Шагинян Мариэтта Сергеевна
Голова Медузы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Мариэтта Шагинян.
Голова Медузы

I

   Два товарища жили вместе в одной комнате. Одного из них звали Андрей, а другого -- Игнатий. Оба были студентами, только Андрей учился медицине, а Игнатий -- архитектуре. Их сблизил совершенно случайно третий общий знакомый, который, впрочем, не дружил ни с Андреем, ни с Игнатием и в рассказе нашем не играет никакой роли. Обоим студентам нужен был "сожитель", и, когда случай свел их вместе, они наняли подходящую комнату, отвели друг другу по углу для занятий и сделали все, что от них зависело, чтоб приспособиться к совместной жизни.
   Это удалось им очень скоро. Их характеры казались созданными для прочного и складного общения. Андрей был юноша нежный, с любовью к аккуратности и труду, даже не к самому труду, а к процессу его; он очень любил составлять расписания занятий, чинить карандаши, переплетать книги, и хотя часто ему не удавалось исполнить то, чего хотелось, однако он чувствовал продуктивность своего образа жизни и ею гордился. В нем, кроме того, была одна приятная черта: он любил уступать и приносить жертвы; в глубине души ему хотелось, чтоб эти жертвы были оценены, но, когда их совсем не замечали, Андрей находил утешение в мыслях о своем бескорыстии.
   Совсем другого склада человек был Игнатий; он ни в чем не знал меры, не отнекивался, когда ему что-нибудь предлагали, мало задумывался над движениями своей души и никогда не чувствовал, что он кому-нибудь в тягость. Оттого и на самом деле Игнатий редко кому мешал, а если даже и мешал, то обиженный невольно был благодарен ему за то, что он этого не замечает. Роста Игнатий был высокого, крупный, волосатый, но с очень тонкими конечностями, изобличавшими в нем породу; маленький Андрей, в противоположность ему, имел руки грубые, а нога короткие, В первый же день их сожительства выяснилось, что оба они хотят как следует работать, чтобы наверстать потерянный год, и потому станут удерживать друг друга от непроизводительной траты времени.
   -- Товарищ, почему вы избрали медицину? -- спросил Игнатий, когда они в первый раз улеглись спать -- один возле печки, другой между окнами.
   Андрей с готовностью ответил:
   -- А это, видите ли, имеет отношение к моему внутреннему "я". Мне всегда хотелось взять упорную, ответственную работу, чтобы она меня воспитала. Сама по себе медицина, конечно, скучнее филологии, но она дисциплинирует.
   -- Да, конечно! -- согласился Игнатий. -- А я вот никогда не думал о дисциплине, но зато влюблен в принципы соотношения частей. Для меня архитектура -- мать всех наук. Глядишь на какую-нибудь джоттовскую кампаниллу и понимаешь, как сотворен мир.
   -- Что за кампанилла?
   -- Вы не знаете? Колокольня во Флоренции. Она вся состоит из числа семь, из нечета, заметьте себе, и так построена, что каждая часть -- страдательная по отношению к другой; все как бы уступают главенство друг другу и не распадаются ни в одиночку, ни на пару. Эта колокольня -- просто шедевр архитектуры.
   -- Ну, а мир, по-моему, совсем не так сотворен, -- подумав, ответил Андрей, -- если один страдает, так другой главенствует.
   На том они и покончили разговор, пожелали друг другу спокойной ночи и заснули. На другое утро Андрей проснулся первый, сделал гимнастику, сварил на спиртовке кофе и стал просить своего товарища не валяться в постели.
   -- Смотрите на меня, коллега, -- уговаривал он, -- я работаю, и вы тоже принимайтесь. Мы будем соревноваться, и у нас создастся необходимая трудовая атмосфера!
   Но при виде энергии и хлопотливости своего сожителя Игнатий позволил себе полениться дольше обыкновенного. Так оно и пошло с тех пор: все мелкие обязанности по хозяйству принял на себя Андрей; он вскакивал раньше товарища и, умываясь, подшучивал над ним. Иной раз он даже подавал ему в постель кофе и чертежи.
   Андрей очень полюбил Игнатия. Он считал его человеком талантливым, но непрактичным, за которым нужны глаз и любящий уход. Когда им приносили из трактира обед, он лучшие куски отодвигал товарищу и умилялся на его аппетит. Поздно вечером, когда Игнатий продолжал в своем углу заниматься и керосиновая лампа съедала в комнате остатки воздуха, он не делал ему никакого замечания. Даже привычку Игнатия зудить лекции вслух он терпеливо сносил и только закладывал уши ватой.
   В свою очередь, Игнатий был в восторге от Андрея: он считал его идеальным товарищем. Чаще, чем раньше, стал он задумываться над свойствами своего характера и страдал, сравнивая себя с Андреем. В то время как тот всегда бодрился, был в отличном настроении и много работал, -- он стал хандрить, сомневаться в самом себе и почти ничего не делать.

II

   Однажды Андрей, вернувшись домой из университета, застал Игнатия еще в постели.
   -- Товарищ, как вам не стыдно! -- накинулся он на своего сожителя. -- Вы бы хоть солнца постыдились! Посмотрите в окно, что за погода. Я нарочно дал крюку, чтоб прогуляться, а вот сейчас у меня и голова свежая, и аппетит хороший.
   -- Ну и радуйтесь, а меня оставьте в покое, -- огрызнулся Игнатий.
   У него было потемневшее, напряженное лицо и злые глаза. Когда Андрей хотел пощупать его лоб, он с ненавистью отвернулся к стене и натянул одеяло по самые брови.
   Андрей огорченно пожал плечами, вынул из портфеля книги, разложил их аккуратно на столе, сел к другому концу, накрытому салфеткой, и принялся было есть простывший борщ. Но тут он заметил возле прибора грубый синий конверт: такие письма получал он из дому; почерк на конверте был отцовский. Он бросил еду и принялся читать письмо. Прошло несколько минут в молчании; но вдруг Игнатий услыхал растерянные всхлипыванья и высунул голову из-под одеяла: его товарищ сидел, согнувшись, возле стола и плакал, прикрывая лицо руками. Игнатий вскочил с постели, подбежал к сожителю и участливо дотронулся до его руки.
   -- Ма... мамаша умерла, -- заговорил сквозь слезы Андрей, кусая себе губы. -- Отец не хотел писать, думал -- обойдется. И на похороны не вызвали, чтоб не... не нарушать моего академического года. Очень тяжело, что все это так... сразу. Она у нас была бодренькая такая старушка!
   Игнатий побежал за водой, напоил товарища, в одну секунду оделся и проявил так много душевного сочувствия, что Андрей расстроился пуще прежнего и со смягченной душой пустился рассказывать о своем прошлом. При воспоминании о письмах матери, о варенье, которое она для него варила, о варежках, которые она вязала, слезы так и сыпались у него по щекам. Потом оба друга, сближенные этой бедой, пошли вместе бродить по городу; поздно вечером Игнатий уложил своего товарища и хотя сам спать не хотел, но все-таки потушил лампу и лег, чтобы не прогонять сна у Андрея. На душе у него было очень хорошо и удовлетворенно; он подумал мельком:
   "Я -- вовсе не такой плохой и никуда не годный, каким кажусь самому себе".
   На другое утро Игнатий проснулся раньше Андрея, тихонько оделся, чтоб его не разбудить, сбегал за калачами и успел, пока не встал его сожитель, прочитать двадцать страниц по истории искусства. Весь день он старался занимать Андрея, пошел с ним в кинематограф, рассказывал о своих путешествиях, и чувство довольства собою его не покидало.
   Бедный Андрей выбился из колеи. Он обладал крайней склонностью задерживать горестные впечатления; рассеивать свою боль казалось ему святотатством. И вот порядок дня его был нарушен. Товарищ по утрам вскакивал раньше него, заваривал кофе и успевал сделать за день гораздо больше, чем он. Андрей в глубине души жестоко огорчался: экзамены приближались, а к ним еще ничего не было приготовлено. Вдобавок Игнатий постоянно его подбодрял и ему сочувствовал, и это мешало Андрею разделаться со своим унынием.
   Как-то утром оба товарища вскочили с кровати в одно время, и оба сразу оделись. Перед умывальником они немножко поспорили, уступая друг другу очередь мыться, перед кофейником повторилась та же история, но обоим было весело и приятно соревноваться. Хотя это соревнованье и отняло у них лишние полчаса на бесплодные разговоры, однако оба товарища были довольны. До обеда они позанялись, потом прогулялись, а за обедом стали рассуждать о своих работах.
   -- Гляньте, как мы разлагаем художественное произведение, -- сказал Игнатий, кладя перед своим другом чертежи собора Петра в Риме. -- Вот по этой геометрии должны мы изучить все достоинства и недочеты здания, отделить мысли Браманте от Бернини и вообще понять структуру. Чем это хуже вашей лягушки?
   Андрей взглянул на чертежи, как на китайскую азбуку, но с готовностью подхватил мысль Игнатия.
   -- Да, правда! Недаром древние говорили: "Раздели и победи". Мы ведь тоже не столько понимаем, сколько побеждаем предмет! Заметьте, товарищ, что даже в нашем научном познании лежит борьба, а вовсе не согласованность.
   Игнатий засмеялся и про себя с любовью подумал, как ему легко с таким умным и тонко мыслящим человеком, каков Андрей.

III

   Одинаковое усердие двух друзей продолжалось недолго. Начать с того, что они мешали друг другу то возле умывальника, то возле спиртовки, за столом, за прогулкой, за лекциями. Повышенное настроение каждого из них не находило себе опоры в другом, не встречало ни противодействия, ни противочувствия и оттого не приносило внутреннего удовлетворения. Первым заметил это Игнатий. Сперва он забавлялся такой странностью, потом задумался и кончил тем, что вернулся к прежним привычкам -- лежал по утрам, не убирал своего стола, киснул и ленился. Однако в лени его была какая-то предумышленность: он все приглядывался к чему-то, да выжидал, да думал так упорно, что молчание начинало тяготить Андрея.
   Уже приблизились экзамены, снег стаял, назначили сессию для медиков. Бодрый, порозовевший, подтянувшийся Андрей успевал бегать в университет, учиться и ходить за Игнатием. Он, как женщина, приспособлялся к его слабостям, сносил их и приводил в систему. И характер его шлифовался о неровности в поведении товарища. Первый экзамен наступил и сошел блистательно. Рассказывая об этом Игнатию, Андрей вдруг заметил перемену в своем сожителе: тот казался обрюзгшим, постаревшим лет на пять и осунувшимся: лицо его не выражало ни сочувствия, ни зависти, а словно окаменело.
   -- Игнатий, да что с вами? -- со страхом воскликнул он, забывая о себе.
   -- Нет, так, ничего. Продолжайте, пожалуйста!
   -- Голубчик, вы больны? Как это я раньше не заметил! -- не слушая его, беспокоился Андрей.
   Он чувствовал что-то похожее на стыд пли страх. Тогда Игнатий прошелся раза два по комнате, стал перед товарищем и заговорил:
   -- Андрей, только вы не слишком огорчайтесь. Мне кажется, есть вещи, которые нельзя человеку узнавать. А мы с вами подошли к одной такой вещи чересчур близко, и я ее узнал.
   -- Господи, да какая вещь? Уж не наговорил ли вам чего-нибудь этот дурак Филимонов? Вы -- непростительно нервный человек, Игнатий!
   -- Никакого Филимонова я не видел. Но только я знаю теперь, что в мире нет даровщины. Все существует за счет другого. Понимаете вы, Андрей: все, что мы получаем, -- это не из воздуха, не из материи, не из кассы, а от такого же существа, как мы. Кассы в мире не существует. Это мы друг друга обрабатываем. И когда кто-нибудь из нас получает, это значит, что от кого-то другого отнимается.
   -- Не понимаю ни бельмеса, -- дрожащим голосом проговорил Андрей.
   -- Ага, не понимаете! Нет, вздор, понимаете, приятель! Понимаете вы, что, когда вам плохо, мне хорошо! Чтобы один был счастлив, надо другому быть несчастливым! Когда один слагается в единицу, будьте уверены, что кто-нибудь другой разлагается. Это вы понимаете?
   -- Вы заразились наивным дарвинизмом, Игнатий. Борьба за существование...
   -- Мне наплевать, дарвинизмом или вампиризмом или чем там хотите! -- перебил его Игнатий в бешенстве. -- Не воображайте, что от таких слов вы поумнеете. Дело в том, что элементы поедают друг друга. Физические, душевные, духовные элементы -- всякие. В материи нет сознания, и она от этого не страдает. А мы... мы...
   -- Игнатий, родной, успокойтесь! Не создавайте себе призраков, -- с отчаянием молил Андрей, хватая друга за руки.
   -- А мы любим друг друга и потому страдаем, -- продолжал Игнатий упавшим голосом, -- до того любим, что начинаем ненавидеть, чтобы не так страшно было поедать. Вот, будь вы женщиной, я до этого никогда бы не додумался. Женщина как-то так пристроилась к нам с незаметностью: ты ее ешь снаружи, а она тебя внутри. Век проживешь и не заметишь. Но человек с человеком -- это невыносимо, этого нельзя не узнать!
   Андрей съежился на своем стуле, уронил книжку с только что помеченным в ней профессорским "весьма", подпер кулаком лицо, сразу ставшее маленьким и жалким, и ничего больше не говорил.

IV

   Игнатий и Андрей разъехались. Оба вышли в люди: один строит дома, другой лечит больных. Но ни тот, ни другой не забыли последнего разговора и все ищут, каждый на свой лад, тайну людского сожительства, при котором все получали бы и никто ничего не терял.
   
   1915

----------------------------------------------------------------

   Впервые в журн. "Голос жизни", 1915, No 19; затем в сб. "Семь разговоров". Пг., изд-во М. И. Семенова, 1916.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru