А. Серафимовичъ. Разсказы. T. V. Книгоиздательство писателей въ Москвѣ. 1913. Огр. 262 Цѣна 1 руб. 25 к.
Всего девять разсказовъ -- и цѣлый міръ самыхъ разнообразныхъ персонажей выведенъ яркимъ перомъ автора: тутъ и степь съ ея первобытными обитателями, стихійно простодушными и стихійно жестокими, тутъ и городъ съ подвалами и бельэтажами, интеллигенты, матросы, ученыя лошади, акушерки, бѣлыя мыши и мышь "фараонова", или поющая, дочь губернатора, елецкій мѣщанинъ, слышащій травы прозябанье, боа-констрикторъ и пр. и пр. Въ каждый уголокъ жизни авторъ заглядывалъ, можетъ быть, очень бѣгло, мимоходомъ, но глазомъ художника умѣлъ уловить детали, которыя обычно ускользаютъ отъ нашего вниманія, бѣглыми штрихами набросалъ контуры, освѣтилъ и -- вотъ передъ нами живой, пестрый, любопытный міръ, мимо котораго мы проходили, можетъ быть, не догадываясь даже объ его существованіи. Лица -- несомнѣнно живыя, съ подлинными, невымышленными интересами, заботами и печалями, съ своей весьма правдоподобной, убѣжденной психологіей, своимъ языкомъ. И надъ всѣмъ этимъ многоцвѣтнымъ и пестроязычнымъ міромъ звучитъ одинъ суровый и безрадостный мотивъ: жизнь жестока и безжалостна, жизнь трагически безсмысленна. "Есть что-то страшное въ жизни людей",-- размышляетъ акушерка въ разсказѣ "Странная ночь":-- "не въ жизни отдѣльнаго человѣка -- она сѣрая, обыкновенная и простая, -- а въ жизни всѣхъ людей вмѣстѣ, какъ есть что-то страшное въ этихъ безчисленно и нѣмо чернѣющихъ окнахъ, сколько бы ни ѣхать, хотя каждое изъ нихъ такое ничтожное и простое"... Это "что-то страшное" такъ и остается невыясненнымъ для читателя, который въ простотѣ сердечной ничего пугающаго не видитъ ни въ нѣмо чернѣющихъ окнахъ, ни въ загадочной жизни "всѣхъ людей вмѣстѣ". Порой чувствуется, что автору просто нравится пугать. По всему видно, что онъ человѣкъ мягкій, добрый, ясный, а тутъ прикинулся мрачнымъ, взялъ низкую ноту, подобно калѣкѣ перехожему съ огромной сумкой за спиной, скривившему шею, взлохматившему сухіе, нечесанные волосы и нарочно хриплымъ басомъ тянущему монотонную псальму: "А вже-жъ мое гринно тіло наболѣлося, А вже-жъ душа моя гноемъ напиталася"... Въ умѣренномъ количествѣ это -- ничего еще, но въ большомъ -- черезчуръ удручительно. А между тѣмъ г. А. Серафимовичъ одинаково трагическимъ тономъ трактуетъ, какъ подлинно трагическіе сюжеты, такъ и анекдотическіе, -- такова ужъ у него неудержимая наклонность къ темному и пугающему. Взять, напримѣръ, этотъ самый разсказъ "Странная ночь" Хороша странная, когда у героини разсказа отъ страха шевелятся волосы на головѣ и нѣсколько разъ она принимается кричать испуганнымъ "заячьимъ крикомъ". Дѣло, видите ли, какъ будто самое обыкновеннное: въ зимнюю полночь приглашаютъ акушерку Ирину Николаевну на практику. Но человѣкъ, пріѣхавшій за ней, во-первыхъ, одноглазый, во-вторыхъ, на всѣ вопросы -- загадочно молчитъ, въ-третьихъ, сажаетъ акушерку вмѣсто саней въ какой-то ящикъ на полозьяхъ, въ-четвертыхъ, лошадь, везущая'эти необыкновенныя сани, на каждомъ перекресткѣ останавливается, бьетъ пять разъ копытомъ въ землю одной ногой, затѣмъ другой, оглядывается на Ирину Николаевну (сперва "добродушно", потомъ "равнодушно") и четыре раза кланяется. Акушерка кричитъ заячьимъ крикомъ, царапаетъ заиндевѣвшую спину возницы, а онъ, оглянувшись, лишь равнодушно покачиваетъ головой... Этого мало. Во дворѣ, куда привозитъ акушерку молчаливый возница, "въ густой неподвижной тѣни вдругъ появилось съ десятокъ странныхъ существъ и принялись, беззвучно мелькая, танцовать; ихъ поджарые силуэты, ниже людскихъ, усердно прыгали на тонкихъ ножкахъ, прямые и молчаливые"... Но и этого мало. Едва акушерка переступила за порогъ полутемной, вонючей комнаты, какъ вдругъ передъ ней выросла "въ ростъ человѣка гигантская змѣя и, опираясь на свернутый хвостъ, качалась, блестя змѣиными глазками и съ шипѣніемъ мелькая передъ самымъ лицомъ вилочками раздвоеннаго языка"... Тутъ же семь спящихъ ребятъ, пляшущія собаки, черный мужчина "съ пунцово-краснымъ, пьянымъ лицомъ и стеклянными глазами", какъ потомъ оказывается,-- больной тифомъ и, наконецъ, женщина съ большимъ животомъ, стонущая. отъ родовыхъ схватокъ... И хотя, въ концѣ концовъ, оказывается, что акушерка попала къ жалкимъ, голоднымъ странствующимъ ярмарочнымъ артистамъ, которые кормились между прочимъ отъ убогаго звѣринца -- однако и она, и съ нею читатель страху-то набрались черезъ край. Но автору, очевидно, и этого мало. Онъ заставляетъ акушерку уже утромъ путешествовать по городу въ томъ же самомъ ящикѣ, въ которомъ возятъ. звѣрей по ярмаркамъ, на той же ученой лошадкѣ, которая на перекресткахъ останавливается, раскланивается, выдѣлываетъ номеръ за номеромъ, собираетъ хохочущую толпу, а на днѣ ящика женщина кричитъ и корчится отъ родовыхъ мукъ. "Улица безумно хохотала"... Трагедія -- такъ трагедія! И этотъ разсказъ -- не исключеніе. Есть и пострашнѣе,-- напримѣръ, "Морской котъ" или "Ночной дождь"... А содержаніе -- анекдотъ. Въ этомъ отсутствіи чувства мѣры -- основная слабость таланта А. Серафимовича, несомнѣннаго художника, яркаго, красочнаго, постоянно ищущаго и, несомнѣнно, совершенствующагося. Напечатанные въ сборникѣ разсказы, "Въ мышинномъ царствѣ" и "Со звѣрями" знакомы читателямъ нашего журнала.