В серенький февральский день, в предобеденную пору, по дороге из маленькой деревушки Павлочиной к селу Сорокину шла молодая бабочка. Несмотря на то что погода была нехорошая и дорогу заносило мелким скрипучим снегом, она шла скорым шагом и, видимо, торопилась. Бабочка эта была жена одного крестьянина деревни Павлочиной -- Анисья Штучкина. Шла она в село к торговцу, за баранками для своего маленького мальчика, которого она родила только осенью. Анисья могла и не ходить сама, так как еще утром муж ее Кондратий вызывался сам сходить за этим,-- но она побоялась, как бы он вместо торговца-то не зашел в кабак да не пропил ее пятиалтынного; с ним это бывало,-- и Анисья соврала, что ей нужно еще зайти к одной бабе, чтобы спросить, какое ей средство лучше употребить маленькому от грыжи,-- и пошла сама.
"Эх нужда, нужда! -думала Анисья, идучи дорогой.-- Вот крестьянами зовемся, а саней своих нету... Если бы были, то я бы запрягла лошадь и живою рукой доехала сюда; лошадь теперь не в работе, только промялась бы, а то вот таскайся пешком, да еще по такой дороге. Фу!" И с этими думами Анисья подошла к селу...
"Вот и задворки! Что бы дома застать Илью Федоровича! а то ну-к нету? придется ждать,-- а там Ванюшка расплачется, Кондратий заскучает с ним..."
Вошла в задворки баба. Торговец жил на середке села; потому баба пошла прямо по дороге; миновала она двора два, вдруг из одного двора выскочила желтая, косматая собачонка и бросилась на Анисью... Не успела Анисья и повернуться, как собака вцепилась в подол ее крашенинного сарафана и начала трепать. Анисья вскрикнула, хотела оттолкнуть собаку ногой, но пошатнулась, сбилась с дороги, попала ногой в сугроб и повалилась. Собака, торжествуя, начала рвать ее с большим остервенением: она уже не удовольствовалась подолом, а схватила за голенище валенка и укусила ногу... Баба заблажила во все горло... На крик Анисьи и лай собачонки из двух дворов выбежали мужики и бросились отгонять собаку. Отогнав собаку, один мужик стал подымать Анисью.
--
Лх ты нес! Стерва этакая! Что ж ты наделала-то,-- ругалась Анисья. разглядывая разорванный сарафан.
--
Л ты и оборониться не могла? Такую бабу и такой зверь осилил! -- трунил над Анисьей один мужик.
--
Да хорошо тебе говорить-то! Самого бы тебя потрепать.
--
Ну что ж, попробуй!
--
Я не собака; что мне пробовать?..
--
А говоришь!
Мужики отправились к себе в избы, а Анисья пошла своей дорогой.
Пришла к торговцу в избу Анисья, помолилась и стала здороваться...
--
Здорово,-- молвил торговец.-- Что это ты в снегу вся?
--
Да что, вишь ваше село-то какое, собака было заела.
--
Чья?
--
Шут ее знает! Во втором дворе от вас.
--
А, Машухина! Это его, такая-то стерва собачонка. Больно укусила?
--
Да под жилку тяпнула, сарафан вот изорвала да голенищу. Ведь с ног долой сшибла.
--
Гм... Ишь окаянная... И чего он ее держит? Словно добра много... Я вот побогаче его, да и то не держу.
--
На бабу напал он,-- проговорила Анисья.-- Попался бы мужик хороший, он бы выучил...
Илья Федорович откашлянулся.
--
Оно, положим, и бабе, коль захочет, получить можно.
--
Ну, баба что сделает?..
--
Подай на волостной суд, вот его и поучат; взыщут все убытки, и вот будет знать.
Баба, насторожившая было уши, печально сморщила лицо и, махнув рукой, проговорила:
--
Это-то где ж!.. Не с нашим рылом лезть туда...
--
Отчего?
-- Ведь туда нужно с деньгами: прежде судьев угостить, а потом просить-то.
Илья Федорович погладил бороду.
--
Ну нет, это неправда; это при старых порядках, действительно, так, а теперь по-новому. Теперь без всякого твоего угощенья, по чести-совести разберут. Я опомнясь сам в волости-то был и слышал: всякую твою мелочь принять должны. .
--
Ну да?
--
Право!
Баба задумалась; подумав немного, она спросила:
--
А как это будет пойти-то, как сказать-то?
--
А так, поезжай в волость и заяви: "Так, мол, и так, искусала меня собака,-- хочу ублаготворения я получить..." Вот и все тут...
--
Разве и вправду так сделать? -- вслух подумала баба.
--
Знамо, сделай, поучи его, подлеца; он ведь такой пес, гордый, на улице встретится -- никогда первый шайки не снимает...
Анисья взяла баранки, завязала их в узелок и отправилась домой.
II
Выйдя из Сорокина, Анисья опустила голову и пошла уже тише, чем сюда. Она вся погрузилась в свои думы и размышляла, как ей будет лучше устроить, на суд пойти. Она обдумывала слова, которые она на суде скажет; представляла, как суд выслушает ее и будет судить Михайлу. В глубине души что-то подсказывало ей, что Михайло не виноват, что виновата собака, но слова Ильи Федоровича: "Коли держишь собаку, привязывай",-- твердо стояли у ней в памяти и затемняли все.
"Что ж, ведь правду,-- говорила она сама себе - коли собаку держишь зря не распускай. А то это ни ног, ни подолов не напасешься".
"А что как правда, велят заплатить, мелькнуло у ней в голове,-- вот хорошо-то было бы..."
И она чувствовала, как сердце у ней поднимается выше и бьется сильнее. "Надо идти..." - твердо решила она и с таким решением пришла домой.
-- Ты что так долго шлялась? Малый-то обревелся сов сем,-- встретил Aнисью муж.
Анисья бросилась к люльке, вытащила оттуда ребенка и приложила ого к грудям...
-- Чего? - плаксиво заговорила она.-- Сходил бы сам скорее.
ИI сходил бы, давеча сама не пустила.
-- Мне нужно самой было по делу.
- Что ж сделала?
- Куда к шуту сделала! со мной там беда случилась, собака чуть не разорвала...
Жалко, что совсем не съела...
- Да, тебе можно разговаривать-то; самому бы пришлось, тогда узнал бы...
--
Чем же ты ей не пондравилась?
--
Кому?
--
Собаке-то?
--
Шут ее знает! только вошла я в улицу, как она набросится и давай трепать; погляди, что сделала.
--
Гм... Ловко! Нот, чан, заблажила-то?
- Смейся, смойся! А ты вот послушай, что добрые люди-то говорят: велят в суд подавать.
--
На кого, на собаку?
--
Не на собаку, а на хозяина ее. Подай, говорит: там ему прикажут все убытки заплатить.
--
Это что ж у тебя кошелек растолстел?
--
Ну вот мелет.
--
Да как же? В суд-то что надо? Деньги, а без денег как пойдешь?..
--
Вот в том-то и дело, что нет. Илья Федорович говорит, что нонче все по чести-совести: без всего приди, выложи,-- и рассудят.
Кондратий почесал затылок-.
-- Ишь ты!
-- Право... Я думаю вот что: съездить пожаловаться. Кондратий взглянул на бабу, бросил валенок, что подковыривал, пошел к приступке и стал курить.
--
Что ж говорить-то не об деле? Я вижу, тебе покататься захотелось...
--
Не кататься. Илья Федорович говорит, что беспременно все убытки заплатить велят; може, рубля полтора присудят...
--
Пожалуй, держи карман-то! Что ж там, дураки разве сидят-то, что будут за бабий подол по полтора рубля присуждать?
--
Не за один подол, голенищу ведь разорвала, поджилку вот укусила. Разве мало делов-то...
Кондратий молча выкурил трубку, выколотил ее и проговорил:
--
А пожалуй, поезжай, только на чем? Саней-то ведь нету?
--
Ну к дяде Андрею сходи, попроси для этого дела...
--
А как пискун-то этот расплачется?
--
Я его покормлю да перевью; может, до меня-то и помолчит, ведь до волости-то не бог знает сколько...
--
Ну ладно, давай обедать!..
--
Пообедали. Анисья стала кормить маленького, а Кондратий пошел добывать сани и запрягать лошадь. Заложив лошадь, он вошел в избу и проговорил:
--
Ну, поезжай! Да только там живей, лишнего не болтай...
--
Ну вот, я не знаю; только расскажу, как было дело, и все тут...
--
Ну, ну, ступай!
Анисья вышла из избы и поехала в волость. Часа три ездила баба взад и вперед и вернулась сияющая. Подъехала она ко двору и, не выпрягая лошадь, вбежала в избу.
--
Ну что? -- спросил Кондратий.
--
Вот! -- воскликнула Анисья и показала две белых бумажки. Одевайся скорей, да вези в Сорокино: это --- повестки, послезавтра на суд...
--
Ну да?..
--
Право слово! как сказала я, они и начали эти повестки писать; ну на, говорит, отдай старосте, если Михайла не согласится мириться, то судить его будем.
--
Судить?
--
Да, так и сказали: мы его судить будем. Послезавтрого и суд.
Кондратий промолчал, он только про себя подумал: "Н-да... Вот что! За бабу судить! Вот времена-то настали" .
И он стал натягивать на себя полушубок, чтобы ехать в Сорокино...
III
Проводив Кондратия, Анисья обогрелась немного и стала подумывать, как бы ей поделиться всем, чем были исполнены душа и сердце, с соседками. Она стала придумывать, зачем бы ей толкнуться к кому-нибудь, чтобы иметь предлог завести разговор. Вдруг, как на ее счастье, дверь в избу растворилась,-- и в нее вошла одна подруга Анисьи. Анисья несказанно обрадовалась и уставилась на подругу, ожидая, что та скажет.
--
Здорово, касатка! Зачем это твой давеча у Андрея сани брал?
--
Да нужно, родимая, нужно...
И она рассказала обо всем подруге и особенно подчеркнула тс слова, которые ей сказали в волости: "Если не помирится, то судить будем"...
Подруга, слушая это, немало охала и качала головой. Она, как и Анисья, была убеждена, что суд -- серьезная штука; с такими пустяками, как собака потрепала, туда нечего и соваться, а особливо бабе,-- и вдруг такая новость!
Поговорив еще кое о чем, подруга ушла от Анисьи и зашла кое к кому поведать только что услышанную новость.
В одной избе, как на грех, собралось несколько баб и мужиков, все они, услыхав слова ее, тоже немало охали и качали головами..,
--
Ведь вот не знатное дело-то,-- сказала баба,-- летось моего Проньку кобыла Савостьянова улягнула, я и пошла ему попенять; так он так пугнул меня, что я не чаяла, как из избы выскочить. А вот бы на суд-то!
--
Поэтому самое подходящее дело! Собака укусила -- и то вот, а кобыла улягнет -- чего ж! -- сказал один мужик.
--
А если волк укусит, можно будет просить? -- спросила одна баба.
--
На кого ж ты будешь просить-то? Вот чудачка! -- молвил другой мужик.
--
Это вот если чужая блоха на тебя прыгнет да укусит, еще можно, хозяина найдешь, а волком кого упрешь? -- сострил первый мужик.
Все засмеялись. Кто-то выразил сомнение -- еще будет ли толк из Анисьиной жалобы.
-- А вот увидим: послезавтра не за горами...
Все ожидали с нетерпением послезавтрашнего дня. Анисья накануне суда даже ночи не спала. Она думала, что суд непременно присудит Михаилу заплатить ей, и мысленно распределяла те деньги, которые должно было ей получить. Наступил и судный день. Кондратий опять пошел к Андрею за санями. Запряг лошадь и отправил Анисью на суд...
Приехала в волость Анисья, поставила лошадь к стороне, дала ей сена и пошла в контору...
В волостной конторе все было приготовлено к суду. Стол стоял на нужном месте, судьи в сборе; в сборе были и тяжущиеся; между ними Анисья заметила и сорокинского Михаилу.
Через полчаса начался и суд; разобрали судьи два дела и вызвали Анисью.
--
Ну, баба, говори, в чем просишь? -- сказал председатель.
--
А вот, отцы родные,-- заговорила Анисья,-- шла, значит, в село к Илье Федоровичу за баранками, и напала, значит, на меня собака и прямо за подол...
--
Ну? -- сказал председатель.
И Анисья рассказала подробно, как трепала ее собака, как повалила,-- и показала, какие изъяны ей нанесла. Судьи выслушали рассказ и обратились к Михаиле:
-- Твоя собака?
--
Моя...
--
Что ж ты ее без привязи держишь?
--
Сорвалась, право слово, сорвалась...
--
А, сорвалась, так, батюшка, нельзя. Как статья гласит?
Отыскали статью, прочитали, и председатель обратился к Михаиле:
--
Ты виноват.
--
То есть как? Стало быть, чем же?
--
А тем, привязывай!
--
Да, право, на привязи была, да сорвалась.
--
Глядел бы да не допущал.
--
Да разве углядишь? ведь не думано.
--
Ну коли не думано, так вот заплати ей... два целковых будет?
--
Будет,-- отвечали судьи.
--
Ну вот, два рубля и выложь...
Михайло опешил.
--
Два рубля? Да что вы, родимые? пожалейте!
--
Это вот ее попроси, она не смилуется ли,-- указали судьи на Анисью.
--
Родимая! -- обратился Михайло к Анисье.-- Ослобони, ну что тебе доспелось?
Но Анисья, услыхав о двух рублях, твердо решила но сдаваться...
-- Как что доспелось? Ишь ты. Если бы тебя так искусать, тогда узнал бы...
--
Да на, кусай! Откуда хочешь начинай, только не тревожь, ради бога.
--
Что ты, бог с тобой? Чего я тебя буду кусать? Что зря болтать, я убытки взыскиваю...
--
Да что же, неужели у тебя на поджилках на два рубля добра выкусила? Побойся бога-то!
--
Я не о поджилках говорю, у меня вот сарафан разорван да голенище испортил, за это заплати...
--
Да не два же рубля? Да стоит ли этого собака-то?.. А то вот что, если уж на то пошло, то возьми ее себе... Что хочешь над ней делай!
--
Что ты, бог с тобой, куда она мне? -- отбивалась Анисья.-- Мне деньги подай!
Михайло понял, что бабу не упросишь, и махнул рукой. Председатель, видя, что примиренье не состоялось, велел писать приговор...
--
А как же мне с него получить? -- обратилась Анисья к судьям.-- Поучите!
--
Ты отдай ей, не канителься,-- сказал Михаиле председатель,- а то худо будет. Через старосту стребуют.
--
Ладно уж, дома отдам, сейчас нету,-- сказал Михайло и горько вздохнул...
Анисья поняла, что делать больше нечего, и поехала домой.
Домой приехала Анисья торжествующая; только она вошла в избу, как, обратившись к мужу, затараторила:
- Ну вот, ты еще думал, ничего не выйдет... Ан и вышло: два целковых присудили...
Получила?
--
Нет, не получила, а завтра поеду получать.
--
Вот как-с,-- проговорил Кондратий и замолчал.
Вот получу деньги, куплю себе ситцу, новый сарафан справлю, да, може, еще Ваньке на рубашку выгадаю,-- загадывала Анисья.
Услыхали павлочинцы, чем дело кончилось, удивились; некоторые бабы даже позавидовали Анисье.
-- Ишь ведь счастье какое! собака укусила, и два целковых... Дела!
Анисья, видя это, еще больше торжествовала. На другой день она, истопивши печку, поехала получать деньги. Михайло не упирался; он отдал два целковых и только обругал ее вдогонку.
-- Ишь, дьяволы! таскаются тут, распустивши хвосты-то, а там и плати им.
Анисья не обратила внимания на эту ругань и, завернувши бумажки в узелочек, живо поехала домой.
Приехав домой, Анисья отпрягла лошадь, велела Кондратью отвезти сани к хозяину, а сама пошла в избу. Кондратий отвез сани, пришел домой, и только хотел начать уговаривать жену -- полученные деньги истратить вместо сарафана на сани, как в избу вошел дядя Андрей.
--
А я не спросил тебя, когда ты мне дровни-то подвез: что, получили деньги?
--
Получили.
--
Неужели правда?
--
Правда, два рубля...
--
Значит, не задаром мои сани ездили?
--
Нет.
Ну так угощение с вас?
--
За что?
--
Да вот за то, что сани мои брали, ведь три дня ездили.
--
Да что им сделалось-то, дядя Андрей? -- сказала Анисья.
--
Мало что, а тебе что сделалось? А вот два целковых заплатили.
--
Мнс-то присудили.
--
Ишь ты какой жадный, дядя Андрей,-- не вытерпев, проговорил Кондратий.-- Как тебя на чужое добро зависть-то мучит!
--
Он сроду такой сквалыжник! -- сказала Анисья.
--
Кто, я сквалыжник? Ах ты шлюха, смеешь ты мне эти слова говорить!
Постой, ты не ругайся,-- ощетинившись, крикнул Кондратий,-- я в своем доме не дам...
--
Велика ты фря в своем доме,-- побирушка!
--
А ты чужеспинник: сноху работой замаял, а сам на печке лежишь, крикнула Анисья.
--
Врешь, стерва! -- закричал Андрей и подступил к Анисье. -Это ты на муже верхом ездишь да за нос, как дурака, водишь
Кондратий взял за плечи Андрея и вытолкнул его из избы. Андрей остановился в сенях и хотел было упереться, но Кондратий вытолкал его и из калитки.
--
А, ты так-то, разбойник? Постой! Я с, тобой расправлюсь; вы думаете, для вас одних суд-то устроен? Нет! И мы найдем дорогу,-- грозил Андрей.
--
Ищи, дьявол тебя задери! -- крикнул ему вгорячах Кондратий.
Действительно, на другой день староста привез Кондратию повестку, которой его вызывали через две недели на суд в качестве обвиняемого в оскорблении действием Андрея Бакулина. Получив повестку, он почувствовал, как сердце его заныло, и ему стало очень нехорошо.
"Вот так попался,-- подумал он,-- теперь беда: за то, что собака укусила, на дна рубля осудили, а мне, значит, и не так еще нагорит".
Когда староста ушел, Кондратий со злобой накинулся на жену.
-- Вот, стерва, указала дорогу на свою голову: не заводила бы тогда канители, може, ничего бы не было, а то вот!..
И он ткнул ей под нос повесткой и отвернулся. Анисья хотела заплакать, но, поняв, что она действительно во всем виновата, только сморщилась и низко опустила голову.