Гинзбург И. Я.
Девятое января

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ВАЛЕНТИН СЕРОВ В ВОСПОМИНАНИЯХ, ДНЕВНИКАХ И ПЕРЕПИСКЕ СОВРЕМЕННИКОВ

1

   

И. Я. ГИНЦБУРГ

Девятое января

ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ

   Я был вне опасности, но то, что я видел, то, что слышал, было мучительнее опасности. Я был безмолвным зрителем ужасной народной трагедии, и оттого мне так тяжело. Кошмар точно продолжается. Вот подробности этого кошмара.
   Утром, в десятом часу, идя по набережной, по направлению к 7-й линии, я увидел, что по обеим сторонам Николаевского моста стоят солдаты Финляндского полка; их ружья составлены в козлы, сами они от холода бегают, играют, ловя друг друга. Через мост никого не пускают. В стороне я увидел повозку Красного Креста.
   "Стрелять будут,-- говорит знакомый газетчик как бы в ответ на мое изумление.-- Везде в домах припрятаны войска",-- добавляет он. И мне жутко стало.
   Я направляюсь в Академию художеств. Вход с 4-й линии закрыт; стоит рота финляндцев и эскадрон уланов. Меня последнего пропускают. "Поторопитесь,-- говорит академический сторож,-- сейчас запираем, велено никого не пущать и не выпущать -- скоро рабочие придут",-- добавил он тихим, заискивающим голосом.
   По темным, пустым коридорам поднимаюсь во второй этаж, вхожу в открытую аудиторию и становлюсь у окна, расположенного над тем местом, где стоят уланы; слева видны мост и солдаты, а по другую сторону -- часть 5-й линии до Академического переулка. Ко мне присоединяются художники В. В. Матэ и В. А. Серов, перешедшие ко мне из другой аудитории. Пришел инспектор классов Белькович11, разговорились о том, что слышали по поводу ожидаемых событий.
   "Вот эти уланы вчера вечером стояли у нас во дворе,-- говорит Белькович,-- ученики объявили, что не будут работать, если уланы не уйдут. Я зашел к офицерам, находившимся в квартире Репина, сообщил им о волнении, которое вызвало среди учеников их присутствие в Академии".
   "С удовольствием уйдем, если пристав укажет нам другое место для ночевки". Пристав, к которому я обратился, отказался вывести уланов, говоря, что он будто их поместил по приказанию градоначальника и вице-президента Академии И. Толстого (выяснилось потом, что распоряжение о впуске уланов сделал секретарь академии Лобойков12). По настоянию Толстого уланы ушли, и ученики успокоились.
   Серов стал зачерчивать в своем альбоме части улицы, где стояли уланы. На улице было тихо -- точно все вымерло. Лавки закрыты, закрыты и ворота, у которых чинно стоят дворники. Солнце ярко светит, а настроение напряженное. Иногда до ушей долетает глухой гул, и мы все тревожно ждем.
   В одиннадцать с половиной часов прискакали два вестовых; они докладывают офицеру, а он вскакивает на лошадь, дает знак. Раздается тревожный сигнал трубача. "Это в атаку",-- говорит кто-то возле меня. И я чувствую, что дрожь пробегает по моему телу. Крикнул офицер, и множество солнечных лучей рассыпалось во все стороны от блестящих шашек, вынутых из ножен. Скомандовал и пехотный полковник, и передняя шеренга финляндцев, став на колено, моментально направила дула ружей в ту сторону, откуда прискакали вестовые.
   Сердце у меня забилось, я вскакиваю на высокий подоконник, открываю форточку и гляжу в ту сторону, откуда ожидаются рабочие. Но они тут же и так близко, на расстоянии шести-семи саженей. Толпа огромная: мужчины, женщины -- все рабочие, но есть и студенты. Вижу, из толпы выделяются несколько рабочих; они снимают шапки и, махая платками, о чем-то говорят, обращаясь к уланам.
   "Смирно! -- закричал высокий уланский офицер.-- Наступать!" -- произнес он диким голосом. Вихрем бросились уланы и понеслись... Толпа подалась в сторону, пропустив уланов, которые понеслись по направлению к Большому проспекту. Но один взвод уланов остался. Он теснит толпу, все наступая на передние ряды рабочих, которые, став на тротуар 5-й линии, стараются, держась стены, пройти боком.
   Вот они продвинулись, я их хорошо вижу: они перед моим окном. Рабочий, немолодой, плешивый, ближе всех стоит; он машет шапкою и что-то говорит улану. Другой, высокий, худой, старается протискаться вдоль стены, но лошадь его придавила.
   "Товарищи, не бейте!" -- раздаются голоса среди рабочих.-- "Братцы, не стреляйте!" -- кричат женщины, размахивая платками.-- "Мы мирно пойдем! Не убивайте, ведь мы -- ваши же! Слушайте, товарищи!" И я делаю над собою усилие, чтобы не закричать с ними.
   На минуту все затихло. Показалось мне, что уланы замешкались. Может быть, колеблются? А что, если?.. Ведь они -- люди. Кровь бросилась мне в голову. Я еле держусь на ногах.
   "Не смейте! Ни шагу!-- заорал неистовым голосом тучный пристав, стоявший по другой стороне тротуара.-- Всех перебьем, если двинетесь с места!" -- "Не убивайте, товарищи!-- еще громче закричали рабочие.-- Мы мирно!"
   Выскочил опять офицер, поскакал перед взводом, как собака перед стадом. "Бей!" -- крикнул он хриплым голосом. Лошади наступают на рабочих, все смешалось. Я вижу, как шашки ударяют. Один улан особенно обращает на себя внимание; его шашка действует по одному месту то поднимаясь, то опускаясь.
   Не могу! Машинально я отскакиваю от окна, падаю на товарищей, Серова и Матэ, которые стоят бледные, как смерть. Но меня опять тянет к окну, опять гляжу в форточку. Влево финляндцы все еще стоят в том же положении, согнувшись, и целят в толпу, которая значительно подалась назад. Часть толпы бежит в Академический переулок. Прямо против меня, в том месте, где улан мерно и часто ударял шашкою, лежит что-то черное, скомканное. Что это? "Убитый",-- подсказывает кто-то. И я с ужасом различаю изуродованное тело.
   Но вот не видно больше толпы (она отступила к Большому), исчезли и уланы. Я, выбегая в коридор, бегу к передним аудиториям, но там везде окна заняты. "Что они делают?" -- говорит старуха, уставив на меня свои испуганные заплаканные глаза.
   "На крышу!-- кричит ученик.-- Оттуда мы увидим!" И я бегу за ним. Через коридор, по темным лестницам мы попали на чердак, а оттуда на крышу, всю обледенелую и скользкую. Спотыкаясь и падая, с трудом я достиг того места, откуда открывается вид на всю 4-ю линию. Это -- конечный пункт крыши. Тут уже стоит толпа учеников, некоторые без шапок, без пальто. Резкий ветер развевает их волосы, руки у них окоченели, и все дрожат от холода.
   Меня тянет посмотреть на то место, где только что происходило "сражение". Солдаты все еще стоят, загораживая вход в 4-ю линию. Улица пуста. На снегу валяются галоши и шапки, в магазинах выбиты стекла.
   "Вот в эту разбитую стеклянную дверь я видел, как впихнули раненого",-- говорит сосед. Исчезло то темное, скомканное, что лежало у двери магазина. На углу Академического переулка -- лужа крови. Следы крови видны в переулке. Из лавки выводят раненого, он еле влачит ноги. Из переулка вывозят разбитого человека, голова его закрыта чем-то белым. Отворачиваюсь в другую сторону.
   Направо вся 4-я линия представляет собою вид поля военных действий, как это рисуют на картах. У Большого проспекта стоят уланы (те же уланы) и на некотором от них расстоянии -- та же черная толпа. За освещенным солнцем Большим проспектом -- опять уланы, а за ними -- опять толпа рабочих; так все чередуется -- то кавалерия, то пехота.
   Но вот уланы, выстраиваясь, пускаются вскачь на толпу, клином они врезываются в темную массу, которая быстро рассеивается по обеим сторонам Большого проспекта. Но скоро толпа опять соединяется. Далеко, у Малого, виднеется нечто темное. Это -- огромная толпа рабочих. Оттуда доносится глухой шум.
   Мне делается тяжело, что я вне опасности, стыдно мне, что я на крыше. Я спускаюсь и через открытые ворота выхожу на безлюдную набережную. Но куда идти? Через мост не пускают. Я брожу по улицам, ищу толпы, но ее уже нет... Голова у меня тяжелая, я все слышу возгласы: "Товарищи, не убивайте! Мы мирно!" -- "Наступать!"
   "Бей!" -- резко звенит в ушах. Я вижу обнаженные шашки, вижу прицелившихся в своих братьев-рабочих солдат13.
   

КОММЕНТАРИИ

   11 Николай Николаевич Беушкович,-- ученик Академии художеств, первый директор Казанской художественной школы.
   12 Валериан Порфирьевич Лобойков (1861--1932) -- конференц-секретарь Академии художеств с 1894 г., гофмейстер.
   13 В. В. Стасов, ознакомившись с записями Гинцбурга "Девятое января" и узнав о выходе Серова из Академии, обратился к Серову 25 марта 1905 г. с письмом, в котором были такие строки: "....желаю нашему дорогому отечеству, чтобы то, что в тоске, ужасе и несравненном отчаянии было набросано тогда в Вашу записную книжку, могло появиться в Ваших талантливых красках и линиях на холсте. Кто знает? Может быть то, что было рисовано с кровавым чувством горечи, негодования и ужаса, предстанет однажды в форме, родственной и могучей чудным картинам Льва Великого из Севастопольской трагической истории" ("Вопросы изобразительного искусства". Вып. 3. М., 1956, стр. 166" 167).
   О том, что исполнил Серов в революционный 1905 г., см. т. 1 настоящего изд., прим. 64, стр. 84.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru