Сергеенко Петр Алексеевич
Богиня Диана

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

БОГИНЯ ДІАНА.

(Повѣсть).

I.

   Ирочка сидѣла за большимъ ясеневымъ столомъ, обтянутымъ темно-зеленою клеенкой. Низко наклонивъ надъ бумагами бѣлокурую головку, она выводила перомъ:

Докладъ
объ уплатѣ подрядчику Масленникову за отвозъ снѣга со двора пожарнаго депо.

   Выводя нѣкоторыя буквы, Ирочка шевелила отъ усердія губами и сдвигала брови, отчего сверху переносья образовывался треугольничекъ. Видно было, что она прилагала всѣ старанія, чтобы написать докладъ четко и красиво. Но, дойдя до опредѣленія приморской городской управы, которая, разсмотрѣвъ квитанцію смотрителя городскихъ зданій, постановила, по выпискѣ въ расходъ 80 рублей, выдать подрядчику Масленникову 72 рубля, а 8 рублей записать залогомъ на его имя,-- Ирочка выпрямила свой тонкій станъ и тихо потянулась. Она не могла долго напрягать вниманія. Ей хотѣлось подойти къ венеціанскому окну, выходящему на главную площадь Приморска, и поглядѣть, помечтать немного. Но, кинувъ взглядъ на сосѣдній столъ, за которымъ сидѣлъ молодой человѣкъ съ курчавыми волосами и вздернутымъ носомъ, она быстро склонилась надъ бумагами и сдѣлала видъ, что погрузилась въ работу. На самомъ же дѣлѣ, вмѣсто доклада о подрядчикѣ Масленниковѣ, она подсунула подъ руку листъ бѣлой бумаги и начала рисовать на немъ виньетки и писать фамиліи своихъ знакомыхъ:
   Петръ Николаевичъ Аноровъ.
   Pierr Anoroff.
   Казиміръ Станиславовичъ Бурдегоцкій.
   Казиміръ Буръ-де-Гоцкій и т. п.
   Дѣлала это она для того, чтобы обмануть бдительность служащихъ въ IV-мъ отдѣленіи приморской городской управы, которые постоянно подшучивали надъ ея лѣностью и разсѣянностью. Миловидная и избалованная, она не привыкла къ систематической работѣ и часто дѣлала ошибки. Но, ради ея миловидности, Ирочкѣ многое прощалось. Даже дѣлопроизводитель IV-го отдѣленія,-- требовательный и точный, какъ метрономъ, Кончакъ,-- и тотъ иногда обезоруживался ея кокетливымъ обращеніемъ.
   Ирочка хорошо знала о своемъ вліяніи и пользовалась имъ, какъ законною властью. Но иногда ей не нравилось слишкомъ усердное вниманіе къ ней. Въ особенности донималъ ее молодой человѣкъ съ курчавыми волосами -- помощникъ дѣлопроизводителя, Вазенцевъ. Онъ подмѣчалъ многія ея слабости и потомъ вышучивалъ такъ потѣшно, что она давнымъ бы давно уже возненавидѣла его, если бы не считала своимъ родственникомъ и не жила на квартирѣ у его сестры, Лизаветы Григорьевны. Вазенцевъ считалъ какъ бы своимъ долгомъ подразнить Ирочку и устроить какую-нибудь шутку. Говорилъ онъ съ нею всегда особеннымъ торжественно-витіеватымъ языкомъ, употребляя длиннѣйшія слова вродѣ: "всемилостивѣйшая", "благоразсмотрительствующая" и пр.
   Сидя вблизи Вазенцева, Ирочка всегда находилась на-сторожѣ. Вотъ и теперь,-- думала она,-- навѣрное, онъ только видъ дѣлаетъ, что углубленъ въ работу, а самъ, противный, слѣдитъ за нею. И, истощивъ запасъ фамилій, Ирочка начала быстро писать: "Масленниковъ, Масленниковъ", давъ волю своимъ мыслямъ, которыя, какъ птички, запорхали съ предмета на предметъ. Она вспомнила вчерашній вечеръ, и въ ея воображеніи опять предсталъ образъ Миньоны, но съ такою ясностью, что, будь Ирочка художницей, она могла бы нарисовать всѣ подробности костюма. Ее всю ночь преслѣдовалъ образъ Миньоны послѣ того, какъ она прочитала описаніе французскаго костюмированнаго бала въ Петербургѣ. Она читала вслухъ эту статью и когда дошла до того мѣста, гдѣ описывалось, какъ нѣкая госпожа Готье (получившая первую премію за свой костюмъ) появилась подъ руку съ французскимъ посланникомъ, какъ грянулъ оркестръ марсельезу и какъ при громѣ апплодисментовъ всѣ признали госпожу Готье царицей бала, голосъ у Ирочки задрожалъ отъ волненія и она подумала съ замираніемъ сердца: "Какъ это, должно быть, все красиво!"
   И теперь въ управѣ, имѣя передъ собою докладъ объ очисткѣ снѣга со двора пожарнаго депо, Ирочка думала не о подрядчикѣ Масленниковѣ, а о госпожѣ Готье въ видѣ Миньоны. И чѣмъ больше Ирочка думала, тѣмъ болѣе убѣждалась, что Готье побѣдила не богатствомъ костюма, не его оригинальностью,-- "потому что какой же костюмированный балъ обходится безъ Миньоны?" -- а тѣмъ, что ей очень шелъ костюмъ Миньоны. И корреспондентъ намекаетъ на это. Очевидно, что это такъ и было. Собственно въ этомъ, вѣдь, и заключается задача костюма, иначе первыя награды всегда бы получали только богачки. Ирочка накинула мысленно на себя нарядъ Миньоны, но сейчасъ же и сбросила его. Миньона, вѣдь, брюнетка. И Готье, очевидно, брюнетка. Она же свѣтлая блондинка. Наконецъ, можно ли заниматься такимъ вздоромъ, когда ее ждетъ докладъ о подрядчикѣ Масленниковѣ?
   Ирочка придвинула къ себѣ бумаги и начала писать о "надлежащемъ распоряженіи", когда услыхала сзади легкое шипѣніе и голосъ маленькой Липинской:
   -- Ирина Сергѣевна, на минутку!
   Ирочка поднялась и, кокетливо оправивъ на вискахъ золотистые завитки, похожіе на шелковыя колечки, подошла къ третьему столу, за которымъ сидѣла маленькая, некрасивая Липинская. Липинская понизила голосъ и сказала, заикаясь:
   -- Не можете ли вы мнѣ дать сегодня 3 рубля? Мнѣ очень нужно.
   -- У меня нѣтъ, Клеопатра Антиповна,-- покраснѣвъ, прошептала Ирочка.
   -- Это очень странно: взять на нѣсколько дней 5 рублей и въ теченіе почти года даже не заикнуться объ этомъ. На разныя финтифлюшки у васъ, небойсь, есть средства,-- шипѣла маленькая Липинская, съ досадой поглядывая на изящную кофточку на Ирочкѣ.
   Ирочка въ смущеніи оглянулась. Она спиною чувствовала, что на нихъ обратили вниманіе въ IV-мъ отдѣленіи.
   -- Я вамъ отдамъ... отдамъ, не безпокойтесь!-- сказала она скороговоркой и отошла къ своему столу, полная негодованія. "Непремѣнно надо будетъ поскорѣе развязаться съ этою госпожей. Сейчасъ видно мѣщанку: изъ-за какихъ-то 5 рублей готова скандалъ затѣять".
   Ирочка хотѣла скрыть свое волненіе, притворившись погруженной въ работу. Но на столѣ не оказалось подкладного листка, испещреннаго виньетками и фамиліями знакомыхъ. Ирочка перешарила всѣ бумаги, заглянула въ ящикъ,-- листка не было. Она покосилась на сосѣдній столъ; у Вазенцева былъ мрачно сосредоточенный видъ, какъ у человѣка, который всецѣло ушелъ въ свою работу. Но Ирочка не разъ замѣчала, что, когда Вазенцевъ устраивалъ какую-нибудь шутку, онъ принималъ тогда особенно серьезный видъ. Неизвѣстность волновала ее. Она подошла къ столу Вазенцева и, играя глазами, спросила:
   -- Дядя Гриша, вы взяли листокъ со стола?
   -- Какой листокъ?
   -- Вы... вы... Я по глазамъ вижу, что вы.
   -- Вишневская, идите къ своему столу и не мѣшайте заниматься!-- строго отрѣзалъ Вазенцевъ.
   Ирочка сконфузилась и отошла. Она подложила подъ руку новый листъ бумаги и почти съ ненавистью начала выводить фамилію Масленникова, думая въ это время: его никогда не поймешь, шутитъ онъ или говоритъ серьезно?
   И что она за несчастная! Вѣчно надъ нею всѣ издѣваются. Съ какимъ бы удовольствіемъ она бросила несносную службу въ управѣ! Какъ глупо и пошло все здѣсь! Почему, напримѣръ, отъ нея требуютъ, чтобъ она вездѣ въ бумагахъ употребляла "сей", а не "этотъ". Между тѣмъ, какъ и въ разговорѣ, и въ печати вездѣ употребляется "этотъ", а не "сей"? Развѣ это не глупо? И какъ вообще ей все надоѣло! Право, она понимаетъ тѣхъ, кто оканчиваетъ жизнь самоубійствомъ. Въ сущности, стоитъ ли жить, когда на каждомъ шагу встрѣчаешь только непріятности? И услыхавши голосъ члена управы, Козубскаго, вошедшаго въ IV-е отдѣленіе, Ирочка кокетливо выпрямила свой тонкій станъ.
   Покончивъ съ Масленниковымъ, она принялась за другой докладъ. Но мысль ея работала вяло. Рука съ длинными тонкими пальцами двигалась медленно, нехотя. Буквы выходили неровныя и будто полупьяныя. Обмокнувъ перо и остановивъ взглядъ на своей рукѣ съ тоненькимъ колечкомъ, Ирочка задумалась.
   Два мѣсяца назадъ, передъ отъѣздомъ Михаила Алексѣевича Матова, она дала слово "ждать" его и каждый день вспоминала о немъ. А сегодня вотъ и забыла вспомнить. Эта Готье съ ея костюмомъ совершенно спутала всѣ мысли. Милый, прости! И, поцѣловавъ мысленно Матова, Ирочка вспыхнула, потому что въ дѣйствительности она никогда этого не дѣлала. Легкомысленная и увлекающаяся, она умѣла, однако, всегда останавливаться на извѣстной границѣ и никогда не теряла головы; достаточно было кому-нибудь изъ ея поклонниковъ,-- а поклониковъ у Ирочки всегда бывало нѣсколько,-- пожать ей руку сильнѣе и продолжительнѣе, чѣмъ обыкновенно, и чувство ея къ нему какъ бы съеживалось. Чѣмъ сильнѣе затѣмъ разгоралась страсть въ поклонникѣ, тѣмъ холоднѣе становилась Ирочка. Дѣлалось это какъ-то само собою, безъ всякаго старанія или разсчета съ ея стороны. Несмотря на свои 17 лѣтъ, она была еще чужда волненій своего пола и напоминала собою нераскрывшійся цвѣтокъ. Ея мысль не уходила въ глубь явленій, а легко скользила лишь по внѣшнимъ предметамъ. Даже ея романъ съ Матовымъ не столько волновалъ ее, сколько занималъ своими романтическими подробностями. Самолюбію ея льстило, что мужественный, красивый морякъ, который многимъ нравился въ Приморскѣ, ухаживалъ за нею, писалъ ей стихи, рисовалъ въ альбомъ, возилъ на яхтѣ, ни разу не позволивши себѣ никакой вольности. Ирочкѣ это нравилось. И когда онъ иносказательно сдѣлалъ ей признаніе, она также иносказательно отвѣтила ему, что онъ ей нравится и что она будетъ его "ждать".
   По отъѣздѣ Матова на пароходѣ добровольнаго флота Ирочка нѣсколько дней скучала по немъ и ходила грустная. Но когда надъ нею начали подсмѣиваться по этому поводу, она какъ бы отодвинула въ сердцѣ своемъ Матова въ незамѣтный уголокъ и думала о немъ только тогда, когда оставалась одна.
   

II.

   Послышался густой звонъ управскихъ часовъ. Пробило 3 часа. Многіе засуетились и начали уходить. На подъѣздѣ Ирочка столкнулась съ Вазенцевымъ. Она дулась на него за рѣзкій тонъ и даже рѣшила не говорить съ нимъ нѣкоторое время. Но, взглянувъ на его коренастую фигуру въ овчинной шубѣ и въ сѣрой остроконечной барашковой шапкѣ, придававшей ему комичный видъ, Ирочка невольно улыбнулась и спросила милостиво:
   -- Дядя Гриша, вы домой?
   -- Dahin, dahin, очаровательная! Пермете вашу руку?-- сказалъ Вазенцевъ, комически подставляя кренделемъ руку.
   Ирочка кокетливо засмѣялась. Хороша она будетъ подъ руку съ этимъ медвѣдемъ! Тонкая, стройная, въ изящной плюшевой кофточкѣ съ мѣховою опушкой, Ирочка ярко отличалась отъ неуклюжей фигуры Вазенцева съ его порыжевшею на швахъ шубой.
   Былъ ясный морозный день. По Большой улицѣ быстро мчались рысаки въ разноцвѣтныхъ сѣткахъ. Слѣды отъ полозьевъ блестѣли, точно отполированные. Ирочка съ завистью поглядывала на ѣдущихъ. Она до обожанія любила быструю ѣзду.
   Пройдя нѣсколько улицъ, Ирочка спросила:
   -- Дядя Гриша, скажите правду: вы взяли листокъ со стола?
   -- Какой листокъ, покорительница?
   -- Который я подкладываю подъ руку, когда пишу...
   -- На кой же мнѣ дьяволъ, съ вашего позволенія, этотъ листокъ? Навѣрное, его стащилъ панъ Бурдегоцкій.
   -- Бурдегоцкій! Съ какой стати?
   -- Весьма просто: на память о любимомъ предметѣ.
   -- Вы говорите глупости, дядя Гриша! Никакого права я не давала ему на подобныя вольности.
   -- Разсказывайте! Знаемъ мы, какъ вы въ шашки играете:
   -- Въ какія шашки? Я съ нимъ никогда въ шашки не играла!
   -- Это изъ Гоголя, ненаглядная! Въ оно время писатель такой былъ.
   Ирочка надулась и, выпрямивъ свою слегка сутуловатую спину, отдѣлилась отъ Вазенцева. Молча они прошли нѣсколько улицъ и повернули въ Красный переулокъ, гдѣ нанимала квартиру сестра Вазенцева, Лизавета Григорьевна.
   Ирочка взбѣжала на небольшое деревянное крылечко и сильно дернула звонокъ. Постояла немного и опять зазвонила.
   -- Не горяче ву па! Вѣрно, Лиза въ кухнѣ, а Сеньки нѣтъ,-- замѣтилъ успокоительно Вазенцевъ.
   Ирочка, не отвѣчая, задумчиво смотрѣла въ сторону. Въ корридорѣ послышался лай собачки, потомъ отчаянный визгъ. Ирочка нервно повела плечами. Вѣчно бьютъ ея собачку. За дверью раздалось шарканье подошвъ. Кто-то возился съ ключомъ и ворчалъ:
   -- Проклятый! Анаѳема! Чтобъ тебѣ прописть!
   Замокъ, наконецъ, щелкнулъ и дверь отворилась. На порогѣ стоялъ мальчикъ лѣтъ 13, весь испачканный, въ туфляхъ на босую ногу, съ полотенцемъ черезъ плечо.
   -- Зачѣмъ вы всегда обижаете Мушку? Я вамъ уши выдеру,-- сказала строго Ирочка.
   Мальчикъ бросилъ быстрый взглядъ на Вазенцева и сдѣлалъ невинное лицо.
   -- Какую Мушку? Я не знаю никакой Мушки и никогда даже не слыхалъ.
   -- Пожалуйста, не корчите изъ себя юродиваго! Хорошій примѣръ подаете!-- замѣтила по-французски Ирочка и хлопнула дверью.
   Маленькая черная собачонка, визжа и подпрыгивая, побѣжала за нею. Мушка, которую всѣ называли почему-то Блохой, была предметомъ постоянныхъ шутокъ со стороны Вазенцева и квартирантовъ его сестры. Чтобы позлить Ирочку, они наряжали Блоху во всевозможные костюмы, надѣвали на нее фуражки, чепчики, воротнички, ленты и ордена изъ котильона, напѣвая при этомъ:
   
   Жилъ-былъ король когда-то;
   Блоху онъ полюбилъ,
   Берегъ ее, какъ злато,
   Какъ братомъ дорожилъ.
   Въ шелку тогда ходила
   И въ бархатѣ она,
   И ленту получила,
   И съ лентой ордена.
   
   Писали Блохѣ сантиментальныя посланія, производили надъ ней судъ, говорили обвинительныя и защитительныя рѣчи, подражая голосу и манерамъ людей, съ которыми была знакома Ирочка.
   Иногда это забавляло ее, но чаще злило. Она отнимала Мушку, брала ее на руки и цѣловала. Мушка напоминала Ирочкѣ прошлое, до разоренія и смерти ея отца, полковника Вишневскаго. И едва ли Мушка не была единственнымъ живымъ существомъ, къ которому Ирочка была сильно привязана.
   

III.

   Ирочка бросила кое-какъ верхнее платье, швырнула калоши въ разныя стороны и прошла въ свою комнату. Черезъ минуту оттуда раздался крикъ. Выбѣжавшая Ирочка столкнула въ маленькомъ корридорчикѣ жестянку съ керосиномъ и помчалась въ кухню.
   -- Тетя Лиза! Тетя Лиза!
   У плиты, нагнувшись надъ кострюлей, стояла высокая, худая женщина. Она знакомила кухарку со способомъ приготовленія какого-то замысловатаго соуса, поясняя всякую подробность руками: вотъ такъ надо протереть коренья, вотъ такъ подбить, а вотъ такъ именно подмѣшать и проч. Это была сестра Вазенцева, Лизавета Григорьевна. Она тревожно обернулась и спросила:
   -- Что случилось?
   -- Кто былъ въ моей комнатѣ? Сусловъ?
   -- Нѣтъ, онъ, кажется, не входилъ. А что?
   -- Идите, посмотрите. Какая гадость! Но я этого такъ не оставлю. Нѣ-этъ, ни за что!
   Лизавета Григорьевна спокойно вытерла руки и поплелась за Ирочкой. Та подвела ее къ большой рамѣ, висѣвшей на стѣнѣ, и указала на фотографическій портретъ.
   Лизавета Григорьевна взглянула на фотографію и разсмѣялась.
   -- Ахъ, негодный! Это -- Егорка! Онъ утромъ шмыгалъ здѣсь. Что за скверный мальчишка!
   Вокругъ головы толстаго господина съ большою лысиной былъ сдѣланъ кружокъ съ надписью: "ясновельможный купидонъ", а на спинѣ два крыла и лукъ со стрѣлами.
   -- Я этого не оставлю такъ,-- горячилась Ирочка,-- всякимъ шуткамъ есть границы. Но портить чужія вещи -- безчестно, низко!
   -- Что здѣсь такое?-- спросилъ Вазенцевъ, показавшись на порогѣ.
   -- Гриша, ты бы сказалъ Егорушкѣ... Посмотри, что онъ сдѣлалъ... Такъ, вѣдь, нельзя,-- замѣтила Лизавета Григорьевна, кивая на портретъ.
   Вазенцевъ посмотрѣлъ и расхохотался такъ громко, что даже вазы, стоявшія на коммодѣ, задребезжали. Ирочка была оскорблена и этимъ смѣхомъ, и наглостью шутки. Она заявила, что если Егорушка не будетъ наказанъ, то она съѣдетъ съ квартиры.
   -- Милая, не высѣчь же мнѣ его,-- сказала Лизавета Григорьевна.
   -- Наконецъ, почему вы думаете, достойнѣйшая, что это сдѣлалъ Егорушка? На какомъ основаніи? Э, да тутъ и подписано: "Бурдегоцкій",-- замѣтилъ серьезнымъ тономъ Вазенцевъ, присматриваясь къ портрету.
   Ирочка всплеснула руками.
   -- Этого только недоставало! Сдѣлать возмутительный поступокъ и подписать именемъ почтеннаго человѣка!
   Лизавета Григорьевна приблизилась къ фотографіи, прищурилась и сказала весело:
   -- Ирочка, вѣдь, это на стеклѣ, портретъ не испорченъ.
   По осмотрѣ оказалось, что дѣйствительно вѣнчикъ вокругъ головы и крылышки сдѣланы чернилами на стеклѣ. Ирочка схватила носовой платокъ и негодующе стерла рисунокъ.
   Появился Сенька и, втягивая носомъ воздухъ, торжественно объявилъ, что обѣдъ готовъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ въ большой комнатѣ, которая была и столовой, и гостиной, и общей пріемной, собрались нахлѣбники Лизаветы Григорьевны: Вазенцевъ, прыщеватый молодой человѣкъ, третій годъ державшій экзаменъ на аттестатъ зрѣлости Сусловъ и гимназистъ Егорушка. У Егорушки было продолговатое лицо съ утинымъ носомъ. Онъ былъ вертлявъ и очень смѣшливъ. Секрета сохранить Егорушка никакъ не могъ. Все лицо его какъ бы иллюминовалось въ подобныхъ случаяхъ.
   Сусловъ стоялъ у окна, заложивъ руку за поясъ синей блузы, вышитой малороссійскимъ узоромъ, и немилосердно дымилъ папироской. При входѣ Ирочки его красное лицо съ щетинистою растительностью еще больше покраснѣло. Эта несчастная растительность на головѣ Суслова была для него постоянною причиной горькихъ терзаній. Волосы у него были какіе-то особенные: жесткіе, упругіе и всегда торчащіе, какъ щетина. Какими помадами онъ ихъ ни умащивалъ, какими щетками ни приглаживалъ, черезъ минуту они опять поднимались, точно на пружинахъ, и сообщали ему видъ сердитаго ежа. А это-то въ особенности и терзало Суслова, который имѣлъ непреоборимую склонность къ прекрасному полу. Онъ втайнѣ былъ до безумія влюбленъ и въ Ирочку, хотя, въ то же время, презиралъ ее отъ всей души за аристократическія замашки и пристрастіе къ военнымъ.
   Пока Лизавета Григорьевна дѣлала распоряженія на кухнѣ, Ирочка успѣла перемѣнить кофточку, подвить холку на лбу и согнать съ лица слѣды раздраженія. Она стояла на порогѣ, свѣжая и сіяющая, какъ весна. Но, увидѣвши Егорушку, Ирочка сдѣлала на лбу треугольничекъ и произнесла оффиціально:
   -- Я васъ попрошу не входить безъ меня въ мою комнату.
   Егорушка вскочилъ, вытянулся и сдѣлалъ подъ козырекъ.
   -- Слушаю-съ, васкородіе!-- но не выдержалъ роли до конца и расхохотался.
   "Идіотъ!" -- прошептала Ирочка, но, однако, такъ тихо, что никто не услыхалъ.
   Вошла кухарка съ дымящеюся суповою чашкой. Вслѣдъ за кухаркой, шаркая подошвами, появился Сенька съ пирожками. Сзади шла Лизавета Григорьевна съ раскраснѣвшимся отъ плиты лицомъ.
   Послѣ супа Сусловъ сдѣлалъ папироску, вставилъ ее въ толстый черешневый мундштукъ и закурилъ. Лизавета Григорьевна закашлялась и, отмахиваясь отъ дыма, замѣтила:
   -- Какой у васъ ужасный табакъ, Павелъ Николаевичъ!
   Сусловъ наежился и сдѣлался пунцовымъ.
   -- Какой по моимъ средствамъ, такой и курю. И считаю нужнымъ замѣтить, что почелъ бы подлостью курить лучшій табакъ.
   -- Причемъ же тутъ "подлость"?-- спросила съ удивленіемъ Лизавета Григорьевна.
   -- Очень жаль, если вы этого не понимаете. Развѣ честно курить дорогой табакъ, когда рядомъ люди сидятъ безъ хлѣба?
   -- Позвольте вашу тарелку, Павелъ Николаевичъ,-- сказала Лизавета Григорьевна, вмѣсто отвѣта, и предложила Суслову цѣлую гору макаронъ.
   Къ концу обѣда Вазенцевъ выразительно посмотрѣлъ на Сеньку и тотъ черезъ минуту появился съ письмомъ въ рукѣ. Вазенцевъ взглянулъ на конвертъ и поднялъ брови.
   -- Что сей сонъ значитъ? Рука какъ будто пана Бурдегоцкаго?
   Распечатавши письмо, онъ началъ медленно читать его и по мѣрѣ чтенія все больше и больше выдвигалъ нижнюю губу и поднималъ брови, какъ бы отъ сильнаго изумленія.
   -- Что за мистификація! Списокъ кандидатовъ въ... Петръ Аноровъ, Казиміръ Бурдегоцкій... Гм... Ничего не понимаю. Что значитъ кандидаты въ...! Но почеркъ знакомый. Посмотри, Егорушка!
   И Вазенцевъ протянулъ бумагу Егорушкѣ, который уже нѣсколько минутъ задерживалъ дыханіе и напрягалъ страшныя усилія, чтобы не фыркнуть. Увидавъ знакомый листокъ, Ирочка выхватила его и гнѣвно разорвала. Вазенцевъ принялъ видъ оскорбленнаго достоинства и произнесъ съ пафосомъ:
   -- Позвольте вамъ замѣтить, мадмуазель Вишневская, что въ порядочномъ обществѣ это не принято.
   -- А тайкомъ брать чужія бумаги принято? Это хорошо? Благородно?... А еще въ университетѣ были, передового человѣка изъ себя корчите... Стыдитесь!-- сказала негодующе Ирочка и вышла изъ-за стола съ разгнѣваннымъ лицомъ.
   Но когда она пришла въ свою комнату и увидала въ зеркалѣ красныя пятна на лицѣ, то сейчасъ же начала охлаждать себя вѣеромъ и тщательно разглаживать кожу на лбу. Не стоятъ они, чтобъ она портила изъ-за нихъ себѣ кровь. И Ирочка совершенно успокоилась. Ей было только досадно, что она ушла изъ-за стола въ то время, когда подали печеныя яблоки -- ея любимое блюдо. Но теперь идти туда неловко, да она уже и изъ принципа не пойдетъ. Ирочка повертѣлась передъ зеркальнымъ шкафомъ, поправила прическу и сѣла въ раздумьи, чѣмъ бы ей утѣшить себя. Взглядъ ея упалъ на газету съ описаніемъ французскаго бала. Ирочка съ новымъ интересомъ прочитала статью. И вдругъ, неожиданно, странная мысль, подобно молніи, пронеслась передъ нею. Ирочка даже голову подняла, какъ бы напряженно прислушиваясь къ чему-то. И та же безумная мысль черезъ минуту опять пронеслась въ ея головѣ. Ирочка задумалась. А почему бы и ей не помечтать немного? Другіе же мечтаютъ и даже серьезно разсуждаютъ, напримѣръ, о выигрышѣ въ 200 тысячъ. Это же гораздо исполнимѣе. Почему она не можетъ попасть на какой-нибудь костюмированный балъ и, подобно госпожѣ Готье, быть избранной царицей вечера? У Ирочки даже голова начала кружиться отъ этой мысли. Конечно, все это однѣ мечты, потому что такіе балы сопряжены съ громадными расходами, недоступными ей, и никогда, конечно, она не попадетъ на подобный балъ. И думать объ этомъ даже смѣшно. Но интересно, все-таки, какъ бы она одѣлась, еслибъ ей пришлось ѣхать на костюмированный балъ? И мысли ея, подобно вспугнутымъ воробьямъ, стремительно бросались въ разныя стороны: въ исторію, въ миѳологію и т. д. Наяды, феи, цыганки, нимфы, малороссіянки и проч. проносились передъ нею пестрою вереницей. Ирочка не могла усидѣть и въ волненіи зашагала по небольшой комнатѣ. Проходя мимо зеркальнаго шкафа, она останавливалась, откидывала голову, заламливала руки и дѣлала разныя тѣлодвиженія, соотвѣтствующія тому наряду, въ какомъ она воображала себя. Величавая манера весталокъ, плавная походка Утренней Зари, шаловливыя движенія Карменъ,-- все это чередовалось въ зеркалѣ. Ирочка быстро входила въ роль.
   Услышавъ шаги около своей двери, она поспѣшно усѣлась и приняла позу покинутой сироты. Пришла Лизавета Григорьевна и принесла на блюдечкѣ два печеныхъ яблока. Ирочка начала увѣрять, что это совершенно напрасное безпокойство, но яблоки, все-таки, съѣла. Лизавета Григорьевна была рада, что Ирочка успокоилась. Онѣ разговорились о разныхъ домашнихъ дѣлахъ и неизвѣстно какимъ образомъ свернули на распродажу шерстяныхъ матерій фирмой "Фастунетти и Надуваки". Лизавета Григорьевна, знавшая всегда какимъ-то чудомъ всѣ городскія новости, сообщила, между прочимъ, что приморская аристократія предполагаетъ устроить обычный ежегодный "историческій" балъ -- въ память основанія города -- съ такою роскошью и съ такими богатыми преміями за лучшіе костюмы, о какихъ еще и не слыхивали въ Приморскѣ. Ирочка съ напряженнымъ вниманіемъ выслушала извѣстіе объ "историческомъ" балѣ и, вздохнувъ, промолвила:
   -- Вотъ бы попасть на этотъ балъ и получить первую премію!
   -- Губа у васъ не дура,-- замѣтила Лизавета Григорьевна такимъ тономъ, какъ если бы говорилось о скатерти-самобранкѣ или о коврѣ-самолетѣ.
   На этомъ онѣ и разошлись. Но на Ирочку вѣсть о затѣваемомъ въ Приморскѣ балѣ произвела потрясающее впечатлѣніе. Она долго въ эту ночь ворочалась въ постели, не будучи въ состояніи заснуть отъ взволновавшихъ ее мыслей.
   На другой и на третій день Ирочка не переставала думать объ "историческомъ" балѣ, тѣмъ болѣе, что за это время прибавились интригующія подробности: возникли слухи, что изъ-за границы получена какая-то дорогая вещь, предназначающаяся для первой преміи. Послѣ этого Ирочка никакъ ужь не могла отдѣлаться отъ назойливыхъ мыслей. И никогда она не дѣлала въ переписываемыхъ ею бумагахъ столько ошибокъ и описокъ, какъ въ эти дни. Въ IV-мъ отдѣленіи городской управы даже утвердилось мнѣніе, что Ирочка въ кого-то втюрилась. Но она не обращала уже прежняго вниманія на шутки и намеки сослуживцевъ. Ее мучила, грызла и преслѣдовала одна мысль: почему она не можетъ попасть на "историческій" балъ? По рожденію она дворянка и, значитъ, имѣетъ полное право присутствовать на этомъ балу. Приглашеніе она добудетъ черезъ Козубскаго или Рашѣева, или Маризетти. Собою она не уродъ, во всякомъ случаѣ, не очень ужь хуже другихъ. Ирочка какъ бы для провѣрки заглядывала въ зеркало и по внимательномъ осмотрѣ оставалась довольна зрѣлищемъ. Остается, значитъ, только придумать костюмъ... Но въ этомъ-то пока и вся зацѣпка. Надо придумать такой костюмъ, чтобы, прежде всего, онъ стоилъ не дорого и, затѣмъ, подходилъ бы къ ней, какъ... "какъ роса къ розѣ", вспомнила она вычитанное сравненіе. Но развѣ это такъ трудно? Надо только подумать хорошенько.
   И ежедневно Ирочка придумывала новые костюмы, умственно примѣряла ихъ и подсчитывала стоимость. Но выходило или шаблонно, или слишкомъ дорого. Убѣдившись, что безъ помощи Лизаветы Григорьевны ей не обойтись, она начала зондировать почву и въ видѣ шутки развивать свои фантазіи. Но Лизавета Григорьевна съ первыхъ же словъ осадила ее:
   -- Простите, Ирочка, но, право, вмѣсто того, чтобы думать о подобномъ вздорѣ, вы хоть немного позаботились бы о вашемъ бѣльѣ. Вѣдь, у васъ ни одной цѣлой вещи нѣтъ,-- все въ дырьяхъ.
   Ирочка въ смущеніи умолкла и въ этотъ вечеръ больше уже не заикалась объ "историческомъ" балѣ. Но черезъ нѣсколько дней опять было попробовала заговорить о томъ же. Лизавета Григорьевна взглянула на нее и только плечами пожала. Подумавши о своихъ скудныхъ средствахъ, заставлявшихъ ее жить всегда въ долгъ, Ирочка сама начала приходить къ тому заключенію, что мечтала о несбыточномъ, и стала забывать о балѣ.
   Но, побывавъ однажды въ одной семьѣ, гдѣ цѣлый вечеръ говорили объ "историческомъ" балѣ и, между прочимъ, о необыкновенно оригинальномъ и поразительно дешевомъ костюмѣ "елочка", Ирочка вернулась домой, какъ шальная. Если другія за ничтожную сумму могутъ сдѣлать оригинальный костюмъ, то почему же она не въ состояніи это устроить?
   Изъ мужчинъ никого дома не было. Ирочка долго увивалась около Лизаветы Григорьевны и, наконецъ, взявъ ее за руку и ластясь, прошептала съ мольбою въ голосѣ:
   -- Тетя Лиза, мнѣ ужасно хочется попасть на "историческій" балъ.
   Лизавета Григорьевна тихонько оттолкнула отъ себя Ирочку.
   -- Ну, что за вздоръ, Ирочка! На какія средства вы можете сдѣлать себѣ костюмъ? Наконецъ, все это такъ возмутительно, что я не желаю даже и говорить.
   -- Тетя Лиза, милая! Вы только выслушайте, только выслушайте!-- говорила умоляюще Ирочка, удерживая Лизавету Григорьевну.
   -- Ирочка, вы сумасшедшая!
   -- Слушайте, тетечка!... Самое главное -- придумать такой костюмъ, который бы стоилъ недорого и шелъ ко мнѣ. Я попрошу Козубскаго, выдумаю что-нибудь и мнѣ въ управѣ выдадутъ впередъ.
   -- Сколько?
   -- Рублей 20--30.
   -- Что же можно сдѣлать за 20--30 рублей? Да мнѣ и слушать объ этомъ противно. Швея и башмачникъ звонки оборвали, являясь почти ежедневно, хотятъ даже идти къ вамъ въ управу, а вы затѣваете костюмы!
   -- Тетечка, милая, ихъ можно будетъ попросить подождать, уговорить, пообѣщать прибавку... Они подождутъ...
   -- Ахъ, Ирочка, Ирочка!
   -- Тетечка, до бала еще цѣлый мѣсяцъ. За мѣсяцъ можно будетъ сдѣлать что-нибудь экономнымъ способомъ. Но непремѣнно, чтобъ это было что-нибудь оригинальное, красивое, изящное и, въ то же время, въ высшей степени скромное, такъ, чтобы всякій, взглянувши, сказалъ: "Ахъ, какъ это мило!" И, знаете, тетечка, я остановилась на Гретхенъ... Или нѣтъ: одѣнусь Ночью... Понимаете, все изъ чернаго тюля. Вездѣ тюль, тюль, тюль... По тюлю звѣздочки... здѣсь, здѣсь, вездѣ... На головѣ мѣсяцъ... Если можно съ электрическимъ огонькомъ,-- это будемъ безподобно.
   И Ирочка показывала, какъ будетъ на головѣ ея свѣтить мѣсяцъ, а кругомъ развѣваться тюль.
   Лизавета Григорьевна невольно заинтересовалась игрой ея фантазіи и замѣтила:
   -- Ночью вамъ не идетъ. Для Ночи нужна брюнетка, жгучіе глаза. Кромѣ того, все это уже страшно избито.
   -- Тетя Лиза, а Лоскутницей! Понимаете, все, рѣшительно все изъ ситцевыхъ лоскутовъ. Вѣдь, это ужасно дешево, а, между тѣмъ, будетъ очень оригинально.
   Лизавета Григорьевна прищурилась, посмотрѣла на фигуру Ирочки и отрицательно покачала головой. Ирочка подумала и опять заговорила съ увлеченіемъ:
   -- Тетя Лиза, а Красною Шапочкой?
   -- Красною Шапочкой? Пожалуй. Это вамъ больше подойдетъ. Кофточку можно сдѣлать изъ краснаго сукна... Здѣсь сборки...-- Лизавета Григорьевна показала руками, какія будутъ сборки, и спохватилась: -- Ну, что за глупости! Развѣ мыслимо вамъ ѣхать на аристократическій балъ? Отстаньте, Ирочка!
   Лизавета Григорьевна поднялась и хотѣла уйти.
   -- Нѣтъ, теперь я васъ не выпущу, гадкая тетка! Раздразнила только, и назадъ. Не пущу!-- и, обхвативъ Лизавету Григорьевну, Ирочка цѣловала ее.
   -- Пустите, Ирочка, мнѣ некогда!
   -- Но вы мнѣ поможете, да?
   Лизавета Григорьевна хотѣла что-то сказать, но, услыхавъ шаги около дверей, сдѣлала знакъ молчанія, и только когда шаги затихли, проговорила:
   -- Если ужь вами такъ овладѣлъ бѣсъ, то вы хоть при "нихъ" не говорите о костюмѣ, иначе они вамъ жить не дадутъ. Всего же лучше, выбросьте этотъ вздоръ изъ головы.
   Но Ирочка опять начала цѣловать Лизавету Григорьевну и упрашивать ее. Та, по обыкновенію, покоренная ласками, обѣщала поговорить съ своею подругой, художницей Гранецкой, которая можетъ дать хорошій совѣтъ.
   -- Тетя Лиза, вы -- дуся, вы -- прелесть! Такой другой, какъ вы, на всемъ земномъ шарѣ нѣтъ! Улыбнитесь же! Скажите: "хи-хи"!
   -- Хи-хи!-- произнесла Лизавета Григорьевна, освобождаясь изъ объятій Ирочки.-- Будетъ же! Ирка, отстаньте!
   Ирочка прыгала и хлопала руками. Она была внѣ себя отъ восторга, не сомнѣваясь уже, что костюмъ у нея будетъ и что она произведетъ фуроръ на аристократическомъ балѣ. Мушка тоже прыгала и визжала съ такою восторженностью, будто и ей предстояло быть на балу.
   

IV.

   Несмотря на всѣ доводы Лизаветы Григорьевны, Ирочка на другой день настояла, чтобъ отправиться къ художницѣ Гранецкой. Онѣ отправились и застали Гранецкую за отдѣлкой блюда съ необыкновенно изящными фигурками и цвѣтами. Она обрадовалась приходу гостей, и ея матовое, безкровное лицо, съ остриженною помужски головой, оживилось. Художница усадила гостей и, посмотрѣвъ на Ирочку, произнесла задумчиво:
   -- Какая вы хорошенькая!
   Ирочка сдѣлала видъ, что для нея это совершенно неожиданная новость.
   -- Нашла чѣмъ восхищаться!-- замѣтила Лизавета Григорьевна тономъ старой няньки.-- Ты вотъ лучше образумь насъ. Забрела, видишь ли, въ нашу взбалмошную голову мысль: плѣнить собою, во что бы то ни стало, всю приморскую аристократію.
   -- Тетя!
   -- Для этого и порѣшили мы: отправиться въ дворянскій клубъ на "историческій" балъ, получить тамъ первую премію...
   -- Тетя Лиза, съ чего вы это взяли?
   -- Не ломайтесь, Ирочка!... Но ѣхать намъ какъ-нибудь на аристократическій балъ нельзя, конечно. Вотъ мы и пожаловали къ тебѣ: образумь ты насъ, пожалуйста, и просвѣти.
   Художница обвела взглядомъ Ирочку.
   -- Не понимаю, Лиза, отчего бы ей и не поѣхать на балъ? Она молода, хороша собою. Что же касается костюма... Костюмъ можно будетъ придумать... Встаньте, милая, и отойдите нѣсколько... Вотъ такъ.
   Гранецкая сняла пенснэ, сложила его и, отдаливъ нѣсколько отъ себя, начала смотрѣть на Ирочку. Когда Ирочка, стоявшая бокомъ, обернула голову назадъ, художница проговорила съ живостью:
   -- Стойте, стойте!... Застыньте на минуту!
   Ирочка сдѣлала видъ, что застыла. Гранецкая любовалась ея высокою, тонкою фигурой, и чѣмъ больше глядѣла на Ирочку, тѣмъ больше находила въ ней сходство съ мелькнувшимъ образомъ "божественной Артемиды". Та же моложавость въ миловидныхъ чертахъ, та же свободная грація нетронутой природы.
   Художница попросила Ирочку постоять нѣсколько минутъ въ этой позѣ, пока она зарисуетъ ее. Ирочка согласилась и, вопреки своей подвижной натурѣ, стояла, точно жена Лота, оглянувшаяся на Содомъ. Набросавъ фигуру Ирочки, Гранецкая сказала:
   -- Завтра я сдѣлаю рисунокъ и, надѣюсь, вы останетесь довольны костюмомъ.
   -- Что же это будетъ за костюмъ?-- спросила Ирочка, сдерживая волненіе.
   -- Завтра увидите, приходите,-- и, несмотря на просьбы, художница не сказала.
   Все это такъ заинтересовало не только Ирочку, но и Лизавету Григорьевну, что онѣ обѣ до поздней ночи проговорили, придумывая всевозможные костюмы и угадывая, что можетъ сочинить Гранецкая. Ирочка только подъ утро заснула. Никогда еще ея головка не работала такъ напряженно.
   Въ 8 часовъ утра Лизавета Григорьевна съ трудомъ разбудила ее. Ирочка бормотала соннымъ голосомъ:
   -- Сейчасъ... встаю.
   И тутъ же засыпала.
   Но когда проснулась и вспомнила о костюмѣ, вся просіяла. Она быстро одѣлась, на-лету выпила стаканъ кофе и отправилась въ управу. Ирочка не шла въ это утро, а какъ-то радостно скользила. Снѣгъ подъ ея ногами хрустѣлъ такъ звучно-весело, что она нарочно надавливала подошвы. Въ управѣ она была исполнительна и привѣтлива, какъ никогда. Даже мрачный и методичный Кончакъ, и тотъ остался ею доволенъ. На всѣ шутки она отвѣчала веселою улыбкой. Выйдя изъ управы, Вазенцевъ посмотрѣлъ на нее и сказалъ:
   -- Взирая на васъ, златокудрая, можно подумать, что вы получили почтовую повѣстку на 100 рублей или съ вами раскланялся самъ полицеймейстеръ.
   Ирочка весело разсмѣялась. Этотъ дядя Гриша всегда выдумаетъ что-нибудь.
   Послѣ обѣда она стала торопить Лизавету Григорьевну, увѣряя, что можетъ умереть отъ нетерпѣнія. Лизавета Григорьевна дѣлала видъ, что сердится на Ирочку, но и сама сгорала любопытствомъ. Чтобы выиграть время, онѣ взяли извощика и поѣхали къ Гранецкой, которую застали за работой у лампы. Она доканчивала акварелью обѣщанный рисунокъ и попросила ихъ посидѣть въ сторонкѣ. Гранецкая работала съ увлеченіемъ. Она быстро окунала кисть въ стаканъ съ водою, прикасалась къ краскамъ, отыскивала нужный тонъ и рѣшительно накладывала краску на бумагу. Взболтнувъ кистью мутно-зеленоватую воду, художница сдѣлала нѣсколько широкихъ размаховъ и отодвинула отъ себя рисунокъ.
   -- Вотъ и готово!
   Ирочка подскочила, взглянула на рисунокъ и вскрикнула:
   -- Тетя Лиза, посмотрите, какая прелесть!
   Въ хитонѣ, затканномъ золотомъ, съ колчаномъ и шкурой леопарда на плечахъ, закинувъ рѣзвую головку, стояла прекрасная богиня Діана -- съ лицомъ Ирочки. Ирочка въ восторгъ бросилась цѣловать художницу, потомъ Лизавету Григорьевну, которой костюмъ Діаны также очень понравился. Когда прошли минуты восхищенія, Лизавета Григорьевна присѣла къ столу и сказала:
   -- А скажи, пожалуйста, Тоня, сколько можетъ стоить вся эта музыка?
   -- Думаю, недорого. Во всякомъ случаѣ, не дороже, чѣмъ всякій другой костюмъ, потому что его можно сдѣлать дома.
   -- Конечно, конечно!-- поспѣшно поддакнула Ирочка, не отрываясь взглядомъ отъ рисунка.
   -- Но, все-таки посчитаемъ. Дай-ка карандашикъ.
   Гранецкая подала Лизаветѣ Григорьевнѣ дощечку изъ слоновой кости и карандашъ.
   -- Начнемъ съ этого, какъ его... халатъ этотъ...
   -- Хитонъ.
   -- Изъ какой матеріи его надо дѣлать?
   -- Можно изъ всякой -- изъ свѣтлой че-су-чи. Не дурно будетъ изъ репса. Можно изъ альпага... Нѣтъ, впрочемъ, изъ альпага будетъ грубовато и затопорщится въ складкахъ. Но самое лучшее изъ кашемира. Въ сущности, вѣдь, это составитъ небольшую разницу.
   -- А сколько надо аршинъ?
   -- Аршинъ пять.
   -- Только?
   -- Да, вѣдь, это шьется, какъ рубаха. То, что вырѣзывается здѣсь, вставляется сюда, только надо дѣлать подлиннѣе, потомъ въ поясѣ подбирается и выпускается наружу.
   -- Допустимъ, изъ кашемира,-- будемъ считать пять рублей.
   Ирочка запротестовала.
   -- Что вы, тетя Лиза?! У братьевъ Мутужиныхъ прелестнѣйшій кашемиръ по 45 копѣекъ.
   Лизавета Григорьевна возразила, что сорокапятикопѣечный кашемиръ никуда не годится. И если дѣлать изъ кашемира, то на худой конецъ по 75 копѣекъ. Ирочка поторговалась и сдѣлала надбавку.
   -- А вотъ эти финтифлюшки, какъ ихъ дѣлать?-- спросила Лизавета Григорьевна, указывая на золотой узоръ хитона.
   -- Самое, конечно, лучшее вышить шелками. Но это будетъ дорого. Позументомъ развѣ? Впрочемъ, нѣтъ, это тоже дорого.
   -- А нельзя ли вырѣзать всѣ эти штуки изъ желтаго шелка и нашить ихъ?-- и изобрѣтательная Лизавета Григорьевна показала руками, какъ можно вырѣзать изъ шелка тонкія полоски и нашить ихъ на хитонъ.
   Гранецкая и Ирочка одобрили эту идею. Но когда заговорили о прикладѣ и разныхъ принадлежностяхъ костюма: о поясѣ, о пряжкахъ, о сандаліяхъ, о чулкахъ и проч., поднялся такой споръ и торгъ, какъ будто дѣло происходило въ Гостиномъ ряду.
   Ирочка съ азартомъ торговалась за каждый предметъ, увѣряя своимъ словомъ и призывая Бога въ свидѣтели, что тетя Лиза назначаетъ невозможно высокія цѣны. Онѣ резонились, уступали одна другой и, въ концѣ-концовъ, насчитали, что если дѣлать все экономно, костюмъ Діаны долженъ обойтись около 25-ти рублей.
   -- Вотъ видите, тетя Лиза, я говорила!-- торжествующе сказала Ирочка и вдругъ замялась:-- Антонина Степановна, а... шкура леопарда?
   Лизавета Григорьевна и Гранецкая посмотрѣли одна на другую. Экія онѣ дуры-то: главное и забыли! Оказалось, что шкуру леопарда достать не такъ-то легко. Въ плохихъ магазинахъ Приморска нельзя найти, а въ хорошихъ не даютъ на прокатъ. При нѣкоторыхъ стараніяхъ, впрочемъ, достать шкуру возможно, но не дешевле 15--20 рублей, кромѣ того, нуженъ залогъ.
   Ирочка совсѣмъ упала духомъ. Такой суммы у нея не можетъ быть. Она свернула въ трубочку рисунокъ Гранецкой и стала торопить Лизавету Григорьевну. Ирочка еле удерживалась, чтобы не заплакать. Передъ уходомъ она обернулась и спросила тихо:
   -- Антонина Степановна, а нельзя безъ шкуры?
   -- Можно, конечно, но не будетъ того вида.
   Ахъ, разумѣется, она и сама это понимаетъ, что безъ шкуры леопарда не будетъ никакого эффекта!
   Поцѣловавши художницу похолодѣвшими губами, Ирочка вышла грустная. Подъ ея свѣтлыми завитками происходила какая-то сложная работа. Онѣ шли въ молчаніи. Не вдалекѣ отъ дома Ирочка взяла подъ руку Лизавету Григорьевну и, прижавшись къ ней, спросила:
   -- Тетя Лиза, а если я напишу Матову и попрошу его одолжить мнѣ небольшую сумму?
   -- Ирочка, вы думаете о томъ, что говорите?
   -- Но какъ же мнѣ быть? Что мнѣ дѣлать?
   Лизавета Григорьевна промолчала. Ей досадно было на Ирочку и жаль ее. Костюмъ Діаны сбилъ съ толку Лизавету Григорьевну. Выразивъ сочувствіе этой затѣѣ, она считала себя какъ бы нравственно отвѣтственной за успѣхъ дѣла и злилась на себя. Зачѣмъ понесло ее къ художницѣ?
   По приходѣ домой Ирочка молча прошла въ свою комнату и шумно затворила дверь, какъ бы желая дать понять, что она желаетъ остаться наединѣ съ своимъ горемъ. Но черезъ полчаса она, оживленная, выбѣжала изъ комнаты и заявила Лизаветѣ Григорьевнѣ:
   -- До бала еще мѣсяцъ... За мѣсяцъ можно будетъ сто разъ достать шкуру. Вѣдь, возни съ ней никакой нѣтъ, только пряжки пришить.
   Задумчивое лицо Лизаветы Григорьевны просіяло. Въ самомъ дѣлѣ, это такъ просто. Въ теченіе мѣсяца и у нея могутъ случиться деньги. О костюмѣ же надо подумать заранѣе. Она посмотрѣла на Ирочку своими добрыми карими глазами и сказала:
   -- Только смотрите, Ирочка, не зарвитесь!
   Ирочка начала увѣрять, что костюмъ обойдется даже дешевле, чѣмъ считали. Ужь она знаетъ, какъ это сдѣлать.
   

V.

   Въ семь часовъ утра Сенька, поставивши сапоги около кровати Вазенцева, разбудилъ его и таинственно сообщилъ, что барышня и барыня вчера цѣлый вечеръ сидѣли, запершись, и говорили о какомъ-то костюмѣ для барышни и что будутъ шить его тайкомъ, а какую-то шкурку потомъ достанутъ. Вазенцевъ постучалъ кулакомъ въ стѣну. Это было сигналомъ, что неотложныя обстоятельства требуютъ экстреннаго собранія. Черезъ нѣсколько минутъ въ комнату вошли Егорушка и Сусловъ. Послѣдній былъ босикомъ и въ бѣльѣ изъ какой-то полосатой матеріи. Онъ смотрѣлъ недружелюбно и, почесываясь, сѣлъ на стулъ.
   Новость, сообщенная Сенькой, сначала вызвала дебаты. Но по опросѣ Сеньки рѣшили, что Ирочка тайкомъ дѣлаетъ костюмъ для маскарада.
   Егорушка фыркнулъ. Сусловъ насупился. Ему очень не нравилось это. Безсознательно для себя онъ мучительно ревновалъ Ирочку, и всякое ея отсутствіе внѣ службы причиняло ему такое жгучее чувство, что иногда у него являлась мысль прибить ее. Узнавши, что Ирочка собирается въ маскарадъ, Сусловъ почувствовалъ дрожь въ пальцахъ, но не выразилъ ничего, кромѣ презрѣнія. Какое ему дѣло до этой ничтожной дѣвчонки? Пускай она отправляется не только въ маскарадъ, но даже... И Сусловъ произнесъ слово, вызвавшее со стороны Вазенцева замѣчаніе:
   -- Ты дурандасъ, Пашка!
   Послѣ этого было принято рѣшеніе -- не показывать даже и виду, что имъ извѣстно о затѣваемомъ костюмѣ. А, между тѣмъ, все разузнавать и, въ концѣ-концовъ, разыграть съ Ирочкой какую-нибудь такую штуку, чтобъ она закаялась навсегда ѣздить по маскарадамъ.
   Въ это самое время Ирочка проснулась и, сладко потягиваясь, уносилась въ радужыхъ грезахъ, не догадываясь, что тутъ, за стѣной, въ двухъ шагахъ отъ нея, замышлялись противъ нея страшныя козни.
   Когда въ этотъ день Ирочка пришла изъ управы, Лизавета Григорьевна, взглянувъ на нее, ахнула. На ней лица не было.
   -- Ирочка, что съ вами?
   -- Ничего,-- едва слышно проговорила она.
   Лизавета Григорьевна взяла ее за руку и заглянула въ глаза.
   -- Что случилось? Говорите!
   Ирочка безнадежно вздохнула.
   -- Ничего... Ничего...
   И, поднявъ глаза на Лизавету Григорьевну, она замигала вѣками. Ей отказали выдать въ управѣ 25 руб. Всѣмъ, рѣшительно всѣмъ дѣлаютъ разныя одолженія, и только одна она, которая такъ старается и работаетъ, не можетъ разсчитывать на ничтожную любезность. Но хорошо, хорошо! Теперь ужь она не будетъ такою дурой, чтобы работать, какъ... Ирочка замялась, подыскивая сравненіе, и, наконецъ, сказала: "работать, какъ сумасшедшая". И изъ ея глазъ закапали слезы.
   Лизавета Григорьевна долго успокоивала и убѣждала Ирочку. Она не могла видѣть слезъ и, истощивши всѣ доводы, произнесла рѣшительно:
   -- Перестаньте, ради Бога! Слушайте: костюмъ у васъ будетъ!
   Ирочка сразу притихла.
   -- У меня есть кусокъ бѣлой шелковой матеріи. На хитонъ хватитъ. Остальное какъ-нибудь устроимъ. Вмѣсто вышивки, можно будетъ попросить Степу разрисовать. Онъ хорошій и, навѣрное, не откажетъ... Постойте, Ирочка! Перестаньте!... Что за глупая у васъ манера цѣловать руки!
   И растроганная Лизавета Григорьевна старалась говорить какъ можно грубѣе, чтобы скрыть свое волненіе. Съ этого времени забота о костюмѣ Діаны овладѣла ею.
   Аккуратная и даже щепетильная къ своимъ обязанностямъ квартирной хозяйки, Лизавета Григорьевна начала скопидомничать, не дѣлать иногда сладкаго и оттягивать всякую копѣйку. Костюмъ Діаны сталъ для нея какъ бы вопросомъ чести. Она ѣздила по знакомымъ, совѣтовалась, хлопотала, дѣлала выписки изъ книгъ и привлекала пособниковъ. Не ожидая, пока общій любимецъ, милѣйшій Степа Солончаковъ, пріѣдетъ къ нимъ, Лизавета Григорьевна пригласила его къ себѣ и попросила разрисовать нѣсколько шелковыхъ полотнищъ, намекнувши, что это для Ирочки. Степа выразилъ готовность и обѣщалъ привлечь въ сотрудники одного своего товарища, талантливаго рисовальщика. На другой день онъ прислалъ Лизаветѣ Григорьевнѣ разрисованный кусокъ матеріи. Рисунокъ вызвалъ восторгъ и удивленіе.
   Написавши Степѣ благодарственное посланіе, Лизавета Григорьевна отослала ему остальныя полотнища, а сама энергично занялась подготовленіемъ другихъ принадлежностей. Ирочкѣ все благопріятствовало. Даже сложныя препятствія быстро устранялись счастливымъ вмѣшательствомъ судьбы. Такъ, сапожники Приморска не могли безъ образца сдѣлать сандаліи. Лизавета Григорьевна разослала во всѣ стороны развѣдчиковъ. Оказалось, что во всемъ Приморскѣ только у купеческой дочери Полудиной есть сандаліи, выписанныя изъ Петербурга для живой картины. Лизавета Григорьевна не была знакома съ Полудиной и не рѣшилась дѣйствовать прямо. Узнавши путемъ разспросовъ, что у Полудиной есть братъ гимназистъ, она выдумала Егорушкѣ цѣлую исторію и попросила его достать черезъ молодого Полудина сандаліи -- "только посмотрѣть".
   Егорушкѣ очень хотѣлось услужить Лизаветѣ Григорьевнѣ. Онъ уговоритъ молодого Полудина взять тайкомъ у сестры на нѣсколько часовъ сандаліи. И сандаліи были добыты. Лизавета Григорьевна показала ихъ Ирочкѣ и привела ее въ восхищеніе. Это были красивыя ажурныя туфельки изъ желтой кожи съ обрѣзанными носками и длинными ремешками.
   Черезъ нѣсколько дней сапожникъ, черезъ протекцію студента Шардильянца, принесъ Ирочкѣ сандаліи, сдѣланныя по образцу. Она надѣла ихъ, переплела ноги ремешками и, поднявъ до колѣнъ юбки, поворачивалась во всѣ стороны передъ зеркальнымъ шкафомъ. Лизавета Григорьевна, присутствовавшая при этомъ, нашла, что въ древней Греціи люди обладали изящнымъ вкусомъ. Сандаліи не только не портили красоты ногъ, но еще выгодно выдѣляли ее.
   Съ пряжками, запястьями, поясомъ и другими принадлежностями устроилось еще легче. У художницы Гранецкой оказался знакомый бутафоръ изъ городского театра. Онъ доставилъ Ирочкѣ цѣлый ящикъ всякихъ украшеній. Степа не задерживалъ рисунковъ и, наконецъ, прислалъ послѣдній кусокъ матеріи. Сдѣланные имъ узоры были такъ красивы, что Ирочка собрала обрѣзки и спрятала ихъ на память.
   Хитонъ былъ наметанъ. Лизавета Григорьевна примѣривала его на Ирочкѣ, ползая на колѣняхъ съ булавками во рту. Она импровизировала эффектныя складки и прикалывала ихъ. Ирочка съ голыми руками и полуоткрытою грудью стояла, какъ богиня, поглядывая черезъ плечо въ зеркало, и изрѣдка ссылалась на исторію:
   -- Тетя Лиза, такъ слишкомъ длинно... Это будетъ не Діана, а Богъ знаетъ что. Посмотрите на рисунокъ и, наконецъ, разверните книгу и прочитайте на 54-й страницѣ. Тамъ ясно сказано: "высоко подобравъ свой дорическій хитонъ, Діана мчалась по лѣсамъ и горамъ".
   Но Елизавета Григорьевна обращала вниманіе на исторію только пока она согласовалась съ требованіями изящества и приличія. Впрочемъ, Ирочка и не очень спорила. Она вѣрила въ авторитетъ Лизаветы Григорьевны и была убѣждена, что та сдѣлаетъ все, чтобы придать костюму больше красоты.
   Все было готово и вызывало общее восхищеніе. Лизавета Григорьевна торжествовала, испытывая чувство побѣдителя. Ирочка пользовалась всякимъ случаемъ, чтобы примѣрить костюмъ. Она наскоро дѣлала греческую прическу и, стоя передъ трюмо, звала Лизавету Григорьевну.
   -- Тетя Лиза, мнѣ кажется, здѣсь надо немного прихватить.
   Лизавета Григорьевна отступала на нѣсколько шаговъ, наклоняла на бокъ голову и возражала:
   -- Нѣтъ, Ирочка, нѣтъ! Иначе вотъ эта складка отдуется и совсѣмъ пропадетъ. Посмотрите!
   Она нагибалась, подбирала подолъ по желанію Ирочки и наглядно доказывала свою правоту. Кончалось все это обыкновенно поцѣлуями и круженіемъ по комнатѣ вмѣстѣ съ счастливою Мушкой. Въ случаѣ прихода мужчинъ, онѣ моментально убирали всѣ принадлежности костюма и, переглядываясь, смотрѣли святошами.
   

VI.

   Заботы о костюмѣ очень сблизили Елизавету Григорьевну съ Ирочкой. Она ревниво охраняла дѣвушку отъ насмѣшекъ и шутокъ мужчинъ, въ спорахъ брала ея сторону и ухаживала за Ирочкой, какъ за младшею сестрой. Ради нея она даже поѣхала къ Степановымъ, у которыхъ перестала бывать. Тамъ она надѣялась встрѣтить адвоката Бѣлоусова, который имѣлъ дѣла съ мѣховщиками и могъ быть полезенъ Ирочкѣ. И дѣйствительно, узнавъ о затрудненіяхъ со шкурой, онъ обѣщалъ сдѣлать все возможное съ его стороны. Лизавета Григорьевна такъ была рада, что даже поцѣловалась съ мадамъ Степановой, которую очень недолюбливала.
   Но на другой день это посѣщеніе вызвало непріятную сцену. Вазенцевъ пришелъ изъ управы не въ духѣ, что съ нимъ бывало очень рѣдко. За обѣдомъ онъ сидѣлъ молчаливый. Лизавета Григорьевна обезпокоилась и спросила:
   -- Гриша, что съ тобою?
   -- Ничего особеннаго. Мнѣ только было очень непріятно узнать, что ты вчера была у Степановыхъ.
   -- Кто тебѣ сказалъ?
   -- Все равно, кто. Вѣдь, ты была же?
   -- Да, была.
   -- Удивляюсь, съ какой стати ты вздумала возобновлять знакомство съ этими скотами?
   Лизавета Григорьевна хотѣла отдѣлаться какою-нибудь шуткой или выдумкой, но ее разсердилъ рѣзкій тонъ брата. Она нахмурилась и сказала:
   -- Пожалуйста, Гриша, предоставь мнѣ самой заботиться о выборѣ знакомыхъ!
   -- Ахъ, извини, ради Бога!-- произнесъ холодно Вазенцевъ и, не ожидая конца обѣда, вышелъ изъ-за стола.
   Всѣ уткнулись въ тарелки. Этого еще никогда не бывало. Лизавета Григорьевна сидѣла разстроенная. У нея очень рѣдко, и только по очень серьезнымъ поводамъ, бывали размолвки съ братомъ. Она чувствовала себя нехорошо и потому, что потеряла за столомъ свое обычное самообладаніе, и потому, что причинила брату огорченіе, поѣхавъ къ Степановымъ, съ которыми онъ былъ въ ссорѣ. Подумавши, она рѣшила объясниться и откровенно ему разсказать причину своей поѣздки.
   Вазенцевъ выслушалъ ее безъ гнѣва, но ея сочувствія затѣямъ Ирочки не одобрилъ.
   Во время ихъ бесѣды пришелъ Сенька и принесъ большую картонку, присланную изъ магазина Сорокоумовскихъ и письмо отъ Бѣлоусова, въ которомъ онъ извѣщалъ, что посылаетъ самую лучшую шкуру леопарда, какая нашлась въ Приморскѣ. Лизавета Григорьевна съ восхищеніемъ сообщила брату содержаніе письма. Вазенцевъ поднялся и сдѣлалъ гримасу.
   -- Все-таки, Лиза, по моему глупому сужденію, все это крайне неудобно, чтобы не сказать болѣе!
   Но Лизавета Григорьевна, упоенная торжествомъ побѣды, не соглашалась съ нимъ. Вазенцевъ махнулъ рукой и пошелъ въ комнату Суслова и Егорушки. Узнавши объ аристократическомъ балѣ, на который собирается Ирочка, они были возмущены. Въ особенности негодовалъ Сусловъ. Онъ ерошилъ свои щетинистые волосы и басилъ на весь домъ:
   -- Это возмутительно! Это нравственное паденіе! Это свинство! Прачкѣ, бѣдной труженицѣ, не платитъ по цѣлымъ мѣсяцамъ, а на идіотскіе балы швыряетъ бѣшеныя деньги!
   И онъ предложилъ Егорушкѣ, ради высшихъ цѣлей справедливости, похитить какъ-нибудь "ветошь маскарада" и уничтожить костюмъ. Егорушка изъявилъ согласіе.
   Въ это самое время Ирочка дрожащими отъ волненія руками вынимала изъ ящика шкуру леопарда. Шкура превзошла всѣ ожиданія. Она была пушиста, легка и красива. Ни Ирочка, ни Лизавета Григорьевна никогда не видѣли ничего подобнаго. Ирочка взяла шкуру за края и, накинувъ на плечи, повернула голову. Какая прелесть! Съ ума можно сойти отъ восторга! И она нѣжно гладила шкуру, давала ей ласковыя названія, прижималась къ ней щекой и всячески выражала свой восторгъ. Мушка изъ себя выходила отъ зависти и негодованія.
   До бала оставалась недѣля. За исключеніемъ колчана и лука, все было приготовлено. Елизавета Григорьевна израсходовала на костюмъ Діаны всѣ свои сбереженія. Но она надѣялась уговорить брата заказать колчанъ для Ирочки у знакомаго переплетчика. Она по опыту знала, что Вазенцева ничѣмъ нельзя такъ покорить, какъ просьбой о какомъ-нибудь одолженіи. Въ крайнемъ случаѣ, 3--4 рубля она сама добудетъ, заложивъ что-нибудь изъ вещей. И, довольная тѣмъ, что ей удалось довести до конца задуманное, Лизавета Григорьевна тихо опустилась на диванъ. Хлопоты утомили ее.
   Вошелъ Сенька и подалъ письмо. Лизавета Григорьевна посмотрѣла на адресъ и нетерпѣливо разорвала конвертъ. Письмо было изъ Портъ-Саида отъ Матова, къ которому она очень благоволила. Онъ умолялъ ее въ письмѣ извѣстить его объ Ирочкѣ, отъ которой не имѣетъ отвѣта на третье письмо. Письмо Матова было проникнуто тревогой и трогательною любовью къ Ирочкѣ. Лизавета Григорьевна встала и пошла къ ней. Ирочка стояла передъ зеркаломъ съ рисункомъ художницы Гранецкой и сравнивала себя съ Діаной.
   -- Вы давно не получали писемъ отъ Михаила Алексѣевича?-- спросила Лизавета Григорьевна.
   -- Ахъ, тетя Лиза, хорошо, что вы напомнили! Мнѣ ужасно стыдно передъ нимъ. Представьте, я на третье его письмо не отвѣчаю. Воображаю, какъ онъ терзается, бѣдный!... Но сегодня... нѣтъ, сегодня не успѣю, а завтра... завтра непремѣнно ему напишу,-- говорила Ирочка, посматривая въ зеркало.
   -- Нѣтъ, вы ему сегодня же напишите. Такъ, вѣдь, нехорошо.
   -- Тетя Лиза, сегодня я не могу.
   -- Почему?
   -- У меня сегодня и словъ такихъ не найдется, какія нужны для Михаила Алексѣевича. Я потому и не писала ему все это время, что всѣми моими мыслями завладѣла Діана.
   -- И вамъ не стыдно, Ирочка? Сейчасъ же садитесь и пишите ему письмо -- большое, славное. И насчетъ костюма, и насчетъ себя -- все.
   -- Тетя Лиза,-- прошептала Ирочка, припадая къ Лизаветѣ Григорьевнѣ,-- я теперь совсѣмъ глупая. У меня ничего не выйдетъ. Напишите вы ему отъ меня. Вы умѣете.
   -- Ирочка, вы, дѣйствительно, глупая!... Это и доказывать не надо. Отстаньте, пожалуйста! Я и говорить не хочу съ вами!
   Но Ирочка обнимала и упрашивала Лизавету Григорьевну не сердиться. Та согласилась подъ условіемъ, что Ирочка немедленно напишетъ письмо Матову. Ирочка сѣла къ столу и въ первый разъ почувствовала тяжесть любовныхъ узъ. Съ большимъ трудомъ она написала небольшое письмо, но сухое и вялое. Какъ ни старалась она настроить себя на нѣжный ладъ, ничего не выходило. Она подыскивала "теплыя слова" и нанизывала ихъ, но безъ любви, безъ вдохновенія. Шкура леопарда витала передъ ней.
   На другой день Лизавета Григорьевна отозвала Вазенцева въ сторону и, сообщивши о денежныхъ затрудненіяхъ Ирочки, попросила его заказать для костюма Діаны колчанъ со стрѣлами и лукъ. Вазенцевъ сначала даже разсердился, потомъ спросилъ, къ какому дню все это нужно, и далъ обѣщаніе. Лизавета Григорьевна успокоилась и даже какъ бы нѣсколько затосковала по препятствіямъ. Но однажды, войдя въ свою комнату, она застала тамъ Сеньку на колѣняхъ около коммода, гдѣ лежалъ костюмъ Діаны. При ея появленіи Сенька смутился и стремительно выбѣжалъ изъ комнаты. Принявши въ разсчетъ нѣкоторыя наблюденія, Лизавета Григорьевна рѣшила, что мальчишки замыслили что-то противъ Ирочки. Поговоривши съ нею, она сложила всѣ принадлежности костюма и тайкомъ отправила къ художницѣ Гранецкой.
   За нѣсколько дней до бала Ирочка замѣтно перемѣнилась. Она стала сдержаннѣе и молчаливѣе, въ манерахъ ея появилась какая-то спокойная торжественность, словно она хранила въ душѣ какую-то великую тайну, которая была превыше всѣхъ мірскихъ суетъ.
   Въ управѣ знали, что она готовится на знаменитый балъ. Одни негодовали по этому поводу, другіе относились снисходительно и даже какъ бы сочувственно, что вотъ-де и ихъ управская будетъ на аристократическомъ балу и, кто знаетъ, можетъ еще получить первую премію.
   А первая премія уже была выставлена на Большой улицѣ во французскомъ магазинѣ Рено и привлекала толпы зрителей. Это былъ изящный вѣеръ изъ слоновой кости, разрисованный знаменитыми французскими художниками. Вѣеръ былъ пріобрѣтенъ дворянскимъ клубомъ случайно за 3,000 франковъ. Съ вѣеромъ въ таможнѣ произошла цѣлая исторія,-- пришлось сноситься съ Петербургомъ. Это сообщало вѣеру особенный интересъ. Въ приморскихъ газетахъ уже былъ обстоятельно описанъ и даже иллюстрированъ этотъ знаменитый вѣеръ. И хотя мнѣнія газетъ расходились относительно нѣкоторыхъ деталей, но въ общемъ, все-таки, были весьма благопріятны для вѣера.
   Ирочка каждый день дѣлала большой крюкъ по дорогѣ, чтобы полюбоваться вѣеромъ. "Сколько тутъ вкуса и изящества!-- думала она.-- Только одни французы, только они и въ состояніи дѣлать такія дивныя вещи!"
   За день до бала Лизавета Григорьевна начала волноваться. Колчана не было. Она съ безпокойствомъ обратилась къ Вазенцеву.
   -- Ты же сама сказала, что надо къ воскресенью; я такъ и сказалъ переплетчику.
   -- Но онъ можетъ какъ-нибудь забыть?
   -- Либманъ-то?
   -- Все-таки, Гриша, сходи, пожалуйста, сегодня, поторопи,-- я буду спокойна.
   -- Хорошо, я схожу.
   Вечеромъ Вазенцевъ заявилъ, что колчанъ и все прочее готово, только надо, чтобы подсохло немного. Либманъ обѣщалъ самъ прислать все своевременно. Лизавета Григорьевна успокоилась.
   Всю ночь передъ баломъ Ирочка почти не смыкала глазъ. Былъ праздникъ. Утромъ она вышла сосредоточенная, блѣдная, съ завязанною головой, чтобы придать волосамъ какое-то особенное греческое свойство. Обычной ея беззаботности и слѣда не было. Она имѣла такой видъ, какъ будто говѣла и собиралась идти къ причастію. На придирки Егорушки и шутки Вазенцева она отвѣчала тихою улыбкой:
   -- Пусть ихъ!
   Съ утра въ домѣ началась суматоха. Лизавета Григорьевна всецѣло отдалась приготовленіямъ къ балу и не обращала вниманія на хозяйство. Она только одинъ разъ заглянула на кухню, да и то за утюгомъ.
   Съ утра костюмъ Діаны былъ привезенъ отъ художницы и на всякій случай бдительно охранялся. Сусловъ и Егорушка пробовали было отвлечь вниманіе различными хитростями, но потерпѣли неудачу. Они открыли всѣ форточки, двери и ушли. Холодъ ворвался въ комнаты. Лизавета Григорьевна заперла двери и послала за сосѣдкой, Прасковьей Егоровной, которая была большая искусница по части причесокъ.
   

VII.

   Едва стало смеркаться, зажгли свѣчи и лампы. Ирочка начала одѣваться. Прическа очень измѣнила ее, придавши головѣ античный характеръ. По мѣрѣ одѣванія Ирочка все болѣе и болѣе преображалась. Шелковые блѣдно-розовые чулки красиво выдѣлили ея стройныя ноги. Лизавета Григорьевна поминутно выходила въ кухню и спрашивала, не приносили ли отъ Либмана посылки, но всякій разъ получала отрицательный отвѣтъ. Это ее начало волновать. Въ 7 часовъ Ирочка была совсѣмъ одѣта. Она стояла передъ трюмо, сіяющая молодостью и оживленіемъ. Повернувъ голову, она спросила царственно:
   -- Тетя Лиза, а что же колчанъ и стрѣлы?
   -- Сейчасъ, Ирочка, сейчасъ принесутъ. Все равно, Степа, вѣдь, раньше 9 часовъ не пріѣдетъ.
   И вдругъ ее объялъ испугъ. А что, если Гриша выкинетъ штуку? Безъ колчана нельзя ѣхать на балъ. Весь смыслъ костюма пропадетъ. Достать же теперь нигдѣ нельзя. Какъ она могла довѣриться такому школяру, какъ Гриша? Она внутренно волновалась, но Ирочкѣ и виду не показывала. Терпѣніе ея стало изсякать. Но въ это время появился Вазенцевъ. Лизавета Григорьевна отвела его въ сторону и спросила тихо:
   -- Гриша, а что же колчанъ?
   -- Развѣ не принесли?... Странно!
   -- Гриша, ты шутишь? Ты нарочно это сдѣлалъ?
   -- Ну, вотъ, съ какой стати?-- сказалъ съ обычною улыбкой Вазенцевъ и хотѣлъ пройти.
   Но Лизавета Григорьевна загородила ему дорогу.
   -- Постой, Гриша! Ирочка одѣвается. Не говори о колчанѣ. Это можетъ ее разстроить, она расплачется и будетъ на себя не похожа. Поѣзжай, ради Бога, къ Либману.
   -- Богъ съ тобою! Мастерская теперь уже заперта.
   -- Что же дѣлать? Безъ колчана, вѣдь, нельзя ѣхать.
   -- На слѣдующей недѣлѣ будетъ еще одинъ костюмированный балъ, тогда и поѣдетъ.
   -- Гриша, это невозможно! Умоляю тебя: поѣзжай къ Либману, иначе... я сама поѣду, буду стучать, звонить и добьюсь своего.
   Вазенцевъ назвалъ сестру "психетой" и поѣхалъ къ Либману.
   Прошелъ часъ. Вазенцева не было. Ирочка не садилась, боясь помять складки хитона, такъ дивно устроенныя Лизаветой Григорьевной. Нѣсколько разъ Ирочка спрашивала недовольнымъ тономъ:
   -- Тетя Лиза, а что же колчанъ? Мнѣ надо бы попрактиваться нѣсколько, какъ держать лукъ и вынимать стрѣлу.
   -- Сію минуту, Ирочка! Гриша самъ поѣхалъ,-- говорила успокоительно Лизавета Григорьевна и оправляла, точно паутину, волосы у Ирочки, складки, брызгала духами и проч.
   Въ половинѣ девятаго на улицѣ послышался грохотъ экипажа. Въ каретѣ пріѣхалъ Солончаковъ за Ирочкой. Она не знала, что онъ пріѣдетъ въ каретѣ, и была этимъ очень польщена. Солончаковъ, увидѣвъ Ирочку, пришелъ въ замѣшательство, не зная, какъ выразить свое восхищеніе ея нарядомъ.
   Пробило 9 часовъ. Вазенцевъ не являлся. Солончакокъ всталъ и сказалъ съ присущею ему мягкостью:
   -- Ирина Сергѣевна, намъ пора!
   Ирочка растерянно взглянула на Елизавету Григорьевну.
   -- Тетя Лиза, что-жь это такое?
   Лизавета Григорьевна хотѣла бы провалиться сквозь землю. Послышался звонокъ. Ирочка и Лизавета Григорьевна стремительно бросились въ переднюю, взглянули на Вазенцева и остолбенѣли. У Вазенцева въ рукахъ ничего не было.
   -- Представьте, надулъ скверный нѣмчура! "Фремя не пилъ", видите ли, ферфлюхтеръ эдакій!-- говорилъ негодующе Вазенцевъ, стряхивая съ шапки снѣгъ.
   Но, взглянувъ на Ирочку, онъ замахалъ рукой.
   -- Постойте, Ирочка! Ну, васъ къ чорту, не падайте! Идите, тамъ въ кухнѣ у Сеньки колчанъ и все прочее.
   Ирочка, склонившаяся, какъ тростникъ, на плечо Лизаветы Григорьевны, подняла голову и оживилась, а когда черезъ нѣсколько минутъ очень хорошенькій золотой колчанъ уже висѣлъ на ея плечѣ, она разцвѣла, какъ роза. Ирочка взяла лукъ, сдѣлала видъ, что вынимаетъ стрѣлу, и остановилась въ этой позѣ. Всѣ пришли въ восторгъ и захлопали. Даже Вазенцевъ похвалилъ:
   -- Не совсѣмъ благоприлично, Елену Прекрасную напоминаетъ, но въ общемъ ничего -- эффектно!... Являйся вы въ такомъ видѣ въ управу, Еозубскій давно бы уже васъ въ дѣлопроизводители повысилъ.
   -- Гришка!-- закричала укоризненно Лизавета Григорьевна и начала бережно укутывать Ирочку въ свою обширную ротонду.
   На прощанье она даже перекрестила ее. Солончаковъ ловко подсадилъ Ирочку, захлопнулъ дверцу, и карета покатилась.
   Но на углу Ирочка вскрикнула и откинулась въ глубь кареты. Солончаковъ испугался.
   -- Что съ вами?
   -- Ничего, ничего. Это такъ.
   Но она была разстроена. Передъ отъѣздомъ Ирочка загадала: если встрѣтится женщина -- полный успѣхъ на балу, если мужчина -- неудача. И первая встрѣча была не только съ мужчиной, но еще съ какою-то духовною особой. Ирочка старалась настроить себя на веселый ладъ, иронизировала въ душѣ надъ суевѣріемъ, но духовная особа не выходила изъ ея головы
   Когда Ирочка вошла съ Солончаковымъ въ огромныя сѣни дворянскаго клуба, тамъ была уже суматоха. Поднимаясь по широкой мраморной лѣстницѣ, идущей двумя маршами, Ирочка почувствовала легкій холодъ въ ногахъ и смутилась. Ей припомнились слова Вазенцева о Прекрасной Еленѣ, и она застыдилась своей полунаготы. Вошедши въ огромный залъ съ мраморными колоннами, залитый электрическимъ свѣтомъ, Ирочка растерялась и прижалась къ рукѣ Солончакова. Передъ нею, какъ въ калейдоскопѣ, запестрѣли, сверкая разноцвѣтными нарядами, хорошенькія цвѣточницы, цыганки, наяды, пажи, пьеретты, пастушки, какъ бы сорвавшіеся съ картинъ Ватто и проч. Голова у Ирочки закружилась отъ яркаго свѣта, отъ блеска шелковыхъ тканей и драгоцѣнностей.
   По угламъ въ разныхъ комнатахъ были устроены ниши, гроты, палатки. Въ китайской палаткѣ, увѣшанной яркими вѣерами и звонками, продавала прохладительные напитки извѣстная въ Приморскѣ пѣвица Волошина. Она была одѣта китаянкой, держала въ рукѣ большой вѣеръ и блистала пышною красотой.
   Когда Ирочка проходила мимо палатки, Волошина оглянула ее и что-то прошептала стоявшему вблизи гвардейскому офицеру. Ирочка почувствовала непріятное ощущеніе въ открытыхъ плечахъ. Ей сдѣлалось совѣстно за свой небогатый костюмъ, за свои мѣдныя украшенія и картонный колчанъ. Здѣсь настоящія драгоцѣнности, здѣсь цѣлыя богатства, а она явилась какою-то комедіанткой. Зачѣмъ тетя Лиза пустила ее сюда, на этотъ срамъ?
   Ирочкѣ кажется, что всѣ на нее смотрятъ, шепчутся и смѣются надъ нею. Вотъ и эта Снѣгурочка, которая стоитъ въ ледяномъ гротѣ и продаетъ шампанское, она тоже смѣется надъ нею.
   Нарядъ Снѣгурочки какъ-то хитро былъ сдѣланъ изъ бѣлаго тюля, пуха и стекляруса. При каждомъ движеніи онъ мелодично шуршалъ, сверкалъ и переливался огнями. Снѣгурочка была очень эффектна въ своемъ нарядѣ. Она ежеминутно двигалась и, увидавъ Ирочку, громко спросила:
   -- Кто это такая?
   Ирочка ускорила шаги. Конечно, она спрашиваетъ, чтобы посмѣяться надъ нею. Зачѣмъ она сюда пришла?
   Ирочка сдѣлала нѣсколько шаговъ и невольно остановилась, пораженная красотой и нарядомъ высокой блондинки, одѣтой Лиліей. Ея платье "принцессъ" изъ бѣлаго бархата было расписано болотною зеленью. Длинные листья лиліи поднимались снизу до верху и кончались у воротника "медичи", который представлялъ собою какъ бы чашечку лиліи съ загнутыми лепестками. На головѣ красавицы дрожали золотыя тычинки. Это была графиня Генрихова, жена приморскаго предводителя дворянства. Она шла, какъ королева, окруженная толпой придворныхъ. Ирочка порѣшила, что если бы даже она сама назначала награды за костюмы, то первую премію выдала бы графинѣ Генриховой. И еще грубѣе показался ей ея нарядъ съ открытыми руками и ногами.
   Она двигалась въ пестрой толпѣ изъ комнаты въ комнату, восхищаясь многими костюмами и какъ бы пьянѣя отъ этого зрѣлища. Войдя въ одну изъ залъ, она увидѣла дочь попечителя учебнаго округа, Нину Бутовскую, и невольно прошептала:
   -- Какая прелесть!
   Молодая дѣвушка, съ свѣтлыми голубыми глазами, была одѣта Весной. Ея блѣдно-розовое платье изъ фая съ пышными тюлевыми воланами красиво охватывало тонкую талію. Въ воланахъ, какъ бы случайно попавъ, висѣли подснѣжники. Платье кончалось изящнымъ камзольчикомъ съ острымъ разрѣзомъ сзади. На плечахъ сидѣли ласточки и при всякомъ движеніи качались, какъ бы готовыя вспорхнуть. Къ хорошенькому розовому личику Нины Бутовской очень шелъ этотъ нарядъ. Она была мила, чувствовала это, улыбалась счастливою улыбкой и дѣйствительно напоминала собой раннюю весну.
   Поражаясь на каждомъ шагу красотой, богатствомъ, изяществомъ и оригинальною выдумкой костюмовъ, Ирочка все больше и больше убѣждалась, что ей не слѣдовало являться на этотъ роскошный балъ.
   Солончаковъ ввелъ ее въ полукруглую комнату, расписанную цвѣтами и листьями винограда. Кругомъ толпились мужчины. Посрединѣ комнаты стояла огромнаго роста пожилая дама въ простомъ крестьянскомъ платьѣ и знаменитая красавица Приморска -- гречанка Раша. Ирочка нѣсколько разъ видѣла Ришу, но всегда издали, и теперь не узнала ее. Это была ослѣпительной красоты женщина, съ черными, какъ уголь, глазами. На ней было темно-лиловое бархатное платье, безъ оборокъ, безъ всякихъ украшеній, а только перехваченное широкою полосатою лентой. Широкіе рукава открывали до локтей нѣсколько полныя, но точно изъ мрамора выточенныя руки. Короткій корсажъ съ кружевнымъ воротникомъ заканчивалъ весь нарядъ. Ни на шеѣ, ни въ волосахъ не было никакого украшенія. Только въ рукахъ гречанка держала легкую мандолину, замѣнявшую ей вѣеръ. Зачѣмъ она держала мандолину, Ирочка сразу не догадалась, но, присмотрѣвшись, поняла своимъ женскимъ чутьемъ, что мандолина сообщала красавицѣ особую, неуловимую шрелесть. "Конечно, ей надо выдать первую премію,-- подумала Ирочка.-- Какъ все просто и съ какимъ вкусомъ!" Ирочка любовалась и. не могла наглядѣться на красавицу. И только когда Pâma, почувствовавъ на себѣ пристальный взглядъ, подняла на Ирочку свои сверкающіе глаза, она сконфузилась и отошла въ сторону.
   Въ это время пожилая дама въ крестьянскомъ нарядѣ окликнула Солончакова. Онъ почтительно раскланялся. Это была популярная княгиня Славицкая, пользовавшаяся въ Приморскѣ особымъ вниманіемъ за свои странности, добродушіе и независимость. У нея было широкое русское лицо, съ бѣлыми волосами, начесанными на виски. Она опиралась на палку съ каучуковымъ наконечникомъ. Замѣтивъ Ирочку, княгиня спросила пѣвучимъ народнымъ выговоромъ:
   -- Кто эта милашка?
   Солончаковъ представилъ Ирочку княгинѣ. Старуха посмотрѣла на нее и похвалила костюмъ. Ирочка, знавшая по слухамъ княгиню Славицкую, краснѣла и конфузилась.
   -- Милая моя, кто вамъ дѣлалъ костюмъ? Бланшетъ или Лефоржъ?-- спросила ласково княгиня.
   Ирочкѣ сдѣлалось неловко, что ни Бланшетъ, ни Лефоржъ не принимали участія въ ея костюмѣ. Въ головѣ ея мелькнула мысль сказать, что костюмъ присланъ изъ Петербурга. Но тутъ стоялъ Солончаковъ и зналъ отчасти исторію костюма. Собравшись съ мужествомъ, Ирочка сказала, что костюмъ дѣлала одна знакомая дама.
   -- Но по рисункамъ извѣстной художницы,-- добавила она какъ бы въ оправданіе, что дѣло обошлось безъ Бланшетъ и безъ Лефоржъ.
   Княгиня еще разъ похвалила костюмъ и, узнавши, что Ирочка первый разъ на балѣ, представила ей нѣсколькихъ молодыхъ людей, подзывая ихъ по именамъ: "Ѳеденька", "Петруша" и проч. Ирочка, съ трепетомъ выслушивая громкія фамиліи, въ смущеніи отвѣчала и давала согласіе на танцы.
   Но постепенно она начала овладѣвать собою. Похвалы и вниманіе княгини Славицкой подбодрили ее. Встрѣтились знакомые: Козубскіе, владѣлецъ аптекарскаго магазина Станиславскій, студенты Пивнѣевъ, Шардильянцъ и др. Всѣ восхищались ея костюмомъ и предсказывали ей успѣхъ. Ирочка вспыхивала румянцемъ и повторяла:
   -- Что вы, что вы! Перестаньте, пожалуйста!
   Глаза ея заискрились, миловидное личико съ полуоткрытыми губами одушевилось. Ирочка чувствовала, что она хорошѣетъ и точно выростаетъ постепенно. Шепотъ и взгляды, бросаемые на нее, уже не оскорбляли Ирочку, а доставляли ей пріятное волненіе. Живая, легкая бесѣда съ новыми знакомыми дѣйствовала на Ирочку, какъ шампанское. Она все болѣе оживлялась и входила въ роль Діаны.
   Въ одиннадцатомъ часу поднялся пурпурный занавѣсъ въ концертной залѣ, и на небольшой эстрадѣ медленно потянулись разодѣтыя дамы въ фантастическихъ нарядахъ.
   Когда въ началѣ вечера Ирочкѣ сказали, что всѣмъ, претендующимъ на полученіе преміи, придется проходить по эстрадѣ для того, чтобы публика могла составить ясное представленіе о всѣхъ костюмахъ, то она рѣшительно заявила, что ни за что не появится на подмосткахъ, ни за какія блага. Она и не думаетъ претендовать на премію. Но теперь ей захотѣлось общаго вниманія, шума, грома. На нее нашла смѣлость. Она взяла подъ руку Солончакова и смѣло направилась къ эстрадѣ.
   Но, вошедши на подмостки и очутившись въ яркомъ кругу, на который были направлены сотни глазъ, Ирочка почувствовала такое ощущеніе, какъ будто ее посадили въ теплую ванну. Огромная зала завертѣлась въ ея глазахъ и уменьшилась до величины нѣсколькихъ аршинъ, дальше которыхъ она ничего не видѣла. Она быстро прошла черезъ эстраду, безсознательно закругливъ голую руку и волоча по полу красиво ниспадавшую шкуру леопарда. Ея молодая и гибкая, какъ лоза, фигура, полная жественности, эффектно вырисовывалась на задрапированной стѣнѣ, а небольшая красивая головка съ гладкою греческою прической, открытыя ноги съ ласкающими глазъ линіями и благородная простота греческаго наряда,-- все это замѣтно выдѣлило Ирочку, какъ нѣчто сказочное, полузабытое и поэтически-красивое. Въ концѣ залы даже захлопали, хотя апплодировать въ это время было не принято. Но Ирочка ничего не слышала, ничего не видѣла.
   Быстро сбѣжавши по ступенькамъ, она прошла въ одну изъ гостиныхъ и почти упала въ кресло. Лицо ея горѣло. Только теперь ей стало до слезъ стыдно и за свой костюмъ, и за свою развязность на эстрадѣ. Возлѣ Ирочки, какъ изъ земли, выросло нѣсколько изящныхъ молодыхъ людей, которые наперерывъ старались овладѣть ея вниманіемъ. Но ей больше всѣхъ понравился стройный Петлищевъ, чиновникъ особыхъ порученій при генералъ-губернаторѣ. Онъ предлагалъ ей чѣмъ-нибудь прохладиться, и она попросила лимонной воды. Но ей не хотѣлось отпускать отъ себя и другихъ. И каждому она старалась улыбнуться какъ можно привлекательнѣе и сказать что-нибудь пріятное. Они всѣ такіе милые! Показалась монументальная фигура княгини Славицкой. Она приблизилась къ Ирочкѣ и сказала благожелательно:
   -- Ну, милая, пускай меня назовутъ старою бабой, если сегодня Діана не одержитъ побѣду!
   -- Ахъ, что вы, княгиня!-- пробормотала Ирочка и почувствовала, какъ краска залила ей щеки, шею, плечи и даже какъ будто потекла по складкамъ хитона.
   Это смущеніе очень понравилось княгинѣ и она замѣтила съ улыбкой:
   -- Сколько бы дали наши барыни, чтобы нарядиться въ ваше смущеніе, милая!
   Мужчины засмѣялись, но мягко и прилично. Княгиня сказала Ирочкѣ еще нѣсколько любезностей и пригласила къ себѣ. Этой чести удостоивались немногіе. И фонды пьянѣющей отъ похвалъ Ирочки сразу поднялись.
   Она сидѣла въ широкомъ креслѣ и обмахивалась отъ волненія вѣеромъ. Она хотя и щебетала весело съ Петлищевымъ и другими, однако, душа ея и всѣ помышленія были тамъ, въ залѣ, гдѣ въ это время уже происходили выборы "царицы", т.-е. отбирались голоса относительно лучшихъ костюмовъ. Княгиня своими похвалами вскружила голову Ирочкѣ. Она горѣла вся, томилась и старалась показать, что все это происходитъ съ нею, въ сущности, отъ жары, а не отъ чего другого.
   Къ ней быстро подошелъ студентъ Шардильянцъ и, нагнувшись, скороговоркой произнесъ:
   -- За Діану уже 112 голосовъ... а никто не имѣетъ еще и 80... Вы получите пальму первенства.
   Хотя эта вѣсть была для Ирочка сладостнѣе всякой музыки, но она слегка откинулась отъ раскраснѣвшагося Шардельяица и слушала его съ улыбкой снисходительности. Онъ шокировалъ ее своими манерами. Но Шардильянцъ, забывая, очевидно, въ какомъ блестящемъ обществѣ онъ находится, продолжалъ говорить тѣмъ же тономъ и фамильярно размахивалъ руками. Ирочка нашла необходимымъ какъ бы обдать его холодною водой и замѣтила:,
   -- Право, мосье Шардильянцъ, меня это вовсе не такъ занимаетъ, какъ вы думаете.
   Шардильянцъ смѣшался и ушелъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ къ Ирочкѣ приблизился Солончаковъ и весело заявилъ, что поле битвы остается пока за Діаной, Лиліей и Мандолиной. Остальныя уже всѣ далеко отстали и имѣютъ незначительное число голосовъ. Сказавши это, Солончаковъ ушелъ обратно.
   Ирочка продолжала говорить съ Петлищевымъ тѣмъ же тономъ, безпрестанно улыбаясь и обмахиваясь, но извѣстіе Солончакова повергло ее въ уныніе. Она уже не сомнѣвалась, что премію получитъ гречанка Раша или графиня Генрихова. Голоса подавались посредствомъ купоновъ, находившихся при билетахъ. Ирочкѣ еще раньше объяснили, что у кого больше знакомыхъ, на сторонѣ того больше и шансовъ получить премію, а въ виду того, что у гречанки Раши и у графини Генриховой было множество знакомыхъ, то, значитъ, ей нечего и думать о преміи. И какъ только Ирочка пришла къ этому заключенію, все ея волненіе исчезло и замѣнилось горечью въ душѣ.
   -- Мадмуазель Вишневская!-- раздался въ дверяхъ бархатный баритонъ.
   Ирочка обернулась и увидѣла высокаго, представительнаго господина съ просѣдью въ волосахъ. Онъ былъ во фракѣ, со звѣздою. Сзади него надвигалась толпа. Это былъ предводитель дворянства, графъ Генриховъ, одинъ изъ старшинъ дворянскаго клуба. Онъ приблизился къ Ирочкѣ и сказалъ почтительно:
   -- Приморское дворянское собраніе, согласно волѣ своихъ дорогихъ гостей, имѣетъ честь объявить васъ, милостивая государыня, царицей бала и почтительнѣйше проситъ принять этотъ сувениръ, какъ слабую дань общаго восторга и уваженія.
   И, протянувши Ирочкѣ драгоцѣнный вѣеръ, графъ Генриховъ подалъ ей руку, чтобы вести. Ирочка поднялась и чуть не упала отъ волненія. У нея закружилась голова. Она ткнула Петлищеву лукъ съ стрѣлою, машинально взяла вѣеръ и пошла подъ руку съ графомъ Генриховымъ.
   Но Боже, что это такое?... Что съ ней дѣлаютъ?... Ее ведутъ на эстраду... Она на эстрадѣ... одна... Музыка играетъ тутъ... Раздается громъ рукоплесканій... У Ирочки сжимается горло, она дѣлаетъ усилія, чтобы не разрыдаться... Графъ Генриховъ подаетъ ей руку, сводитъ съ эстрады... Оркестръ играетъ ритурнель и она открываетъ балъ.
   

VIII.

   Въ четыре часа утра Ирочка вернулась съ бала. Лизавета Григорьевна ждала ее и встрѣтила въ передней. Взглянувъ на Ирочку, она сразу поняла, что съ нею произошло что-то необыкновенное. И дѣйствительно, это была уже другая Ирочка. Бросивъ ротонду на полъ и размахивая драгоцѣннымъ вѣеромъ, она вбѣжала въ комнату веселая и возбужденная. Отъ нея вѣяло морозною свѣжестью и пахло шампанскимъ.
   -- Ирочка, вы пьяны?-- воскликнула Лизавета Григорьевна.
   -- Пьяна, тетя Лиза, только не отъ вина, а такъ вообще... Ахъ, тетя, какъ хороша жизнь!
   И Ирочка начала разсказывать всѣ свои впечатлѣнія. Лизавета Григорьевна, любуясь вѣеромъ, жадно слушала ее. Она сѣла на диванъ, поджала подъ себя ноги и только иногда вставляла бѣглыя характеристики, когда произносилась знакомая фамилія. Всѣ впечатлѣнія до полученія преміи Ирочка хорошо помнила и передавала связно. Но послѣ момента, когда она очутилась на эстрадѣ при громѣ апплодисментовъ, впечатлѣнія ея спутывались. Въ памяти остался какой-то цвѣтной пучокъ именъ, восторговъ, похвалъ, ощущеній...
   Она открыла балъ... закружилась... понеслась... точно на крыльяхъ... Она чувствовала себя существомъ особеннымъ, какъ бы не отъ сего міра... Она вызывала вокругъ восторги и поклоненія... Передъ нею разступались... За нею слѣдовала толпа почитателей... Это было что-то упоительное, сказочное... Она перезнакомилась со всѣми аристократами... Въ честь ея былъ ужинъ, за которымъ лилось шампанское... За ея здоровье пили, произносили рѣчи... Она танцовала съ первыми кавалерами Приморска: съ Ломаковскимъ, графомъ Толстымъ, Бандичемъ и другими...
   -- Съ какимъ Бандичемъ?-- нахмурившись, спросила Лизавета Григорьевна.
   -- У него странное имя...
   -- Вадимъ?
   -- Да, Вадимъ... Вадимъ Борисовичъ.
   -- Это -- чортъ!
   -- Какъ "чортъ"?-- спросила съ удивленіемъ Ирочка.
   -- Настоящій чортъ -- безъ души, безъ сердца, безъ Бога. Для него ничего нѣтъ святого. Сколькихъ женщинъ онъ уже погубилъ. А тѣ, дуры, какъ мухи, къ нему льнутъ.
   -- Тетя Лиза, это, должно быть, не тотъ Бандичъ.
   -- Какъ же не тотъ? Вадимъ, вѣдь? Кто-жь его не знаетъ, хотя онъ и наѣздомъ всегда въ Приморскѣ, вродѣ пирата.
   -- Тетя Лиза, вы ошибаетесь. Бандичъ -- воплощенная скромность и простота.
   -- Но, все-таки, отъ этой "простоты" не мѣшаетъ вамъ быть подальше. И я очень рада, что ваше знакомство ограничится вчерашнею встрѣчей.
   -- Напротивъ, я бы очень хотѣла еще встрѣтиться съ нимъ. Онъ такой выдержанный, умный... Если бы вы слыхали, тетя Лиза, какую онъ милую рѣчь сказалъ за ужиномъ! Всѣ были въ восторгъ... Да онъ вовсе и не похожъ даже на Донъ-Жуана. Онъ слишкомъ серьезенъ для этого... Вотъ Петлищевъ, это -- огонь! Этого можно бояться. Но не мнѣ, конечно. Вѣдь, я -- "Юнгфрау", какъ меня называлъ Матовъ.
   И неожиданно Ирочка перескочила на прелести большого свѣта, гдѣ столько блеска, тонкаго ума и изящества.
   А сколько было шума и зависти, когда она получила премію! Ужасъ! Волошина сейчасъ же уѣхала... Сію минуту. Ратнѣева тоже... Баронесса Клосбергъ тоже. А графиня Генрихова и Нина Бутовская... какія онѣ милыя! Но кто безподобенъ, это -- княгиня Славицкая. Она безъ ума отъ княгини.
   Позднее зимнее утро забрезжило сквозь щели окна, когда Ирочка и Лизавета Григорьевна разошлись по своимъ комнатамъ,-- одна упоенная и какъ бы изнемогающая отъ радостныхъ впечатлѣній, другая же молчаливая и задумчивая, словно услыхавшая непріятную новость.
   Лизавета Григорьевна всегда просыпалась рано, но на другой день послѣ бала встала поздно. Разставшись съ Ирочкой, она долго еще ворочалась въ постели. Что-то мутило и угнетало ея душу. Проснулась она отъ голоса Вазенцева, который барабанилъ въ дверь Ирочки.
   -- Божественная!... Ирина Сергѣевна!... Богиня Діана!... Вы скоро встанете?
   Вазенцевъ умолкъ, прислушиваясь къ отвѣту. Черезъ минуту онъ опять заговорилъ съ остановками:
   -- Къ вамъ петиція... Что?... Отъ скромныхъ представителей дома вдовы Зайцевой, что въ Красномъ переулкѣ... Серьезно... Сынъ штабсъ-капитана Павелъ Сусловъ, воспитанникъ 2-й приморской гимназіи Егоръ Тупицынъ и вашъ покорный слуга... Мы прочитали въ газетахъ... Да, напечатано... Клянусь небомъ и звѣздами... Что?... Нѣтъ, не дамъ... одѣвайтесь Діаной, выходите и вмѣстѣ будемъ читать... Скорѣе же!
   И, отошедши отъ дверей, Вазенцевъ сказалъ тихо Суслову и Егорушкѣ, стоявшимъ въ корридорѣ:
   -- Согласна... Мигомъ!
   Послышалась бѣготня по комнатамъ и возня въ гостиной. Когда черезъ полчаса Лизавета Григорьевна вошла туда съ кофейникомъ, то увидѣла на мѣстѣ, гдѣ всегда сидѣла Ирочка, большой ящикъ, на ящикѣ старое огромное кресло, задрапированное бѣлою простыней, на которой древеснымъ углемъ были сдѣланы какіе-то хвостики.
   -- Тронъ для богини Діаны, съ горностаевыми принадлежностями,-- пояснилъ тихо Вазенцевъ.
   Егорушка надрывался отъ смѣха. Лизавета Григорьевна налила кофе и крикнула черезъ комнату:
   -- Ирочка, вы придете сюда или вамъ прислать кофе?
   -- Я сію минуточку, тетя Лиза! Дядя Гриша просилъ, чтобъ я надѣла костюмъ Діаны,-- послышался нѣсколько сиплый голосъ Ирочки.
   Мужчины переглянулись.
   Черезъ нѣсколько минутъ, слегка конфузясь, вошла Ирочка въ костюмѣ Діаны и остановилась у двери.
   -- Ну, вотъ, видите... Довольны?
   -- Дайте же насладиться зрѣлищемъ,-- говорилъ просительно Вазенцевъ и, взявъ ее за руку, понукалъ войти въ комнату. Она упиралась и сказала:
   -- Гдѣ же газеты? Дайте прочитать.
   -- Потомъ, небожительница, потомъ... Еще успѣете. А теперь садитесь вотъ здѣсь.
   Ирочка отшатнулась отъ бѣлаго кресла.
   -- Что это такое?
   -- Паша хочетъ васъ снять въ костюмѣ Діаны. А это какъ бы горностаевый фонъ. Такъ всегда снимаютъ. Это ужь традиція такая. Паша, готовь же, голубчикъ, скорѣе аппаратъ!... Отличное освѣщеніе! Словно солнце спеціально для васъ заглядываетъ сюда... Не задерживайте же,-- говорилъ дѣловымъ тономъ Вазенцевъ, усаживая Ирочку въ кресло.
   Ей понравилась идея фотографировать ее въ костюмѣ Діаны, и она жеманно сѣла.
   Вазенцевъ выразительно поднялъ руку.
   Раздались нестройные звуки персидскаго марша. Сусловъ забасилъ въ трубу, сдѣланную изъ газеты. Егорушка пронзительно завизжалъ на гребешкѣ, приложивъ къ нему паппросную бумагу, и бряцалъ бутылкой, въ которой торчали двѣ чайныхъ ложечки. Вазенцевъ, въ видѣ дирижера, мѣрно и торжественно размахивалъ рукою. Мушка завертѣлась и завыла съ отчаяніемъ. Въ общемъ получалось нѣчто хаотическое. Елизавета Григорьевна закрыла уши. Ирочка вначалѣ смѣялась, но потомъ обидѣлась. Это издѣвательство надъ нею. Она встала съ кресла и пересѣла на стулъ.
   -- Тетя Лиза, дайте мнѣ, пожалуйста, кофе!
   Вазенцевъ сдѣлалъ знакъ молчанія и прошепталъ, какъ бы умиленный:
   -- Силянсъ!... Богиня вѣщаетъ!
   Ирочка взяла сухарь и обмакнула въ кофе.
   -- Тсс!... Богиня вкушаетъ амброзію!
   Ирочка бросила сердитый взглядъ.
   -- О, горе намъ! Богиня гнѣвается!
   Ирочка взяла стаканъ съ кофе и поднялась.
   -- Богиня встаетъ... Богиня идетъ... Музыканты, флейтщики! Звените струны, лейтесь звуки!-- возглашалъ призывно Вазенцевъ.
   И опять послышалась отчаянная музыка.
   Ирочка разсердилась.
   -- Какъ это глупо и тупо!
   Оркестръ грянулъ фортиссимо. Мушка взвыла сильнѣе.
   На порогѣ появился Сенька съ встревоженнымъ лицомъ и замахалъ руками. Оркестръ умолкъ. Въ пылу увлеченія никто не слыхалъ звонка. Между тѣмъ, пріѣхалъ какой-ко офицеръ, спрашиваетъ барышню и ждетъ въ передней. Ирочка взяла карточку и ахнула:
   -- Боже мой, Петлищевъ пріѣхалъ! Онъ все слышалъ... Тетя Лиза, что же дѣлать?
   Лизавета Григорьевна посовѣтовала, прежде всего, не волноваться и принять Петлищева въ гостиной. Разговоръ велся въ полголоса. Ирочка указала глазами на кресло, задрапированное простыней, и прошептала съ ужасомъ:
   -- А это!
   -- Это можно поскорѣе убрать. Егорушка, Павелъ Николаевичъ, уберите, пожалуйста, все это поскорѣе!
   Но они отказались. Съ какой стати? Они не лакеи. Сусловъ же еще заявилъ, что они будутъ привѣтствовать музыкой появленіе Марса. Лизавета Григорьевна съ Вазенцевымъ и Сенькой торопливо убрали кресло. Ирочка черезъ дверь попросила Петлищева подождать, пока она переодѣнется, и, перекинувъ черезъ руку шкуру леопарда, проскользнула въ свою комнату.
   Петлищеву пришлось долго ждать Ирочку. Горя нетерпѣніемъ узнать, что напечатано о ней въ газетахъ, она послала Сеньку на мужскую половину за газетой. Сенька принесъ газету, но именно то мѣсто, которое интересовало ее, было вырѣзано. Ирочка возмутилась. Ей захотѣлось скомкать газету и бросить Суслову въ лицо. Навѣрное, это онъ сдѣлалъ такую гадость. О, какъ же она отомститъ имъ всѣмъ! Они будутъ ее помнить! И, мысленно уничтожая Суслова, Ирочка прихорашивалась передъ зеркаломъ. Но статья о вчерашнемъ балѣ не выходила изъ ея головы. Что тамъ сказано о ней? Хоть мелькомъ бы взглянуть. Напечатана ея фамилія? Описанъ ея нарядъ? Ирочка не выдержала и послала Сеньку купить обѣ приморскія газеты.
   Сенька принесъ Приморскій Листокъ и Приморскій Вѣстникъ. Ирочка поспѣшно развернула Приморскій Листокъ. Въ отдѣлѣ мѣстной хроники было напечатано нѣсколько словъ о балѣ и глухо сказано о ней, причемъ ея иниціалы перепутаны: вмѣсто "И. С. В.", стояло: "В. И. В.", что могло означать и Варвару Ивановну Волошину. Это раздосадовало Ирочку. Разумѣется, ей все равно. Но почему такая небрежность? И какъ она была права, что всегда недовѣрчиво относилась къ литераторамъ!
   Въ Приморскомъ Вѣстникѣ не было ни слова о балѣ. Это еще болѣе разозлило Ирочку. Курьезные, право, эти господа-журналисты! Вѣчно толкуютъ о томъ, что стоятъ на стражѣ общественныхъ интересовъ, а, между тѣмъ, наполняютъ столбцы газетъ всякою чепухой, о томъ же, что представляетъ жгучій интересъ для всего города, не говорятъ ни слова. И, рѣшивши при встрѣчѣ съ провизоромъ Станиславскимъ, который имѣлъ связи въ газетномъ мірѣ, отдѣлать хорошенько пишущую братію, Ирочка застегивала свое любимое темно-синее платье съ широкимъ матроскимъ воротникомъ.
   Безъ привычки къ такимъ высокопоставленнымъ посѣтителямъ, какъ Петлищевъ, Ирочка нѣсколько волновалась, входя въ гостиную. Петлищевъ пошелъ ей на встрѣчу и, подавши роскошный букетъ, поцѣловалъ руку. Ирочка не привыкла къ этому и смутилась. Но, не желая показаться невоспитанной, руки своей не отняла. Отъ букета она была въ восторгъ и восхищалась имъ съ такою дѣтскою искренностью, что Петлищевъ сейчасъ же расцѣловалъ ее мысленно. Ирочка сѣла на диванъ и указала Петлищеву мѣсто около себя. Петлищевъ сѣлъ.Отъ него повѣяло ея любимыми духами "геліотропомъ". Петлищевъ былъ стройный молодой человѣкъ, съ выразительнымъ, живымъ лицомъ и небольшими усиками, въ видѣ стрѣлочекъ. Глаза его свѣтились юморомъ и удалью. Онъ наклонился къ Ирочкѣ и съ улыбкой проговорилъ:
   -- Я къ вамъ, Ирина Сергѣевна, въ качествѣ оффиціальнаго лица, по распоряженію моего начальства, княгини Славицкой.
   Ирочка весело вскинула на него глаза и припала лицомъ къ букету.
   -- Развѣ ваше начальство княгиня Славицкая, а не генералъ-губернаторъ?
   -- При генералъ-губернаторѣ я дѣйствительно числюсь, но состою собственно при Варварѣ Аркадьевнѣ, какъ и весь нашъ штатъ.
   Ирочкѣ понравился этотъ шутливый тонъ и, желая поддержать его, она спросила:
   -- Въ чемъ же заключается распоряженіе вашего начальства?
   -- Я командированъ къ вамъ въ качествѣ ординарца для сопровожденія сегодня на вечеръ къ Варварѣ Аркадьевнѣ.
   Ирочка заволновалась.
   -- Я не могу, нѣтъ... Мнѣ даже и не въ чемъ ѣхать... т.-е. у меня не готово платье.
   Петлищевъ слушалъ Ирочку съ улыбкой.
   -- Вы, конечно, шутите, Ирина Сергѣевна?
   -- Нѣтъ, совершенно серьезно.
   -- Но развѣ можетъ быть что-нибудь очаровательнѣе наряда Діаны?
   -- Какъ, чтобъ я поѣхала на вечеръ къ княгинѣ одѣтая Діаной? Ни за что!-- произнесла возбужденно Ирочка, вспоминая давешній концертъ.
   Петлищевъ сдѣлалъ серьезное лицо.
   -- Я не смѣю настаивать. Но вы этимъ очень огорчите и даже, скажу прямо, обидите Варвару Аркадьевну.
   -- Чѣмъ же? Я не понимаю.
   -- Съ давнихъ поръ заведено, что на другой день, послѣ костюмированнаго бала, у Варвары Аркадьевны бываетъ вечеръ при участіи только избранныхъ лицъ. Вчерашняя "царица" какъ бы заканчиваетъ сегодня свое царствованіе. Въ прошломъ году была г-жа Раша, въ позапрошломъ графиня Генрихова и т. д. Вы первая нарушите этотъ обычай.
   Ирочка сидѣла въ волненіи. Ея молодая грудь вздымалась и какъ бы рвалась изъ тѣснаго корсета. Петлищевъ смотрѣлъ на нее плотоядными глазами и мысленно обнималъ Ирочку. Какъ хороша эта дѣвушка! Въ ней есть что-то особенное, что-то весеннее, чего нѣтъ ни у одной изъ приморскихъ красавицъ.
   А Ирочка думала: она еще разъ будетъ предметомъ общаго вниманія, еще разъ пронесется Діаной въ музыкальномъ вихрѣ вальса и соберетъ вокругъ себя толпу восторженной знати... О, ради такихъ минутъ стоитъ примириться съ жизнью, со всѣми непріятностями и даже съ Сусловымъ! Она презираетъ ихъ жалкія шутки!
   И она изъявила согласіе ѣхать на вечеръ. Петлищевъ, какъ бы не ожидавшій отъ нея такой милости, взялъ ея руку и въ избыткѣ благодарности горячо поцѣловалъ нѣсколько разъ. Ирочкѣ это не понравилось. Но опять, не желая показаться этому блестящему офицеру невоспитанной и не знающей свѣтскихъ обычаевъ, она не выразила неудовольствія. Петлищевъ хмѣлѣлъ отъ присутствія молодой дѣвушки и становился все смѣлѣе. Онъ придвинулся къ Ирочкѣ. Его колѣни касались ея платья.
   Въ корридодѣ, который велъ въ мужскую половину, послышались шаги. Ирочка насторожилась. Неужели у нихъ хватитъ духу явиться теперь сюда? И какъ она должна поступить? Знакомить ихъ съ Петлищевымъ или нѣтъ? Тяжелые шаги приблизились. Отворилась дверь и вошелъ Сусловъ. Онъ былъ въ ботфортахъ, въ пальто съ поднятымъ воротникомъ и съ толстою суковатою палкой. Петлищевъ, нѣсколько сконфуженный, привсталъ и поклонился. Сусловъ, не обращая на него никакого вниманія, молча зашагалъ черезъ комнату и скрылся. Вслѣдъ за Сусловымъ появился Егорушка въ какой-то жалкой шубенкѣ и валенкахъ. Онъ, видимо, хотѣлъ пройти черезъ комнату такъ же побѣдоносно, какъ Сусловъ, но у него это не вышло. Онъ сконфузился и прошмыгнулъ зайцемъ въ переднюю. Ирочка негодовала и чуть не плакала. Какое безстыдство! Петлищевъ, замѣтившій смущеніе Ирочки, сдѣлалъ видъ, что не понялъ выходки, и заговорилъ такимъ тономъ, какъ будто ничего не произошло.
   Въ передней послышался звонокъ. Сенька принесъ карточку члена управы Козубскаго, который желалъ видѣть Ирочку. Въ другое время она засуетилась бы и бросилась въ переднюю. Но послѣ того, какъ въ нѣкоторомъ родѣ спеціально для нея дѣлаетъ вечеръ княгиня Славицкая, а блестящій адъютантъ генералъ-губернатора готовъ быть у ея ногъ, Козубскій можетъ немного и подождать. Наконецъ, и неприлично при Петлищевѣ выражать нетерпѣніе по случаю пріѣзда Козубскаго. Ирочка спокойно положила карточку на столъ и сказала Сенькѣ вялымъ тономъ:
   -- Проси!
   Раскачиваясь, вошелъ Козубскій, взялъ Ирочку за обѣ руки и, потрясая ихъ, сказалъ съ удареніями на "о":
   -- Очень радъ, очень радъ!...
   Ирочка хотѣла познакомить ихъ, но вдругъ забыла фамилію Петлищева. Съ счастью, они были знакомы и поздоровались. Не успѣлъ Козубскій разспросить Ирочку о ея здоровья послѣ вчерашняго "торжества", какъ появился элегантный присяжный повѣренный Бѣлоусовъ, послѣ него молодой графъ Толстой, потомъ Солончаковъ и другіе.
   Ирочка размѣнивалась любезностями, таяла, вспыхивала, путала при знакомствѣ фамиліи и была на седьмомъ небѣ. Домъ вдовы Зайцевой еще никогда не вмѣщалъ въ себѣ такого блестящаго собранія. Когда Сенька подалъ цвѣтную карточку Станиславскаго, изъ-за котораго давеча вышла исторія съ фотографіей, то Ирочка даже подумала: принимать ли и его? И, смилостивившись надъ своимъ вѣрнымъ рыцаремъ, который всегда былъ къ ней такъ великодушенъ относительно мыла, духовъ и проч., приказала Сенькѣ впустить въ святилище и Станиславскаго. Небольшая комната была полна гостей.
   Сенька принесъ еще одну визитную карточку, на которой было напечатано славянскимъ шрифтомъ:

Яковъ Семеновичъ Милордъ
(д'Артаньянъ).
Сотрудникъ "Приморскаго Листка" и столичныхъ изданій.

   Ирочка никогда не слыхала о Милордѣ. Но кто же не зналъ въ Приморскѣ д'Артаньяна, неутомимаго и безпощаднаго обличителя всякихъ приморскихъ несовершенствъ? Что хочетъ отъ нея этотъ ужасный человѣкъ? Зачѣмъ онъ явился? Не принять его нельзя, но и принять опасно. Онъ еще опишетъ ее и всю обстановку. Вѣдь, онъ безпощадный. "Перо его местію дышетъ",-- вспомнила Ирочка отзывъ о немъ Вазенцева. Не зная, какъ поступить, она попросила у гостей извиненія и побѣжала къ Лизаветѣ Григорьевнѣ, чтобы разрѣшить этотъ щекотливый вопросъ.
   Лизавета Григорьевна посовѣтовала принять д'Артаньяна, но отдѣльно, у нея въ комнатѣ.
   Богъ знаетъ, съ какими цѣлями онъ пришелъ?
   Ирочка не безъ страха подумала о свиданіи съ д'Артаньяномъ. Въ ея воображеніи рисовалась грозная фигура съ косматою головой и горящими глазами. Лизавета Григорьевна согласилась присутствовать при свиданіи. Ирочка успокоилась и приказала Сенькѣ привести знаменитаго посѣтителя.
   Вошелъ небольшого роста, рыженькій господинъ, близорукій, съ золотымъ пенснэ на носу. Онъ былъ въ легкомъ замѣшательствѣ и однимъ ухомъ какъ бы тянулся въ залу, гдѣ сидѣли гости. Проходя мимо, онъ услыхалъ фразу, которая сильно его заинтересовала. Черезъ минуту, однако, Милордъ вполнѣ овладѣлъ собою и съ изысканною вѣжливостью приступилъ къ цѣли своего посѣщенія. Онъ назвалъ Ирочку по имени-отчеству, прежде всего, выразивъ ей искреннее и глубокое сожалѣніе отъ редакціи Приморскаго Листка за досадную опечатку, которая завтра будетъ исправлена. Въ настоящее же время онъ, "скромный газетный труженикъ", явился къ ней съ просьбою -- подѣлиться нѣкоторыми свѣдѣніями относительно ея "побѣдоносно-изящнаго наряда, о которомъ въ Приморскомъ Листкѣ имѣетъ быть цѣлая статья". При этомъ, какъ бы въ оправданіе своей "эстетической любознательности", восхищенный журналистъ добавилъ, обращаясь къ Лизаветѣ Григорьевнѣ, что весъ Приморскъ -- "отъ вельможи до простолюдина" -- говоритъ о костюмѣ Ирины Сергѣевны.
   Ирочка съ удовольствіемъ слушала талантливаго автора Приморскихъ изъяновъ. Она была въ восхищеніи отъ сказаннаго. Какой онъ милый, право! Нѣтъ, литераторы очень отзывчивый народъ. Давеча она была несправедлива къ нимъ. И, въ знакъ своей благосклонности къ приморской прессѣ, Ирочка заявила, что вечеромъ назначено у княгини Славицкой какъ бы продолженіе вчерашняго бала, но будутъ только избранныя лица. Вечеръ дѣлается въ честь ея. Печатать, однако, объ этомъ не слѣдуетъ. Д'Артаньянъ выслушалъ это извѣстіе со вниманіемъ, "признательный и благодарный", великодушно замѣтивши, что онъ не ограничится Приморскимъ Листкомъ, но напишетъ объ этомъ художественномъ фактѣ и въ столичныя изданія. Ирочка готова была расцѣловать милаго д'Артаньяна, который, спросивъ деликатно разрѣшенія курить, вдругъ перешелъ къ исторіи костюма Діаны: какъ возникла идея костюма и какъ онъ создавался?
   Ирочка замялась и посмотрѣла на Лизавету Григорьевну. Неужели надо сообщать всѣ подробности? Это будетъ ужасно! Но Лизавета Григорьевна пришла на помощь и заявила, что идея костюма всецѣло принадлежитъ художницѣ Гранецкой.
   -- Антонина Степановна Гранецкая. Такъ и можете напечатать,-- добавила она, въ надеждѣ, что это можетъ принести какую-нибудь пользу художницѣ.
   Записавши все это и отмѣтивши названія нѣкоторыхъ принадлежностей костюма, д'Артаньянъ удалился, сдѣлавъ предварительно попытку раскланяться съ ловкостью истаго мушкатера. Черезъ секунду, однако, онъ просунулъ голову въ дверь и спросилъ изысканно, но съ ноткой безпокойства:
   -- Извините, пожалуйста, mesdames, за одинъ вопросъ: Предтеченскій уже былъ у васъ?
   -- Кто онъ такой?
   Милордъ сдѣлалъ печальную гримасу:
   -- Хроникеръ Приморскаго Въстника.
   -- Нѣтъ, не былъ. Ахъ, это такой черный, въ очкахъ, всегда подвыпившій?-- спросила Ирочка.
   Милордъ придалъ лицу такое выраженіе, что хотя ему, молъ, и прискорбно давать о товарищѣ неблагопріятные отзывы, но ради истины чѣмъ иногда не пожертвуешь? Онъ хотѣлъ еще что-то сказать при этомъ, но передумалъ и исчезъ съ поклономъ.
   Ирочка стремительно бросилась въ гостиную. Гости хотя и бесѣдовали между собой, но, очевидно, тяготились. Ирочка начала извиняться и разсказала о своемъ свиданіи съ д'Артаньяномъ.
   -- А къ вамъ собирался и редакторъ Вѣстника. Онъ вчера у меня разспрашивалъ о васъ. Въ Вѣстникѣ будетъ большая статья по поводу бала,-- произнесъ Станиславскій тономъ человѣка, которому вполнѣ доступны всѣ редакціонныя тайны.
   -- Вы такъ вскружите эту милую головку, что ей уже не захочется въ управу и заглядывать,-- замѣтилъ шутливо Козубскій, взявши на правахъ начальства Ирочку за руки.
   А у Ирочки дѣйствительно кружилась голова отъ впечатлѣній. О ней будутъ большія статьи въ газетахъ. Весь Приморскъ станетъ говорить о ней. Кромѣ того, д'Артаньянъ напишетъ еще и въ столичныя изданія. Значитъ, и вся Россія прочитаетъ о ней... Сегодня же вечеромъ весь бомондъ Приморска будетъ составлять какъ бы ея свиту... Что-жь тутъ, въ самомъ дѣлѣ, значитъ какая-то управа съ ея IV-мъ отдѣленіемъ?
   Гости встали и начали прощаться. Ирочка старалась каждому сказать что-нибудь пріятное. Ей хотѣлось привлечь всѣ сердца на свою сторону, всѣхъ покорить своею добротой. Душа ея была полна умиленія. И какъ бы она была дружна съ Сусловымъ и Егорушкой, еслибъ они не были такъ злы! Но Богъ съ ними; она и имъ все прощаетъ.
   

IX.

   Проводивъ гостей и пообѣщавъ Петлищеву ждать его къ 8 часамъ, Ирочка бросилась къ Лизаветѣ Григорьевнѣ, чтобъ подѣлиться съ нею своими восторгами. Но Лизавета Григорьевна отнеслась къ восторгамъ довольно сухо. Ея худое лицо, съ пучкомъ черныхъ волосъ на лбу, было безучастно. Это обидѣло Ирочку. Она была въ такомъ чудномъ настроеніи, она такъ нуждалась въ другѣ, съ которымъ могла бы подѣлиться своими чувствами. И вотъ та, кого онъ любитъ больше всего на свѣтѣ, проявляетъ къ такую минуту холодное равнодушіе! У Ирочки навернулись слезы. Умъ ея завертѣлся во всѣ стороны, выискивая причины внезапной перемѣны, и остановился на Сусловѣ. Очевидно, это его интриги. Онъ что-нибудь наговорилъ тетѣ Лизѣ, она повѣрила и теперь дуется на нее. И Ирочка спросила:
   -- Тетя Лиза, вамъ что-нибудь насплетничалъ на меня Сусловъ?
   -- Съ чего вы взяли?
   -- Но что же съ вами?... Вы стали совсѣмъ другой.
   -- По отношенію къ вамъ, пожалуй,-- сказала спокойно Лизавета Григорьевна, наматывая на бумажку цвѣтную шерсть.
   -- Какая же причина?-- спросила Ирочка упавшимъ голосомъ.
   -- Поищете,-- можетъ быть, и найдете.
   Она начала искать и ничего не нашла.
   -- Тетя Лиза, ради Бога!... Что я сдѣлала? Какой совершила проступокъ?
   -- Никакого "проступка" вы не совершили пока, но можете его совершить, потому что не умѣете себя держать.
   Ирочка широко раскрыла глаза. Она не умѣетъ себя держать! И кто же это говоритъ? Тетя Лиза, которая носитъ мужской полушубокъ, ходитъ въ раёкъ и большинство свѣтскихъ правилъ называетъ "китайщиной". Нѣтъ, тутъ какое-то роковое недоразумѣніе. И она спросила съ задоромъ:
   -- Въ чемъ же, позвольте узнать, я нарушила этикетъ?
   -- Вы со мной, Ирочка, не говорите подобнымъ тономъ, если желаете продолжать бесѣду... Неприличнымъ въ вашемъ поведеніи я считаю то, что вы, вчера познакомившись съ этимъ фертомъ, сегодня позволяете ему вольности, какихъ не можетъ допустить уважающая себя дѣвушка.
   Ирочка вспыхнула.
   -- Что вы хотите этимъ сказать?
   -- Сенька видѣлъ, какъ Петлищевъ цѣловалъ вамъ руки.
   -- Вотъ оно страшное преступленіе! Ха, ха! Такъ, вѣдь, это простая свѣтская любезность, принятая въ высшемъ обществѣ.
   -- Но, все-таки, я не думаю, чтобъ эту "простую любезность" могъ одобрить Михаилъ Алексѣевичъ.
   -- Ахъ, оставьте меня, пожалуйста, въ покоѣ съ вашимъ Михаиломъ Алексѣевичемъ! Это начинаетъ дѣлаться скучнымъ. Кажется, я могу поступать, какъ мнѣ хочется, не спрашивая ничьего совѣта?
   -- Конечно можете. Я только отвѣтила откровенно на вашъ вопросъ. И очень сожалѣю, что это сдѣлала.
   Ирочка помялась и, надувшись, вышла изъ комнаты. Но черезъ нѣсколько минутъ возвратилась и спросила тихо:
   -- Тетя Лиза, вы все еще сердитесь на меня?
   -- Сержусь.
   -- Очень?
   -- Да.
   -- И только за Петлищева?
   -- Главнымъ образомъ, за него.
   -- А если я вамъ поклянусь, что никогда этого больше не повторится, вы перестанете сердиться?
   -- Съ условіемъ, если вы закончите сегодняшнимъ вечеромъ ваше знакомство съ неподходящею для васъ компаніей, то-есть со всѣми этими Петлищевыми, Бандичами и прочими господами, а затѣмъ припрячете или отдадите кому-нибудь костюмъ Діаны, потому что, въ концѣ-концовъ, онъ васъ непремѣнно съ ума сведетъ.
   Ирочка не ожидала такихъ условій. Нѣтъ, она не можетъ согласиться на это. Это какое-то насиліе надъ ея волей, надъ ея убѣжденіями. Наконецъ, это безсмыслица.
   -- Всякій стремится, чтобы попасть въ лучшее общество. Я же, которой такъ посчастливилось, буду избѣгать этого. Съ какой стати? Зачѣмъ?
   -- Затѣмъ, что вы еще ребенокъ, и то, что кажется вамъ "лучшимъ", зачастую полно грязи и фальши.
   -- Нѣтъ, тетя Лиза, я съ этимъ никогда не соглашусь... никогда! Вы несправедливы къ высшему свѣту. Вы его не знаете. А я родилась въ этомъ свѣтѣ и стремлюсь къ нему. Я не прачка, не кухарка!
   -- Намъ трудно будетъ сговориться такимъ образомъ... Но вы отвѣчайте мнѣ откровенно только на одинъ вопросъ, и мы прекратимъ непріятный разговоръ. Скажите: вы находите приличнымъ,-- нѣтъ, оставимъ это слово!-- вы находите достойнымъ порядочной дѣвушки поддерживать сердечныя отношенія съ однимъ человѣкомъ и ѣздить на вечера и возвращаться ночью съ первымъ встрѣчнымъ?
   Ирочка потупилась. Въ самомъ дѣлѣ, она и не подумала объ этомъ. Но можно еще поправить дѣло. И, ставши на колѣни передъ Лизаветой Григорьевной, она проговорила:
   -- Тетя Лиза, я не подумала объ этомъ... Но меня можетъ проводить сегодня домой Солончаковъ.
   -- А если Солончаковъ не пріѣдетъ на вечеръ?
   -- Нѣтъ, тетя Лиза, онъ, навѣрное, будетъ. Наконецъ... знаете что? Я попрошу пріѣхать за мной дядю Гришу. Онъ добрый и, навѣрное, не откажетъ.
   -- Спросите его, онъ дома.
   Ирочка помчалась на мужскую половину и черезъ нѣсколько минутъ вернулась сіяющая.
   -- Дядя Гриша согласился, согласился!
   Лизавета Григорьевна ничего не сказала. Вечеромъ она помогала Ирочкѣ одѣться, но уже безъ прежняго старанія и увлеченія. Напротивъ, она испытывала непріятное ощущеніе, похожее на то чувство, когда она отдавала въ залогъ по просьбѣ своего умершаго мужа разныя вещи для карточной игры.
   Въ восемь часовъ вечера пріѣхалъ Петлищевъ. Умѣя тонко различать впечатлѣнія, какія онъ производилъ на людей своими поступками, Петлищевъ съ первыхъ же словъ Ирочки осадилъ себя и въ теченіе всей дороги, а затѣмъ всего вечера, держался безупречно.
   Но графъ Толстой и корнетъ съ длинными ногами, Ломаковскій, почти объяснились ей въ любви. Между ними даже едва не дошло до вызова на дуэль. Ирочка, забывъ, что обѣщала мазурку еще въ началѣ вечера графу Толстому, дала согласіе Ломаковскому, который, правда, танцовалъ божественно, но, все-таки, графъ Толстой почелъ себя оскорбленнымъ. Рыцари сцѣпились и, только благодаря Бандичу, дѣло обошлось благополучно.
   Ирочка была въ восторгъ отъ вечера у княгини Славицкой. Сколько опять новыхъ впечатлѣній! Она познакомилась почти со всѣми приморскими аристократами: Лисаневичами, Рахнѣевыми, Потемкиными и друг. За Ирочкой ухаживали мужчины и дамы. Она всѣмъ понравилась. А Нина Бутовская даже конфузила ее своими восторженными выраженіями симпатіи. Увидѣвши городского голову Авилова, Ирочка не безъ робости поздоровалась съ нимъ. Она привыкла смотрѣть на него, какъ на существо особенное, одно появленіе котораго въ управѣ уже вызывало нѣтотораго рода лихорадку. Больше всего въ жизни онъ любилъ порядокъ и всегда держалъ себя съ неослабнымъ достоинствомъ, произнося "э", вмѣсто "о": "гэспода", "пэжалуйста" и т. д. Онъ, видимо, не узналъ Ирочку и выразилъ на лицѣ нѣчто вродѣ сладости. Это ей очень польстило. А когда онъ, услыхавши отъ княгини Славицкой, что Ирочка его подчиненная, подошелъ къ ней и сказалъ даже что-то вродѣ комплимента, то она была вознаграждена за всѣ невзгоды въ IV-мъ отдѣленіи.
   Заинтересовала Ирочку еще одна особа -- толстая дама въ платьѣ изъ сѣраго "сюрй", которую Петлищевъ назвалъ "жирною тѣнью Бандича". Дама эта и говорила, и танцовала, и все дѣлала только для вида. Все же вниманіе ея было сосредоточено на Бандичѣ. Дѣлая юмористическія характеристики, Петлищевъ указалъ Ирочкѣ на нѣсколькихъ дамъ, которыхъ назвалъ "бандитками", и при этомъ объяснилъ:
   -- Хотя Бандичъ и не актеръ (то-есть онъ актеръ, о, и еще какой! только не въ томъ смыслѣ), но у него есть свои "бандитки", какъ у Мазини -- "мазинистки", у Южина "южанки" и проч.
   Вспомнивши отзывы Лизаветы Григорьевны о Бандичѣ, Ирочка захотѣла узнать его поближе. Чѣмъ онъ покоряетъ сердца женщинъ? Она незамѣтно бросала на него пытливые взгляды и недоумѣвала. Средняго роста, худощавый, съ смуглымъ, почти оливковымъ цвѣтомъ лица и серьезнымъ задумчивымъ взглядомъ, онъ производилъ скорѣе впечатлѣніе ученаго человѣка, чѣмъ свѣтскаго льва. Онъ мало говорилъ и рѣдко смѣялся. Движенія его были спокойны и даже нѣсколько вялы. Очутившись во время танцевъ рядомъ съ Бандичемъ, Ирочка кокетливо заговорила съ нимъ. Онъ отвѣчалъ учтиво и мягко, но сдержанно. "Гдѣ же его рога и когти?" -- думала раскраснѣвшаяся отъ танцевъ Ирочка и дипломатично спросила:
   -- Съ кѣмъ вы танцуете третью кадриль?
   -- Вѣроятно, ни съ кѣмъ. Я страшно усталъ послѣ вчерашняго вечера.
   И дѣйствительно, у него былъ усталый видъ. Ирочка начала его разспрашивать, съ плутовскою цѣлью, о нѣкоторыхъ "бандиткахъ", проходящихъ мимо, чтобъ узнать, какого онъ мнѣнія о нихъ. Бандичъ отвѣчалъ тѣмъ же спокойнымъ тономъ, отзывался о всѣхъ съ уваженіемъ или очень сдержанно. Въ его словахъ не замѣчалось ни тѣни желанія блеснуть умомъ или произвести впечатлѣніе. Ирочка тщетно искала "когтей".
   "Какой же онъ "левъ"? Онъ скорѣе "мямля".
   Только одно очень понравилось ей въ Бандичѣ,-- его манера говорить съ нею. Онъ говорилъ съ такою почтительностью, словно она была королева, а онъ ея вѣрноподанный. Съ нею никто еще такъ не говорилъ. Она не удержалась и сказала съ интригующею улыбкой:
   -- А вы знаете, что васъ считаютъ въ Приморскѣ очень опаснымъ, почти демономъ?
   Бандичъ слегка нахмурился.
   -- Вотъ какъ!
   Нельзя было болѣе разозлить его, какъ назвавши "демономъ", "львомъ" и пр. Ирочка почувствовала неловкость и покраснѣла. Бандичъ замѣтилъ это и сдѣлалъ видъ, что заинтересовался проходящею парой. Когда Ирочка пришла въ себя, онъ заговорилъ съ нею прежнимъ спокойнымъ тономъ. Его бесѣда доставляла ей удовольствіе и льстила ея самолюбію. Ей было пріятно, что этотъ богатый и знатный баринъ, пользующійся извѣстностью не только въ Приморскѣ, но и въ Петербургѣ, слушаетъ ее такъ внимательно и говоритъ съ нею тамъ серьезно.
   Къ Ирочкѣ подошелъ корнетъ Ломаковскій и, звякнувши шпорами, увѣренно занесъ руку за ея талію. Ирочка поднялась и легко заскользила по паркету. Черезъ минуту богъ танцевъ безраздѣльно завладѣлъ ею: раздулъ и разсыпалъ ея шелковистые волосы, заискрилъ глаза и взволновалъ молодую грудь. Она забыла о Бандичѣ и обо всемъ на свѣтѣ. Если бы въ это время къ ней подошли и сказали, что она не служащая въ IV-мъ отдѣленіи городской управы, а кровная принцесса, которую ждетъ королевичъ, чтобы раздѣлить съ нею и королевство свое, и любовь, то Ирочка нисколько не удивилась бы и съ такою же самоувѣренностью взошла бы по ступенямъ трона, съ какою она вчера поднималась на деревянную эстраду. Она ничего не помнила, ничего не видѣла. Къ ней подходили, шаркали подошвами или звякали шпорами, она молча клала на плечо руку и въ упоеніи неслась по скользкому паркету.
   Во второмъ часу ночи представительный лакей въ башмакахъ съ пряжками доложилъ Ирочкѣ, что за ней пріѣхали. Она неохотно распрощалась и, волоча, какъ побѣдительница, шкуру леопарда, вышла въ сѣни въ сопровожденіи толпы молодежи. Она сіяла и разбрасывала вокругъ царскія улыбки. Но, очутившись въ сѣняхъ, она остановилась, какъ вкопанная. Передъ ней стоялъ Вазенцевъ въ своей отчаянной овчинной шубѣ. Весь ея апломбъ какъ бы померкъ передъ овчинною шубой.
   -- Ахъ, это вы!-- сказала она такимъ тономъ, что Вазенцева можно было принять и за служителя, и за плохенькаго родственника, живущаго въ домѣ изъ милости.
   Его передернуло. Но онъ ничего не сказалъ, а только кивнулъ головой. Она боялась, какъ бы онъ не назвалъ ее "Ирочкой", и, кое-какъ подобравъ шкуру леопарда, поспѣшно направилась къ выходу. Но, сѣвши на извощика, она сейчасъ же привѣтливо повернула къ Вазенцову улыбающееся лицо и дружественно защебетала. Вазенцевъ отвѣчалъ ей, но скупо. И, только проѣхавъ нѣкоторое разстояніе, сказалъ дѣловымъ тономъ:
   -- Вы за извощика заплатите, богиня?
   -- У меня нѣтъ, дядя Гриша!
   -- Гм... Вотъ такъ штука! Можетъ, хотя что-нибудь, да есть же?
   -- Ни одной копѣйки, дядя Гриша!
   -- Странно! Какъ же это вы такъ? Сказали: "пріѣзжайте за мною". Я и думалъ, что вы заплатите. Что же теперь дѣлать? Придется встать. У меня ни сантима. Стой, извощикъ!
   Извощикъ остановился. Ирочка сквозь слезы заговорила по-французски:
   -- Что-жь это вы дѣлаете? Что это такое? Какъ я могу идти по снѣгу въ моемъ костюмѣ?
   -- А что подѣлаете, богиня?-- произнесъ Вазенцевъ тономъ человѣка, рѣшившагося покориться судьбѣ,-- бѣда въ томъ, что и дома нѣтъ ни копѣйки. Сусловъ послѣдній рубль взялъ у Лизы. Вставайте же!
   "О, этотъ Сусловъ! Онъ вездѣ мнѣ вредитъ!" -- думала Ирочка и со слезами начала отстегивать фартукъ саней.
   Но Вазенцевъ удержалъ ее за руку.
   -- Остановись, мгновенье, ты прекрасно! Представьте, богиня, за подкладкой, какъ у Добчинскаго, оказалась мелочь. Пошелъ, братецъ, скорѣе!
   

X.

   На другой день Ирочка проснулась рано и поднялась такъ поспѣшно, какъ будто ее кто-нибудь толкнулъ. Охваченная смутнымъ чувствомъ чего-то радостнаго, она сладко потянулась и посмотрѣла на окно. Штора не была спущена. Блѣдный утренній свѣтъ, проникая въ комнату, слабо игралъ блескомъ на металлическихъ украшеніяхъ, лежавшихъ на столѣ. Шкура леопарда, брошенная на кресло, казалась изогнувшимся и ощетинившимся звѣремъ. Взглядъ Ирочки скользнулъ со шкуры на изящный ящикъ съ вѣеромъ, съ ящика на хитонъ, висѣвшій на вѣшалкѣ, на сандаліи съ перепутанными, какъ змѣйки, ремешками. Одна сандалія лежала подошвой вверхъ и напомнила Ирочкѣ паркетъ, балъ, городского голову Авилова, Бандича и пр. Мысли остановились на Бандичѣ. Но нѣтъ, не онъ наполнялъ сердце ея смутною радостью. Она начала перебирать событія истекшаго дня и, дошедши до д'Артаньяна, проворно сползла съ кровати. Который часъ? Вѣроятно, уже поздно... Скорѣй бы одѣться! Можетъ быть, уже полъ-Приморска читаетъ о ней, а она еще ничего не знаетъ. Она схватила головную щетку и постучала въ стѣнку.
   -- Сенька! Тетя Лиза!
   Но никто не появился на зовъ. Ирочка заслышала отдаленный гомонъ мужскихъ голосовъ. Ее охватило тревожное чувство. А что, если они, на зло ей, закупятъ всѣ нумера газеты и уничтожатъ ихъ? Но это невозможно. Она поѣдетъ въ редакцію. Она будетъ говорить съ редакторомъ. Она не допуститъ этого. Отчего же никто не идетъ? Ручка головной щетки отскакиваетъ. Она бросаетъ ее, всовываетъ ноги въ сандаліи, и, волоча по полу ремешки, стремится въ Лизаветѣ Григорьевнѣ, но на порогѣ сталкивается съ нею.
   -- Тетя Лиза, принесли газеты?
   -- Нѣтъ, еще рано. Но я уже послала за ними Сеньку.
   И обѣ съ нетерпѣніемъ ждутъ газетъ. Сенька приноситъ газеты. Ирочка вырываетъ ихъ изъ рукъ и, развернувъ Приморскій Листокъ, сразу встрѣчаетъ заголовъ крупными буквами: "Богиня Діана". Въ глазахъ ея мутится. Буквы прыгаютъ. Она быстро пробѣгаетъ глазами статью и ничего не понимаетъ. Она хватаетъ Лизавету Григорьевну за руку и начинаетъ читать вслухъ:
   "Давно уже нашъ злополучный городъ не былъ свидѣтелемъ такого торжества плѣнительныхъ и чарующихъ грацій, давно уже "гайлифъ" приморскій (High life) не переживалъ такого подъема эстетическихъ эмоцій, какимъ съ волшебною красотой ознаменовался нашъ историческій балъ, имѣвшій мѣсто въ великолѣпномъ помѣщеніи дворянскаго собранія".
   Начавши такъ заманчиво свою статью и разукрасивъ фактическую сторону дѣла цитатами изъ древнихъ и новыхъ писателей, д'Артаньянъ перешелъ на значеніе костюмированныхъ вечеровъ, "этихъ симптомовъ художественнаго самопробужденія".
   Прочитавъ съ дрожью въ голосѣ свою фамилію, Ирочка увидѣла далѣе, что д'Артаньянъ употребляетъ вездѣ ея имя и отчество. И когда произносила слова: "Ирина Сергѣевна", то голосъ ея дрожалъ, а къ лицу приливала кровь.
   Она читала:
   "Но когда на эстрадѣ появилась Ирина Сергѣевна въ своемъ аттическомъ хитонѣ, когда передъ очарованными и вонзенными въ эстраду взорами предсталъ въ лицѣ Ирины Сергѣевны безсмертный образъ дѣвственно-непорочной богини Діаны съ ея олимпійскими контурами и классически узкими пятками, то..."
   Ирочка высунула ногу и, мелькомъ взглянувъ на пятку, продолжала съ волненіемъ читать статью д'Артаньяна. Въ общемъ и въ частностяхъ статья эта произвела на Ирочку глубокое впечатлѣніе. Она прониклась къ д'Артаньяну чувствомъ, близкимъ къ поклоненію.
   Въ Приморскомъ Вѣстникѣ также была большая статья о костюмированномъ балѣ, но въ сравненіи съ вдохновеннымъ описаніемъ д'Артаньяна она была ничто. Однако, Ирочкѣ хотѣлось пріобрѣсти обѣ статьи въ безчисленномъ количествѣ экземпляровъ и разослать ихъ своимъ знакомымъ во всѣ концы Россіи. Она не мечтала дожить до такой славы и ходила, какъ пьяная, не выпуская изъ рукъ газетъ.
   Когда Лизавета Григорьевна напомнила ей, что пора одѣваться, чтобъ идти въ управу, то Ирочкѣ сначала показалось это страннымъ. Какъ, ей идти въ управу, послѣ того, что произошло! Сидѣть за столомъ, обитымъ зеленою клеенкой, и переписывать доклады объ очисткѣ снѣга со двора пожарнаго депо!
   Но въ управу, все-таки, надо было идти.
   Ирочка попрощалась съ костюмомъ Діаны, тайкомъ припала къ нему лицомъ, поцѣловала его и благоговѣйно положила въ шкафъ, а сама одѣлась и вышла въ столовую.
   Тамъ уже находились Вазенцевъ, Сусловъ и Егорушка. При появленіи Ирочки Вазенцевъ произнесъ торжественно:
   -- Богиня!
   Всѣ схватились и почтительно наклонили голову. Но это уже не произвело должнаго впечатлѣнія. Ирочка была выше шутокъ. Выпивши стаканъ кофе, она отправилась въ управу.
   Всего два дня она не была на службѣ, а сколько событій произошло за это время! Она чувствуетъ себя другимъ существомъ. Какъ далеко она отошла отъ всего прежняго! Идя по улицѣ, она не узнавала нѣкоторыхъ домовъ. Зданіе думы, гдѣ помѣщалась управа, произвело на Ирочку удручающее впечатлѣніе. Оно казалось ей и неуклюжимъ, и полинявшимъ. Какъ она раньше не замѣчала этого? Она подумала о своихъ сослуживцахъ, съ которыми сейчасъ встрѣтится, и чувство невольной жалости овладѣло ею. Какіе они всѣ маленькіе, сѣренькіе! И какъ ихъ, въ сущности, всѣхъ жалко! Прозябая въ стѣнахъ управы, они не имѣютъ даже представленія о лучшей, свѣтозарной жизни съ мраморными колоннами и ослѣпительными нарядами. А какъ они встрѣтятъ ее? Разумѣется, съ наружною восторженностью и внутреннею завистью. Но она и вида не подастъ, что выше ихъ. Всѣ, конечно, начнутъ ее поздравлять и заискивать, зная, что она теперь сила. Ахъ, люди -- всегда люди! Но она обойдется со всѣми ровно, спокойно, какъ бы ничего и не было. Вообще, ее даже нѣсколько стѣснятъ восторженные привѣты и поздравленія.
   Отворивъ наружную дверь съ блокомъ, Ирочка вошла въ большія управскія сѣни. Швейцаръ Кузьмичъ снялъ съ нея кофточку, но, странно, не выразилъ на своемъ лицѣ ничего, кромѣ обычнаго тупоумія. Очевидно, онъ ничего еще не знаетъ. И можно себѣ представить, какъ засуетится старикъ и заморгаетъ глазами, если сообщить ему обо всемъ! Но къ чему?
   Съ нѣкоторою брезгливостью ступая по веревочному половику, Ирочка прошла длинный корридоръ и остановилась передъ дверью IV-го отдѣленія. Сердце ея, все-таки, билось усиленно. Она отворила высокую дверь и даже слегка зажмурилась, ожидая, что ее встрѣтятъ громомъ апплодисментовъ. Но всѣ сидѣли спокойно. Она прошла къ своему мѣсту и неловко поздоровалась съ нѣкоторыми. Маленькая Липинская, замѣтивъ ее, уткнулась въ работу. Ирочка презрительно прошла мимо нея и сѣла. Она хотѣла работать, но не могла. Что же это такое? Заговоръ? Протестъ? Но развѣ могли иначе поступить эти низкія души? Она презираетъ ихъ мнѣніе, ихъ протесты! Ей захотѣлось взять всѣ бумаги, разбросать ихъ по полу, растоптать ногами и уйти изъ этого вертепа. Управа съ ея столами и служащими показалась ей въ эту минуту невыносимой до отвращенія. Ирочка чуть не плакала и съ гадливостью смотрѣла на затылки ненавистныхъ ей людей.
   Между тѣмъ, никакого заговора, въ сущности, не было. Объ ея успѣхахъ никто не зналъ. За исключеніемъ Вазенцева, безплатно получавшаго Приморскій Листокъ, управскіе служащіе читали преимущественно Приморскій Вѣстникъ, въ предъидущемъ нумеръ котораго ничего не было о балѣ, а послѣдній нумеръ еще не былъ прочитанъ. Когда явился Вазенцевъ и сообщилъ съ комическимъ паѳосомъ о торжествѣ Ирочки, то всѣ подошли къ ней и начали поздравлять ее, выразивъ желаніе посмотрѣть на полученную премію. Даже Липинская, найдя неудобнымъ далѣе "не видѣть" Ирочки, подошла къ ней и поздравила. Но ее это уже не трогало. Миръ ея души былъ отравленъ. На горячія поздравленія она отвѣчала безучастно. Что имъ нужно отъ нея? Пусть оставятъ ее въ покоѣ эти презрѣнные люди съ ихъ лживыми чувствами! И, принявъ дѣловой видъ, она все время сидѣла, какъ оскорбленная богиня.
   

XI.

   Придя домой, Ирочка нашла у себя два письма. Одно отъ Матова, другое городское съ длиннымъ тисненнымъ вензелемъ. Разорвавъ толстую и плотную, какъ пергаментъ, бумагу съ неровными краями, Ирочка прочла: "Прошеніе", а затѣмъ дальше въ формѣ дѣловыхъ бумагъ Петлищевъ шутливо извѣщалъ ее о проектѣ "драматическаго кружка" устроить въ непродолжительномъ времени спектакль съ ея участіемъ. Въ примѣчаніи Петлищевъ добавлялъ, что пріѣдетъ въ 7 часовъ вечера и лично сообщитъ подробности. Ирочка была въ восхищеніи и отъ письма, и отъ приглашенія, и даже отъ бумаги. Сейчасъ видѣнъ человѣкъ высшаго круга, а не тѣ -- разночинцы! Она всю жизнь мечтала участвовать въ любительскомъ спектаклѣ. И вотъ ей представляется случай выступить, можетъ быть, даже въ какой-нибудь классической роли, такъ что еще разъ можно будетъ воспользоваться костюмомъ Діаны. И кто знаетъ, можетъ быть, у нея окажется такой сценическій талантъ, какъ у Ермоловой или у Савиной? Тогда она немедленно броситъ ненавистную управу, поступитъ на сцену и... Достигши громкой славы на сценѣ, Ирочка распечатала письмо Матова. Оно доставило ей и удовольствіе, и досаду. На большомъ листѣ, мелко исписанномъ красивымъ почеркомъ, Матовъ изливалъ тоску по ней и свое восхищеніе ею. Восхищеніе ей понравилось. Но въ концѣ письма онъ упрашивалъ ее довѣряться во всемъ Лизаветѣ Григорьевнѣ и руководствоваться совѣтами этой замѣчательной женщины. Это Ирочкѣ не понравилось. Чѣмъ же это тетя Лиза "замѣчательная" женщина? Что за смѣшная восторженность! И влюбился бы въ "замѣчательную" женщину и женился бы на пей! И что за опека надъ нею? Развѣ она ребенокъ? У нея есть свой собственный умъ, и она прекрасно знаетъ, что надо, чего не надо. Ей и такъ надоѣло вѣчное тиранство надъ нею то въ домѣ, то въ пансіонѣ. И она отложила письмо Матова, а петлищевское развернула и прочла еще разъ. И, прочитавши, даже понюхала. Оно дѣйствительно хорошо пахло.
   Сообщивши Лизаветѣ Григорьевнѣ о письмѣ Петлищева и о своихъ сценическихъ мечтаніяхъ, прочка, однако, сочувствія не встрѣтила. "Я такъ и знала",-- подумала она съ горечью. Лизавета Григорьевна, замѣтивъ тѣнь на лицѣ Ирочки, поставила вопросъ на практическую почву.
   -- Участіе въ спектаклѣ требуетъ расходовъ. Есть у васъ деньги на это?
   -- Какія же деньги, тетя Лиза? Можетъ быть, у меня будетъ такая роль, что никакихъ затратъ не потребуется.
   -- Но извощики, перчатки, "на чаи" и множество другихъ мелочей, которыхъ и предвидѣть нельзя... Все-таки, хоть 10 рублей, да понадобится же.
   -- Что-жь, я скоро получу жалованье и могу истратить эту сумму.
   -- Если можете, тогда участвуйте. Но вы, вѣроятно, забыли о нѣкоторыхъ неотложныхъ платежахъ...-- и, боясь, что Ирочка можетъ принять это за намекъ на квартирный долгъ, Лизавета Григорьевна поспѣшно добавила:-- сапожнику, швеѣ, прачкѣ. Вы обѣщали имъ непремѣнно заплатить въ этомъ мѣсяцѣ.
   -- Ну, хорошо, хорошо! Заплачу имъ. Пускай не безпокоятся, не пропадутъ ихъ деньги.
   Ирочку разозлило не столько препятствіе, сколько явное несочувствіе Лизаветы Григорьевны. Разговоръ ихъ оборвался и больше не клеился.
   Ирочка ушла въ свою комнату. Ей было не по себѣ. Она не переносила одиночества. И когда въ 7 часовъ пріѣхалъ Петлищевъ, она встрѣтила его съ радостнымъ лицомъ. Онъ взялъ ея руку и медленно поднесъ къ губамъ. Ирочка вспомнила свое обѣщаніе, хотѣла отдернуть руку, но, какъ бы на зло Лизаветѣ Григорьевнѣ, не сдѣлала этого. Петлищевъ внесъ съ собою струю веселья, ароматъ геліотропа и цѣлый ворохъ новостей:
   -- "Драматическій кружокъ" устраиваетъ спектакль въ пользу дѣтей увѣчныхъ воиновъ. У Лисаневичей ситцевый балъ. Это ново, мило и оригинально. Идея принадлежитъ Варварѣ Аркадьевнѣ. Вообразите, всѣ дамы въ ситцевыхъ платьяхъ! Ни одной шелковинки, иначе штрафъ 25 рублей. У Бутовскихъ художественный вечеръ, тоже съ какою-то благотворительною цѣлью и съ живыми картинами. Вы, Ирина Сергѣевна, обязательно вездѣ должны принимать участіе. Это уже всѣми рѣшено, подписано и sine qua non вашего пребыванія въ Приморскѣ. Да, да. Но центръ тяжести художественнаго вечера у Бутовскихъ заключается въ томъ, что имъ будетъ завѣдывать Бандичъ, который обѣщалъ даже написать небольшую сценку.
   -- Бандичъ?
   -- Вотъ видите, вы тоже заинтересовались.
   -- Совсѣмъ нѣтъ,-- сказала съ замѣшательствомъ Ирочка,-- я только потому спросила, что онъ мнѣ показался такимъ серьезнымъ и далекимъ отъ всего этого.
   -- Отъ чего "этого"?
   -- Отъ забавъ, спектаклей и проч.
   -- Напротивъ, онъ страстно любитъ забавы, спектакли "и проч.". Онъ самъ, вѣдь, отлично декламируетъ и очень мило поетъ. Но тутъ вся пикантность въ томъ, что Бандичъ въ послѣднее время не бывалъ у Бутовскихъ. Теперь же пошелъ вонъ на какое дѣло!... Посыпались, разумѣется, комбинаціи, тысячи комбинацій. Но самое, безспорно, лучшее во всемъ этомъ то, что вы будете принимать участіе.
   -- Едва ли... Я еще не знаю,-- въ раздумьи протянула Ирочка.
   -- О, непремѣнно! Сегодня нѣчто вродѣ военнаго совѣта у Бутовскихъ, гдѣ соберутся всѣ и рѣшатъ, что надо дѣлать. И мнѣ вмѣнено въ обязанность привести васъ туда живой или мертвой.
   -- Съ Бутовскимъ? Ни за что! Нѣтъ, нѣтъ! Они такіе важные, гордые.
   -- Нисколько они не важные и не гордые. Нина Алексѣевна сама бы къ вамъ пріѣхала сегодня, но не успѣла. Въ удостовѣреніе чего имѣю честь представить сей документъ,-- сказалъ Петлищевъ, подражая фельдфебельскому тону, и подалъ Ирочкѣ маленькій конвертикъ съ художественнымъ рисункомъ.
   Нина Бутовская извинялась и просила Ирочку безъ церемоніи пріѣхать вечеромъ. Ирочка не устояла передъ такимъ милымъ вниманіемъ. Конечно, она поѣдетъ. Было бы невѣжествомъ на сердечную любезность отвѣтить отказомъ.
   Домъ Бутовскихъ былъ поставленъ на аристократическую ногу въ англійскомъ духѣ. Во всемъ соблюдалась педантическая выдержанность и пуританская comme in faut'ность. Въ общихъ комнатахъ не курили, не играли въ карты, даже не спорили. Для всего этого были особыя помѣщенія. Къ столу являлись во фракахъ и, въ крайнемъ случаѣ, въ черныхъ сюртукахъ. Огромныя высокія комнаты съ лѣпными потолками, съ портретами министровъ и предшествующихъ попечителей произвели на Ирочку подавляющее впечатлѣніе. Самъ Бутовскій, заслуженный сановникъ, напоминавшій своимъ величавымъ видомъ вельможу екатерининскихъ временъ, сначала привелъ Ирочку даже въ нѣкоторый трепетъ. Но когда и онъ, и всѣ присутствующіе проявили къ ней особенное вниманіе, она была совершенно очарована. Ей понравилась и госпожа Бутовская, чопорная особа съ маленькимъ пучкомъ волосъ на головѣ, и порядки въ домѣ Бутовскихъ, и чайный сервизъ, и даже сахарные щипчики, въ видѣ птичьихъ клювовъ.
   Послѣ чаю молодежь перешла въ отдѣльную комнату. Посрединѣ стоялъ круглый столъ съ книгами, покрытый тяжелою бархатною скатертью. Сверху спускалась лампа съ необыкновенно широкимъ абажуромъ и заливала весь столъ яркимъ свѣтомъ. Петлищевъ, державшій себя все время въ присутствіи Бутовскаго почти глубокомысленно, подсѣлъ здѣсь къ Ирочкѣ и, весело подмигивая, спросилъ:
   -- Хотите знать послѣднее изреченіе оракула?
   Ирочка не поняла вопроса, но кивнула утвердительно головой. Петлищевъ таинственно проговорилъ:
   
   Въ клятвонарушеньѣ
   Нины утѣшенье...
   
   -- Ничего не понимаю,-- сказала Ирочка, улыбаясь и поворачиваясь къ нему всѣмъ туловищемъ.
   Петлищевъ наклонился къ ней и прошепталъ:
   -- Нина давнымъ-давно влюблена въ Бандича. Бандичъ же далъ обѣтъ безбрачія. Серьезно. Почувствовавъ склонность къ Нинѣ, онъ пересталъ бывать у нихъ. Теперь же... "продолженіе слѣдуетъ".
   Нина Бутовская попросила занять мѣста у стола. Когда гости усѣлись, взоры всѣхъ обратились на Бандича. Онъ безъ всякаго принужденія сказалъ:
   -- Прежде чѣмъ приступить къ составленію программы вечера, не слѣдуетъ ли привести въ извѣстность наши силы и выяснить, что можетъ пойти у насъ съ наибольшимъ успѣхомъ?
   "Выяснить силы"! Это очень хорошо. Всѣ одобрили предложеніе Бандича, но не знали, какъ именно выяснять силы. Въ концѣ-концовъ, рѣшили посвятить вечеръ чтенію различныхъ сценъ. Кто-то предложилъ прочитать изъ лермонтовскаго Маскарада сцены Нины съ Арбенинымъ. Бандичъ раскрылъ книгу и, имѣя своими ближайшими сосѣдями Ирочку и Петлищева, предложилъ имъ прочесть сцену "какъ-нибудь, въ видѣ пробы". Самолюбіе Ирочки было сильно затронуто. Ей не хотѣлось отвѣчать отказомъ, чтобы не показаться жеманницей, а, между тѣмъ, она никогда не читала въ обществѣ. И никто не зналъ, какихъ страшныхъ усилій стоило ей скрыть свое замѣшательство, когда Петлищевъ, проговоривши:
   
   "Тебя я жду ужь цѣлый часъ",
   
   выжидательно посмотрѣлъ на нее. Она прочла вслухъ:
   
   "Неужели такъ поздно?" --
   
   и не узнала своего голоса. Нѣкоторое время она читала безсознательно-только слова, не понимая ихъ смысла. Лицо ея горѣло. Но постепенно она овладѣвала собою и когда дошла до конца перваго монолога, то произнесла:
   
   "Положимъ, ты меня и любишь, но такъ мало,
   Что даже не ревнуешь ни къ кому",--
   
   такимъ естественнымъ тономъ, что даже сама удивилась своему таланту. Нѣсколько наивная роль Нины подходила къ Ирочкѣ.
   Петлищевъ читалъ съ паѳосомъ, "со слезой", и произносилъ нѣкоторыя мѣста съ такимъ звѣрствомъ, что многіе не удерживались отъ смѣха. Кончивъ первую сцену, онъ самъ засмѣялся и отказался читать далѣе, заявивши, что у него зубъ со свистомъ. Всѣ начали упрашивать Бандича прочитать роль Арбенина. Бандичъ сѣлъ рядомъ съ Ирочкой, стараясь не прикасаться къ ней, когда заглядывалъ въ книгу. Читалъ онъ нѣсколько аффектировано, но красиво и съ разными декламаціонными оттѣнками. У Бандича былъ грудной, пріятный и гибкій голосъ. Образъ Арбенина ясно обрисовывался въ его чтеніи. Ирочка никогда не слыхала такого изящнаго чтенія и невольно поддалась обаянію чтеца. Когда Бандичъ произнесъ:
   
   "Послушай, Нина!... Я смѣшонъ, конечно,
   Тѣмъ, что люблю тебя такъ сильно, безконечно...
   
   голосъ его зазвучалъ на словѣ "безконечно" такимъ горячимъ чувствомъ, что Ирочка невольно наклонила голову, почувствовавъ, что краска залила все ея лицо. Но Бандичъ разомъ оборвалъ горячую нотку и продолжалъ читать прежнимъ металлически-отчетливымъ голосомъ. Дойдя до конца монолога и проговоривши съ шумною угрозой:
   
   "Тогда не ожидай прощенья,
   Закона я на месть не призову...
   Но самъ...",
   
   онъ сдѣлалъ паузу и, постепенно понижая полосъ, закончилъ почти шепотомъ:
   
   "... безъ слезъ, безъ сожалѣнья,
   Двѣ наши жизни разорву".
   
   Ирочка покосилась на Бандича и вскрикнула:
   
   "Не подходи... О, какъ ты страшенъ!"
   
   съ такою искренностью, что Бандичъ прервалъ чтеніе и захлопалъ. Другіе послѣдовали его примѣру. Ирочка до слезъ сконфузилась. Роль Нины была признана за нею. Но кто будетъ читать Арбенина? Поднялся шумъ. Всѣ просили Бандича взять роль Арбенина, выражая ему искренніе восторги по поводу его чтенія. На шумъ пришелъ старикъ Бутовскій и, узнавъ, въ чемъ дѣло, присоединился къ общей просьбѣ. Бандичъ отнѣкивался, потомъ согласился. Это уже было настоящее событіе для Приморска. Бандичъ никогда не выступалъ на эстрадѣ. Многіе сейчасъ же порѣшили, что Нину Бутовскую можно поздравить съ побѣдой. Но Ирочка насчетъ побѣды была другого мнѣнія. Ея честолюбивое сердечко сильно билось отъ мысли видѣть Бандича у своихъ ногъ. Сознаніе успѣха украсило Ирочку, придавъ ея движеніямъ непринужденную грацію и увѣренность. Она нѣсколько разъ садилась въ сторонкѣ, будучи убѣждена, что Бандичъ подойдетъ къ ней. Но онъ къ ней не подошелъ.
   Вернулась она домой въ этотъ вечеръ опять съ сумбуромъ въ головѣ. Ночью ей приснилось, будто она сидѣла на какомъ-то возвышеніи. Передъ нею проходили разряженныя дамы, принцы, кардиналы, короли... Всѣ почтительно ей кланялись. Вдругъ раздался отдаленный звукъ трубъ... Появились рыцари, знаменоносцы... Трубы смолкли... На золотыхъ носилкахъ принесли раненаго рыцаря... Передъ нимъ разступались и склоняли головы. Онъ былъ закованъ въ латы... Лицо закрыто стальнымъ наличникомъ. Носилки поставили передъ нею. Она приказала открыть наличникъ и увидѣла смертельно-блѣдное лицо Бандича. Онъ сражался за нее и умеръ. Ей было очень жаль его... Она схватила его за руку и потрясла, но тщетно... Онъ былъ неподвиженъ. Вдругъ появился старикъ въ бѣлой одеждѣ и объявилъ, что только поцѣлуй ея можетъ спасти героя. Ей было страшно цѣловать рыцаря... Но она склонилась къ нему. Вдругъ руки рыцаря съ силой обвились вокругъ ея шеи. Ирочка вскрикнула и проснулась.
   "Какія глупости!" -- тихо проговорила она, припоминая сонъ. Но и вставши, и сидя въ управѣ, она не могла отдѣлаться отъ нѣкоторыхъ подробностей сна. И когда встрѣтилась съ Бандичемъ, то слегка сконфузилась и покраснѣла за свой поцѣлуй.
   

XII.

   Жизнь Ирочки значительно измѣнилась. Она закружилась въ вихрѣ удовольствій. Отношенія ея къ прежнимъ знакомымъ стали иными. Всякія шутки съ нею она обрывала и, надувшись, молча отходила. Съ какой стати она будетъ позволять всѣмъ фамильярничать съ собою? Къ одной Лизаветѣ Григорьевнѣ она старалась относиться попрежнему, но чувствовала, что ихъ отношенія уже не тѣ.
   На долю Діаны выпало еще одно торжество. Лучшій приморскій фотографъ, Брено, явился къ Ирочкѣ съ просьбой дозволить ему снять ее въ костюмѣ Діаны. Она благосклонно изъявила согласіе и цѣлый день позировала. Фотографъ снялъ ее въ нѣсколькихъ видахъ, и она съ нетерпѣніемъ ждала пробныхъ карточекъ. Въ особенности ее сильно занимала мысль объ одномъ снимкѣ въ аршинъ величиною.
   Успѣхи Ирочки въ высшемъ свѣтѣ тоже росли. Она пріобрѣла новыхъ знакомыхъ и многимъ поправилась. Ея миловидность, общительный характеръ и простодушіе замѣтно выдѣляли ее между другими. Она сдѣлала успѣхъ и въ драматическомъ искусствѣ. Роль "Нины" она знала, какъ "Отче нашъ", но, тѣмъ не менѣе, всякій день повторяла ее шепотомъ въ управѣ. Въ своей же комнатѣ она не отходила отъ зеркала, принимая разныя позы и выбирая изъ нихъ самыя изящныя. Однако, Бандичъ настойчиво требовалъ болѣе тщательной отдѣлки роли и педантически проходилъ съ нею по нѣсколько разъ одну и ту же сцену, самъ не играя, а только подавая реплики. Ирочка нѣсколько разочаровалась въ Бандичѣ за время репетицій. Она ожидала отъ него восторговъ и поклоненій, онъ же хотя и относился къ ней внимательно, но былъ слишкомъ серьезенъ и больше занятъ Ниной изъ Маскарада, чѣмъ ею. Ирочку это немного злило. Но за то Петлищевъ и графъ Толстой какъ бы вознаграждали ее за этотъ уронъ, на каждомъ шагу выражая ей восторги. Она съ удивительнымъ искусствомъ удерживала обоихъ около себя, не давая ни тому, ни другому никакого предпочтенія, но, однако же, и не лишая ихъ нѣкоторыхъ надеждъ. Въ теченіе короткаго времени она выработала въ себѣ много выдержки.
   Одно только обстоятельство сильно ее безпокоило. Это -- отсутствіе хорошаго платья для роли Нины. Но, въ концѣ-концовъ, и оно было устранено при помощи Станиславскаго. Онъ устроилъ ей тайно отъ Лизаветы Григорьевны заемъ въ 200 рублей подъ залогъ ея знаменитаго вѣера. Передъ тѣмъ, какъ получить деньги, Ирочка рѣшила непремѣнно заплатить всѣ свои долги и даже сдѣлала на бумажкѣ списокъ. Но ихъ оказалось слишкомъ много. Пришлось кое-кого исключить. Но остальнымъ она ужь во всякомъ случаѣ уплатитъ. Въ числѣ ихъ была и маленькая Липинская. "Съ ней прежде всѣхъ надо расплатиться",-- съ брезгливостью думала Ирочка, и, получивши ссуду, она два раза брала съ собою деньги для Липинской. Но одинъ разъ, идя въ управу, она увидѣла въ витринѣ изящнѣйшую брошку въ видѣ змѣйки, о которой давно мечтала; во второй разъ Липинской не было въ управѣ, а затѣмъ Ирочкѣ пришлось столько хлопотать, ѣздить по магазинамъ, вести переговоры съ портнихами и возиться съ разными разностями, что ей было уже не до Липинскихъ.
   Лизавета Григорьевна съ горечью думала о свѣтскихъ увлеченіяхъ Ирочки, но не вступала съ ней въ объясненія и только изрѣдка, какъ бы случайно, упоминала о Латовѣ. Всякій разъ при этомъ Ирочка чувствовала нѣчто вродѣ угрызеній совѣсти. Она давно уже не писала Латову, все откладывая отвѣтъ на послѣднія его два письма. Наконецъ, она собралась и написала Латову длинное письмо, въ которомъ описала свои успѣхи въ свѣтѣ, свои знакомства и даже ухаживанія за нею Петлищева и графа Толстого, не упомянувъ, однако, о нѣкоторыхъ подробностяхъ, не имѣющихъ, по ея мнѣнію, никакого интереса для Латова. Прежде чѣмъ послать это письмо, она показала его Лизаветѣ Григорьевнѣ, дабы дать понять, что она ничего отъ Латова не скрываетъ, что совѣсть ея чиста и что она можетъ всѣмъ и каждому прямо смотрѣть въ глаза. Кромѣ этого, она хотѣла подчеркнуть свою независимость и положить конецъ "опекѣ", которая ее очень стѣсняла. Она перестала прибѣгать къ услугамъ Вазенцова и ѣздила въ сопровожденіи Петлищева или графа Толстого.
   Въ одну изъ репетицій у Бутовскихъ было особенно скучно. Ирочка кончила свою роль и сѣла въ сторонкѣ на маленькомъ диванчикѣ. Петлищева въ этотъ вечеръ не было. Въ антрактѣ къ ней подошелъ Бандичъ съ какимъ-то замѣчаніемъ относительно роли Нины. Она была вполнѣ согласна съ его указаніями. Но ей захотѣлось позлить его, и она сдѣлала возраженіе. Бандичъ сѣлъ возлѣ нея и, внимательно выслушавъ ея доводы, началъ мягко опровергать ихъ. Онъ говорилъ такъ серьезно и искренно, что Ирочкѣ сдѣлалось неловко и она поспѣшно согласилась. Они сидѣли у окна, выходящаго въ садъ, обсыпанный снѣгомъ и облитый луннымъ свѣтомъ. Была ясная морозная ночь. Ирочка повернула къ окну голову и, пораженная красотой ночи, прошептала:
   -- Какая прелесть! Садъ, точно серебрянный!
   Бандичъ перевелъ глаза на садъ и тоже залюбовался. Онъ не любилъ "поощрять природу похвалами", но замѣчаніе Ирочки какъ бы обязывало его къ репликѣ, и онъ сказалъ тихо:
   -- Дѣйствительно, дивная ночь!
   Ирочка немного помолчала и, не отрывая глазъ отъ окна, сказала мечтательно:
   -- Въ такую ночь хорошо въ полѣ... на быстрой тройкѣ... И мчаться... мчаться...
   -- Если позволите, моя лошадь къ вашимъ услугамъ. Она уступитъ не всякой тройкѣ...
   -- Merci! Но... едва ли это удобно.
   -- Простите, пожалуйста,-- сказалъ Бандичъ, наклонивъ голову.
   -- Ахъ, напротивъ, я вамъ очень благодарна! И мнѣ ужасно хочется поѣхать. Но боюсь, какъ бы отъ Нины Алексѣевны не досталось намъ за это.
   -- Извините, я васъ не понимаю.
   -- Не притворяйтесь!
   -- Я никогда не притворяюсь.
   Ирочка испытующе посмотрѣла на Бандича.
   -- Но развѣ неправда, что вы женитесь на Нинѣ Алексѣевнѣ?
   -- Неправда.
   Замѣтивъ, что ея слова произвели на Бандича непріятное впечатлѣніе, и желая какъ-нибудь замять это, она сказала дружественно:
   -- Какъ здѣсь скучно сегодня!... Право, такъ и тянетъ на воздухъ.-- Она посмотрѣла въ окно и добавила:-- А знаете что? Поѣдемте, только такъ, чтобы не замѣтили... Къ чему давать поводъ для толковъ? Вы уходите раньше и ждите меня на углу, а я черезъ четверть часа выйду.
   Бандичъ молча поклонился и отошелъ. И какъ только онъ отошелъ, Ирочку взяло раскаяніе. Зачѣмъ она это сдѣлала? Что можетъ онъ подумать о ней? Вѣдь, это выходитъ какое-то свиданіе, заранѣе условленное. Ее могутъ увидѣть знакомые. Ирочка встала и рѣшила сказать Бандичу, что она передумала. Но онъ стоялъ съ Бутовскимъ, который держалъ его подъ руку и развивалъ новую американскую педагогическую теорію. Потомъ начали репетировать сцену изъ Маріи Стюартъ. Бандичъ ни на минуту не отходилъ, а по окончаніи сцены сейчасъ же попрощался и уѣхалъ, объявивши, что онъ обѣщалъ къ этому времени быть въ одномъ мѣстѣ. Ирочка никакъ не могла ему сказать о перемѣнѣ своего рѣшенія. А что, если кто-нибудь замѣтилъ и слѣдитъ за нею? И она старалась держать себя какъ можно спокойнѣе. Съ приближеніемъ условленнаго времени волненіе ея возросло. Прошло 15 минутъ. Она попрощалась и ушла, отклонивши предложеніе проводить ее. Выйдя на улицу, она почувствовала страхъ и какое-то странное волненіе. Условленная встрѣча придала всему характеръ чего-то таинственнаго и запретнаго. Она быстро пошла по улицѣ, придерживая муфту около лица. Увидавъ на углу Бандича, Ирочка ускорила шаги и подошла къ нему съ сильно бьющимся сердцемъ.
   -- Вотъ и я!
   Бандичъ усадилъ ее въ маленькія, низкія сани и осторожно обхватилъ за талію, что считалось въ Приморскѣ почти обязательнымъ.
   Лошадь сразу пошла бойкою рысью. Холодное дыханіе зимы пахнуло на Ирочку и какъ бы подхватило ее. Толстый, какъ бочка, кучеръ то и дѣло выкрикивалъ зычнымъ голосомъ: "Бергись!" Миновавъ главныя улицы и выѣхавъ на вокзальную площадь, кучеръ какъ-то особенно щелкнулъ, лошадь дернула и понеслась стрѣлою. Снѣжная пыль, подобно ледянымъ искрамъ, защекотала щеки Ирочкѣ. Это ощущеніе доставляло ей особенное удовольствіе. Полузакрывъ глаза, она подставила разгорѣвшееся лицо лобзаніямъ мороза и сидѣла въ какомъ-то забытьи. Передъ нею, какъ сквозь вуаль, мелькали дома, окна, озаренные свѣтомъ, темные силуэты въ окнахъ, телеграфные столбы, прохожіе....Не успѣла она опомниться, какъ они были уже у заставы. Еучеръ задержалъ лошадь и, обернувшись, спросилъ:
   -- Дальше прикажете?
   -- Ирина Сергѣевна, прикажете дальше?-- почтительно спросилъ Бандичъ.
   -- Какъ хотите,-- отвѣтила Ирочка, сладко ежась отъ холода.
   -- Вадимъ Борисовичъ, въ полѣ теперь чудесная дорога, какъ скатерть!-- замѣтилъ интригующе кучеръ, очевидно, желавшій потѣшить своего барина.
   -- Ну, поѣзжай!
   Они выѣхали на широкую, хорошо наѣзженную дорогу. Она звучно скрипѣла подъ санями и по краямъ отливала глянцемъ. По сторонамъ кое-гдѣ мерцали огоньки. Впереди лежала смутная таинственная даль съ сливающимися очертаніями вѣхъ, стоговъ, деревьевъ. Кучеръ далъ лошади пройти нѣкоторое разстояніе шагомъ, потомъ натянулъ возжи. Кровный рысакъ рванулся и понесся. Кучеръ, возбуждаемый быстрою ѣздой, началъ приходить въ азартъ и какъ-то даже стоналъ отъ желанія сообщить лошади свое собственное рвеніе. Они неслись съ необыкновенною быстротой. Ирочка никогда еще не испытывала такого высокаго наслажденія.
   Они молчали. Молчаніе сообщало ихъ поѣздкѣ неуловимую интимность. Мысли Бандича витали далеко, но ему было пріятно мчаться въ морозную ночь, чувствуя около себя молодое созданіе, такъ дѣтски довѣряющееся ему. Онъ бережно придерживалъ Ирочку и только на легкихъ выбоинахъ крѣпче прижималъ къ себѣ, но сейчасъ же и отпускалъ, боясь подать ей малѣйшій поводъ думать, что онъ можетъ злоупотребить ея довѣрчивостью.
   Вдали заблестѣли два бѣлыхъ огонька. Неужели это "Идиллія" -- загородный ресторанъ, отстоящій отъ Приморска въ 8 верстахъ? Какъ скоро и незамѣтно они доѣхали! Но Бандичъ, все-таки, прозябъ немного и чувствовалъ во всемъ тѣлѣ легкій ознобъ. Ему захотѣлось теплой комнаты, яркаго свѣта, вина.
   -- Ирина Сергѣевна, вы озябли?-- спросилъ онъ, поворачивая къ ней свое лицо съ заиндевѣвшими усами.
   -- Немножечко,-- тихо отвѣтила Ирочка и почувствовала, что въ ея тихомъ отвѣтѣ прозвучала какая-то близость.
   -- Тогда не заѣхать ли намъ въ "Идиллію"?... Хотя, не знаю, удобно ли это?
   -- Какъ хотите.
   -- Но вы выпьете чего-нибудь, чтобы согрѣться?
   -- Какъ хотите.
   Бандичъ велѣлъ кучеру остановиться около "Идилліи", но былъ въ недоумѣніи, какъ поступить: взять отдѣльный кабинетъ, куда можно пройти незамѣтно, онъ не рѣшался и считалъ это неудобнымъ, въ общей же залѣ они могли встрѣтить знакомыхъ, что также представляло неудобство. Послѣ нѣкотораго молчанія Бандичъ высказалъ Ирочкѣ свои соображенія.
   -- Ахъ, конечно, такъ, чтобы насъ никто не видѣлъ!-- сказала поспѣшно Ирочка.
   Бандичъ велѣлъ подъѣхать къ маленькому подъѣзду безъ электрическихъ фонарей. Они вошли по небольшой отлогой лѣстницѣ, уставленной цвѣтами, въ полутемный корридоръ и черезъ нѣсколько минутъ очутились въ большой свѣтлой комнатѣ съ пылающимъ каминомъ. Комната была отдѣлана съ большимъ вкусомъ и ничѣмъ не напоминала ресторана. Здѣсь были хорошія гравюры, піанино, кресло-качалка и лампа съ большимъ цвѣтнымъ абажуромъ. Ирочка, весело ежась, присѣла къ камину и начала ворочать дрова. Ей очень нравилось здѣсь и хотѣлось прыгать, пѣть, веселиться. Лакей, похожій на провинціальнаго жёнь-премьера, стоялъ въ почтительно-выжидательной позѣ. Бапдичъ взялъ у него карту и протянулъ Ирочкѣ.
   -- Что прикажете, Ирина Сергѣевна?
   -- Мнѣ все равно... что-нибудь,-- сказала Ирочка, покачиваясь на креслѣ.
   -- Хотите чаю съ ромомъ или портвейна?
   -- Все равно.
   Бандичъ приказалъ подать чай, портвейнъ и проч. Черезъ нѣсколько минутъ на столѣ появился чайный серебряный сервизъ со множествомъ всякихъ принадлежностей: ромомъ, сливками, вареньемъ, тортомъ и проч. Поставивши все это, лакей принесъ шампанское. Ирочка спросила:
   -- А это зачѣмъ?
   -- Грѣшный человѣкъ, это мой напитокъ,-- сказалъ Бандичъ.
   -- Тогда и я выпью съ вами. Я ужасно люблю шампанское.
   Бандичъ выразилъ удовольствіе и хотѣлъ налить ей шампанскаго.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, потомъ... Прежде чай... А вамъ позволите?-- спросила она, наливая изъ чайника душистый чай.
   -- Пожалуйста.
   Бандичъ смотрѣлъ на Ирочку, на ея молодыя розоватыя руки, красиво выдѣлявшіяся на бѣлой скатерти, среди серебряной посуды и огнистаго хрусталя. Въ комнатѣ было тепло, свѣтло и весело. Глаза у Ирочки сіяли, щеки горѣли. Бандичъ любовался ею и подавлялъ въ себѣ щемящее чувство. Ему грустно было, что онъ не можетъ отвѣчать на молодое веселье этой дѣвушки такимъ же молодымъ весельемъ; ему больно было, что онъ -- изношенный и извѣрившійся грѣшникъ -- не въ состояніи уже переживать восторговъ юности и пламенѣть жаромъ очарованія. Какъ хороша и мила эта дѣвушка! И вдругъ его охватило страстное желаніе любить Ирочку, обладать ею. Ее онъ сейчасъ же отогналъ эти мысли и осмѣялъ себя.
   Ирочка была весела и щебетала, какъ птичка. Быстрая ѣзда на морозѣ, чашка чаю съ ромомъ и бокалъ шампанскаго разрумянили ее, оживили и придали блескъ ея глазамъ. Она смѣялась и говорила съ Бандичемъ, какъ будто была дружна съ нимъ много лѣтъ. Вспомнивъ давешній разговоръ у Бутовскихъ, она спросила:
   -- Вадимъ Борисовичъ, вы не очень разсердитесь на меня, если я у васъ спрошу что-то?
   -- Не очень, Ирина Сергѣевна.
   -- Почему вы такъ нахмурились, когда я вамъ намекнула на счетъ вашей женитьбы на Нинѣ Алексѣевнѣ? Она вамъ не нравится?
   -- Напротивъ, она очень милая дѣвушка... Но я и думать не могу о томъ, чтобы жениться на ней.
   -- Почему?
   Бандичъ улыбнулся, какъ улыбаются дѣтямъ, когда они задаютъ неудобные вопросы, и, послѣ нѣкотораго молчанія, сказалъ:
   -- Потому что я вообще ни на комъ бы не женился.
   -- Значитъ, правда, что вы дали клятву безбрачія?
   Бандичъ опять улыбнулся.
   -- Нѣтъ, Ирина Сергѣевна, никакой клятвы я не давалъ. Но не женился бы потому, что... я уже женатъ.
   Ирочка сконфузилась и подумала, хорошо ли она дѣлаетъ, что разъѣзжаетъ по ресторанамъ съ женатымъ человѣкомъ?
   -- А гдѣ же ваша... Жена?
   -- Во Франціи... кажется. Я не живу съ нею,-- произнесъ неохотно Бандичъ.
   Ирочкѣ стало жаль его. И, водя мокрымъ пальцемъ по подносу, она сказала протяжно:
   -- Бѣдный вы!
   -- Почему же "бѣдный"?
   -- Такъ... Я знаю почему. Навѣрное, она нехорошая женщина, если вы, такой мягкій, добрый, разошлись съ нею.
   -- Ну, я вовсе не такой ужь сладкій, какимъ вы меня считаете... Позвольте вашъ бокалъ!
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Я и такъ пьяна... Мнѣ хочется и плакать, и смѣяться.
   -- Тогда ужь лучше будемъ смѣяться!-- звучно произнесъ Бандичъ.-- Позвольте вашъ бокалъ, Ирина Сергѣевна! Я хочу выпить за ваше здоровье!
   Онъ наполнилъ бокалы и, дружески глядя на Ирочку, произнесъ съ огонькомъ:
   -- Желаю вамъ, чтобы вы -- душа живая и вѣрующая въ жизнь -- встрѣтили на вашемъ пути человѣка, стоющаго васъ. Не "кисляя" и "самоѣда" нашей формаціи, а жизнеупорнаго борца -- съ натискомъ, съ запаломъ, вѣрующаго и надѣющагося. Непремѣнно, Ирина Сергѣевна, вѣрующаго и надѣющагося. Чтобъ онъ умѣлъ хранить свое божество неприкосновеннымъ, а не совалъ вѣчно его подъ анализъ, ибо если даже солнечный лучъ подвергнуть анализу, то и въ немъ окажутся мрачные цвѣта... Пью же за довѣрчивую молодость! За ваши успѣхи, Ирина Сергѣевна!
   И Бандичъ залпомъ выпилъ свой бокалъ.
   Ирочка была восхищена его рѣчью. Ей захотѣлось также сказать ему что-нибудь такое, чтобъ его тоже тронуло Но у нея не нашлось такихъ словъ. Она протянула ему руку и взволнованно проговорила:
   -- Благодарю васъ, благодарю!...
   Они вышли на воздухъ. Мѣсяцъ, казалось, свѣтилъ еще ярче. Необозримое пространство снѣга было залито блѣдно-синеватымъ свѣтомъ и имѣло феерическій видъ. Бандичъ усадилъ Ирочку и приказалъ кучеру ѣхать какъ можно быстрѣе. Ему хотѣлось воздуха, движенія. Шампанское нѣсколько взбудоражило его полутатарскую кровь.
   Сани быстро понеслись по снѣжной равнинѣ. Тѣни отъ кучера и лошади бѣжали рядомъ съ санями, будто черные стражи. Ирочка подняла глаза на сіявшій мѣсяцъ, окруженный молочно-туманнымъ кольцомъ, и ей казалось, что мѣсяцъ улыбается ей. "Какъ хорошо мчаться,-- думала она,-- въ зимнюю лунную ночь, вмѣстѣ съ человѣкомъ, съ которымъ завязались какія-то особенно хорошія отношенія, совсѣмъ не похожія на другія! И весь этотъ вечеръ тоже какой-то особенный, необыкновенный, точно сновидѣніе!" И, ежась отъ пробѣжавшей по ея плечамъ дрожи, Ирочка невольно прижалась къ Бандичу. Его тронуло это простосердечное движеніе, и онъ крѣпче обхватилъ ее. Она полузакрыла глаза. Мысли ея слегка путались и кружились вмѣстѣ со снѣжинками. Полуявь, полудрёма нависли надъ нею. Ей казалось, что она спитъ, но спитъ какъ-то особенно, такъ что все сознаетъ, но, въ то же время, и находится въ какомъ-то туманѣ. Отклонивъ лицо отъ порыва вѣтра, она прикоснулась щекой къ бобровому воротнику Бандича. Ея щекѣ было мягко и удобно покоиться на пушистой шерсти воротника. А мысли все болѣе и болѣе кружились и точно слипались между собою. Бандичъ повернулъ къ ней свое лицо. Съ закрытыми глазами, Ирочка, казалось, была въ какомъ-то забытьи. Онъ засмотрѣлся на нее. Сильный вѣтеръ откинулъ мѣхъ фартука. Бандичъ наклонился, чтобъ оправить мѣхъ, и нечаянно коснулся Ирочки. Ея рѣсница защекотала ему високъ и словно обожгла его. Бандичъ порывисто и страстно прижалъ къ себѣ Ирочку. Она слабо вскрикнула, повернула лицо и, наткнувшись губами на губы Бандича, припала къ нему. Онъ первый опомнился, отвелъ голову и ослабилъ руку. Ирочка пришла въ себя. Весь ея хмѣль какъ рукой сняло.
   Лицо ея горѣло отъ стыда. Ей хотѣлось выскочить изъ саней и горячимъ лицомъ броситься въ снѣгъ. До чего она дошла? Какой стыдъ, срамъ! Что онъ теперь подумаетъ о ней? Бандичъ сидѣлъ неподвижно. Онъ возмущался не менѣе Ирочки и почти съ брезгливостью прикасался къ ея стану. Она какъ бы оскорбила его своимъ поцѣлуемъ, стащивъ съ небесъ на землю. Передъ нимъ развернулась цѣпь будущихъ отношеній, которыхъ пуще всего боялся и избѣгалъ Бандичъ. Сказавъ Ирочкѣ, что онъ не можетъ жениться, потому что женатъ, онъ сказалъ только половину правды. Онъ дорожилъ своимъ покоемъ, своею независимостью и въ шутку сравнивалъ себя съ Англіей, "гдѣ законная королева мѣшаетъ появленію незаконныхъ и опасныхъ претендентовъ". И достаточно было ему подмѣтить въ какой-нибудь женщинѣ малѣйшее покушеніе на его свободу, онъ охладѣвалъ къ ней и постепенно его нѣжная склонность превращалась въ непріязненное чувство. И теперь, отдавшись охватившему его порыву, какого онъ и не ожидалъ отъ себя, Бандичъ негодовалъ:
   "Какая пошлость! Точно пьяный распутникъ, воспользовался довѣрчивостью дѣвчонки и, конечно, подалъ ей надежду!"
   Онъ набросалъ въ умѣ картину могущихъ возникнуть отношеній и тутъ же безповоротно рѣшилъ, какъ ему надо дѣйствовать.
   Молчаніе Бандича увеличивало смущеніе Ирочки. Она видѣла въ этомъ какъ бы укоръ ей и презрѣніе. Какъ права была тетя Лиза, предостерегая ее! Но она, безумная, не послушалась. Какой стыдъ! И когда Бандичъ на ухабѣ машинально обхватилъ Ирочку, чтобы придержать ее, она сдѣлала плечами такое движеніе, будто стряхивала съ себя снѣгъ. Она была оскорблена и возмущена его поведеніемъ. У заставы Бандичъ велѣлъ кучеру ѣхать въ Красный переулокъ. Въ молчаніи они подъѣхали къ дому. Бандичъ помогъ Ирочкѣ выйти изъ саней, подождалъ, пока отворили дверь, и только тогда сказалъ вѣжливо:
   -- До свиданія!
   -- До свиданія!-- пробормотала она, еле дотрогиваясь до его руки, и быстро исчезла.
   

XIII.

   Ирочка лежала въ постели съ возбужденнымъ лицомъ и старалась найти оправданіе своему поступку. Но всякій разъ ее охватывалъ новый приливъ негодованія. Какъ она могла дойти до этого? Какой стыдъ! Что онъ можетъ подумать о ней? И, наконецъ, какъ ей дальше быть? Къ Бутовскимъ она, разумѣется, больше не пойдетъ. Напишетъ имъ или выдумаетъ какой-нибудь предлогъ. А жаль: у нихъ такой хорошій тонъ и, кромѣ того, такъ успѣшно идетъ сцена изъ Маскарада. Она была бы эффектна въ этой роли въ своемъ новомъ платьѣ -- черное бархатное съ живыми цвѣтами. Но объ этомъ нечего и думать. Она не поѣдетъ къ Бутовскимъ, Богъ съ ними! Вотъ до чего довелъ ее этотъ высшій свѣтъ! Завтра она чистосердечно разскажетъ все тетѣ Лизѣ и напишетъ Матову. Безчестно, вѣдь, скрыть отъ него это. Онъ долженъ знать. Если онъ ее дѣйствительно любитъ, онъ проститъ ее. Если не проститъ, значитъ -- не любитъ. И тѣмъ лучше, что у нихъ все разстроится теперь же. Ирочка представила себѣ, что Матовъ поцѣловалъ другую женщину, и простила ему это. Значитъ, и онъ долженъ ей простить. На этомъ она нѣсколько успокоилась и заснула.
   Но утромъ, когда вспомнила сцену въ саняхъ, она опять заволновалась. Безстыдная! Точно горничная, повисла на шеѣ! И объясненіе по этому поводу съ Лизаветой Григорьевной и Матовымъ показалось ей такимъ унизительнымъ, что она рѣшила похоронить все въ своемъ сердцѣ. Къ чему давать тетѣ Лизѣ лишній поводъ для колкостей, а Матову причинять огорченіе? Вѣдь, чувство ея къ нему не измѣнилось, а, напротивъ, сдѣлалась глубже и нѣжнѣе. Того, что произошло, никогда уже не повторится. И вообще объ этомъ лучше забыть.
   Но когда она вошла въ столовую, то почувствовала, что лицо ея покрылось краской при взглядѣ на Лизавету Григорьевну. Ирочкѣ даже показалось, что у нея на щекѣ есть какой-то знакъ отъ поцѣлуя Бандича, и знакъ этотъ горитъ, когда на него смотрятъ. Она заглянула украдкой въ зеркало и съ облегченіемъ убѣдилась, что никакого знака на щекѣ нѣтъ.
   Въ этотъ день въ управѣ Ирочка удивляла всѣхъ своимъ смиреніемъ и трудолюбіемъ. Говорила тихо, отвѣчала ласково. Вазенцовъ даже спросилъ ее:
   -- Богиня, что съ вами? Почему вы такая постная?
   Она кротко поблагодарила его за участіе и погрузилась въ работу.
   Придя домой, она сослалась на головную боль и ушла въ свою комнату. Она начала обдумывать, какъ ей быть и что предпринять? Удобно ли написать Бутовскимъ отказъ и, пожалуй, разстроить этимъ спектакль? Даже навѣрное разстроить. Но и встрѣчаться съ нимъ она не въ состояніи, по крайней мѣрѣ, теперь. Что-жь ей дѣлать? Бѣдная она! У всѣхъ есть друзья, съ которыми они дѣлятся и горемъ, и радостями. У ней -- никого!
   Съ опечаленнымъ лицомъ она присѣла къ небольшому столику, заставленному бездѣлушками, и начала готовить проектъ письма Нинѣ Бутовской. Въ дверь просунулась голова Сеньки и, гримасничая, онъ доложилъ, что пріѣхалъ "генералъ", т.-е. Петлищевъ. Петлищевъ съ порога заговорилъ:
   -- Необыкновенное событіе! Невѣроятное происшествіе! Вообразите, что сдѣлалъ Бандичъ?
   Ирочка похолодѣла и нерѣшительно подняла глаза на Петлищева.
   -- Представьте, сегодня въ 10 часовъ утра укатилъ въ Петербургъ, приславъ Бутовскимъ письмо, въ которомъ и о васъ упоминаетъ.
   -- Обо мнѣ?
   -- О, да, какъ о нашей лучшей -- и дѣйствительно лучшей -- исполнительницѣ! Онъ уѣхалъ въ Петербургъ, по случаю болѣзни своего брата, очень важной птицы въ служебномъ мірѣ. Въ письмѣ онъ слагаетъ съ себя званіе распорядителя и извиняется передъ всѣми, что былъ лишенъ возможности попрощаться лично.
   Ирочку это извѣстіе и обрадовало, и слегка уязвило. Чего онъ помчался такъ стремительно? Болѣзнь брата, конечно, фантазія! Неужели онъ могъ допустить, что она будетъ объясняться съ нимъ, надоѣдать ему? Какое жалкое самомнѣніе! Во всякомъ случаѣ, она очень рада этому. Платье ея не пропадетъ, она, попрежнему, можетъ бывать у Бутовскихъ, у княгини Славицкой и вездѣ. Скатертью дорога!
   И она ласково заговорила съ Петлищевымъ и сдѣлала видъ, что сердится на него за его вчерашнее отсутствіе. Онъ извинялся, что не могъ урвать ни минутки.
   Но Ирочка, все-таки, продолжала его журить и, помолчавши, спросила вскользь:
   -- А какъ же пойдутъ сцены безъ... Бандича?
   Слово "Бандичъ" она произнесла сквозь зубы, почти не шевеля губами.
   -- Вотъ въ этомъ-то и вопросъ: кто замѣнитъ его въ Арбенинѣ? Я уже думалъ, не пригласить ли намъ учителя гимназіи Романчука. Онъ хотя и косолапъ и не всегда бываетъ въ благонадежномъ видѣ, но пользуется среди любителей репутаціей Сальвини въ нѣкоторомъ родѣ. Во всякомъ случаѣ, сегодня вечеромъ надо все это выяснить.
   Вечеромъ у Бутовскихъ замѣтно чувствовалось отсутствіе Бандича. Репетиція не клеилась. Всѣ были огорчены его отъѣздомъ. Ирочкѣ показалось, что Нина Бутовская многозначительно взглянула на нее, когда произносили имя Бандича, и вообще стала къ ней относиться нѣсколько иначе. Послѣ продолжительныхъ преній рѣшили пригласить на роль Арбенина учителя Романчука, который хотя и не принадлежалъ къ ихъ кругу, но ради благой цѣли нашли возможнымъ удостоить его этого счастья.
   Романчукъ изъявилъ согласіе. И репетиціи пошли своимъ чередомъ, хотя и не такъ гладко, какъ при Бандичѣ. Ирочка, занятая приготовленіями къ спектаклю и разными удовольствіями, постепенно начала забывать о поѣздкѣ въ "Идиллію". Она ложилась очень поздно, вставала съ туманомъ въ головѣ и въ управѣ сидѣла все время, какъ мученица.
   Послѣ одной изъ репетицій кто-то предложилъ поѣхать на тройкахъ въ "Идиллію". Всѣ согласились. Петлищевъ распорядился по телефону приготовить большой угловой кабинетъ. Черезъ полчаса вся компанія, человѣкъ въ 20, съ веселымъ говоромъ и смѣхомъ разсаживалась по санямъ подъ журчащій звонъ бубенчиковъ. Наконецъ, всѣ размѣстились. Колокольцы звякнули, сани, примерзшія къ снѣгу, заскрипѣли, пристяжныя рванулись, загнули головы,-- и шумный поѣздъ промчался по улицамъ Приморска, наполняя морозный воздухъ звономъ и гулкими окриками кучеровъ. Издали казалось, что ѣдетъ цѣлый обозъ, нагруженный жестяною посудой. Ирочка сидѣла въ саняхъ съ Петлищевымъ, учителемъ Романчукомъ и дочерью члена судебной палаты -- Комято, прозванной Маріей Стюартъ. Петлищевъ былъ неистощимъ въ шуткахъ. Онъ дурачился, показывалъ, какъ въ разныхъ губерніяхъ ѣздятъ и выкрикиваютъ ямщики, завывалъ волкомъ, визжалъ поросенкомъ, заглушалъ звонъ колокольцевъ молодецкимъ посвистомъ и вообще смѣшилъ дамъ до упаду. Учитель Романчукъ мастерски пѣлъ солдатскія пѣсни и значительно способствовалъ оживленію. Ирочка не помнила, когда она такъ веселилась. Завидѣвъ бѣлые огоньки "Идилліи", Петлищевъ приказалъ кучеру-бородачу обогнать другія тройки. Но тѣ замѣтили маневръ и не хотѣли допустить подобнаго безчестія. Началось отчаянное соревнованіе. Петлищевъ не вытерпѣлъ -- вскочилъ на козлы, гикнулъ, закричалъ, засвисталъ и пріѣхалъ-таки первымъ, но на поворотѣ опрокинулъ сани и вывалилъ всѣхъ въ снѣгъ. Это придало поѣздкѣ еще болѣе веселья. Ирочка и Марія Стюартъ, завязшія въ сугробѣ, хохотали до слезъ.
   Пріѣхавшіе весело и шумно вошли въ "Идиллію". Снимая калоши, Ирочка почувствовала холодъ въ ногахъ. Ея ботинки были полны снѣга. Ей посовѣтовали непремѣнно снять ихъ и просушить ноги. Она сѣла и выставила лакею ногу въ черномъ чулкѣ. Но Петлищевъ отстранилъ слугу, сталъ на колѣни, снялъ ботинки и, нагнувшись, незамѣтно поцѣловалъ ногу. Ирочка отдернула ногу, но ничего не сказала. Ей даже было лестно, что красивый и блестящій офицеръ съ серебряными эксельбантами поцѣловалъ ея ногу.
   Ужинъ былъ шумный и веселый. Всѣ держали себя непринужденно, много смѣялись, пили и пѣли. Варили жженку, дѣлали крюшонъ. Ирочкѣ очень понравился жареный миндаль съ солью. Петлищевъ увѣрялъ, что каждое зернышко непремѣнно надо запить шампанскимъ, иначе можетъ произойти извѣстное въ медицинѣ миндальное отравленіе. Она смѣялась, отнѣкивалась и пила шампанское. На обратномъ пути Петлищевъ обвязалъ себѣ голову платкомъ и неподражаемо изображалъ няньку, то и дѣло укутывая Ирочку и шамкая по-старушечьи. Она была въ восхищеніи отъ Петлищева. Какой онъ милый и забавный! Съ нимъ такъ весело! Защищая голову Ирочки отъ вѣтра, Петлищевъ наклонился и прикоснулся губами къ ея щекѣ. Ирочка отшатнулась и хотѣла сдѣлать Петлищеву рѣзкое замѣчаніе. Но онъ заговорилъ пискливылъ старушечьимъ голосомъ, и всѣ засмѣялись. Ирочкѣ не хотѣлось портить поѣздки. Черезъ минуту Петлищевъ, продолжая разыгрывать старуху, обнялъ Ирочку и прижалъ къ себѣ. Она высвободила руку изъ муфты и отстранила его. Но немного погодя онъ опять обнялъ ее и прижалъ къ себѣ. Она покосилась на Романчука, о чемъ-то шептавшагося съ Маріей Стюартъ, и проговорила тихо:
   -- Вы съ ума сошли!
   -- Сошелъ съ ума... сошелъ!-- прошепталъ страстно Петлищевъ и, приблизивъ разгорѣвшееся лицо, беззвучно поцѣловалъ Ирочку въ щеку.
   Она растерялась. Вотъ нахалъ! Она никогда еще не была въ такомъ положеніи и не знала, какъ должна поступить великосвѣтская дѣвушка въ подобномъ случаѣ. Не поднимать же скандалъ въ саняхъ и компрометировать себя. Очевидно, онъ пьянъ. Она гнѣвно двинула плечомъ и оттолкнула Петлищева.
   -- Родимая, что-жь ты брыкаешься?-- запищалъ Петлищевъ такъ комично, что всѣ невольно расхохотались. Ирочка тоже улыбнулась и прикрылась отъ Петлищева муфтой.
   Колокольцы и бубенцы звенятъ. Лошади быстро несутся. Сани убаюкивающе скользятъ по снѣгу. На передней тройкѣ слышатся пѣсни и смѣхъ. Ирочкѣ хорошо. Она уносится мечтами. Петлищевъ наклоняется къ ней, тихо отстраняетъ губами муфту и касается ея щеки. Она отклоняетъ щеку, слегка отталкиваетъ Петлищева. Но поцѣлуи его уже не оскорбляютъ ее. Что съ нимъ подѣлаешь? Очевидно, онъ пьянъ.
   Но, разставаясь, она холодно попрощалась съ нимъ и рѣшила при встрѣчѣ непремѣнно сдѣлать ему выговоръ. Съ какой стати онъ позволяетъ себѣ подобныя вольности? Вотъ еще!
   Однако, на другой день она не успѣла сдѣлать внушенія Петлищеву. Они встрѣтились при свидѣтеляхъ. Вечеромъ же опять поѣхали на тройкахъ. Петлищевъ опять былъ необыкновенно забавенъ и опять тайкомъ цѣловалъ ее въ щеку.
   Послѣ этого вечера они нѣсколько дней не встрѣчались. Ирочка, привыкшая за послѣднее время къ Петлищеву не менѣе, пожалуй, чѣмъ къ Мушкѣ, встрѣтившись съ нимъ, обрадовалась и забыла о выговорѣ, а потомъ, когда вспомнила, то ей казалось уже нелѣпымъ объясняться.
   

XIV.

   Прошло два мѣсяца.
   Ирочка торжествовала. Она была вполнѣ довольна своею жизнью. Иногда ей даже приходило въ голову: достойна ли она такого счастья? Но, заглянувъ въ зеркало, она успокоивалась. Иначе, въ сущности, вѣдь, и не должно быть.
   Вечеръ у Бутовскихъ и участіе Ирочки въ сценахъ изъ Маскарада прошли съ успѣхомъ. Ей сдѣлали шумную овацію. Газеты напечатали похвальные отзывы. Ее окружали блестящіе поклонники. Ея портреты, выставленные фотографомъ Брено, привлекали толпы зрителей. Вообще, другая на ея мѣстѣ непремѣнно бы сошла съ ума. Она же нисколько не измѣнилась, ходила въ управу, переписывала "эти дурацкіе" доклады и разговаривала съ управскими служащими, какъ самая простая смертная.
   Отношенія ея къ Петлищеву послѣ одной размолвки значительно улучшились. Онъ сталъ относиться къ ней учтивѣе, деликатнѣе и замѣтно все больше и больше увлекался ею. Онъ даже неоднократно начиналъ нѣчто вродѣ объясненія въ любви. Но Ирочка всякій разъ сводила все на шутку, чувствуя, что объясненіе разрушитъ ихъ "дружбу". Иногда она серьезно задумывалась надъ тѣмъ, что отвѣчать, если Петлищевъ сдѣлаетъ ей предложеніе? Она подробно разбирала этотъ вопросъ и на многое отвѣчала утвердительно. Матова, конечно, нельзя и сравнивать съ Петлищевымъ. Петлищевъ красивъ, богатъ, у него блестящая карьера. Наконецъ, что очень важно, онъ принадлежитъ къ высшему сословію, тогда какъ Матовъ придерживается среднихъ слоевъ. Вообще, бракъ съ Петлищевымъ во всѣхъ отношеніяхъ предпочтительнѣе, чѣмъ съ Матовымъ. Но когда она начинала рисовать картину супружеской жизни съ Петлищевымъ, онъ становился ей противенъ. И никакъ она не могла подавить въ себѣ это чувство и даже досадовала. Изъ камня она, что ли? Другія дѣвушки влюбляются, томятся и Богъ знаетъ, что еще тамъ испытываютъ. Она же, какъ ледъ! Правда, она расположена къ Матову и все равно, что любитъ его. Но это не то.
   И, только вспоминая Бандича, она чувствовала въ груди какое-то трепетное волненіе. Въ особенности она часто задумывалась надъ этимъ, когда въ Приморскѣ пронесся слухъ о пріѣздѣ Бандича, получившаго послѣ смерти брата милліонное наслѣдство. Это очень занимало ее. Она думала о немъ и о его милліонахъ. Ирочка не была знакома ни съ однимъ милліонеромъ. И милліонеръ всегда ей казался существомъ особеннымъ, чѣмъ-то вродѣ Льва Толстого или Бисмарка, только въ другомъ смыслѣ. Она часто мечтала о томъ, какъ бы она поступила, еслибъ у ней былъ милліонъ. Ей казалась, что обладаніе милліономъ уже само по себѣ должно доставлять человѣку извѣстное удовлетвореніе, не говоря о томъ, какъ много можно сдѣлать хорошаго съ милліономъ. О, будь у ней милліонъ, она бы показала всѣмъ, какъ надо жить!
   Узнавши о наслѣдствѣ, полученномъ Бандичемъ, она нѣкоторое время не могла отдѣлаться отъ мысли владѣть милліономъ. Она отгоняла отъ себя эти мысли, удваивала въ своихъ письмахъ нѣжность къ Матову -- и снова мечтала о милліонѣ.
   Постепенно, однако, толки о Бандичѣ начали стихать, а наступившая масляница съ ея балами и удовольствіями вытѣснила изъ головы Ирочки не только мысли о милліонахъ, но и вообще всякія мысли. Окруженная толпой поклонниковъ, она жадно наслаждалась удовольствіями.
   Будучи однажды въ театрѣ, она встрѣтила Егорушку. Онъ былъ въ поношенномъ мундирѣ и имѣлъ жалкій видъ. Егорушка поклонился Ирочкѣ. Но ей было неловко передъ двумя щеголями, съ которыми она шла, что у нея такое предосудительное знакомство. И, повернувъ лицо въ сторону, она сдѣлала видъ, что не имѣетъ ничего общаго съ Егорушкой.
   Придя домой, Егорушка съ негодованіемъ разсказалъ объ этомъ. Всѣ были возмущены. Въ особенности же негодовалъ Сусловъ и съ побагровѣвшимъ лицомъ неистово басилъ на весь домъ о постыдномъ поведеніи Ирочки.
   Лизавета Григорьевна, желая предупредить осложненія въ домѣ, заговорила объ этомъ съ Ирочкой и посовѣтовала ей какъ-нибудь примириться съ Егорушкой. Но она начала увѣрять, что "даже и не думала видѣть Егорушку", а въ заключеніе добавила съ достоинствомъ, что ей въ данное время вообще не до этого.
   Дѣйствительно, она готовилась къ большому празднику на ея улицѣ. Самъ Бутовскій съ женою выразили желаніе пожаловать къ ней на чашку чаю. Ирочка заблаговременно начала готовиться къ этому событію.
   Когда Сусловъ узналъ о приготовленіяхъ, то объявилъ за обѣдомъ, что и онъ "намѣренъ присутствовать при знаменитомъ чаепитіи, дабы видѣть, до какого холопства могутъ доходить нѣкоторыя души".
   Ирочка вспыхнула и замѣтила:
   -- Вы не смѣете этого сдѣлать.
   -- Почему-жь это не смѣю!
   -- Васъ никто не приглашаетъ.
   -- Плевать я хочу на приглашеніе. Это общая комната, и я могу входить сюда, когда мнѣ угодно. Если-жь вы желаете уединяться съ вашими аристократами, то принимайте ихъ въ своей комнатѣ.
   -- Вы не сдѣлаете этого.
   -- Увидимъ!
   -- Не смѣете!-- взвизгнула Ирочка съ дрожью въ голосѣ.
   Лизавета Григорьевна приняла ея сторону и постаралась замять разговоръ.
   Въ назначенный день Ирочка встала рано и сама занялась уборкой гостиной. Она принесла изъ своей комнаты большой портретъ Діаны и разныя фотографіи и все это красиво размѣстила на стѣнѣ въ видѣ вѣера. На двухъ круглыхъ столикахъ поставила различныя бездѣлушки и цвѣтныя тарелочки съ визитными карточками. Отошедши къ дверямъ и окинувъ взглядомъ гостиную, она осталась весьма довольна убранствомъ. Просто, но мило! И она вышла изъ дому, чтобы купить къ чаю печенья, которое любилъ Бутовскій.
   По уходѣ ея, въ гостиную таинственно проникли Вазенцевъ, Сусловъ и Егорушка. Они начали осматривать все и придумывать, чѣмъ бы ознаменовать великій день.
   Сусловъ стоялъ на своемъ проектѣ: во время торжественнаго чаепитія, "когда, всеконечно, будутъ происходить различныя ломанія передъ аристократами", долженъ появиться Сенька съ лоханью въ рукахъ и пройти черезъ комнату. Егорушка поддерживалъ этотъ проектъ и злорадно говорилъ о бѣшенствѣ Ирочки. Но Вазенцевъ находилъ проектъ грубымъ и мало выразительнымъ. Надо сдѣлать что-нибудь болѣе остроумное и достойное представителей дома вдовы Зайцевой. Онъ оглядывался, щелкалъ пальцами и вдругъ произнесъ загадочно:
   -- Эврика!
   Сусловъ и Егорушка съ любопытствомъ взглянули на него. Вазенцевъ взялъ большой фотографическій портретъ Петлищева и, сдѣлавъ знакъ молчанія, удалился.
   Ирочка очень дорожила этимъ портретомъ. Онъ былъ художественно исполненъ. Петлищевъ снялся спеціально для нея въ черкесскомъ костюмѣ и приказалъ уничтожить негативъ. Это очень льстило Ирочкѣ. Кромѣ того, внизу была сдѣлана милая надпись:

"Богинѣ Діанѣ отъ ея вѣрной собаки".

   Въ головѣ Вазенцева зародилась адская мысль: послѣ словъ "вѣрной собаки" добавить: Блохи.
   Сусловъ и Егорушка пришли въ умиленіе отъ этой мысли. Они ненавидѣли Петлищева за его усы стрѣлочкой, за его рысака, за резиновыя шины, за все. И вотъ представлялась счастливая возможность однимъ выстрѣломъ убить двухъ зайцевъ: насолить Ирочкѣ и осмѣять Петлищева. Написавши петлищевскимъ почеркомъ псевдонимъ Мушки, Вазенцевъ поставилъ портретъ на прежнее мѣсто.
   Бутовскіе были встрѣчены Ирочкой въ корридорѣ, причемъ Бутовскій журилъ и прогонялъ ее, увѣряя, что она простудится, а Ирочка успокоивала его тѣмъ, что ей это даже пріятно.
   Бутовскіе сказали ей нѣсколько любезностей и усѣлись. Подали чай. Ирочка суетилась и имѣла такой видъ, какъ будто она была именинница. Послѣ чаю, оглядывая комнату, Бутовскій остановилъ свой взглядъ на фотографіяхъ и сказалъ шутливо:
   -- А это все ваши военно-плѣнные?
   Ирочка скромно улыбнулась. Куда ей!
   -- Это кто?... Неужели Петръ Юрьевичъ? Какимъ, однако, онъ здѣсь Хаджи-Муратомъ. Покажите, пожалуйста.
   Ирочка подала Бутовскому фотографію Петлищева въ черкесскомъ костюмѣ. Бутовскій осмотрѣлъ фотографію и одобрилъ ее.
   -- А-а! И надпись, вѣроятно, соотвѣтствующая костюму?... Позволите прочесть?
   -- Пожалуйста, Алексѣй Аполлоновичъ!-- сказала Ирочка тающимъ голосомъ.
   Бутовскій началъ читать, дошелъ до "Блохи" и поверхъ очковъ взглянулъ на Ирочку.
   -- Какая странная надпись! Что же это ему вздумалось выбрать себѣ такое, даже и не совсѣмъ приличное, имя?
   Ирочка недоумѣвающе посмотрѣла на Бутовскаго, потомъ на фотографію, перевела взглядъ на надпись, дошла до злополучнаго слова и собственнымъ глазамъ не хотѣла вѣрить.
   -- Ахъ, ахъ! Что же это?
   Егорушка, подкравшійся босикомъ къ гостиной, едва не задохся отъ восторга. Онъ былъ отомщенъ и черезъ минуту, захлебываясь, дѣлился съ Сусловымъ своими впечатлѣніями.
   А черезъ полчаса въ домѣ Зайцевой происходила ужасная сцена. Ирочка негодовала, плакала, кричала и даже въ порывѣ увлеченія замахнулась на Егорушку портретомъ Петлищева. Она ни одной минуты больше не останется здѣсь. Нѣтъ, нѣтъ, ни за что!
   Лизавета Григорьевна, которой надоѣли всѣ эти исторіи, замѣтила Ирочкѣ, что ее никто силою не держитъ и она можетъ переѣзжать, куда ей угодно.
   Ахъ, вотъ что! Вотъ какъ платятъ за ея любовь и преданность! Хорошо же, хорошо!...
   Въ это время пріѣхалъ Петлищевъ. Сначала Ирочка не хотѣла его принять, но потомъ передумала и приняла. Глаза ея были заплаканы. На вопросъ Петлищева, что съ нею, она не могла умолчать о вопіющемъ поступкѣ и подробно разсказала всю исторію съ портретомъ.
   Петлищевъ нахмурился. Ему было непріятно, что карточку видѣлъ Бутовскій; кромѣ того, онъ не мальчикъ и не позволитъ съ собою шутить такимъ глупымъ образомъ. Онъ взялъ портретъ и, осмотрѣвъ надпись, сказалъ зловѣще:
   -- Я долженъ васъ предупредить, Ирина Сергѣевна, что вашихъ господъ-шутниковъ ждетъ большая непріятность.
   Ахъ, она будетъ очень рада!
   -- Вы знаете, какъ это называется?-- спросилъ Петлищевъ, похлопывая рукою по карточкѣ.
   -- Наглостью, пошлостью.
   -- Нѣтъ, юридически?
   Ирочка, къ сожалѣнію, не знала этого.
   -- Подлогомъ! И я принужденъ буду дать этому дѣлу законный ходъ. Я буду у прокурора.
   Слово "прокуроръ" производитъ на Ирочку потрясающее дѣйствіе. Фантазія ея быстро рисуетъ судъ, часовыхъ, цѣпи. Она фигурируетъ на судѣ -- вся въ черномъ. Суслова и Егорушку приговариваютъ къ ссылкѣ въ Сибирь. Нѣтъ, это слишкомъ! Пусть они -- злые, гадкіе, но она ради тети Лизы пощадитъ ихъ. И она упрашиваетъ Петлищева не губить несчастныхъ. Петлищевъ заупрямился немного, но, въ концѣ-концовъ, согласился "наказать ихъ презрѣніемъ", однако, съ условіемъ, что Ирочка немедленно перемѣнитъ квартиру. Она изъявляетъ согласіе. Но, вѣдь, это не такъ-то легко. Она не можетъ платить много. Петлищевъ берется все устроить.
   И черезъ нѣсколько дней она переѣхала къ одной нѣмкѣ, занявъ двѣ хорошенькихъ комнаты съ отдѣльнымъ ходомъ. Ирочка была въ восторгъ. Этотъ Петлищевъ неоцѣнимый человѣкъ. Жаль, что неприлично цѣловать мужчинъ, а то она непремѣнно расцѣловала бы его. Теперь она избавилась, наконецъ, отъ "опеки" и можетъ уходить и приходить, когда ей угодно. Хозяйка-нѣмка ухаживала за нею, какъ за принцессой.
   Но Петлищевъ не ограничился этимъ. Онъ нашелъ ей мѣсто секретаря у своего родственника, майора Горденко, который много лѣтъ работалъ надъ изобрѣтеніемъ "всесокрушающаго ядра", которое, будучи начинено микробами чумы, азіатской холеры и проч., вызывало бы ужасъ и опустошеніе въ непріятельскомъ лагерѣ. Вначалѣ Ирочка не рѣшалась брать мѣсто у такого ужаснаго человѣка. Но, познакомившись съ нимъ и увидавъ маленькаго сладенькаго старичка, она съ восторгомъ приняла предложеніе. Отъ 12 до 3 ч. она писала подъ диктовку майора роковыя строки, получая за это 50 руб. въ мѣсяцъ, т.-е. почти вдвое больше, чѣмъ въ несносной управѣ.
   

XV.

   Наступила весна. Ирочка никогда не встрѣчала весны такъ весело. Все ей улыбалось. Ко всему этому у нея была чудная весенняя шляпа, похожая на бабочку съ поднятыми крыльями. Ирочкѣ очень шла эта шляпа; она невольно засматривалась на себя въ зеркало и думала: какъ было бы хорошо, еслибъ можно было имѣть всегда вокругъ себя толпу поклонниковъ и никогда ни за кого не выходить замужъ!
   Возвращаясь однажды домой, она вспомнила, что ей нужно купить вуаль, и отправилась во французскій магазинъ, гдѣ любила бывать по цѣлымъ часамъ, переходя изъ одного отдѣленія въ другое. Прицѣниваясь къ новомоднымъ лорнеткамъ, которыя ей были не нужны, она замѣтила невдалекѣ мужскую фигуру въ синемъ пальто и индѣйской шляпѣ съ крепомъ. Ей показалось что-то знакомое въ этой фигурѣ. Она подошла ближе. Въ это время господинъ съ крепомъ обернулся. Ирочка едва удержалась отъ крика. Передъ нею стоялъ Бандичъ.
   Увидавъ ее, онъ чуть-чуть смутился, но сейчасъ же оправился и безъ всякой натянутости поздоровался съ нею. Онъ очень измѣнился: пожелтѣлъ и осунулся. У Ирочки сжалось сердце, когда она заглянула въ его запавшіе глаза. Лицо ея засвѣтилось сочувствіемъ. Бандичъ замѣтилъ это и былъ тронутъ.
   Они вышли изъ магазина, посматривая другъ на друга, и незамѣтно прошли до бульвара подъ горячими лучами весенняго солнца. Бандичъ нашелъ перемѣну въ Ирочкѣ. Она казалась ему еще моложе и свѣжѣе, чѣмъ зимою. Ея свѣтлый весенній нарядъ изъ легкой ткани и хорошенькая шляпка придавали ей особенную привлекательность. Сильный порывъ вѣтра чуть не сорвалъ шляпку съ ея головы. Она подняла руки и, придерживая шляпку за края, съ усиліемъ подвигалась противъ вѣтра, который рельефно обрисовывалъ ея античныя формы. Бандичъ поймалъ себя на дурныхъ мысляхъ и повернулъ лицо въ сторону. Они подошли къ бульвару и сѣли на скамьѣ.
   Ирочка посмотрѣла на Бандича и всплеснула руками.
   -- Боже, я и забыла васъ поздравить! Вѣдь, вы теперь милліонеръ... Я ужасно рада!
   Бандичу не понравилось поздравленіе. Но оно было сказано такъ простодушно, что онъ примирился съ нимъ, однако, поспѣшно перевелъ разговоръ на другую тему. Онъ началъ разспрашивать Ирочку, какъ она живетъ-можетъ и что новаго въ Приморскѣ. Она принялась разсказывать и оживилась. Она была рада случаю поговорить со свѣжимъ человѣкомъ о своихъ успѣхахъ и говорила съ увлеченіемъ южанки, жестикулируя и наклоняясь къ нему такъ близко, что Бандичъ чувствовалъ ея дыханіе и теплоту тѣла. Онъ слушалъ ее учтиво, но сдержанно, стараясь не выпускать себя изъ рукъ. Близость Ирочки опьяняла его.
   Перечисливши всѣ приморскія новости, она спросила:
   -- А какъ вы поживаете? На долго къ намъ?
   -- Нѣтъ, я только проѣздомъ.
   -- И опять въ Петербургъ?
   -- Нѣтъ, въ Египетъ или Японію,-- еще не знаю.
   -- Зачѣмъ?
   Бандичъ улыбнулся и сказалъ болѣе дружески:
   -- Да такъ, отчасти, впрочемъ, изъ любопытства. Я никогда не былъ тамъ.
   Ирочка вздохнула.
   -- Счастливецъ вы! Египетъ, Японія... Вездѣ вы можете бывать, все видѣть. А я вотъ, несчастная, съ дѣтства мечтаю -- хоть глазкомъ посмотрѣть на Петербургъ, и то едва ли когда-нибудь удастся. Такъ и умрешь здѣсь, не видя свѣта.
   Бандичъ скользнулъ взглядомъ по чистымъ вискамъ Ирочки, по ея дѣвственнымъ, слегка припухлымъ губамъ,-- и его опять охватило страстное желаніе завладѣть этою очаровательною дѣвушкой и перелить въ себя ея молодую жизнь. Но огромнымъ усиліемъ воли онъ оторвалъ свой взглядъ отъ нея и перенесъ его на виднѣвшееся внизу бульвара море, на горизонтъ, словно загроможденный темно-сизыми облаками, окаймленными багровымъ цвѣтомъ. Ему казалось, что тамъ, за этими темными громадами, совершается что-то величаво-таинственное и призываетъ его къ себѣ. Отвѣтивъ на нѣсколько вопросовъ Ирочки и, какъ бы стряхнувъ съ себя ея чары, онъ поднялся и началъ прощаться. Она съ удивленіемъ подняла на него глаза.
   -- Какъ?... Мы съ вами больше уже не увидимся?
   -- Едва ли. Я завтра утромъ уѣзжаю.
   И Бандичъ почтительно снялъ шляпу.
   -- До свиданія, Вадимъ Борисовичъ!... Очень жаль, что... такъ скоро,-- замявшись, сказала Ирочка.
   Бандичъ тихо пожалъ ея руку и отошелъ, слегка волоча лѣвую ногу, какъ будто она была тяжелѣе правой. Ирочка долго смотрѣла ему вслѣдъ. Потомъ встала и медленно пошла домой. Ей было грустно и казалось, что она потеряла что-то.
   Вотъ странный человѣкъ! Онъ какъ будто и расположенъ къ ней, и будто избѣгаетъ ее. Она припомнила все свое знакомство съ Бандичемъ и, дошедши до сцены въ саняхъ, покраснѣла. Теперь она все понимаетъ. Онъ презираетъ ее. А она-то, глупая, какъ обрадовалась ему! Ну, что-жь, пусть!
   Однако, встрѣча съ Бандичемъ не выходила у нея изъ головы. Вечеромъ Петлищевъ напрасно добивался узнать причину ея меланхолическаго настроенія. Она отнѣкивалась, ссылалась на мигрень, но о своей встрѣчѣ съ Бандичемъ не сказала и была весь вечеръ холодна и неприступна, какъ Діана.
   Прошла недѣля послѣ встрѣчи съ Бандичемъ,
   Вечерѣло. Погода была сырая и свѣжая. Моросилъ дождь. Ирочка очень любила погоду послѣ дождя, но терпѣть не могла дождя. Онъ ее раздражалъ. Наступили сумерки -- самое томительное время для Ирочки. Она тяготилась одиночествомъ, злилась на дождь и придумывала, куда бы ей пойти. Послышался звонокъ. Она выбѣжала въ переднюю и увидала посыльнаго съ письмомъ.
   -- Отъ кого это?-- съ нетерпѣніемъ спросила она.
   -- Не могу знать. Изъ "Европейской гостиницы",-- отвѣтилъ посыльный.
   Въ комнатѣ уже стемнѣло. Ирочка разорвала конвертъ и подошла къ окну. Но, прочитавши подпись, отъ волненія не могла читать дальше. Буквы сливались въ ея глазахъ. Дрожащею рукой и звеня стекломъ, она зажгла лампу, поднесла письмо къ свѣту и прочитала:
   "Многоуважаемая, Ирина Сергѣевна! Недугъ задержалъ меня въ Приморскѣ. Если вы не боитесь скучныхъ собесѣдниковъ, позвольте мнѣ навѣстить васъ и благоволите назначить время.

Преданный вамъ В. Бандичъ".

   Конечно, она будетъ ему очень рада, вдвойнѣ рада. Значитъ, ей только показалось, что онъ презираетъ ее.
   -- Послушайте, посыльный! Передайте тому, кто васъ послалъ, чтобы пріѣзжалъ сейчасъ... Нѣтъ, постойте, я напишу... Посидите здѣсь... Я сейчасъ.
   Ирочка начала искать почтовой бумаги, но не нашла. Пришлось послать за бумагой въ лавочку. Съ необыкновенною любезностью она попросила посыльнаго присѣсть въ передней и даже собственноручно подала ему стулъ, а сама начала приводить свои мысли въ порядокъ. Ее очень обрадовало письмо Бандича. Вотъ ужь она не ждала этого. И фантазія ея заработала: пріѣзжаетъ Бандичъ... бесѣды... разговоры... Онъ плѣняется ею... Онъ у ея ногъ со всѣми его милліонами, Египтомъ и Японіей... Онъ проситъ ея руки. Какъ ей поступить? Отвергнуть -- жаль: онъ такой несчастный. Сказать "да" -- тоже неудобно. Она все равно какъ бы невѣста Матова, и ей было бы неловко передъ нимъ... Какъ трудно иногда бываетъ найти выходъ!
   Дѣвочка принесла почтовую бумагу и вывела Ирочку изъ затруднительнаго положенія. Она начала писать отвѣтъ Бандичу. Но у нея выходило то слишкомъ банально, то слишкомъ сухо, то фамильярно. Она разорвала нѣсколько листовъ бумаги, прежде чѣмъ написала:
   "Добрѣйшій Вадимъ Борисовичъ! Пріѣзжайте сейчасъ же. Я буду очень, очень рада.

Глубоко уважающая васъ И. Вишневская".

   Отправивъ посыльнаго, она позвала хозяйку и попросила ее "сервировать чай", какъ можно лучше, потому что къ чаю пріѣдетъ милліонеръ. Если же кто-нибудь еще пріѣдетъ, то не принимать. Хозяйка какъ-то сразу прониклась благоговѣніемъ и поспѣшно ушла.
   Было уже упомянуто, что Ирочка обладала способностью быстро преображаться и дѣлаться необыковенно привлекательной. Такою она встрѣтила Бандича.
   Бандичъ былъ блѣденъ и нѣсколько прихрамывалъ, что, по мнѣнію Ирочки, однако, ему очень шло, придавая что-то байроновское.
   -- Вы меня извините, Ирина Сергѣевна, за мою безцеремонность,-- сказалъ онъ почтительно.
   Ирочка заиграла глазами.
   -- Вадимъ Борисовичъ, какъ вамъ не стыдно?
   -- Періодически моя раненая нога ведетъ себя очень дурно,-- продолжалъ онъ тѣмъ же тономъ,-- и я дѣлаюсь злымъ, какъ волкъ. Въ такомъ состояніи я пробылъ все это время, не видя ни одной души. Сегодня же, когда я почувствовавъ себя лучше, мнѣ захотѣлось навѣстить васъ.
   Ирочка не знала, какъ выразить свое удовольствіе. Она усадила Бандича въ самое большое кресло, принесла скамеечку и, нагнувшись, сказала:
   -- Вадимъ Борисовичъ, положите ногу сюда. Вамъ будетъ такъ удобнѣе.
   Онъ улыбнулся:
   -- Ирина Сергѣевна, вы не только меня, но даже мою ногу хотите сконфузить.
   Ирочка сѣла противъ Бандича и, вспомнивъ, что онъ милліонеръ, смутилась. Ей стало неловко, что она нагибалась передъ нимъ и подавала ему скамеечку. Онъ еще подумаетъ, что она дѣлала все это ради его милліоновъ.
   Но онъ ничего не думалъ. Ему было пріятно сидѣть въ небольшой розовой комнаткѣ съ кисейными занавѣсками и слушать веселый говоръ Ирочки. Она всегда хорошѣла вечеромъ, но тутъ, будучи хозяйкой и желая очаровать Бандича, словно сіяла своею дѣвическою красотой. Бандичъ со вниманіемъ слушалъ Ирочку и любовался ея нѣжною кожей, ея женственными движеніями. Онъ дружескимъ тономъ поддерживалъ разговоръ, но старательно избѣгалъ всякаго паѳоса, комплиментовъ и всего, что могло дать хоть отдаленный намекъ на поѣздку въ "Идиллію".
   Разговоръ какъ-то перешелъ на музыку. Узнавъ, что Бандичъ играетъ, между прочимъ, и на цитрѣ, Ирочка метнулась и черезъ минуту принесла изъ комнаты хозяйки цитру. Бандичъ отнѣкивался, говорилъ, что цитра -- кислосладкій инструментъ и созданъ только для сантиментальныхъ душъ. Но Ирочка такъ настойчиво упрашивала его, что онъ не могъ отказать ей и, надѣвши на палецъ колечко, началъ импровизировать.
   Сначала онъ игралъ вяло и безъ души. Но постепенно въ немъ началъ разгораться артистическій темпераментъ. Металлическія струны цитры, какъ бы окрѣпну въ подъ его быстрыми пальцами, красиво затрепетали своими мѣдными звуками. Онъ взялъ нѣсколько тихихъ, гармоничныхъ аккордовъ -- и вдругъ, будто откуда-то издали, раздалась страстная, рыдающая мелодія. Въ ней звучали и мольбы, и любовь, и накипѣвшія слезы. Ирочка затихла и прижалась въ уголокъ дивана. Она ничего подобнаго никогда еще не испытывала. Мелодія лилась въ ея душу и наполняла грудь какою-то мучительною сладостью. Иногда ей даже казалось, что стонущіе звуки мелодіи прикасались къ ея кожѣ и, дрожа, ползли по всему тѣлу. Что съ нею?... Лицо Бандича зажглось воодушевленіемъ. Онъ поднялъ голову и бросилъ на Ирочку горячій взглядъ, но черезъ минуту какъ бы опомнился и положилъ ладонь на струны.
   -- Вадимъ Борисовичъ, ради Бога еще!-- взмолилась Ирочка.
   -- Нѣтъ, Ирина Сергѣевна, достаточно. Это только нервы разстраиваетъ,-- и Бандичъ отложилъ цитру въ сторону.
   Но Ирочкѣ именно и хотѣлось расчувствоваться, посантиментальничать и даже всплакнуть слегка. А онъ, чтобъ утѣшить ее, ухаживалъ, успокоивалъ и глядѣлъ на нее влюбленными глазами. И, кинувъ на Бандича грустный взглядъ, она сиротливо поникла головкой. Она знала, что это очень идетъ ей. И Бандичу захотѣлось приласкать этого хорошенькаго ребенка. Но, вспомнивъ, какъ легко ослабѣваютъ нервы у дѣвушекъ въ подобныя минуты и какъ сладко съ ихъ падающею волей терять свою, онъ посмотрѣлъ на часы и поднялся. Ирочка упрашивала его остаться, но онъ сказалъ съ твердостью:
   -- Благодарю васъ, Ирина Сергѣевна, но мнѣ пора,-- и добавилъ мягко:-- До завтра... если позволите?
   Ирочка проводила его въ переднюю, и когда Бандичъ прощался, то ей показалось, что въ его глазахъ мелькнуло что-то странное, и рука поспѣшно выскользнула изъ ея руки.
   Послѣ его ухода она очень долго возилась со своими мыслями. Никакъ онѣ не укладывались въ ея возбужденной головкѣ. Что за странный онъ человѣкъ! Почему онъ какъ-то загадочно держитъ себя съ нею? Нравится она ему или нѣтъ?... А онъ ей?... Ничего иногда нельзя понять, что дѣлается даже въ собственномъ сердцѣ.
   Она задумалась и провела пальцемъ по струнамъ цитры. Струны зазвенѣли нестройными звуками, но ей почудились въ нихъ оборвавшіяся ноты рыдающей мелодіи.
   

XVI.

   Прошло четыре дня.
   Возвращаясь домой, Ирочка всякій разъ нетерпѣливо спрашивала, не пріѣзжалъ ли Бандичъ? Она жадно ждала его три вечера, отказавшись отъ разныхъ приглашеній и ловко увернувшись отъ посѣщеній Петлищева. Но Бандичъ не пріѣзжалъ. Она съ горечью рѣшила, что онъ уѣхалъ въ Египетъ. Ей было очень досадно. Единственный человѣкъ, котораго она отъ всего сердца хотѣла бы видѣть у своихъ ногъ, исчезъ и, можетъ быть, навсегда. Почемъ знать, еще умретъ тамъ гдѣ-нибудь въ пустынѣ или будетъ убитъ аравитянами. И кому все перейдетъ послѣ его смерти? А вдругъ въ его завѣщаніи окажется пунктъ, по которому ей завѣщано тысячъ... 100? Ну, что для него значитъ 100 тысячъ? Тогда бы она зажила!... Какія глупости, однако, ей приходятъ въ голову! И черезъ нѣсколько минутъ она опять начала думать о Бандичѣ. Припоминая послѣднее свиданіе, она вспомнила странное выраженіе его лица передъ уходомъ. А что, если онъ не уѣхалъ, а заболѣлъ и лежитъ теперь у себя въ номерѣ больной, одинокій? Ее охватила жалость къ Бандичу и сильное любопытство, уѣхалъ ли онъ.
   Былъ шестой часъ. Ей пришла мысль отправиться, когда стемнѣетъ, въ "Европейскую гостиницу" и разспросить о Бандичѣ. Тамъ ее не знаютъ и вообще въ этомъ нѣтъ, кажется, ничего дурного. На всякій случай она приготовитъ письмо, въ которомъ попроситъ его дать вѣсточку о себѣ. Нетерпѣніе овладѣло ею. Едва стемнѣло, она накинула на голову кружевной шарфъ и вышла. Она шла рѣшительно и быстро, но когда очутилась у дверей "Европейской гостиницы", рѣшимость оставила ее. Сумасшедшая, что она дѣлаетъ?...
   Но было поздно: швейцаръ замѣтилъ ее и отворилъ дверь. Не глядя на швейцара и чувствуя, что краска заливаетъ ей лицо, Ирочка пошла прямо и поднялась по широкой мраморной лѣстницѣ съ краснымъ ковромъ. Она взошла на площадку, повернула налѣво по корридору, потомъ направо. Толстый мягкій половикъ заглушалъ ея шаги. Она шла быстро, какъ бы хорошо зная, куда идетъ. Но сердце ея билось учащенно. Покружившись по корридорамъ, она успокоилась и подумала, не уйти ли ей домой. Но на углу столкнулась съ худымъ, бритымъ лакеемъ, который вопросительно посмотрѣлъ на нее. Она смутилась и спросила:
   -- Въ которомъ номерѣ живетъ Бандичъ?
   Лакей оглянулъ ее и съ почтительною таинственностью произнесъ:
   -- Въ 8-мъ номерѣ... Только они теперь вродѣ какъ бы больны...
   -- Что съ нимъ?-- тревожно спросила Ирочка.
   -- Богъ ихъ знаетъ! Лежатъ одѣмши, цыгарку за цыгаркой курятъ и четвертый день никуда не выходятъ. Больше ничего... Но видъ у нихъ дѣйствительно критическій.
   -- Что это значитъ?
   -- Однимъ словомъ, критгіческій... Офицеръ одинъ у насъ въ третьемъ году застрѣлился,-- вотъ точно такая была у него хвизиномія.
   Ирочка испуганно отошла отъ лакея и поспѣшно направилась къ выходу. Но на одномъ изъ поворотовъ невольно остановилась. Прямо передъ нею была дверь 8-го номера. Ирочкѣ сдѣлалось стыдно за свою трусость. Чего она боится? Не застрѣлитъ же онъ ее? Какая глупость! Войти только и спросить о здоровьѣ, а потомъ, не раздѣваясь и даже не садясь, уйти. Такое вниманіе должно его только тронуть. Она подумала и рѣшила предоставить все рѣшенію судьбы: считать до 20; если въ теченіе этого времени никто не пройдетъ мимо, она постучитъ въ дверь, если пройдетъ, она передастъ письмо черезъ лакея и уйдетъ. Ирочка насчитала 20. Никого не было. Она подошла къ 8-му номеру и съ замирающимъ сердцемъ постучала.
   -- Войдите!-- глухо послышалось изъ комнаты.
   Она отворила дверь и очутилась въ небольшой полутемной комнатѣ съ портьерой.
   -- Кто тамъ?... Идите сюда!-- раздался металлическій голосъ Бандича.
   Ирочка отодвинула портьеру и слегка вскрикнула. На большомъ турецкомъ диванѣ лежалъ Бандичъ, блѣдный, какъ смерть. Ей припомнился мертвый рыцарь. Услыхавъ крикъ и увидавъ женскую фигуру, Бандичъ приподнялся, всмотрѣлся въ Ирочку и, узнавши ее, бросился къ ней.
   -- Какъ, вы?!...
   Но вдругъ остановился и проговорилъ холодно:
   -- Зачѣмъ вы пришли?
   Губы у Ирочки задрожали.
   -- Я сейчасъ уйду... Я только хотѣла узнать... о вашемъ здоровьѣ.
   Но онъ сдѣлалъ къ ней порывистое движеніе.
   -- Простите... Благодарю васъ... Присядьте здѣсь... Вы озябли, да? Снимите это,-- говорилъ онъ, торопливо снимая съ нея шарфъ и пальто.
   Ирочка никогда не видѣла его такимъ. Онъ былъ взволнованъ и нѣженъ. Голосъ его звучалъ ласково. Онъ усадилъ ее въ кресло, около камина, и взялъ ея руку.
   -- Какая вы милая!
   Ирочка подумала и оставила руку въ его рукѣ. Она переживала минуту высшаго торжества: наконецъ-то онъ будетъ у ея ногъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Въ четвертомъ часу ночи дверь 8-го номера тихо отворилась и показалась Ирочка. Бандичъ держалъ ее за руку. Но она выдернула руку и прошептала:
   -- Оставьте... Не выходите... Я сама...
   И, крадучись, она сбѣжала по слабо освѣщенной лѣстницѣ. Сонный швейцаръ, кряхтя и ворча, неторопливо отворилъ ей дверь.
   Она вышла на улицу и оглядѣлась. Никого не было. Лицо ея горѣло, но было блѣдно, какъ полотно. Брызгалъ холодный дождь. На дворѣ было свѣжо и вѣтрено. Ирочка прошла нѣсколько шаговъ и стянула съ головы шарфъ. Съ открытою головой ей было легче. Она задыхалась. Вѣтеръ трепалъ ея чудные волосы. Дождевыя капли попадали за воротникъ и холодными струйками текли по разгоряченному тѣлу. Она вздрагивала и шептала:
   "Такъ! Та-акъ тебѣ!"
   Ей хотѣлось какою-нибудь физическою болью унять душевную муку. Въ искаженномъ лицѣ съ растрепанными волосами никто не узналъ бы прекрасной Діаны. Быстро идя по улицѣ, она услышала приближающіеся голоса. Ирочка поспѣшно накинула на голову шарфъ и хотѣла перейти на другой тротуаръ. Но на углу столкнулась съ подвыпившею компаніей молодыхъ людей, о чемъ-то спорившихъ по-французски. Она бросилась въ сторону.
   -- Tien! Вотъ тебѣ, Пьеръ, случай доказать твою теорію!-- прокартавилъ по-французски одинъ голосъ.
   Отъ группы отдѣлился военный и зашагалъ къ Ирочкѣ.
   -- Красавица, на одно слово!
   Ирочка похолодѣла и ускорила шаги. Она узнала голосъ Петлищева. Петлищевъ тоже ускорилъ шаги.
   -- Паслушьте! Я васъ не трону! Скажите только ваше имя!
   Она повернула на мостовую и, не обращая вниманія на лужи воды, которая брызгами вылетала изъ-подъ ея ногъ, пустилась бѣжать.
   Это задѣло Петлищева: нельзя же такъ относиться къ мундиру. Вѣдь, онъ ясно сказалъ, что не тронетъ ее. Чего же она бѣжитъ, какъ сумасшедшая?
   -- Паслушьте! Скажите только ваше имя!
   И, сдѣлавъ нѣсколько прыжковъ, Петлищевъ схватилъ Ирочку за руку и отшатнулся.
   -- Ирина Сергѣевна!...
   Ирочка задыхалась отъ быстраго бѣга и волненія. Путаясь, она сплела невѣроятную исторію о какой-то больной подругѣ, у которой она была. Петлищевъ, растерянный, предложилъ проводить ее домой. Но она нервно отказалась и сѣла на перваго попавшагося извощика. Отъѣхавши немного, она пожалѣла, что не приняла услугъ Петлищева. Навѣрное, онъ теперь догадается. Она оглянулась, чтобы позвать его, но онъ былъ уже далеко и перепрыгивалъ черезъ лужи, направляясь къ поджидавшей его компаніи. Ирочка съежилась отъ холода и, уставивъ глаза въ одну точку, доѣхала до дому, не пошевельнувшись.
   Войдя въ свою комнату, она ощупью нашла кровать и, вся мокрая, съ грязными ногами, повалилась на пуховую постель съ голубымъ атласнымъ одѣяломъ и кружевными подушечками. Нѣкоторое время она лежала молча, безъ движенія, уткнувъ лицо въ подушки. Въ головѣ ея былъ какой-то хаосъ, который, подступая къ глазамъ, распалялся и какъ бы жегъ рѣсницы. Но вотъ грудь ея всколыхнулась. Ирочка подняла голову и заплакала. Гордость Діаны возмутилась въ ней, какъ рѣка, вышедшая изъ береговъ. Она ощущала жгучее оскорбленіе, нанесенное ея природѣ. Ей хотѣлось рвать на себѣ волосы, плакать и голосить, какъ голосятъ простыя бабы, выкрикивая всѣ свои мысли. Она оплакивала свои мечтанія, свою дѣвическую чистоту, свой нарядъ Діаны, всю свою жизнь. Теперь уже всему конецъ! Что она такое? Хуже горничной... О, дьяволъ!... дьяволъ!
   Въ ней возмущался и негодовалъ азартный игрокъ, зря выпустившій изъ рукъ главнаго козыря при самой крупной игрѣ. Она плакала, проклинала Бандича, свою встрѣчу съ нимъ, поручика Солончакова, познакомившаго ихъ, и даже Лизавету Григорьевну, способствовавшую ея появленію на костюмированномъ вечерѣ. Она громко рыдала, взвизгивая и всхлипывая. Ее кольнуло въ бокъ. Ирочка умолкла и притихла. Лицо ея горѣло и какъ бы дымилось отъ жара, между тѣмъ все тѣло пронизывалось дрожью. Она сбросила, съ себя на полъ мокрое платье. Боже, какой ужасный шумъ въ ея головѣ! Зачѣмъ она снимала шарфъ на улицѣ?
   Она укрылась съ головою и забилась къ стѣнкѣ. Ее охватилъ ознобъ. Вотъ и прекрасно! Она заболѣетъ и умретъ. Такъ ей и надо... Ирочка представила картину своей смерти и опять заплакала. Ей было жаль себя. Зачѣмъ она это сдѣлала? Зачѣмъ?
   

XVII.

   Въ десять часовъ утра Ирочка проснулась со стономъ. Она съ трудомъ подняла отяжелѣвшія вѣки и опять ихъ опустила. Ей было больно смотрѣть на свѣтъ. Все ея тѣло ныло отъ усталости. Иногда ей даже казалось, что руки и ноги ея лежатъ отдѣльно отъ туловища. Мозгъ работалъ вяло. Голова была, какъ свинцовая.
   Въ комнату вошла нѣмка-хозяйка и, увидавъ на полу разбросанное платье, испугалась. Ирочка застонала и слабымъ голосомъ попросила укрыть ее и чѣмъ-нибудь завязать ей голову. Сердобольная нѣмка засуетилась, укрыла Ирочку своимъ одѣяломъ, принесла полотенце, намоченное въ уксусѣ, и завязала голову. Все это она Дѣлала мягко и ходила на цыпочкахъ. Но Ирочку все раздражало. Она пробовала заснуть, но не могла.
   Жаръ и ознобъ усилились. Хозяйка предложила послать за докторомъ, но Ирочка отказалась.
   Въ передней раздался звонокъ. Ирочка заявила, чтобы никого не принимали. Она не можетъ никого видѣть. Зачѣмъ ей всѣ эти люди, причинившіе ей столько зла?
   Но когда хозяйка начала съ кѣмъ-то шептаться въ прихожей, она чутко прислушалась. Ей показался голосъ Бандича. Она заволновалась. Его надо принять. Пусть полюбуется, какъ она страдаетъ.
   Ирочка застонала и позвала хозяйку. Но оказалось, что приходила швея за какимъ-то старымъ долгомъ, которую хозяйка и спровадила. Ирочка кивкомъ головы поблагодарила нѣмку. Ахъ, эти люди! У нихъ нѣтъ сердца. Они даже на смертномъ одрѣ не дадутъ человѣку покоя изъ-за какихъ-то грошей. И, помолчавши, она распорядилась, что если пріѣдетъ Бандичъ, чтобы его пустили. Но кромѣ его никого принимать не надо. Ни одной души. Она не можетъ никого видѣть.
   Боль въ ея головѣ усилилась и словно расплывалась по всему мозгу, причиняя страданія при всякомъ движеніи. Стиснувъ зубы и охвативъ голову, Ирочка лежала въ полузабытьи. Гдѣ-то раздался пронзительный крикъ. Она подняла голову и мгновенно опустила ее, почувствовавъ острую боль.
   -- Кто тамъ?... Ради Бога, помогите!
   Но никто не шелъ. Она застонала и заплакала. Бѣдная она! Умретъ здѣсь одна, одинокая! Появилась хозяйка съ письмомъ въ рукѣ. Она ходила распорядиться, чтобы не звонили съ параднаго хода и не безпокоили. Ирочка сдѣлала усиліе и подняла голову. Она узнала почеркъ Бандича, и съ нервною дрожью разорвала конвертъ. Бандичъ писалъ:
   "Я черезъ часъ уѣзжаю и предпочитаю вызвать моимъ письмомъ ваше негодованіе, чѣмъ оставлять васъ въ невѣдѣніи на мой счетъ. Я никогда не питалъ къ вамъ любви. Въ своей же вчерашней постыдной роли повиновался исключительно низкому чувству. Теперь мнѣ стыдно передъ вами и передъ собою. Это все, что я могу сказать вамъ. Б."
   Ирочка съ бѣшенствомъ скомкала письмо.
   -- Дьяволъ!... Подлецъ!... Кто принесъ письмо? Посыльный?-- жаль, что его отпустили. Она бы словесно передала свой отвѣтъ. Но ничего, она ему сейчасъ же напишетъ.
   Она потребовала бумаги, но писать не могла. Ее сильно знобило. Перо дрожало въ ея рукѣ. О, какъ она ненавидитъ и презираетъ его! Она задыхалась отъ негодованія. И что ей дѣлать теперь? Какъ быть? Она съ ума сойдетъ...
   Ирочка пронзительно вскрикнула и, закинувъ голову, упала на подушку. Боже, что съ нею? Умъ ея мутится. Она чувствуетъ въ головѣ какой-то раскаленный вихрь, который пепелитъ ея мозгъ. Она заметалась отъ боли. Хозяйка въ испугѣ побѣжала за докторомъ и черезъ четверть часа застала Ирочку въ сильномъ жару. Она сорвала съ головы повязку, сбросила одѣяло и пронзительно вскрикивала:
   -- Спасите!... Здѣсь огонь... горитъ!...
   Черезъ часъ пріѣхалъ докторъ Свищевъ, знакомый Ирочки. Но она еле узнала его и умоляла лить ей на голову холодную воду. Докторъ сталъ успокоивать ее, присѣлъ возлѣ кровати, взялъ за руку, измѣрилъ температуру и нахмурился. Ирочка продолжала кричать отъ боли въ головѣ и пересохшими губами просила льду. Принесли ледъ. Докторъ наложилъ на голову компрессъ. Она немного успокоилась, но продолжала тяжко стонать. Докторъ выслушалъ грудь, осмотрѣлъ зрачки, взглянулъ на языкъ и опять нахмурился. Несмотря на всѣ его просьбы лежать спокойно, Ирочка загибала голову и металась на кровати. Докторъ приказалъ закрыть ставни, соблюдать полнѣйшую тишину, никого не впускать и безпрерывно держать на головѣ холодный компрессъ, а самъ отправился въ аптеку. Заказавши лѣкарство, онъ заѣхалъ къ Лизаветѣ Григорьевнѣ и извѣстилъ ее о положеніи Ирочки.
   Лизавета Григорьевна забыла все, поспѣшно одѣлась и помчалась къ больной, но застала ее уже въ бреду. Она ежеминутно вскрикивала, жалуясь на мучительныя боли въ головѣ. То ей казалось, что мозгъ ея пронизываютъ молніи, то она увѣряла съ исказившимся лицомъ, что въ ея голову вбиваютъ раскаленные гвозди. На короткое время она стихала и бредила Матовымъ, Бандичемъ, Сусловымъ.
   

XVIII.

   Прошло 4 недѣли. И память, и здоровье постепенно возвращались къ больной. Лизавета Григорьевна почти безотлучно была возлѣ Ирочки и самоотверженно ухаживала за нею.
   Былъ ясный майскій день съ голубымъ безоблачнымъ небомъ и теплымъ воздухомъ, пропитаннымъ ароматомъ цвѣтущихъ липъ и бѣлыхъ акацій. Окна въ Ирочкиной комнатѣ были раскрыты, но занавѣшены полотнищами темно-зеленаго коленкора. Отъ времени до времени вѣтеръ поднималъ эти импровизированныя занавѣски и наполнялъ комнату яркимъ свѣтомъ и душистымъ воздухомъ. Лизавета Григорьевна откладывала вышиванье и, безшумно скользя въ войлочныхъ туфляхъ, поправляла занавѣски.
   Ирочка лежала въ постели неподвижномъ исхудалымъ, прозрачно-блѣднымъ лицомъ, точно фарфоровая. Казалось, что смерть, махнувъ на больную крыломъ, исчезла, будучи увѣрена, что задача ея выполнена. Но гдѣ-то въ уголкѣ притаившаяся жизнь воспользовалась этимъ и принялась отогрѣвать оцѣпенѣвшія черты.
   Ирочка не спала, но лежала съ закрытыми глазами, чтобы полнѣе насладиться доносившимися до нея уличными звуками. Она съ напряженною чуткостью прислушивалась ко всему. Отдаленный крикъ разнощика, звонки конокъ, смутный говоръ прохожихъ,-- все наполняло ея душу очарованіемъ. Въ каждомъ знакомомъ звукѣ ей какъ бы слышался дружескій окликъ и призывъ къ жизни. Жадно вдыхая медовый запахъ липы, раскинувшей передъ окномъ свои вѣтви, Ирочка предавалась умозрительнымъ размышленіямъ о томъ, какъ мало люди цѣнятъ жизнь, которая сама по себѣ есть уже неоцѣнимое благо, и какимъ, въ сущности, пустякамъ они придаютъ значеніе. О, теперь она знаетъ настоящую цѣну вещамъ и устроитъ свою жизнь хорошо, разумно, а не такъ, какъ тогда!... И по сцѣпленію мыслей ей начали припоминаться грустныя картины. Но она сдѣлала усиліе и какъ бы отмахнулась отъ нихъ.
   Безпрестанно слыша отъ доктора, что выздоровленіе ея будетъ всецѣло зависѣть отъ спокойствія духа, она старалась не думать о такихъ вещахъ, которыя могли ее разстроить. И ей часто удавалось это. Мысли ея, подобно пчеламъ, кружась повсюду, останавливались только на томъ, изъ чего можно было извлечь медъ. Она думала о щебечущемъ за стѣной щеглѣ, котораго она непремѣнно выпуститъ на волю, какъ вѣстника своего выздоровленія, о докторѣ Свищевѣ, который такъ участливо къ ней относится, о Лизаветѣ Григорьевнѣ и проч. Какіе они всѣ добрые, милые, хорошіе! И какъ любятъ ее! Въ особенности тетя Лиза -- это святая женщина! И какъ она была права, предостерегая ее! Въ воображеніи Ирочки опять начали возникать непріятныя картины и опять мысли ея порхнули въ сторону и остановились на княгинѣ Славицкой. Какая она славная! Два раза освѣдомлялась о ея здоровьѣ. По выздоровленіи надо непремѣнно поѣхать къ милой княгинѣ и поблагодарить ее за сердечное участіе. Какая вообще замѣчательная женщина-княгиня! Какъ весело было у нея на вечерѣ въ честь богини Діаны!
   Ирочка мысленно закружилась въ вихрѣ вальса, раскрыла глаза, взглянула на свой большой портретъ въ костюмѣ Діаны, и изъ груди ея вырвался вздохъ. Лизавета Григорьевна поднялась и участливо спросила, не нужно ли ей чего.
   -- Нѣтъ, тетечка, ничего не надо... ничего,-- проговорила слабымъ голосомъ Ирочка, посматривая на портретъ, и немного погодя добавила:-- Впрочемъ, мнѣ хотѣлось бы... посмотрѣть поближе... портретъ.
   Лизавета Григорьевна сняла со стѣны большую золоченую раму, стерла пыль и прислонила къ спинкѣ кровати. Ирочка залюбовалась портретомъ и спросила:
   -- Неужели я похожа здѣсь?
   -- Какъ вылитая!-- сказала Лизавета Григорьевна, чтобы сдѣлать пріятное Ирочкѣ.
   Ирочка повеселѣла и погрузилась въ созерцаніе портрета.
   -- Тетечка, тамъ, на коммодѣ, зеркало... Дайте, пожалуйста, сюда и подержите такъ, чтобъ я могла сличить себя съ портретомъ.
   Лизавета Григорьевна слегка нахмурилась, но чтобы не раздражать больную, исполнила ея просьбу. Ирочка впилась глазами въ зеркало. Черезъ минуту глаза ея наполнились слезами. Лизавета Григорьевна поспѣшно приняла зеркало и замѣтила съ укоромъ:
   -- Это безуміе, Ирочка! Зачѣмъ вы разстраиваете себя?
   -- Не сердитесь, тетя Лиза! Это ничего... Это я такъ... Видите, я уже не плачу больше!-- и она съ улыбкой утирала слезы, которыя текли неудержимо.-- Ахъ, тетя, тетя! Какая я сдѣлалась ужасная... точно кащей!
   -- Ну, что за вздоръ! Исхудали вы немного отъ болѣзни и только, а поправитесь, и опять прежней станете, даже еще лучше будете.
   -- Ахъ, нѣтъ, тетя, нѣтъ!-- безнадежно прошептала Ирочка.-- У меня теперь и лицо другое... какое-то злое, страшное!
   -- И все это ваша фантазія. Если же хотите знать правду, то, будь я мужчиной, именно теперь бы вы понравились мнѣ, а не прежде.
   -- Почему?-- спросила съ живостью Ирочка.
   -- Потому что прежде у васъ было личико хотя и смазливое, но... какъ бы безъ особаго выраженія. Теперь же въ вашемъ лицѣ словно одухотворенная красота.
   "Одухотворенная красота" подѣйствовала на Ирочку. Она успокоилась: въ самомъ дѣлѣ, въ ея лицѣ теперь есть что-то особенное, одухотворенное. Въ сущности, вѣдь, и должно быть такъ. Развѣ она теперь та, что была прежде? О, совсѣмъ, другая! И, взявъ руку Лизаветы Григорьевны, Ирочка посмотрѣла на нее глазами, полными слезъ.
   -- Вы опять! Помните, что всякое волненіе теперь для васъ -- ядъ.
   Ирочка торопливо вытерла глаза и улыбнулась. Дѣйствительно, зачѣмъ себя разстраивать, если это можетъ вредно отразиться на здоровьѣ?
   Черезъ нѣсколько дней послѣ этого Ирочка, все еще блѣдная и слабая, но уже съ пробивающимся подъ кожею притокомъ жизненныхъ силъ, сидѣла на постели, обложенная подушками. Лизавета Григорьевна раскрыла окна и подняла занавѣски. Въ комнату ворвался ясный день и весело заигралъ на полированныхъ спинкахъ стульевъ, на стклянкахъ съ лѣкарствами, на розовыхъ съ бѣлыми цвѣточками обояхъ. Ирочка жадно вдыхала въ себя благоухающій воздухъ и мечтательно любовалась синевой неба. Какъ она раньше не замѣчала, что все это такъ хорошо? И ей казалось, что съ каждымъ ея дыханіемъ и небо, и солнце, и воздухъ, и шелестѣвшая подъ окномъ липа,-- все, какъ бы сговорившись, старается влить въ ея грудь живительные соки.
   Она долго смотрѣла въ раскрытое окно, уносясь душою къ небесамъ; потомъ ей захотѣлось расчесать и убрать свои волосы. Лизавета Григорьевна подала ей большой роговой гребень и подставила зеркало. Пропуская исхудалою рукой между зубьями гребня свои пышные бѣлокурые волосы, извивавшіеся золотистыми струями, Ирочка вскрикнула съ испугомъ:
   -- Тетя Лиза, посмотрите... глядите!
   Лизавета Григорьевна взглянула и увидала въ рукѣ у Ирочки небольшой пучокъ спутавшихся свѣтлыхъ волосковъ.
   -- Тетя Лиза, что-жь это будетъ? Посмотрите, еще... и еще!-- и всякій разъ, какъ она погружала руку въ шелковистыя волны, на ея пальцахъ извивались золотистые волоски, тонкіе, какъ паутина.
   Лизавета Григорьевна начала успокоивать ее:
   -- Перестаньте, Ирочка, попусту себя разстраивать. Это обычное явленіе послѣ такой болѣзни, какая была у васъ. За то впослѣдствіи волосы у васъ сдѣлаются еще красивѣе и гуще. Надо только вамъ по выздоровленіи покороче остричь ихъ, а то и совсѣмъ бы обрить. Предвидя это, докторъ во время вашего бреда предложилъ обрѣзать вамъ косы, но вы, какъ сумасшедшая, начали отбиваться и кричать на весь домъ, что вы дворянка и не позволите себя безчестить такимъ образомъ. Мы и оставили васъ въ покоѣ.
   Ирочку, какъ будто, успокоило это объясненіе. Но когда она легла и повернулась лицомъ къ стѣнѣ, ее начали терзать мрачныя мысли. Значитъ, во время болѣзни она говорила все, что тревожило ея душу. И докторъ, и тетя Лиза, можетъ быть, знаютъ все, но только изъ деликатности дѣлаютъ видъ, что относятся къ ней съ прежнимъ уваженіемъ, снисходятъ къ ея болѣзненному состоянію, а, въ сущности, презираютъ ее. И картины, одна ярче другой, начали возникать въ ея памяти съ мучительными подробностями. Она вспомнила послѣднее свиданіе съ Бандичемъ, встрѣчу на улицѣ съ пьяною компаніей и Петлищевымъ и проч. Теперь она понимаетъ, почему никто, кромѣ княгини Славицкой, не удостоилъ ее своимъ посѣщеніемъ. Теперь ей все ясно... Зачѣмъ она не умерла? И, не выдержавъ, Ирочка заплакала. Лизавета Григорьевна бросилась къ ней.
   -- Милая, что съ вами?... Ради Бога, успокойтесь... Вы еще не окрѣпли послѣ кризиса и можете вновь заболѣть.
   Слово "кризисъ" повліяло на Ирочку. Не стоютъ они, фальшивые и бездушные люди, чтобъ она изъ-за нихъ умирала! И, выдумавъ Лизаветѣ Григорьевнѣ фантастическую исторію по поводу своихъ слезъ, она начала обиняками вывѣдывать, проговорилась ли она въ бреду относительно Бандича, или нѣтъ?
   Лизавета Григорьевна успокоила ее, заявивши, что бредъ ея отличался такою пестротой и спутанностью, что не было возможности разобраться въ немъ: Сусловъ, Петлищевъ, какой-то мертвый рыцарь, Бандичъ съ цитрою и тому подобная чепуха. Ирочка и вѣрила, и не вѣрила, поглядывая на Лизавету Григорьевну. Но настроеніе ея послѣ этого разговора замѣтно измѣнилось. Она стала задумываться и украдкой плакать. Грустныя воспоминанія уже не исчезали при первомъ желаніи, а постоянно какъ бы притягивали ея вниманіе. О чемъ бы она ни думала, мысли ея возвращались къ роковому событію. Уязвленная душа ея не залечивалась вмѣстѣ съ тѣломъ, и знакомый треугольничекъ изъ тонкихъ морщинокъ все чаще и чаще началъ появляться на блѣдномъ лбу. Наконецъ, произошло событіе, котораго хотя и ждала она, но все какъ-то обходила его въ своихъ думахъ.
   Однажды Лизавета Григорьевна, войдя къ ней въ комнату, весело сказала:
   -- А узнайте, Ирочка, что я принесла вамъ? Что-то очень, очень хорошее!
   Ирочка заинтересовалась:
   -- На какую букву начинается?
   -- На "п".
   -- Пирожное... перчатки... письмо...
   -- Угадали -- письмо. Но вы его получите съ однимъ условіемъ: если будете паинькой и не станете волноваться.
   Ирочка дала слово не волноваться, чувствуя, что волненіе вдругъ, точно вихремъ, охватило ее. Письмо было изъ Константинополя отъ Матова. Онъ извѣщалъ о своемъ скоромъ пріѣздѣ, который задерживался починкой машины на ихъ пароходѣ. Письмо было длинное, восторженное, съ рисунками Золотого Рога и со стихами, которые заканчивались:
   
   "Я ницъ паду передъ богиней,
   Восторгомъ пламеннымъ томимъ...
   И будешь ты моей святыней,
   А я свѣтильникомъ твоимъ!"
   
   Ирочка сложила письмо и пробормотала пересохшими губами:
   -- Вотъ и хорошо! Онъ черезъ нѣсколько дней будетъ въ Приморскѣ.
   Лизавета Григорьевна даже удивилась такой выдержкѣ. Но когда Ирочка осталась одна, она схватила письмо Матова и жадно прочла его еще разъ, повторяя вслухъ нѣкоторыя выраженія. Она не чувствовала къ Матову нѣжной склонности, но ее растрогала и взволновала сила его любви, которая чувствовалась въ каждой строчкѣ. И ей обидно было, что она не можетъ принять его восторговъ на свой счетъ и какъ бы вору<испорчено> ихъ. Богиня! Была, дѣйствительно, когда-то богиней... кружила головы...производила фуроръ въ высшемъ свѣтѣ!... Она взглянула на портретъ Діаны и слезы потекли изъ ея глазъ. Бѣдная она, бѣдная!
   Слезы, по обыкновенію, облегчили Ирочку и сообщили ея мыслямъ. болѣе спокойное теченіе. Ну, что жь? Она и сама не желаетъ больше бывать въ чуждомъ ей мірѣ и поддерживать знакомство съ приморскою аристократіей, которая, въ сущности, страшно испорчена. О, разскажи она о похожденіяхъ нѣкоторыхъ барынь, ей, пожалуй, даже и не повѣрили бы! Противныя! Комедіантки! И ничуть она не сожалѣетъ, что больше не увидится съ ними. Ни капельки. Напротивъ, даже рада этому. И какъ только поправится здоровьемъ, немедленно уѣдетъ въ Харьковскую губернію къ своей кузинѣ, которая уже давно приглашаетъ ее къ себѣ въ деревню. Тамъ ей будетъ отлично. Она станетъ читать, работать, займется музыкой, рисованіемъ и мало ли еще какія занятія можно найти. Можетъ быть, даже школу заведетъ и будетъ учить грамотѣ деревенскихъ дѣтей. Всѣ будутъ любить ее, уважать. Пойдетъ она въ церковь или куда-нибудь, "Вонъ,-- скажутъ,-- наша милая барышня идетъ". Въ деревнѣ умѣютъ цѣнить людей. Тамъ не то, что здѣсь. Вотъ только тетю Лизу жаль оставлять. Да отчасти и Матова жаль. Въ сущности, онъ милый, хорошій. Но что же ей дѣлать? Не можетъ же она теперь выйти за него замужъ? Да онъ и самъ не женится на ней, когда узнаетъ все.
   И на нее опять набѣжало облако гнетущихъ воспоминаній. Чтобы облегчить душу, она начала думать о подобныхъ случаяхъ съ другими. Ей припомнилась Наташа Ростова изъ Войны и мира. Вѣдь, вотъ Наташа, даже любя князя Болконскаго, увлеклась же Куракинымъ. Она же не любила Матова, а только такъ -- обѣщала ждать его, и больше ничего. Это большая разница. Люби она Матова, съ ней никогда не произошло бы такого случая, какъ съ Наташей. Вспомнивши одну подробность, которой не было мейду Наташей и Куракинымъ, Ирочка на минуту задумалась и рѣшила, что, однако, еще неизвѣстно, чѣмъ бы все кончилось, если бы Наташѣ удалось убѣжать изъ дому.
   Успокоивши нѣсколько себя такимъ умозаключеніемъ, она начала думать о встрѣчѣ съ Матовымъ: какъ она поздоровается съ нимъ, съ чего начнетъ объясненіе и проч. И чѣмъ больше она думала, тѣмъ мучительнѣе ей казалась эта встрѣча. Ее бросало то въ жаръ, то въ ознобъ, когда она мысленно начинала исповѣдываться передъ Матовымъ. Боже, какими глазами она будетъ смотрѣть на него въ эту минуту? Ирочка задумалась. А не лучше ли завтра разсказать все тетѣ Лизѣ? Она же пускай и переговоритъ съ Матовымъ. Тетя Лиза устроитъ все это спокойно, прилично, безъ всякихъ сценъ и непріятныхъ объясненій. И, рѣшивши разсказать все чистосердечно Лизаветѣ Григорьевнѣ, Ирочка бросила на Діану грустный, прощальный взглядъ. Прощай, моя юность! Прощайте, мои золотые дни!
   

XIX.

   На другой день Ирочка, разговаривая съ Лизаветой Григорьевной, часто отвѣчала ей не впопадъ, посматривала по сторонамъ, опускала глаза и задумывалась, никакъ не рѣшаясь приступить къ исповѣди. Лизавета Григорьевна замѣтила ея волненіе и спросила, что съ нею.
   -- Ничего, тетя, ничего!-- поспѣшно отвѣтила Ирочка и начала готовиться къ исповѣди.
   Но когда она представила себѣ это объясненіе со всѣми подробностями и послѣдствіями, ее стало брать сомнѣніе: хорошо ли она дѣлаетъ, что хочетъ замѣшать въ эту исторію тетю Лизу? Тетя Лиза -- хорошій, рѣдкій человѣкъ. Но она женщина. Пойдутъ причитыванія, укоры: "ага,-- скажетъ,-- я предупреждала васъ, я говорила вамъ" и проч. А зачѣмъ все это? Наконецъ, тетя Лиза можетъ еще какъ-нибудь проговориться объ этомъ дядѣ Гришѣ. Да и Матову, навѣрное, будетъ непріятно, что сюда замѣшано постороннее лицо. Это касается только его. Передъ нимъ она дѣйствительно какъ бы виновата. И пусть онъ ее судитъ, укоряетъ. Не убьетъ же ее.
   Ей припомнилась одна подобная исторія, окончившаяся тѣмъ, что женихъ застрѣлилъ и невѣсту, и себя. А что, если и Матовъ, въ пылу бѣшенства, выхватитъ изъ кармана револьверъ и бацъ въ нее?... По ея тѣлу пробѣжалъ холодъ. Она не хочетъ умирать. Она и безъ того столько уже страдала въ жизни... Послѣ нѣкотораго раздумья ей пришла мысль: а почему, вмѣсто личнаго объясненія, не написать Матову? Это такъ просто и избавляетъ отъ тяжелыхъ сценъ. Къ тому же, въ письмѣ можно изложить все гораздо лучше, обдуманнѣе, приличнѣе... И, успокоенная тѣмъ, что самое щекотливое обстоятельство можетъ быть улажено безъ всякихъ осложненій, она начала готовить въ умѣ письмо Матову. Мысли ея развивались свободно и укладывались легко. Признаніе выходило такимъ дружескимъ и сердечнымъ, что даже растрогало Ирочку.
   Вечеромъ была получена телеграмма, извѣщающая, что Матовъ выѣхалъ изъ Константинополя. Ирочка заволновалась и на поздравленіе Лизаветы Григорьевны замѣтила:
   -- Мнѣ очень бы хотѣлось видѣть Михаила Алексѣевича... Но вы, тетя, сами знаете, какъ я еще слаба и какъ мнѣ опасно всякое волненіе... Свиданіе же съ Михаиломъ Алексѣевичемъ меня, навѣрное, взволнуетъ... Я это чувствую... При одной этой мысли я уже волнуюсь (Ирочка дѣйствительно волновалась, говоря это). Лучше, тетечка, такъ устроимъ: пусть онъ не приходитъ, пока я не окрѣпну.
   На Лизавету Григорьевну непріятно подѣйствовало это заявленіе, но она ничего не возразила и обѣщала передать Матову выраженное желаніе.
   Какъ только Ирочка осталась одна, она вооружилась карандашомъ и начала составлять черновую исповѣдь. Она писала быстро, почти безъ остановки и исписала нѣсколько листовъ почтовой бумаги. Исповѣдь была окончена. Обезсиленная такимъ большимъ напряженіемъ, она откинулась на подушку и долго лежала съ закрытыми глазами, тихо и глубоко вздыхая и имѣя видъ прекрасной царевны, показываемой въ музеяхъ восковыхъ фигуръ. Но когда утромъ, желая поскорѣе отправить письмо Матову, она прочла написанное, то пришла въ ужасъ. Какъ она могла написать все это? Мысли, свободно укладывавшіяся въ ея головѣ, въ письмѣ вышли спутанными, неуклюжими и даже не всегда приличными.
   Она разорвала письмо и начала новое. Но мысли не повиновались ей. Она не находила тона, не находила нужныхъ словъ и черезъ минуту съ досадой зачеркивала написанное. Усталая и разстроенная, она отложила письмо до вечера.
   Когда на другой день утромъ пришла Лизавета Григорьевна, то Ирочка, лишь взглянула на нее и тотчасъ догадалась о пріѣздѣ Матова. За Лизаветой Григорьевной показалась скалящая зубы голова Сеньки, который былъ нагруженъ коробками и ящичками. Лизавета Григорьевна мигомъ придвинула къ Ирочкѣ ломберный столъ, разставила на немъ принесенныя Сенькой коробки и сказала, улыбаясь:
   -- Вѣрноподданическая дань вашему величеству отъ пріѣхавшаго морехода.
   Сердце у Ирочки сжалось, но коробки и ящички, все-таки, сильно заинтересовали ее. Она оперлась на локоть и нетерпѣливо слѣдила за пальцами Лизаветы Григорьевны, вскрывавшими коробки. Тамъ оказались различныя восточныя сласти и китайскія бездѣлушки изъ черепахи и слоновой кости. Ирочка никогда не видала такихъ оригинальныхъ вещичекъ и дѣтски восхищалась ими, поминутно вскрикивая:
   -- Какая прелесть! Тетя Лиза, посмотрите, смотрите! Какой онъ милый, внимательный!
   И въ груди ея затеплилось нѣжное чувство къ Матову. Ей захотѣлось любить его. Когда же Лизавета Григорьевна сообщила, что присланные подарки -- только цвѣточки, ягодки же находятся въ таможнѣ, то Ирочка чуть не заплакала съ досады и горя. "Зачѣмъ, зачѣмъ все это такъ случилось?"
   Но черезъ нѣсколько минутъ, когда подарки утратили интересъ и прелесть новизны, она тихонько отодвинула ихъ отъ себя. Богъ съ ними! Она не дѣвочка, чтобъ ее могли занимать такіе пустяки. Наконецъ, она и права не имѣетъ на эти подарки и какъ бы обманомъ ихъ получаетъ, не объяснившись съ Матовымъ. Во всякомъ случаѣ, какъ можно скорѣе надо объясниться съ нимъ. Она ничѣмъ не желаетъ пользоваться не по праву.
   И, оставшись одна, Ирочка опять засѣла за исповѣдь. Но опять у ней выходило не то, что она думала. Послѣ тщетныхъ усилій, она задалась мыслью: а нужно ли вообще Матову знать о томъ! Зачѣмъ? Вѣдь, они расходятся. Черезъ нѣкоторое время онъ забудетъ ее, она -- его. А письмо, между тѣмъ, останется. При этомъ онъ еще можетъ какъ-нибудь потерять его. Не лучше ли придумать какую-нибудь другую причину и, повидавшись съ Матовымъ, объясниться съ нимъ спокойно, дружески: "Михаилъ Алексѣевичъ, я долго думала, я много разъ провѣряла себя и пришла къ тому заключенію, что хотя вы мнѣ и нравитесь, и гораздо, о, гораздо больше, чѣмъ кто-нибудь, но все же только, какъ другъ, какъ братъ, и женою вашей я быть не могу" и т. д. Можно все это сказать сердечно, такъ что ему не будетъ ни больно, ни обидно. "Вы не сердитесь, Михаилъ Алексѣевичъ. Мы не властны въ своихъ чувствахъ. Это не отъ насъ зависитъ" и проч., и проч.
   И, рѣшивъ письма Матову не писать, а "деликатно объясниться съ нимъ", Ирочка, тѣмъ не менѣе, откладывала подъ различными предлогами со дня на день свиданіе съ Матовымъ. Между тѣмъ, онъ очень страдалъ и каждый день писалъ ей горячія посланія, присылая цвѣты, конфекты и проч. Она, принимая изъ рукъ Лизаветы Григорьевны букетъ или коробку съ конфектами, всякій разъ говорила:
   -- Зачѣмъ? Скажите, чтобъ онъ больше не дѣлалъ этого,-- и отодвигала отъ себя присланное. Но черезъ нѣсколько минутъ, по забывчивости, раскрывала коробку и, выбирая любимыя конфекты, съ наслажденіемъ ѣла ихъ. Случалось, что, положивъ въ ротъ какую-нибудь любимую тянучку, Ирочка вдругъ вспоминала, кѣмъ присланы конфекты, лицо ея при этомъ вытягивалось и, продержавъ въ нерѣшимости тянучку во рту, она медленно проглатывала ее, словно лѣкарство. Желая прекратить, наконецъ, свое фальшивое положеніе, она заявила однажды, что чувствуетъ себя хорошо и будетъ рада видѣть Матова.
   Она съ утра начала готовиться къ этому свиданію и, хотя еле сдерживала слезы отъ душевнаго волненія, но туалетомъ своимъ занялась съ особенною старательностью. Несмотря на слабость и утомленіе, она завила холку на лбу и потомъ, разчесавъ ее, превратила въ какой-то комъ золотой пѣны. Окна должны были оставаться закрытыми зелеными занавѣсками, что скрадывало худобу и желтизну тѣла и, кромѣ того, сообщало комнатѣ поэтическій характеръ луннаго освѣщенія. Ирочка надѣла хорошенькую свѣтлую кофточку съ кружевами и когда, въ видѣ репетиціи, откинула голову на подушки и закрыла глаза, то издали казалась мраморною статуей, по лицу которой скользилъ лунный свѣтъ.
   Въ 2 часа дня Ирочка, услышавъ звонокъ, по охватившему ее волненію, почувствовала, что пришелъ Матовъ. Черезъ минуту на порогѣ показалась плечистая фигура моряка, съ копной густыхъ волосъ на головѣ. Вошедши со свѣта въ полутемную комнату, онъ щурилъ глаза и шелъ ощупью, опасаясь наткнуться на что-нибудь. Ирочка, свыкшаяся съ полутемнотой, сразу разсмотрѣла Матова и замѣтила, что онъ сильно загорѣлъ и еще больше возмужалъ. Короткій двухбортный сюртукъ съ кортикомъ плотно облегалъ его статную фигуру.
   -- Здравствуйте!-- сказала она тихимъ голосомъ умирающей, чтобы замаскировать свое замѣшательство.
   Матовъ на цыпочкахъ приблизился къ ней и, сдерживая сильное волненіе, проговорилъ:
   -- Здрав...ствуй...те, Ира!
   Она протянула ему свою худую блѣдную руку. Онъ бережно взялъ ее и, боясь какимъ-нибудь неловкимъ движеніемъ причинить боль, опустился на колѣни. Въ такомъ положеніи его голова была на одномъ уровнѣ съ головой Ирочки. Глаза Матова освоились съ полутемнотой комнаты. Онъ глядѣлъ на исхудалое лицо милой дѣвушки, на ея тонкія, просвѣчивающіяся кисти рукъ и чувство невыразимой скорби сжало ему сердце. Поддерживая ея руку, онъ припалъ къ ней лицомъ и прошепталъ съ тоскою:
   -- Ира, дорогая, какъ вы измѣнились!
   Она хотѣла высвободить свою руку и начать приготовленную рѣчь, но ей сдѣлалось жаль этого богатыря, который, какъ безпомощный ребенокъ, припалъ къ ея рукѣ. "Пусть онъ немного успокоится и придетъ въ себя".
   Въ окна доносился неумолчный уличный шумъ. Въ сосѣдней комнатѣ монотонно тикалъ маятникъ и призывно высвистывалъ щеголъ. Матовъ ничего не слышалъ. Онъ находился въ какомъ-то туманѣ. Передъ нимъ безмолвно лежало блѣдное, хрупкое существо, которое было ему дороже жизни.
   Ирочка украдкой поглядывала на Матова и думала о немъ. Какой онъ всегда былъ милый, мягкій, ласковый! Съ какимъ глубокимъ чувствомъ онъ всегда относился къ ней! Она припомнила:
   
   "И будешь ты моей святыней,
   А я свѣтильникомъ твоимъ..."
   
   А вотъ она возьметъ сейчасъ и погаситъ "свѣтильникъ". И ничто въ мірѣ не можетъ помѣшать этому. Она представила себѣ, какое впечатлѣніе произведетъ на Матова ея рѣчь, какъ онъ опуститъ голову и закроетъ лицо. Бѣдный, бѣдный! И за что онъ такъ сильно любитъ ее? Въ сущности, если строго разсудить, она жестоко поступаетъ съ нимъ. Перенесетъ ли онъ этотъ ударъ? А что, если не перенесетъ и покончитъ съ собою? Вѣдь, грѣхъ падетъ на ея душу? И ради чего должна она это сдѣлать? Ради своего достоинства, своей гордости, своего самолюбія? Но развѣ можно думать всегда только о себѣ? Почему иногда не принести въ жертву свое "я", чтобы дать счастье другому и сохранить ему его вѣру въ людей? Да, она сдѣлаетъ это, она ради него забудетъ о себѣ. Она не загаситъ "свѣтильника".Пусть онъ ярко горитъ и озаряетъ кажущуюся ему святыню. И, взглянувъ на портретъ Діаны и какъ бы почерпнувъ тамъ силы на подвигъ, Ирочка опустила лѣвую руку на голову Матова и прошептала:
   -- Милый!
   Это было первое ея нѣжное обращеніе къ Матову. Онъ не могъ совладать съ своимъ волненіемъ и проговорилъ прерывающимся голосомъ:
   -- Ира!... Милая, желанная моя!...
   Ее тронулъ и потрясъ его голосъ. Скользя рукою по волосамъ, она повторяла:
   -- Не надо же, не надо такъ волноваться!...
   И, растроганная всею этою сценой и счастливая сознаніемъ свершеннаго подвига, она закрыла глаза отъ усталости, но отчасти ей еще хотѣлось и провѣрить, дѣйствительно ли она съ опущенными рѣсницами намоминаетъ спящую Мадонну?
   

XX.

   Прошла недѣля. Ирочка встала съ постели и, опираясь на руку Матова, совершала небольшія прогулки. Болѣзнь очень измѣнила ее. Это была тѣнь прежней Ирочки. И когда она въ сумерки медленно переходила комнату въ своемъ свѣтломъ пеньюарѣ съ широкими рукавами и распущенными волосами, то казалась Матову поэтическимъ видѣніемъ.
   Но прошла еще недѣля, и съ каждымъ днемъ Ирочка замѣтно поправлялась, крѣпла и хорошѣла. Кожа на ея лицѣ и рукахъ постепенно теряла свой непріятный восковой оттѣнокъ и свѣжѣла, становилась мягче, нѣжнѣе. Концы пальцевъ и уши порозовѣли. Полураскрытыя губы наливались алою сочностью. Въ глазахъ появилось что-то новое -- живое и теплое, а по временамъ все лицо ея словно озарялось отблескомъ внутренняго пламени. Бесѣдуя съ Матовымъ и встрѣчаясь съ его взглядомъ, она вспыхивала, замедляла дыханіе и задерживала руку въ его рукѣ. Въ ней впервые просыпалась женщина. Она считала себя влюбленной, лелѣяла это чувство и раздувала его воображеніемъ. Матовъ -- этотъ огромный ребенокъ съ мечтательною и любящею душой -- не могъ налюбоваться Ирочкой и богомольнымъ взглядомъ слѣдилъ за каждымъ ея движеніемъ. Онъ беззавѣтно вѣрилъ въ ея любовь, въ ея чистоту и ангельское сердце. Когда на Ирочку набѣгали минуты сомнѣнія, ей стоило только взглянуть на свѣтившееся счастьемъ лицо Матова, чтобъ успокоиться на свой счетъ и считать себя поистинѣ богиней, разливающей вокругъ блаженство.
   Восхищаясь однажды цвѣтущимъ видомъ и настроеніемъ Ирочки, Матовъ предложилъ увѣковѣчить этотъ моментъ и сняться въ фотографіи. Она очень любила сниматься и съ радостью согласилась.
   Они поѣхали въ фотографію. Былъ яркій лѣтній день, съ раскаленнымъ воздухомъ и ослѣпительнымъ свѣтомъ. Отъ каждаго предмета вѣяло зноемъ. Въ фотографіи пришлось ждать очереди, а потомъ пересниматься нѣсколько разъ. Въ стеклянномъ павильонѣ было душно и жарко, какъ въ банѣ. Ирочка истомилась отъ жары и тщетно обвѣтривала газетой свое потное лицо.
   Выходя изъ фотографіи подъ руку съ изнемогающею Ирочкой, Матовъ предложилъ поѣхать на бульваръ и тамъ прохладиться чѣмъ-нибудь. Она согласилась и, пріѣхавши на бульваръ, подтянулась и приняла бодрый видъ. На бульварѣ, въ тѣни, сидѣло много публики. Это было излюбленное мѣсто приморцевъ. Со дня встрѣчи съ Бандичемъ Ирочка не была на бульварѣ и съ наслажденіемъ вдыхала свѣжій солоноватый воздухъ моря и нѣжный запахъ -- доносившійся изъ фруктовыхъ лавокъ -- персиковъ, грушъ, сливъ, свѣжихъ орѣховъ. На верандѣ, выходящей въ море, Матовъ съ трудомъ добылъ мѣсто. Ирочка заказала себѣ café glacé и, откинувъ вуаль, съ большимъ интересомъ начала обозрѣвать публику. Вдругъ она покраснѣла до ушей и въ замѣшательствѣ уронила вѣеръ. На другомъ концѣ веранды сидѣлъ Петлищевъ съ двумя военными и, какъ ей показалось, съ насмѣшливою улыбкой указывалъ на нее глазами. Матовъ съ тревогой наклонился къ Ирочкѣ. Она, принужденно улыбаясь, сослалась на головокруженіе (вѣроятно, отъ жары) и, сдѣлавъ знакъ Матову, поднялась, стараясь не оборачиваться въ сторону Петлищева.
   Всю дорогу она была молчалива и задумчива. Встрѣча съ Петлищевымъ не выходила у нея изъ головы. И только когда свечерѣло и повѣяло прохладой, она успокоилась и, размечтавшись у открытаго окна, выразила свое рѣшительное нерасположеніе къ Приморску, "въ которомъ людей нѣтъ, интеллигентной жизни нѣтъ, и все вертится на грубыхъ интересахъ". Матовъ недолюбливалъ Приморска за его шумную, безпокойную жизнь и предложилъ поселиться послѣ свадьбы въ одномъ приморскомъ городкѣ, въ которомъ ему предлагали въ пароходной компаніи хорошее мѣсто. Ирочка была въ восхищеніи, что она уѣдетъ изъ этого несноснаго Приморска. Прощаясь съ Матовымъ, она неожиданно обняла его и жарко поцѣловала, но, застыдившись своего порыва, выскользнула изъ рукъ и убѣжала.
   Но когда раздѣлась и легла въ постель, ея мыслями опять завладѣлъ Петлищевъ. Что онъ говорилъ о ней? Какъ онъ смѣлъ такъ смотрѣть на нее? И она долго ворочалась въ постели отъ безпокойныхъ мыслей.
   На другой день былъ праздникъ. Ирочка встала поздно, вялая, съ клейкими рѣсницами, въ дурномъ расположеніи духа. Одѣвалась она, противъ обыкновенія, безъ всякаго удовольствія, небрежно и нехотя. Матовъ въ этотъ день долженъ былъ поѣхать на дачу къ одному адмиралу и могъ вернуться только къ 2 часамъ. Напившись чаю, Ирочка, въ видѣ развлеченія, поднесла къ лицу зеркало и начала подробно разсматривать каждую черточку. Она такъ сосредоточилась на этомъ занятіи, что не слышала, какъ вошла босоногая, глуповатая Дуняша и доложила таинственнымъ голосомъ о пріѣздѣ Петлищева. Ирочка взвилась со стула. Какъ Петлищевъ! Гдѣ? И, понизивъ голосъ, она спросила:
   -- Что онъ сказалъ? Ты сказала, что я дома?
   Дуняша сдѣлала утвердительный знакъ головою и загадочно подмигнула. Ирочка заволновалась, засуетилась. Зачѣмъ онъ пришелъ послѣ вчерашней обиды? И торопливо она запихивала за коммодъ нѣкоторыя принадлежности костюма, поправляла прическу и убирала на столѣ. Она еще не привела комнаты въ порядокъ и задумывалась, принять ли ей Петлищева, когда Дуняша распахнула двери, и на порогѣ показался цвѣтущій, завитой и улыбающійся Петлищевъ. Ирочки не успѣла опомниться, какъ онъ уже цѣловалъ ея руку, съ дружескою непринужденностью заглядывалъ ей въ глаза и, сверкая бѣлыми зубами, наполнилъ сразу комнату звучнымъ говоромъ, молодымъ смѣхомъ и ароматомъ модныхъ духовъ. Съ веселымъ лицомъ онъ говорилъ ей, что она разцвѣла и похорошѣла, что, находясь около 2 мѣсяцевъ въ командировкѣ, онъ не переставалъ думать о ней, и что вчера, когда увидѣлъ ее на бульварѣ, пришелъ даже въ нѣкотораго рода остолбенѣніе отъ радости, но она вдругъ исчезла, какъ мимолетное видѣніе.
   И, не выпуская ея руки и лаская ее своимъ взглядомъ, онъ говорилъ ей любезность за любезностью. Гибкій, веселый, оживленный, онъ заразилъ ее своею живостью и заговорилъ, загипнотизировалъ своими восторгами. Она отъ души была рада, что онъ такъ дружески относится къ ней и что ея подозрѣнія были напрасны. И, высвободивъ, наконецъ, свою руку и все еще растерянная отъ неожиданной встрѣчи, она указала Петлищеву на кресло, а сама сѣла поодаль, на диванчикѣ. Но онъ подсѣлъ къ ней ближе и, не отрывая отъ нея глазъ, съ увлекательностью заговорилъ о минувшей зимѣ, объ историческомъ балѣ, объ ея успѣхахъ, пересыпая рѣчь пламенными взглядами и тонкими похвалами.
   Ирочкѣ доставляли большое наслажденіе его комплименты и веселая болтовня, но ее коробили нѣкоторыя его вольности. И, желая положить имъ конецъ, она слегка отодвинулась и заявила, что въ скоромъ времени выходитъ замужъ. Петлищевъ сразу какъ бы заморозилъ себя и оффиціально поздравилъ Ирочку. Но когда узналъ, что она выходитъ замужъ за человѣка, ему неизвѣстнаго и не принадлежащаго къ его кругу, то лицо его вдругъ словно оттаяло и просвѣтлѣло. Онъ опять оживился и глаза его снова вспыхнули наглою рѣзвостью. Перейденная грань нѣкоторыхъ вольностей и близость молодой красивой дѣвушки въ небрежномъ легкомъ платьѣ, сквозь которое сквозило тѣло, одурманивали Петлищева. Онъ наклонился къ Ирочкѣ и льстиво началъ просить, чтобы она позволила слѣпить для него извѣстному скульптору ея руку. Она замѣтила съ искусственною скромностью, что едва ли скульпторъ найдетъ ея руку достойной вниманія. Петлищевъ, какъ бы досадуя, что она такъ небрежно относится къ высшимъ дарамъ природы, началъ съ дѣловымъ видомъ поднимать рукавъ ея платья и съ горячностью доказывать, что ея рука, по гармоніи линій, можетъ служить образцомъ для художниковъ; затѣмъ, какъ бы въ видѣ невольной дани восторга передъ гармоніей линій, онъ припалъ губами къ ея голой рукѣ и, обезумѣвъ, вдругъ обнялъ Ирочку и нѣсколько разъ поцѣловалъ ее въ открытую шею.
   Она вскрикнула и отбросилась. Вдали стукнула дверь. Ирочку охватилъ ужасъ, что въ комнату можетъ въ эту минуту войти Матовъ. Она поспѣшно оправила прическу, платье и пересѣла къ окну. Петлищевъ, съ трудомъ переводя дыханіе, проговорилъ въ замѣшательствѣ:
   -- Простите... Это -- дерзость съ моей стороны... Но если бы вы знали...-- Петлищевъ взглянулъ на Ирочку. Съ разгорѣвшимся лицомъ и вздымающеюся грудью она казалась ему еще обаятельнѣе. Онъ перевелъ духъ и добавилъ:-- Если бы вы знали, что бываютъ минуты, когда человѣкъ не властенъ надъ собою... Онъ... онъ безумецъ. И смотрите на это, какъ на безуміе, потому что это дѣйствительно безуміе... такъ какъ я... безумно васъ люблю. Клянусь вамъ!...-- Петлищевъ хотѣлъ чѣмъ-то поклясться, но не поклялся и только повторилъ:-- Клянусь!
   Ирочка была возмущена поступкомъ Петлищева. Но когда онъ заговорилъ о безумной любви, она въ душѣ нѣсколько примирилась съ нимъ. Ей даже стало немного жаль его. Но, желая, все-таки, пробрать его, она проговорила съ гнѣвомъ:
   -- Оставьте меня! Не вѣрю я вамъ, что вы любите меня! Любовь, прежде всего, требуетъ... уваженія. Безъ уваженія нельзя любить. И если бы вы хоть немного меня уважали, вы не поступили бы такъ гадко.
   Во время ея рѣчи Петлищевъ постепенно овладѣвалъ собою и думалъ: "Не надо ей возражать и подкладывать дрова на костеръ. Пусть она выпалитъ весь порохъ и тогда не трудно будетъ примириться съ нею". И когда Ирочка нѣсколько успокоилась, онъ заговорилъ съ подкупающею страстностью. Онъ увѣрялъ ее, что ни къ одной женщинѣ во всемъ мірѣ онъ не питаетъ такого уваженія, какъ къ ней, и для доказательства тутъ же выдумалъ, что пріѣхалъ просить ея позволенія назвать пріобрѣтенную имъ яхту, въ память ихъ встрѣчи, Богиней Діаной.
   -- Не уважая, такъ не поступаютъ,-- сказалъ онъ съ удареніемъ.
   Ирочка была обезоружена. Но, не желая такъ скоро миловать провинившагося, сказала съ укоромъ:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, вы не уважаете меня, не уважаете!
   Петлищевъ поклялся, что уважаетъ и. что она чудовищно несправедлива къ нему. Въ его голосѣ опять зазвучала веселая нотка, которую многіе принимали за отзвукъ молодого, неиспорченнаго сердца. Въ концѣ-концовъ, Ирочка обѣщала "постараться забыть" проступокъ Петлищева. Передъ уходомъ, взглянувъ жаднымъ взглядомъ на нее, онъ проговорилъ вкрадчиво:
   -- Когда же прикажете назначить крестины?
   -- Какія крестины?
   -- Крестины яхты.
   И онъ началъ увѣрять, что крестины яхты такъ же обязательны, какъ крестины ребенка, только дѣлается это нѣсколько иначе. И, въ особенности, въ виду присутствія на яхтѣ патронессы. Выѣхать можно будетъ вечеромъ, когда спадетъ жара. По выходѣ въ море яхта украсится разноцвѣтными огнями. На палубѣ будетъ приготовленъ столъ въ классическомъ духѣ, то-есть съ возлежаніями, а не съ сидѣніями. Въ извѣстный часъ выпустится ракета, раздастся выстрѣлъ, взовьется флагъ, спрятанный въ трюмѣ оркестръ заиграетъ гимнъ въ честь патронессы и т. д.
   Ирочка съ упоеніемъ слушала Петлищева и была восхищена, что въ честь ея совершатся такія торжества. Но, вспомнивъ о Матовѣ, она сказала:
   -- Я, право, не знаю, смогу ли я... Какъ мой женихъ еще къ этому отнесется...
   -- Во всякомъ случаѣ, если онъ не запретитъ вамъ, я и моя яхта всегда къ вашимъ услугамъ. Только извѣстите: до 3 часовъ -- домъ генералъ-губернатора, послѣ 5 -- яхтъ-клубъ.
   И Петлищевъ раскланялся съ почтительностью влюбленнаго рыцаря.
   По уходѣ его Ирочка задумалась. Въ душѣ ея было какое-то раздвоеніе. Ей было и весело, и хотѣлось побывать на крестинахъ яхты, но, въ то же время, какъ будто что-то грызло ее. Она вспомнила Матова, его восторженную любовь, свой вчерашній поцѣлуй, затѣмъ объятія Петлищева, и кровь прилила къ ея лицу. Какъ она допустила это? И почему съ ней такъ обращаются? Она съ брезгливостью провела рукою по шеѣ. Ей показалось, что тамъ еще свѣжи слѣды поцѣлуевъ Петлищева. Она поспѣшно встала, налила свѣжей воды въ чашку, накапала туда китайскихъ духовъ и, быстро разстегнувшись и спустивъ съ плечъ рубашку, начала вытирать мокрою губкой лицо, шею, грудь. Почувствовавъ себя освѣженной и какъ бы очищенной, она вытерлась мохнатымъ полотенцемъ, пробѣжала по тѣлу пуховкой съ розовою пудрой и черезъ минуту, смахнувъ пудру пушистою щеточкой, стояла передъ зеркаломъ въ видѣ Венеры Милосской.
   Чувствуя себя виноватой передъ Матовымъ, она мысленно нѣжила его и готовила ему горячую встрѣчу. Но въ 2 часа Матовъ не пріѣхалъ. Прошелъ еще часъ. Ирочка начала скучать и немного сердиться на Матова. Вотъ какъ онъ любитъ ее! Она здѣсь томится по немъ, а онъ тамъ гдѣ-то увлекся разговорами. Пробило 4 часа. Ею начало овладѣвать безпокойство. Не случилось ли чего съ ея милымъ? А она, гадкая, на него сердится. Она то и дѣло подходила къ окну и высовывалась на улицу.
   Жара начала спадать. Солнце скрылось за сосѣднимъ домомъ и заревомъ расплылось на западѣ. Въ воздухѣ повѣяло вечернею свѣжестью. Вся улица покрылась тѣнью и только кое-гдѣ между домами прорывались оранжевыя полосы свѣта. Ирочкой все больше и больше обладѣвало безпокойство.
   Наступилъ 7-й часъ. Высунувшись въ окно, она увидѣла на улицѣ Лизавету Григорьевну и радостно привѣтствовала ее воздушнымъ поцѣлуемъ. Но Лизавета Григорьевна только кивнула головой и торопливо направилась къ подъѣзду. Ирочка выбѣжала въ переднюю, но, взглянувъ на разстроенное лицо Лизаветы Григорьевны, почувствовала смутный страхъ.
   Лизавета Григорьевна, еле поздоровавшись, закрыла тщательно дверь и, не снимая шляпы, опустилась на стулъ.
   -- Что вы надѣлали?
   Ирочка съ безпокойствомъ взглянула на Лизавету Григорьевну.
   -- Что вы надѣлали, безумная?-- повторила строго Лизавета Григорьевна и, понизивъ голосъ, спросила:-- Кто у васъ былъ сегодня?
   Ирочка замялась.
   -- Этотъ... какъ его... Петлищевъ... А что?
   -- Что было между вами? Только не виляйте, говорите правду.
   -- Я не понимаю, тетя Лиза! Что это -- допросъ какой-то? Зачѣмъ? По какому праву?
   -- Оставьте этотъ тонъ и, во имя нашей дружбы, скажите мнѣ: что было у васъ сегодня съ Петлищевымъ?
   -- Ничего... особеннаго. Онъ пріѣзжалъ ко мнѣ съ визитомъ, какъ добрый знакомый, и просилъ на крестины яхты, которую онъ называетъ Богиней Діаной.
   -- И только?
   -- И только.
   -- Поклянитесь!
   -- Вотъ странно! Съ какой стати я буду клясться?
   -- Ну, такъ вы лжете. Это я вижу по вашимъ глазамъ. А въ такомъ случаѣ мнѣ больше не о чемъ съ вами говорить.
   И Лизавета Григорьевна сдѣлала движеніе, чтобы встать. Ирочка удержала ее.
   -- Тетя Лиза, не уходите! Я чувствую, что тутъ кроется что-то ужасное! Скажите, въ чемъ дѣло?
   -- А вы даете слово сказать мнѣ правду?
   -- Даю, только говорите.
   -- Въ городѣ ходятъ толки, что вы были влюблены въ Петлищева, находились съ нимъ въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ и жили на его счетъ.
   Ирочка была такъ ошеломлена этимъ, что нѣкоторое время не могла говорить отъ негодованія. Наконецъ, сказала:
   -- Какая безстыдная, подлая клевета!
   -- Поклянитесь!
   -- Клянусь всѣмъ для меня святымъ!... Вотъ вамъ!-- сказала горячо Ирочка и даже перекрестилась.
   И затѣмъ откровенно разсказала о всѣхъ вольностяхъ Петлищева и о сегодняшней его выходкѣ, и какъ по слабости характера она все прощала ему, и какъ теперь горько кается. Что же касается денегъ, то она дѣйствительно однажды заняла у него 50 рублей,-- ей надо было до зарѣзу,-- но она ихъ ему непремѣнно уплатитъ. Вотъ и все.
   Искренній тонъ Ирочки разсѣялъ сомнѣнія Лизаветы Григорьевны. Она помолчала и сказала болѣе мягкимъ тономъ:
   -- Теперь же слушайте и давайте придумывать, какъ лучше поступить. Сегодня послѣ завтрака къ намъ явился Михаилъ Алексѣевичъ, но въ такомъ видѣ, что, взглянувъ на него, я испугалась -- точно сумасшедшій. Изъ нашихъ хлопцевъ дома никого не было. Узнавши, что мы одни, онъ сѣлъ и, ужасно волнуясь, разсказалъ мнѣ, что, возвращаясь сегодня съ дачи, былъ невольнымъ слушателемъ, какъ два господина, разговаривавшіе по-итальянски о всякихъ городскихъ сплетняхъ, вдругъ упомянули имя Петлищева и ваше. И одинъ изъ нихъ съ такою убѣжденностью началъ говорить о вашихъ близкихъ отношеніяхъ къ Петлищеву, что Михаилъ Алексѣевичъ едва сдержалъ себя, чтобы тутъ же, въ вагонѣ, не размозжить ему голову. Но ему не хотѣлось, чтобы ваше имя участвовало въ скандалѣ. По приходѣ поѣзда въ городъ, онъ вышелъ на платформу и сталъ поджидать сплетниковъ.Но они куда-то исчезли. Онъ тщетно обѣгалъ весь вокзалъ и, скрѣпя сердце, удалился. Подъѣхавши къ вашему дому, онъ увидѣлъ у подъѣзда шикарную пролетку и инстинктивно спросилъ у кучера, чей это экипажъ? Тотъ сказалъ: Петлищева. Михаилъ Алексѣевичъ, постоявъ немного, направился къ подъѣзду. Но въ это время черезъ открытое окно онъ отчетливо услышалъ вашъ голосъ и остановился. Вы со слезами укоряли кого-то, что онъ васъ не уважаетъ. А этотъ кто-то началъ клясться вамъ въ безумной любви. Михаилъ Алексѣевичъ бросился вонъ и обѣжалъ кругомъ весь кварталъ. Пролетка еще стояла. Онъ началъ ходить вдоль забора, не спуская глазъ съ вашего окна. Черезъ нѣкоторое время вышелъ расфранченный офицеръ и, весело насвистывая, взглянулъ наверхъ. Михаилъ Алексѣевичъ убѣжалъ, чтобы не поддаться бѣшенству охватившей его ненависти. Такъ онъ пробѣжалъ нѣсколько кварталовъ и, замѣтивши, что обращаетъ на себя вниманіе, сѣлъ на извощика и машинально сказалъ нашъ адресъ. Разсказавши все это съ ужаснымъ видомъ, онъ началъ просить моей дружеской помощи. Онъ ничего не понимаетъ, что происходитъ въ немъ, и никакъ не можетъ разобраться. Онъ вѣритъ, что вы чисты, и, въ то же время, мучается сомнѣніями. Онъ не можетъ придти къ вамъ съ прежнимъ чувствомъ, и, въ то же время, не смѣетъ оскорбить васъ малѣйшимъ подозрѣніемъ, потому что все это недостойно и отвратительно. Я начала его успокоивать, что все это ни больше, ни меньше, какъ сплетня праздныхъ людей, и принимать близко къ сердцу ихъ пошлыя выдумки не слѣдуетъ. Затѣмъ я начала говорить, что знаю васъ съ измальства, что вы, несмотря на свое легкомысліе, дѣвушка нравственная и не можете поступить такъ безчестно, что еслибъ у васъ было что-нибудь серьезное съ Петлищевымъ, то вы непремѣнно сказали бы объ этомъ Михаилу Алексѣевичу и проч. И, чтобъ его успокоить, я обѣщала поѣхать сейчасъ же къ вамъ, поговорить съ вами и затѣмъ откровенно высказать ему мое мнѣніе.
   Ирочка опустила голову и, помолчавъ немного, проговорила вдумчиво:
   -- Скрыть что-нибудь отъ любимаго человѣка не всегда -- подлость. Иногда это -- великодушіе, любовь, доброта, все, что хотите!
   Лизавета Григорьевна окинула взглядомъ Ирочку и спросила:
   -- Напримѣръ?
   -- Напримѣръ... Такъ сразу примѣръ трудно подыскать... Ну, напримѣръ, какая-нибудь дѣвушка... или женщина увлеклась кѣмъ-нибудь -- безъ любви, а такъ, подъ вліяніемъ минуты...
   -- Что значитъ "увлеклась"?-- спросила Лизавета Григорьевна, съ безпокойствомъ поглядывая на Ирочку.
   -- Ну, словомъ, увлеклась... отдалась.
   -- И что-жь дальше?
   -- А дальше: женихъ или мужъ любитъ ее безумно. Сказавши ему, она разобьетъ всю его жизнь. И вотъ ради его счастья она хоронитъ въ своемъ сердцѣ эту тайну. Такая дѣвушка... или женщина, по-моему, героически поступаетъ, а не дурно.
   -- А по-моему, эта дѣвушка или женщина -- просто-на-просто дрянь, желающая играть въ благородныя чувства.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, тетя Лиза! Это узко такъ разсуждать! И меня удивляетъ, что вы, такая умная женщина, не можете понять этого,-- возбужденно произнесла Ирочка.
   Лизавета Григорьевна поднялась и, пристально глядя на нее, сказала съ горечью:
   -- Эта героиня -- вы! Мнѣ теперь все ясно... И вамъ не стыдно? А кто сейчасъ клялся, что у васъ съ Петлищевымъ не было ничего особеннаго?
   -- Клянусь, тетя!...
   -- Оставьте меня! Не вѣрю я вамъ больше! Не могу вѣрить!
   -- Тетя Лиза, выслушайте, пожалѣйте же меня!-- вскрикнула Ирочка и, ломая руки, разсказала Лизаветѣ Григорьевнѣ всю свою исторію съ Бандичемъ и почему она скрыла все это отъ Матова.
   Лизавета Григорьевна сидѣла, точно осужденная, опустивъ глаза, не глядя на Ирочку и ничего не возражая. Наконецъ, вздохнувши, она спросила:
   -- Что-жь теперь дѣлать?
   -- Я не знаю,-- чуть слышно отвѣтила Ирочка.
   -- Скрыть вашъ проступокъ отъ Михаила Алексѣевича я не имѣю права.
   -- Какъ хотите.
   Лизавета Григорьевна посидѣла немного и ушла. Ирочка долго находилась въ какомъ-то оцѣпенѣніи. Затѣмъ подошла къ окну и съ напряженностью стала прислушиваться къ уличному движесію, вздрагивая и холодѣя всякій разъ, когда къ дому приближался экипажъ. Она была увѣрена, что черезъ нѣсколько минутъ пріѣдетъ Матовъ. Онъ выслушаетъ тетю Лизу и своимъ чуткимъ, благороднымъ сердцемъ все пойметъ и пріѣдетъ къ ней. Иначе какова же тогда и любовь его, если онъ не можетъ простить ей въ прошломъ невольный грѣхъ?
   Но прошелъ вечеръ. Наступила ночь. Городская жизнь постепенно затихала, точно умирая въ агоніи, Вдали гдѣ-то монотонно пробило 12 часовъ. Матова не было. Ирочка рѣшила, что онъ, вѣроятно, былъ слишкомъ разстроенъ и не хотѣлъ тревожить ее своимъ видомъ. Но на утро, успокоившись, онъ, навѣрное, придетъ къ ней. Они объяснятся. Онъ все пойметъ и проститъ ее, а она съумѣетъ загладить свой проступокъ.
   Она раздѣлась и легла, но заснула только подъ утро, спрятавъ отъ свѣта лицо подъ одѣяло.
   Проснулась она въ 10 часу и сразу всѣ подробности истекшаго дня живо возникли передъ нею. Она вскочила съ постели, мигомъ одѣлась, вышвырнула въ окно букетъ Петлищева, старательно убрала комнату и стала поджидать Матова. Прождавъ его до 2 часовъ, она не выдержала и поѣхала къ Лизаветѣ Григорьевнѣ. Лизавета Григорьевна тоже спала плохо и смотрѣла больной. Взявъ Ирочку за руку, она увела ее въ свою комнату и заперла дверь.
   Когда черезъ часъ Ирочка вышла оттуда, у нея былъ растерянный видъ. Но она крѣпилась и дѣлала надъ собою усилія. Однако, дойдя до передней, остановилась и опустила голову. Нижняя челюсть у ней дрогнула.
   -- Тетя, что же мнѣ дѣлать теперь? Я ничего понять не могу. Если онъ... отказывается отъ меня, Богъ съ нимъ... Я ему навязываться не стану. Но пусть... такъ прямо и скажетъ или напишетъ.
   -- Повторяю вамъ: выслушалъ онъ меня, словно одервенѣлый, точно истуканъ какой. Потомъ всталъ, сказалъ: "Благодарю васъ за хлопоты. До свиданія!" -- и ушелъ. И каковы его чувства, каковы его намѣренія, ничего я, милая, не знаю.
   Ирочка помялась немного, судорожно повертѣла въ рукахъ перчатки и ушла. Придя домой и узнавъ, что Матова не было, она упала на кровать и горько заплакала. Дуняша и хозяйка напрасно стучали въ ея дверь. Она не откликнулась, обдумывая свое положеніе, и, наконецъ, рѣшила немедленно объясниться съ Матовымъ.
   Не размышляя больше, она умылась, привела себя въ порядокъ и поѣхала въ меблированныя комнаты, гдѣ жилъ Матовъ. Она однажды была у него и увѣренно направилась по корридору. Дойдя до его номера, Ирочка перевела духъ и постучалась. Отвѣта не было. Она повернула ручку. Дверь оказалась запертой. Ирочка пошла по корридору и, встрѣтивъ слугу, спросила о Матовѣ.
   -- Они утромъ уѣхали, совсѣмъ уѣхали -- пароходомъ,-- сказалъ на ходу слуга и исчезъ.
   Ирочка медленно спустилась по лѣстницѣ, медленно вышла на улицу и, не замѣчая ничего вокругъ себя, вернулась домой. Мучительное чувство тоски и обиды наполнило ея душу. Въ теченіе часа она исхудала и постарѣла. Такъ вотъ какъ заплатили за ея жертвы, за ея любовь! И какъ онъ смѣлъ поступить съ нею такъ бездушно, такъ неделикатно? А она, глупая, возводила еще его въ образецъ рыцарства! И, съ накипающею постепенно горечью въ сердцѣ, она долго металась по комнатѣ, не находя себѣ мѣста.
   Стало смеркаться. Ирочка сѣла у окна и задумалась. Ее охватилъ ужасъ одиночества. Кому она нужна? Кто ее пожалѣетъ? Никого у нея во всемъ мірѣ... ни души!
   Вдругъ она вспомнила вчерашнее посѣщеніе Петлищева и поднялась. Черезъ минуту лицо ея оживилось. Она кликнула Дуняшу и послала ее за посыльнымъ, а сама зажгла свѣчку и, присѣвъ къ столу, съ нервною поспѣшностью написала:
   "Многоуважаемый Петръ Юрьевичъ! Я сегодня вечеромъ свободна и готова быть на крестинахъ. Отвѣчайте.

Уважающая васъ Діана".

   И, торопливо облизнувъ край конверта, она съ укоромъ шептала:
   -- Хорошо же, хорошо!

П. Сергѣенко.

"Русская Мысль", кн.IV--VI, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru