Сетницкий Николай Александрович
О смерти и погребении

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Н. А. СЕТНИЦКИЙ

О смерти и погребении*

   Н.Ф.Федоров: pro et contra: В 2 кн. Книга вторая
   СПб.: РХГА, 2008.
   * Настоящая статья перепечатывается с оригинала, находящегося в посвященном Н. Ф. Федорову отделении Fedoroviana Prahensia при отделе рукописей в Чешском Национальном Музее в Праге1.
  
   Этот вопрос, о смерти, следует поставить и подойти к нему с достаточной серьезностью и непредвзятостью. Обычно он покрывается густым туманом, в существовании которого оказываются заинтересованы разные силы, и среди них одной из величайших сил оказывается наша косность и неспособность последовательно и прямолинейно думать. Действительно, поразительно, но это -- факт: в ряду разнообразнейших явлений, подвергающихся самому вдумчивому и детальному изучению, смерть принадлежит к числу предметов, наименее изученных и исследованных. Факт смерти в современных условиях есть факт наименее научно исследованный, факт, перед которым (не скажем -- наука, это было бы неправильно и несправедливо по отношению хотя бы к будущей науке), а ученые, деятели науки, останавливаются или в священном трепете, или в состоянии полной нерешительности, полного неведения с вопросом: "Что же дальше?"
   Мы не имеем в виду обычных постановок этого вопроса, в большинстве вульгарно-религиозных. Психологические изыскания и метафизические вопросы о том, что происходит с "душой" в момент смерти и после нее, не могут нас интересовать. Отсутствие ответа на вопрос "что же дальше" относится к телу, и на этот вопрос наша наука не дает сколько-нибудь удовлетворительного ответа. Ученые, изучающие начатки процессов распада в человеческом и животном организме (болезни -- медицина), весьма мало интересуются процессом, распада в целом, тем процессом, в котором обнаруживается окончательная приостановка процесса жизни и полное разложение организма. Процесс смерти как распада и разложения живого существа еще не изучен, и вопрос об его изучении серьезно не поставлен.
   Но естественно спросить: зачем же его изучать? Каков смысл такого изучения? Стоит ли тратить на это силы? На этот вопрос нужно дать такой ответ: ведь если знать процесс распада, расчленения и разложения чего-либо на составные части, то тогда можно серьезно и основательно поставить вопрос и о сложении, сочленении, соединении частей. Народные сказки, в которых изрубленному в куски герою возвращается жизнь, говорят об обрызгивании, обливании, омывании тела "мертвой водой", которая сращивает куски, восстановляет целостность тела до того момента, когда можно будет вернуть жизнь при помощи "живой воды". Человек не есть что-либо сверхъестественное и непознаваемое, и если это механизм, то нужно знать условия порчи, ломки и окончательного распада этого механизма, чтобы тем самым знать и уметь восстановлять его во всей его целости и особенности, ему присущей.
   Но при таком нашем решении возникает туча новых вопросов: а нужно ли это? а возможно ли это? да и зачем это делать?
   Первое -- нужно ли? На этот вопрос можно ответить -- в человеке, особенно современном, есть много черт, свойств и качеств, которые ни ему самому, да и никому вообще, несомненно, не нужны. Возвращать жизнь и вернуть ее вместе с геморроем, раком и тому подобными вещами, конечно, не нужно. Но ведь самая постановка проблемы изучения процесса смерти с тем, чтобы, изучив его, найти пути возвращения жизни, предполагает, что, разрешив труднейшую задачу, мы тем легче, тем обязательней и несомненнее разрешим и задачи более легкие. Научившись восстановлять и возвращать жизнь, мы тем легче справимся с более легкими задачами жизни, умея воскресить, мы, конечно, будем и уметь лечить рак и т. п. То же самое и моральные свойства и качества -- самая возможность реальной постановки дела психо-физиологического возвращения жизни предполагает такие моральные и психические свойства человечества, при которых оно сумеет воздействовать и на моральные и психические свойства и склонности возвращаемых к жизни.
   Таким образом, мы можем перейти ко второму вопросу: возможно ли это? Здесь, конечно, кроме общего утверждения, что для науки нет ничего невозможного и если мы сейчас чего-нибудь не можем, то это следует отнести за счет нашей слабости, лености, косности и нерешительности, а отнюдь не за счет невозможности для науки и ее ограниченности, можно и должно привести ряд соображений, показывающих, что такого рода задачу возможно и поставить, и разрешить. Когда мы ближе знакомимся с вопросами о так называемой неизбежности и непобедимости смерти, то прежде всего следует отметить, что мысль об этой неизбежности навязывается нам некоторыми привычными тенденциями, лежащими в основе нашей психики.
   Никто, пожалуй, из европейских ученых не думал об этом вопросе глубже и напряженней, чем венский психиатр, психоаналитик и мыслитель, доктор Зигмунд Фрейд. Вот слова, которые сказаны им перед могилой дочери и которые (наряду с другими его высказываниями по этому вопросу) могут считаться итогом многих и вдумчивых размышлений но вопросу необходимости или "обходимости" смерти: "Если мы сами должны умереть и до того пережить смерть самых любимых людей, то нам приятнее погибнуть вследствие подчинения неумолимому закону, суровой Судьбе, чем случаю, которого могло и не быть и который может быть избегнут. Но эта вера во внутреннюю закономерность смерти, возможно, тоже есть одна из иллюзии, созданных нами, чтобы выносить тяжесть существования"2.
   Здесь приведено одно из самых верных суждений, и центр тяжести его заключается в утверждении, что убеждение в неизбежности и необходимости смерти есть лишь одна из многих иллюзий, обеспечивающих социально-психическое приспособление к трудностям жизни и нашим слабостям перед высотой и сложностью стоящих перед нами задач. Иначе говоря, "закон", быть может, вовсе не так и "неумолим" ("законы" природы в этом отношении мало отличаются от других законов -- они "что дышло, куда повернул, туда и вышло"). Все дело заключается в том, что мы почему-то не смеем, не хотим и не решаемся повернуть его в свою пользу. Практически легче и приятнее иметь дело с "суровой и неумолимой Судьбой", и в наших условиях существования нам ничего не остается, как носиться и обольщать себя этой "иллюзией" -- не то было бы слишком стыдно переживать умерших любимых нами людей, для оживления которых мы палец о палец не ударили. Бессознательная солидарность с погибшими не позволяет мысли останавливаться на случайности факта смерти и возможности избегнуть его, заставляя нас уверять себя в ее мнимой неизбежности и необходимости.
   Но не только общее утверждение, согласно которому для науки, объединенного познания, мышления и управления миром нет ничего невозможного, не только обнаружение и доказательство того, что необходимость смерти есть одна из иллюзий, позволяют говорить, что борьба с ней возможна. Она не только возможна, но и ведется уже, хотя и разрозненно и случайно, отдельными вылазками отдельных партизан. Опыты Бахметьева, Карреля3, Кравкова, Андреева, Кулябко-Корецкого4, Брюхоненко5 и многих, многих других, менее известных, но многочисленных ученых, достаточно отчетливо идут по пути выветривания и расшатывания мысли о неодолимости смерти. Все они, хоть и без ясного и прямого указания, ведут свою работу, направляя ее в эту сторону, постепенно ломая, дробя и выщербляя монолитную глыбу накопленного здесь человеческого невежества, предпочитающего обольщаться иллюзией, чем бороться.
   Все сказанное имеет и должно иметь практическое заострение. Если наука борется со смертью и принципиально может ее победить, если неизбежность смерти есть только самообман и самообольщение, то что из этого следует? Из этого следует, что уже сейчас необходимо подготовлять эту победу науки, уже сейчас необходимо искать путей, при которых эта победа была бы осуществлена в возможно полных масштабах, т. е. необходимо уже сейчас озаботиться тем, чтобы были созданы условия, при которых будет возвращена жизнь нашим умершим и умирающим. Это вопрос о рациональной постановке погребения и хоронения, сохранения тел, которым должна быть возвращена жизнь.
   Если остановить наше внимание на погребении и хоронении наших мертвецов, то вся деятельность этого рода в своей символике, в своем словесном выражении пронизана одной мыслью. Эта мысль наиболее ясно выражается в названии самой этой деятельности "хороненьем", "хованьем", "Хороненье" -- для чего и зачем? Ведь если неизбежен распад и уничтожение тела, если смерть абсолютна и неизбежна, то зачем же огород городить? Тогда единственное отношение к мертвецу, к трупу -- это ассенизационное, уборка нечистот и падали. Совершенно бессмысленно всякое погребенье и хороненье, если оно принципиально ничего не достигает. Но в погребальных процессах скрыто выражена мысль многих поколений, не желающих мириться со смертью и хотя бы фиктивно, хотя бы поверхностно борящихся с ней магическими и метафорическими, символическими способами. Самые слова "схоронить" (от чего? -- от распада, от окончательной гибели), "отпеть", "отчитать", "отстоять" -- все эти термины, имеют в виду какую-то борьбу и подготовку к ней. А самый ритуал погребения, начиная с пирамид ("вечных домов тела"), бальзамирования и т. д., кончая магическими культовыми действиями, имеющими в виду отогнать и напугать духов разложения и тления, все это -- меры, имеющие в виду какое-то дальнейшее возможное возвращение жизни телу умершего.
   Таким образом, нашей эпохе надлежит решить вопрос о погребении, которое может быть или анастатическим (воскресительным), или ассенизационным. Несомненно, современное человечество уже отошло и отходит от издревле существовавшего и существующего до сего времени символически анастатического отношения к умершим. Уже вынесение кладбищ за черту городов является началом ассенизационного отношения к телу наших мертвецов. Кремация и распространение ее есть наиболее яркое выражение победы последнего воззрения.
   Но, с другой стороны, несомненно: если не сознательно, то бессознательно анастатические тенденции не только живут, но и проявляются в самых неожиданных формах. Только мыслью о необходимости и неизбежности воскрешения можно объяснить такой факт, как бальзамирование и сохранение тела В. И. Ленина (вопреки его собственным общеизвестным словам о "труположстве").
   Не менее важным с точки зрения анастатики является погребение его в центре города возле Кремля, а не выкидывание трупа за городскую черту; вообще, в отношении к его телу проявилась в совершенно неожиданной среде глубочайшая, очевидно скрытая и подсознательная традиция воскресительного погребения, как бы политически не пытались ее объяснить и истолковать.
   Погребение Ленина показывает, что вообще уже настало время, когда мы должны вполне ясно и откровенно поставить себе такой вопрос: неужели наша солидарность с близкими нам людьми, гибнущими и умирающими и уже умершими, ниже, чем у примитивных дикарей и у наших далеких предков? {Мы не касаемся здесь другого важнейшего вопроса о природе смерти как акта бессознательного убийства и самоубийства, как результата гневного восстания нашего сознания на нашу собственную слабость и неспособность сохранять свою жизнь, владеть и управлять даже ближайшей нашей средой, своим телом, которое мы не можем превратить в свое дело.}
   Теперь, когда неизбежность смерти понята, как иллюзия, как самоуспокоение, помогающее нам отойти от дела защиты и борьбы за жизнь, необходимо поставить вопрос о новом отношении к телам погибших и падших, подойти к вопросу о новом отношении к погребению. Если наука идет по пути, который позволяет надеяться на возвращение жизни погибшим, то тем самым должен быть поставлен вопрос о сохранении этих тел, которые должны быть оживлены. Одной из очередных проблем современности является вопрос о такой организации погребения, при которой возвращение жизни было бы уже сейчас облегчено и подготовлено в возможно максимальной степени.
   Не предрешая конкретного направления вопроса, уже сейчас можно было бы поставить задачу изучения возможности создания хотя бы в районах вечной мерзлоты великого мирового некрополя. Можно думать, что есть и другие пути разрешения этой проблемы {Вообще конкретные пути здесь должны быть равным образом изысканы наукой. Весьма интересны в этом отношении в форме рассказа изложенные проекты проф. Федоровского и писателя Пильняка в одной из книжек "Красной Нови" за 1928 год, ставящие этот вопрос в той же плоскости, что намечено выше6.}.
   Несомненно, что сосредоточение мысли и дела в этом направлении способно привести нас к совершенно неожиданным открытиям, но для того чтобы к ним прийти, необходимо перейти с ассенизационной точки зрения на погребение на откровенно реально-анастатическую.

Берлин, 1928 год7

  

ПРИМЕЧАНИЯ

   Печатается по: Вселенское Дело. Вып. 2. С. 141--146. Статья появилась в сборнике за подписью "Н. С-кий".
  
   1 Это примечание сделано Сетницким "для отвода глаз". Один машинописный экземпляр статьи, действительно, был послан им в Прагу К. А. Чхеидзе для размещения в собрании Fedoroviana Pragensia (в настоящее время хранится -- FP.I.3.24), но у Сетницкого был и другой экземпляр.
   2 Н. А. Сетницкий приводит ту же цитату из Фрейда, что и А. К.Горский в 3-м выпуске очерков "Н. Ф. Федоров и современность". Возможно, ее источником для него как раз и послужил этот выпуск.
   3 Алексис Каррель (1873--1944) -- французский хирург, биолог, патофизиолог. Занимался разработкой методов сшивания кровеносных сосудов, позволяющих проводить пересадку органов с сохранением их функций. Занимался проблемой сохранения кровеносных сосудов и органов в жидкой среде для их последующей пересадке, делал опыты по поддержанию функций изолированных тканей при помещении их в специальную среду. В 1930--1935 гг. совместно с Ч. Линдбергом сконструировал искусственное сердце.
   4 Алексей Александрович Кулябко (1866--1930) -- русский физиолог. В 1902 г. впервые оживил изолированное сердце человека через 20 часов после смерти. В 1913 г. Ф. А. Андреев предложил способ оживления собаки с помощью центрипетального введения в сонную артерию жидкости Рингер-Локка с адреналином. Позднее он же оживил человеческое сердце через 99 часов после смерти.
   5 Брюхопенко Сергей Сергеевич (1890--1960) -- физиолог. Создатель метода искусственного кровообращения и разработчик соответствующего аппарата, который использовался им при оживлении собак.
   6 Речь идет о повести Б. Пильняка "Штосс в жизнь" (Красная новь. 1928. No 10). В печатном тексте повести, хотя и упоминается в одной фразе профессор Федоровский, нет изображения тех проектов, о которых пишет Сетницкий. Возможно, рукописный вариант романа был более полон, и там присутствовала федоровская линия (узнать об этом варианте Сетницкий мог от Горского).
   7 "Берлин" как место написания данной статьи, по всей видимости, такая же приписка "для отвода глаз", что и начальное примечание. Причем приписка, имеющая всю видимость правдоподобия: в 1928 г. H. A. Сетницкий, действительно, побывал в Берлине во время командировки в Западную Европу.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru