.
   Душегубов оказалось трое: -- Степан Шкуренко, Босяков и Зайко. Все действия их поражали не только быстротою и ловкостью, но во всем носили также отпечаток строгой обдуманности.
   Лишь только лампа успела осветить комнату, как Зайко бросился на старушку и принялся ее душить. Она билась, хрипела в руках злодея.
   -- Живуча, как кошка,-- произнес Зайко и, схватив из кармана кистень, ударил ее по голове раз, другой.
   Брызнула кровь и старуха уже не дышала, прикрытая небрежно одеялом.
   -- Есть ли тут в умывальнике вода? А то весь опачкался гадостью,-- произнес элодей, спокойно умылся и вытер лицо полотенцем.
   Шкуренко, давно отыскавший под подушкой связку ключей, уже хозяйничал в сундуке и ящиках массивного комода. Кое-что он откладывал в отдельный узел, другое же бросал прямо на пол. К немалому его удивлению, ему часто попадались под руки какие-то удивительные мешочки и ридикюли, аккуратно перевязанные. Вор жадно набрасывался на них и терпеливо распаковывал, но к его досаде, они оказывались набитыми обрезками материй или разными кореньями трав.
   -- Фу ты, чертова ведьма!-- выругался он, отирая крупные капли пота, и принялся вновь работать с удвоенной энергией.
   Скоро заветная шкатулка с банковыми билетами перешла в особый узелок, где уже лежало несколько золотых и бриллиантовых вещей.-- Михайло Зайко также не дремал. Один только Иван Босяков стоял среди комнаты с блуждающей улыбкой и словно ничего не видел, не понимал, что вокруг него творится.
   -- Ванька, текай вперед. Гляди, не принял бы кто лестницы от окна. Придержи ее, когда полезет старый!-- скомандовал Зайко и тот послушно бросился вперед.
   -- Дядя, не пройтись ли нам по комнатам? Небось, и там есть какое-либо добро,-- жадно шепнул Михайло.
   -- Нет, все добро ее здесь. Довольно! Надо спешить.
   Старик взобрался на стол и чрез окно стал осторожно спускаться по лестнице. За ним вскоре вылез и парень.
   Иван осторожно принял лестницу на прежнее место и все трое скоро спускались по косогору, находящемуся уже за усадьбой. Только собака, чуя неладное, полаяла немного и вновь стихла.
   Сосфен всю ночь кутил напропалую с новым знакомым и возвратился домой чуть ли не с рассветом.
   Наутро Аграфена, удивленная, что так долго нет от барыни обычного звонка, пошла наверх, сама постучалась в дверь спальни, подождала минуту, другую, но ответа никакого не было. Она быстро спустилась с лестницы, растолкала заспанного дворника и вместе они прошли в сад, чтобы взглянуть в окно.
   Когда Сосфен приставил лестницу, кое-как вскарабкался и заглянул в комнату,-- он с ужасом отпрянул назад от окна: сундук стоял открытым, много вещей поразбросано, а барыня лежала на постели согнувшись, причем верхняя часть ее туловища была покрыта одеялом, а ноги и руки, окостенев, неподвижно торчали.
   Спустившись с лестницы, Сосфен побежал в полицию заявить о случившемся.
   Скоро в квартире Паулус производилось уже следствие, с товарищем прокурора во главе, но все данные по этому делу мало осветили следы убийц.
   Вопрос,-- кто ее убил? и поныне остается пока открытым.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru