Савин Иван
Правда о 7000 расстрелянных

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

И. Савин

Правда о 7000 расстрелянных

  
   Савин И. "Всех убиенных помяни, Россия...": Стихи и проза
   М., "Грифон", 2007
  

Мученической памяти
братьев Михаила и Павла

   Штабс-капитан Коченовский и конный разведчик второй батареи Евгений Стерн шли позади всех, и их то и дело толкали в спину мохнатые сибирки конвоя.
   Особенно запомнилась одна: с белым пятном на забрызганной грязью ноге и неровно подстриженной гриве. Лошадь осторожно ступала по камням и, когда негромко звякало копыто, открывала глаза -- грустные и ласковые. Ехал на ней Пильчук -- веселый матрос в длинной бурке и красных штанах с серебряным шнуром. Лицо у Пильчука все время расплывалось в широкой улыбке и как-то наклонялось вперед, когда он говорил надтреснутым голосом: "Поторопись, поторопись, шпана! Все одно не утикешь. Севодни нам еще одну партию пропустить надоть".
   Стерн торопливо двигался по шоссе, размахивая левой рукой. Правая была крепко, до боли связана с рукой Коченовского просмоленной веревкой; она же связывала штабс-капитана с генералом Угловым, худощавым стариком с выбитым прикладом глазом. Генерал тяжко дышал и на ходу вытирал кровь о плечо соседа -- военного чиновника Пронева. Кто был впереди, Стерн не видел.
   Длинная цепь фигур тянулась в гору, усаженную тополями, и там тонула в предрассветной дымке. Слева был обрыв, изрезанный причудливыми зигзагами скал -- как черные монахи стояли они, эти скалы, на долгой молитве: далеко внизу мерно двигалось, вздыхало, пенилось море.
   Бледно-желтые капли звезд медленно гасли. Справа, по краю шоссе, то двигались в темную группу, то рассыпаясь по всей горе неясными точками, ехали солдаты комендантской команды. Сзади, на легковом извозчике, везли два пулемета, и так странно было видеть их короткие дула на плюшевых подушках под парусиновым навесом крымской корзинки.
   -- Поторопись, офицерия, поторопись!
   У Стерна в минутной спазме сжались скулы. Он погладил потную ладонь Коченовского.
   -- В...вы не боитесь?
   Штабс-капитан резко качнул головой:
   -- Нет. Хамье! И, особенно, чего вы... Отстаньте от меня!
   Потом ударил каблуком в булыжник так сильно, что колыхнулась цепь связанных, подалась назад, а Утлов споткнулся и упал.
   -- Голубчик... -- простонал генерал, вставая, и прижал руку Пронева к окровавленной впадине глаза... -- Голубчик...
   Шоссе круто свернуло влево, огибая повисшую над обрывом глыбу с полуразрушенной башней наверху. Ее колонны и фигурная вышка мутно белели в тумане. Далеко позади остался город -- мертвый, пустынный, с погашенными огнями. В передних рядах грянул выстрел: эхо упало в море. От башни вниз, по серой ленте шоссе, поплыл гортанный крик: "Г-о-о!" Пильчук пришпорил сибирку с неровно подстриженной гривой и помчался вперед. Бурка откинулась назад, как черные крылья.
   -- Кого это раньше времени... -- сказал военный чиновник, глубоко вздыхая. -- Может быть, папу? У меня папа впереди. Священник! Просил я: оставьте! Старый ведь! Разве можно стариков убивать? Просил я!
   Стерн шел широким шагом, резал воздух левой рукой -- между средним и указательным пальцами крепко сжатого кулака виднелась георгиевская ленточка -- и говорил не то самому себе, не то облаку, похожему на крейсер:
   -- Я не могу сказать, что мне страшно. Вот еще... Нет! Но ведь это бессмысленно. Как же так -- не жить? Поймите: на поверке -- вольноопределяющийся Стерн! А вольноопределяющегося Стерна нет. Не болен, не дезертировал, не в отпуску, а вот -- нет! Я... я не понимаю. Это даже глупо по-моему... Глупо!
   ...У папы был большой серебряный крест, протоиерейский. Сняли. Золотой нательный -- тоже. Маленький с голубой эмалью. Так. Верите? Я им так и сказал: берите! Расстреливать зачем? У меня еще жива мать. В селе Михайловке... У нас в саду смородина была. Черная и красная. Черной больше...
   ...Если бы в бою? Что ж делать? Я готов! Тому, кто Руси сын, на бой кровавый путь один... Но... позвольте! Это же убой! С какой стати? Вот еще... Капитан, скажите, капитан!
   Коченовский ответил:
   -- Не кричите! Прикладом получите.
   -- Вы еще живы, капитан? Как это все странно, однако. Послушайте! Там опять кричат...
   -- За что вы Георгия получили, Стерн? Размазня вы, а не солдат! Или с ума сходите? Мне кажется, и я начинаю... Иду, а в голову -- шестидюймовка. Бу-ух... понимаете... бух! Я, конечно, умру просто. А пока дрянь на душе, отвратительно...
   Стерн хотел что-то сказать, но только разжал кулак, бросил желто-черную ленту с крестом на камни и подумал, что хорошо было бы сейчас им четырем -- Коченовскому, Проневу, генералу и ему -- рвануться влево и прыгнуть вниз. Тогда, может быть, вся цепь свалилась бы в пропасть, в море. И не надо было бы пулеметов... Сразу...
   -- Стой! Раздева-айсь!
   Цепь остановилась на неровной, скользкой площадке, в двух шагах от обрыва. Засуетились конвойные, зазвенели по камню копыта сибирок. Мягко прошипели колеса корзинки с пулеметами. Их установили на полукруглом выступе скалы против цепи, с таким расчетом, чтобы огненный дождь смыл связанных пленных в море. Как вчера... Как завтра...
   -- Раздевайсь! -- крикнул еще раз Пильчук и подскочил к генералу, медленно расстегивавшему шинель двумя руками -- своей и Коченовского. -- Ты чего ждешь? Раздевайся, врангельский байстрюк. Раздевайсь!
   Утлов поднял голову. Как всегда улыбаясь, Пильчук увидел темное пятно заплывшего кровью глаза -- было уже почти светло.
   -- Брюки и сапоги еще можно снять, а вот шинель... ведь мы связаны. Шинель повиснет на руках...
   Свистнула нагайка, и генерал упал, сорвав кожу с рук Коченовского и Пронева.
   Стерн лихорадочно опустил с плеч потертый френч. Рубахи не было -- он обменял ее в тюрьме на две папиросы.
   Неясно блеснула серебряная цепочка с золотым, потным кружком на изогнутом пальце.
   -- Что с этим? Куда его... слушайте...
   Капитан, смешно размахивая руками, которые дергали во все стороны Стерн и Утлов, повернул голову к конному разведчику.
   -- Да умирайте вы скорее. А то канитель какая... Тошно. Чего вам? Что там у вас такое?
   -- Иконка... благословение матери...
   -- Я свой крест отдал еще вчера какому-то нищему. А что с вашей иконкой делать? Не знаю. Зажмите ее в кулак, только им не отдавайте. Они будут в карты на нее играть, мерзавцы!
   -- Только скорее! Очень уж мне плакать хочется...
   -- А мою ладанку с мощами святыми, -- сказал Пронев, дрожа всем телом, -- следователь на допросе в плевательницу выбросил. Ты, -- говорит, -- не знаешь...
   -- Бога нельзя расстреливать, -- прошептал Стерн, нежно целуя иконку. -- Мамочка, ты прости!.. я ведь не в обиду... а так... чтобы в карты не играли... на сердце твоем боль... -- И бросил золотой кружок в серую мглу моря.
   Мелькнула цепочка в предрассветном небе, прозвенела иконка по крутому склону горы, исчезла...
   -- Отойди, братва! Начинаем, -- крикнули у пулеметов.
   К Коченовскому с той же спокойной улыбкой на широком лице подошел Пильчук.
   -- А вы, ваше благородие, что не раздеваетесь? Думаете -- помилуем? А... не хошь?..
   Капитан щелкнул каблуками и сказал, отчеканивая каждый слог:
   -- Пошел к черту! Понимаешь -- к чер-ту! Можешь сам, бандит, раздеваться, а я не желаю. -- И добавил скороговоркой, пристально глядя на матроса, вырывавшего из кобуры перламутровый браунинг: -- Запорют тебя когда-нибудь за эти художества шомполами, каналья! Скотина ты этакая!..
   Стерн с глубоким, ласковым и благодарным чувством погладил холодную руку Коченовского, прильнул к нему голым плечом и закрыл глаза. Как стальной прут, рассек тишину короткий выстрел. Капитан упал на колени, судорожно качая головой. Вольноопределяющийся, не открывая глаз, склонился влево и сказал, сжимая застывшие в его руке пальцы Коченовского:
   -- Вот вы и убиты, господин капитан... вот и убиты... А вы такой хороший, гордый... Я вам отдаю своего Георгия, господин полковник... Мне теперь совсем не страшно, совсем... Посмотрите, я смеюсь, ваше превосходительство!.. Конвойные отошли в сторону, сейчас нас убьют. А вы, мертвый главнокомандующий, получите высший чин у Бога...
   Так с закрытыми глазами и странно просветленным лицом говорил умирающему капитану Коченовскому, награждая его чинами за доблесть, конный разведчик второй батареи Евгений Стерн до тех пор, пока огненный дождь пулеметов не смыл его -- всю цепь полуголых людей -- в лениво пенящееся море...
   Багровым шаром взошло солнце...

(Русские вести. Гельсингфорс, 1923. 9 августа. No 332)

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru