Серафимович Александр Серафимович
Адимей

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

А. С. Серафимович

Адимей

   Собрание сочинений в семи томах. Том седьмой
   Подготовка текста и примечания Р. И. Хигеровича
   М., ГИХЛ, 1960
   OCR Ловецкая Т. Ю.
  
   Века шло одно и то же: курились вершины дымными облаками, блестели на солнце вечные снега и, утопая в чудовищной траве, бродил у снегов скот и лошади. Далеко внизу в ущельях безумно грохотали реки. В дымных, топившихся по-черному, кошах жили на горах люди все лето семьями. В конце лета снега заваливали горы сплошь,-- и семьи, и стада, и лошади спускались вниз в ущелья, где в пене и грохоте гнали валуны бешеные реки.
   Дымились аулы, и медленно текла в них скудная, темная, но родная жизнь. Белоголовые дремучие горы загораживали все, что делалось на свете. Да и вся жизнь, весь "свет" был здесь в этих извечных громадах, в этих дремучих лесах, в смертельных пропастях, в день и ночь грохочущих потоках.
   Только немногие вырывались из заколдованного царства скал, ущелий, лесов и снегов: вырывались те, кого помещики выписывали в Россию охранять имения. И они жестоко пороли крестьян плетьми, рубили кинжалами, стреляли из винтовок, со страстью, с презрением, потому что это был ненавистный "урус". Страж не разбирался -- и драл отрепанных и босых крестьян, как врагов.
   Да еще бандиты умели вырываться из заколдованного мира гор. Смело налетали в равнинах на станицы, хутора и села, а иногда нагло врывались даже в города, рубили и грабили.
   Только выписываемые помещиками из ущелий стражники да бандиты знали и видели высокие здания городов, удивительные повозки, бегавшие по улицам без лошадей; видели чудесный свет, заливавший по ночам улицы. Весь же темный народ видел только солнце над зубчатыми скалами, да лунные тени, да во тьме угадываемые громады гор,-- и думал: здесь счастье и жизнь, здесь родиться и умереть.
   Так думал и Адимей и спокойно пас огромные стада своего дяди Муссы. У Адимея ничего не было, кроме лошади, седла, уздечки, винтовки и револьвера,-- даже сакли не было своей; он пас стада своего дяди и ненавидел "уруса". В горах он охотился на оленей, туров, кабанов, медведей; он -- превосходный стрелок,-- охотился и ненавидел "уруса".
   Потом пришло такое, что ничего не разберешь. Пришел "урус" и отнял у дяди овец, оставил только три. Отнял коров, оставил только одну -- по едокам. Ничего не отняли у Адимея, потому что он был бедняк. А еще дали ему из дядиных три овцы и телку, потому что он был бедняк.
   Опустил глаза Адимей, потому что ненавидел он "уруса". Потом вскочил на лошадь, ускакал в неприступные горы и стал бело-зеленым бандитом вместе с другими.
   Смелые были, ловкие. Постоянно налетали на хутора, на села. Пощады красноармейцам не давали; всех убивали, кто попадался в руки.
   Только тяжкая жизнь была, особенно зимой мучительная жизнь была: по брюхо лезли в снегу задыхающиеся лошади в пустынных горах, и молчаливая голодная смерть в белом саване угрюмо стояла кругом.
   А когда растаял снег, по низу, по ущельям, по долинам рек потекли красноармейские части. Сколько их было -- не счесть. Заняли аул за аулом, заняли все дороги, тропки, заняли все ущелья, все выходы.
   И пришла смерть. Схватили Адимея и товарищей, затянули туго назад локти и погнали.
   Покачиваются красноармейцы на лошадях с винтовками наготове. Торопливо шагает Адимей со скрученными назад руками вместе с товарищами. Гремит под обрывом, бешено заворачиваясь пеной, Кубань; отходят горы, затягиваясь печальной синевой, и уже степь расстилается кругом.
   "Нет, не видать мне родных гор, не слыхать шума потоков, орлиного клекота. Прощай, родной аул!.."
   Покачиваются красноармейцы на лошадях с винтовками наготове. Шумит река в степных берегах, и привольно раскинулся вдоль нее почитай на десяток верст хлебородный город.
   Привели, спустили в подвал; захлопнулась наверху дверь. Стали ждать. Кто сидел, кто стоял, прислонившись к сырой стене. Кто лежал без движения на каменном полу. Тускло просвечивало сквозь толстую решетку вверху мутное окно.
   Тут было много сброда разного и белогвардейские офицеры. Молчали и ждали конца.
   И пришла ночь.
   Оконце почернело, и в подвале перестали видеть друг друга.
   Громыхнул железом затвор, разинулась наверху дверь. По лестнице, по сидевшим, стоявшим, лежавшим людям воровски скользнула, ломаясь, полоса света. Показались осторожно спускающиеся по ступенькам рваные сапоги красноармейца и винтовка. А там опять сапоги и винтовка. И еще. И еще. И лампочка спустилась жестяная,-- длинный траурный хвост бежит над полуразбитым закопченным стеклом.
   Лампочку на гвоздик. И стало видно: все головы повернуты к красноармейцам. Все повернуты, смотрят блестящими глазами на вошедших.
   -- Ну, становись, что ли,-- сказал один и стал по бумаге выкликать.
   Красноармейцы всматривались в лица и отводили к лестнице.
   Адимей, как и все, смотрел на них блестящими глазами. С ними спустилось для него все прошлое, весь ужас прежней жизни при царе. С ними встал ужас, который принесли с собой большевики: у тех, кто имел стада, кто был богат, кому помогал аллах,-- отняли все. Затоптали святую правду, ибо каждый бедняк хотел сделаться таким же богачом.
   И Адимей, как хищная птица, издал пронзительный крик, прыгнул пантерой, вырвал лампочку, затоптал.
   Хлынул густой мрак, и не было ни стен, ни людей,-- одна клубящаяся тьма. И вся она наполнилась безумным воем, ругательствами, стонами, хрипами.
   Красноармейцев рвали, душили, топтали, выдергивали из рук оружие; рвали, топтали, душили и друг друга, потому что клубилась безумная тьма и ничего нельзя было разобрать.
   И пронесся хищный крик Адимея:
   -- Не трогайся!
   Все замерли, и стало слышно в налившейся молчанием темноте, как хрипели, стонали, харкали невидимо кровью и пеной израненные, измученные, обезоруженные красноармейцы. И поползли, щупая холодный пол, поползли к лестнице и по лестнице, не понимая, о чем крикнул голос, не зная языка.
   И как только первый коснулся уцепившегося наверху Адимея, глухо раздался стук падения тела и глухо запрыгало по ступеням: Адимей, схватив за волосы с кошачьей ловкостью, обезглавил в темноте, и плюхнуло тело и запрыгала по ступеням голова. А за ним со стоном всполз второй, третий, пятый -- и все так же плюхало тело и глухо стукалась по ступеням невидимая голова.
   Потом смолкло. Под босыми ногами каменный пол теплел, и остро пахло кровью.
   Сверху отворилась дверь, скользнул свет, и голос:
   -- Ребята, вылазь! Чево такое у вас?
   В ответ выстрел. Кто-то наверху застонал. Дверь захлопнулась, придавив мрак. И опять безысходное молчание, безысходная тьма.
   Снова слегка разинулась светлая щель, и бабий голос:
   -- Это я, родненькие, не стреляйте. У меня тут муж. Спущусь, погляжу, жив аль нет. Не стреляйте...
   По лестнице стала спускаться баба. Спустилась и осветила: обезглавленные трупы, немигающие головы, лужи крови, в которой отражался свет лампочки, и затихшая толпа.
   Казак хрипло выкрикнул:
   -- Убейте ее... Ее послали высмотреть. Убейте!
   Но все молча стояли, не давая винтовок.
   -- У нас в горах закон: кто женщину убьет, тому смерть.
   Ушла. Тогда сверху:
   -- Эй, вы, все вылазьте поодиночке наверх!..
   Постояло молчание, покрытое тьмою. Тогда опять:
   -- Ежели не полезете зараз, бросим бомбу.
   Крик, стоны, рычание, рев взорвали подвал. Десятки рук вцепились в толстую, заделанную в кирпичи решетку, а в этих и друг в друга вцепились остальные. Со звериным ревом рванула обезумевшая, слившаяся одно масса. Заскрипела решетка, посыпались сверху кирпичи.
   С кряхтением, медленно, с нечеловеческой силой отогнулось книзу тяжелое железо решетки. Срывая друг друга, срывая мясо на руках, кинулись пролезать в окно.
   Первым выскочил высокий гигант, весь белый -- в одном белье. За ним Адимей схватился за решетку, гибко перегнулся. Сзади, в вое, в стонах, в ужасе, чугунной тяжестью повисли, вцепившись в его ногу,-- никак не выдернет.
   "Ай, прощай, аул родной!"
   Снаружи нестерпимо затрещал во мраке октябрьской ночи пулемет. Белое пятно бегущего вдруг снизилось и осталось неподвижным на черноте земли.
   С нечеловеческой силой, бешено ударив кого-то в лицо ногой, рванулся Адимей, вырвался из окна. В подвале -- потрясающий грохот, и все смолкло. Адимей -- к белому пятну,-- и в ту же секунду пронизало шею, руку, плечо. И закричал он, глотая кровь:
   -- Вставай! Бежим,-- да упал.
   А пулемет: раз, раз, раз...
   Адимей поднялся, опять упал, по-звериному встал на четвереньки, пополз, потащил раненого по земле, за угол...
   Та-та-та!..
   В подвале сзади молчали.
   -- Вставай, князь, бежим!..
   Тот поднялся, огромный, белый; шатаясь, побежал. Адимей бежал рядом, чувствуя, как густо и влажно теплеет рука, поддерживающая князя. Обрываясь, то на спине, то на животе, то боком, сползли с обрыва, и там, где сползали, земля в темноте дымилась горячим следом приторно и сладко.
   А над обрывом, сзади, засверкали язычки винтовок.
   Перед глазами мутно-белесой гремящей полосой неслась река, ревела валунами, рыла берега. Не то пена, не то льдины бледно возникали и гасли уносящимися пятнами. Неслась холодная река, неслась со снегов и вечных льдов стынущая река, во тьме.
   Белый князь рухнул в клокочущий поток.
   Адимей ринулся за ним. Обожгло смертельным холодом первозданных снегов, на секунду отняв сознание. Но недаром Адимей -- сын снеговых гор: перехваченное сердце опять стало, хоть замирая, хоть останавливаясь, работать. Его бешено уносило, а он бешено бился за жизнь, за горы, за леса. Внезапно, раньше чем ожидал, вынесло и ударило о смерзшуюся гальку, оглушив.
   Поднялся, стекленея. Дул холодный октябрьский ветер. И попятился: среди тьмы немо белело не то привидение, не то высокая смерть. Белая, а во всю грудь -- чернота.
   И смерть сказала, расставляя слова:
   -- Беги... брось меня... спасайся... мне конец...
   Сурово сказал, а по груди все шире расползалось черное.
   Побежал Адимей, взобрался на береговой обрыв, белая полоса протянулась у воды,-- лег князь навеки.
   В горах, в затерявшемся коше, уложили бандиты Адимея, зарезали молодого барашка, обернули в кроваво-дымящуюся кожу Адимея и стали лечить. Через три месяца затянуло раны. Сел Адимей на лошадь; вскочили товарищи на лошадей, и, как бешеные, стали разбойничать. Не одна красноармейская голова, простреленная меткой пулей, навеки поникла. Неуловим был Адимей со своей шайкой.
  
   В самых глухих горах скитался Адимей. Все дальше и дальше, в самые глухие места проникали красноармейские отряды. И встретились: на непроходимой тропке среди скал встретились. Выстрелы, крики, ругательства -- и Адимей, со скрученными руками, идет опять в город, в подвал.
   Теперь конец. Уже пропала та страшная, как свернутая пружина, напряженность, с которой он боролся за жизнь.
   Давно бы убили его красноармейцы,-- знали, какого зверя ведут, да не позволил начальник: велено живым приводить.
   "Пришли, и для истязаний,-- думал он,-- ввели не в подвал, а в комнату". Ну, что же, он ко всему готов.
   В комнате сидели двое в замасленных кожанках, и щеки худые ввалились. Видал таких Адимей в городах на заводах. Серые глаза как сталь. В бумагах возятся.
   -- Товарищ, во... привели... Поймали,-- сказал красноармеец, не выпуская винтовки.
   Вскинул серые глаза один, опустил в бумаги, буркнул:
   -- Развяжи. Красноармейцы разинули рты.
   -- Товарищ, это -- самый опасный. Сколько нашего брата перебил -- ужасть!
   -- Из подвала убег,-- добавил другой.
   -- Прямо зверь в горах был...
   А в кожанке опять:
   -- Развяжите, товарищи.
   Красноармейцы выпучили глаза. Развязали.
   -- Садись, Адимей,-- сказала кожаная куртка,-- на-ка!
   И протянул папиросу.
   "И звать как, знает... -- подумал Адимей.-- Сволочь!.."
   Угрюмо сел и закурил.
   -- Так что, товарищи, окно раскрытое. Одним махом, только его и видать будет. Лови потом опять,-- ничего не понимая, говорили красноармейцы.
   Опять махнула рукой кожаная куртка, и, неуклюже стуча сапогами, красноармейцы вышли.
   "Мучить будут...-- думал Адимей,-- сначала папироску дадут, чтобы выспросить".
   И жадно затягивался, и слушал, как кричали воробьи за окном.
   -- Ну, вот что, брат,-- сказал в серой куртке, отодвигая бумаги,-- наломали дров, и будет,-- и глянул на него серыми глазами.
   И Адимей, вместо того чтобы махнуть в окно, сидел, жадно курил и глядел в серые глаза.
   -- Сколько тебе лет?
   -- Тридцать два.
   -- Стало быть, двадцать семь лет работал батраком на своего дядю. Двадцать семь лет недоедал, недосыпал, все пас стада своего дяди Муссы. Толстый дядя?
   -- Балшой живот,
   -- То-то...
   И рассказала серая куртка ему всю его жизнь, всю жизнь Адимея-батрака...
   -- Женат?
   -- Где бедному жениться...
   -- А у дяди красивая молодая жена,-- большой живот и красивая молодая жена.
   Жадно курил Адимей. И держал одной рукой сердце,-- будто кто тихонько и ласково погладил по наболевшему сердцу.
   А куртка:
   -- Чудаки вы... Да у нас вон вся Россия полна такими Адимеями-батраками. И века работали на дядей-помещиков. И у дядей были большие животы и красивые жены, а у русских Адимеев -- только бедность да нескончаемый труд.
   Всю жизнь, всю жизнь Адимея-батрака рассказал Адимею-батраку.
   А потом... а потом у Адимея голова пошла кругом.
   Тот, в серой куртке, придвинул ему бумагу и сказал:
   -- Вот тебе бумага. Никто тебя не тронет. Живи. А эту ты подпиши, что больше не будешь бандитствовать. А это -- деньги. Надо же тебе сбить хозяйство.
   Шатаясь, вышел Адимей, и никто его не тронул. И шел он вдоль реки, и никто его не тронул. И пришел в горы, и никто его не тронул.
  
   И стал жить Адимей,-- и подвал, и расстрелы, и убийства красноармейцев -- все это мелькающим прошлым побежало назад, как вода в реке.
   И никто его не тронул.
  
   Сидит Адимей в черкеске в сельсовете, с трудом пишет,-- он член президиума. Против, на лавке,-- тот, который два года назад велел развязать ему руки. И кашляет, и лицо -- желтое.
   И говорит ему Адимей:
   -- Ничего, Николай, поправишься. У нас воздух чистый, здоровье любит. Пойдем, провожу. Полежи, отдохни.
   Они пошли. Адимей шел, поддерживая. И толкнул в бок локтем:
   -- А?! Город-то наш!..
   Среди скал, ущелий, дремучих лесов, возле грохочущей реки желтели свежие срубы новых строений: больница, народный дом, школа -- как из земли вырастали.
   И Адимей и питерский рабочий шли мимо, поглядывая и держась друг за друга...
  

Примечания

  
   Впервые напечатано в журнале "Экран", 1926, No 43 (ноябрь), под заглавием "Когда пришел Октябрь". Под названием "Батрак Адимей" рассказ напечатан в книге: "А. С. Серафимович. Рассказы". Приложение к газете "Батрак", 1929; название "Адимей" рассказ получил в Полном собр. соч., изд. "Федерация", 1932, т. 6.
   "История Адимея была подробно мне рассказана в Теберде. Там ее знает любой местный житель. Адимей был одним из обманутых, отсталых бедняков, сражавшихся в начале революции против советской власти. Потом Адимей стал председателем Совета, активным советским работником. В ту пору советская власть многих подобных Адимею вернула к мирному труду" (т. X, стр. 448).
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru