Сазонов М.
Отрок Хведор

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Фантастика Серебряного века
Том XII

0x01 graphic

Михаил Сазонов

ОТРОК ХВЕДОР

   0x01 graphicак во сне, разметалось посередь мягкой мшанины Важезерское озеро. Краем узким и серебристым -- ни дать ни взять, плотва-рыбица на солнце -- в темный, шумливый по осени бор вдалось.
   Испокон века зыбится озеро, плещется, рысью на Свят-Камень наскакивает. Точит по ледоставу, рушит по ледоколу, ластится, голубится первогодкой-молодухой по лету.
   Озеро Важезерское угодниками Божьими испокон века облюбовано.
   Давным-давно угодники по белым каменным церквам в золотых раках упокоились. Давным-давно их гробы сосновые зубы человеческие источили, -- от болезни зубной, вишь, древо пользительно. Только голоса угодников, как и во времена стародавние, слышатся иножды средь топкой мшанины, средь лесов заповедных: то братцы лесные с сестрицами-старицами по зорям, обернувшись к румяну лику Божью, радостно стихи творят немудрые.
   А с замохначенных "царской слезой" лесных вершин вторят им птахи, которым голос дан.
   Всем любо, всем весело, глядючи на заалевший лик Божий.
   Но нету голоса звонче, тоньше и переливчатей во всей земной и воздушной округе, как у скитского отрока Хведора.
   Недаром, видно, старец Акилл, что на камне коленки заскорузил от долгого стоянья, услышав голос отрока Хведора, смутился, а смутившись, поднялся и на певуна взглянуть пошел...
   Досюльнее, дониконовское "Свете Тихий" пел отрок... Да каково же пел, и-и-их!..
   Молча пригнулися кругом старцы со старицами, умолкли звонкогорлые птахи, -- где уж им тягаться с отроком Хведором?
   Допел тот. Что паутинка кованого серебра, голосок протянулся к вечернему небу...
   Подняла братия головы, все разом вздохнули: хорошо-то хорошо хведорово пение, а только дух от него спирает... Так и захолонет в груди, как он вытягивать зачнет...
   Слезы дрожат на глазах у братии коленопреклоненной, а над головами звездочки, очи небесные, мигают, переливаются, наземь слезы, росу вечернюю, роняют.
   Всем любо пение отрока Хведора.
   Подошел к нему праведный старец Акилл, руки дрожат, слово сказать норовит и не может. А Хведор, что окунья трава под Иван-день, поник головой, плечики под рубахой точиво-тканной зыбко подрагивают. И боязно ему, и радостно. Радостно слезу от песни своей видеть у братьев с сестрицами, а только и боязно за искушение.
   "На-кось, старец-то с камня ведь сошел. О, Господи, твоя сила. Шутка, тоже сказать. А вдруг... може, лукавый в горло сел да к искушенью голосок, паутинку тонко-ковкую плетет".
   Всяко может статься.
   -- Изыскал Господь братию лесную. К солнцу ясному, светлому, теплу благодатному радость несказанную прибавил -- голос твой, -- как во сне слышит отрок Хведор Старцевы слова. -- Много слез ты утереть можешь, дитятко. Много тоски-печали людской растаитать. Потому голос твой, как огонь от костра Аввакум-отца. Не загинь ты слов моих неразумных. Попомни старика. Подь по белу свету, ищи горе да тоску людскую. Недаром те утиральник Богом дан, ах-ти-и-их какой!
   Умолк старец. Спотыкаясь по кочкам, к камню своему вернулся.
   Разошлась и братия лесная по келейкам.
   Шепоток молитвы вечерней зашуршал под елями, путаясь в цепком малиннике.
   Темень сверху надвинулась. Точь-в-точь сонная грудь девичья, мерно и протяжно вздыхает озеро. И любо ему от снов, и боязно. За дальними покосами жолна-птица, спервоначалу робеючи, перекликаньице завела с подружкой стародавней -- ночью.
   А отрок Хведор все стоит посередь мягкого чернишника да куманичного цвету дурманного. Стоит, не ворохнется. Крепко ему в душу запали старцевы слова:
   -- Подь да горе людское ищи по белу свету. Не голос те Господь дал, а слезам человеческим утиральник.
   Взбаламутилась душа от старцевых слов.
   Научи, вразуми, Господи...
   Крепко задумался с той самой поры Хведор. Сядет, бывало, на камень, ноги, что живым гибкой березы кольцом, руками обхватит, а взгляд в обнимку с ветром над озером несется...
   Ветер -- он прыткий, везде успеет. Ему все дано видеть.
   И несутся -- ни дать, ни взять -- родные братья по свету Божью: туда-сюда заглянут... там-сям остановятся... притихнут было, все, что надо, выведают, да и дальше.
   А Хведор сидит, не двигаясь, -- вестей ждет.
   Случится, из братии лесной кто-либо подойдет, за плечо его тронет:
   -- Что, Хведушка, невесел? Задумался о чем? Спел бы, рожоно дитятко.
   Поднимет Хведор глаза, а глаза, что у горюн-птицы над разворошенным гнездом, тоскливые-претоскливые:
   -- Братец, братец, -- почнет он шепотать, -- скажи ты мне, где больше слез да горя на земле? где? Сосет вот у меня здесь... скулит, -- а сам глаза ажно закроет, головой поматывает. -- Зовет меня сердце... манит все куда-то, а куда -- и сам не знаю...
   Наклонится брат, волосы отроковы, чесаного льна мягче да ласковей, любовно перебирать зачнет.
   -- Брось-ка, Хведушка, мысли эти самые. Смутил, вижу, тебя старец наш. Хошь и праведной он жизни человек, а сердце у него неладное. Не отошло оно, видно, совсем еще. Жалостливо к миру больно. А не стоит того мир-то этот самый, не стоит. Изведут тебя в миру. Душеньку твою голубиную грехом взбаламутят. Погибель ты ей уготоваешь, одно слово погибель. Не ходи. Пой здесь.
   Головой Хведор мотает:
   -- Нет, братец. Не могу я здесь петь больше. Голос уже не бежит по-прежнему. Здесь и так радостно. Солнышко... Птахи... Опять же взять, -- жизнь ваша праведная, утешенья вам не надобно. Горя никакого. А рази можно самую большую радость с самым малым горем сравнить? Уж коли и впрямь есть утешенье от моего пения, -- пойду туда. -- И, разжав живое, тонких рук кольцо с колен, пальцем вдаль показывает: -- Туда, куда ветер взгляд унес. Далече-предалече. Мир-горюн там, за Важеозером, за бором темным, за угольными ямами.
   Раз больно уж невмоготу стало Хведору-отроку, думает:
   "Дай, пойду к старцу, в последний раз повыспрошу, попытаю".
   Идет, а сам для видимости морошечные кукельки собирает в туясок, траву "сухота-отлети" кладет за пазуху, -- пользительные травы. А сам исподлобья зорко поглядывает, -- старца высматривает. Видит, -- стоит тот на камне с руками воздетыми.
   И старец отрока заприметил, но молитвы не покинул, лишонь взглянул на Хведора так укоризненно, будто и невдомек ему, почему тот еще в здешних местах, когда мир по утешенью тоскует, нудится. Не забыть вовек Хведору того взгляда, -- пронзительный взгляд, что стрела Ильи-пророка. Недаром старец провидцем слыл.
   Быстрехонько Хведор вернулся в скит, гусельки взял и, не оборачиваясь, отошел на кряж. На все четыре стороны поклонился, землю родную поцеловал.
   Ветер пробежал над головой: "Прости, Хведушко!".
   Закивал верхушками бор на хведово прощанье, приветно, что рукавом зеленым, замахали березки-притулочки, боровые нарядницы: "Прости, Хведушко, прости!".
   Плеснулось было Важеозеро с последним целованьицем, да сер камень никак не перескочить: "Прости, Хведушко, прости!".
   Расстались честь-честью, как родным братьям полагается.
   Перекрестился, зашагал Хведушка.
   Только рубаха белого точива, что валаамская чаица, меж дерев трепыхается...
   К вечеру на большую дорогу-почтовик вышел...
   Широкая да серо-пыльная, с верстовыми столбами полосатыми, гудливыми, протянулась путь-дороженька. Неточно бубенцы надсаживаются. Барин, в кибитке сидючи, папиросочкой попыхивает, а на козлах ямщик песню выводит не своим голосом: "На-а-ад сире-е-бряной рякой... на-а-д златы-ы-ым песо-о-очком... милой суда-а-арушки сваей да все иска-а-ал следочков...".
   Деревни раскосо-развалые попадаются, -- ни дать, ни взять -- хмельные бабы задирчивые. Церковки по погостам притулились, беленькие да печальные, что твои невесты, женихом спокинутые. А по задворкам, по огумникам, на коноплянниках песни девки горланят. Песни невеселые, что причитанье на родителевых могилках в радуницу. А уж коли да песня с причетью схожа, -- захлебнулась душа в горе. Свои слезы пьет, горемычная. Распалилось сердце отрока Хведора, на околице гусельки скорехонько налаживает, стих запевает про "Адриан-царя языческого". Смолкли девки-жижелеечки, в кружок собрались, щеку рукой подпираючи, слушают -- любо им отроково пение.
   -- Поживи с нами, Хведушко... помаячь, красно солнышко... Потешь ты песнями, -- скажут ему.
   А он дело свое сделал, слезу утер, морщину разгладил, тоску-печаль малость растаитал, да и вперед. Скулит-свербит сердце, нет, вишь, ему того, чтоб прилепиться к одному месту. Горя да слез подавай ему. Все-то ему мало. Вот такого бы ему горя, что в Писании сказано: "Паче рек струй слезы лияся... Трава поникше от горя и...".
   И идет да идет себе отрок Хведор. Уж позади скиты Выг-реки, Толвуй-деревня и палеостровские чудотворцы. Уж всему Заонежью знамо-ведомо про отрока Хведора. На пути карела да чудь белоглазая раскинулись. Житьишко убогое. Бабы зимой босиком на ламбу за водой ходят; пройдут, -- на снегу след, что углем обведен; чтоб мыться, того и в заводе не было.
   Долго жировал по дымным избам середь карелы отрок Хведор. Много слез утер. Сон наконец увидел, -- стоит он под осенней ситягой, а в руках утиральник, мокрым-мокрешенек. Голос слышит:
   -- Подь высуши, отрок, утиральник. Скоро большую слезу утирать придется.
   Ранешенько встал Хведор, к озеру Ладожскому путь отыскал, до валаамских чудотворцев добрался, пост на себя наложил, в скиту "Всех Святых" у старца древнего от грехов освобожденье получил, причастился, да и на материк. Идет, присматривается, зорко вглядывается, -- где же будет наконец слеза "паче струй речных"?
   Вон уж и река Свирь замаячила. Монастырь Александра, угодника свирского. Уж подумывать стал отрок про виденье свое: "А не искушение-ль?", как вдруг повстречал...
   Гурьбой шли они, мужочонки залесные. Босые да загорелые, сапожонки ивовым прутиком связаны, через плечо перекинуты. Молча идут. Глаза в землю -- тяжел их взгляд.
   Лишонь молодка слабодушная сбоку увязалася, нету у баб перед слезой стыдобушки. Слез не прячет ихняя сестра. Сбоку вперед забежит, в глаза заглянет, наземь сядет, да и давай выть на весь лес, что жолна-птица:
   -- А на-а кого-о-о да спокидаешь ты... ра-а-спобедную мою да головушку?..
   И нет того у мужика, чтоб проучить бабу. Не до того. Пусть за всех выплачется, горемычная.
   На войну шли мужики.
   Точно что кольнуло отрока Хведора в самое сердце. Видит -- остановились мужичонки. Остановился и отрок, свернул с дороги, молча "хрещеным" в пояс поклонился, рядом идет. Чует он сердцем, -- слов тут не надобно. Нету еще такого слова, чтоб душу мужицкую утихомирить, слабодушную молодку обрадовать. Не придумали люди такого слова, хоть до всего дошли, вон, летают с птицами наперегонку, а вот слова такого не знают.
   Зато -- гусельки...
   Покосились сперва мужичонки, -- не рехнулся ли парень. А Хведор крепко знает, -- спервоначалу это только... Недаром старец с камня сошел, чтоб хведорово "Свете Тихий" послушать.
   А как про "Царь-Голубя" спел им отрок, перестали хмуриться.
   А тот им и про "Царицу Савскую", и про "Хитрости Соломоновы", и про "Перпетую-деву"...
   Угомонилась молодка слабодушная, веселей поглядывает, мужичонки приободрились малость.
   Уж дар такой был дан Хведору-отроку, -- одно слово, -- не стих, а огонь от костра Аввакум-отца.
   Да вот так и до древней Ладоги дошли.
   Поет Хведор, и нет ему усталости, а те слушают и тает тоска на сердце... Совсем уж им легко.
   Остановка выходила в Ладоге.
   Спервоначалу молебен "Иоанну-воину" отслужили, сам Хведор весь чин пропел. Горожан что собралось певуна послушать, и-и-и! Страсть! А после молебна распрощались, повеселевшие мужичонки в казарму пошли за амуницией, вконец отошла тоска от сердца.
   -- Прощай, Хведушка... Век Богу заставил ты за себя молить. Такое, брат, ты сделал... такое... Дух вернул. Воины мы нонича, настоящие воины. -- Пальцами земли коснувшись, земно поклонились друг дружке: -- Прости, Хведушка, прости!
   Один уж с полупутья вернулся:
   -- А что я тебе скажу, Хведушко. Шел бы ты на войну. Со стихом-то со своим. Ладное б было дело.
   Задумался было Хведор, головой поник, а на душе так и переливается: "Поди... поди. Там оно, горе-то настоящее.
   Как в Писании сказано. Там... Вот к чему виденье было. Подь!".
   Голову поднял Хведор, с глаз прядь чесаного льна откинул -- радостны глаза:
   -- А где война эта самая? где... Какой дороженькой пройти туда?
   -- А ты поспрашивай, родно дитятко, поспрашивай... А только, помяни ты мое слово: не одну слезу утрешь ты там. Не одного приободришь воина.
   Затаил дыханье отрок Хведор, во весь бы голос крикнуть от радости...
   А с Ладожского волной соленой дохнуло. А може, и не дохнуло, може, это волна принесла и шепнула благословенье от валаамских чудотворцев отроку Хведору?
   И идет да идет себе отрок Хведор. Солнце припекает, ситяга мочит, вьюга-курева, что нечисть, крутить иножлы почнет.
   А он все идет да идет...
   Лишонь на ростанях, на распутьях поспрашивает:
   -- А вы скажите, людюшки крещеные, которая дороженька на войну ведет?
   

Комментарии

   Впервые: Голос жизни. 1915. No 25.
   
   М. Г. Сазонов (?-?) -- беллетрист, в 1914 г. секретарь М. Кузмина, автор кн. рассказов Уродливая маска (1916).
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru