Остроумова-Лебедева Анна Петровна
Воспоминания о Валентине Александровиче Серове

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ВАЛЕНТИН СЕРОВ В ВОСПОМИНАНИЯХ, ДНЕВНИКАХ И ПЕРЕПИСКЕ СОВРЕМЕННИКОВ

1

   

А. П. ОСТРОУМОВА-ЛЕБЕДЕВА

   Анна Петровна Остроумова-Лебедева (1871--1955) -- гравер и живописец, член объединения "Мир искусства".
   Творческий путь Остроумовой-Лебедевой отмечен большой целенаправленностью. Еще будучи гимназисткой, она стала посещать рисовальные классы Училища технического рисования барона А. Л. Штиглица. Потом, с 1889 г., Остроумова занималась в гравюрном классе этого училища у В. В. Матэ. В 1889 г. перешла в Академию художеств на живописное отделение. В течение двух лет (1896--1898) работала в мастерской Репина вместе с Грабарем, Малявиным, Сомовым, Щербиновским. В 1898 г. уехала в Париж, где занималась в мастерской английского живописца и гравера Джемса Уистлера. После возвращения в Россию в 1899 г. (именно с этого времени начинаются ее воспоминания о Серове) Остроумова стала вновь работать в гравюрной мастерской В. В. Матэ.
   В 1905 г., выйдя замуж за С. В. Лебедева, Остроумова присоединила его фамилию к своей.
   За более чем полувековую деятельность Остроумова-Лебедева создала около двухсот гравюр и свыше тысячи произведений живописи. Большое место среди них занимают архитектурные пейзажи старого Петербурга.
   Творчество Остроумовой-Лебедевой нашло у современников благодарное признание. Вот что писал А. Н. Бенуа в 1923 г., когда исполнилось двадцатипятилетие ее деятельности: "...Остроумова заслуживает имени мастера", "ее искусство сохранит ту неувядаемую душистость и ту внушительность, которые гарантируют ему, скромному, мало заметному, но подлинному от начала до конца, наименование классичного" (Александр Бенуа и Сергей Эрнст. Остроумова-Лебедева. М.-- Пг., 1923, стр. 18).
   В январе 1917 г. Остроумова-Лебедева, наряду с О. Л. Делла-Вос-Кардовской, З. Е. Серебряковой и А. П. Шнейдер, была представлена общим собранием Академии художеств к присвоению звания академика. "В первый раз со дня существования
   Академии художеств,-- отмечалось в то время в газете "Речь" (1917, 31 января, No 29),-- сделаны были предложения об удостоении почетным званием академика женщин-художниц". Но тогда, в бурном 1917 г., это присвоение не состоялось. В 1949 г. Остроумова-Лебедева стала действительным членом Академии художеств СССР.
   Остроумова-Лебедева -- автор трех книг "Автобиографических записок" (Л., "Искусство", 1935, 1945, 1951), в которых она рассказала о своем творческом пути и о встречах с выдающимися деятелями русского искусства, уделив особое внимание членам объединения "Мир искусства". В этих "Записках" имя Серова неоднократно упоминается с большой теплотой, однако о встречах с художником не рассказывается подробно.
   
   Воспоминания Остроумовой-Лебедевой о Серове были написаны в 1946 г., напечатаны в журнале "Художник" (1966, No 1, стр. 34, 35). В них оказались опущенными те места, в которых говорится об отношении Серова к художнице,-- они приводятся нами в комментариях.
   Кроме того, мы печатаем относящиеся к Серову отрывки из писем Остроумовой 1898--1902 гг. к ее подруге К. П. Труневой. Часть этих писем печаталась в "Автобиографических записках", другие, до сих пор не издававшиеся, извлечены из архива Остроумовой-Лебедевой, хранящегося в отделе рукописей ГПБ.
   

Воспоминания о Валентине Александровиче Серове

   С Валентином Александровичем Серовым я познакомилась в 1899 году после возвращения моего из Парижа, где я училась живописи и где я познакомилась и сблизилась с группой молодых художников, основавших общество "Мир искусства"1. Я перешла из мастерской Ильи Ефимовича Репина в мастерскую профессора гравюры В. В. Матэ, чтобы через год выйти на конкурс по гравюре и получить звание "художника".
   Василий Васильевич Матэ был почти единственный из профессоров Академии, который понял движение молодой группы "Мир искусства". Он сочувствовал ей и верил в ее значение и понимал ее ценность.
   Валентин Александрович Серов был с ним очень близок и дружен и разделял вполне его отношение к "мирискусникам".
   Приезжая в Петербург писать картины, Серов всегда останавливался у Василия Васильевича и Иды Романовны Матэ, которых он очень любил.
   Днем Валентин Александрович работал заказные портреты, а по вечерам приходил в граверную мастерскую Матэ (это были 1899--1900 гг.) и рисовал живую модель-натуру вместе с молодыми художниками: Бакстом, Сомовым, Лансере и со студентами-граверами Академии художеств. Здесь я с ним и познакомилась2. Он был небольшого роста, широкоплеч, коренаст. Лицо довольно полное. Крупный, прямой нос. Взгляд пристальный и часто исподлобья. Вид его был суровый.
   Я старалась не пропускать этих вечерних рисований, дававших мне так бесконечно много. Во время отдыха модели, да и потом, когда мы после окончания работы все собирались за гостеприимным чайным столом Иды Романовны и рядом с нею всегда сидела их миловидная дочка Мария Васильевна, шли бесконечные разговоры об искусстве, о его задачах и путях, о назначении художников, о технике и приемах и о многом другом.
   Валентин Александрович все больше помалкивал, но внимательно следя за разговором, он неожиданно вставлял острое слово, меткое замечание или добродушную насмешку чаще всего над горячностью и пылкостью Василия Васильевича...
   С возвращением А. Н. Бенуа из Парижа в Петербург, Валентин Александрович очень близко сошелся с Александром Николаевичем, с Дягилевым, с Бакстом, со всей группой "мирискусников". Журнал "Мир искусства", его издание, его всевозможные перипетии стали близки Валентину Александровичу. Он даже "изменил" своему другу В. В. Матэ и стал останавливаться в редакции у Дягилева и всегда был очень обласкан нянюшкой Дягилева, которая у него домовничала. Я очень часто в те годы встречала Валентина Александровича то у Бенуа, то в редакции "Мир искусства", которая вначале находилась на Литейном проспекте против дома, где я жила. И мы, я и Валентин Александрович, часто возвращались от Бенуа или из театра, где бывали всей компанией, вместе на извозчике. Как сейчас помню его. Он завертывался в свою широкую медвежью шубу, надвигал шапку на глаза и молчал, упорно молчал всю дорогу. Я от робости и застенчивости тоже молчала. Так мы ехали по своим домам.
   Поздней весной перед пасхой в 1900 году мы прекратили наши занятия в мастерской у Матэ и Валентин Александрович на прощание подарил мне на память рисунок натурщицы, поставив на нем свои инициалы3. Много лет спустя этот рисунок у меня приобрел Исаак Израилевич Бродский.
   Серов очень любил музыку, особенно оперы Вагнера. А. Н. Бенуа часто доставал одну или две ложи, и мы после обеда у Александра Николаевича ехали все вместе в театр. Серов после обеда забирался глубоко на диван и держа в губах толстую сигару, тихо покуривал, наблюдая за всеми окружающими. Он упорно молчал, и только по поблескивающим суженным глазам видно было, что он не спит, а бодрствует.
   Через час, через два, отдохнув, он вступал в разговор метким словом, острой насмешкой. Иногда принимался рисовать кого-нибудь из присутствующих. Так и меня он однажды приковал к креслу и сделал литографским карандашом на корнпапире легкий набросок. Рисовал он больше двух часов, причем то, что ему не нравилось, энергично соскабливал ножом4.
   А потом мы ехали в театр. Очень часто нам приходилось долго его уговаривать ехать с нами, так как он в тот вечер уже определенно решил ехать в Москву.
   "Да что ты меня уговариваешь ехать в театр,-- угрюмо говорил он Бенуа.-- Мне завтра надо уже быть в Москве в школе у Званцевой5. Там меня будут ждать ученики".-- "Ну и подождут, ничего, едем". И к нашему огромному удовольствию Валентин Александрович ехал.
   Осенью 1900 года я и Анна Карловна Бенуа уехали вдвоем в Париж на Всемирную выставку. На выставке мы неожиданно встретились с Валентином Александровичем Серовым и его женой Ольгой Федоровной. Мы не знали, что они в Париже.
   Встреча была неожиданна и оригинальна. Вокруг всей площади (Всемирной выставки, занимаемой павильонами, был устроен движущийся деревянный тротуар, так называемый тротуар "roulant".
   Посетители выставки с частых, маленьких помостов прыгали на этот тротуар и уже спокойно, стоя, передвигались туда, куда им было надо. Так и мы с Анной Карловной прыгнули на этот движущийся тротуар и неожиданно столкнулись нос к носу с Валентином Александровичем и Ольгой Федоровной Серовыми. Нельзя было не рассмеяться даже серьезному и молчаливому Валентину Александровичу, который стоял раздвинув ноги и удерживая равновесие, а Ольга Федоровна сияла своими большими голубыми глазами. Пушистые, вьющиеся волосы развивались светлым ореолом вокруг ее прекрасного, приветливого лица.
   После этого мы много раз бывали вместе на выставке, предварительно сговариваясь, где нам встретиться.
   Валентин Александрович, будучи чрезвычайно целомудрен по своей натуре, старался уберечь Анну Карловну и особенно меня от каких-нибудь тяжелых или недостойных впечатлений и уговаривал в такие-то и такие-то павильоны не ходить. Анна Карловна горячо отстаивала нашу свободу, говоря, что мне как художнику надо все видеть, все принимать. Но... должна была уступить, Валентин Александрович был так настойчив, так добр и внимателен в своей заботе о нас, что мы ему обещали в указанные им павильоны не ходить. И обещание ему мы сдержали...
   Еще мне вспоминается такая наша встреча с Серовым, тоже в Париже, в те же дни Всемирной выставки.
   Мы сговорились с Валентином Александровичем и Ольгой Федоровной поехать вчетвером пообедать в какой-нибудь дорогой ресторан, на Больших бульварах. Мы были все молоды, веселы и с великим удовольствием думали о нашем дружеском обеде.
   Когда мы уже сидели за выбранным нами столиком и, смеясь шутливо, составляли меню нашего обеда, к нам подошел какой-то незнакомый пожилой гражданин. Как сейчас помню его наружность. Он был высокого роста. Хотя он был в штатской одежде, но в нем чувствовалась военная выправка. У него было красивое, правильное лицо, обрамленное седыми волосами. Подойдя к нам, он по-русски, робко попросил позволения пообедать с нами.
   Мы все молча с удивлением смотрели на него, а Валентин Александрович, немного опустив голову, глядя исподлобья, резким голосом отрезал: "Нет, мы этого не хотим". Тот молча сутулясь отошел.
   В глубине души у меня был упрек по адресу Валентина Александровича за его неожиданную резкость и прямоту, но, конечно, по существу он был прав. Но праздничное, светлое настроение у нас у всех куда-то ушло. Огни вокруг нас как будто потускнели, и мы сидели за обыкновенным столом и ели обыкновенный обед.
   Все последующие годы я очень часто встречала Валентина Александровича на выставках, у Бенуа, в редакции.
   Он бывал и у меня, т. е. у моих родителей, когда я еще не была замужем. Он следил за моими работами по гравюре, интересовался ими и уговаривал меня не бросать ее, когда я ворчала на ее технические трудности, говоря мне; "живописцев у нас много, а вот граверов нет..."6
   В 1905 году, в такой тяжелый для всей страны год, когда все честные люди испытывали чувство глубокого негодования и возмущения, художники "Мира искусства" решили издавать журнал художественно-политической сатиры. Из писателей свое участие обещали Максим Горький, Леонид Андреев, Гусев-Оренбургский7, Амфитеатров8, Щеголев9 и др.
   Первое заседание было у Максима Горького в Куоккале.
   Одно из последующих организационных собраний этого журнала состоялось у нас, у меня и моего мужа10. Пришли художники: Браз, Сомов, Серов, Билибин11, Добужинский, Анисфельд, Бакст, Гржебин и др.
   Валентин Александрович, несмотря на очень мрачное настроение, с большим вниманием следил за обсуждением издания этого журнала, не раз высказывал свое мнение и в первом же номере этого журнала, названного "Жупелом", дал свой знаменитый рисунок (кто его теперь не знает); "Солдатушки, бравы ребятушки! Где же ваша слава?"
   Я сейчас кончаю мои воспоминания. Ведь это было так давно, 40--45 лет тому назад.
   Многое ускользнуло из моей памяти. Многочисленные встречи, споры, обмен мнений.
   Валентин Александрович в своих художественных суждениях был всегда до жестокости строг, но всегда правдив до конца, искренен и откровенен...
   Вспоминаю, как в 1899 году Дягилев задумал издавать театральный журнал "Пантеон"12. Рисунок обложки делал Е. Е. Лансере. Он изобразил колесницу с Аполлоном и четырьмя вставшими на дыбы конями. Мне поручено было ее резать. Оставалось уже мне до ее окончания немного, но приехал Валентин Александрович из Москвы и раскритиковал ее за ее композицию в пух и прах, и обложка эта была забракована.
   Ранняя его смерть была для нашей группы художников чрезвычайно тяжела. Мы потеряли в нем большого друга -- искреннего, правдивого и строгого. Мы привыкли уважать его мнения и советы, руководствоваться ими, как совершенно беспристрастными и в то же время глубоко художественными.
   Мы потеряли замечательного художника и так преждевременно. Не было на протяжении многих лет ни у нас, ни за границей портретиста выше Серова. Он соединял в своих портретах необыкновенно тонко исполненные живописные задачи с глубоким, острым и правдивым анализом внутренней сущности человека, которого он изображал13.
   Необыкновенная скромность, часто суровая сдержанность и абсолютная и неподкупная правдивость покоряли всех, кто близко его знал.
   

КОММЕНТАРИИ

   1 О влиянии, какое мирискусники имели на ее жизнь и творчество, Остроумова-Лебедева неоднократно говорит в "Автобиографических записках". Время, с которого она начинает свои воспоминания о Серове, было ей особо памятно: "...эта зима <1899--1900 гг.> имела в моей жизни громадное значение. Целый круг новых товарищей и развитее и образованнее меня. Среди них я находила ответы на многие вопросы, мучившие меня. Я встречала у них поддержку в моем намерении создать новую гравюру. Я получала от них какое-то "утверждение" себя. Я начала находить свое маленькое самостоятельное место в искусстве, где могла свободно делать, что хочу, и проявлять без всякого давления свое собственное мироощущение" (А. П. Остроумова-Лебедева. Автобиографические записки. <1871 --1900 гг.>. Л., 1935, стр. 226, 227).
   2 Художник П. Д. Бучкин, ученик Матэ, имевший возможность наблюдать Серова за работой в доме своего учителя, писал впоследствии: "...В. А. Серов в мастерской В. В. Матэ старался изобразить несколькими линиями позирующую модель, что на первый взгляд могло быть делом нескольких минут, а он тратил на это много часов. Рвал один лист за другим, редко удовлетворяясь результатами работы" (П. Д. Бучкин. О том, что в памяти. Записки художника. Л., 1962, стр. 95).
   В письмах к Остроумовой-Лебедевой некоторых из упомянутых членов объединения "Мир искусства" встречаются сведения о рисовальных вечерах у Матэ с участием Серова (см. т. 1 настоящего изд., стр. 627). О значении Серова для художников, работавших у Матэ, говорится в письме К. А. Сомова к А. П. Остроумовой от 13 мая 1900 г.: "У Матэ мы до сих пор занимаемся, уже вторую неделю как с нами пишет Серов; его этюд отличный, я же начал снова этюд красками и работаю так плохо, что мне очень стыдно перед Серовым <...> Первые дни Серов молчал, и мы были мало разговорчивы, а последние 3--4 дня как-то стало уютнее и разговоры скорее вяжутся" (не издано; отдел рукописей ГПБ).
   3 См. т. 1 настоящего изд., письмо 8, стр. 650.
   4 См. т. 1 настоящего изд., письмо 7, стр. 649, 650.
   5 Елизавета Николаевна Званцева (1864--1922) -- художник, занималась в Училище живописи, затем у Репина и Чистякова.
   По выражению Грабаря, Репин был "жестоко влюблен" в нее в 1889--1891 гг. Как впоследствии признавался сам Репин, это было "нелепое, страстное отношение" ("Художественное наследство". Т. 1, стр. 208). В 1889 г. Репин исполнил ее портрет.
   В 1899 г. Званцева открыла в Москве Художественную мастерскую, где позировали обнаженные модели. По словам Н. Я. Симонович-Ефимовой, эта студия была "первой в России в таком роде" (Симонович-Ефимова, стр. 95). Студия просуществовала в Москве до 1906 г. Занятия с начинающими вела А. А. Хотянцева, на имя которой была зарегистрирована мастерская, поскольку Званцева не имела на это соответствующих прав. Последняя вела в ней хозяйственную часть. В студии преподавали также Серов, К. А. Коровин, Н. П. Ульянов (см. т. 2 настоящего изд., стр. 131, 132). Мария Павловна Чехова, посещавшая эту мастерскую, писала А. П. Чехову 7 февраля 1900 г.: "...дело идет блестяще, учеников и учениц много. Бывает Серов в неделю раз, он вполне сочувствует этому делу и пророчит будущность. Я хожу туда три раза в неделю и с удовольствием пишу". (М. П. Чехова. Письма к брату А. П. Чехову. М., 1954, стр. 149). Позже она сообщила дополнительно: "Некоторые мои работы, как например, картину "Балерина", поправлял Серов" (там же, стр. 150). К сожалению, нет других данных о работе Серова в студии Званцевой. С 1906 по 1916 г. Званцева держала студию в Петербурге, преподавали там Л. С. Бакст, М. В. Добужинский, К. С. Петров-Водкин (см. неизданные воспоминания Ю. Л. Оболенской; ЦГАЛИ).
   6 В "Автобиографических записках" Остроумова-Лебедева приводит сведения (они не включены в данные воспоминания), проливающие дополнительный свет на отношение Серова к ее творчеству. В одном случае она писала: "Со стороны русских музеев я встречала к моим работам полное равнодушие и невнимание. Только комисссия по приобретению произведений в Третьяковскую галерею, во главе с Серовым, несколько раз выражала за эти годы сожаление, что не имеет возможности приобретать мои гравюры, так как в то время граверного отделения в Третьяковской галерее не было" (А. П. Остроумова-Лебедева. Автобиографические записки. 1900--1916. Л.-- М., 1945, стр. 67). В другом месте, говоря о своей работе в конце 900-х гг., Остроумова-Лебедева сообщала: "В те годы много времени, сил и упорства потратила я на усвоение акварельной техники. Работала очень настойчиво. Стремилась овладеть акварельной техникой так, чтобы мне легко, свободно можно было делать вещи живописного значения <...> Вырабатывая технику, я безжалостно уничтожала мои работы, не показывая их никому, потому что получались вещи заработанные, несвежие. Но я любила преодолевать трудности и препятствия. И только когда почувствовала, что сделала живописные акварели, я дала их на выставку. Они имели успех. Мои друзья, во главе с Серовым, меня за них хвалили" (там же, стр. 101). В 1909 г. совет Третьяковской галереи приобрел ее "три крошечных вида Петербурга, сделанных акварелью, в размере открытки", как 20 января того же года уведомляла художница своего друга К. П. Труневу (там же, стр. 113).
   7 Сергей Иванович Гусев-Оренбургский (1867--1963) -- писатель, после Октябрьской революции эмигрант.
   8 Александр Валентинович Амфитеатров (1826--1938) -- Писатель и журналист, после Октябрьской революции эмигрант.
   9 Павел Елисеевич Щеголев (1877--1931) -- Видный пушкинист и историк русского революционного движения, редактор журнала "Былое", роль которого в деле революционизирования широких слоев населения была настолько велика, что на второй год издания (в 1901 г.) после выхода в свет 22-й книжки журнал был запрещен, а Щеголев был посажен в тюрьму, в которой просидел два года и четыре месяца (И. З<ильберштейн>. П. Е. Щеголев.-- "Огонек", 1931, No 4).
   10 Сергей Васильевич Лебедев (1874--1934) -- Академик, выдающийся советский химик, разработал промышленный способ получения синтетического каучука.
   11 Иван Яковлевич Билибин (1876--1942) -- график, художник театра, работал в основном в области иллюстрации к русским народным сказкам, былинам и сказкам Пушкина, член "Мира искусства".
   12 Здесь Остроумова-Лебедева неточна. Не Дягилев, а дирекция императорских театров предполагала издавать журнал "Пантеон" вместо "Ежегодника императорских театров". Как сообщалось в одном из петербургских периодических изданий, "новый редактор г. Дягилев намерен придать "Ежегоднику" характер "Пантеона" былых, времен, издававшегося с 1839 года И. П. Песоцким" ("Известия по литературе, наукам и библиографии", 1899, No 2, ноябрь, стр. 34). Прошло около полугода, и в печати появилось сообщение о том, что "издание театрального журнала под названием "Пантеон" в настоящее время оставлено; решено продолжать издание "Ежегодника императорских театров" в том же виде и направлении, как было прежде" (там же, 1900, No 7, апрель, стр. 119).
   13 Эти полные восхищения слова, высказанные Остроумовой-Лебедевой в адрес Серова-художника, особенно знаменательны и ценны тем, что всегда питая высокое уважение к удивительному таланту Серова, она тем не менее длительное время ставила его ниже Уистлера, которого почитала за "самого великого европейского мастера" (А. П. Остроумова-Лебедева. Автобиографические записки". <1871--1900 гг.>. Л., 1935, стр. 161). Работа над вторым томом "Записок" невольно заставила Остроумову-Лебедеву много передумать и переоценить. Она неоднократно открыто говорит там о своих былых заблуждениях и увлечениях. Об этом же можно судить на основании следующей записи в ее дневнике от 14 января 1937 г. и весьма красноречивой пометке, сделанной в 1945 г.: "Приехал Евгений Евгеньевич <Лансере> и первым делом позвонил ко мне <...> Ездили посмотреть Русский музей и постоянную выставку, так называемую "Искусство времен империализма". Полюбовались на Серова. Очень тонкий художник, с громадным темпераментом, большим вкусом, острым умом и конечно колоссальным талантом. Его сероватые серебристые гаммы очень тонки и красивы. Но... Я представляю себе его рядом с Веласкесом или даже с современным художником Уистлером с его портретом Карлейля и портретом матери художника, и мне кажется Серов проиграет {Сейчас я так не думаю. Серов выше Уистлера.-- Прим. Остроумовой-Лебедевой в 1945 г.}. У него бывает сыроватость в живописи, конечно, не такая, как в портретах Репина, но все-таки. У него нет этой воздушной дымки, которая как бы несколько отдаляет предмет от зрителя и отодвигает его внутрь за край картины, объединяя все части картины, как бы какой-то волшебной магией. Несмотря на то, что в его картинах прекрасная гармония красок, краски не имеют внутренней полноты, насыщенности и мягкости. Может это происходит и от техники. Грубые, небрежные мазки! Как все это в нашем искусстве не ясно, гадательно и все построено на впечатлении, интуиции и ощущениях" (не издано; отдел рукописей ГПБ). Словно раскрывая свое примечание, сделанное к этой дневниковой записи, Остроумова-Лебедева говорила в своих мемуарах о последних работах Серова, увиденных ею на Всемирной выставке в Риме в 1911 г.: "Замечательные два мастера выделялись на нашей выставке: Репин и Серов. <Речь идет о русском отделе Всемирной выставки>. Они имели каждый особые залы. Серов был особенно хорош. Он нисколько не уступал лучшим европейским мастерам и многих даже превосходил своим сдержанным стилем и благородной простотой при большом реализме и чудесной, жемчужной гамме красок" (А. П. Остроумова-Лебедев а. Автобиографические записки. 1900--1916. Л.-- М., 1945, стр. 119).
   14 Клавдия Петровна Трунева (1878--1942), друг А. П. Остроумовой-Лебедевой. В "Автобиографических записках" (Л., 1935, стр. 118) художница посвятила ей следующие теплые строки: "Я подружилась с Аден. С этого лета <1897 г.> в мою жизнь входит она как преданный и близкий друг. Дружба наша с годами выросла в бесконечную взаимную преданность, доверие и привязанность, которые не могли быть поколеблены ни многолетней разлукой, ни изменившимися обстоятельствами. Со своим умом, интуитивной мудростью она впоследствии поддерживала меня, укрепляла и часто помогала мне найти по временам утерянное душевное равновесие. Она была очень молода, но и тогда уже необыкновенно привлекала к себе своими духовными качествами. От рождения судьба наградила ее даром самопожертвования, умом, тактом и большим запасом нежности к людям. Она отдавала свое время, силы и любовь с пылом и увлечением <...> Ее ласка, снисходительность к людям, оправдание их поступков очень благодетельно влияли на меня; мой пессимизм и заносчивое отношение к людям постепенно смягчились, а ласковое и внимательное отношение ко мне успокоительно действовало на мои обостренные нервы".
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru