Серафимович Александр Серафимович
Это - не чудо

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

А. С. Серафимович

Это -- не чудо

   Собрание сочинений в семи томах. Том седьмой
   Подготовка текста и примечания Р. И. Хигеровича
   М., ГИХЛ, 1960
   OCR Ловецкая Т. Ю.
  
  

В семнадцатом году

  
   ...Это было в Лефортове 31 декабря, в канун 1918 года. Окна бывшего Алексеевского училища, изъеденного снарядами, ярко светились: рабочие встречали Новый год. Я глянул: направо, налево тонуло без конца в синеве море человеческих голов, без конца, потому что манеж тянулся, теряясь, направо и влево. Стоял тяжко вздымающийся, мерно падающий говор людского волнующегося моря.
   В середине, у самой стены,-- эстрада красная. На ней -- красный стол. Несколько молодых солдат с безусыми лицами застыли в почетном карауле у полыхающих красным шелком полковых знамен. Львиная голова Маркса глядела из-за зеленой хвои со стены.
   В двенадцать часов поднялся председатель:
   -- Товарищи, на рубеже Нового года даю слово представителю нашей революционной армии...
   На эстраде -- высокая фигура чернобородого командира. И как только появился он, гул непрекращающихся приветствий наполнил всю громаду манежа.
   -- Товарищи! -- раздается крепкий голос командира.-- Новый год начался не сегодня, не сейчас, не в эти двенадцать часов. Новый год начался с Октябрьской революции, когда власть перешла к рабочим и крестьянам. Много еще работы впереди революционному народу, революционной армии -- много борьбы. И для этой большой, великой борьбы нужно создать новую армию, на иных, революционных началах. И эта армия создается сейчас, она создается на всех фронтах молодой нашей республики. Мы с вами празднуем сейчас здесь Новый год, а наши братья сражаются, побеждают и умирают там, на Дону, в борьбе с Калединым. Ударит час, и мы пойдем этим борцам на смену. Пойдем и победим -- к этому призывает нас Родина.
   И опять потрясающе гремит манеж из края в край...
   Сейчас, двадцать восемь лет спустя, мне вспомнились эти первые дни рождения нашей славной армии.
   Молодая Советская республика и рожденная ею в боях и сражениях Красная Армия, скудно снабженная вооружением, душила врагов революции и побеждала их этим скудным вооружением и силой своего морального превосходства, страстной верой в свое правое дело. Наша армия -- ведь это были те же рабочие и крестьяне, измученный, истерзанный трудовой народ. Этот народ захватил власть и боролся за нее. Поднялась армия освобожденного народа, широко раскрывшего на мир глаза, впервые заговорившего во весь голос, во всю мощь своей богатырской груди.
   Чудесное это было время: и тяжкое, и радостное, и мучительное! В муках, в крови, в боях, в лишениях, но на долгую и счастливую жизнь рождалось новое государство трудящихся и верный страж его -- единственная в мире истинно народная Советская Армия.
   Не прошло еще и трех десятилетий, а как неузнаваемо изменилась наша родина, как вырос и возмужал ее верный страж!
   В результате мудрой политики партии наш народ, наша армия оказались во всеоружии перед лицом грозных испытаний Великой Отечественной войны. Выросло все: и вооружение, и боевое мастерство, стратегия и тактика ведения войны, и люди -- наши бойцы.
  

БОЕВАЯ ЗРЕЛОСТЬ

  
   Осенью 1936 года я несколько дней пробыл на тактических учениях войск Московского военного округа. На полях учений мне пришлось столкнуться с командирами и бойцами всех родов войск -- летчиками, кавалеристами, танкистами, артиллеристами. Побывал в танковых, авиационных частях, в кавалерии. Всюду красноармейцы с большим увлечением и энтузиазмом действовали на маневрах, забывая условную обстановку. Каждый из них соревновался на лучшее проявление своих боевых качеств: выдержки, военной хитрости, инициативы, мужества, быстроты в решении трудных и сложных тактических задач.
   Исключительное впечатление оставила выброска "красными" более чем двухтысячного десантного отряда в глубину расположения "противника".
   Бойцы-парашютисты сыпались как из мешка. Это было великолепное зрелище. Появление такого воздушного десанта в тылу для любого противника явится самым неожиданным и опасным сюрпризом.
   Танкисты с исключительным искусством преодолевали сложные заграждения и препятствия. Атака танков оставила неизгладимое впечатление. Нужно было взять реку. Танкетки переплывали, бойцы переходили вброд. Всюду быстрота действий, высокая мобильность, искусство управления и единство действий на всех этапах пронизали учения войск Московского военного округа.
   В самых сложных ситуациях бойцы и командиры показывали прекрасные образцы отваги, находчивости.
   Я наблюдал, как колхозники, трудящиеся района маневров с неослабным, напряженным вниманием следили за учениями. Их лица выражали гордость и радость за наших бойцов и командиров, овладевающих боевой техникой. Трудящиеся могут спокойно работать. Вооруженные силы нашей страны крепко стоят на страже.
   Тактические учения дали мне большую творческую зарядку.
   Я воочию убедился, как далеко шагнула вперед наша родная Красная Армия. Я знаю царскую армию, видел ее маневры, хорошо знаком с революционной армией -- армией гражданской войны. Ничего похожего нет! Наша современная Красная Армия насыщена самыми разнообразными техническими средствами борьбы, люди большевистского мужества руководят ею.
   Прекрасный разбор тактических учений войск дал народный комиссар обороны, маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов.
   Пребывание на маневрах показало мне еще в 1936 году все величие, всю мощь и стройность рядов Красной Армии. Такая армия сумеет любое препятствие преодолеть. Такая армия непобедима!

БОЙЦЫ

  
   В 1943 году я приехал в армию гвардии генерал-лейтенанта А. В. Горбатова. Побывал в разных частях, знакомился с жизнью и настроением бойцов. Из-за леса глухо и редко били орудия, А в лесу спокойно и мирно потрескивали костры с навешанными котелками. У костров грелись бойцы.
   Было это под Брянском. В пяти километрах от нас сквозь густые леса шла трудно уловимая линия фронта. Невдалеке на пеньках присели два бойца, достали табачку и закурили. Я подошел к ним -- они и меня угостили табачком.
   -- Да нет, братцы, не курю.
   -- Как же не курите? На войне без курева нельзя. Такое дело, сами понимаете.
   Я смотрю на их бравую молодцеватую выправку. На справные шинели, ловко заправленные под ремень, на бережно уложенные на коленях отлично вычищенные автоматы, на их славные, серьезные, молодые, полуребячьи лица...
   Немало исколесил я по нашей земле в годы гражданской войны, побывал на многих фронтах, а таких бойцов в те времена не встречал. То есть это были отличные люди, это были те же герои, но не на многих были такие шинели, и валенки, и рукавицы. И оружие было не то. Беден был наш народ, и бедна была его армия. Помню, как в Таганрогском округе крестьяне со всех сторон везли красным советским войскам с трудом собранный печеный хлеб, муку, сало, пшено, кое-какую одежонку и не брали за это ни копейки: ведь это везли для своей армии. Бывало, устраивали крестьяне и рабочие между собой сборы, привозили и передавали Красной гвардии по двести -- триста рублей.
   -- Як вы уйдете, паны нас сжують,-- говорили крестьяне...
   И вот как выросла ныне наша армия!
   -- Вы, товарищи, где учились? -- спрашиваю я молодых бойцов, присаживаясь рядом с ними на поваленные деревья.
   -- Да я восемь классов...-- небрежно бросает один.-- У нас в селе десятилетка, но я добровольцем пошел. Вот война кончится, доучусь.
   Смотрю, другой как-то сжался, пожевал хвост своей самокрутки, глянул на меня смущенно, швырнул самокрутку и встал:
   -- А я,-- он растерянно улыбнулся,-- у меня так семейные обстоятельства сложились, что я только три класса начальной школы кончил,-- сказал он, покраснел и, отвернувшись от нас, медленно пошел прочь по тропинке.
   "Уж не обидел ли я его?" -- подумалось мне. Но мой собеседник, боец, окончивший восьмилетку, сказал, что его товарищу было просто неловко сознаться, что он так мало учился. А вообще-то у них в роте почти вся молодежь -- комсомольцы, и почти все окончили неполную среднюю школу. Многие даже десятилетку кончили, другие работали квалифицированными рабочими на заводах и фабриках, третьи были в колхозах трактористами, комбайнерами. А многие ребята полюбили военное дело, стали младшими командирами и мечтают теперь попасть в офицерские школы.
   Как бы невзначай, мой собеседник, поправляя шинель, расстегнул воротник, и серебряные кружки медалей тихо звякнули.
   -- Вот и я уж теперь навсегда в армии останусь. Мой отец еще красногвардейцем был. Ну, а я -- по наследству... Будьте здоровы! -- сказал он и, ловко отдав приветствие, пошел вслед за своим товарищем.
   Я поднялся и направился в свой блиндаж. Радостные мысли нахлынули на меня. Я бывал на фронтах во время первой мировой войны. Бывало, спросишь солдата: "Много ли вы учились?" Ответ самый безрадостный. А впрочем, и спрашивать было не нужно: по лицу, по разговору, по манерам ясно было, что он неграмотен. Ныне, в советское время, бойцы Советской Армии краснеют, что окончили три класса начальной школы.
   Побывал я в танковых, в артиллерийских подразделениях, беседовал с летчиками... Куда б я ни пришел, где б ни побывал,-- всюду новая, смелая, сильная, культурная, деятельная молодежь. Не удивительно, что когда во взводе, в отделении командир выбывал из строя, его место занимал рядовой боец, умело и толково ведя команду и с честью выполняя боевое задание.
   Да разве было что-нибудь подобное в царской армии?
   А когда я попал к артиллеристам, разговорился с ними,-- так ведь это -- математики... Ниже восьмого, девятого класса среди них нет ни одного.
   То же самое и среди танкистов. А летчики -- это настоящие профессора.
   Да какую военную специальность ни возьми в нашей армии, наш теперешний воин проявляет огромную зрелость, огромную способность учитывать обстановку, огромную способность умело сосредоточивать свои силы, ибо наш воин -- со светлым умом развитого человека. Он строго выполняет приказы командования, и выполняет их творчески. И он весь пронизан идеей победы.
   Где, в какой армии найдутся такие герои, как легендарный Николай Гастелло?! Да ведь он не один. Русские летчики не сдаются: они предпочитают погибнуть. Но, ринувшись в гибельную бездну, они увлекают за собой врагов, врезаются в их транспорты и в колонны.
   Где, в какой стране боец, чтобы дать возможность продвинуться своей пехоте, собственным телом закрывает амбразуру, из которой бьет вражеский пулемет?
   Да, русского бойца нельзя повалить. С удивительным упорством бьется он теперь за свою великую родину, бьется за братьев и сестер, бьется за великий советский строй, приносящий стране счастье и радость, счастливую, радостную жизнь. За все это бьются не только русский боец, но и бойцы всех национальностей нашей родины. Ибо, темные, забитые, замученные в царское время, они теперь широко открытыми глазами увидели радость и счастье, ради которых стоит жить.
   Нет, это не "чудо", что Советская Армия ломает фашистскую военную машину, гонит немецкие войска из пределов нашей страны.
  

СРЕДИ КОМАНДИРОВ

  
   Наша машина быстро несется по восстановленной дороге, которую немцы глубоко изуродовали перед своим бегством. По бокам мелькают черные полосы сожженных деревень. Так -- километр за километром.
   Вот и Третья армия. Она раскинулась в лесах. В километрах пяти-шести за синеющим лесом изредка ухали немецкие орудия. Им отвечают наши.
   Я знакомлюсь с стоящими здесь частями.
   ...Какой же славный народ офицеры Третьей армии -- простой и задушевный! Отношения между бойцами и офицерами -- глубоко товарищеские. И в то же время дисциплина -- неукротимая. Вот письмо бойца к своему командиру:
  
   "Здравствуйте, дорогой отец Карпов, все командиры и бойцы 912 а. п.! Пишет вам ваш сын, ваш воспитанник Савченко Иван Петрович. Со дня рождения полка я находился у вас в 6-й батарее. В этой батарее -- моя семья, с которой я бил врага, в этой семье я рос и учился бить кровожадного зверя. С этой семьей я 24 мая ходил вместе со своими боевыми товарищами: Морозовым Аркадием, Макаровым Сергеем, Хорошавцевым, Берязовым и другими боевыми товарищами украсть немца (за языком), чтобы узнать, какие силы врага перед нами стоят. С этой задачей я справился хорошо. Враг почувствовал на себе слабость и начал беспорядочно бежать. Из-под города Мценска мы его гнали и загнали на ту сторону реки.
   26 июля мы заняли высоту левее Пахомского оврага и там поместили свой наблюдательный пункт, на котором меня и командира батареи ранило. По ранению я попал в город Тулу в госпиталь. Сейчас хорошо заживает рана, скоро обратно пойду бить вшивого гада. Так вот, дорогой отец, так вот я воспитался и учился бить врага у вас, в своей родной семье, 6-й батарее 912 а. п., так я и хочу вместе со своей семьей и помереть за честь всего командования.
   Дорогой отец! Прошу вас, возьмите меня в свою семью.

Ваш сын Савченко Иван Петрович".

  
   Как видим, отношения командира и бойца -- это глубокие, кровные отношения сына и отца.
   Да, полк, батальон, рота, батарея -- это нерасторжимая семья командиров и бойцов.
   Вот почему наша спаянная кровным родством армия ломала холодную бездушную армию железа и стали фашистов.
  
   Кровная спайка идет сверху.
   Студент второго курса Петербургского политехнического института Гуртьев пошел добровольцем в армию в империалистическую войну и жестоко дрался с немецкими варварами. В нашу Великую Отечественную войну генерал-майор Гуртьев стал командиром дивизии Третьей армии и дрался под Орлом.
   Пораженный осколком снаряда, он упал на руки командующего Третьей армии гвардии генерал-лейтенанта Горбатова и слабеющим голосом прошептал:
   -- Кажется, я умираю...
   И умер.
   Генерал Горбатов любил его, как брата. Генерал Гуртьев смело и инициативно выполнял планы наступлений, планы прорывов вражеских армий. Его дивизия одна из первых вошла в Орел и беспощадно громила фашистские дивизии.
   Генералу Гуртьеву Указом Верховного Совета СССР посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
   Два его сына, лейтенанты, тоже сражались на фронте.
   ...В нашей Великой, Отечественной войне все стороны русского народа развернулись с чрезвычайной яркостью. Глубочайшая связь командного состава с массой бойцов, неодолимые упорство и стойкость, живая сметка и находчивость в кровавой борьбе и неоглядная преданность своей матери-родине делают Советскую Армию смертельно грозной для врага.
  

СОВЕТСКИЙ КОМАНДАРМ

   Я помню генералов старой царской армии. У подавляющего большинства -- рыкающий голос, великолепная фигура, величие. Всякий, кто с ними разговаривал, чувствовал этакую незаметную мелкую дрожь. Очень многие вышли из помещичьей среды и сами были помещиками. Нельзя сказать, чтобы они особенно себя утомляли изучением военных наук. К офицерам относились часто свысока.
   В дни Отечественной войны я побывал в Третьей армии в разных частях, знакомился с жизнью и настроением бойцов. Как-то меня пригласили к командующему армией гвардии генерал-лейтенанту Александру Васильевичу Горбатову.
   Маленькая комнатка в сохранившейся избе. Наскоро сколоченный стол, дешевенькая чернильница. Единственное украшение -- много телефонов и радиопередача. На столе аккуратно сложены бумаги, приказы.
   Генерал -- худощавый, высокий. Голое, выбритое лицо, ласковое, не для приема, а всегдашнего настроения.
   Это -- образованнейший советский генерал. Окончил высшие академические курсы. И непрерывно совершенствует свои военные знания. Прослужил в армии более тридцати лет. Начал в старой царской армии рядовым. Участвовал в войне с поляками и уже тогда обратил на себя внимание смелостью, находчивостью и неожиданным для неприятеля оборотом действий.
   На Отечественной войне он с первого дня. Под Ярцевом (Смоленской обл.) был ранен и, не дождавшись полного заживления раны, оставил госпиталь и вернулся в строй.
   В битве под Сталинградом он участвовал уже в качестве заместителя командующего армией. А под Орлом сам командовал армией, и ему принадлежит честь прорыва и взятия Орла.
   Генерал всегда проявлял способность к быстрому решению и к рассчитанному, хорошо обоснованному риску. В решительный момент, когда брали Орел, он снял с флангов крупные части и поставил их в центр, рассчитывая, что немцы не посмеют снять у себя части с флангов, боясь, что русские накинутся. Это дало нам перевес в центре. Немецкий фронт был прорван.
   Мне очень хотелось знать происхождение генерала, который еще в царской армии получил два Георгия, имеет еще две медали, и за время Отечественной войны получил за Сталинград орден Кутузова, а за Орел -- орден Суворова 1-й степени. Я прямо спросил:
   -- Кто ваш отец? Какого происхождения?
   Он сказал, чуть усмехаясь глазами:
   -- Мужик. Крестьянин. Занимался еще выделкой овчин...
   Потом помолчал и, опять усмехаясь, стал рассказывать:
   -- Бедно жили. Всё богу молились, чтоб из нищеты вывел. Я помогал отцу. Мне было лет десять. В нашем лесу стояла часовня; двери ее и окна были забиты. Службы в ней не было. Но народ, проходя по дороге, заворачивал к часовенке и молился там. Меня страшно тянуло заглянуть внутрь часовни. Однажды я обошел ее несколько раз,-- все забито. Вгляделся, в одном забитом окне была оторвана узенькая планка. С большими усилиями я подтянулся, заглянул в дыру и -- обомлел: на полу валялись медяки и сребреники. Очевидно, богомольный народ, проходя мимо, бросал в дыру. Там лежало целое богатство. Но как его достать? Я бросился на колени и стал умолять бога помочь мне достать деньги, а я ему за это поставлю свечку. И бог помог. Меня озарило -- я вскочил и пустился бежать к местному сапожнику. Потихоньку стащил у него небольшой кусок вару, приклеил его к концу длинной палки и помчался назад к часовне. Подтянулся, просунул в дыру палку и концом, на котором сапожный вар, нажал на рассыпанные деньги. К моей великой радости, пятаки хорошо приклеивались к вару, гривенники -- еще лучше. Целый час я выуживал серебряные монеты, пятаки, трехкопеечники, копейки, даже полушки -- и набрал их с горсточку. Я был самый счастливый человек на свете и самый богатый.
   Генерал опять ласково засмеялся. Да вдруг -- телефон. Лицо стало напряженным, смех исчез. Я подумал. "О-го-го! Да у него железная рука..."
   -- Так немцев сбили в лес? -- говорил он в трубку с суровым лицом.-- Бейте их, продолжайте атаку!.. Не смущайтесь, что надвигается ночь и в лесу ночью трудно.
   И -- положив трубку -- мне:
   -- Наши загнали немцев в лес, да вздумали отдыхать... а их надо перебить, ничего, что темно...
   Лицо его опять стало ласковым, и он продолжал рассказывать о своей жизни, о юности, о военной службе. Его супруга приготовила чай, и мы уже за чаем коротали время.
   В деревню, где рос будущий советский командарм, приехал передвижной театр. Мальчик мучительно хотел насолить местному кровососу -- богатею Щеколдину. Щеколдин всегда садился в театре в первом ряду и сидел там один: никто не мог купить такой дорогой билет. Да и не смели сесть рядом. А мальчик во что бы то ни стало решил сидеть рядом с богатеем. И вот на деньги, выуженные из часовни, он купил билет первого ряда.
   Приходит в театр и торжественно идет в партер к первому ряду. Капельдинер тотчас же поймал его за ухо, рванул:
   -- Ты куда-а, оборванец? Пшел вон!..
   Мальчик обжег его полным ненависти и презрения взглядом, вырвал свое больно ущемленное пальцами ухо и тоном, полным достоинства:
   -- Мне -- в первый ряд.
   -- Я тебе покажу первый ряд, голоштанник!..
   -- Да у меня билет первого ряда,-- сверкнул глазами мальчик.
   Капельдинер взял билет, с великим изумлением смотрел на него, повертел, пожал плечами.
   Как раз торопливо проходил один из администраторов. Капельдинер -- к нему:
   -- Вот голодранец лезет в первый ряд.
   -- Как, в первый ряд?! А билет у него есть?
   -- Есть.
   Администратор тоже посмотрел, повертел, развел руками.
   -- Ну, раз билет есть... пропусти.
   Мальчик торжественно прошел в первый ряд и уселся в кресло рядом с богатеем. Тот вскочил:
   -- Пшел, драная орясина,-- и зашипел на весь зал.
   -- У меня билет,-- с вызывающим спокойствием сказал мальчик.
   Богатей подозвал капельдинера.
   -- Убери эту вонючую скотинку!
   Капельдинер развел руками.
   -- Никак не возможно... Велели пропустить... У него билет.
   -- Что-о?! -- зарычал богатей, выкатив глаза.
   -- У него билет...-- виновато повторил капельдинер, вздернув плечами.
   Богатей, полный бешенства, торжественно поднялся и ушел из театра...
  
   ...Да, это не рыкающий царский генерал. Бойцы его любят, идут за ним.
  

НА ОСВОБОЖДЕННОЙ ЗЕМЛЕ

  
   Москва!.. Вот она, отодвигается все дальше и дальше, задымленная синевой. Чудесный город -- город мысли, творчества, силы -- уносится в синюю даль. А под машиной, слегка покачивающейся, несется асфальт шоссе, по обочинам мелькают дорожные знаки, проносятся необозримые поля, деревни, села. Мелькают здания школ, музеев, клубов, больниц, детских учреждений.
   И вдруг все оборвалось; непрерывная черная полоса траурно проносится мимо. Задымленные развалины, почернелые печные трубы, сожженная земля; мертво и пусто. Людей угнали. Немногим удалось укрыться по лесам и оврагам. Жили в землянках, в шалашах, бледные, замученные, голодные.
   Солнце коснулось синеющих лесов. Небольшой городок, весь в почернелых развалинах, густо, в рост человека, зарос чернобылом. Из него выглядывают три-четыре сохранившихся домика.
   Но -- пришел день. Красная Армия погнала зверей. Все преобразилось и стало так, как может стать только в нашей стране: из государственных запасов выдают отборные семена, скот, сельскохозяйственный инвентарь; колхозы, где не было немцев, везут в помощь освобожденным зерно, кур, поросят, гусей, молодняк. И расправляются на мертвенных лицах морщины, начинают светиться померкшие глаза. Колхозник говорит:
   -- Лишь бы засеять озимые, а там все образуется.
   Заведующая районным здравотделом женщина-врач с такими же блестящими глазами говорит:
   -- Немцы принесли с собой не только гибель, убийство, смерть, разорение, но и эпидемии: корь, дифтерит, дизентерию, тиф и славу немецкого офицерства -- сифилис. А ведь больница, наша прекрасная больница, сожжена. Амбулатория -- в развалинах; дом матери и ребенка -- в развалинах; аптека сожжена. Вы не можете себе представить, с каким ожесточением, с какой страстью наш медицинский коллектив принялся за работу, за восстановление. Женщины, девушки, недоедая, в страшной усталости, прямо горели на работе. Разыскали не совсем разрушенный дом, день и ночь работали, восстановили,-- и опять у нас больница. Правительство прислало медикаменты. Наш коллектив стал объезжать район и бороться с эпидемиями. Все подавили: ни дифтерита, ни дизентерии, ни тифа, ни немецко-фашистской болезни -- сифилиса.
   Девушка-библиотекарша. У нее живые глаза и такая же радостная непотухающая улыбка победы.
   -- Я всех писателей, что с вами едут, знаю по снимкам в газетах. И Всеволода Иванова, и Федина, и Симонова, и Пастернака, и Антокольского... Трудно с книгами, но понемножку собираем. Вот если б нам помогли в Москве -- всю бы библиотеку восстановили. Глотают ребятишки книги: не успеваешь выдавать.
   Возле, нахмурившись, стоит мальчик лет четырнадцати. Рваные рубаха, штанишки; босой. Он понизил голос и полушепотом спрашивает библиотекаршу:
   -- Это кто такие?
   -- Да писатели же!
   Мальчик прыгнул за угол, и оттуда слышно:
   -- Мамка, давай чистую рубаху.
   Везде виден возвратившийся из лесов народ: строят землянки, восстанавливают полуразрушенные дома, откапывают взорванные немцами колодцы, пригоняют в помощь пострадавшим овец, коз, молодняк, птиц, везут зерно. Смотришь: какая это неохватимо-буйная сила восстановления! Это возможно только в нашей стране, ибо в ней от края до края живут братья, живут кровные.
   Но вот среди почернелых, мертвых развалин бывших домов, среди буйного, выше роста человека, чернобыла высится большое пятиэтажное здание. Все окна целехоньки, блестят стеклами. В красных кирпичных стенах ни одной пробоины, ни одной раны. Кажется, здесь живет много народу, и сейчас услышишь говор, смех, в окнах мелькнут лица. Но нет, громадное нетронутое здание стоит немо: ни звука, ни движения, а снаружи кругом -- легкая огородка и на столбе надпись: "Не приближаться! Здание минировано, может взорваться каждую минуту".
   Милиционер попросил отойти. Мы отошли, и около нас сейчас же столпились жители. На лицах лежала еще неизжитая бледность голодной лесной жизни. Зато у всех были ожившие глаза.
   -- Да ведь они какие кровососы-то! -- говорит старик, с нависшими седыми бровями.-- Все жгут, разваливают, убивают, но этого им мало. Им надо еще после себя смерть оставить. Вот уйдут, но так сделают, чтоб люди мучительно умирали и после их ухода -- и женщины, и ребятишки, и мужчины, и старики.
   -- Как же это?
   -- А вот как. Видите это здание? Оно минировано, никого туда не подпускают. Где оно минировано и как, никто не знает, но минировано наверно. Ведь ясно, не иначе как с подлой целью немцы оставили это здание целым, нетронутым. Взрыв может произойти через день, через два, через десять, через сорок дней,-- когда хочешь. Вот и жди. Наши минеры, рискуя каждую минуту жизнью, напряженно ищут, где замурована мина.
   -- Долго вы были под немецким игом? -- спрашиваем.
   Толпа все растет вокруг. Смотрят, слушают. Так хочется этим измученным людям рассказать о своей тяжкой жизни, из которой вырвала их Красная Армия, заговорить наконец полным голосом, как не говорили уже давно.
   -- Да ведь ежели б убили -- и все, а то ведь глумятся,-- сказала истомленная женщина, и не разберешь, старая она или замученная.-- Пахали на нас, бревна возили, запрягут и порют плетьми. Девушек всех -- солдатам...-- Она вытерла концами платочка скупую слезу...-- У меня дочка...-- и закрыла глаза опухшими, полопавшимися руками.
   -- Ну, зато мы им и дали, будут помнить! -- сказал мальчик в белой -- для писателей -- рубахе.
   И он стал страстно рассказывать нам следующую историю.
   ...По дороге немцы гнали громадную, в шестнадцать тысяч, толпу, и они шли, в Германию угоняли: наступала Красная Армия. На много километров растянулись толпы. Медленно двигались повозки, запряженные в них лошади, коровы, люди. На повозках -- скарб, продовольствие, детишки. И над всем беспредельно плыла непроницаемая пыль. Старые люди, изнемогая, тянули повозки. Ослабевших расстреливали из автоматов и приказывали живым оттаскивать их тела с дороги. Если женщина, несшая ребенка и провизию, останавливалась, измученная, чтоб передохнуть, ребенку разбивали голову и бросали возле дороги... Гнали к железнодорожной станции,-- там погрузят людей в скотские вагоны, запрут. Скот, лошадей, продовольствие, скарб -- все немцы, как правило, забирают себе. Красноармейская разведка выследила немцев, перестреляла из засады часть охраны; остальные побросали оружие, в панике становились на колени, залезали под повозки, кричали: "Гитлер капут". Некоторые еще угрожали... Но женщины, старики, подростки пришли на помощь бойцам. Они сами выламывали палки и били гитлеровцев изо всех сил. Всех забили, вдоль дороги валялись немецкие трупы. Девчата,-- сколько их тут ни было,-- все кинулись к бойцам, обнимали, целовали, плакали, смеялись.
   Старик вел за собою корову. Он подошел к молодому бойцу, низко поклонился, сказал:
   -- Товарищ, ну, спасибо тебе, спасибо вам, милые! На, возьми корову за твою доблесть...
   -- Дедушка, да куда я ее возьму? Что ты?
   -- Нет, сделай милость.
   Старик поклонился, кряхтя, стал на колени:
   -- Сделай такую милость...
   Боец кинулся к нему:
   -- Да что ты, что ты, дед!..-- и стал поднимать.
   Старик совал ему в руки конец веревки.
   -- Бери, бери... молочка похлебаешь, товарищей угостишь...
   -- Да куда нам!.. В разведку, что ли, на корове поскачем?
   Старик постоял, покачал головой, дернул веревку и пошел с коровой к дальней повозке. Люди стали расходиться, поворачивали повозки, выводили лошадей на траву подле дороги. Глядь, старик ведет телушку.
   -- Сделай милость, возьми хоть эту!
   Боец не выдержал и расхохотался. Улыбались бескровными губами женщины. Смеялись, блестя глазами, девчата. Визжали ребятишки.
   ...Мы несемся по восстановленной, гладкой как скатерть дороге, проезжаем по возрожденным местам. Странное ощущение возникает в груди: как будто нет войны, как будто мирно расстилаются поля, белеют платочки женщин, напряженно засевающих озимь. Могучий, мирный, все восстанавливающий труд!
   Но война есть! Вон за тем лесом, в далекой синеве, траурно возникают и мрачно и глухо рокочут орудийные удары.
  
   Я ехал по орловской земле, ходил по Орлу, видел громады вражеских укреплений, развороченных русской артиллерией. Подлый враг бежал, оставив за собой руины. Прекрасные здания старинного города были превращены в груды дымящихся черных кирпичей. Несколько оставленных целыми больших зданий вероломно глядели нетронутыми окнами, тая в себе смерть,-- они были заминированы.
   Мосты, дороги, колодцы, электростанции, водопровод -- все было взорвано: ни воды, ни света, ни проезда. В этих руинах нельзя было жить. А жизнь разгоралась. Тихонько вился дымок над землянками и над отремонтированными на скорую руку маленькими, не совсем разрушенными домиками по окраинам. Тянулись с котомками, с ребятишками, с ручными повозочками люди; они старались узнать места, где провели целую жизнь.
   Команды быстро и напряженно расчищали улицу, восстанавливали водопровод, электростанцию. С тем же упорством, с которым бойцы дрались за Орел, восстановительные бригады возвращают город к жизни. С неменьшим упорством орловские колхозники подымают землю, постепенно налаживают свое хозяйство. Из неоккупированных немцами районов подгоняют скот, овец, везут в плетенках гусей, кур. Много надо труда, работы, материалов, чтобы город ожил. Но он встает и встанет из развалин.
   Нет, это не чудо! Советский народ несказанно упорен в битвах. Он несказанно упорен и в восстановлении всего, что разрушено подлым врагом.
  

ЭТО -- НЕ ЧУДО!

  
   Я вспоминаю, как в старину один из русских отрядов поднимался по ущелью длинной цепочкой. Узкая дорога была вырублена в отвесной скале. С другой стороны дороги далеко внизу бурливо клокотала горная речка. Дорога была до того узкая, что пришлось выпрячь лошадей, и солдаты, надрываясь, на себе тянули лямками орудие. Снизу из-за реки метко стреляли из винтовок, и то один, то другой солдат со стоном падал на дорогу или, сорвавшись, долго летел вниз и скрывался в бело-кипучей реке.
   Вдруг впереди орудия зачернелась на дороге выбоина. Если колесо орудия попадет в выбоину, орудие остановится, остановится и весь отряд, который тянется за ним цепочкой,-- свернуть и объехать негде, и враг перебьет из-за реки всех. Один из солдат, тянувший лямку, быстро перекрестился и лег на выбоину. Орудие перекатили через выбоину и потянули дальше.
  
   Король прусский Фридрих II, крупный полководец, которого разгромила русская армия, сказал как-то:
   -- Русского солдата мало убить, его надо еще повалить.
   Он очень метко выразил удивительную стойкость русского солдата, то есть русского народа, из которого набираются солдаты. Это черта -- национальная.
   Когда стала отступать в начале Великой Отечественной войны Красная Армия под напором дико и вероломно напавшей на нас фашистской орды, фашисты с изуродованными звериной радостью мордами ревели на весь мир, что Красная Армия уничтожена, что Советское государство вот-вот будет разгромлено, что советские люди получат то, чего они заслуживают, -- рабство, потому что они -- низшей людской породы.
   Почему же этот звериный рев фашистского ликования вдруг прервался? Почему сейчас они в своих газетах, радио юлят и пятятся, несут ахинею о "гибкой обороне", к которой они будто бы прибегают? Да потому, что Красная Армия страшным своим напором надломила военную машину фашистов. Это было до того неожиданно, что во всей мировой печати раздался крик:
   -- Это же чудо! Явное чудо, что русская, отступавшая вначале армия вдруг повернулась и погнала "непобедимую" немецкую армию.
   Нет, не чудо! Это вытекает из всего внутреннего строя русского солдата. Если русские солдаты умели замечательно драться за Россию, в которой их чудовищно эксплуатировали заводчики, помещики, плутократы, и этого солдата нужно было не только "убить, но и повалить", то как же возросла после революции эта неохватимая народная сила!
  

ИМ -- НАШУ НЕЖНОСТЬ!

  
   В безумном грохоте, в кровавом дыму бьются наши чудесные бойцы, бьются и гонят озверелого врага. Тысячами, десятками тысяч своих трупов устилают фашистские звери советскую землю, поруганную, истерзанную ими, залитую кровью советских людей. Приходит страшная расплата.
   Почему же так дерутся, так безудержно дерутся красные бойцы, отдавая все силы, всю свою мощь, отдавая свою кровь? Потому, что они бьются за свою родину, за свою родную социалистическую страну, за свои семьи, за своих жен, матерей, за своих старых отцов и за милых сердцу детей.
   Наши бойцы знают: их ребятишки, их семьи, что бы ни случилось, не останутся без помощи.
   Недавно я был на Дону, в городе Серафимовиче. Там высился на горе великолепный детский дом -- немцы сожгли его. Сейчас же, как только выгнали немцев, маленький городок, несмотря на тесноту, отдал детям-сиротам целый квартал.
   Заведующая детдомом товарищ Федорова прекрасно обставила жизнь детей, в подавляющем большинстве детей фронтовиков. Их отлично кормят, они хорошо одеты (область прислала одежду и обувь), прекрасно выглядят. Маленькие бегают за товарищем Федоровой и, держась за платье, говорят: "Мама..." Столько ласки и нежности для детей! Комсомольцы, пионеры несут свои заботы детям.
   И я вспоминаю старую дореволюционную армию. Семья солдата, сложившего голову за свою страну, шла побираться. Бывало, в зной и холод, в грязь и мороз можно было слышать тоненькие детские голоса, просившие милостыню, и видеть протянутые посиневшие ручонки.
   Ответственнейшая задача комсомола -- помочь по всей стране организовать ласковую, полную сердечной теплоты жизнь маленьким ребятам, потерявшим на фронте родителей.
  

Примечания

   Очерк сборный. Глава "Боевая зрелость" впервые напечатав на в "Литературной газете", 1936, 26 сентября, No 54; глава "На освобожденной земле" -- в журнале "Красноармеец", 1943, No21-- 22; главы "Среди командиров", "Советский командарм", "Это -- не чудо" под общим названием "Это -- не чудо" -- в сборнике "В боях за Орел", 1944; глава "Им нашу нежность" -- в газете "Комсомольская правда", 1944, 1 марта, No 51; главы "В семнадцатом году" и "Бойцы" -- в журнале "Красноармеец", 1946, No 3--4 (февраль), под заглавием: "Будь достоин!"; глава "Твое счастье" -- в журнале "Красноармеец", 1947, No 1.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru