Салиас Евгений Андреевич
Сумма трех слагаемых

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ГРАФА
Е. А. САЛІАСА.

Томъ XXVIII.
СУММА ТРЕХЪ СЛАГАЕМЫХЪ.-- НЕСЛЫХАННОЕ ДѢЛО.-- ПЕТРОВСКІЕ ДНИ.

Изданіе А. А. Карцева.

МОСКВА.
Типо-Литографія Г. И. Простакова, Балчугъ, домъ Симонова монастыря.
1903.

   

СУММА ТРЕХЪ СЛАГАЕМЫХЪ.

ПОВѢСТЬ.

I.

   Было апрѣльское утро, свѣжее, сѣренькое, дождливое... Въ центрѣ Москвы, въ красивомъ барскомъ домѣ -- тихо. Хозяинъ еще спалъ. Въ его большой спальнѣ -- совершенно темно отъ спущенныхъ бѣлыхъ сторъ и тяжелыхъ занавѣсей.
   Около десяти часовъ, спавшій вдругъ проснулся, какъ отъ толчка, сѣлъ въ постели и прошепталъ:
   -- Во снѣ что ли? Нѣтъ, это было уже въ полуснѣ... Какъ чуть очнулся, такъ и взволновался... отъ насущнаго. Такъ бываетъ, говорятъ, у людей, у которыхъ большое горе или просто большая бѣда. Забудется все во снѣ, а чуть начнется явь,-- ощущенье тяжести на душѣ является прежде сознанія о томъ, кто ты, что ты, и гдѣ ты...
   Помолчавъ мгновенье, онъ снова забормоталъ. Разговаривать вслухъ съ самимъ собой и даже шутить было его привычкой -- и любимой.
   -- Да, да... Ну-т-ка... Кто я?... Я -- Алексѣй Борщовъ, бывшій лейбъ гусаръ. Только-что воевалъ; венгерцевъ усмирялъ и вышелъ въ отставку. А что я такое? Товарищи въ полку звали на разные лады -- мудрецомъ, барышней, тюленемъ, Сократомъ Платоновичемъ и преподобнымъ Алексѣемъ Божіимъ человѣкомъ. Звали тоже и абракадабристомъ. А гдѣ я?... Да въ той же Москвѣ, гдѣ родился, и въ томъ же дѣдовскомъ домѣ на Тверскомъ бульварѣ. А что я теперь собираюсь учинить съ собой? То-то вотъ, братецъ. Къ этому я и веду рѣчь. Что? Даже жутко подумать.
   Онъ собрался-было позвать, какъ всегда, лакея для того, чтобы тотъ поднялъ занавѣсы, но остановился и опять заговорилъ вслухъ:
   -- Это одинъ изъ самыхъ роковыхъ моментовъ жизни. Мнѣ кажется, что иногда оно похоже на то, что человѣкъ облегчаетъ милліону свалиться къ нему на голову. Милліону нравственному, а не изъ рублей состоящему. Чортъ ли въ этакомъ!.. Иногда же оно похоже на то, что человѣкъ шалитъ заряженнымъ пистолетомъ, со взведеннымъ куркомъ, и приставляетъ его то къ виску, то къ глазу, забавляясь тѣмъ, что находится на волосокъ отъ смерти.
   И вздохнувъ глубоко отъ волненія, онъ провелъ руками по головѣ и по лицу.
   -- Да, день!-- зашепталъ онъ.-- Денекъ начинается. День въ жизни великій. И какимъ тамъ Сократомъ Платоновичемъ или абракадабристомъ я ни будь, по мнѣнію товарищей, а все-таки по неволѣ начнешь раздумывать и всякую всячину приплетать. Прямо таки страшно. И ужъ, конечно, страшнѣе, чѣмъ на войнѣ. Что тамъ? Ничего. Двумъ смертямъ не бывать. А тутъ впереди цѣлая вереница привидѣній на встрѣчу тебѣ идетъ по той дорогѣ, которую ты берешь. Да. Невѣдомыя условія предстоящей новой жизни -- это именно призраки страшные. А между тѣмъ ты ихъ на себя самъ же и вызываешь. Оставайся. Не вступай на эту дорогу. Стой или возьми другую, гдѣ не предвидится встрѣча съ привидѣніями.
   Борщовъ вздохнулъ снова и прибавилъ громко на всю спальню, какъ еслибы обращался къ кому-нибудь:
   -- Да, да. Это такой шагъ, послѣ котораго жизнь принимаетъ совсѣмъ иной оборотъ. Начинается новая стадія земного существованія. Да еще какая стадія!.. Она всю жизнь мою захватитъ, заполонитъ.
   И Борщовъ, вмѣсто того, чтобы позвонить своего давнишняго лакея, крѣпостного человѣка Степана, вылѣзъ изъ постели, накинулъ халатъ и самъ раздвинулъ занавѣси на окнѣ и поднялъ стору. Глянувъ на улицу, онъ удивился. Несмотря на его якобы мрачное философствованіе, на душѣ его было въ дѣйствительности такъ свѣтло и радостно, что онъ былъ удивленъ, увидя хмурое небо и накрапывающій дождь. Ему почему-то представилось, что въ такой день его жизни и погода должна быть дивная.
   Тѣмъ паче слѣдовало ожидать этого, что весна была на дворѣ, снѣгъ уже давно сошелъ, а на трехъ чахлыхъ деревцахъ сосѣдняго церковнаго двора виднѣлись уже съ недѣлю почки.
   Борщовъ отворилъ окно, выставленное наканунѣ, желая подышать чистымъ, теплымъ воздухомъ, но на него пахнуло сыростью, подулъ легкій свѣжій вѣтерокъ будто съ запахомъ тающаго гдѣ-то снѣга.
   Внизу на улицѣ виднѣлось нѣсколько прохожихъ, больше простой народъ, но въ ту же минуту проѣхала большая карета четвернею цугомъ... Мальчишка форейторъ нещадно стегалъ "подручнаго" гнѣдого коня... Кучеръ съ окладистой бородой важно возсѣдалъ среди огромныхъ и широкихъ козелъ подъ голубымъ чехломъ съ серебряной бахромой и съ гербомъ. Два ливрейныхъ лакея, стоя на запяткахъ и держась руками за ремни, увидѣли Борщова у окна и ухмыльнулись ему изъ вѣжливости. "Знакомый баринъ!" -- говорили ихъ добродушныя лица.
   Борщовъ тоже при видѣ этой кареты, кучера и лакеевъ пробурчалъ себѣ самому:
   -- Князь Задонскій? Куда такъ рано?
   Странное совпаденіе будто слегка озадачило его. Почему онъ сегодня, въ этотъ особенный, знаменательный день, самъ поднялъ занавѣсы, глянулъ на улицу и перваго человѣка, котораго увидѣлъ, именно проѣзжающаго князя... Именно его, князя Виктора Юрьевича Задонскаго? Вѣдь онъ, и одинъ онъ, въ Москвѣ -- его соперникъ.
   -- Впрочемъ, какой же это соперникъ?-- громко воскликнулъ Борщовъ.-- Мямля, байбакъ... Зачѣмъ онъ къ Ипатовымъ ѣздитъ и ежедневно у нихъ торчитъ отъ зари до зари -- неизвѣстно никому.
   И закрывъ снова окно, Борщовъ отошелъ и разсмѣялся.
   -- Даже ему самому неизвѣстно! Привозитъ букеты и все пристаетъ, чтобы въ воду поставили... А то цвѣты молъ завянутъ. Привозитъ конфекты, и самъ, болтая, съѣдаетъ ихъ до тла. Добрый человѣкъ, но... соперникомъ ничьимъ и ни въ чемъ быть не можетъ. Хотя онъ въ Надю влюбленъ... Положительно! И давно. Въ началѣ зимы уже говорила вся Москва, что онъ -- ея женихъ.
   Борщовъ началъ тихо двигаться по комнатѣ, не ходить, а бродить, какъ еслибы искалъ что-нибудь.
   -- Странная это черта характера!-- началъ онъ снова бурчать себѣ подъ носъ.-- Люди говорятъ, что это якобы гамлетовская черта. Все обсуждать, все взвѣшивать, все разбирать по ниточкѣ, и каждую ниточку обглядывать, обнюхивать со всѣхъ сторонъ. И вмѣстѣ съ тѣмъ бояться сдѣлать шагъ... Все собираться только дѣйствовать. Но теперь-то? Рѣшился ли я? Понятно, рѣшился. Конецъ. И давно бы пора. Давнымъ-давно. Еще въ новый годъ, помню, на волоскѣ висѣло, во время мазурки... А теперь уже апрѣль... И что меня остановило? Остановила мысль, что глупо, пошло, даже какъ бы оскорбительно для собственнаго достоинства сдѣлать предложеніе среди глупаго пляса. И вотъ, отложилъ до слѣдующаго дня... А на утро, вотъ здѣсь же, такъ же вотъ, проснулся, сталъ разсуждать и; испугался... И отложилъ совсѣмъ...
   Постоявъ среди комнаты, Борщовъ выговорилъ громко и съ чувствомъ:
   -- Конецъ! Я ее люблю. И она меня любитъ. Я это знаю. Такъ что же? Чего философствовать, да разбирать по ниточкамъ и чувство свое, и всѣ послѣдствія поступка. Конецъ!
   Онъ позвонилъ и, при появленіи лакея, весело и бодро при"казалъ полушутя:
   -- Ну-съ, Степанъ Макарычъ, пожалуйте. Умыться, бриться, облачаться и чай пить. И полную форму тащи сюда!
   -- Сами поднялись, да еще и мундиръ давай?-- удивился лакей.-- Это что же такое?
   -- Чудеса въ рѣшетѣ, Степанъ.
   -- Понятно, чудеса! Аль балуетесь?
   Камердинеръ, пожилой человѣкъ лѣтъ пятидесяти, уже около двадцати лѣтъ ходившій за своимъ барчукомъ, а потомъ бариномъ Алексѣемъ Андреевичемъ, обожалъ его, конечно, а вмѣстѣ съ тѣмъ и обращался съ нимъ вполнѣ фамильярно.
   -- Сегодня такой день, Степанъ... Все одно что большой праздникъ или день именинъ, либо рожденье мое... Я жениться собрался. Вотъ тебѣ!
   Степанъ помолчалъ нѣсколько мгновеній, глядя барину въ лицо, и наконецъ выговорилъ упавшимъ голосомъ:
   -- Что же! Благослови Господь. Дѣло доброе.
   -- Чего же ты, будто огорчился или оробѣлъ?
   -- Наше холопское дѣло такое... Вотъ ходилъ, ходилъ... А тутъ барыня... Не угодилъ ей, -- она и турнула. А я, коли за вами не ходить, такъ хоть въ рѣчку. Привыкъ.
   -- Ну, это не бойся... Не такая она -- моя будущая супруга.
   -- Онѣ, я знаю, добрыя.
   -- Стало быть, догадался -- кто?
   -- Эвося... Тутъ не приходится догадываться. Вѣстимое дѣло -- Надежда Павловна... Люди всѣ давнымъ-давно сказываютъ. И наши, и ихніе...
   -- Да, правда, Степанъ. Я давно собираюсь. Всю зиму почти. Да все страшно было... Такое дѣло, что возврата нѣтъ. Вся жизнь отъ этого будетъ такая или сякая.
   -- Не знаю, Алексѣй Андреевичъ, почему господа этакое разсужденіе имѣютъ. По нашему, что же тутъ такого особливаго? Жисть -- жистью, а супружество -- супружествомъ. Одно другому не мѣшаетъ.
   -- Вотъ ты и врешь. Я тебѣ сейчасъ докажу, что мѣшаетъ. Ты былъ женатъ? Овдовѣлъ? Были у тебя два сына, а теперь одинъ Илюша. Другой -- попалъ зимой въ прорубь и много заставилъ тебя слезъ пролить. И ты всегда соглашался, что еслибы не женился ты -- этого горя у тебя бы не было. Или женился бы на другой, на той, что тебѣ тогда прочили, на косой Аграфенѣ. А она и теперь еще жива, потому что была здоровенная всегда, и дѣтей было бы у тебя -- сколько у нея теперь. Куча, чуть не дюжина.
   Степанъ усмѣхнулся и замоталъ головой.
   -- Это я все знаю. Отъ васъ сто разовъ слыхалъ и сто разовъ вамъ докладывалъ, что это вы все путаете. Это -- господское разсужденье и все колобродство одно. А жисть у всякаго человѣка своя собственная, какая ему положена. И финтить ему недляче...
   Черезъ полчаса Борщовъ уже сидѣлъ въ большой столовой своей истинно-барской квартиры, завтракалъ и просматривалъ газеты, двѣ русскихъ и одну французскую. Онъ почти одинъ въ своей средѣ начиналъ день завтракомъ съ газетами. Это была привычка, пріобрѣтенная за границей, за время двухлѣтняго пребыванія по болѣзни.
   Изъ газетъ онъ узналъ важное извѣстіе. Въ Парижѣ дѣла шли плохо. Наступали смутные дни. Республиканское правительство, свергнувшее короля Людовика-Филиппа, казалось, висѣло само на волоскѣ, потому что ожидалась, чувствовалась контръ-революція.
   -- Ну, и Христосъ съ ними!-- воскликнулъ онъ весело.-- У меня дѣло важнѣе... И дни тоже предстоятъ революціонные...

-----

   Борщовъ уже кончилъ завтракъ, когда одинъ изъ старыхъ крѣпостныхъ лакеевъ вдругъ вбѣжалъ въ столовую съ парадной лѣстницы.
   -- Алексѣй Андреевичъ!-- воскликнулъ онъ:-- Митрій Митричъ пожаловалъ...
   -- Гдѣ? Что?!-- вскочилъ Борщовъ.
   -- Вотъ-съ... извольте поглядѣть. Только-что подъѣхали.
   Борщовъ бросился къ окну и увидѣлъ у подъѣзда своего дома большой дорожный экипажъ, именуемый "dormeuse", страшно запачканный, почти рыжій отъ пыли и грязи. Четверка худыхъ, заморенныхъ почтовыхъ лошадей какъ-то не шла хотя и къ загрязненному, но все-таки элегантному "дормезу".
   Изъ дверецъ кареты, отворенной швейцаромъ, вылѣзалъ плотный, даже толстый человѣкъ, лѣтъ сорока.
   Это былъ другъ Борщова и товарищъ по полку, тоже бывшій гусаръ, но тоже бросившій службу и жившій въ деревнѣ.
   Борщовъ быстро растворилъ окно и крикнулъ:
   -- Верзилинъ! Какими судьбами?
   Толстякъ поднялъ голову и кивнулъ головой.
   -- Судебъ никакихъ!-- крикнулъ онъ.-- Зачѣмъ противорѣчишь себѣ! Омерзительное, подлое, братецъ, происшествіе... И вотъ къ тебѣ!.. Въ Москву. Къ Косолапамъ.
   Борщовъ бросилъ салфетку на столъ и быстро двинулся на лѣстницу. Друзья облобызались, а черезъ нѣсколько минутъ пріѣзжій товарищъ ужъ сидѣлъ за столомъ и пилъ чай. Вещи его вносились въ домъ.
   -- Да объяснися толкомъ!-- сказалъ Борщовъ.-- Я не пойму. Отчего вдругъ собрался? И безъ жены! Ты никогда съ ней не разстаешься.
   -- Мерзопакостное, говорятъ тебѣ, происшествіе,-- сумрачно отвѣтилъ Верзилинъ, любившій всегда шутить самымъ серьезнымъ голосомъ и съ самымъ угрюмымъ лицомъ.
   -- Слышалъ. Да какое?
   -- Ко мнѣ повадился шляться да вокругъ меня увиваться и примѣриваться не кто иной, душа моя, какъ самъ Кондратій.
   -- Какой Кондратій?-- вытаращилъ глаза Борщовъ.
   -- Кондратій Иванычъ -- пріятель всѣхъ тучныхъ домосѣдовъ. И вотъ, сталъ онъ собираться меня хватить... Но я не будь глупъ, душа моя, сейчасъ смекнулъ... Съ недѣлю назадъ, смотрю -- красныя звѣздочки и таракашки послѣ обѣда начали прыгать передо мною. А тамъ, дня четыре тому вдругъ... Хлопъ! Нога правая и рука вотъ, тоже, малость самую, започивали, сами безъ меня спать собрались. Ну думаю, врешь, голубчикъ Кондратій, не на того напалъ. Не даромъ у меня отца родного да старшаго брата ты, треклятый, хватилъ. И я. стало быть, ученый... И вотъ тотчасъ собрался -- и маршъ сюда, въ Москву, къ Косолапамъ. Что они укажутъ, черти -- посмотрю.
   Борщовъ началъ смѣяться, вспомнивъ, что другомъ такъ звались Эскулапы.
   -- На все согласенъ. Только на одно не пойду... Если запретятъ мнѣ хересъ да велятъ пѣшкомъ ходить всякій день,-- это -- ни-ни! Врутъ.
   -- Именно это-то самое и велятъ!-- хохоталъ Борщовъ.-- Вѣдь ты еще въ полку въ этомъ былъ грѣшенъ. Тебѣ и тогда предсказывали, что кончишь ударомъ. Ну, вотъ...
   -- Никогда!... Не предсказывали, а каркали, -- и накаркали, черти. Предсказаніе тѣмъ хорошо, что оно есть предупрежденіе. Предсказала мнѣ разъ одна цыганка-гадалка,-- какъ и всѣ онѣ, -- что я кончу жизнь тѣмъ, что утону; но я этому, понятно, не вѣрю. А еслибы я это и вѣрно зналъ, то я, душа моя, въ дождикъ на улицу выходить бы не сталъ. Графины съ водой къ обѣду ставить запретилъ бы. А ужъ умываться -- избави Богъ. Никогда. Однако все-таки я теперь вспомнилъ, что мнѣ въ Петербургѣ накаркали это и доктора... И какъ только этотъ подлецъ, Кондрашка, толконулъ меня теперь малость, такъ вотъ я сейчасъ же и собрался сюда... И приму всѣ мѣры... Наша жизнь -- въ нашихъ рукахъ!.. Впрочемъ, я забылъ совсѣмъ... Ты вѣдь отчаянный... Какъ, бишь, это... Тьфу! Слово забылъ... Ну, нашъ Михаилъ Юрьевичъ любилъ его и часто повторялъ.
   -- Лермонтовъ? Да. Любилъ... И правъ оказался, пожалуй...
   -- Какъ слово-то?
   -- Фаталистъ!
   -- Во! во!.. Ты вѣдь этой чепухой тоже зараженъ. Тоже вѣришь, что жизнь наша на небесахъ написана и подписана кѣмъ-то. Быть по сему! И конецъ! Какъ ни вертись.
   -- Нѣтъ. Я, собственно, вовсе не фаталистъ, -- задумчиво отвѣтилъ Борщовъ.-- А я вѣрю, что если вотъ человѣкъ, вмѣсто того, чтобы взять вправо, вдругъ возьметъ влѣво, то конечно...
   -- Такъ! Такъ! Помню! Слыхалъ!-- перебилъ Верзилинъ.-- И никогда твоего ученія я понять не могъ. Скорѣе пойму, что, вотъ, написано, молъ, на облацѣхъ небесныхъ: "отставному полковнику лейбъ-гвардіи гусарскаго полка Дмитрію Верзилину отдать Богу душу изъ-за подлеца Кондрашки"! Но и сіе враки. Не можетъ тоже быть. Было бы написано, то было бы и неизбѣжно. А мы можемъ себя заранѣе ограждать. Нѣтъ, душа моя, еслибы, вотъ, Михаилъ Юрьичъ не лѣзъ на всѣхъ, то былъ бы живъ... Ты что же это, другъ?-- прибавилъ толстякъ: -- будто не веселъ, пригорюнился? Эй! проснися!
   Борщовъ, дѣйствительно, сидѣлъ задумавшись глубоко и, придя въ себя, вымолвилъ:
   -- Пригорюнишься, братецъ... Я жениться собрался.
   -- Во! Дѣло капитальное. Надо мозги расправить по неволѣ. Надо подумать, да и подумать. Иное дѣло, кабы это на небесахъ было прописано... И даже съ росчеркомъ. Тогда бы ничего. Валяй какъ по писаному.
   -- Да вотъ, Дмитрій, -- серьезно заговорилъ Борщовъ: -- я теперь чую, что стою якобы на перепутіи. Двѣ дороги. Одна дорога -- счастье всей жизни. Другая -- если не несчастье, то...
   -- Осѣчка.
   -- Да. Но иная осѣчка въ жизни -- дѣло ужасное.
   -- Хуже, пожалуй, чѣмъ осѣчка на медвѣдя, который къ тебѣ на заднихъ лапкахъ шагаетъ, имѣя намѣреніе не расшаркнуться, а шаркнуть.
   И послѣ паузы Верзилинъ прибавилъ:
   -- Но, серьезно говоря, по душѣ,-- это, братъ намѣреніе чудо. Дивное, велелѣпное! Сто лѣтъ проживешь, -- ничего умнѣе не надумаешь. Всякая тварь да бракосочетается и да хвалитъ Господа! Такъ въ писаніи не сказано только по недосмотру. Надо бы еще прибавить: "не оженивыйся псой пахнетъ".
   -- Чего ты только не соврешь!-- невольно засмѣялся Борщовъ.
   -- Извѣстное всему міру природное явленіе, душа моя. Всякій старый холостякъ начинаетъ псиной отдавать. И старыя дѣвицы тоже... Брюнетка -- калеными орѣхами, а блондинка -- желудковымъ кофеемъ.
   Борщовъ снова раза два начиналъ серьезно заговаривать со старымъ товарищемъ о своемъ насущномъ дѣлѣ, которое поглощало его, но возможности не было. Полковникъ отвѣчалъ шутками и прибаутками.
   Однако, въ дружеской бесѣдѣ прошло уже не мало времени, и Борщовъ, узнавъ, что уже второй часъ, быстро собрался заняться своимъ туалетомъ. Онъ непремѣнно хотѣлъ, и въ силу обычая, и ради удовлетвореніе какого-то торжественнаго внутренняго чувства, ѣхать въ полу-парадной формѣ. Обыкновенно онъ ходилъ въ статскомъ платьѣ, и только въ особые дни облачался въ мундиръ, заслуженный въ венгерскую кампанію.
   Около двухъ часовъ Борщовъ былъ уже на Кузнецкомъ Мосту и въ знаменитомъ магазинѣ золотыхъ вещей Розенштрауха покупалъ браслетъ съ огромнымъ рубиномъ и брилліантами.
   "Это будетъ память о нынѣшнемъ днѣ!-- думалъ онъ.-- Вырѣжемъ потомъ число и мѣсяцъ. И я ее попрошу носить, никогда не снимая".
   Оставалось только купить конфектъ, что часто дѣлалъ онъ,-- а на нынѣшній день, исключительный, могъ бы и обойтись безъ этой любезности.
   -- Все равно!-- рѣшилъ онъ.-- По дорогѣ...
   И онъ приказалъ кучеру ѣхать на Тверскую, въ модную кондитерскую Файэ. Выбравъ красивую бомбоньерку, въ ожиданіи, пока ее наполняли двумя фунтами разныхъ конфектъ, онъ отошелъ къ окну и, глядя на улицу и прохожихъ, задумался.
   "Да, сегодня... наконецъ"...
   "Это слово "наконецъ", мысленно произнесенное вслухъ, вдругъ удивило его самого. Оно было неподходящимъ къ положенію. "Наконецъ" -- можно сказать лишь послѣ борьбы и побѣды, послѣ преодолѣнія какихъ-либо препятствій... А въ данномъ случаѣ ничто не стояло преградой между нимъ и осуществленіемъ его мечты о счастьѣ,-- кромѣ его сборовъ.

-----

   Ипатовы, мужъ и жена, пожилые люди, заурядно почтенные, были одними изъ видныхъ представителей стараго московскаго дворянства. Онъ -- любимый предводитель дворянства дальняго уѣзда; она -- любимая устроительница большихъ и веселыхъ обѣдовъ и баловъ. Ихъ сынъ Левъ -- добрый малый, причисленный къ канцеляріи графа Закревскаго; московскаго сатрапа, первый танцоръ и дирижеръ, но и не послѣдній кутила у Яра и Шевалье. Ихъ дочь -- всѣми любимая Надя, и любимая равно молодыми и старыми за что-то особенно кроткое, мягкое, ласкательное во всемъ ея существѣ.
   Надя Ипатова выѣзжала уже третью зиму, а между тѣмъ Борщовъ, начавшій часто бывать у Ипатовыхъ, считался лишь первымъ ея претендентомъ. Его перваго Москва зачислила въ женихи Нади. До тѣхъ поръ вся молодежь очень любила m-lle Nadine, но никто за ней не ухаживалъ. Пріятельницы повѣряли ей, самой близкой, самой сердечной подругѣ, всѣ свои тайны. А ей нечего было имъ повѣрять. Кругомъ нея, каждую зиму, всѣ эти пріятельницы выходили замужъ, становились матерями, "открывали" новые дома въ Москвѣ или исчезали въ провинцію, а Надя, имѣя все за собой,-- оставалась.
   Только въ эту зиму появился наконецъ и около нея человѣкъ, къ которому тотчасъ же и родители, и друзья, и вся среда, отнеслись какъ къ жениху. Это былъ Борщовъ. Одновременно, однако, съ этимъ женихомъ въ домѣ ихъ постоянно пребывалъ по старому другой человѣкъ. Это былъ москвичъ родомъ, долго отсутствовавшій и снова поселившійся въ своемъ домѣ на Кисловкѣ. Но его не причисляли вообще къ категоріи жениховъ.
   "Князь Задонскій никогда не женится!" -- было давно рѣшено московскими родителями невѣстъ.
   Сидя уже третью зиму почти безвыходно въ домѣ Ипатовыхъ, князь не ухаживалъ за Надей, хотя постоянно возилъ ей цвѣты и конфекты. Но раза два въ зиму онъ садился вдругъ въ дилижансъ и уѣзжалъ на время въ Петербургъ, гдѣ -- какъ было хорошо извѣстно москвичамъ -- онъ такъ же безвыходно сидѣлъ въ домѣ генерала барона фонъ-Альтбаха и такъ же возилъ букеты и конфекты его дочери Эмиліи.
   Затѣмъ, вернувшись въ Москву, онъ тотчасъ же аккуратно начиналъ посѣщенія Ипатовыхъ, гдѣ его искренно любили всѣ, давно считали другомъ дома, но, конечно, не женихомъ, да пожалуй и не "парой" для Нади. Задонскому было уже сорокъ-пять лѣтъ, а ей только-что минуло двадцать-два... Онъ не танцовалъ, игралъ -- и очень скверно -- въ вистъ-преферансъ, и, проводя вечера въ Англійскомъ клубѣ, считался политиканомъ и "солиднымъ" человѣкомъ по положенію, придворному званію и крупному состоянію въ полномъ, образцовомъ порядкѣ. Къ довершенію всего, князь былъ нѣсколько тученъ и имѣлъ большую плѣшь на затылкѣ. Положимъ, что эта плѣшь была у него уже чуть не въ двадцать лѣтъ... Но тогда это считалось страннымъ явленіемъ, а теперь -- вполнѣ законнымъ. А это не въ примѣръ хуже.
   Павелъ Николаевичъ и его жена Марья Борисовна Ипатовы относились къ Задонскому сердечно, какъ къ человѣку безспорно доброму, въ полномъ смыслѣ, со словъ Москвы -- "bon comme du pain blanc",-- не глупому и крайне скромному, до застѣнчивости, среди общества, въ которомъ онъ, однако, вращался съ рожденія. Надя положительно любила князя, считая его первымъ другомъ семьи, чувствуя, что все хорошее и дурное "у нихъ" князь приметъ къ сердцу, какъ свое собственное горе или свою радость. Молодой Левъ Ипатовъ обожалъ князя и, отъ природы большой эгоистъ, удивлялъ всѣхъ этимъ своимъ обожаніемъ.
   Впрочемъ, была въ отношеніяхъ Ипатовыхъ и Задонскаго тайна и -- большая... Но существованіе этой тайны было извѣстно только самому Павлу Николаевичу и князю... И больше никому, буквально. Даже Марья Борисовна ничего не знала, такъ какъ мужъ, откровенный съ ней во всемъ, въ дѣлахъ своихъ былъ скрытенъ, говоря, что это -- "не женская статья".
   Широко -- да уже и давненько -- живущій въ Москвѣ Ипатовъ привелъ свои дѣла въ самое печальное положеніе. Когда-то три большія, "чистыя", не заложенныя имѣнія въ трехъ губерніяхъ теперь были въ полномъ разореніи. Состояніе Ипатова, по его собственному опредѣленію, "трещало по всѣмъ швамъ и разъѣзжалось по всѣмъ давнишнимъ заплатамъ"...
   А этихъ заплатъ много наставилъ Павелъ Николаевичъ, начавъ штопанье уже въ тѣ времена, когда еще не былъ женатъ, а весело служилъ въ Малороссіи, въ одномъ уланскомъ полку, извѣстномъ картами, дуэлями и "отчаяніемъ". Самъ онъ никогда особенно отчаяннымъ кутилой не бывалъ, но, разумѣется, "отставать" отъ товарищей кто же станетъ!..
   Теперь, спустя двадцать-пять лѣтъ послѣ первой заплаты, незначительной, накопилось ихъ, конечно, много и значительныхъ. Были даже заплаты заплатъ, такъ какъ уплатъ за все это время не было, а займы продолжались.
   И тайна между Ипатовымъ и Задонскимъ заключалась въ томъ, что одинъ былъ долженъ другому уже второй годъ -- семьдесятъ-восемь тысячъ ассигнаціями. Шестьдесятъ и двѣнадцать Ипатовъ взялъ въ два раза самъ, чтобы "обернуться". Шесть тысячъ были причтены къ суммѣ... Ихъ въ разное время по мелочамъ перебралъ у князя молодой Левушка; за то Павелъ Николаевичъ часто попрекалъ сына и говорилъ:
   -- Я въ твои годы долговъ не дѣлалъ!
   И это была истинная правда. Онъ потомъ уже наверсталъ потерянное время.
   -- Надо же, однако, жить!-- говорилъ не отцу, а друзьямъ Левушка, получавшій отъ отца лишь шестьсотъ рублей, да изъ канцеляріи генералъ-губернатора четыреста.
   При этомъ ни Левушка, ни его мать, ни Надя, конечно, не знали ничего о положеніи своемъ, которое становилось очень мудренымъ. Ихъ только удивляло не мало, что родовое имѣніе въ воронежской губерніи "наскучило" Павлу Николаевичу.
   -- И далеко! И крестьяне мошенники! Вѣчно оттягиваютъ уплату оброка. Лучше продать.
   Имѣніе это -- отличное, подгородное, въ восемьсотъ душъ -- соглашался купить князь Задонскій, и конечно -- изъ любезности или по добротѣ -- въ тридорога...
   За послѣднее время Ипатовъ, видя, какъ неотступно преслѣдуетъ его Надю повсюду гусаръ Борщовъ, сталъ надѣяться на поправленіе своихъ дѣлъ.
   Борщовъ былъ не бѣднѣе князя по московскимъ слухамъ, но если даже вычесть то, что Москва, по своей вѣковой привычкѣ, приврала, то все-таки Борщовъ -- очень богатый человѣкъ.
   А времена и норовы таковы, что богачъ-зять не дастъ родителей жены въ обиду и всегда вытянетъ изъ денежной бѣды. Ипатовъ говорилъ себѣ:
   -- Вотъ князь Щенятевъ чуть-было по міру не пошелъ, а выдалъ замужъ свою Варюшку за казака Яловойскаго... Всѣ дѣла устроилъ да домъ еще въ Москвѣ себѣ купилъ. И когда онъ теперь мимо Опекунскаго Совѣта проѣзжаетъ, то всегда плюетъ и кричитъ: "Что взялъ, идолъ? Думалъ -- придушилъ! Анъ вотъ тебѣ!" -- И шишъ показываетъ.
   Однако зима прошла, надо было собираться въ деревню, а Борщовъ, именуемый всей Москвой женихомъ Нади -- не посватался снова.
   "Прежде казалось, онъ тянетъ,-- думалось Ипатову,-- а теперь кажется, какъ будто на попятный".
   И онъ былъ возмущенъ.
   Зато сама Надя была не только смущена, но грустна... "Красная горка" прошла. Двѣ ея подруги, которыя на святкахъ и не мечтали о замужествѣ и только ей завидовали, что у нея вѣрный претендентъ,-- теперь уже уѣхали съ мужьями, одна въ Пензу, другая въ Петербургъ.
   А Борщовъ продолжаетъ къ нимъ ѣздить и становится вторымъ Задонскимъ, то-есть другомъ дома -- и только... А между тѣмъ Надя увлечена имъ, даже болѣе... Никогда еще не любивъ никого, она не могла опредѣлить вѣрно свое чувство къ Борщову, и только смутно понимала, что это -- любовь.
   -- Еслибъ онъ былъ не богатый, не гусаръ, я бы все-таки за него пошла, -- часто говорила Надя своей нянѣ, Дарьѣ Васильевнѣ.
   -- Будь онъ даже не дворянинъ!-- воскликнула она однажды.-- Я, кажется, все-таки за него бы пошла...
   -- Тьфу, дитятко! Типунъ тебѣ на языкъ!-- отозвалась только нянюшка, негодуя и ужасаясь.
   А между тѣмъ Дарья Васильевна мысленно оправдывала свою питомицу. Борщовъ былъ на асѣ глаза красивый, статный молодецъ, ласковый и обходительный. Даже вся дворня Ипатовыхъ его любила и тоже надѣялась, что вотъ если попадешь въ приданое къ барышнѣ -- на вѣкъ счастливъ будешь у этакого барина.
   Наконецъ, вся семья Ипатовыхъ и всѣ ихъ дворовые, жившіе при нихъ, мечтая о замужествѣ Нади, думали и говорили:
   -- Всѣмъ взялъ, да еще вдобавокъ -- гусаръ. Не то, что нашъ Левушка... Рябчикъ.
   Между тѣмъ въ домѣ Ипатовыхъ уже третій день замѣчалось нѣкоторое заботливое оживленіе. Былъ отданъ приказъ -- собираться...
   Собираться на лѣто въ московское имѣніе было большой возней съ кучей всякихъ хлопотъ. Одни холопы радовались повидаться съ родней, а кто и съ женами да съ дѣтьми послѣ шестни семи-мѣсячной разлуки. Господа относились къ переѣзду безучастно. Въ деревнѣ жара, глушь, хозяйскія заботы, скука.
   Теперь же, послѣ нѣкотораго разочарованія отъ прошлой зимы, самъ Ипатовъ ходилъ сумрачный, а семья это видѣла, замѣчала и тоже пріуныла.
   -- Что же это?.. Борщовъ-то!-- наивно и кисло сказалъ за обѣдомъ Левушка, не обращая вниманія на присутствіе лакеевъ.
   -- Дуракъ!-- огрызнулся на сына разсердившійся Павелъ Николаевичъ.
   Марья Борисовна только покачала на сына головой. Надя смутилась, покраснѣла и чуть не расплакалась.
   Послѣ обѣда Ипатовъ, глазъ-на-глазъ, сказалъ сыну:
   -- Что ты махонькій что-ли? при холопахъ брякаешь! Сестру да и насъ срамишь.
   -- Да они, папа, всѣ знаютъ...-- отвѣтилъ сынъ.
   

II.

   -- Да. Знаменательный день и роковой шагъ...-- бормоталъ Борщовъ.-- А повліяетъ вѣдь онъ на всю жизнь!
   Борщовъ выходилъ изъ кондитерской съ бонбоньеркой въ рукахъ... Сѣвъ въ коляску, онъ крикнулъ бодро, хотя со страннымъ оттѣнкомъ въ голосѣ:
   -- Къ Ипатовымъ!
   Въ звукѣ его голоса было волненіе счастливаго человѣка.
   Экипажъ двинулся... Поставивъ бонбоньерку на сидѣнье около себя, онъ почти безсознательно собрался надѣвать перчатки.
   Одной не было... Въ ногахъ тоже не было. Онъ обернулся назадъ и увидѣлъ на тротуарѣ, противъ дверей кондитерской, ясно бѣлѣвшуюся перчатку. Одновременно какой-то прохожій мальчуганъ поднялъ ее... Борщовъ остановилъ кучера.
   -- Эй, мальчикъ!-- крикнулъ онъ и махнулъ рукой.
   Этотъ догадался и рысью побѣжалъ къ коляскѣ, подавая перчатку.
   Но она была вся въ грязи...
   -- Досада какая!-- воскликнулъ Борщовъ.-- Какъ это глупо! Точно на грѣхъ.
   Онъ подумалъ мгновеніе, потомъ посмотрѣлъ на часы и тотчасъ же весело разсмѣялся.
   Подумаешь, что будто мнѣ назначенъ часъ. Не все ли равно:-- въ три часа, въ пять часовъ. Лишь бы сегодня. Да и то потому, что я хочу сегодня. Хочу самъ.
   И онъ велѣлъ ѣхать въ перчаточный магазинъ.
   Черезъ четверть часа коляска уже снова отъѣзжала отъ магазина, а Борщовъ напяливалъ на руки свѣжія перчатки. Еще минутъ черезъ десять, онъ подъѣзжалъ къ подъѣзду большого дома на Поварской и уже издали увидѣлъ карету четверней цугомъ, которую хорошо зналъ.
   Князь Задонскій былъ у Ипатовыхъ, хотя въ эту пору дня обыкновенно никогда не бывалъ.
   Борщовъ быстро вошелъ на подъѣздъ и въ швейцарскую.
   Швейцаръ, снявшій, или, вѣрнѣе, поймавшій на лету сброшенную шинель, какъ-то необычайно сіялъ и что-то сказалъ барину, котораго любилъ и считалъ "своимъ".
   Но Борщовъ, нѣсколько взволнованный, не разслышалъ или не понялъ его словъ, и быстро сталъ подниматься по широкой парадной лѣстницѣ.
   Въ дверяхъ залы на него чуть не налетѣлъ дворецкій дома, спѣшившій изъ гостиной. Борщовъ невольно замѣтилъ, что лицо стараго дворецкаго было не такое, какъ всегда, а озабоченно-радостное.
   Борщовъ прошелъ залу, и черезъ двери въ гостиную до него долетѣли знакомые голоса, необычно громкіе, веселые... Очевидно, царило въ домѣ особенное оживленіе по поводу чего-то...
   Едва Борщовъ вошелъ въ гостиную, гдѣ оказалась въ сборѣ вся семья и былъ гость, Задонскій, какъ замѣтилъ что-то особенное... Всѣ были, видимо, чѣмъ-то обрадованы и довольны... Но, поглядѣвъ на молодую дѣвушку, онъ встрѣтилъ ея взглядъ -- необычный, странный и даже почти тревожный.
   -- "Что такое?" -- мысленно спросилъ онъ и сталъ тоже тревоженъ.
   Онъ поздоровался со всѣми. Князь Задонскій подалъ ему руку особенно весело и крѣпко пожалъ его руку.
   Самъ Ипатовъ протянулъ ему руку дружески-величественно, какъ начальникъ, принимающій подчиненныхъ въ высокоторжественый день.
   -- Я думаю, Paul,-- сказала Марья Борисовна,-- что мы monsieur Борщову можемъ сказать сейчасъ же.
   Ипатовъ взглянулъ на жену, сдѣлалъ едва замѣтное движеніе бровями и въ то же мгновеніе произнесъ:
   -- Алексѣй Андреевичъ, отчего въ парадѣ сегодня? Что это значитъ?
   Борщовъ слегка смутился и не зналъ, что отвѣтить.
   -- Та-акъ...-- протянулъ онъ и снова поглядѣлъ на молодую дѣвушку. Вѣроятно, взоръ его что-то сказалъ ей, потому что Надя удивилась, а затѣмъ опустила глаза, будто оробѣвъ.
   Домашній enfant terrible, Левушка, не вытерпѣлъ и выговорилъ:
   -- Что же? Мундиръ на Алексѣѣ Андреевичѣ какъ нельзя болѣе кстати. Онъ будто предчувствовалъ, что попадетъ къ намъ въ торжественную обстановку.
   -- Léon! Не болтай пустяковъ!-- рѣзко выговорилъ Ипатовъ.
   -- Какая торжественн...-- началъ было упавшимъ голосомъ Борщовъ, но не договорилъ. И отъ непониманія чего-то происходящаго кругомъ, и отъ какого-то тревожнаго чувства, запавшаго ему въ душу отъ взгляда молодой дѣвушки, онъ растерялся.
   На его недосказанный вопросъ никто не отвѣтилъ.
   Марья Борисовна шепнула что-то сыну, и молодой человѣкъ быстро вышелъ, кинувъ добродушно-насмѣшливый взглядъ на Борщова.
   -- Да. Да... Итакъ, дайте кончить... Это -- титулъ или почетное званіе. Вотъ поэтому я и говорю, что Тулу или Орелъ, не говоря уже о настоящихъ степныхъ губерніяхъ, никогда, нельзя сравнивать съ Москвой.
   -- Но здѣсь изъ за близости къ столицѣ,-- отвѣтилъ князь,-- земля должна быть дороже. Подмосковное имѣніе -- не то, что черниговское или саратовское, или...
   -- Титулъ. Титулъ... Повторяю вамъ!-- весело закричалъ Ипатовъ.-- Очень пріятно его носить, но изъ него, по пословицѣ, шубы не сошьешь. Cela ne rapporte rien.
   -- Да и земля не дороже,-- вступилась Марья Борисовна.
   -- Какъ не дороже? Должна быть...
   -- Должна? Должна? Мало ли что!..
   И супруги Ипатовы, какъ бывало часто, горячо принялись дуэтомъ спорить съ княземъ.
   Борщовъ воспользовался этимъ и, быстро подойдя къ молодой дѣвушкѣ, выговорилъ:
   -- Надежда Павловна... Два слова.
   -- Говорите.
   -- Нѣтъ. Такъ нельзя. Отойдемте на мгновеніе.
   Борщовъ двинулся къ балконной двери. Надя послѣдовала за нимъ.
   -- Надежда Павловна... Я не хочу откладывать ни на одно" мгновеніе то, зачѣмъ пріѣхалъ. Было времени много. Цѣлая зима. Я откладывалъ. Теперь ни на секунду. Я пріѣхалъ спросить васъ, согласны ли вы... Могу ли я надѣяться. Вы понимаете меня... Вѣдь да?.. Да? Отвѣчайте!..
   Борщовъ, смущенный и говорившій опустивъ глаза, вдругъ поднялъ ихъ на молодую дѣвушку и чуть не отступилъ отъ нея на шагъ.
   Надя стояла предъ нимъ, широко раскрывъ большіе темноголубые глаза, слегка разинувъ красивый ротикъ, а лицо ея вдругъ преобразилось и выражало какой-то крайній перепугъ.
   -- Я надѣялся... Я думалъ,-- заговорилъ Борщовъ взволнованно,-- думалъ, что если я предложу вамъ мою руку и мое сердце, давно уже принадлежащее вамъ, то...
   -- Алексѣй Андреевичъ...-- шопотомъ воскликнула Надя и поблѣднѣла.
   -- Что съ вами?
   -- Боже мой! Что же это?!-- снова чуть слышно пролепетала, почти простонала Надя и смолкла.
   И она еще болѣе поблѣднѣла, пошатнулась и прислонилась спиной къ простѣнку у балконной двери.
   -- Говорите. Говорите. Что вы? Что значитъ... Говорите же...
   -- Мы сейчасъ дали...-- глухо произнесла Надя.-- Вотъ сейчасъ князь Викторъ Юрьевичъ сдѣлалъ мнѣ честь...
   Борщовъ не понималъ ничего, а между тѣмъ понялъ все. Онъ не понималъ словъ ея. Но понялъ ея лицо, ея страшные глаза, ея мертвенную блѣдность. Онъ понялъ, что есть что-то между ними, а это "что-то" -- бѣда, ударъ, несчастіе, будущее горе.
   -- Я не понимаю!-- отчаянно и уже громко произнесъ онъ.
   -- Князю дано слово!-- черезъ силу произнесла молодая дѣвушка, и голосъ ея дрожалъ.
   -- Князю? Сдѣлалъ вамъ предложеніе? Когда?
   -- Сейчасъ...-- прошептала Надя и, тихо поднявъ руки, взяла себя за голову. Затѣмъ, будто собравшись съ силами, она двинулась и пошла изъ гостиной.
   -- Nadine, куда же ты?-- спросила мать и, очевидно, замѣтя что-то въ походкѣ дочери, поднялась, взглянула удивленно на Борщова и вышла за дочерью.
   Борщовъ отошелъ отъ балконной двери, приблизился къ Ипатову и князю, весело о чемъ-то спорившимъ, будто ради забавы. Но онъ ничего не слышалъ, будто не сознавалъ, что творится кругомъ, почти не зналъ, гдѣ онъ въ эти мгновенія...

-----

   Борщовъ вернулся домой съ такимъ лицомъ, что его Степанъ испугался, но не посмѣлъ спросить, что съ бариномъ. Очевидно, случилось нѣчто черезчуръ важное.
   Дѣйствительно, на Борщова нашелъ какой-то столбнякъ; онъ безсмысленно приглядывался къ окружающему, ни о чемъ, собственно, не думалъ и чувствовалъ только, что будто раздавленъ. Черезъ часа два онъ понемногу оправился, и ему стало еще хуже. Полное отчаяніе овладѣло имъ... А главное -- явилось тяжелое и горькое сознаніе:
   "Самъ виноватъ!"
   Еслибы она, любимая имъ давно дѣвушка, отвѣтила отказомъ, сказала бы, что не любитъ его -- было бы, конечно, легче. Но такое страшное совпаденіе -- и нелѣпое, и роковое вмѣстѣ -- было прямо несчастіемъ.
   -- Да неужели же въ самомъ дѣлѣ -- дурацкій мелкій случай можетъ играть въ жизни такое огромное значеніе!-- восклицалъ онъ отчаянно.-- Да! Вотъ! Эта перчатка. Да. Перчатка! Я отъ нея опоздалъ на четверть часа. А не поддаваться?! Бороться! Побѣдить мелочь, пустякъ... Повернуть судьбу на свой ладъ?!-- кричалъ онъ черезъ минуту.
   Разумѣется, въ тотъ же вечеръ онъ, давъ себѣ слово ничего не говорить никому о своемъ ужасномъ приключеніи,-- все подробно передалъ своему любимцу-лакею.
   -- Это не потому, -- разрѣшилъ Степанъ задачу,-- что вы запоздали. Вы полагаете, не урони вы перчатокъ, то все бы потрафилось къ вашему удовольствію. Нѣтъ, надо сказывать, что такъ, стало быть, на роду написано.
   Но это утвержденіе Степана подѣйствовало на Борщова совершенно особенно. Ему еще яснѣе тотчасъ показалось, что виной всему -- глупѣйшая случайность.
   "Судьба, -- думалось ему,-- по отношенію къ будущему -- вздоръ, а только по отношенію къ прошедшему. Все, что было -- зови судьбой. А все, что впереди -- отъ насъ зависитъ. Но вѣдь и прошлое отъ насъ равно зависѣло? Да... Какъ же тогда?"
   И Борщовъ прибавилъ озлобленно:
   -- Никакого чорта тутъ не поймешь. Чѣмъ больше думаешь, тѣмъ больше голова кругомъ идетъ. Говорятъ люди: все на свѣтѣ къ лучшему. Tout est pour le mieux dans le meilleur des mondes. Но вѣдь они это говорятъ только тогда, когда несчастливы. Себя утѣшаютъ. И это выходитъ -- зеленъ виноградъ.
   Не зная, что дѣлать и что предпринять, Борщовъ написалъ молодой дѣвушкѣ записку, умоляя о свиданіи внѣ дома, чтобы объясниться послѣдній разъ.
   Надя почти ежедневно, послѣ полудня, гуляла на бульварѣ или съ учительницей музыки, или со своей няней. Борщовъ не разъ встрѣчалъ ее во время этихъ прогулокъ и позволялъ себѣ останавливаться и говорить съ ней, иногда довольно долго. Гулять вмѣстѣ было нельзя и не принято. Но разговаривать, стоя среди бульвара, было можно. Иногда, разойдясь, они снова сходились, снова останавливались и снова болтали. Особенно когда Надя бывала съ няней. Ипатовы это, конечно, знали, но не воспрещали дочери.
   Степанъ снесъ его довольно длинное посланіе нянюшкѣ, съ которой былъ давно въ дружескихъ отношеніяхъ, прося передать барышнѣ.
   Черезъ часъ Борщовъ получилъ отвѣтъ и чуть не скомкалъ со зла записку любимой дѣвушки. Надя писала, что не придетъ на свиданіе, ибо уже не имѣетъ права, а преклоняется предъ волей Божіей. Она соглашалась, что все происшедшее ужасно, даже загадочно по своей роковой простотѣ. "Да. Пустой случай,-- писала она,-- рѣшаетъ и мою всю жизнь, и вашу всю жизнь. Еще два дня назадъ, я не только бы пошла въ Іерусалимъ, чтобы быть вашей женой,-- я бы дала десять лѣтъ жизни за это. Да и мало ли что дала бы. Но теперь я преклоняюсь предъ судьбой. Я говорю: Господи, да будетъ воля Твоя! Скажите себѣ то же".
   -- Боже мой!-- закричалъ Борщовъ.-- Одно слово. Ея слово. Отца и матери слово. И вся жизнь двухъ людей будетъ иная.
   Рѣшивъ, однако, не поддаваться, онъ черезъ того же Степана вызвалъ на бульваръ няню. Она явилась, и Борщовъ объяснилъ все старухѣ подробно, хотя былъ увѣренъ, что она знаетъ не меньше его, если не больше -- отъ своей питомицы.
   -- Нянюшка, ради Господа, помогите мнѣ... Помогите намъ, и мнѣ, и Надеждѣ Павловнѣ. Спасите!
   -- Что же я тутъ, родной мой, могу?-- отозвалась безпомощно Дарья Васильевна.
   -- Усовѣстите Надежду Павловну. Она васъ любитъ.
   -- Знаю. Но дѣло-то это такое... Вы, молодой народъ, по верхамъ летаете... По вашему -- все трынъ-трава, а по нашему, все -- Господне произволеніе. Женился человѣкъ, убился человѣкъ, родился ли, померъ ли -- все это Господь опредѣлилъ. А о Надѣ скажу: суженаго конемъ не объѣдешь... Вы полагаете, суженый -- значитъ, женихъ или супругъ будущій... Анъ нѣтъ. Суженое значитъ -- что тебѣ судьба судила по волѣ Божіей -- въ земной жизни, да и за гробомъ. Какъ же мы, грѣшные, можемъ итти противъ воли Божіей? Да и хотѣли бы, то не можемъ. Вотъ ты хотѣлъ-было суженое Надюшѣ -- объѣхать. Анъ тебѣ перчатка помѣшала. Не будь ея, было бы иное что!.. И теперь, если и станемъ мы противиться -- ничего не выйдетъ. Выйдетъ, какъ Господь Богъ велитъ.
   И несмотря ни на какія увѣренія и убѣжденія, Дарья Васильевна стояла на своемъ.
   -- Вы знаете, что Надежда Павловна меня любитъ.
   -- Вѣстимо. Давно... Все мы ждали.
   -- Какъ же она пойдетъ за немилаго и стараго!-- продолжалъ Борщовъ.-- Вѣдь онъ для вашей питомицы -- старикъ. И не жаль вамъ ее?.. Вы, стало быть, не любите ее, если не хотите помочь спасти.
   -- Полно! Полно тебѣ... Языкъ безъ костей. Не люблю! Да я за мою Надюшеньку въ огонь да и въ воду... Да что тутъ толковать. Вы, господа молодые, не понимаете, что въ Божіе произволеніе лазать не слѣдъ. Грѣхъ. И великій грѣхъ. Ты, Владыко Господи, судилъ такъ, а я, молъ, не хочу, сдѣлаю эндакъ. Ну, бѣда и будетъ. То-то, господа. Хотите быть выше всего, да и выше Бога, прости Господи.
   И Дарья Васильевна угрюмо насупилась; а пока Борщовъ молчалъ, не зная, что сказать, старуха поднялась со скамьи и выговорила:
   -- Пора мнѣ... Дѣловъ у насъ теперь видимо-невидимо.
   -- Такъ вамъ не жаль Надежды Павловны!-- вскрикнулъ Борщовъ.-- Не любите вы ее.
   -- Христосъ съ вами!-- отозвалась старуха, смѣняя "ты" на "вы" изъ-за обиды.-- Даже и не поймешь, какъ вы все эта перемѣняете на свой ладъ. Почему же я буду жалѣть дитятка свое, когда ее добрый да богатый князь за себя беретъ? Слава тебѣ, Господи!
   -- Но она его не любитъ. Она меня любитъ. Меня!..
   -- Это пройдетъ живехонько. И думать забудетъ.
   -- Стерпится -- слюбится!-- вскрикнулъ Борщовъ злобно.
   -- Извѣстное дѣло. На то законъ такой. Ну, простите, мнѣ пора. У насъ дѣловъ, дѣловъ...
   Старуха двинулась и поплелась. Борщовъ остался на мѣстѣ и, подумавъ, выговорилъ вслухъ:
   -- И я дуракъ. Развѣ можно было надѣяться убѣдить старую дуру! Да и не можетъ она тутъ ничего...

-----

   Вернувшись домой, Борщовъ продолжалъ волноваться. И вдругъ ему пришла мысль, показавшаяся блестящею.
   "Переговорить съ братомъ. Повліять на него, -- думалъ онъ.-- Просить, умолять, обѣщать... Обѣщать золотыя горы. Да. Онъ такой. Его купить можно. И онъ добрый. Да. Отправлюсь къ этому Левушкѣ и объяснюсь прямо. Его обожаетъ мать... А она имѣетъ вліяніе на мужа".
   Однако, рѣшивъ одно, Борщовъ тотчасъ же сдѣлалъ совсѣмъ другое. Утопающій хватается за соломинку... Борщовъ вдругъ рѣшился на шагъ, который считалъ самъ нелѣпымъ и безцѣльнымъ.
   Онъ отправился къ самому Ипатову, безъ всякихъ предисловій; онъ разсказалъ ему все и объяснилъ причину своего опозданія съ предложеніемъ. Ипатовъ былъ даже удивленъ... Но удивленъ, конечно, не тѣмъ обстоятельствомъ, отъ какихъ мелкихъ причинъ бываютъ великія событія. Это онъ даже зналъ давно или слыхалъ. Онъ удивился самому Борщову. Почесть все дерзостью онъ не могъ, зная, что молодой человѣкъ не способенъ на что-либо подобное, но убѣдиться въ томъ, что Борщовъ "странный" человѣкъ, онъ считалъ себѣ въ правѣ.
   -- Господь съ вами, Алексѣй Андреевичъ!
   Вотъ все, что онъ могъ сказать, даже воскликнуть.
   -- Ваше одно слово -- и все можетъ измѣниться. Князь -- человѣкъ умный и добрый. Если Надежда Павловна скажетъ ему съ вашего разрѣшенія, что она меня любитъ, что она согласилась лишь потому, что...
   -- Господь съ вами! Слово данное назадъ не берутъ и не просятъ взять. Это считается подл.... Ну, совсѣмъ нехорошимъ. А я... Моя дочь... Да развѣ мы это можемъ! Наконецъ, поймите, что это и не... Не нужно... Или не слѣдуетъ. Это, стало, воля Божья.
   Борщовъ слышалъ уже во второй разъ это выраженіе,-- оно взбѣсило его.
   -- Истинно вѣрующій человѣкъ и разумно вѣрующій,-- вскрикнулъ онъ, -- не можетъ и не долженъ допускать, что Творецъ міра руководитъ мелкими дѣлами человѣковъ. Это даже -- грѣхъ.
   -- Такъ сказывается, Андрей Алексѣевичъ,-- холодно отвѣтилъ Ипатовъ.-- Въ данномъ же случаѣ, извините, я особенно вѣрю, что это было... что это была... Не знаю, какъ выразиться?.. Было все предопредѣлено заранѣе... Случайность? Судьба? Господь? Говорите и объясняйте какъ хотите. Еслибы вы пріѣхали къ намъ на полчаса ранѣе, и сдѣлали бы ваше предложеніе Надѣ, то дѣйствительно, и я, и жена, и сама Надя -- съ радостью отнеслись бы къ этому и были бы счастливы... Но теперь, воля ваша... Теперь... Стало быть такъ суждено.
   -- Но Надежда Павловна не любитъ князя. Она будетъ вѣкъ несчастна!-- съ отчаяніемъ произнесъ Борщовъ.
   Ипатовъ развелъ руками, но тотчасъ прибавилъ:
   -- Это человѣкъ достойный, добрый и... по пословицѣ...
   -- Стерпится-слюбится!-- воскликнулъ Борщовъ насмѣшливо и иронически.
   Ипатовъ обиженно насупился, и лицо его говорило, что онъ желаетъ прекратить нелѣпый разговоръ. Борщовъ простился и вышелъ съ мыслью итти прямо къ молодому Ипатову, но затѣмъ вспомнилъ, что онъ за два года никогда не былъ собственно у него въ гостяхъ, въ его комнатахъ въ нижнемъ этажѣ. Поразмысливъ, онъ рѣшилъ, что будетъ лучше, удобнѣе и приличнѣе вызвать молодого человѣка къ себѣ.
   Чрезъ часъ его записка была уже у молодого Ипатова, а еще черезъ часъ и самъ онъ входилъ въ кабинетъ Борщова.
   Левушка явился веселый, довольный, смѣющійся, но опять-таки, какъ показалось Борщову, слегка насмѣшливо.
   Вслѣдствіе этого, принявъ у себя молодого человѣка, онъ прямо заговорилъ безъ предисловій, почти рѣзко. Онъ объяснилъ, что братъ, если онъ любитъ сестру, долженъ помочь, убѣдить ее самое, а равно убѣдить мать не дѣлать несчастными двухъ людей.
   -- Одного, Алексѣй Андреевичъ, -- сказалъ Ипатовъ: -- васъ. Да. А сестра -- такой человѣкъ, что ее за турку какого замужъ выдай, -- она будетъ счастлива, будетъ его любить, и уважать, и покоить. Надя -- рыба. Я удивляюсь, что она инымъ нравится. Я этакихъ не люблю. Нюня! Размазня!
   Борщовъ остановилъ разсужденія Ипатова, говоря, что все это къ дѣлу не идетъ, и сталъ объяснять ему нѣчто болѣе существенное...
   -- У меня почти такое же состояніе, какъ и у князя. Я слышалъ, что дѣла вашего батюшки не совсѣмъ въ порядкѣ. Я бы почелъ себя счастливымъ, если бы могъ помочь ему современемъ, какъ близкій человѣкъ, какъ сынъ, son beau fils, помочь выйти изъ затрудненій.
   -- Папа долженъ тому же князю чуть не до ста тысячъ,-- разсмѣялся молодой человѣкъ.
   -- Какъ?-- удивился Борщовъ.
   -- Да. Entre nous. Теперь этотъ долгъ пойдетъ на смарку. Или папа ему нашъ домъ на Поварской отдастъ. А ему цѣна красная -- тридцать тысячъ.
   -- Но я могу предложить вашему отцу уплатить князю долгъ. Оно все то же.
   -- И да, и нѣтъ. Оно этакъ вѣрнѣе. Вы только обѣщаете. А князь... Не посадитъ же онъ въ яму своего тестя. Оно вѣрнѣе.
   -- Я могу быть и вамъ полезенъ. Вамъ лично,-- нѣсколько смущаясь, вымолвилъ Борщовъ.
   -- Merci. Князь тоже. Онъ даритъ мнѣ имѣніе свое около Москвы. Маленькое, но миленькое. Тысячъ тоже тридцать стоитъ.
   Левушка всталъ и, прощаясь, разсмѣялся громко, весело и уже прямо насмѣшливо. Борщовъ оторопѣлъ, затѣмъ насупился, будто слегка обидѣлся.

-----

   -- Все пропало! Со всѣхъ точекъ зрѣнія... Все кончено!-- рѣшилъ Борщовъ.
   Вечеромъ того же дня, сидя съ пріятелемъ Верзилинымъ, который ничего не зналъ о происшедшемъ, Борщовъ, по прежнему разстроенный, угрюмый и озабоченный, снова услышалъ отъ друга, уже разъ въ десятый, тотъ же вопросъ:
   -- Да что же съ тобой? Скажи, ради Создателя! Чѣмъ чортъ не шутитъ,-- можетъ быть, и я умное что посовѣтую тебѣ.
   Борщовъ началъ угрюмо развивать угнетавшую его мысль о власти случая.
   Верзилинъ слушалъ внимательно, но сопѣлъ, вздохнулъ раза два тяжело и, наконецъ, произнесъ:
   -- Вотъ что, душа моя Алексѣй, ты меня этимъ философствованіемъ не пужай. Я изъ робкихъ! Ни съ чего растеряюсь... А ты лучше объяснися этакъ фигурно... Иносказательно! Ты помню, у насъ въ полку былъ мастеромъ на всякія такія удобопонятныя аллегоріи. Вотъ ты мнѣ теперь все, что хочешь сказать, объясни побасенкой, присказкой.
   -- Аллегоріей? Ладно. Какъ бы это изловчиться?-- добродушно отозвался Борщовъ, и чрезъ мгновенье заговорилъ:
   -- Знаешь ты старо-калужскую дорогу?.. Калужку, какъ ее народъ называетъ... Не знаешь. Ну, не бѣда. Слушай. На этой дорогѣ есть одно такое мѣсто... Стоитъ огромная, развѣсистая береза, одна изъ тѣхъ, что еще при матушкѣ-царицѣ Екатеринѣ Алексѣевнѣ насажали по всѣмъ почтовымъ трактамъ. Въ этомъ самомъ мѣстѣ отъ этой березы дорога вдругъ раздѣляется. Изъ одной -- двѣ.
   -- Одна вправо идетъ. А другая влѣво пошла!-- воскликнулъ Верзилинъ.-- Не видалъ, а чувствую...
   -- Такъ! Именно! Но ты очень хорошо выразился, говоря, что одна идетъ, а другая пошла. Вторая-то -- эта та самая, которую человѣкъ невѣдомо почему взялъ. Энта идетъ. Ну, и Богъ съ ней. А эта пошла... Ты по ней пошелъ. Стало -- шабашъ. Дѣло прошлое!
   -- Это я не нарочно сказалъ, душа моя. Видитъ Богъ, сорвалось. Я умныя вещи говорю всегда -- нечаянно.
   -- Ну, слушай. Вотъ, стало быть, одна дорога раздѣляется тамъ на двѣ... Прямо предъ тобой уголокъ въ аршинъ ширины... Возьми малость въ одну сторону или малость въ другую сторону и иди...
   -- Шествуй!-- перебилъ Верзилинъ.
   -- Да... И все прямо... Одна дорога, правая, приведетъ тебя въ Калугу, а тамъ приблизительно въ Смоленскъ, а тамъ Литва, а затѣмъ Польша, а за ней Германскій Союзъ, Франція, Атлантическій океанъ, Америка.
   -- И это все пѣшкомъ? Затруднительно. Надо прежде охмелѣть...
   -- Слушай. За Америкой опять океанъ, за нимъ -- что хочешь. Ну, Китай что-ли... А тамъ, такъ ли, сякъ ли, ты опять въ Европѣ и опять въ Москвѣ. И какъ знаешь, такъ и дѣлай! Хочешь -- оставайся здѣсь. Хочешь -- опять ступай.
   -- Опять по старой калужкѣ? И опять въ Америку?! Нѣтъ, душа моя, шалишь. Я лучше останусь...
   -- Хорошо. Слушай. Взялъ ты у этихъ двухъ березъ не вправо, а влѣво... И пришелъ ты не въ Калугу, а въ Тулу... И все прямо, да прямо... У тебя Кіевъ, или Харьковъ что-ли, Екатеринославъ, Крымъ, Черное море, Турція... За ней... За ней... Ну, хоть Аравія что-ли.
   -- Счастливая?..
   -- Ну, да... Затѣмъ океанъ и Австралія. А за Австраліей... Что? Ну-т-ка, отвѣчай.
   -- Я, душа моя, учился чуть ли не сорокъ лѣтъ назадъ. Стало быть, не взыщи... За Австраліей, насколько мнѣ помнится -- черти на куличкахъ.
   -- Полюсъ! Дмитрій... Стой! Дальше итти или ѣхать нельзя. Иначе говоря, такое событіе въ жизни, что весь пройденный путь -- ни къ чему не привелъ. Не привелъ, то-есть, къ гладкому, ровному существованію. И вотъ возьми ты у старой березы на вершокъ вправо -- придешь къ Америкѣ и можешь кружить всю жизнь по земному шару. А возьми на вершокъ влѣво -- придешь къ южному полюсу... И дальше нельзя.
   -- И шутка это сказать!-- серьезно вымолвилъ Верзилинъ:-- мнѣ и не въ домекъ было, что въ Австралію дорога-то на Тулу. Скажи на милость! Ай да Тула! Да и Калуга тоже ничего. Тоже лицомъ въ грязь не ударила.
   -- И представь себѣ, что при выборѣ, двинуться ли тебѣ туда, или сюда, случайность заставитъ тебя взять не ту дорогу. И вотъ я, милый другъ, у этакой березы былъ на сихъ дняхъ, хотѣлъ взять ту дорогу, которая меня привела бы... Не знаю тоже -- куда. Но ту, которая казалась мнѣ настоящей, ведущей въ кругосвѣтное путешествіе, а не въ полюсы. Дорога по экватору что-ли, а не по меридіану. И это мнѣ не удалось. Я противъ воли...
   -- Взялъ по меридіану.
   -- Да. Или нѣтъ, вѣрнѣе... Я остался у березы пока.
   -- Ну, что же. Такъ бери, которую облюбилъ.
   -- Не могу.
   -- Отчего?
   -- Отъ меня не зависитъ. Другіе не хотятъ... Даже больше того. Удивительнѣе. Глупая случайность не захотѣла.
   Верзилинъ развелъ руками, не зная, что сказать. Послѣ паузы онъ выговорилъ:
   -- Да. Я вотъ не Сократъ Платонычъ, какъ мы всѣ тебя звали въ полку. Никогда не философствую. Въ судьбу, написанную на небесахъ, какъ говорилъ намъ незабвенный Михаилъ Юрьевичъ, тоже не вѣрю. А вотъ въ этакое удивительное дѣйствіе случайностей и неожиданностей на наше земное существованіе, признаюсь, вѣрю. Иногда дурацкій случай, на видъ скверный, ведетъ къ добру, и наоборотъ, дивный случай -- къ бѣдѣ.
   -- Еще бы!-- воскликнулъ Борщовъ.-- Помнишь товарища князя Шемахидзе. Не попади онъ за дуэль по приказу государя въ солдаты, то не былъ бы теперь командиромъ дивизіи, потому что не побывалъ бы на Кавказѣ и не надѣлалъ бы тамъ чудесъ храбрости. Сидѣлъ бы ротмистромъ въ Царскомъ, да пилъ шампанское. Ни онъ, ни мы не знали прежде, каковъ у него духъ...
   -- Да! Правда!-- воскликнулъ и Верзилинъ.-- А ты вотъ другого вспомни-ка. Въ прошлую компанію колонноважатый Кротковъ, что изъ-за раны въ палецъ, то-есть изъ трусости, выбылъ изъ строя, а на перевязочномъ пунктѣ, сидя съ тряпочкой на пальцѣ, небось, радовался про себя, что продѣлаетъ больного мѣсяцъ другой... и останется цѣлъ и невредимъ. А что вышло-то? Помнишь вѣдь.
   -- Нѣтъ, не помню... И Кроткова не помню.
   -- Наскочили на нихъ гонведы, да всѣхъ, человѣкъ двадцать, съ докторомъ и съ фельдшеромъ, въ окрошку обратили саблями.
   И послѣ паузы Верзилинъ прибавилъ:
   -- И скажу я... Вотъ такъ-то и ты, братецъ, утѣшься, если что у тебя теперь худое. Можетъ, къ лучшему.
   -- Нѣтъ. Мое дѣло иное.-- воскликнулъ Борщовъ.-- Я не могу утѣшать себя мудрствованіемъ. Я теряю счастье всей моей жизни. Все разбито... И чѣмъ? Чѣмъ? Знаешь ли ты -- чѣмъ? Что разбило мою жизнь? Перчатка, упавшая въ грязь.
   И на удивленіе Верзилина, Борщовъ кратко, но горячо разсказалъ другу все...
   -- Ну, что же? Не ужасно это?-- кончилъ онъ.-- Вѣдь этотъ случай почти невѣроятенъ. Обыкновенно бываетъ отказъ дѣвушки, отказъ родителей человѣку, дѣлающему предложеніе, но это не есть случайность... Оно, какъ бы сказать, нѣчто законное, что-ли? Ты хочешь одно, а они -- другое. А вѣдь тутъ дичь... Чепуха! Опоздалъ на четверть часа...
   -- Незадача, братецъ, вотъ что. Какъ бываетъ удача шалая, даже безсмысленная, незаслуженная. Повернулся -- удалось все. Не повернулся -- то удалось еще лучше. Это кому бабушка, какъ сказывается, ворожитъ. А любитъ она всегда дураковъ. Да вотъ хоть, помнишь, у насъ случай съ перстнемъ полкового командира?
   -- Нѣтъ, съ какимъ перстнемъ?
   -- Какъ съ какимъ. Что ты?-- воскликнулъ Верзилинъ.-- На плацу на нашемъ.
   -- Не помню. Да, скажу, совсѣмъ не знаю. Должно быть, это было послѣ меня.
   -- Да-а. Ну, можетъ быть. Только не думаю. Ну, такъ слушай и мотай себѣ на усъ, заруби на носу, благо любишь размышлять объ судьбѣ, объ фортунѣ и обо всякой такой ерундѣ. Случай, братецъ, простой, и нѣтъ того лейбъ-гусара, который бы его не зналъ. Слушай! Было полковое ученье... Командиръ, окончивъ его, хватился: нѣтъ на рукѣ перстня, которымъ онъ очень дорожилъ. Гдѣ перстень? Непремѣнно на плацу въ пескѣ. А каковъ плацъ нашъ -- самъ знаешь... А сколько лошадиныхъ копытъ по немъ отплясало и каждое отдѣльное копыто по нѣскольку разъ на томъ же еще мѣстѣ -- счесть любой математикъ не сможетъ. Гдѣ тутъ найти перстень? Нечего и пробовать. Подумалъ, подумалъ командиръ и приказалъ созвать гусаръ, сколько понадобится, чтобы составить плотную шеренгу отъ угла до угла всего плаца. Ну, созвали, сколько -- не помню, но много, выстроили ихъ въ рядъ сплошной стѣнкой. Скомандовали: ложись на брюхо или становись на четвереньки и ползи, не спѣша, перерывая песокъ подъ носомъ старательно и аккуратно. Кто найдетъ перстень командира, тому пятьдесятъ рублей въ награду. Весело поползли наши молодцы, не спѣша и перетрясывая всякую песчинку. Прошелъ часъ, а они развѣ только восемь саженъ отработали... Вдругъ, откуда ни возьмись, идетъ чрезъ плацъ прямо на нихъ какой-то дуралей, мѣщанинъ. Ну, остановился, глазѣетъ и дивится. "Что это вы, братцы, такое, ползете?" -- спрашиваетъ. А ему молодцы въ отвѣтъ: "Убирайся съ дороги, проклятый. Перстень командира ищемъ въ пескѣ, а ты его, пожалуй, еще пуще втопчешь сапожищами". Мѣщанинъ поглядѣлъ на свои сапожища, а тамъ приглядѣлся по близости да, шагнувъ, поднялъ что-то и кричитъ: "Братцы, эвотъ... Не онъ ли это? Перстень-то"... Ну, и получилъ пятьдесятъ рублей.
   Борщовъ невольно разсмѣялся.
   -- И злы были наши гусары, да и дивились. Этакая куча людей, ерзая на животѣ, встряхнула да перенюхала зря сколько квадратныхъ саженъ песку, а этотъ лѣшій пришелъ, спросилъ и пятьдесятъ рублей получилъ. Вотъ тутъ и разсуждай объ судьбѣ! Судьба индѣйка, сказывается. Вздоръ это. Она -- свинья...
   -- Да, братъ, но такіе перстни сплошь и рядомъ встряхиваютъ человѣческое существованіе.
   -- Судьба! Воля Божья!
   -- Судьба! Воля Божья! Слушай, Верзилинъ, не говори глупостей!-- заоралъ вдругъ Борщовъ, какъ оскорбленный.

-----

   -- Какой ты чортъ гусаръ!-- часто слыхалъ отъ товарищей Борщовъ.-- Ты профессоръ логики и психологіи, ты докторъ доктиссимусъ по самой мудреной наукѣ, "абракадабристикѣ"... Къ тому же гусаръ долженъ быть "горячка", а ты чуть не рыба. Къ тому же вѣчно разсуждаешь и разсуждаешь. Оторви тебѣ на войнѣ ногу ядромъ, ты будешь страшно озабоченъ вопросомъ: что бы было, кабы вмѣсто ноги да оторвало бы руку.
   Эти шутки товарищей имѣли основаніе.
   Цѣлую недѣлю послѣ невѣроятнаго случая, когда "роковой шагъ знаменательнаго дня" оказался роковымъ въ обратномъ смыслѣ, Борщовъ отъ зари до зари философствовалъ о томъ, что было бы, еслибы онъ не опоздалъ. И что будетъ теперь?...
   Горевать, какъ сталъ бы всякій другой, ему, собственно, было невозможно. Разумъ былъ слишкомъ поглощенъ думаньемъ и умозаключеніями.
   Понемногу Борщовъ успокоился... Только браслетъ, купленный для свадебнаго подарка, который лежалъ въ ящикѣ стола и изрѣдка попадался ему подъ руку, его почему-то сердилъ и даже раздражалъ. Бывая прежде почти ежедневно у Ипатовыхъ, теперь онъ, конечно, прекратилъ свои посѣщенія, и наконецъ однажды собрался съ визитомъ изъ приличія.
   Но онъ выбралъ пріемный день, и зналъ, что найдетъ много народу, вслѣдствіе чего будетъ "легче" и ему, и Надѣ.
   Дѣйствительно, гостиная оказалась полнехонька. Ипатовы поздоровались съ нимъ радушно и просто, а Надя протянула руку, не глядя на него и даже опустивъ глаза въ полъ.
   И за все время, что онъ просидѣлъ, разговаривая съ разнымъ народомъ, онъ не спускалъ глазъ съ молодой дѣвушки, чтобы встрѣтиться съ нею глазами.
   Но Надя за все время ни разу не взглянула на него, а когда онъ поднялся, прощаясь, и снова протянулъ ей руку, она точно такъ же опустила глаза въ землю.
   Борщовъ вернулся домой грустный.
   Черезъ два дня онъ рѣшился на поступокъ, который не могъ привести ни къ чему, но ему страстно захотѣлось исполнить внезапную выдумку. Онъ тысячу разъ задавалъ себѣ вопросъ: Сколько времени будетъ Надя любить и помнить его, сожалѣть, что не вышла за него... Долго? Всегда? Или очень, очень недолго?
   Онъ засѣлъ за сочиненіе цѣлаго письма на ея имя. Но вышло что-то нелѣпое и даже совсѣмъ безтактное. Борщовъ понялъ, почувствовалъ это. Онъ изорвалъ нѣсколько листковъ письма и написалъ кратко:
   "Надежда Павловна! Вотъ браслетъ, который я хотѣлъ дать вамъ на память о томъ днѣ, когда вы должны были сдѣлаться подругой моей жизни. Я умоляю васъ принять его теперь. Я глубоко увѣренъ, что вы идете замужъ не по влеченію сердца, а изъ-за повиновенья родителямъ и ради даннаго вами слова. Вѣрю, что вы сожалѣете... Возьмите этотъ браслетъ и носите его всегда... Но возвратите мнѣ его тотчасъ, когда перестанете жалѣть, что не соединили свою судьбу съ моей, когда скажете себѣ самой, что все къ лучшему, что вы счастливы, выйдя замужъ за князя"...
   Положивъ записку въ футляръ, Борщовъ перевязалъ его тесьмой и концы припечаталъ, чтобы Надя не открыла его при немъ и не возвратила записки, не читая.
   Чрезъ день онъ снова поѣхалъ къ Ипатовымъ, рѣшивъ, что если почему-либо не удастся передать Надѣ футляръ съ браслетомъ и письмомъ, то ѣхать чрезъ день, два опять... И хоть еще много разъ... но добиться своего.
   Онъ нашелъ дома одну Марью Борисовну. Ея мужъ былъ въ отсутствіи, въ имѣніи; Левушка, разумѣется, какъ всегда, былъ невѣдомо гдѣ, а Надя не вышла въ гостиную, ссылаясь на нездоровье... конечно, вымышленное.
   Борщовъ былъ отчасти опечаленъ, что не увидитъ молодой дѣвушки по ея собственной волѣ. Философствованіе никакъ не могло, конечно, утишить то, что творилось на сердцѣ...
   Марья Борисовна, женщина совершенно простая, ограниченная и крайне добрая, не умѣла, да и не могла, по "характеру", играть комедіи: у нея всегда за всю жизнь было "что на умѣ, то и на языкѣ".
   Поэтому, едва только явился и сѣлъ передъ ней человѣкъ, который дочери долго очень нравился и равно долго былъ намѣченнымъ женихомъ для нея въ ихъ семьѣ, Марья Борисовна не вытерпѣла и заговорила на чистоту. Она знала, конечно, все случившееся со словъ всѣхъ своихъ и даже няни. Но за то добрая и религіозная женщина, оказалось, судила еще хуже,-- конечно, съ точки зрѣнія Борщова.
   -- Это счастье, -- заговорила она, уже объяснившись насчетъ странной случайности.-- Счастье для Нади и для васъ. Вотъ Богъ-то... Во всемъ виденъ. Во всемъ воля Божья. Пріѣзжайте вы раньше на четверть часа... И все пошло бы иначе... И сколько времени то было, голубчикъ мой дорогой, и у васъ, и у князя... Тянулось... Чуть не двѣ зимы... А тутъ вдругъ въ одинъ день и часъ... Онъ запоздалъ потому, что его дома задержали по дѣлу... Хотѣлъ быть въ полдень. И вотъ вы бы прежде и пріѣхали... А Господь-то все видитъ... Вотъ вы уронили перчатку да и поѣхали за другими. А тутъ Господня воля и произошла. Вотъ, пишутъ мнѣ изъ Калуги, съ моей старинной пріятельницей что случилось. Удивительно! Была она въ гостиницѣ, спѣшила ѣхать изъ города въ имѣніе. А горничная ея Марѳа, умная, догадливая, говоритъ: "Барыня пріѣдетъ поздно. Плита холодная. Ефимъ будетъ безпремѣнно пьянъ. Кромѣ простокваши ничего вамъ не найдется. Развѣ еще яичницу сами смастеримъ. Покушайте на скорую руку здѣсь"... Она, моя горемычная, и согласись. Экипажъ у подъѣзда. Лошади не стоятъ. У нея свой заводъ и кони диво. Ну-съ, вотъ, подали обѣдать... Она заспѣшила. Поскорѣе, да поскорѣе... Подавилась косточкой отъ цыпленка, да на диванѣ сидючи предъ престоломъ Всевышняго Творца и предстала.
   -- Вмѣстѣ съ косточкой, -- отозвался Борщовъ угрюмо и раздражительно.
   -- Да, смѣйтесь! Вы, молодежь, всѣ невѣрующіе. А все Господь Богъ. Его произволеніе. Безъ Его воли ничто...
   -- А она была-то, Марья Борисовна, нехорошая женщина, злая?..-- перебилъ Борщовъ.
   -- Добрѣйшая. Что вы! Святая, скажу, женщина.
   -- За что же Господь Богъ ее такъ наказалъ?
   Ипатова не отвѣтила, пристально поглядѣла на Борщова и наконецъ произнесла:
   -- Вы, стало, не понимаете, что я вамъ хочу сказать.
   -- Что ни случись -- все воля Божья. Такъ.
   -- Вѣстимо. И все-то, все, всегда -- къ лучшему, коли Господь...
   -- Стало быть, хорошее дѣло и то, что ваша пріятельница подавилась, -- сухо разсмѣялся Борщовъ.-- Слава тебѣ, Господи!
   -- Что вы! Ахъ, право! Какъ это не грѣхъ такъ сказывать! Охъ, молодежь!
   -- Ну, оставимте эти разговоры Марья Борисовна. У меня до васъ большая просьба. Дайте честное слово, что исполните, что я попрошу васъ.
   Ипатова побоялась и не сразу согласилась, но затѣмъ побожилась, что все исполнить въ точности.
   -- Вотъ браслетъ, -- заговорилъ Борщовъ, вынимая изъ кармана футляръ. Я его хотѣлъ подарить Надеждѣ Павловнѣ въ тотъ злополучный день. Я васъ прошу -- не открывая его... Не открывая, Марья Борисовна. Вы побожились. Помните. Передайте его Надеждѣ Павловнѣ. А что будетъ потомъ -- ея дѣло. Что она захочетъ, то и сдѣлаетъ.
   -- Нехорошо это -- заявила Ипатова.-- Вы не женихъ и чужой человѣкъ, а поэтому...
   -- Дарить не имѣю права. Правда. Но вы побожились, а Надежда Павловна не божилась, и пускай она...
   -- Его возвратитъ вамъ.
   -- Пускай поступитъ какъ хочетъ.
   -- Я полагаю, что она его не возьметъ.
   -- А я хочу вѣрить, что возьметъ и будетъ носить, какъ память о человѣкѣ, который ее больше любитъ, чѣмъ князь Викторъ Юрьевичъ.
   -- Этого вы знать не можете. Вы ему въ душу не заглядывали. Чужая душа...
   -- Потемки!-- перебилъ Борщовъ насмѣшливо.-- Правда!.. А бываетъ часто, что и голова потемки -- незамѣтная для самого себя и забавная для другихъ.

-----

   Свадьба князя Задонскаго была объявлена на первое іюля. Въ маѣ вѣнчаться было нельзя по коренной примѣтѣ, что супружеская чета будетъ "маяться" всю жизнь. Такихъ храбрыхъ, чтобы вѣнчаться въ маѣ, бывало всегда мало, а кто и рѣшался пренебречь стародавней примѣтой, тѣ жестоко платились за это. Московскіе дѣды и бабушки имѣли про запасъ сотни примѣровъ, какъ "маялись" всю жизнь всѣ тѣ, что не побоялись мая мѣсяца.
   Въ іюнѣ свадьба не могла состояться, благодаря длинному петровскому посту. Извѣстно, что бракосочетаніе, хотя и священное таинство, было бы великимъ грѣхомъ, еслибы совершалось среди дней поста и молитвы. Играть на театрѣ, танцовать и жениться въ эти дни нельзя. Все остальное разрѣшается.
   Почему и зачѣмъ? Да мало ли у насъ явленій, къ которымъ вопросы почему, отчего или зачѣмъ совсѣмъ не подходящи. "Почему у лошадей не ростутъ во рту лимоны?" -- сказалъ поэтъ, да еще якобы самъ Пушкинъ.
   Вся Москва стала сожалѣть, что свадьба, богатая, блестящая, веселая и интересная, будетъ въ глухое время, въ такіе дни, когда всѣ разъѣдутся по имѣніямъ, иногда очень дальнимъ. Одни подмосковные члены общества могли пріѣхать.
   То же самое соображеніе огорчало и Ипатовыхъ.
   -- Что за свадьба въ пустой Москвѣ!
   Марья Борисовна, а вмѣстѣ съ ней и сама невѣста готовы были на то, чтобы отложить свадьбу до осени. Павелъ Николаевичъ воспротивился громко и даже сердито.
   -- Мало ли что бываетъ!-- сказалъ онъ женѣ глазъ на глазъ.-- Не всѣ женихи становятся супругами. Помилуй Богъ!
   Князь Задонскій неожиданно предложилъ нѣчто совсѣмъ невѣроятное, что сначало огорошило Ипатовыхъ.
   -- Вѣнчаться тотчасъ. Въ апрѣлѣ. Чрезъ десять дней.
   -- А приданое? Вещи. Серебро... Бѣлье... Всякая всячина, отъ брошекъ до чулокъ...-- заявила Марья Борисовна.
   -- Послѣ можно все сдѣлать.
   -- А обычай... Вѣдь только крѣпостные вѣнчаются чрезъ недѣлю послѣ сговора.
   Князь сталъ убѣждать всѣхъ, что все это не имѣетъ никакого значенія.
   -- Хорошо это было при царѣ Горохѣ.
   А Левушка заявилъ храбро:
   -- Можно обвѣнчаться сегодня, сейчасъ. Послѣ, вотъ, вечерни. Никому не сказываясь и никого не приглашая. Все глупости.
   И послѣ двухдневныхъ переговоровъ и разсужденій, Ипатовы и Задонскій удивили, но не обрадовали всю Москву, то-есть "свою" всю Москву. Свадьба была объявлена 30-го апрѣля. Борщовъ узналъ о неожиданномъ и отважномъ рѣшеніи Ипатовыхъ одинъ изъ первыхъ. Объявилъ ему объ этомъ самъ Левушка, пріѣхавшій отъ имени сестры просить его быть шаферомъ, какъ близкаго человѣка, большого друга дома.
   Борщовъ встрепенулся при этомъ предложеніи. Онъ собирался непремѣнно уѣхать изъ Москвы, чтобы не видѣть, какъ судьба торжественно насмѣется надъ нимъ. А теперь приходилось "помогать" судьбѣ, участвовать въ вѣнчаніи, держа вѣнецъ надъ головой дѣвушки, которую выбралъ-было себѣ въ подруги всей жизни.
   Однако, отказаться было немыслимо -- считалось кровной обидой, не разбирая мотивовъ отказа.
   Черезъ недѣлю послѣ предложенія быть шаферомъ, Борщовъ, въ полной лейбъ-гусарской формѣ, уже собирался въ церковь.
   Бракосочетаніе должно было происходить въ той церкви, гдѣ за это время считалось чуть не обязательнымъ вѣнчаться всякому члену московскаго большого свѣта. Это была домашняя церковь оберъ-гофмейстера князя Трубецкого въ его родовомъ домѣ въ Знаменскомъ переулкѣ. Вдобавокъ, утверждали, что вѣнчаніе въ этой церкви приноситъ счастье. Но примѣта была такъ же обоснована, какъ и другая, насчетъ мая мѣсяца. Помнили и пересчитывали браки счастливые.
   Разумѣется, маленькая домовая церковь и зала передъ церковью были переполнены приглашенными. Помимо жениха и невѣсты, былъ интересенъ для всѣхъ и шаферъ-гусаръ, Борщовъ, такъ какъ эта "своя" вся Москва знала, конечно, всю исторію сватовства двухъ человѣкъ заразъ. Въ церкви перешептывались: "перчатка"...
   Ипатовы сіяли... Князь былъ горделиво-счастливъ и не замѣчалъ, какъ многія молодыя дѣвушки, глядя на него, морщились или ухмылялись и тихонько "сочувствовали" Надѣ Ипатовой, которая была блѣдна какъ полотно и медлительна, холодна движеніями, лицомъ и взоромъ красивыхъ глазъ.
   Борщовъ былъ приличенъ, улыбался, разговаривалъ, исполнялъ свою обязанность шафера безупречно, то-есть ловко, даже красиво, держалъ вѣнецъ и молодцомъ шелъ за невѣстой вокругъ аналоя...
   И за все время вѣнчанія онъ почти не спускалъ глазъ съ ея блѣднаго лица и съ ея лѣвой руки, на которой блестѣлъ его браслетъ.
   Какъ все происходило и произошло -- онъ, однако, не видѣлъ, не сознавалъ и никогда потомъ вспомнить не могъ.
   Когда начались поздравленія, толкотня, поцѣлуи и пожатія рукъ, онъ почти выбѣжалъ изъ церкви, изъ дома и, бросивъ свою карету на дворѣ, пѣшкомъ выбѣжалъ на улицу...
   Сдерживаемыя рыданія душили его... Онъ испугался и бѣжалъ отъ скандала.
   -- Но браслетъ надѣла! Браслетъ надѣла!-- повторялъ онъ вслухъ.-- Это еще хуже... Ужъ лучше бы ей меня не любить... А такъ -- еще тяжелѣе.
   

III.

   Со дня свадьбы той, которая сдѣлалась княгиней Задонской, а должна была стать женой Борщова, въ жизни послѣдняго -- заурядной, безцѣльной, монотонной -- много воды, какъ говорится, утекло, воды ненужной, ничего не стоющей.
   Борщовъ, тотчасъ же послѣ грустнаго и обиднаго по своей нелѣпости происшествія, покинулъ Москву и долго странствовалъ лѣтомъ по Россіи, а зимой за границей, изрѣдка останавливаясь отдохнуть въ своемъ домѣ близъ Тверской, но почти не видаясь ни съ кѣмъ.
   Чувство его, любовь, влюбленность или увлеченіе -- онъ самъ теперь не зналъ -- прошло, не было горемъ. Поступокъ княгини Надежды Павловны поразилъ Борщова, и удивилъ, и опечалилъ, и заставилъ болѣе, чѣмъ когда-либо, философствовать, а наконецъ излѣчилъ...
   Послѣ свадьбы Задонскіе уѣхали на все лѣто въ украинское имѣніе, маіоратное, извѣстное со временъ Екатерины Великой. Затѣмъ они поселились въ Петербургѣ.
   Борщовъ усиленно и довольно удачно изрѣдка добывалъ свѣдѣнія о жизни своей возлюбленной, и былъ почти доволенъ, узнавая, что княгиня -- "ничего".
   -- Ничего?!
   Удивительное руское выраженіе. Удивительное понятіе, необъяснимое, не переводимое ни на одинъ языкъ и почти загадочное. "Ничего" не равно нулю, какъ бы по логикѣ слѣдовало, а равно какой-то особенной единицѣ.
   Не даромъ Бисмаркъ облюбилъ это россійское выраженіе. Не даромъ Дерулэдъ написалъ прелестное стихотвореніе, озаглавленное: "Nitchevo". Не даромъ одинъ математикъ выразился, что объяснить "ничего" можно такъ же, какъ доказать квадратуру круга.
   И вотъ послѣ полу года, чередовавшихся извѣстій о томъ, что женщина, вышедшая противъ воли замужъ, -- "ничего", Борщовъ, будучи случайно и временно въ Москвѣ, получилъ посылку съ почты.
   Это былъ браслетъ. При немъ -- крошечная записка съ. тремя строчками:
   "Я уже три мѣсяца не ношу это, а теперь мнѣ непріятно; что это у меня, и я отсылаю вамъ. Все на свѣтѣ дѣлается если не къ лучшему, то и не къ худшему и къ тому, что долженствуетъ быть!"
   -- Стало быть, она любила меня и сожалѣла ровно три мѣсяца!-- горько улыбался Борщовъ.
   И въ ту же ночь онъ вышвырнулъ браслетъ въ окно на середину улицы.
   -- Слѣдовало бы, чтобы бѣднякъ поднялъ. Но этого не будетъ. Найдетъ богатый. Фортуна или судьба -- не слѣпая, а умалишенная.
   И Борщовъ оказался правъ. Въ семь часовъ утра купецъ-прасолъ, съ торговымъ оборотомъ тысячъ въ сто, первый увидѣлъ браслетъ среди грязной мостовой.
   -- Вещица ничего!-- сказалъ онъ себѣ.-- Моей Анисье Матвѣевнѣ пригодится...
   Прошло такъ года три... Два раза Борщовъ былъ увлеченъ двумя молодыми дѣвушками. и былъ близокъ къ тому, чтобы сдѣлать предложеніе.
   Первый разъ въ Германіи, на-водахъ, онъ познакомился съ русскимъ семействомъ и очень увлекся молоденькой, въ полномъ смыслѣ, провинціальной барышней, попавшей прямо изъ Пензы въ Карлсбадъ.
   Наканунѣ того дня, что онъ собирался оффиціально сдѣлать предложеніе родителямъ "Маленькой, добренькой, простенькой Олюшки", молодая дѣвушка сама спросила у него: любитъ ли онъ ее и собирается ли взять въ жены.
   Борщовъ отвѣтилъ; прямо, рѣшительно и твердо, какъ еслибы отвѣтъ этотъ-давно былъ заготовленъ:
   -- Вы мнѣ очены нравитесь.. Я васъ очень люблю и уважаю, такъ же, какъ и. вашего батюшку, но... но бракъ есть нѣчто очень серьезное... Надо семь разъ отмѣрить, а затѣмъ отрѣзать.........
   И, разумѣется, онъ, мѣрившій даже двадцать разъ за все свое пребываніе на-водахъ, теперь рѣшилъ не отрѣзать.
   Почему -- онъ самъ не зналъ. Олюшка была невиновата. Виноватъ былъ простой, дѣловой, наивно-разсудительный оттѣнокъ ея голоса, когда она спрашивала.
   -- Жениться, такъ жениться. А что же тянуть такъ!-- сказалъ ея голосъ.
   Черезъ годъ Борщовъ былъ во второй разъ увлеченъ. Но эта новая привязанность сердца была не пензенская простушка, погубившая себя въ его глазахъ чистотой сердца и помышленій.
   На этотъ разъ предметъ сердечной вспышки была дѣвушка петербургскаго бомонда, съ громкимъ именемъ, дочь страшнаго богача, чуть не милліонера... еще очень недавно. Теперь же у него оставался одинъ домъ-дворецъ на Сергіевской, стоющій триста тысячъ, но заложенный, вѣрнѣе "распрозаложенный" за триста тридцать.
   Молодая дѣвушка блистала въ своей средѣ... то-есть, какъ говорится: "имѣла большой успѣхъ". Въ чемъ успѣхъ?-- не объяснялось... Съ ней были всѣ особенно любезны и милы. Она страшно много танцовала. Но за шесть лѣтъ "выѣздовъ" ни одинъ человѣкъ не сдѣлалъ ей предложенія. Всякаго въ красавицѣ, умной и эффектной, пугали ея энергичность и культъ... самой себя. Къ тому же она объявила своимъ девизомъ: "Oser est pouvoir!"
   Она же, любившая острить, говорила часто такіе "mots", которые повторялись съ ужасомъ. Однажды она заявила:
   -- Конечно, всему есть на свѣтѣ границы... Но вѣдь всякую границу можно и перенести.
   Борщовъ, сильно увлеченный блестящей звѣздой своего круга, все-таки боялся, колебался и медлилъ сдѣлать предложеніе. И однажды одна фраза на балѣ, въ мазуркѣ, рѣшила его судьбу. Онъ услышалъ эту фразу случайно, только потому, что двинулся чрезъ танцующихъ къ буфету, чтобы выпить стаканъ лимонаду. Онъ вдругъ нежданно очутился около своей пассіи.
   -- Съ милымъ въ шалашѣ, или съ постылымъ во дворцѣ?-- весело сказали ей, подводя двухъ кавалеровъ.
   -- О! Какое наивное предложеніе!-- воскликнула она.-- Chers entants, mon choix est fait d'avance. Я уже въ тринадцать лѣтъ рѣшила этотъ вопросъ. Конечно, давайте сначала постылаго!
   И поднявшись съ мѣста, она театрально-торжественно и, надо ей отдать честь, съ большимъ комизмомъ протянула руку красивому студенту, который шагнулъ ближе къ ней, такъ какъ изображалъ постылаго во дворцѣ.
   Борщова отъ этой шутки, которую онъ видѣлъ и слышалъ, покоробило, и онъ даже забылъ о жаждѣ.
   Не слова молодой дѣвушки, а иронія въ ея голосѣ и какая-то циничная искренность голоса поразили его. Чувствовалось, что дѣвушка дѣйствительно, навѣрное, еще будучи тринадцати лѣтъ, рѣшила этакъ вопросъ о своемъ замужествѣ.
   И при мысли, что онъ собирался дѣлать ей предложеніе, Борщовъ рѣшилъ:
   -- Нѣтъ. Если le ton fait la musique, то музыка ея души такова, что отъ нея надо подальше...
   Опять случилось то же... Какъ одинъ вопросъ провинціальной барышни, простосердечной, но разсудительной, когда-то оттолкнулъ его, такъ и теперь одна фраза свѣтской дѣвушки-циника -- испугала его.
   -- "Давайте сначала постылаго!" -- повторилъ онъ мысленно и прибавилъ вслухъ:-- Excusez du peu!

-----

   Прошло еще два года. Ненужная вода все текла... Борщовъ жилъ въ Москвѣ по прежнему въ своемъ домѣ и по прежнему одинъ. Онъ начиналъ хандрить и скучать. Вращаясь постоянно въ обществѣ, онъ, однако, не видѣлъ ни одной молодой дѣвушки, которую бы рѣшился назвать женой.
   Онъ часто бывалъ въ одномъ многочисленномъ семействѣ старика и старожила Рагозина, у котораго были четыре дочери, двѣ племянницы и одна дальняя родственница, сирота, называвшая его дядей только ради приличія.
   Сирота-дѣвушка, по имени Анюта, красивая, недалекая, но кроткая, нравилась Борщову... Но его чувство къ ней было особенное. Это была жалость.
   Дѣвушка въ богатомъ домѣ играла роль Сандрильоны, замарашки... Ее обходили во всемъ, и она изображала нѣчто уже исчезнувшее изъ русскаго дворянскаго быта -- нахлѣбницу, приживалку. Будучи красивѣе своихъ названныхъ кузинъ, она, однако, ходила въ ихъ обноскахъ. Даже на балахъ она появлялась въ прошлогоднихъ платьяхъ своихъ родственницъ. Впрочемъ, это не мѣшало ей танцовать больше всѣхъ, такъ какъ вся молодежь-кавалеры любили ее, хотя, и на особый ладъ, будто добраго товарища, славнаго малаго.
   Ухаживателей у нея не было совсѣмъ -- ни одинъ никогда серьезно къ ней не отнесся, и никто никогда предложенія ей не сдѣлалъ.
   Бывая въ этой семьѣ часто, Борщовъ, незамѣтно для самого себя, поступалъ такъ, какъ еслибы именно ухаживалъ за дѣвушкой. Онъ возилъ ей конфекты, ѣздилъ на тѣ балы, на которые ее бралъ воспитатель, танцовалъ съ ней кадрили и отсиживалъ съ ней мазурку, когда у нея не было кавалера. Однако, обращеніе его съ дѣвушкой -- думалось ему -- не позволяло предполагать никому чего-либо, кромѣ простыхъ дружескихъ отношеній. Онъ смотрѣлъ на нее дѣйствительно какъ на добраго, симпатичнаго ему пріятеля..
   Когда Рагозину говорили, что богатый холостякъ Борщовъ "увивается" около его воспитанницы и что изъ этого можетъ что-либо выйти, то старикъ отряхивался, какъ отъ услышанной глупости.
   -- Экъ вѣдь выдумаютъ!-- говорилъ онъ.-- На ней никто никогда не женится. И красивая, и добрая, и все-таки не совсѣмъ дура -- а вотъ поди ты!.. Для всѣхъ-то мужчинъ -- она будто товарищъ, а не дѣвица-невѣста.
   Наконецъ, однажды, уже въ концѣ зимы, богатый москвичъ вдовецъ съ двумя дѣтьми, приближавшійся къ пятидесяти годамъ, никогда, повидимому, не обращавшій никакого вниманія на Анюту, вдругъ явился къ Рагозину съ предложеніемъ руки и сердца его воспитанницѣ.
   Рагозинъ, въ восторгѣ, что можетъ пристроить сироту, передалъ его предложеніе Анютѣ. Дѣвушка была поражена и даже сражена.
   Отвѣтивъ своему пестуну: "Дайте подумать!" -- она вечеромъ почувствовала себя нехорошо, легла рано въ постель, а на утро не поднялась, жалуясь, что ей еще болѣе нездоровиться.
   Борщовъ, до котораго дошла вѣсть о предложеніи пожилого вдовца, встрепенулся и цѣлый день проходилъ суровый и озабоченный.
   Объяснить это свое душевное состояніе онъ. могъ легко. Ему было чрезвычайно жаль дѣвушку, такъ какъ, помимо огромной разницы лѣтъ между нею и претендентомъ, онъ былъ очень неказистъ на видъ, плѣшивый, въ очкахъ, съ брюшкомъ и другими особенностями, мало подходившими къ понятію объ женихѣ.
   Онъ рѣшилъ повидать Анюту, переговорить съ ней и въ качествѣ друга узнать, какъ она смотритъ сама на такой бракъ...
   -- Если она противъ этого и Рагозинъ будетъ ее неволить, то я посовѣтую ей и настою, чтобы она набралась храбрости и отстояла себя, не давала себя приносить въ жертву.
   Дня три онъ напрасно пріѣзжалъ съ цѣлью повидаться съ другомъ. Анюта была нездорова и не выходила изъ своей комнаты. Борщовъ велѣлъ передать ей записку, въ которой просилъ ничего не предпринимать, не посовѣтовавшись съ нимъ.
   На другой же день, пріѣхавъ къ Рагозину, онъ нашелъ въ гостиной Анюту, не больную, а просто печальную и даже, будто подъ гнетомъ душевной борьбы.
   Улучивъ нѣсколько минутъ, чтобы безъ свидѣтелей перемолвиться съ ней, онъ узналъ именно то, чего ожидалъ. Она объяснила, что воспитатель ея требуетъ ея согласія на бракъ съ человѣкомъ, котораго она не только любить, но и уважать не можетъ, зная случайно закулисную сторону его жизни.
   -- И кромѣ того, -- прибавила Анюта, -- я еще болѣе несчастна потому, что люблю другого. Выйти за этого другого замужъ я, конечно, надѣяться не могу, но могу хоть оставаться съ моей любовью, не оскверняя этого чувства бракомъ съ противнымъ мнѣ человѣкомъ.
   Послѣднее поразило Борщова. Онъ почему-то думалъ, даже былъ убѣжденъ, что дѣвушка совершенно свободна сердцемъ. Онъ, удивляясь, спросилъ ее, почему она не можетъ выйти замужъ за любимаго человѣка.
   -- Очень просто, почему. Онъ меня не любитъ,-- отвѣтила Анюта.-- Онъ меня очень любитъ, какъ мнѣ кажется, но это не то чувство, которое ведетъ къ браку. Онъ мнѣ другъ.
   Борщовъ сталъ дѣлать разные вопросы, чтобы выяснить положеніе дѣла, но дѣвушка отвѣчала уклончиво, сбивчиво, путалась и смущалась, и наконецъ сказала:
   -- Не могу отвѣчать... Вы догадаетесь, кто онъ.
   -- Что же за бѣда, если я догадаюсь? Я никому ничего не скажу, даю вамъ мое честное слово. А между тѣмъ, если вы признаетесь,-- быть можетъ, я могу быть вамъ полезенъ.
   -- Я не могу вамъ назвать его... Именно вамъ-то я и не могу назвать, -- наивно отвѣтила Анюта.-- Это поставило бы меня, да и васъ -- въ самое неловкое положеніе.
   Борщовъ прозрѣлъ сразу и смутился. Почему-то простая мысль, что дѣвушка можетъ быть увлечена имъ, вслѣдствіе его обращенія съ нею, не приходила ему на умъ.
   Разговоръ оборвался сразу. Анюта смущенно смолкла, а онъ хотѣлъ заговорить, но не зналъ, что сказать. Наконецъ, притворясь, что онъ ничего не понялъ, Борщовъ вымолвилъ:
   -- Отстаивайте себя, не позволяйте выдавать себя замужъ насильно. Вы еще молоды и сто разъ успѣете выйти замужъ за подходящаго человѣка.
   Пріѣхавъ домой, Борщовъ былъ, однако, взволнованъ. Онъ узналъ, что его любятъ и любятъ искренно. Опять-таки, не слова Анюты, а ея лицо, ея голосъ и, наконецъ, всѣ мелочи въ ихъ отношеніяхъ за зиму, которыя онъ сталъ вспоминать, доказывали это.
   -- Да я-то ее не люблю!-- воскликнулъ онъ на свою мысль, и затѣмъ прибавилъ:
   -- А чувства у меня къ ней развѣ никакого нѣтъ?.. Есть! Какое? Хорошее, большое... Чистая ли дружба это? По совѣсти -- нѣтъ. А любовь ли? Вотъ какая была къ Ипатовой... Тоже нѣтъ.
   Послѣ двухъ дней волненій отъ размышленія, Борщовъ узналъ новость: сирота-приживалка, именуемая воспитанницей, якобы уже дала слово и выходитъ замужъ. Онъ, не мѣшкая, бросился къ Рагозину и, пріѣхавъ, не давъ ему выговорить ни слова, попросилъ позволенія переговорить наединѣ съ его воспитанницей. Удивленный старикъ согласился, не понимая, въ чемъ дѣло.
   Дѣло же было въ томъ, что Борщовъ пріѣхалъ умолять дѣвушку обождать, отсрочить рѣшеніе всего, чтобы дать подумать... ему самому.
   Онъ хотѣлъ сказать ей:
   "Я боюсь рѣшаться тотчасъ сразу... Я боюсь за свое да и за ваше счастье... Подождемъ".
   Когда Анюта вышла въ гостиную, онъ былъ пораженъ ея видомъ. Дѣвушка страшно измѣнилась за три доя. Она была блѣдна, съ сверкающимъ взглядомъ и съ горькимъ выраженіемъ осунувшагося лица. Онъ совершенно растерялся и опять не зналъ, что сказать.
   -- Но вы обѣщали мнѣ,-- заговорилъ онъ какъ-то робко,-- и не сдержали обѣщанія. Вы обѣщали отстоять себя, не давать себя вѣнчать насильно. Я пріѣхалъ просить васъ оттянуть все... не спѣшить... подождать.
   -- Зачѣмъ?-- грустно произнесла Анюта.
   -- Затѣмъ, что... Время можетъ многое выяснить... Въ иныхъ случаяхъ не надо спѣшить...
   -- Нѣтъ. Я рѣшилась. Я иначе разсуждаю теперь. Выйти за человѣка, котораго я люблю, я не могу... А если не онъ, то не все ли равно -- кто, какой... Лучше обманывать человѣка стараго, пожившаго и нехорошаго, злого, нежели такого, который, можетъ быть, будетъ дѣйствительно любить меня, а я, выйдя за него, буду принуждена обманывать его.
   -- Какъ обманывать?...
   -- Да. Я всей душой и сердцемъ всегда буду принадлежать другому. Я это чувствую. Любить можно въ жизни только одинъ разъ. Я люблю... Ну, и буду всегда любить все того же... Нѣтъ, лучше, если уже выходить замужъ въ моемъ положеніи, то за такого, котораго даже и уважать не можешь.
   Борщовъ стоялъ страшно взволнованный; кровь стучала у него въ головѣ, и онъ рѣшился... Рѣшился сказать: "Ну, будьте счастливы, насколько это будетъ возможно. Сожалѣю, что вы не хотите послушаться моего совѣта -- обождать"...
   И онъ заговорилъ:
   -- Сожалѣю Анна Ивановна, что вы не хотите...
   Голосъ за его спиной заставилъ его вздрогнуть и обернуться.
   -- Что прикажете доложить?-- говорилъ лакей.
   -- Что это?-- спросилъ Борщовъ, не слыхавшій первыхъ словъ.
   -- Онъ у дядюшки, и мнѣ надо итти къ нимъ,-- отвѣтила Анюта,-- сказать окончательно: да или нѣтъ.
   И она прибавила лакею:
   -- Скажи, что сейчасъ буду.
   -- Анна Ивановна, -- глухимъ, сдавленнымъ голосомъ вымолвилъ Борщовъ: за меня вы пойдете?... Если я люблю васъ... Отвѣчайте!...
   Анюта вскрикнула и вдругъ отчаянно зарыдала...

-----

   Свадьба Борщова, вѣрнѣе -- замужество сироты, сдѣлавшей блестящую партію, нашумѣло въ Москвѣ. Никто этого не ожидалъ. А самъ Борщовъ?...
   Размышляя и философствуя о своей судьбѣ, то-есть о своей женитьбѣ, Борщовъ пришелъ къ заключенію, что въ этой женитьбѣ, въ этомъ роковомъ, знаменательномъ шагѣ его жизни, не оправдалась его теорія о томъ, что именно правитъ земнымъ существованіемъ человѣка. Онъ тоже не ожидалъ, не хотѣлъ и не собирался жениться на сиротѣ Анютѣ, то-есть брать вправо или влѣво у березы, гдѣ расходятся двѣ дороги. Ея воля ничѣмъ тоже себя не проявила; она даже не посмѣла намекнуть на то, что любитъ его, а лишь наивно проговорилась. Случая какого-либо, который бы повліялъ на все, не было. Предложеніе стараго вдовца заставило его броситься тотчасъ же съ совѣтомъ, не съ своимъ предложеніемъ. Докладъ лакея, памятный ему, поставившій его въ положеніе, гдѣ надо было рѣшиться немедленно... Да. Но все значеніе этого мгновенія трудно было теперь взвѣсить и оцѣнить. Можетъ быть онъ все-таки кончилъ бы предложеніемъ, узнавъ, что она дала слово... Можетъ быть -- да. А можетъ быть и -- нѣтъ. Многое, отлагаемое на время -- отложено навсегда.
   Борщовъ, стоявшій подъ вѣнцомъ со смутой въ душѣ отъ мысли, что онъ женится какъ-то необыкновенно, какъ будто совсѣмъ случайно и будто невѣдомо, въ силу какихъ побужденій, вскорѣ же послѣ свадьбы считалъ себя счастливымъ. Жена обожала его, даже будто стыдила его своимъ обожаньемъ, такъ какъ онъ чувствовалъ, что не заслужилъ и недостоинъ такой глубокой, рабской любви.
   Послѣ свадьбы молодые уѣхали въ деревню и прожили въ глуши болѣе года. Ожиданіе появленія на свѣтъ перваго ребенка побудило ихъ собраться въ Москву, такъ какъ въ ихъ дебряхъ была только одна старая повитуха изъ просвиренъ. Выписать въ деревню изъ Москвы доктора акушера Анна Ивановна Борщова не хотѣла, объясняя мужу, что придется брать наугадъ и очутиться, пожалуй, въ зависимости отъ перваго попавшагося неуча или шарлатана. Въ Москвѣ, вскорѣ послѣ ихъ переѣзда, у молодой женщины родился ребенокъ, сынъ. И въ домѣ на Тверскомъ бульварѣ была уже семья.
   Послѣдующіе два-три года жизни Борщова окончательно сдѣлали его философомъ и позитивистомъ на особый, "самодѣльный" ладъ. Въ его мирномъ существованіи случилось нѣчто отчасти любопытное.
   Попавъ когда-то -- невѣдомо почему и невѣдомо зачѣмъ -- въ гусары, онъ, разумѣется, и не воображалъ воевать, а между тѣмъ попалъ случайно въ кампанію и на поляхъ Венгріи храбро сражался невѣдомо зачѣмъ. Впрочемъ, по всей Россіи было тоже неизвѣстно или, по крайней мѣрѣ; непонятно, зачѣмъ россіяне проливаютъ свою кровь за австрійскую династію, Гекубу для Россіи.
   Не будучи честолюбивъ и не считая себя храбрецомъ, онъ велъ себя примѣрно и даже отличился. Всѣ предсказывали ему быструю и блестящую военную карьеру, но, едва, вернувшись въ Петербургъ и въ полкъ, онъ подалъ въ отставку, претендуя только на мундиръ, такъ какъ не любилъ "простое" платье.
   Живя въ Москвѣ и собираясь жениться, а въ антрактахъ своего прозябанія путешествуя по Европѣ, чтобы снова вернуться на Тверской бульваръ, Борщовъ ни разу не искусился мыслями о служебной карьерѣ. То, что носитъ это названіе, казалось ему чѣмъ-то безконечно глупымъ. Онъ понималъ и допускалъ мечты и усилія въ этомъ направленіи лишь для выходцевъ изъ низшихъ слоевъ или для людей мало имущихъ, желающихъ имѣть какъ можно болѣе казенныхъ денегъ въ мѣсяцъ.
   И вдругъ, года чрезъ полтора послѣ его женитьбы, судьба захотѣла надъ нимъ пошутить.
   Находясь въ Москвѣ, онъ вдругъ узналъ, что его бывшій товарищъ по службѣ, хотя и другого полка и много старше чиномъ, назначенъ министромъ внутреннихъ дѣлъ. Чрезъ мѣсяца два послѣ этого, будучи въ Петербургѣ по дѣлу, онъ навѣстилъ товарища, чтобы поздравить его, и вышелъ изъ кабинета министра -- губернаторомъ...
   Жена, по возвращеніи его въ Москву, ахнула испросила:
   -- Зачѣмъ? Богъ съ тобой!
   -- А шутъ его знаетъ -- зачѣмъ. Какъ-то такъ вышло!
   И онъ очутился администраторомъ большой губерніи, которая была на счету не простыхъ, а мудреныхъ. Почему въ Россіи есть губерніи простыя, спокойныя, и есть мудреныя, неспокойныя, даже опасныя для ихъ правителей, -- на этотъ вопросъ никто еще никогда не отвѣчалъ...
   Чрезъ года три губернаторства самаго безукоризненнаго,-- то-есть, не заявивъ себя ничѣмъ ни съ хорошей, ни съ дурной стороны,-- Борщовъ былъ вызванъ пріятелемъ-министромъ и былъ ошеломленъ предложеніемъ:
   -- Хочешь ко мнѣ въ товарищи?
   Всегда прямодушный Борщовъ чуть не отвѣтилъ:
   -- Да съ какого же чорта?
   Ему ясно представилось сразу, что онъ, какъ товарищъ министра внутреннихъ дѣлъ, и корова, запряженная въ пролетку,-- совершенно одно и то же.
   Однако, онъ призадумался въ виду этого заманчиваго предложенія... и согласился.
   "Отчего не попробовать?.. Петербургъ -- вмѣсто губернскаго города. Большой окладъ -- въ придачу къ своимъ очень хорошимъ средствамъ. Свѣтская жизнь, которую любитъ жена. Наконецъ... ореолъ... Да. Ореолъ, который,-- каковъ онъ ни будь,-- всѣмъ милъ.
   Борщовъ вернулся въ свою губернію, чтобы только приготовить сдачу ея своему замѣстителю, который долженъ былъ явиться черезъ два мѣсяца...
   Но чрезъ мѣсяцъ по возвращеніи онъ получилъ отъ пріятеля-петербуржца депешу, гласившую:
   "Нашъ общій другъ проситъ тебя увѣдомить, что онъ уходитъ".
   Борщовъ, благодаря подписи, понялъ, кто уходитъ и куда уходитъ. Это былъ пріятель-министръ. Разумѣется, онъ понялъ тоже, что это выраженіе не вполнѣ точно. Съ тѣхъ поръ, что Русь стоитъ, никто еще по собственной водѣ изъ министровъ не уходилъ. Каждаго или просятъ уйти, или "спускаютъ". Спасибо еще, что въ Россіи нѣтъ европейскаго термина "палъ", приравнивающаго высшаго сановника къ лошади или коровѣ.
   Послѣ "ухода" сослуживца-пріятеля, Борщовъ вскорѣ же былъ вызванъ въ Петербургъ новымъ министромъ.
   -- Вѣроятно, все за тѣмъ же, -- объяснилъ онъ женѣ.-- Дался я имъ... Видно, я, къ моему величайшему удивленію, считаюсь однимъ изъ лучшихъ губернаторовъ.
   Тотчасъ выѣхавъ на берега Невы и тотчасъ явившись къ новому министру, Борщовъ вышелъ отъ него нѣсколько озадаченный.
   Начальникъ, перелистывая его прошлогодній всеподданнѣйшій докладъ, лежавшій на его столѣ, и справляясь въ кучѣ бумагъ, лежавшихъ на другой сторонѣ стола, доказывалъ Борщову краснорѣчиво и даже настолько убѣдительно, что и отвѣчать было нечего, что онъ, Борщовъ -- невозможный губернаторъ.
   -- Такъ нельзя! Такъ нельзя! Это немыслимо. Это меня ставитъ въ необходимость доложить... Этакъ же нельзя!-- заканчивалъ министръ всякое разсужденіе свое по поводу разныхъ фактовъ изъ губернаторской дѣятельности Борщова.
   И губернаторъ, вернувшись въ свою гостиницу, ясно понялъ, что возвращаться въ свою губернію не приходится. Развѣ только за тѣмъ, чтобы уложить вещи и перевезти семью въ деревню. И какъ легко сталъ гусаръ-философъ администраторомъ съ блестящей карьерой впереди, такъ же легко обратился и въ простого смертнаго.
   -- Вотъ ужъ могу сказать,-- думалъ Борщовъ:-- воля моя тутъ была ни при чемъ. Не попади пріятель въ министры, и я бы не попалъ въ губернаторы; не уйди онъ вдругъ, и я бы не ушелъ, а пожалуй далеко бы пошелъ. Да только вотъ что: зачѣмъ?! Кой чортъ изъ этого?
   Спустя почти два года послѣ ухода изъ губернаторовъ, Борщовъ снова очутился въ Москвѣ, но не простымъ обывателемъ, а крупнымъ чиновникомъ, пожалуй даже и сановникомъ, но все-таки административной мелкотой сравнительно съ тѣмъ, чѣмъ едва не сдѣлался когда-то на берегахъ Невы.
   Случилось это просто.
   Попавъ вдругъ въ отставку, онъ поселился въ деревнѣ, и, конечно, началъ сильно скучать. Въ хозяйство онъ не вмѣшивался, ничего въ этомъ не понимая и не желая "мѣшать" старику-управителю, нѣмцу изъ чеховъ; а помимо агрономіи, въ деревнѣ была только почта, газеты и журналы, такъ какъ ближайшіе сосѣди, съ которыми можно было водиться, были за пятьдесятъ и болѣе верстъ.
   И какъ-то однажды Борщовъ рѣшилъ, что надо начать снова служить и не иначе какъ въ Москвѣ. Когда-то, получая мѣсто губернатора, онъ уже обмѣнилъ свой военный чинъ на статскій, съ большой для себя выгодой, такъ какъ статскіе чины въ обиходѣ гораздо дешевле военныхъ. Поэтому, начавъ хлопотать, онъ получилъ вскорѣ почетную должность въ первопрестольной, съ изряднымъ жалованьемъ и съ пустымъ дѣломъ. Благодаря прежней службѣ, онъ уже шагнулъ быстро впередъ и, будучи уже при двухъ звѣздахъ, рѣшилъ, что въ слѣдующую наградную очередь надо отдѣлаться отъ третьей звѣзды, у которой даже и ленты нѣтъ, а предпочесть иное.
   -- Звѣздъ въ Москвѣ много, а "тайныхъ" очень мало!-- разсуждалъ онъ, забывъ, какъ прежде относился ко всему подобному.

-----

   И вскорѣ, весной, послѣ Пасхи, на Тверскомъ бульварѣ уже процвѣталъ тайный совѣтникъ.
   Однажды въ яркій солнечный день, сверкавшій въ большія окна столовой стариннаго барскаго дома, среди нея сидѣли за завтракомъ мужъ, жена и трое дѣтей. Онъ -- около сорока-пяти лѣтъ -- казался на видъ нѣсколько старше, вслѣдствіе своей полноты, вѣрнѣе -- грузности и какого-то особеннаго спокойствія и въ лицѣ, и даже въ движеніяхъ. Это было характерное "степенство", свойственное пожилымъ и довольнымъ людямъ и являющееся предмѣстникомъ и предвѣстникомъ преждевременно надвигающейся старости.
   Это и былъ Алексѣй Андреевичъ Борщовъ, его жена, Анна Ивановна, бывшая сирота Анюта, ихъ два сына и старшая дочь, кромѣ четвертаго ребенка, маленькой дѣвочки, еще не умѣвшей сидѣть за столомъ.
   Борщова, женщина уже тридцати лѣтъ, оставалась по прежнему красивой женщиной, благодаря правильнымъ чертамъ, ровному цвѣту лица и прекраснымъ сѣрымъ глазамъ, хотя безъ всякаго выраженія. Если до замужества никто никогда въ нее влюбленъ не былъ, то и послѣ замужества ею никто не прельщался и не увлекался. Ея правильное, но безжизненное лицо могло объяснить это явленіе. Оно наглядно свидѣтельствовало, что женщина была очень недалекой и, вдобавокъ, крайне флегматичной. Она даже мужа и дѣтей любила какъ-то особенно спокойно.
   Дѣти Борщова, казалось, были въ родителей. Плотныя, румяныя, повидимому цвѣтущія здоровьемъ, они слишкомъ мало, однако, шалили и совсѣмъ не умѣли капризничать. Казалось, что нервная система въ ихъ организмѣ -- отсутствуетъ.
   Женясь неожиданно для самого себя, Борщовъ не раскаивался, любилъ жену, считая ее добрѣйшей, разсудительнѣйшей женщиной. Что она красива -- онъ видѣлъ и слышалъ это всѣхъ; что она простовата -- онъ видѣлъ, но такъ какъ никто ему объ этомъ не говорилъ,-- онъ думалъ, что одинъ это знаетъ. Дѣтей своихъ онъ считалъ самыми умными дѣтьми всей Москвы, такъ какъ они почти никогда не шумѣли, не дрались и не ревѣли.
   -- Можетъ быть и въ самомъ дѣлѣ.-- думалось иногда Борщову, -- правъ тотъ, кому принадлежитъ изреченіе: "Все къ лучшему въ лучшемъ изъ міровъ".
   Сидя за завтракомъ, мужъ и жена спорили -- отчасти добродушно и мирно, потому что спорили о томъ же, о чемъ шелъ споръ уже нѣсколько лѣтъ.
   У Борщова изъ головы не выходила его исторія съ Ипатовой. Разумѣется, между мужемъ и женой сотни и тысячи фазъ бывали разговоры и препирательства объ этомъ. Борщовъ искренно, черезчуръ искренно, говорилъ женѣ, что онъ, собственно, "случайно" женатъ на ней. Въ первые годы брака Анна Ивановна волновалась и сердилась, а теперь только изрѣдка раздражительно подсмѣивалась надъ "толчкомъ" мужа.
   -- Не могу же я, однако, не говорить правду!-- воскликнулъ Борщовъ.-- Глупый случай, а только онъ сдѣлалъ Ипатову княгиней Задонской.
   -- Но не могу и я считать себя твоей случайной женой, а нашихъ дѣтей -- случайными дѣтьми. Это все отчаянное безсмысліе!-- возразила жена.
   -- Однако, это такъ,-- говорилъ онъ.
   -- Тогда правда и то, что тебѣ говорилъ твой же другъ,-- что мы случайные христіане, случайные православные, случайно живущіе на случайной планетѣ Землѣ и въ случайной Россіи.
   Борщовъ на такое объясненіе тоже отвѣчалъ полнымъ согласіемъ, и тѣмъ еще болѣе сердилъ жену.
   -- Конечно. Не только можетъ быть, а навѣрное. Случайное дѣйствіе міровое, случайный катаклизмъ чего-либо гдѣ-либо произвелъ землю. Христіанство и подавно -- случай. Россія могла бы быть Печенѣгіей или Монголіей, а тѣмъ паче королевствомъ польскимъ, подвластнымъ Варшавѣ, еслибы не одолѣла случайно своихъ враговъ. А что касается до религіи, то нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что Россія была бы мусульманкой, такъ какъ Владиміру должно было нравиться узаконенное многоженство. Но увы! онъ узналъ вдругъ, что Магометъ запретилъ строго употребленіе вина, а. Руси одно веселіе -- пити.
   -- Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія. Такъ же, какъ вотъ ты могъ бы случайно уродиться и умнымъ!-- уже раздражительно отозвалась Анна Ивановна.
   Борщова знала, что она вышла замужъ когда-то единственно по любви, такъ какъ ей даже на умъ не приходило, что посватавшійся за нее былъ человѣкъ съ состояніемъ. Она знала равно, что онъ, съ своей стороны, тоже женился на ней только по любви, такъ какъ она была сиротой, воспитанницей, чуть не нахлѣбницей у родственника. Теперь ихъ семейное счастье было полное, примѣрное.. Къ любви и уваженію взаимнымъ прибавилась и великая крѣпкая связь людей, узелъ;-- и чуть не Гордіевъ -- привычка! Но женщину все-таки нѣсколько оскорбляло искреннее убѣжденіе мужа, что пресловутая исторія съ Надей Ипатовой всецѣло повліяла на все его земное существованіе, заставило его противъ воли существовать иначе, нежели онъ когда-то самъ себѣ опредѣлялъ.
   Женщина, разумѣется, негодовала еще сильнѣе, вслѣдствіе своей простоты, когда мужъ ея увѣрялъ:
   -- Не урони я перчатку, то вотъ ихъ, -- онъ указалъ на дѣтей,-- и на свѣтѣ никогда бы не было. У меня отъ Ипатовой и у тебя отъ другого мужа -- были бы, можетъ, дѣти, но не они... Никакъ не они.
   -- Стало быть, дѣти наши, -- восклицала она, -- съ философской точки зрѣнія, -- незаконныя дѣти! Имъ не слѣдуетъ жить на свѣтѣ. Имъ надо умереть скорѣе.
   -- Ну, этакъ разговаривать нельзя!-- вспыхивалъ Борщовъ.
   -- Да вѣдь имъ же, по твоему, не слѣдовало родиться.
   -- "Не слѣдовало" -- не есть точное опредѣленіе... Надо сказать иначе. Сказать, что...
   -- И поэтому ты не можешь и не долженъ любить свою семью... Ты принуждаешь себя къ этому.
   -- Развѣ я тебѣ когда сказалъ это?.. Развѣ я тебя не люблю? Или дѣтей не люблю?
   -- Нѣтъ, я знаю, что ты насъ любишь, что ты доволенъ и счастливъ... Но все-таки faute de mieux...
   -- Неправда!
   -- Правда. И это постоянное сожалѣніе, что ты случайно не женился на предметѣ своей страсти, конечно, оскорбительно.
   -- Никогда! Тысячу разъ я тебѣ объяснялъ, что это не есть сожалѣніе!-- воскликнулъ Борщовъ.-- Это -- простое умствованіе... Это какой-то протестъ моей души противъ роли случая въ нашемъ земномъ существованіи. Эта власть случая меня возмущаетъ, и я не могу съ этимъ примириться. Вотъ я повторяю, что я долженъ былъ жениться на Ипатовой... Долженъ былъ!
   -- А я говорю: на мнѣ... Хотѣлъ на ней, а долженъ, былъ -- на мнѣ. Нашъ бракъ -- не случайность... А потеря знаменитой и пресловутой перчатки -- глупость.
   -- ...Имѣвшая огромное послѣдствіе въ жизни моей: бракъ Ипатовой съ княземъ и мой бракъ съ тобой.
   -- Такова была судьба... Такъ должно было случиться. И перчатка тутъ ни при чемъ.
   -- Но вѣдь отъ нея все пошло...
   -- Нѣтъ, не отъ нея, а отъ многихъ иныхъ причинъ... Не выдумай люди носить перчатокъ, то ты и не имѣлъ бы ихъ...
   -- Да-а... Если этакъ... то скажи ужъ лучше, что виноватъ въ поворотѣ моей судьбы тотъ, кто изобрѣлъ изъ кожи дѣлать одѣяніе пальцевъ...
   -- Понятно... Причина причины... Или самая первая причина...
   -- Господь, конечно! Зачѣмъ Господь сотворилъ животныхъ съ такой кожей, изъ которой можно выдѣлывать предметы для туалета нашего... Этакъ мы дойдемъ ужъ не до Адама, а до чепухи...
   -- У чепухи и должна быть первоисточникомъ чепуха,-- отвѣчала Борщова.
   Разумѣется, Борщовъ никогда не соглашался съ женой и стоялъ на своемъ.
   -- Случай -- владыко міра!-- говорилъ онъ.
   Часто думая и размышляя о томъ, что такое земное существованіе въ смыслѣ удачи и незадачи, счастья и несчастья земного, Борщовъ вспомнилъ много случаевъ, которые видѣлъ или о которыхъ слышалъ. Но особенно одинъ примѣръ чаще всего приходилъ ему на умъ. Судьба Ильи, сына его лакея Степана. Молодой, сравнительно, человѣкъ, сынъ бывшаго крѣпостного, получивъ, благодаря Борщову, кое-какое образованіе въ коммерческомъ училищѣ, былъ теперь въ такомъ положеніи, что всѣ дивились и, конечно, завидовали. Когда-то, будучи еще двадцатидвухлѣтнимъ малымъ, онъ отправился въ Петербургъ, искать себѣ мѣста по бухгалтеріи, которую, однако, зналъ слабовато.
   Однажды онъ, рекомендованный, явился къ банкиру, полу-нѣмцу, полу-русскому, милліонеру, холостяку, котораго всѣ всегда аттестовали на одинъ ладъ: человѣкъ черствый и безсердечный, педантъ и формалистъ во всемъ, какъ въ банковскихъ книгахъ и счетахъ, такъ и въ чувствахъ, и даже въ религіи. Илюша явился къ банкиру-милліонеру просить занятій. Принятый въ кабинетѣ рѣзко, спѣшно, осмотрѣнный какъ неодушевленный предметъ зоркимъ окомъ дѣльца-финансиста, онъ услыхалъ то же, что многіе слышали чуть не ежедневно: "Мѣстъ нѣтъ. Зайдите опять. Если будетъ, то возьму на мѣсяцъ въ видѣ испытанія и безъ жалованья!"
   Илюша поклонился, пошелъ къ дверямъ кабинета, но вдругъ пріостановился, нагнулся и, поднявъ что-то, вернулся снова къ письменному столу банкира.
   -- Что вы?-- спросилъ этотъ, какъ бы огрызаясь.
   -- Спичка, -- скромно отвѣтилъ Илюша.-- Необожженая. Пригодится.-- И онъ положилъ спичку на зеленое сукно стола.
   Затѣмъ онъ снова вѣжливо поклонился и пошелъ къ дверямъ. Банкиръ рѣзко окликнулъ его словами:
   -- Молодой человѣкъ!..
   Банкиръ спросилъ, какъ его имя, кто онъ родомъ, гдѣ учился и еще кое-что... Особеннаго ничего не узналъ онъ.
   На другой день Илюша былъ уже на службѣ въ конторѣ. Чрезъ мѣсяцъ онъ получилъ должность съ большимъ жалованьемъ. Чрезъ годъ онъ былъ секретаремъ банкира. Лѣтъ чрезъ пять онъ уже сталъ его близкимъ человѣкомъ, участни комъ въ дѣлѣ, пайщикомъ... Холостякъ и бобыль, нелюбившій никого, не могъ ни единаго дня обойтись безъ молодого человѣка. Однажды стараго холостяка нашли мертвымъ въ постели. Вскрыли его тѣло и нашли правильный разрывъ сердца. Затѣмъ тоже вскрыли его завѣщаніе и нашли правильно оформленную волю, по которой около двухъ милліоновъ назначались: "Самому аккуратному и дѣльному человѣку, котораго я встрѣтилъ за всю мою жизнь".
   Все сдѣлала аккуратность Илюши?.. Все сдѣлало одиночество черстваго человѣка? Да. Но спичка была поднята съ полу прежде.
   Однажды Борщова, дѣлавшая визиты въ городѣ, вернулась домой и сообщила мужу новость. Задонскіе, которыми мужъ такъ интересовался, къ ея досадѣ пріѣхали въ Москву, вслѣдствіе болѣзни князя и очень серьезной. Борщовъ тотчасъ же навелъ справки, и узналъ, что, дѣйствительно, князь очень плохъ. Его едва довезли въ Москву изъ имѣнія. Болѣзнь была странная. Прострація силъ. Справившись чрезъ недѣлю еще разъ, Борщовъ узналъ, что князь уже въ безнадежномъ положеніи. Всѣ лучшіе доктора Москвы были призваны, и всѣ единогласно заявили, что въ данномъ случаѣ наука безсильна.
   -- Что княгиня?-- спрашивалъ Борщовъ у всѣхъ, кто бывалъ въ домѣ умирающаго.
   -- Она только озабочена. Она не знаетъ, что мужъ при смерти. Ей не говорятъ.
   Два дня подъ-рядъ справлялся Борщовъ о положеніи князя, s узнавалъ одно:
   -- "Надежды нѣтъ"! На третій день онъ узналъ: "Скончался".
   -- Что княгиня?-- былъ его первый вопросъ.
   -- Ничего. Не плачетъ даже... Но какая-то странная, будто сонная... Измучилась, что-ли, ухаживая за мужемъ день и ночь.
   Борщовъ отправился на первую панихиду. Все высшее общество Москвы было на лицо въ большомъ домѣ на Поварской, принадлежавшемъ когда-то Ипатовымъ, но только десятая доля могла проникнуть въ спальню, гдѣ у постели служилась панихида. Когда всѣ стали разъѣзжаться, Борщовъ прошелъ въ спальню, но княгини въ ней не было...
   Онъ поглядѣлъ на покойника и подивился. Покойный казался даже моложавѣе того, чѣмъ былъ во дни своей женитьбы. Лицо было бѣлѣе, морщинъ и слѣда не было. Онъ казался тридцати лѣтнимъ.
   "Распухъ "-- подумалъ Борщовъ.
   Онъ узналъ отъ знакомыхъ, что княгиня совсѣмъ не появлялась на панихидѣ.
   -- Говорятъ, очень ужъ убита. Съ ногъ свалило. Она вѣдь я не подозрѣвала, что онъ при смерти. Напрасно дѣлаютъ это близкіе, якобы изъ жалости. Вѣдь оно еще хуже.
   На слѣдующія панихиды Борщовъ не поѣхалъ и отправился прямо на похороны.
   Церковь была, конечно, тоже переполнена. Протѣснившись впередъ, ставъ невдалекѣ отъ гроба, Борщовъ увидѣлъ въ углу церкви, за клиросомъ, даму въ глубокомъ траурѣ, сидящую на стулѣ, а близъ нея мальчика, тоже въ черномъ. Дама была къ нему спиной, но онъ догадался, что это княгиня. Служба длилась страшно долго.
   Наконецъ все было кончено... Духовенство и пѣвчіе смолкли. Принесли крышку гроба. Наступила тишина, но началась какая-то суетня. Слышались разговоры шопотомъ, долетали до слуха отдѣльныя слова.
   -- Ни за что не пойду!-- разслышалъ Борщовъ за своей спиной.-- Я ихъ до смерти боюсь...
   -- Прощаться! Неправильное выраженіе!-- говорилъ другой это-то.-- Иди, говори до свиданія. Вотъ это такъ.
   -- Да. Только не до скораго. Ce serait -- excès de politesse.
   Кто-то ворчалъ угрюмо:
   -- Какая глупая трата денегъ! Безцѣльная, непроизводительная. Надо бы гробъ въ три рубля, безъ пѣвчихъ и безъ всякой вообще mise en scène. Только глумленіе надъ мертвымъ.
   А Борщовъ, слушая, вдругъ задалъ себѣ, будто нечаянно, вопросъ:
   -- Еслибы я не былъ теперь женатъ?.. Рѣшился бы я? Разумѣется, рѣшился бы! Я бы тотчасъ пошелъ ей сказать: "я по прежнему люблю васъ".
   А затѣмъ онъ снова спросилъ себя:
   -- А еслибы мнѣ сказали: "Твоя жена умретъ, и тогда"... Нѣтъ, ни за что... У меня тоже стерпѣлось, слюбилось...
   Въ ту же минуту Борщовъ увидѣлъ даму въ траурѣ, которая приближалась къ гробу, поддерживаемая мужчиной. Лицо ея показалось ему знакомымъ, а между тѣмъ женщины съ такимъ осунувшимся и худощавымъ лицомъ между его московскихъ знакомыхъ не было и назвать даму онъ не могъ.
   Но, взглянувъ на высокаго мужчину, который ее обнялъ, поддерживая, Борщовъ ахнулъ, узнавъ его и поэтому сразу догадавшись, кого онъ ведетъ.
   Это былъ Левушка Ипатовъ, но уже совершенно возмужалый и съ типичными, по времени, бакенбардами петербургскаго чиновника,-- котлетами, какъ ихъ называли.
   -- Боже мой! Какъ она перемѣнилась!-- мысленно воскликнулъ Борщовъ.-- Это другая... Другая женщина.
   Княгиня подошла къ гробу, поднялась на ступеньку, нагнулась надъ покойникомъ, и вдругъ церковь огласилась такимъ рыданіемъ, что все зашевелилось. Многіе безсознательно двинулись впередъ, какъ бы на помощь случившемуся.
   Княгиня лежала ничкомъ на тѣлѣ, протянувъ чрезъ него руки и уронивъ на нихъ голову. Ипатовъ, наклоняясь къ сестрѣ, громко повторялъ:
   -- Надя... Надя...
   Мальчикъ стоялъ за матерью и тупо, испуганно поглядывалъ то на гробъ и профиль покойника, то на спину матери.
   Чрезъ нѣсколько мгновеній Левушка обернулся къ обступившей кругомъ кучкѣ знакомыхъ и что-то сказалъ тревожно. Двое ближайшихъ двинулись быстро впередъ и едва успѣли подхватить вдругъ осунувшуюся и скользнувшую съ гроба въ полъ княгиню. Она была безъ памяти. Рослый Левушка, обхвативъ сестру, взялъ ее на руки и, въ свой чередъ слегка поддерживаемый знакомымъ, отнесъ ее на клиросъ.
   Особенное молчаніе царило въ церкви и всѣ лица были взволнованно-сумрачны. Казалось, что всѣ присутствующіе еще оставались подъ вліяніемъ слышаннаго сейчасъ отчаяннаго вопля вдовы.
   Пріѣхавъ домой, Борщовъ прошелъ прямо къ себѣ въ кабинетъ, не спросивъ, дома ли жена, что дѣлалъ всегда, и заперся на ключъ. Ему хотѣлось быть наединѣ съ собой, со всѣмъ тѣмъ, что поднялось съ глубины души.
   -- Ну-т-ка, Эдипъ, разрѣши!-- говорилъ онъ самому себѣ, еще по пути домой, а теперь одинъ въ своей комнатѣ сталъ повторять вслухъ.-- Да, голубчикъ Эдипъ... не знаю, какъ по батюшкѣ, хотя это и слѣдовало бы помнить... Я тебѣ разскажу загадку, а ты разрѣши. Она пошла за князя противъ воли. Она была несчастна, когда вѣнчалась. Она пожертвовала собой... И ради даннаго ею слова... И ради разореннаго отца... Да. Ея замужество -- было горькой минутой ея жизни. А теперь? Теперь она рыдала у гроба этого человѣка, какъ еслибы теряла все въ жизни. Все... Что же это такое?.. Нечего, молъ, спрашивать. Привычка. Стало быть, мы и жизнью дорожимъ лишь по привычкѣ.
   Цѣлыхъ три дня послѣ похоронъ князя Борщовъ только и думалъ о томъ, что видѣлъ въ церкви. Кончилось тѣмъ, что ему захотѣлось повидать княгиню.
   И онъ отправился къ ней съ визитомъ. Онъ рѣшилъ, что объяснитъ свое посѣщеніе какъ изъявленіе сочувствія къ ея горю.
   Швейцаръ его впустилъ со словами "дома-съ". Онъ прошелъ залу, хорошо знакомую, вошелъ въ гостиную, еще болѣе памятную, и остановился, глядя на балконную дверь.
   -- Да. Вотъ гдѣ тогда все произошло,-- подумалось ему,-- поворотъ въ жизни.
   Борщовъ сѣлъ и сталъ ждать, глядя на дверь въ слѣдующую комнату, которая была заперта, и изъ которой онъ нетерпѣливо, даже въ волненіи, ждалъ появленія княгини.
   Прошло минуть пять, и въ дверяхъ показалась фигура совершенно ему незнакомая. Вышла женщина лѣтъ около сорока, бѣлокурая, съ маленькими глазками и крупными зубами.
   -- Княгиня меня послала сказать вамъ, что она очень извиняется, но не можетъ принять васъ.
   Вотъ что заявила на ломаномъ французскомъ языкѣ зубастая дама, по выговору которой Борщовъ догадался, что она -- англичанка.
   Онъ что-то пробормоталъ себѣ самому непонятное и прибавилъ:
   -- Скажите, что я очень сожалѣю.
   Англичанка продолжала:
   -- Въ такіе дни, послѣ такого великаго горя, княгиня отказывается даже родныхъ видѣть, не только постороннихъ.
   -- "Постороннихъ"!-- повторилъ Борщовъ мысленно.-- Да. Что же? Правда. Она для меня по прежнему близкая, а я ей -- посторонній. Бываетъ такъ въ жизни сплошь и рядомъ.
   Однако, вернувшись домой, онъ сталъ размышлять, что поступилъ, пожалуй, нелѣпо. Заѣхать, чтобы сдѣлать визитъ "da condoléance", конечно, слѣдовало, но только оставить карточку, а докладывать о себѣ было безтактно. По особой странной логикѣ сердца -- именно его-то княгиня и должна была "не желать" теперь видѣть. Покойный мужъ ея и онъ, Борщовъ, были все-таки какъ будто соперниками... И князь побѣдилъ его... И дважды... Все, что онъ видѣлъ на похоронахъ, доказывало эту его вторую побѣду. Да, она искренно, глубока страдаетъ... Страшный ударъ постигъ ее. А тогда, въ гостиной, у балконной двери? Развѣ то было не страданіе? А затѣмъ? Вѣдь онъ не переродился послѣ женитьбы. Каковъ былъ всю жизнь, таковъ и остался. Не уродъ. Добрякъ. Но ограниченный, пошлый, отчасти смѣшной или, вѣрнѣе, ridicule. Во всемъ, что дѣлалъ и говорилъ -- дюжинное существо.
   -- Что же это?!-- повторялъ Борщовъ.-- Не хочу отвѣчать -- привычка. Нѣтъ, это другое... И не лестное!
   

IV.

   Прошло болѣе тридцати лѣтъ съ той поры, что Борщовъ счелъ свою жизнь чуть не испорченной пустѣйшей случайностью. Разумѣется, теперь тогдашнее горе подернулось какимъ-то туманомъ или поросло быльемъ. А если былье -- горе, то оно, какъ бурьянъ, заглушаетъ все остальное. А у Борщова были за эти года -- и горе, и горькія заботы.
   -- Однако, какъ ни говори, а все-таки въ жизни играетъ громадную роль нѣчто неопредѣлимое и потому неизвѣстное. Наша воля, именуемая свободной, конечно, свободна, но въ тѣхъ же предѣлахъ, въ какихъ находится пресса, про которую говоритъ "Фигаро", что ей "про все дозволено говорить, за исключеніемъ лишь всего недозволеннаго". Воля окружающихъ людей противодѣйствуетъ или уравновѣшиваетъ твою волю. И вотъ борьба. Если силенъ и искусенъ, то чаще побѣждаешь... Но и твоя воля, и "ихъ" воля -- все-таки часто сводятся къ нулю нѣкоимъ третьимъ... Да. Этими волями зачастую владѣетъ, или забавляется совсѣмъ какъ игрушками, сочетаніе обстоятельствъ невѣдомыхъ и ни отъ кого не зависящихъ. Сей третій -- "господинъ Иксъ".
   Теперь уже шестидесятилѣтній человѣкъ, Борщовъ былъ давно вдовцомъ. Но, постарѣвъ годами, онъ помолодѣлъ внѣшностью, потерялъ свою полноту и степенство, былъ подвижнѣе, живѣе, хотя и сумрачнѣе.
   Семья Борщовыхъ много и долго жила за границей, на югѣ, ради здоровья Анны Ивановны, у которой постепенно развилась болѣзнь легкихъ и перешла въ злую чахотку. Дѣло началось, казалось, съ простой простуды, а окончилось тѣмъ, что полная женщина стала почти скелетомъ и каждую зиму становилась слабѣе, каждую весну бывала почти на волосъ отъ смерти. Переселиться изъ Россіи совсѣмъ на югъ Франціи она не хотѣла, несмотря на просьбы и убѣжденія мужа.
   -- Все равно умирать, рано ли, поздно ли... А я не хочу, чтобы дѣти совсѣмъ стали нерусскими. Они и такъ уже слишкомъ офранцузились.
   И Анна Ивановна умерла среди зимы въ Москвѣ.
   Дѣйствительно, дѣти Борщовыхъ, отъ долгаго пребыванія за границей, два сына и двѣ дочери, носили на себѣ какой-то особый отпечатокъ во всемъ. Они были не вполнѣ русскіе и ужъ совсѣмъ не москвичи. Всего досаднѣе покойной Борщовой было, что дѣти ея "думали" по-французски и въ минуты оживленія, радости, испуга, по неволѣ выражали это типичными французскими восклицаніями. Русская зима, морозы, сугробы, дѣйствовали на нихъ странно,-- наводили на нихъ уныніе и какую-то нравственную лѣнь. Многое коренное россійское, отъ калача и кваса и до болѣе серьезныхъ вещей, вопросовъ и понятій -- было имъ чуждо или смѣшно.
   Двое молодыхъ Борщовыхъ были настолько различны лицомъ, нравомъ, качествами и недостатками, что казалось страннымъ, какъ могутъ родные братья быть такими антиподами.
   Андрей, старшій, былъ уменъ, но самолюбивъ и безсердеченъ, крутъ и рѣзокъ со всѣми и во всемъ.
   Двѣнадцати лѣтъ онъ уже говорилъ:
   -- Жаль, у меня братъ. Лучше бы не надо. Тогда все состояніе отца было бы мое. А этакъ -- надо дѣлиться.
   Въ восемнадцать лѣтъ онъ говорилъ:
   -- Какая умная вещь маіоратъ! Отчего у насъ нѣтъ обычая, чтобы младшіе братья становились негоціантами или шли въ духовное званіе, чтобы быть тамъ какимъ-нибудь начальствомъ.
   Въ двадцать-два года окончивъ въ университетѣ курсъ, онъ вдругъ сталъ обуреваемъ честолюбіемъ и поступилъ на службу въ Петербургѣ, въ министерство иностранныхъ дѣлъ. Онъ заявилъ, что это -- единственно возможная для него государственная служба. Конечно, цѣль его была простая: стать чиновникомъ, не живя въ снѣговой Россіи.
   Младшій сынъ, нѣсколько ограниченный, безконечно добрый и ласковый, боготворилъ отца и мать, обожалъ сестеръ, любилъ даже и брата, обращавшагося съ нимъ съ дѣтства грубо и деспотично.
   Однажды, когда они еще мальчишками сильно поссорились и подрались, Андрей, старшій, чуть не отрѣзалъ все ухо брату Дмитрію. Значокъ отъ маленькаго нехватавшаго кусочка остался. Мать, какъ это всегда бываетъ, любила и страстно баловала до послѣдняго дня жизни -- старшаго сына, а отецъ -- младшаго, при чемъ онъ съ ужасомъ замѣчалъ, что его Митя ненадеженъ здоровьемъ и главное -- слабогрудый. Разумѣется, это наводило его на соображеніе, что, быть можетъ, болѣзнь жены явилась не отъ простуды, а была просто наслѣдіемъ или атавизмомъ. И онъ боялся за сына, который поэтому учился мало, въ университетъ не поступалъ и былъ безотлучно дома.
   Но общей любимицей въ семьѣ была старшая дочь, по имени Маня, которая соединяла качества обоихъ братьевъ, не имѣя ихъ недостатковъ.
   Теперь ей было двадцать лѣтъ; но только недавно перестала она брать уроки, затянувъ ученье по доброй волѣ. Учителя, ходившіе къ ней, ее обожали и ставили всѣмъ въ примѣръ. Старичокъ-учитель по русской словесности искренно и наивно сожалѣлъ:
   -- Какая обида, что вы свѣтская и богатая дѣвушка! Зароете въ землю Богомъ данное...
   Маня была самой красивой дѣвушкой московскаго свѣта, вмѣстѣ съ тѣмъ самой образованной и развитой, да къ тому же самой симпатичной, нравившейся старымъ и молодымъ безъ исключенія. Уже три раза Борщовъ отказывалъ въ рукѣ дочери претендентамъ, которыхъ не считалъ достойными "Манюни, красавицы, умницы и богатой невѣсты".
   Дѣвушка какъ-то особенно хитро соединяла въ себѣ самую простую свѣтскую барышню, обожающую танцы, способную плясать всякій вечеръ до зари, до боли въ ногахъ, какъ отъ ревматизма,-- со способностью набрасываться на всякую книгу во всякую свободную минуту.
   Вечеромъ -- оживленное, счастливое лицо отъ фигуры котильона... Утромъ или днемъ у себя въ комнатѣ -- тоже оживленное лицо надъ какой-нибудь книгой... Какой? Все равно... У нея было какое-то безсознательное уваженіе вообще въ книгѣ... А тѣхъ, которые ихъ пишутъ, она ставила неизмѣримо выше своей среды. Впрочемъ, у нея недавно появился любимый предметъ -- политическая экономія. Иная статья въ толстомъ журналѣ, гдѣ "взглядъ и нѣчто" -- о чемъ-либо ей совершенно чуждомъ -- ее все-таки интересовала. Тургенева она перечитала много и много разъ, и нельзя сказать -- обожала его, а прямо благоговѣла. Наоборотъ, Достоевскаго терпѣть не могла. Любимый поэтъ дѣвушки, проведшій отрочество за границей, былъ Алексѣй Толстой. Почему? Объяснить было бы трудно. Про Щедрина она говорила виновато:
   -- Я ничего не понимаю. Я пробовала читать, но... выходило, будто я читаю по-персидски...
   Вмѣстѣ съ весельемъ, балами, вечерами, визитами и равно пріемами у себя,-- причемъ Маня изображала у отца-вдовца хозяйку дома,-- вмѣстѣ съ чтеніемъ всего, что попадало случайно подъ руку, она успѣвала быть дѣйствительно полезной въ дѣятельности вполнѣ почтенной. Она не была,-- почему-то не хотѣла быть,-- членомъ благотворительнаго общества, но имѣла массу "своихъ" престарѣлыхъ инвалидовъ обоего пола, а съ ними -- голодныхъ или больныхъ дѣтей. Часто, на балѣ, за кадрилью или за мазуркой, она мило и кокетливо выпрашивала у своего кавалера и пять, и пятьдесятъ рублей -- "для моихъ", сознаваясь, что собственныхъ денегъ "совсѣмъ не хватаетъ".
   Борщовъ былъ страшно противъ этой дѣятельности дочери, противъ "трепни по грязнымъ трущобамъ", но ничего сдѣлать не могъ. Маня отвѣчала:
   -- Я небо копчу... Дайте мнѣ хоть это дѣлать. Выйду замужъ -- брошу, займусь своими дѣтьми.
   Наконецъ, помимо всего, у Мани было еще дѣло, еще забота... Ея сестра, двѣнадцатилѣтняя дѣвочка, Додя, которую надо было учить, воспитывать и одѣвать, -- то-есть, слѣдить чтобы она готовила исправно уроки, отвыкала отъ разныхъ дурныхъ привычекъ, пріобрѣтенныхъ отъ няни и горничныхъ, а затѣмъ, чтобы она была одѣта прилично, иначе говоря -- по модѣ и изящно...
   Зато добрая и сердечная Додя обожала сестру, замѣнившую ей мать еще когда она была крошкой.
   Отецъ, баловавшій до-нельзя дѣвочку, могъ отъ нея добиться чего-либо только угрозой, что пожалуется на нее Манѣ.
   Среди мирной жизни въ Москвѣ, у Борщова были, однако, двѣ крупныя заботы, о которыхъ онъ притомъ упорно молчалъ, никому не повѣряя ничего, хотя по совершенно различнымъ мотивамъ.
   Первое -- было здоровье, или, вѣрнѣе, нездоровье сына Дмитрія. Тайно совѣтуясь съ докторами, онъ узнавалъ одно...
   -- Да, слабоватъ... Можетъ быть, наслѣдственное. Но и такіе живутъ до семидесяти лѣтъ. Пока, что же безпокоиться!
   Второе -- былъ сынъ Андрей и его жизнь въ Петербургѣ... Кутежи, большія траты и долги и маленькія сомнительныя исторіи въ средѣ дамъ полусвѣта и героевъ картежныхъ притоновъ... Борщову часто становилось страшно, чтобы не случилась вдругъ съ сыномъ какая большая исторія, марающая имя. Онъ часто мысленно говорилъ:
   -- Вотъ вамъ, умники, разрѣшите загадку: Андрей и Маня, родные братъ и сестра!!

-----

   Въ половинѣ зимы существованіе Борщова посѣтили три "господина Икса". Первый его сильно смутилъ, второй опечалилъ, а третьимъ онъ былъ сраженъ совершенно, и только чрезъ много лѣтъ могъ оправиться отъ удара въ сердце.
   Если первый случай былъ вскорѣ потомъ позабытъ, то о второмъ Борщовъ долго и частенько вспоминалъ, а третій... "настоящій" случай, то-есть безсмысленный и ужасный, былъ однимъ изъ тѣхъ, предъ которыми разумъ человѣческій цѣпенѣетъ и безмолвствуетъ.
   Уже съ недѣлю младшій сынъ былъ въ постели, въ жару, и Борщовъ безпокоился на его счетъ, зная, какъ онъ хрупокъ здоровьемъ и съ чего началась болѣзнь матери, сведшая ее въ могилу.
   Однажды утромъ рано къ нему въ кабинетъ вошла любимица Маня. Обыкновенно она никогда не приходила ранѣе полудня, предъ самымъ завтракомъ. На вопросительный и испытующій взглядъ отца, она отвѣтила:
   -- Я къ тебѣ немного раньше... Хочу передать одну новость. Удивительную. Но не въ этомъ дѣло, а въ томъ, что это подтверждаетъ твою любимую теорію о роли глупаго случая въ нашей жизни.
   Борщовъ оживился и хотѣлъ спросить: "Что такое?" -- но, приглядясь внимательно къ лицу дочери; которую, благодаря ея правдивой натурѣ, видѣлъ насквозь, онъ замѣтилъ, что Маня рѣшительно встревожена чѣмъ-то и старается принять веселый видъ.
   -- Дмитрій что? Не хуже?-- безпокойно спросилъ онъ.
   -- Нисколько. Дмитрій, слава Богу, ничего. Все то же... Я съ новостью, говорятъ тебѣ...
   -- Но новость до насъ касается?
   -- Нисколько! Слушай. Помнишь ты эту мою бѣдную вдовушку, которая пріѣхала къ Москву искать какой ни на есть заработокъ и заболѣла...
   -- Конечно, не помню. У тебя этихъ цѣлый эскадронъ всегда. Чуть не полкъ. Гдѣ же ихъ всѣхъ помнить!
   -- Нѣтъ, папа. Эту знаешь, видѣлъ... Она бывала у меня, когда вышла изъ больницы; даже разъ, съ твоего позволенія, я ее пригласила обѣдать. Ты ее нашелъ очень милой, симпатичной, порядочной... Вспомни...
   -- Не могу, моя милая.
   -- Ты еще сказалъ, что еслибы у нея было не такое унылое лицо и еслибы ей сбавить года четыре, пять, то она бы своими манерами, чудными волосами и особенно прелестнымъ взглядомъ была бы настоящая Гретхенъ Гетевская.
   -- А-а!-- вскрикнулъ Борщовъ.-- Помню. Очень симпатичная!..
   -- Ну вотъ... Я ее долго старалась пристроить на мѣсто въ хорошее семейство, такъ какъ ее обидѣть или загнать ничего не стоитъ... И я достала ей, два года назадъ, мѣсто къ дѣтямъ князя Гоницына, не то гувернанткой, не то бонной. Ей было очень хорошо. Прошлой весной, ты знаешь, умерла княгиня... А теперь она пишетъ... Ну, догадайся, папа, что она пишетъ? Какую новость мнѣ сообщаетъ!
   Борщовъ развелъ руками и вымолвилъ, смѣясь:
   -- ...Что и князь тоже умеръ...
   -- Нѣтъ. Онъ живехонекъ, и она выходитъ замужъ за него!.. И будущей зимой мы поѣдемъ съ визитомъ къ княгинѣ Гоницыной, которая болѣла въ больницѣ на моемъ попеченіи, нуждалась въ чаѣ и въ сахарѣ, не только въ башмакахъ. А теперь будетъ женой человѣка, за котораго и я бы пошла... Умный, красивый и золотое сердце... Что же? Каковъ въ данномъ случаѣ господинъ случай?.. Отличился на славу!
   -- Да. И ея то воля, вѣроятно, была тутъ ни при чемъ. У нея таковой, по видимости, и тѣни нѣтъ.
   -- Пожалуй. Но ея характеръ и взглядъ Гретхенъ замѣнили волю.
   Маня смолкла и продолжала сидѣть. Борщовъ еще яснѣе увидѣлъ, что у дочери что-то на душѣ, ее тревожащее.
   "И весь этотъ разсказъ про вдовушку,-- думалось ему,-- и про ея судьбу вдругъ стать княгиней Гоницыной Маня приплела предисловіемъ, чтобы меня задобрить. А теперь объявитъ нѣчто уже иное, болѣе намъ близкое и менѣе веселое".
   И Борщовъ выговорилъ:
   -- Ну, Маня, не лукавь... Вѣдь ты не умѣешь актрисничать. Я вижу отлично... Говори. Что такое? Я знаю, что тутъ есть что-то нехорошее.
   Маня, которая дѣйствительно, совсѣмъ не была способна на то, что французы называютъ dissimuler,-- смутилась, вспыхнула и выговорила:
   -- Папа... Очень непріятное... Объ Андреѣ...
   -- Что такое?-- вскрикнулъ Борщовъ.
   -- Какая-то исторія. Но я не знаю, какая... Знаю, что понадобились деньги, чтобы потушить все... И онъ ихъ занялъ... Теперь надо будетъ отдать.
   -- Какая же исторія?-- нѣсколько упавшимъ голосомъ произнесъ Борщовъ.
   -- Не знаю... Не онъ мнѣ пишетъ, а моя добрѣйшая Hélène... И со словъ другихъ, по петербургскимъ слухамъ. Но, вы знаете, она никогда не сочиняетъ. Ужъ если пишетъ, то вѣрно.
   -- Такъ письмо не отъ Андрея?
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Отъ Hélène.
   -- И весь Петербургъ знаетъ, говоритъ?..
   Маня промолчала и потупилась.
   Борщовъ задумался, лицо его стало сумрачно-тревожно. Дочь догадалась и произнесла тихо:
   -- Папа, вы не преувеличивайте. Вы готовы подумать невѣсть что...
   -- Надѣюсь, не зарѣзалъ, не ограбилъ...-- глухо выговорилъ онъ.-- А все... все остальное возможно.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, папа... Не такъ уже...
   И Маня запнулась.
   -- Такъ ты знаешь что-нибудь... Такъ говори. Я, конечно, могу вообразить еще худшее.
   -- Онъ проигралъ въ карты.
   -- Вздоръ!.. Хуже!.. Говори...
   -- Онъ проигрался... И была ссора... И онъ ударилъ... и сильно... И, кажется, изуродовалъ этого, Богъ вѣсть кого... Hélène говоритъ -- извѣстнаго шулера. Тотъ хотѣлъ поднять цѣлое дѣло въ окружномъ судѣ, и тогда всплыло бы что-то еще... очень нехорошее, чего Hélène сама не знаетъ. Ей не хотѣли сказать... Ну, и Андрей согласился заплатить этому негодяю и проигрышъ, и еще -- за его молчаніе, чтобы все замять...
   -- Сколько?..
   -- Кажется, двадцать тысячъ...
   -- Славно:-- воскликнулъ Борщовъ.
   Маня собралась было что-то сказать, но отецъ махнулъ нетерпѣливо рукой -- и наступило молчаніе.
   И за весь день онъ не заговаривалъ о сынѣ.
   На утро его ожидало нѣчто, повторявшееся уже издавна и все учащавшееся, становившееся хроническимъ.
   Маня снова явилась къ отцу, смущенная и держа въ рукѣ конвертъ съ марками и штемпелями.
   -- Ну, такъ!.. Самъ заговорилъ!..-- воскликнулъ раздражительно Борщовъ, зная отлично, что значитъ робкое, почти виноватое появленіе дочери съ письмомъ въ рукахъ.
   -- Да... Андрей пишетъ... Но на этотъ разъ просто несчастіе... И онъ даже не совсѣмъ виноватъ.
   -- Да вѣдь пойми, вспомни!-- вскрикнулъ Борщовъ:-- вѣдь ты каждый разъ повторяешь тѣ же слова: "несчастіе" и "не виноватъ"!
   Дѣйствительно, Маня постоянно брала подъ свою защиту брата Андрея, который, только числясь при министерствѣ иностранныхъ дѣлъ, постоянно обѣщалъ отцу получить мѣсто при посольствѣ, но пока дѣлалъ только долги, которые отецъ уплачивалъ. Цифра все росла. Сначала приходилось уплачивать по двѣ и по три тысячи, затѣмъ цифра стала доходить до шести и восьми тысячъ заразъ... Теперь сразу понадобилось двадцать...
   Борщовъ взялъ письмо сына, пробѣжалъ его съ презрительной досадой на лицѣ и, не дочитавъ, бросилъ на столъ, ничего не сказавъ. Онъ былъ убѣжденъ, что все это обстоятельное письмо -- одна ложь.
   Наступило молчаніе и длилось настолько долго, что Маня рѣшилась заговорить первая.
   -- Что же ты скажешь? Вѣдь нельзя же доводить дѣло до скандала. Надо его спасти. Андрей ухаживаетъ за княжной Бобрищевой и можетъ жениться на ней. А у нея -- милліонъ приданаго.
   -- Все это тоже выдумки, тоже наглая ложь!-- холодно отвѣтилъ Борщовъ.-- Онъ ухаживаетъ, конечно... только не за княжнами, а за совсѣмъ иными женщинами... Онъ насъ разоритъ... Я не могу, не имѣю права, по отношенію къ его брату и его сестрамъ... Ну, я подумаю. Это такъ итти не можетъ. Хорошъ сынокъ, котораго надо все спасать да спасать!
   Маня на этотъ разъ, замѣтивъ необычное раздраженіе въ отцѣ, предпочла отложить объясненіе и просьбы за брата и вышла.
   Вслѣдъ за нею тотчасъ же вошелъ лакей и подалъ на подносѣ французскую газету и письмо.
   Борщовъ сердито разорвалъ конвертъ и, прочитавъ письмо, бросилъ его на столъ со словами:
   -- Ну, это дудки! Ты мнѣ еще долженъ тысячи три уже лѣтъ пять или семь. А теперь я уплачивай еще за тебя въ банкъ. Съ какой стати! Что я вамъ дался? Дойная корова, какъ сказываетъ народъ, грубо, но вѣрно. Этотъ безобразничаетъ, но все-таки родной сынъ, и я волей-неволей обязанъ его спасать. А чужихъ-то людей спасать -- съ какой стати? Что я, членъ что-ли "общества спасанія отъ долговъ"? Такого общества нѣтъ и уже, конечно, никогда не будетъ.
   Письмо было отъ стараго друга и товарища по полку, Верзилина, просившаго двѣ тысячи взаймы на уплату, очень спѣшную, по залогу имѣнія.
   И Борщовъ, спустя два дня, по неволѣ "спасъ" сына, переведя двадцать тысячъ чрезъ банкъ и отвѣтилъ товарищу отказомъ...

-----

   Прошло недѣли три, и Борщовъ совершенно успокоился; угнетенное состояніе духа исчезло. Дмитрій былъ на ногахъ, такъ какъ все оказалось сильнымъ гриппомъ, а Андрей написалъ, что все обошлось "слава Богу". Одновременно случилось нѣчто простое, но радостное... Онъ встрѣтилъ случайно прежняго Левушку, котораго не видалъ съ похоронъ князя Задонскаго. Эта нечаянная встрѣча обрадовала Борщова. Все, что касалось не только близко, но даже издалека, прежней его Нади -- было ему дорого. И онъ, конечно, позвалъ Ипатова къ себѣ обѣдать и провести вечеръ, вспоминая...
   Прежній Левушка, прожигатель жизни, теперешній пожилой холостякъ, удивилъ Борщова.
   Это былъ совершенно иного сорта человѣкъ, какой-то особенно сумрачный. Послѣ обѣда онъ тотчасъ же сталъ говорить на тему: "какая глупость -- жить"! Ни тѣни фальши или фатовства,-- даже напускного, дешеваго байронизма не было въ его рѣчахъ. Голосъ его звучалъ искренно и уныло.
   -- Было что-нибудь скверное въ вашей жизни?-- спросилъ озадаченный Борщовъ.
   -- Нѣтъ, ничего не было... пока...-- Отвѣтилъ Ипатовъ, и слово "пока" прозвучало иронически.
   -- Что значитъ "пока"? Вы будто хотите этимъ сказать, что у васъ предчувствіе?..
   -- Нѣтъ. Но... изрѣдка меня страшно томитъ что-то... чего не назовешь по имени. И я въ эти минуты думаю: люди -- маріонетки на веревочкахъ, а жизнь -- балаганъ; тотъ же, кто держитъ и дергаетъ за веревочки... Кто онъ?
   -- Это, Левъ Павловичъ, -- инкогнито... Жизнь поэтому любопытная загадка, которую, увы, до сихъ поръ ни одинъ не разрѣшилъ.
   -- Да... Вы вѣдь фаталистъ... Я и забылъ...
   -- Извините. Вѣчно слышу это отъ всѣхъ и сержусь. Никогда имъ не былъ. Я -- противоположность фаталиста. Я себя назову -- ужъ если хотите какой-нибудь терминъ -- особымъ словомъ, которое самъ же выдумалъ:-- суммистъ.
   -- Это -- не суннитъ?-- пошутилъ Ипатовъ, улыбаясь.
   -- Нѣтъ. Впрочемъ, турки -- сунниты, и они же изобрѣтатели фатализма.
   -- Вы меня, однако, познакомьте съ вашей profession de foi. Это не будетъ метаніемъ бисера,-- снова пошутилъ, но не улыбнулся Ипатовъ.
   Разумѣется, Борщовъ охотно принялся развивать свою любимую теорію.
   Когда онъ кончилъ, Ипатовъ спросилъ холодно:
   -- Простите за искренность. Вы еще помните... перчатку?
   Борщовъ слегка пожалъ плечами и, едва замѣтно вздохнувъ, тихо вымолвилъ.
   -- Конечно...
   -- Ну, вотъ... вотъ я вамъ скажу... Очевидно, сегодня такой день выдался, что на меня особый стихъ напалъ. Я -- человѣкъ скрытный, а вотъ сейчасъ начну исповѣдоваться. Я прежде относился къ этому случаю съ перчаткой -- какъ и всѣ... Воля Божья! Такъ, стало быть, суждено... Суженаго не минешь. А теперь я къ случаю, сильно повліявшему на ваше существованіе, отношусь совсѣмъ иначе.
   -- Почему?-- воскликнулъ Борщовъ, оживившись и будто обрадовавшись.
   -- Послушайте. Вотъ что со мною было,-- началъ Ипатовъ угрюмо.-- Тому назадъ года три, я собрался жениться по любви. Я любилъ впервые, и меня любила моя избранница. У нея была мамаша, очень элегантная свѣтская дама, говорившая сладкимъ голосомъ и любившая, несмотря на свои пятьдесятъ лѣтъ, наряды, выѣзды и даже, изрѣдка, поплясать. Но моя будущая belle maman была въ то же время нравомъ самъ дьяволъ. Кончилось мое жениховство тѣмъ, что она однажды, за обѣдомъ, назвала меня неучемъ, дуракомъ и, кажется, лакеемъ... за то, что я, бравши жаркое съ блюда, бухнулъ кусокъ обратно въ соусъ и забрызгалъ все ея платье. Я отнесся философски ко всему, но, однако, замѣтилъ ей, что благовоспитанность -- вещь очень хорошая, и что я ей очень рекомендую ее. Результаты: свадьба разстроилась... Я былъ долго неутѣшенъ. Недѣли три...
   -- Да... Тоже пустой случай,-- сказалъ Борщовъ. Но, видите ли, тутъ дѣло не въ соусѣ, а въ характерѣ барыни, который...
   -- Согласенъ. Но погодите дѣлать ваши выводы. Это -- только предисловіе къ тому, что я хочу вамъ разсказать. Годъ тому назадъ... Слушайте внимательно, Алексѣй Андреевичъ. Дѣло пойдетъ теперь о подражаніи вашей перчаткѣ... Сюжетъ заимствованъ, какъ говорятъ наши передѣлыватели-драматурги. Въ октябрѣ мѣсяцѣ, въ одинъ прекрасный петербургскій день, когда утромъ была метель, а вечеромъ шелъ проливной дождь, я выѣхалъ изъ дому на вокзалъ, чтобы отправляться въ Москву... Когда я доѣхалъ, правда, на извозчикѣ и, правда, на скверномъ, и подошелъ къ кассѣ,-- расторопный носильщикъ, держа мои вещи въ рукахъ, заявилъ мнѣ любезно, почтительно и съ какимъ-то чрезвычайнымъ удовольствіемъ въ голосѣ и въ лицѣ: "Вы изволите въ Москву? На курьерскій нельзя-съ. Сейчасъ третій звонокъ".-- "Какъ третій!-- воскликнулъ я.-- Врешь ты! " -- Но въ то же мгновеніе я самъ услыхалъ звонокъ вдали... и убѣдился, что онъ -- третій... Опозданіе на поѣздъ -- ощущеніе чрезвычайно странное. Вы испытывали его?
   -- Нѣтъ,-- разсмѣялся Борщовъ.-- Или не помню...
   -- Очень любопытное ощущеніе, если не вызываетъ озлобленія или тревоги... А если ничего важнаго отъ того не произойдетъ, оно даже чрезвычайно юмористическое. Вы ѣдете обратно домой или въ гостиницу, и всѣ, кто узнаетъ о вашемъ приключеніи, улыбаются. Хоть бы одинъ сдѣлалъ серьезное лицо, ради христіанскаго соболѣзнованія, хотя бы ради простой вѣжливости. Одинъ мой пріятель, большой Донъ-Жуанъ, сравнивалъ опозданіе на поѣздъ съ пощечиной, полученной отъ красотки, которую,-- мня побѣжденной,-- сунулся поцѣловать... Въ томъ и другомъ случаѣ человѣкъ почему-то облизывается... Однако, я отвлекаюсь. Неумѣнье разсказывать. Итакъ, я опоздалъ, вернулся домой, не солоно хлебавши, и былъ на себя золъ, какъ чортъ. Ругалъ себя за неаккуратность и ротозѣйничество. Ругалъ желѣзнодорожное управленье за аккуратность и точное исполненье предписаннаго. "Дьяволъ выдумалъ неаккуратность! Дьяволъ выдумалъ и аккуратность!" -- восклицалъ я... На другой день я пріѣхалъ на вокзалъ, какъ и слѣдовало ожидать, чуть не за часъ... И выѣхалъ... Но это путешествіе отъ Петербурга до Москвы было или стало не простымъ проѣздомъ... Я встрѣтился въ вагонѣ съ дамой... Я услужилъ ей въ Любани... Она, выходя, уронила зонтикъ на рельсы, между платформой и вагонами... Я самъ слазалъ за нимъ. Она волновалась, что я могу быть раздавленъ, если поѣздъ случайно двинется. Я, какъ истинный герой, шутилъ и говорилъ, что умереть для нея, хотя бы ради зонтика,-- особое счастье... Разумѣется, я зналъ, что паровозъ отцѣпленъ... Она ѣхала на югъ... Но когда мы, проболтавъ ночью до четырехъ утра, разстались, чтобы спать, она пригласила меня къ себѣ, въ гостиницу "Дрезденъ", гдѣ должна была остановиться... Я явился... Она должна была остаться въ Москвѣ сутки, но осталась... Осталась, Алексѣй Андреевичъ, недѣлю, телеграфируя мужу, что заболѣла въ дорогѣ и лежитъ въ постели. Я самъ сочинялъ всѣ депеши о болѣзни, объ ухудшеніи, потомъ -- объ улучшеніи, потомъ -- о выѣздѣ... Черезъ мѣсяцъ я былъ въ Одессѣ, въ которой думалъ никогда въ жизни не бывать... Теперь мы мечтаемъ о разводѣ ея. Но дѣло это страшно мудреное. Милый муженекъ -- и бревно, и звѣрь вмѣстѣ. Она же, вотъ уже три года,-- самое дорогое для меня существо на бѣломъ свѣтѣ... И если мы не добьемся развода мирнымъ образомъ, то придется бѣжать... хоть въ Америку, чтобы обрѣсти полное счастье... Ну-съ, вотъ и разсудите. Развѣ это хуже вашей перчатки?
   -- Нѣтъ,-- улыбнулся Борщовъ.-- Все то же.
   -- Извините. Вдвое удивительнѣе. Все мое существованіе висѣло на волоскѣ отъ соуса, а затѣмъ -- отъ сквернаго ваньки. Но только все вышло наоборотъ, чѣмъ въ вашей жизни. Я благословляю небеса, на коихъ было написано: "Быть шлепку куска говядины въ соусъ и быть клячѣ въ извозчичьей пролеткѣ для того, чтобы соусъ и кляча сдѣлали Льва Ипатова счастливымъ человѣкомъ".
   -- Вѣрно. Но вашъ разговоръ начался не съ того. Вы начали, говоря, что вамъ скучно и у васъ бываютъ минуты страшной хандры. Какъ же согласовать вашу глубокую привязанность съ вашей хандрой?
   -- Я и самъ не знаю!-- воскликнулъ Ипатовъ, нервно оживляясь.-- Я страстно люблю Marie... Чуть не назвалъ ее по фамиліи... Я надѣюсь, что мы все-таки добьемся развода и будемъ спокойны... А счастливы мы уже давно! Однако, изрѣдка меня беретъ тоска, будущее мнѣ представляется какимъ-то безотраднымъ... Мнѣ кто-то шепчетъ, что не стоитъ жить, что всякое существованіе -- чепуха.
   -- Загадка, а не чепуха, вторично докладываю вамъ,-- вздохнулъ Борщовъ.
   -- Однако, загадка, которую нельзя разгадать. Слѣдовательно, извините,-- вы злоупотребляете терминомъ.
   Борщовъ помолчалъ, и затѣмъ нѣсколько докторально заговорилъ:
   -- Даровитый ученый назвалъ жизнь борьбой за существованіе. Это вѣрно. Но это относитъ онъ и къ людямъ, и къ звѣрямъ, и даже къ растеніямъ. Будемъ говорить только о людяхъ, человѣкахъ... Я смотрю на жизнь по-своему... Человѣческое существованіе слагается. Это, предположимъ, цѣпочка со звеньями большими и малыми... Ежедневно, даже ежеминутно, мы прибавляемъ къ этой цѣпи новое звено... Оно вырабатывается тремя дѣятелями или, какъ стали недавно выражаться, факторами... Первый факторъ -- я самъ -- и самый слабый; второй факторъ, много сильнѣйшій -- это вы или они... то-есть, люди, человѣки, меня окружающіе. Третій факторъ -- самый могущественный, предъ которымъ и я, и они, мало что можемъ. Имя ему -- случай. И вотъ я, они, плюсъ случай -- дѣлаемъ звенья этой цѣпи или мою жизнь. И какъ бы человѣкъ ни былъ энергиченъ, даровитъ, силенъ духомъ, онъ все-таки чуть не игрушка у случая. Двѣ дамы подъ густыми вуалями -- госпожа удача и госпожа незадача, на которыхъ мы постоянно пеняемъ,-- ни въ чемъ не бываютъ виновны. Онѣ тоже въ услуженьѣ у случая. А вотъ онъ, "иксъ", таинственный незнакомецъ, невѣдомый красавецъ и уродъ -- владыка міра и ужъ во всякомъ случаѣ повелитель на нашей планетѣ.
   -- Но во всякомъ случаѣ случай поступаетъ случайно!-- пошутилъ Ипатовъ.-- Безъ умысла! И за то спасибо... Вы назвали себя вашимъ самодѣльнымъ, словомъ: суммистъ. Честь имѣю вамъ заявить, что я -- прозелитъ. Я обращенъ вами въ суммизмъ... Ну, а теперь скажу... поздній часъ, дальнее разстояніе и усталость образуютъ сумму -- желаніе васъ покинуть... До свиданія.
   Чрезъ два дня послѣ Ипатова, явился къ Борщову его хорошій знакомый, чтобы подтвердить ихъ бесѣду объ "иксѣ". Это былъ предводитель дворянства губерніи, гдѣ находилось главнѣйшее имѣще Борщова. Послѣ всякихъ новостей изъ края, предводитель вдругъ вспомнилъ.
   -- А Верзилинъ-то нашъ. А?.. Слышали?
   -- Что?-- оторопѣлъ Борщовъ, будто предчувствуя худую вѣсть.
   -- Да вѣдь онъ -- скоро мѣсяцъ, какъ приказалъ долго жить.
   -- Какимъ образомъ? Что такое?.-- вскрикнулъ Борщовъ.
   -- Утонулъ.
   -- Какъ утонулъ?! Купался?
   -- Богъ съ вами! Какое же купанье теперь! А преглупое приключеніе. Выѣхалъ онъ изъ своего имѣнія въ сильную оттепель и переѣзжалъ чрезъ рѣчонку совсѣмъ дрянную, которую лѣтомъ куры вбродъ переходятъ... Проломился ледъ... Лошади съ санями выскочили, и кучеръ только покупался, а Верзилина вышибло изъ саней -- и, должно быть, сильно -- и подъ льдину!.. Какъ? Что? Невѣдомо и понять нельзя. Кучеръ объясняетъ все нечистой силой,-- настолько мудрено было, по его мнѣнію, утонуть. Но, однако, такъ ли, сякъ ли, а вотъ... царство небесное... Борщовъ перекрестился и печально задумался.
   Чрезъ нѣсколько дней онъ былъ, однако, пораженъ подробностями о смерти друга. Онъ получилъ письмо отъ вдовы Верзилиной, въ которомъ она сообщала ему о несчастномъ случаѣ съ мужемъ.
   Одна мелочь, упоминаемая ею, для нея самой, очевидно, не имѣла никакого значенія, но для Борщова получила огромный и тяжелый смыслъ. Онъ узналъ, по какой причинѣ погибъ Верзилинъ. Онъ выѣхалъ изъ имѣнія въ городъ въ полную распутицу, ради неотложной уплаты въ банкъ. Ѣхать было весьма опасно, а поручить дѣло некому, ибо наличныхъ денегъ дома не оказывалось, и приходилось прежде занять ихъ въ городѣ, у знакомаго купца.
   Борщовъ вспомнилъ письмо друга и ахнулъ. Сразу горькое чувство сказалось на душѣ.
   -- Ну, а это что же такое?-- грустно заговорилъ онъ съ собой.-- Это уже прямо... Не случай. Нѣтъ. Я его убилъ. Утопилъ. Я, и я одинъ. Одолжи я денегъ во-время,-- онъ не поѣхалъ бы въ городъ, а послалъ бы ихъ. А отчего я не далъ ихъ? Не помню... Кажется, потому, что тогда пришло и письмо сына объ его исторіи. Оно обозлило меня. Да. Такъ. И вотъ сынъ виноватъ, что я... Нѣтъ. Я виноватъ -- нечего ссылаться. Не сынъ, и даже не иксъ, а я одинъ!
   И онъ печально поникъ головой.

-----

   Наступали рождественскіе праздники. Оживленіе на московскихъ улицахъ усилилось. Увеличилось количество праздныхъ людей, но увеличилась работа и у занятыхъ людей. У свѣтской молодой дѣвушки, равно любившей и мазурку, и политическую экономію, дѣла было по горло. Обыкновенно предъ праздниками Рождества и Пасхи, Маня объѣзжала разныхъ своихъ бѣдныхъ, снабжая ихъ лично и деньгами, и платьемъ, и провизіей. Приходилось дѣлать большіе концы.
   Въ сочельникъ и Рождество она наконецъ отдохнула, побывавъ только въ церкви. Затѣмъ началось другое мыканье -- визиты. Зато по вечерамъ начиналась усиленная, какъ она называла, "полотерная работа", которую она любила однако.
   И однажды подъ Новый годъ, поѣхавъ на большой балъ, Маня уже вернулась домой около двухъ часовъ ночи. Борщовъ всегда дожидался ея возвращенія и говорилъ съ нею, но на особый ладъ. Онъ требовалъ, чтобы она подходила къ двери его спальни и стучалась. Онъ просыпался, давалъ ей нѣсколько незначительныхъ вопросовъ, а затѣмъ отпускалъ словами:
   -- Ну, Христосъ съ тобой. Иди спать...
   И онъ засыпалъ спокойнѣе и крѣпче, зная, что дочь уже дома.
   На этотъ разъ Маня, вернувшись съ бала и постучавшись, на его вопросъ: "Что?" -- отвѣчала страннымъ голосомъ:
   -- Новость только одна, папа. Я почти не танцовала и уѣхала до котильона. У меня страшно болитъ голова.
   -- Отчего? Что такое? Угорѣла?
   -- Вѣроятно. Хотя негдѣ было.
   -- Понюхай нашатырю... Да засыпай скорѣе...-- сказалъ онъ.
   -- Да... До свиданья.
   -- До свиданья. Христосъ съ тобой!
   И Борщовъ, поворчавъ себѣ подъ носъ о томъ, что русская прислуга "отчаянная", что истопника Кузьму, вѣчно закрывающаго печи вьюшками раньше времени, надо прогнать,-- заснулъ...
   На утро, поднявшись какъ всегда, довольно рано и напившись чаю, онъ справился о дочери, и узналъ, что она еще не вставала. Прошелъ еще часъ, и младшая дочь Додя явилась къ отцу со словами:
   -- Папа, прикажите Манѣ не вставать. Она одѣвается, а у нея такое нехорошее лицо, что ей лучше остаться въ постели.
   -- Что такое?
   -- Голова болитъ... Еще вчера, говоритъ, болѣла... И всю ночь. А теперь, говоритъ, еще хуже.
   Борщовъ тотчасъ направился къ дочери и, найдя ее почти одѣтой, сразу встревожился, при видѣ лица и въ особенности взгляда красивыхъ глазъ Мани. Онъ тронулъ рукой ея голову и воскликнулъ:
   -- Да у тебя жаръ. И сильный жаръ...
   -- Да. И такъ болитъ, такъ болитъ... голова, -- глухо отвѣтила дѣвушка почти не своимъ голосомъ.
   Борщовъ засуетился.
   -- Въ постель! Въ постель! И сейчасъ послать за Петромъ Иванычемъ. Это навѣрное простуда, и сильная...
   Чрезъ часъ, когда Маня лежала въ постели молча и съ закрытыми глазами, хотя не спала, а тихо охала по временамъ, явился Петръ Иванычъ, то-есть домашній докторъ и даже другъ. Онъ тоже заявилъ, что у больной сильнѣйшій жаръ, а затѣмъ и пульсъ, конечно, соотвѣтственный, совсѣмъ нехорошій, и что надо класть ледъ на голову.
   -- Завтра, надо надѣяться, картина болѣзни будетъ яснѣе. А теперь ничего еще сказать нельзя, -- объяснилъ онъ.-- Однако, я вечеромъ заѣду все-таки.
   Вечеромъ Петръ Иванычъ явился вновь и могъ говорить только съ нянюшкой и съ Додей, не отходившими отъ больной ни на минуту, такъ какъ сама она была въ полу-бреду, отвѣтивъ дѣльно на одинъ вопросъ, на другой отвѣчала безсмыслицу...
   На вопросъ, стучитъ ли у нея въ головѣ, онз отвѣчала:
   -- Красная... Все бѣжитъ... Бѣжитъ...
   Петръ Иванычъ струсилъ. Но струсивши, онъ окончательно не зналъ, что дѣлать.
   "Одно спасенье... антипиринъ или фенацетинъ и пожалуй это... Ахъ, какъ его... Вчера говорилъ профессоръ... Новое. Совсѣмъ новое"...
   Прописавъ три рецепта и наказавъ класть побольше и почаще ледъ на голову, докторъ пояснилъ присутствовавшему Борщову, что болѣзнь молодой дѣвушки не выясняется, сложна. Начало воспаленія, по всей вѣроятности, и начало бурное... Хуже не будетъ. Надо ждать завтра "разрѣшенія", и во всякомъ случаѣ "картина выяснится".
   -- Но все таки я буду просить васъ сдѣлать консиліумъ... Я одинъ на себя отвѣтственность брать не хочу!-- заявилъ онъ.
   -- Разумѣется!-- воскликнулъ Борщовъ.
   Консиліумъ двухъ приглашенныхъ врачей -- одного какъ спеціалиста по внутреннимъ болѣзнямъ, другого какъ знаменитость -- долженъ быть состояться днемъ или въ началѣ вечера. Но знаменитость опоздала и явилась уже около полуночи.
   Больная была въ полномъ безпамятствѣ. Доктора ее освидѣтельствовали на всѣ лады, затѣмъ ушли въ гостиную на совѣщаніе и, къ ихъ собственному непріятному сюрпризу, оказались трехъ различныхъ мнѣній. Разумѣется, докторъ домашній и профессоръ присоединились тотчасъ къ мнѣнію знаменитости, которая заявила, что у молодой дѣвушки не какая-либо простуда, а инфекціонная болѣзнь. Что?-- покажетъ завтрашній день. А пока знаменитость одобрила все предписанное домашнимъ врачомъ.
   И доктора, перемолвившись о новомъ назначеніи новаго декана факультета, поднялись. Знаменитость обѣщала пріѣхать снова на другое утро и безъ опозданія, потому что казусъ серьезенъ, и прибавила коллегамъ, что не слѣдъ врачамъ подражать русскимъ желѣзнодорожнымъ поѣздамъ. Коллеги подобострастными улыбками отвѣчали на остроту.
   Уѣзжая и получивъ отъ Борщова въ руку очень большой кредитный билетъ, знаменитость сунула его въ карманъ панталонъ, гдѣ было уже нѣсколько его предшественниковъ.
   Видя совершенно растерянное лицо и вообще состояніе духа потерявшагося отца, знаменитость благосклонно замѣтила:
   -- Не надо отчаяваться... Бурно, очень бурно... Натискъ... Вотъ какъ въ природѣ -- ураганъ. Но не надо пугаться. Прямой опасности теперь предвидѣть не слѣдуетъ... Обойдется... Молодость, силы... Натура возьметъ свое.
   Но Борщовъ, не будучи медикомъ, но будучи роднымъ отцомъ, зналъ и понималъ въ данномъ случаѣ больше знаменитости. Онъ тоже не зналъ, что у дочери, но уже зналъ, чувствовалъ, что она безнадежна. Почему?! Предчувствіе? Нѣтъ. А простое твердое убѣжденіе. Ему, родному отцу, что-то въ немъ самомъ сказало ясно, громко и рѣшительно:
   -- Маня умираетъ!
   На утро, когда знаменитость явилась, Борщовъ, неспавшій ночь, а просидѣвшій около больной, которая бредила и металась въ постели безъ конца, уже не обратилъ на посѣщеніе врача никакого вниманія.
   Онъ былъ раздавленъ и ни о чемъ не думалъ. Что-то сильно мучило его. Что-то сказывалось будто легкой болью въ немъ самомъ. И онъ не сознавалъ, что это былъ просто голодъ, такъ какъ онъ третьи сутки не бралъ почти ничего въ ротъ, а на всѣ напоминанія младшей дочери отвѣчалъ разсѣянно:
   -- Да... да... хорошо. Да.
   Знаменитость съ помощью Петра Иваныча снова осмотрѣла больную. И оба медика, простой, маленькій, и большой, прославленный, даже пресловутый -- сразу опредѣлили болѣзнь.
   -- Скарлатина. Но... сильнѣйше застуженная. Случай болѣе чѣмъ серьезный.
   Борщову врачи не сказали ничего. Самъ онъ у нихъ ничего не спросилъ. Это было и ненужно. Онъ уже давно зналъ главное -- чего ждать.
   Среди дня Маня вдругъ пришла въ себя и слабо заговорила, позвала сестру, захотѣла видѣть отца и брата.
   -- Мнѣ очень, очень нехорошо. Я очень больна... Спала, а не лучше... Такъ нельзя. Пошлите за докторомъ.
   Борщовъ не двинулся, промолчалъ и опустилъ глаза. Додя заплакала. Братъ отошелъ, сдерживаясь... Больная молча долго смотрѣла на отца и сестру яркими глазами, будто снова собираясь сказать имъ что-то, но вдругъ прошептала:
   -- Ахъ, зачѣмъ же это... Еще хуже... Оторвалось... Теперь будетъ еще...
   Чрезъ мгновенье она жалобно вскрикнула, взмахнула руками, потомъ уронила ихъ вдоль туловища -- и стихла совсѣмъ...
   На панихидахъ, а затѣмъ на похоронахъ, было много толковъ о томъ, что у одной бѣдной мѣщанки, которую предъ праздниками посѣтила Маня Борщова, всѣ дѣти находились въ скарлатинѣ.
   -- Voila!-- грозно заявила княгиня Зетъ.-- Вотъ вамъ ваши благотворительности!
   Додя не была на похоронахъ сестры, а лежала въ постели, тоже въ жару и въ бреду. Убитый горемъ Борщовъ безсознательно относился ко всему и ко всѣмъ. Однако онъ зналъ и понималъ, что младшая дочь больна "такъ же", но не безпокоился. Онъ какъ будто зналъ лучше врачей, что Додя будетъ жива.
   Про смерть всѣмъ милой двадцатилѣтней красавицы-дѣвушки одинъ большой эгоистъ говорилъ:
   -- Знаете что? Даже вчужѣ страшно... этакое.
   

V.

   Шелъ 1878-ой годъ... Была зима.
   Въ московскомъ генералъ-губернаторскомъ домѣ было свѣтло и шумно. Окна сіяли на улицу, а площадь была покрыта и затѣснена рядами каретъ. У князя Долгорукова былъ балъ, и на немъ -- вся Москва. На этотъ разъ съѣхались почти всѣ приглашенные. Даже нѣкоторые старые люди, переставшіе ѣздить на балы, и тѣ не полѣнились.
   Для всякаго москвича оказался на этомъ балѣ своего рода магнить. Дни за три передъ тѣмъ, въ Москвѣ появился и долженъ былъ присутствовать на этомъ балѣ уроженецъ Москвы, хорошо всѣмъ извѣстный съ дѣтства, теперь полковникъ и флигель адъютантъ.
   Если молодой полковникъ сталъ магнитомъ для москвичей, то потому, что былъ героемъ только-что окончившейся турецкой войны. Онъ былъ почти знаменитостью, благодаря своимъ подвигамъ при взятіи Плевны, а затѣмъ, послѣ перехода Балканъ, въ корпусѣ Радецкаго первый двинулся въ Адріанополь и -- какъ прибавляли шутники -- "взялъ Константинополь и сейчасъ же отдалъ его обратно султану, извиняясь и прося ничего не сказывать Бисмарку".
   Въ Россіи, а въ особенности въ Москвѣ, про него не только ходили анекдоты въ доказательство его отваги и даже дерзости въ бояхъ, но слагались уже легенды. Ему приписывались такія дѣянія, которыхъ онъ не совершалъ и которыя заимствовали и передѣлывали изъ эпохи отечественной войны.
   И вотъ теперь симпатичный, красивый тридцатилѣтній полковникъ, которому прочили въ эту же зиму стать генераломъ, котораго москвичи видѣли и ребенкомъ, и юношей, сталъ, конечно, для всѣхъ притягательной силой.
   Еще до бала многіе старики и старухи, никогда его не видавшіе, такъ какъ поселились въ Москвѣ позднѣе, увѣряли, что когда онъ родился, они его на руки брали.
   Этотъ герой былъ князь Юрій Задонскій.
   Около полуночи, когда балъ уже былъ въ полномъ разгарѣ, къ дому подъѣхалъ и медленно поднялся по большой лѣстницѣ старый, но довольно бодрый человѣкъ съ сильной сѣдиной въ головѣ и въ бородѣ. Въ этотъ вечеръ ему немного нездоровилось, и онъ, отпустивъ дочь, самъ не собирался ѣхать на балъ, но въ послѣднюю минуту, уже поздно, рѣшился, надѣлъ фракъ съ двумя звѣздами и двинулся.
   -- Нельзя! Надо быть непремѣнно!-- рѣшилъ онъ.-- Надо его поглядѣть. Кому же и поглядѣть, какъ не мнѣ? Кому въ Москвѣ можетъ онъ быть столь же интересенъ, какъ мнѣ? Повернись моя судьба иначе изъ-за пустяка, этотъ герой, благодаря которому выиграны два серьезныхъ сраженія, личность котораго отчасти повліяла на успѣхъ всей кампаніи... онъ, вѣрно можно сказать, никогда бы и на свѣтъ не родился.
   Разсуждавшій такъ былъ Алексѣй Андреевичъ Борщовъ.
   Найдя хозяина-князя въ первой комнатѣ между залой и гостиной, именующейся балконной комнатой, Борщовъ поздоровался съ нимъ, перемолвился и, войдя въ залъ, остановился у стѣны близъ колоннъ -- посмотрѣть на танцующихъ. Онъ любилъ этотъ залъ, гдѣ, въ качествѣ москвича, когда-то еще очень молодымъ тоже много танцовалъ. Онъ даже хорошо помнилъ на этомъ балѣ могучую и рослую фигуру императора Николая I, ибо въ честь его именно тогдашній московскій сатрапъ, графъ Закревскій, давалъ блестящій балъ, на который явились гости даже изъ ближайшихъ въ Москвѣ губернскихъ городовъ, сдѣлавъ по четыреста верстъ на лошадяхъ, ради трехъ часовъ... Старикъ подъ семьдесятъ лѣтъ сталъ невольно вызывать образы и дѣла давно минувшаго, и, конечно, вспомнилъ и о тѣхъ многихъ, кто здѣсь кружился и смѣялся, а теперь уже давно и даже очень давно смолкъ и успокоился на вѣки.
   Сирота и воспитанница у чужихъ, Анюта, ставшая его женой, веселилась здѣсь когда-то... А затѣмъ и его бѣдная и милая Маня тоже блистала здѣсь, не чуя, что погибнетъ жертвой своего добраго сердца и во цвѣтѣ лѣтъ.
   Второй сынъ его Митя, отчаянный вальсеръ, любимый кавалеръ молодыхъ дѣвушекъ, видный женихъ, симпатичнѣйшій малый, какіе когда-либо рождаются на свѣтъ, былъ тоже теперь въ лучшемъ мірѣ, подточенный унаслѣдованною отъ матери злою чахоткою. Зато его старшій сынъ Андрей былъ живъ, женатъ и взялъ очень большое состояніе за петербургской княжной. Но теперь, промотавъ все состояніе жены и все то, что получилъ при женитьбѣ отъ отца, пребывалъ невѣдомо гдѣ. Изрѣдка соотечественники видѣли его въ Монте-Карло, но въ ужасномъ, какъ говорили они, видѣ, худого, сумрачнаго, почти плохо одѣтаго, даже съ какой-то сомнительной внѣшностью.
   Жена его, банально и даже вульгарно красивая женщина, пребывала въ Парижѣ, была очень извѣстна въ полусвѣтѣ, титуловалась всѣми знакомыми, да и сама себя называла, "comtesse de Borstchoff". Шеголяя самыми замѣчательными нарядами, обладая массой брилліантовъ, она тратила безумныя деньги, буквально швыряла ими, субсидируя даже одну бульварную газету, воспѣвавшую ея пріемы и туалеты. Деньги эти: были происхожденіемъ изъ Чикаго. Обладатель и поставщикъ долларовъ былъ человѣкъ-автоматъ, отчасти типичный янки, крайне практичный и замѣчательно глуповатый во всемъ, что было не предпріятіями и наживой.
   Въ жизни Борщова смерть жены, дочери и сына и позорное существованіе старшаго, даже извѣстность въ Парижѣ молодой женщины, носившей его имя, были, конечно, тяжелыми испытаніями. Оставалась въ утѣшеніе одна младшая дочь, которая была съ нимъ и теперь выѣзжала въ свѣтъ уже второй годъ.
   Когда-то веселый и жизнерадостный, Борщовъ теперь былъ человѣкомъ съ унылымъ взглядомъ, съ лицомъ зачастую черезчуръ задумчивымъ. Оживлялся онъ только оставаясь наединѣ и бесѣдуя съ дочерью, которую обожалъ. Теперь всѣ его мысли да и занятія сосредоточивались на томъ, чтобы у любимицы Доди составилось крупное состояніе.
   И дѣйствительно, теперь у молодой Борщовой было очень, большое приданое. Она была первой невѣстой Москвы, а вмѣстѣ съ тѣмъ, пожалуй, и самой красивой дѣвушкой своей среды, напоминавшей всѣмъ красавицу Маню.
   За два года, конечно, у Доди Борщовой было уже пять-шесть претендентовъ на руку, въ числѣ коихъ два кирасира изъ Петербурга.
   Невскіе гвардейцы, по традиціи, испоконъ вѣка и до нашихъ дней, зачастую не долго прослуживъ въ гвардіи и быстро ухнувъ собственное, иногда очень большое, состояніе, являются въ Москву за приданницами, чтобы снова навести на свою особу и свое общественное положеніе нѣкоторый лакъ или, какъ говорятъ французы, "redorer le blason".
   Борщовъ стоялъ въ залѣ у стѣны близъ колоннъ и, задумавшись, никуда не смотрѣлъ, никого не видѣлъ и не узнавалъ. Grand rond послѣ кадрили и громкій голосъ дирижера, князя У--ва, вывелъ его изъ задумчивости, и, разумѣется, онъ сталъ искать глазами р=свою дочь, которая пріѣхала на балъ на цѣлый часъ раньше его. со старушкой, дальней родственницей, исправлявшей должность ея chaperon, и которую, изъ приличія, Додя называла "ma tante".
   Когда мимо него задвигалась и шла цѣпь кавалеровъ и дамъ, онъ наконецъ увидалъ дочь, а около нея -- молодцоватаго, красиваго военнаго со свѣтлымъ, улыбающимся, чрезвычайно симпатичнымъ лицомъ.
   Новая фигура въ Москвѣ, что-то знакомое въ чертахъ лица, а главное, конечно, мундиръ флигель-адьютанта заставили Борщова тотчасъ же догадался.
   -- Онъ!..-- вслухъ произнесъ Борщовъ.-- Конечно, Задонскій! Какъ люди мѣняются!
   И, начавъ вспоминать, Борщовъ припомнилъ, что видѣлъ мальчика на похоронахъ князя, давно тому назадъ. Мальчикъ былъ бѣлокурый, съ круглымъ лицомъ и казался глуповатымъ, а глаза были странные. Впрочемъ, они были тогда красные отъ слезъ, а лицо было вѣрнѣе растерянно-испуганнымъ, чѣмъ просто глупымъ.
   Присмотрѣвшись, Борщовъ вполнѣ убѣдился, что съ дочерью танцуетъ именно тотъ герой войны, изъ-за котораго многіе пріѣхали на балъ; но такъ какъ въ залѣ оказалось еще два флигель-адьютанта, то онъ спросилъ у ближайшихъ, и узналъ, что угадалъ вѣрно.
   -- А вѣдь и впрямь молодецъ!-- сказалъ кто-то.-- Вѣдь, право, видно, что храбрецъ. Посмотришь на его два Георгія, а потомъ на лицо, и сразу поймешь, что кресты на мѣстѣ. Не зря попали на грудь. Мнѣ сейчасъ разсказывала про него сама княгиня, что сынъ ея даже...
   -- Княгиня?! Его мать?!-- вскрикнулъ Борщовъ.-- Развѣ она въ Москвѣ?
   -- Не только въ Москвѣ, а даже и здѣсь, въ гостиной. Сейчасъ пріѣхала...
   Борщовъ встрепенулся, странно перевелъ дыханіе, такъ какъ въ груди что-то прошло волной, и двинулся изъ залы.
   "Увидѣться вдругъ... сейчасъ?!.. Послѣ столькихъ лѣтъ... Послѣ всего, что было!..-- думалось ему.-- Боже мой, какъ время летитъ! И все-таки и теперь скажу: какъ все это было странно!.. И совершенно просто, и совершенно непросто... А какія послѣдствія -- у меня! Вмѣсто цѣлой семьи -- одна дочь'.."

-----

   Борщовъ вошелъ въ большую гостиную, гдѣ было до полусотни дамъ и мужчинъ, все болѣе пожилыхъ: генералы, статскіе со звѣздами и дамы, извѣстныя въ городѣ по своему положенію или по своей благотворительской дѣятельности,
   Самъ князь Долгоруковъ бродилъ здѣсь и, по своему обычаю, поочередно бесѣдовалъ съ гостями, чтобы каждому сказать что-нибудь пріятное, часто сердечное...
   Борщовъ медленно и не спѣша окинулъ взоромъ всѣхъ разбившихся на три большія группы и сталъ искать глазами ту. которая когда-то давно называлась Надей Ипатовой. Тутъ были ему знакомыя даны, даже близко знакомыя, были незнакомыя лично, но изрѣдка встрѣчаемыя на особенно большихъ балахъ и оффиціальныхъ обѣдахъ; были три-четыре дамы, изъ новыхъ, совсѣмъ ему незнакомыя, такъ какъ онъ все рѣже появлялся въ свѣтѣ. Но княгини Задонской между ними не оказалось.
   Борщовъ прошелъ въ дальнюю маленькую гостиную, но и въ ней, среди четырехъ дамъ, двухъ генераловъ и двухъ извѣстныхъ въ Москвѣ почетныхъ опекуновъ, онъ не нашелъ княгини. Поздоровавшись съ ближайшими, перемолвившись, онъ освободился и быстро, снова пройдя гостиную, рѣшилъ итти въ комнату, гдѣ играли въ карты.
   Онъ шелъ уже быстрѣе, озабоченный, нетерпѣливый, и въ дверяхъ чуть не столкнулся со старушкой-дамой, которая тихо и слегка согнувшись входила въ гостиную. Онъ извинился, посторонился и, пропуская ее мимо себя, подумалъ:
   "Тоже изъ новыхъ москвичекъ! но какъ будто когда-то гдѣ-то видѣлъ"...
   Въ игорной комнатѣ оказались одни мужчины.
   "Не сочинилъ ли онъ?-- подумалось Борщову.-- Можетъ быть, княгини и въ Москвѣ нѣтъ, не только что здѣсь на балѣ".
   И онъ уже медленно, досадливо снова двинулся въ залу, гдѣ начался вальсъ. Онъ хотѣлъ найти дочь и спросить ее. Она, танцовавшая съ Задонскимъ, должна была лучше другихъ знать, въ Москвѣ ли княгиня.
   "Во всякомъ случаѣ скажу Додѣ,-- подумалъ Борщовъ,-- чтобы она меня съ нимъ познакомила. Интересно его поближе поглядѣть. Ему и въ Парижѣ сдѣлали цѣлую овацію и кричали: "vive la Russie"! И, повысивъ въ чинѣ, кричали: "vive le général"!
   Но едва Борщовъ вошелъ въ комнату, гдѣ былъ бальный буфетъ, онъ увидѣлъ князя Задонскаго, который велъ подъ руку его дочь изъ залы въ гостиную. Онъ хотѣлъ догнать, окликнуть дочь, но молодые люди, весело болтая и смѣясь, быстро прошли въ гостиную.
   Когда онъ, слѣдуя за ними, очутился въ дверяхъ, то увидѣлъ, что князь подвелъ его дочь къ сидящей старушкѣ, очевидно, представляя ее. Додя очень низко присѣла, старушка чопорно протянула ей руку, но затѣмъ, переспросивъ что-то у сына, будто вдругъ встрепенулась, сразу встала съ мѣста и, цѣлуя, обняла молодую дѣвушку.
   Борщовъ, поглядѣвъ пристальнѣе, узналъ ту самую старушку, которую за нѣсколько мгновеній назадъ чуть не толкнулъ въ дверяхъ.
   "Неужели это...?!-- мысленно ахнулъ онъ.-- Неужели это Надя Ипатова?! Нѣтъ, конечно, нѣтъ! Та давно перестала существовать и осталась въ моемъ воображеніи. Это -- княгиня Задонская, которой немного болѣе пятидесяти лѣтъ. А на видъ чуть не семьдесятъ. А горя не было, какъ у меня. Была только потеря мужа, человѣка, за котораго она пошла замужъ противъ воли, почти насильно, обливаясь слезами. Да, она плакала украдкой и подъ вѣнцомъ. Но, спустя нѣсколько лѣтъ, отчаянно рыдала на всю церковь у его гроба".
   Мысли эти, какъ бываетъ, меньше чѣмъ въ одну секунду промелькнули въ головѣ Борщова. Вмѣстѣ съ тѣмъ, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ впередъ, онъ былъ уже около дочери, старушки и офицера. Теперь онъ уже вѣрно зналъ, что передъ нимъ дѣйствительно княгиня Задонская, но у этой княгини только глаза принадлежатъ Надѣ Ипатовой.
   Онъ приблизился, поклонился. Княгиня сразу узнала его, или догадалась, благодаря тому, что молодая дѣвушка, взявъ этого старика фамильярно за рукавъ, вымолвила:
   -- Ну, а вотъ, княгиня... Узнаете или нѣтъ?
   -- Конечно!-- воскликнула она.-- Мы были такіе друзья, что мнѣ грѣшно было бы не признать тотчасъ Алексѣя Андреевича.
   Княгиня, очевидно, не знала, что, за нѣсколько мгновеній предъ тѣмъ, столкнулась съ Борщовымъ въ дверяхъ, причемъ они одинаково не признали другъ друга. Она тотчасъ же представила Борщову сына. Обмѣнявшись нѣсколькими фразами со старикомъ, Задонскій снова подалъ руку молодой дѣвушкѣ и повелъ ее въ танцовальный залъ.
   Борщовъ сѣлъ около княгини, смотрѣлъ на нее, и какое-то чрезвычайно хорошое чувство ярко сказывалось на душѣ. Чувство было такое, какія ощущаются очень рѣдко. Оно было именно хорошее, хотя вмѣстѣ съ тѣмъ было положительно грустное. Почему -- онъ самъ не зналъ. Сожалѣніе о прошломъ или иное что -- разобраться было мудрено.
   -- Очень я перемѣнилась?-- спросила княгиня.
   -- Да-а!-- протянулъ Борщовъ.-- Если хотите, и да, и нѣтъ. Вы перемѣнились страшно для тѣхъ, кто зналъ васъ Надей Ипатовой и съ той поры почти не видѣлъ васъ, а для другихъ, быть можетъ, вы и не очень перемѣнились.
   -- Нѣтъ, Алексѣй Андреевичъ, я знаю, что я гораздо старше на видъ, чѣмъ могла бы быть. Вѣдь мнѣ можно дать семьдесятъ. Я стала опускаться съ того дня, который сдѣлался въ моей жизни Рубикономъ. До него все было свѣтло, послѣ него -- сумерки. И только вотъ за послѣдніе года, благодаря сыну, я еще немножко бодрѣе себя чувствую, изрѣдка опять стараюсь смотрѣть на Божій міръ повеселѣе. И одинъ сынъ меня еще удерживаетъ на этомъ свѣтѣ.
   -- Да, вы счастливы, княгиня! Вашъ сынъ -- наша слава.
   -- Да, да! Но это что же? Это все пустое... Мишура! И потомъ эта слава слишкомъ дорого далась мнѣ.
   Борщовъ вопросительно, даже нѣсколько удивленно посмотрѣлъ княгинѣ въ лицо. Она поняла и продолжала:
   -- Подумайте, какіе дни переживала я во все время турецкой войны!
   -- Ахъ, да, конечно... Понимаю!
   -- За это время я, быть можетъ, опять сильно постарѣла. Каждый день, каждый часъ ожидать письма или ожидать депеши... Ужасные дни! Читать газеты, извѣстія съ войны я любила, а вмѣстѣ съ тѣмъ, читая что-либо о новомъ подвигѣ моего сына, я вдругъ заливалась слезами... Вы думаете, слезами радости? Нѣтъ! Мнѣ представлялось, что черезъ день-два, черезъ недѣлю, я въ той же газетѣ прочту нѣчто ужасное о немъ, или увижу его имя въ черной рамкѣ... И я молила Бога, что если ему суждено быть убитымъ, то чтобы мнѣ хоть бы за день впередъ умереть. Да, это было ужасное время! Какъ теперь помню выраженіе въ газетахъ, повторявшееся не разъ. Говоря о сынѣ, прибавляли: "причемъ князь Задонскій уцѣлѣлъ будто чудомъ". Это значило: "былъ на волосъ отъ смерти". Эти слова были для меня острымъ ножомъ. Я будто чувствовала въ тѣлѣ рану, я чувствовала, какъ кровь лилась... И послѣ чтенія чего-либо, что приводило въ восторгъ всѣхъ моихъ друзей; я только плакала.
   -- Зато теперь, княгиня... теперь!..
   -- Да, теперь я счастлива! Теперь у меня лишь одна, мечта -- поскорѣе женить его, убѣдить выйти въ отставку, а самой ужъ, конечно, собраться туда, гдѣ меня ждетъ уже давно мой мужъ.
   Борщовъ присмотрѣлся къ лицу Задонской и невольно вздохнулъ:
   "Да,-- подумалось ему,-- вотъ я не жалѣю мою жену, какъ она жалѣетъ его. А я женился по собственной волѣ".
   Наступило краткое молчаніе.
   -- Да, вамъ тоже Богъ послалъ испытаніе!-- заговорила княгиня.-- Я часто вспоминала о васъ, сочувствовала вамъ. Вѣдь когда-то мы были большіе друзья.
   -- Да, княгиня, большіе... Но все-таки друзья... ce n'est pas le mot!
   Борщовъ уныло улыбнулся и продолжалъ:
   -- Я на этотъ счетъ удивительный или исключительный человѣкъ... И теперь еще, послѣ столькихъ лѣтъ существованія, тѣ минуты, тотъ разговоръ, который происходилъ между нами, у балконной двери вашей гостиной, я такъ живо помню, какъ еслибы все произошло годъ назадъ. И не только помню,-- я и чувствую все это такъ же ясно и такъ же глубоко... Простите. Теперь объ этомъ говорить прямо -- можно.
   -- Нѣтъ, Алексѣй Андреевичъ!-- тихо отозвалась княгиня.-- Нѣтъ, не надо говорить, такъ какъ теперь не знаешь и не можешь рѣшить, какія это были минуты: хорошія или...
   -- Дурныя?-- быстро вымолвилъ Борщовъ.
   -- Нѣтъ, зачѣмъ -- дурныя, а... ненужныя! Да, быть можетъ, ненужныя... Я всегда старалась не думать объ этомъ времени. И чѣмъ дальше, то больше и яснѣе казалось мнѣ, что это было какимъ-то случайнымъ эпизодомъ въ моей жизни, и при этомъ,-- говорю вамъ прямо,-- эпизодомъ ненужнымъ. Но оставимъ это! Скажите лучше, какъ вы переносите ваше теперешнее... вашъ крестъ?..
   -- Тяжело, княгиня! Ужасно!
   -- Вѣрю! Вѣрю... Надо молиться и нести его безропотно...
   -- Да, ужасно! Мое положеніе то же, какимъ было ваше во время войны, но гораздо худшее. Вы боялись за жизнь вашего сына, а я ежедневно боюсь, что мое имя прогремитъ на всю Россію и Европу съ тѣмъ же гуломъ, какъ и имя вашего сына. Но совершенно иначе...
   -- Я васъ не понимаю!-- удивилась Задонская.-- Я спросила васъ о кончинѣ вашей жены, ужасной смерти дочери и наконецъ...
   Борщовъ слегка смутился и послѣ мгновеннаго молчанія вымолвилъ:
   -- Да, да... Огромное горе! Я не такъ понялъ! Я думалъ, вы говорите про моего сына Андрея.
   Задонская хотѣла что-то воскликнуть, но удержалась и выговорила тише:
   -- Да, я слыхала... Но все-таки я не думала, чтобы это было уже настолько... настолько...
   И она смолкла.
   -- Настолько ужасно!-- сказалъ Борщовъ.-- Да, рѣшительно ужасно! Я точно такъ же, какъ вы во время войны, боюсь газетъ. Но я не боюсь моей фамиліи среди черныхъ рамокъ. Я боюсь увидать мое честное имя среди грязныхъ рамокъ, затоптанное! Я боюсь, со временемъ, при встрѣчѣ моихъ однофамильцевъ, читать въ глазахъ ихъ попрекъ, укоръ, такіе взгляды, которые будутъ говорить: зачѣмъ ты или твой опозорилъ насъ? Да, вотъ судьба! Гигантскія послѣдствія микроскопическихъ причинъ.
   Задонская, замѣтивъ страшное волненіе Борщова, выговорила:
   -- Да! Ну, Богъ дастъ, все поправится! L'enfant prodigue вернется домой. Зато, какую судьба дала вамъ дочь! Я сейчасъ любовалась ею. Какая она красавица! И видно по лицу, что добрая, хорошая дѣвушка.
   -- Да, княгиня! Сто разъ -- да! И она одна, повторю я ваши же слова, удерживаетъ меня на свѣтѣ, заставляетъ дорожить существованіемъ, чтобы помочь ей начать жить и не попасть случайно на... ненастоящую дорогу.

-----

   На другой же день Борщовъ и Додя отправились съ визитомъ къ Задонской, но вмѣсто того, чтобы просидѣть съ полчаса, они пробыли до полной темноты и уѣхали, когда зажигали лампы во всѣхъ комнатахъ.
   Случилось это потому, что молодого Задонскаго не было дома, а княгиня настаивала подождать его возвращенія. Два или три часа прошли почти незамѣтно, вслѣдствіе особаго оживленія и даже возбужденія всѣхъ троихъ.
   Княгиня все время почти исключительно говорила съ молодой дѣвушкой, разспрашивая ее подробно, какъ бы желая выпытать изъ нея все, что возможно. И чѣмъ долѣе длилась бесѣда, тѣмъ болѣе оживлялась княгиня и, наконецъ, казалось, помолодѣла на цѣлыхъ двадцать лѣтъ.
   Борщовъ все чаще и чаще видѣлъ и узнавалъ въ ней прежнюю Надю. Еслибы не сѣдина въ волосахъ и не морщинки, то милое лицо ея показалось бы тѣмъ же, тогдашнимъ. Наступавшія сумерки и полумракъ въ гостиной сдѣлали, наконецъ, то, что передъ Борщовымъ какъ будто была снова та же, прежняя, когда-то близкая и дорогая ему Надя.
   Задонскій не вернулся, и Борщовы уѣхали, но княгиня, разставаясь съ молодой дѣвушкой, долго цѣловала ее, какъ еслибы онѣ разставались надолго. И въ этомъ обращеніи съ нею Борщову почудилось что-то. Нѣчто смутное появилось на умѣ и тотчасъ же перешло въ ясное сознаніе или догадку.
   "Неужели это можетъ случиться?-- думалось ему.-- Какъ это было бы странно!..."
   А затѣмъ, нѣсколько мгновеній спустя, онъ мысленно прибавилъ:
   "Ничего страннаго нѣтъ... Даже какъ будто вполнѣ законно или обязательно".
   На другой же день къ Борщовымъ среди дня явился Задонскій, просидѣлъ довольно долго и отъ имени матери пригласилъ Алексѣя Андреевича съ дочерью обѣдать, когда имъ удобнѣе, но прося не откладывать, въ виду его выѣзда изъ Москвы въ воронежскую губернію.
   -- Maman посылаетъ меня, -- сказалъ онъ, -- произвести слѣдствіе надъ управляющимъ, который насъ грабитъ,-- даже самовольно и тайно цѣлый лѣсъ продалъ.
   -- А вы -- хорошій хозяинъ?-- спросилъ Борщовъ.
   -- Хозяинъ?!-- разсмѣялся Задонскій.-- Я въ этомъ понимаю столько же, сколько въ медицинѣ или въ астрономіи. Признаюсь, изъ всѣхъ командировокъ, которыя я когда-либо получалъ, эта маменькина командировка -- самая мудреная. Я бы лучше согласился сдѣлать десять рекогносцировокъ въ непріятельскомъ лагерѣ, нежели ѣхать играть постыдную роль въ имѣніи.
   И на удивленный взглядъ Борщова Задонскій прибавилъ:
   -- Конечно. Что же пріятнаго позволять себя въ шуты рядить какому-нибудь плуту управляющему? Я увѣренъ, что я картофель или просо отличу отъ хлѣба, но овесъ отъ ржи, конечно, отличить не съумѣю. Говорятъ, что овесъ ниже ржи.
   Черезъ два дня, обѣдъ у Задонскихъ, за которымъ сидѣли только четверо,-- мать съ сыномъ и отецъ съ дочерью,-- прошелъ нѣсколько странно. Всѣ четверо понимали, что они думаютъ объ одномъ и томъ же, но другъ отъ друга скрываютъ это и стараются ни однимъ словомъ объ этомъ не обмолвиться.
   Послѣ обѣда княгиня усѣлась въ уголкѣ гостиной съ Борщовымъ, а Задонскій съ Додей отправились въ сосѣднюю комнату, играть на китайскомъ билліардѣ. Но вскорѣ они бросили игру, вернулись и усѣлись въ противоположномъ углу той же гостиной.
   Разговаривая съ Борщовымъ, княгиня говорила исключительно о сынѣ и о желаніи скорѣе женить его, такъ какъ онъ скучаетъ и на него нападаетъ хандра.
   -- Онъ не знаетъ, что съ собой дѣлать, -- сказала она, смѣясь, и говоритъ, что только одно считаетъ разумнѣйшимъ -- повѣситься отъ тоски.
   Борщовъ, съ своей стороны, на вопросы княгини о дочери отвѣчалъ, что ея замужество -- единственная его забота, но что въ Москвѣ выдать дочь замужъ очень мудрено. Молодежь раздѣляется на двѣ категоріи: на тѣхъ, за кого можно дочь выдать, но которые сами жениться не желаютъ: одни -- потому, что считаютъ бракъ гнетомъ или, по крайней мѣрѣ, неудобной упряжкой въ тяжеломъ экипажѣ; другіе не могутъ жениться, такъ какъ связаны нелегальными семьями, явившимися незамѣтно, по неволѣ, будто неожиданно. И имъ, для того, чтобы завязать новый узелъ, т:-е. бракъ, нужно разрубить прежній, такъ какъ развязать его невозможно.
   Другая категорія жениховъ -- такая, что за нихъ никакой отецъ свою дочь замужъ не отдастъ, если у нея есть приданое. Эти господа всегда женились легко, ища въ бракѣ всего, кромѣ супружеской жизни, а съ тѣхъ поръ, какъ полученіе развода стало легче, они еще легче стали жениться.
   Разговоръ молодыхъ людей былъ сначала того же рода. Дѣвушка объясняла и доказывала своему собесѣднику, какая пытка, чепуха, безсмыслица -- такъ-называемые "выѣзды".
   -- Мнѣ кажется, -- говорила Додя,-- что простой народъ, собираясь въ праздники потолкаться у балагановъ, отдыхаетъ душой и, возвращаясь домой, все-таки приноситъ съ собой что-нибудь... Мы -- молодежь -- отъ раута или бала ничего неожидаемъ, а послѣ, возвратившись домой, кромѣ усталости и какого-то страннаго чувства обмана или обиды, ничего не привозимъ. Лица все тѣ же, разговоры -- еще болѣе тѣ же. Кавалеры наши, по большей части, студенты, юнкера, а то и гимназисты, которые, по молодости и неопытности, еще считаютъ танцы и вечера -- весельемъ... Пока. На этомъ фонѣ есть съ полдюжины уже самостоятельныхъ людей... Но зачѣмъ они являются на вечера -- неизвѣстно никому, да, кажется, они и сами не знаютъ. Инымъ такъ скучно, что, глядя на нихъ, сама начинаешь зѣвать. Впрочемъ, есть нѣсколько человѣкъ, которые, танцуя много, усердно, аккуратно на всѣхъ балахъ, имѣютъ озабоченный видъ людей ищущихъ, разслѣдующихъ, зондирующихъ и стремящихся къ единой, главной и завѣтной цѣли. Эти каждую зиму дѣлаютъ предложеніе вновь появившейся богатой невѣстѣ, аккуратно получаютъ отказъ, но не унываютъ, справедливо надѣясь въ концѣ зимы, а то на будущую зиму, все-таки достигнуть цѣли.
   Задонскій много смѣялся, слушая молодую дѣвушку, такъ какъ она болтала очень наивно, но и остроумно, выражаясь иногда очень смѣшно. Затѣмъ, вслѣдствіе одного вопроса Доди, разговоръ сразу перешелъ на войну. Задонскій сразу оживился и, увлекаясь, сталъ разсказывать разные эпизоды. И затѣмъ онъ объяснилъ, что теперь, въ мирное время, жизнь его потеряла всякій смыслъ. Призваніе его на землѣ -- война. Но, увы, всякій день ея не бываетъ. Ему бы слѣдовало родиться хоть въ средніе вѣка, когда постоянно бывали войны въ Европѣ. Онъ бы сейчасъ сдѣлался наемнымъ воителемъ.
   Додя, вспомнивъ все, что слыхала часто о храбрости Задонскаго, который теперь самъ ни единымъ словомъ не обмолвился о самомъ себѣ, о какомъ-либо своемъ подвигѣ, вдругъ спросила:
   -- И вы не боитесь быть раненымъ или даже... Больше? Хуже? Я не хочу сказать это...
   -- О смерти, право, не думаешь!-- отвѣтилъ онъ, смѣясь.-- Объ этомъ можно думать въ мирное время, а на войнѣ чѣмъ большая опасность, тѣмъ меньше приходитъ она на умъ. Да и потомъ, развѣ вы не слыхали, развѣ никто не говорилъ вамъ, что я...
   Задонскій разсмѣялся громко, добродушно и прибавилъ:
   -- Что я не могу быть раненъ, не только-что убитъ...
   Молодая дѣвушка тотчасъ стала сумрачнѣе.
   -- Это не надо говорить!-- произнесла она съ укоромъ.-- Можно себя сглазить.
   -- Такъ я скажу: сухо дерево!-- оживляясь, заговорилъ Задонскій.-- Этакіе люди, или этакіе экземпляры, вѣдь бывали во всѣ времена. Это -- заколдованные субъекты, которыхъ пуля не беретъ. Но зато существуетъ нѣчто иное. Конечно, солдатскія повѣрья. Я знаю вотъ такой анекдотъ... Еще въ николаевскія времена, въ турецкую войну, былъ какой-то храбрецъ паша, который страшно намозолилъ намъ глаза, являясь повсюду и нанося намъ большой вредъ. Несмотря на явную опасность, въ которой онъ бывалъ часто, этотъ паша никогда раненъ не былъ. Въ нашихъ рядахъ говорили, что это -- колдунъ. И вотъ однажды какой-то солдатъ, уже пятидесятилѣтній, просилъ доложить своему командиру, что если будетъ случай, онъ берется пашу убить. Дѣйствительно, въ скоромъ времени, при новой встрѣчѣ, солдатъ этотъ на виду у товарищей прицѣлился въ пашу, гарцовавшаго на конѣ вблизи отъ нашей цѣпи, сшибъ съ коня, который ускакалъ, а паша остался на землѣ, убитый на мѣстѣ. Случай надѣлалъ много шума; солдатъ былъ вызванъ къ командующему генералу. У него спросили, когда онъ научился такъ мѣтко стрѣлять? Онъ отвѣчалъ, что стрѣляетъ очень плохо, а на этотъ разъ заколдованнаго пашу взялъ тоже колдовствомъ. Ружье его было заряжено не пулей, а двумя пуговицами съ мундира и, стало быть, съ россійскими орлами, которыя онъ предварительно три раза купалъ въ святой крещенской водѣ. Черезъ годъ послѣ этого, тотъ же генералъ, будучи уже на Кавказѣ, встрѣтилъ случайно этого солдата, котораго тоже перевели изъ прежняго его полка въ другую часть, дѣйствующую противъ горцевъ и Шамиля. И генералъ далъ ему такое же порученіе -- пристрѣлить джигита, который наводилъ почти панику на нашихъ солдатъ. Унтеръ сказалъ, что постарается, но все-таки какъ Господу Богу угодно будетъ. Черезъ нѣсколько дней случилось вторично то же самое. Унтеръ, зарядивъ ружье такими же пуговицами, убилъ и джигита. Стало быть, на колдовство есть тоже колдовство. Вотъ мораль!-- кончилъ Задонскій, задумчиво улыбаясь.
   -- А вы вѣрите въ колдовство?-- вдругъ спросила Додя.
   -- И вѣрю, и не вѣрю... Надо условиться, что вы подъ этимъ словомъ подразумеваете. Гипнотизмъ существовалъ, очевидно, и тысячу лѣтъ назадъ. А какъ его люди звали, когда, во очію видѣли или встрѣчали въ жизни...
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Я не про то...-- воскликнула молодая дѣвушка.-- Я вѣрю въ колдовство... въ настоящее...
   -- Не понимаю... Приведите примѣръ...
   -- Я вѣрю, напримѣръ, что колдовствомъ можно нарочно, а не нечаянно... сглазить.
   Задонскій разсмѣялся.
   -- Да... Кромѣ того, мнѣ моя няня говорила всегда и теперь говоритъ, что она знаетъ наговоръ и приворотъ...
   -- Что? Что?
   -- Наговоръ и приворотъ... Она увѣряетъ, что если когда мнѣ кто понравится и я соберусь за него замужъ, а онъ самъ не захочетъ этого, то няня наколдуетъ, и онъ меня полюбитъ... Ей-Богу! И я вѣрю!
   Задонскій пристально приглядѣлся къ красивому личику дѣвушки, чрезвычайно кроткому, ясному и наивному -- и задумался.
   -- Знаете что...-- вымолвилъ онъ чрезъ мгновеніе...-- Я думаю, что вы, сами того не зная, искуснѣе вашей няни.
   -- Я не понимаю,-- отозвалась Додя и прибавила:-- стала быть, вы меня не поняли.
   Бесѣда княгиня съ Борщовымъ и болтовня молодыхъ людей затянулись почти до полуночи. Никѣмъ изъ нихъ не было сказано ничего особо важнаго, кромѣ словъ Задонскаго объ искусствѣ въ колдовствѣ самой Доди, а между тѣмъ, когда княгиня осталась наединѣ съ сыномъ, она спросила у него:
   -- Ну, что же?
   Сынъ добродушно улыбнулся, слегка пожалъ плечомъ, потомъ развелъ руками.
   -- Что же?-- повторила она.
   -- Ничего, maman! Все то же... Повторяю вамъ, что я объ этомъ буквально никакого своего мнѣнія имѣть не могу. Какъ вы желаете! Если вы находите, даже убѣждены, что будете счастливы отъ этого, то я готовъ содѣйствовать устроенію вашего счастія. Но своего счастія я въ бракѣ найти не могу. Семейная жизнь для меня кажется чѣмъ-то совсѣмъ для меня лично неподходящимъ. Еслибы имѣлась для Россіи какая-либа война, то, конечно, я отказался бы наотрѣзъ, потому что знаю, что, при первомъ слухѣ о началѣ военныхъ дѣйствій, я тотчасъ же улечу туда, гдѣ пушки палятъ. Но такъ какъ, къ несчастью, теперь долго никакой войны въ Россіи не предвидится, и мнѣ придется сидѣть, какъ рыбаку около высохшей рѣки, то я отвѣчаю вамъ: какъ вы желаете. Для васъ я готовъ на все, кромѣ одного -- сидѣть мирно дома въ случаѣ, если гдѣ-либо окажется какая-либо война. Даже если будетъ какая-либо война въ Европѣ, то я, если возможно, отправлюсь добровольцемъ; а если невозможно, то выпрошусь военнымъ агентомъ хоть поглядѣть, какъ воюютъ другіе. Жизнь дорога, когда чуешь, что можешь потерять ее. Это я вамъ сто разъ говорилъ и говорю...
   Задонскій смолкъ. Княгиня вздохнула, а затѣмъ произнесла:
   -- Ну, а я надѣюсь, что Господь услышитъ мою молитву и что долго-долго, еще лѣтъ двадцать, никакой войны въ Россіи не будетъ. А воевать за чужихъ, какимъ-то, какъ ты самъ говоришь, наемникомъ, какимъ-то кондотьери, тебѣ, авось, не разрѣшатъ. Ну а теперь скажи мнѣ рѣшительно: нравится ли тебѣ Додя Борщова?
   -- Нравится!
   -- Больше, чѣмъ разныя дѣвушки, которыхъ ты видѣлъ, хоть бы въ Петербургѣ?
   -- О, да. Это -- московская дѣвушка. А я долженъ сказать, что въ Москвѣ только и есть хорошаго: Кремль, маленькія церквочки на каждомъ шагу и московскія молодыя дѣвушки. Онѣ таковы, каковы онѣ есть... Онѣ не препарированы... А затѣмъ въ нихъ есть еще что-то, свое, особенное... Не сердитесь, maman... Отъ нихъ будто калачомъ пахнетъ...
   -- Опять казарменная острота! Ну, слушай. Даешь ты мнѣ право заговорить прямо съ Алексѣемъ Андреевичемъ?
   -- Заговорите лучше вы, maman!-- улыбнулся Задонскій.
   -- Но, однако...-- быстро воскликнула княгиня, запнулась и потомъ строго произнесла -- однако, отвѣчай прямо, искренно, серьезно... Считаешь ли ты возможнымъ... Ну, какъ сказать? Возможнымъ не сдѣлать ее несчастной? Это было бы нечестно! Наконецъ, она -- дочь моего стариннаго друга, даже болѣе... Ты знаешь, я могла быть за нимъ замужемъ. Все разстроилъ дѣйствительно пустой случай.
   -- Maman, я никогда не сдѣлаю ничего, что могло бы составить ея несчастіе. Вы знаете, что я не деспотъ, не причудникъ, не безсердечный и не легкомысленный человѣкъ. Стараться сдѣлать ее счастливой я, конечно, буду. Но предупреждаю серьезно только въ одномъ: въ случаѣ какой-либо войны, я ни секунды не останусь подъ семейной кровлей, хотя бы въ это время у меня было полдюжины дѣтей.
   -- Ну, cher enfant,-- разсмѣялась княгиня:-- когда у тебя будетъ полдюжины дѣтей, то много воды утечетъ, и ты будешь менѣе легокъ на подъемъ. Итакъ, ты уполномочиваешь меня объясниться съ Алексѣемъ Андреевичемъ, а къ твоему возвращенію изъ имѣнія свадьба будетъ объявлена. А мы съ ней медлить не станемъ. Все хорошее откладывать не надо. Такъ ли, Юрій?
   -- Дѣлайте все, что вамъ угодно! Carte blanche. Я на все согласенъ. Въ особенности сегодня. Она меня сейчасъ, вдругъ, какъ-то... околдовала тѣмъ, что очень мило глупа...
   -- Ну, поцѣлуй меня!
   Молодой человѣкъ приблизился къ матери. Она медленно расцѣловала его въ щеки и въ лобъ, держа голову обѣими руками, какъ дѣлала это, когда онъ былъ еще маленькимъ.
   

VI.

   Со дня блестящей свадьбы "героя" съ самой богатой невѣстой московскаго большого свѣта, много нашумѣвшей въ обѣихъ столицахъ, прошло немного болѣе двухъ лѣтъ. Борщовъ жилъ одинъ въ Москвѣ, въ своемъ домѣ, въ которомъ, по странному велѣнію судьбы, ему пришлось лишь мало лѣтъ прожить съ цѣлой семьей. Большую часть жизни онъ всегда былъ въ этомъ родовомъ гнѣздѣ одинъ-одинехонекъ, сначала холостякомъ, собирающимся жениться, а затѣмъ вдовцомъ съ одной дочерью.
   Додя съ мужемъ тотчасъ же послѣ свадьбы поселилась въ Петербургѣ, такъ какъ Задонскій, хотя и въ чинѣ полковника, былъ назначенъ командиромъ одного изъ кавалерійскихъ гвардейскихъ полковъ, а затѣмъ вскорѣ же былъ, конечно, произведенъ въ генералы.
   Разумѣется, Борщовъ часто ѣздилъ къ дочери въ гости; собирался всегда на два, на три дня и оставался на двѣ недѣли. Долѣе онъ оставаться не могъ, такъ какъ жизнь Задонскихъ была вполнѣ свѣтская, шумная, "слишкомъ громкая", -- какъ выражался Борщовъ,-- для человѣка его лѣтъ. Послѣ нѣсколькихъ дней пребыванія въ какомъ-то гулкомъ калейдоскопѣ, ничего не говорящемъ уму, хотя много болтающемъ на трехъ языкахъ, своемъ, французскомъ и новомодномъ -- англійскомъ, онъ уставалъ и возвращался въ свой "монастырь", какъ называлъ онъ московскій домъ.
   Замужество дочери, сдѣлавшей великолѣпную партію, и ея семейное счастіе было, конечно, большимъ утѣшеніемъ въ жизни Борщова. Казалось, что онъ теперь только окончательно примирился съ мыслью, зачѣмъ когда-то случай съ перчаткой повернулъ его жизнь совершенно иначе. Видя счастье дочери, онъ уже нехотя повторялъ французскую поговорку: "tout est pour le mieux"...
   Но только съ окончаніемъ ея онъ не соглашался.
   -- Могъ бы, конечно, нашъ міръ быть однимъ изъ лучшихъ міровъ,-- вѣрилъ и говорилъ Борщовъ,-- еслибы въ немъ не было владыки, или вседержителя, имя которому -- "случай". И данное человѣку благо, о которомъ толкуютъ на всѣ лады философы -- "свободная воля" -- въ услуженіи у "господина Икса", даже прямо въ рабствѣ. Что же въ ней пользы?.. Одинъ обманъ, самообольщеніе. И поэтому почти всякій человѣкъ, даже и тотъ, въ существованіи котораго случай игралъ сравнительно малую роль, а его личная воля -- большую, этотъ человѣкъ, оглядываясь на пройденный путь, -- не доволенъ. Достигнувъ того пункта, гдѣ зенитъ его жизни, гдѣ кончается восходъ или подъемъ и начинается заходъ или спускъ, и гдѣ просятся невольные, назойливые подсчеты и итоги, онъ будто разочарованъ и неудовлетворенъ, будто укоряетъ себя и говоритъ: "Кабы начать жить сначала"... Онъ иначе наладилъ бы все... А вѣдь ладилъ онъ по якобы собственной волѣ. Стало быть, она, свободно дѣйствуя, обманула его или "кого-то въ немъ". И этотъ кто-то въ немъ ясно видитъ и оцѣниваетъ, когда уже поздно, всѣ прошлые роковые шаги; когда онъ бралъ влѣво вмѣсто права, бросалъ добрую дорогу и бралъ худую, попадалъ въ лѣса и болота, блуждалъ и, уставая, съ трудомъ выбирался, чтобы съ усиліемъ лѣзть черезъ преграды, околицы и овраги, изнемогая. А это все, оказывается, надо было просто оставить въ сторонѣ, пройдя мимо. И вотъ, если будущее было темно, то прошлое тоже неясно, въ смыслѣ его разумности.
   Такъ разсуждалъ Борщовъ. Впрочемъ, за послѣдніе годы, состарившись, сдѣлавшись религіознѣе, какъ и всѣ чуящіе, что они уже стоятъ у выходной двери жизни, онъ иногда повторялъ слова своего любимаго съ дѣтства поэта Жуковскаго, сказавшаго:
   "Что такое случай?-- Инкогнито провидѣнія! Все, что ни встрѣчается съ нами въ жизни, радостное или прискорбное -- есть божество въ разныхъ видахъ"!
   За эти два года, что Борщовъ жилъ мыслью объ устроенномъ счастьѣ дочери, у него было новое испытаніе. Случившееся могло быть громаднымъ горемъ; но судьба такъ захотѣла, что Борщовъ считалъ невозможнымъ, неразумнымъ горевать. Онъ получилъ извѣстіе объ исчезновеніи своего старшаго сына, жившаго за границей, Богъ знаетъ, какой жизнью, и Богъ знаетъ, на какія средства.
   Разумѣется, въ первыя минуты онъ былъ пораженъ и глубоко опечаленъ, но за тѣмъ понемногу пришелъ къ убѣжденію, что изъ всѣхъ концовъ этотъ конецъ -- лучшій. По крайней мѣрѣ, боязни не ныньче-завтра увидать въ печати свое имя и разсказъ о чемъ-либо позорномъ, совершенномъ роднымъ сыномъ, теперь уже быть не могло.
   Единственное, что смутило и продолжало смущать Борщова, была обстановка, въ которой все совершилось. Конецъ темнаго существованія послѣднихъ лѣтъ былъ тоже темный, таинственный, загадочный. Сынъ пропалъ въ Ниццѣ, вѣрнѣе -- въ маленькомъ мѣстечкѣ около Ниццы, такъ какъ постоянно проживалъ по близости пресловутаго вертепа и излюбленнаго мѣста всѣхъ сомнительныхъ личностей всего свѣта, знаменитаго Монте-Карло, и былъ даже, по слухамъ, на службѣ и на жалованьѣ въ этомъ вертепѣ. И отсюда-то онъ исчезъ безслѣдно, не взявъ ни единой мелочи изъ своихъ вещей.
   Борщовъ навелъ справки, писалъ и просилъ знакомыхъ писать всѣмъ русскимъ, которые жили на Ривьерѣ. Но выяснить что-либо не удалось. Нельзя было даже добиться того, чтобы узнать, при какихъ обстоятельствахъ произошло это безслѣдное исчезновеніе, покончилъ ли сынъ съ собой, или уѣхалъ, бѣжалъ въ Америку, какъ носились слухи, съ деньгами, похищенными въ самомъ вертепѣ, гдѣ онъ, якобы, былъ на службѣ. Управленіе Монте-Карло, какъ всегда, отрицало все и хранило олимпійское молчаніе.
   Наконецъ, въ вёщахъ, которыя были присланы въ Россію, Борщовъ нашелъ письмо сына на свое имя, писанное за мѣсяцъ до исчезновенія. Андрей просилъ прощенія за все горе, причиненное отцу, жаловался на свою судьбу, говоря, что онъ самъ несчастливъ тѣмъ, что таковъ уродился, самъ глубоко презираетъ себя.
   Письмо было написано съ большимъ чувствомъ и все дышало страшной скорбью и безотраднымъ душевнымъ состояніемъ. Въ концѣ письма онъ говорилъ, что чуетъ свой приближающійся конецъ и что это "предчувствіе" его не обманетъ.
   -- Если онъ самъ рѣшилъ, собирался покончить съ собой или исчезнуть навсегда, умереть для всѣхъ другихъ и для меня, то что же значитъ это слово -- "предчувствіе"?!-- спрашивалъ, недоумѣвая, Борщовъ.
   Размышляя о личности и судьбѣ сына Андрея, онъ вспоминалъ, что разсказывала ему покойная жена про своего дѣда, когда-то знаменитаго въ Москвѣ "блазня"-богача, наводившаго своей жизнью соблазнъ на всю первопрестольную. Виноватъ ли Андрей -- правнукъ?

-----

   Полгода спустя, до семьи достигла вѣсть, глубоко опечалившая Задонскую, вѣсть о смерти ея брата, но не простой, а такой, о которой заговорили въ газетахъ, говорили много, никого не называя сначала по имени, а ставя лишь однѣ буквы, но вскорѣ назвали и полнымъ именемъ.
   Эта была катастрофа и при этомъ, какъ принято выражаться, на "романической подкладкѣ". И не только никто въ Петербургѣ не зналъ первое время, какъ объяснить эту катастрофу, но даже и княгиня не знала, не понимала ничего, а только подозрѣвала мотивы случившагося.
   Зато Борщовъ понялъ все сразу, вспомнивъ свою бесѣду съ молодымъ Ипатовымъ. Нѣсколько лѣтъ назадъ, Ипатовъ случайно далъ ему ключъ къ разгадкѣ того, что совершилось только теперь.
   На югѣ Россіи, въ имѣніи богатаго землевладѣльца, невдалекѣ отъ Одессы, Ипатовъ гостилъ у близкихъ ему друзей -- супружеской четы Рокотано. Она была русская, уроженка Кіева; онъ былъ одесситъ, и поэтому національности неопредѣлимой: его считали и грекомъ, и румыномъ, а иные -- крещенымъ евреемъ.
   Въ Одессѣ знали уже давно, что Рокотано и Ипатовъ -- друзья. Злоязычники съ этимъ не соглашались, а говорили, что истинные друзья -- госпожа Рокотано и Ипатовъ, а супругъ лишь изображаетъ Менелая, по мнѣнію однихъ -- безсознательнаго и наивнаго, по мнѣнію другихъ -- умышленнаго и расчетливаго, такъ какъ, за послѣднее время, большое, великолѣпное имѣніе въ центрѣ Россіи, родовое, сто лѣтъ принадлежавшее роду Ипатовыхъ, перешло за полъ-цѣны въ руки Рокотано.
   -- Конечно,-- говорили злые языки,-- г-жа Рокотано -- красавица. Ну, да и цѣна же ей оказалась хорошая! Это выходитъ со стороны г. Рокотано въ нѣкоторомъ родѣ преступленіе, закономъ именуемое "вовлеченіемъ въ невыгодную сдѣлку".
   Первое извѣстіе, появившееся въ телеграммахъ, гласило, что въ такомъ-то имѣніи, такой-то губерніи, произошелъ несчастный случай. Былъ случайно убитъ на охотѣ изъ ружья г. И., гостившій въ имѣніи у г. Р.
   Вторая депеша говорила о томъ, что И. нечаянно убитъ самимъ землевладѣльцемъ Р. Третья депеша уже объясняла, что судебный слѣдователь по особо важнымъ дѣламъ выѣхалъ въ это имѣніе, такъ какъ оказалось, что совершено умышленное преступленіе, а не нечаянное убійство. Затѣмъ уже пошли подробности. Какой-то корреспондентъ большой столичной газеты описалъ въ мельчайшихъ подробностяхъ всю катастрофу, не говоря прямо объ ея мотивѣ; но, конечно, можно было все прочесть и понять между строкъ.
   Благодаря долго свирѣпствовавшей на Руси цензурѣ, русскіе журналисты изощрились болѣе всѣхъ на свѣтѣ въ краснорѣчивомъ изложеніи всякаго дѣла, всякой мысли, всякаго даже ученія не словами и строками, а "киваніемъ" между строкъ.
   Междустрочное писаніе или изложеніе мыслей, доведенное до совершенства, есть чисто русское изобрѣтеніе. И самый крупный журналистъ Лондона или Парижа не посмѣетъ тягаться въ этомъ дѣлѣ съ самымъ маленькимъ русскимъ борзописцемъ.
   Вскорѣ въ газетахъ появилось уже много корреспонденцій, и всѣ сводились къ одному: г. Ипатовъ, зять знаменитаго генерала Задонскаго, былъ убитъ помѣщикомъ Рокотано у себя въ домѣ, въ небольшомъ кабинетѣ, но изъ ружья. Катастрофа произошла, очевидно, совершенно неожиданно, такъ какъ за часъ передъ тѣмъ люди и крестьяне видѣли барина, барыню и ихъ пріятеля, давно и не впервые гостившаго у нихъ, вмѣстѣ съ другими гостями, на конномъ заводѣ весело смотрѣвшихъ лошадей, которыхъ конюха проводили мимо нихъ. Веселый говоръ между ними и другими гостями не прерывался ни на минуту, а самъ баринъ казался веселѣе всѣхъ. Подумать, что черезъ часъ послѣ этого онъ хладнокровно у себя въ кабинетѣ застрѣлилъ своего друга, казалось чѣмъ-то совершенно невѣроятнымъ.
   Пріѣхавшему слѣдователю Рокотано заявилъ, что о мотивѣ, своего преступленія онъ самъ ничего не объяснитъ, да оно и совершенно излишне, такъ какъ, по всей вѣроятности, въ Одессѣ, въ Крыму и на всемъ югѣ Россіи всѣ уже давно все знаютъ, а теперь точно объясняютъ, что именно побудило его къ убійству.
   Задонская много говорила о братѣ и часто повторяла вопросительно:
   -- Нѣтъ ли ошибки? Не вообразилъ ли что Рокотано? Неужели Левушка погибъ безъ вины виноватый, благодаря лишь турецкой ревности мужа, новаго Отелло?
   И однажды Борщовъ счелъ себя вынужденнымъ разсказать княгинѣ все то, что зналъ отъ самого Ипатова. Онъ имѣлъ уже вѣрныя доказательства, что та женщина, про которую Ипатовъ разсказывалъ, говоря о встрѣчѣ и знакомствѣ въ поѣздѣ, именно и есть г-жа Марія Рокотано.
   Разумѣется, передавъ все княгинѣ, Борщовъ не преминулъ заговорить, воодушевляясь, о томъ, что эта катастрофа снова подтверждаетъ его теорію.
   -- Я становлюсь все болѣе и болѣе убѣжденный, искренній суммистъ!-- воскликнулъ онъ.
   Княгиня уже, конечно, знавшая, что означаетъ это изобрѣтенное Борщовымъ словечко, невольно, хотя нѣсколько грустно, улыбнулась. На ея вопросъ, что общаго между его теоріей и смертью брата, Борщовъ объяснилъ...
   И выходило ясно: не будь на свѣтѣ раздражительныхъ барынь, зря обижающихся, не будь на свѣтѣ соусовъ на блюдахъ, не будь скверныхъ ванекъ съ клячами,-- Ипатовъ не былъ бы убитъ и мирно жилъ бы теперь, быть можетъ, отцомъ многочисленнаго семейства.
   Задонская, выслушавъ его длинную рѣчь, снова улыбнулась и отозвалась:
   -- Знаете что, Алексѣй Андреевичъ... Я слыхала, что нѣкоторые писатели портятъ свои сочиненія тѣмъ, что черезчуръ ихъ исправляютъ, что исправленное нѣсколько разъ сочиненіе иногда становится хуже, чѣмъ было сначала. Такъ и вы съ вашей теоріей. Прежде вы клали,-- какъ нынѣ выражаются,-- краеугольнымъ камнемъ подъ судьбу человѣка -- что-нибудь одно! Ну, напримѣръ,-- прибавила она, ласково и дружески глядя въ лицо Борщова,-- ну, хоть бы перчатку! И въ этомъ съ вами многіе не соглашались и не согласятся. А по поводу бѣднаго брата вы уже приплели и ваньку, и соусъ, и сердитую барыню, и солнце, и луну, и звѣзды... И вы уже сами себѣ противорѣчите. Если разсуждать такъ, то дѣло не въ упавшей перчаткѣ. Причиной первой былъ тотъ моментъ, когда люди выдумали носить перчатки. Или еще дальше... Но этимъ путемъ можно дойти до момента сотворенія міра, и тогда, конечно, всякій съ вами согласится, что ваша теорія вполнѣ вѣрна. Стало быть, не исправляйте вашего сочиненія. Говорите -- виновата перчатка, упавшая въ грязь. Виноватъ скверный ванька, заставившій опоздать на поѣздъ и ѣхать только на другой день. Изо всѣхъ приводимыхъ вами доказательствъ для подтвержденія вашей теоріи я знаю лишь одно дѣйствительно странное или характерное -- это вашъ другъ Верзилинъ.
   -- Да... А зачѣмъ люди выдумали банки и закладъ имѣній!..-- воскликнулъ Борщовъ, будто умышленно.
   -- Ну вотъ, вотъ... Это уже исправленіе и порча сочиненія!-- улыбнулась княгиня.

-----

   Вскорѣ, однако, ужасная судьба Ипатова, а равно и грустная судьба молодого Борщова -- были чуть не забыты отцомъ и сестрой, во всякомъ случаѣ отступили на задній планъ. Нѣчто новое, болѣе близкое сердцу, затушевало двѣ печали и все остальное, окружавшее Задонскую и Борщова.
   То, чего такъ боялась княгиня Надежда Павловна и о чемъ много и часто со дня брака сына говорила съ Борщовымъ, нежданно случилось. Въ Россіи была новая война, хотя казавшаяся маленькой, незначащей, микроскопической, послѣ Плевны, Балканъ и Шипки. Русскія пушки загремѣли въ азіатскихъ предѣлахъ.
   Разумѣется, при первомъ же слухѣ, даже при первомъ намекѣ на возможность воевать, Задонскій, несмотря на мольбы жены и матери, будучи уже отцомъ прелестной дѣвочки, звавшейся Надей, въ честь своей бабушки, и которую онъ начиналъ обожать, все-таки тотчасъ же собрался туда, гдѣ запахло порохомъ. Онъ бросилъ одинъ изъ первыхъ полковъ гвардіи, которымъ командовалъ, и сталъ хлопотать получить назначеніе -- командовать отрядомъ на театрѣ войны.
   Для обѣихъ княгинь Задонскихъ -- старой и молодой -- предстояли дни тяжелаго испытанія. Борщовъ, конечно, тотчасъ же переѣхалъ изъ Москвы въ Петербургъ, чтобы въ эту тяжелую пору быть около дочери.
   Всѣ военные, начальство и товарищи Задонскаго, успокоивали обѣихъ княгинь, что война въ Туркестанѣ, собственно, нѣчто въ родѣ маневровъ, и генералъ почти не рискуетъ. Если въ прошлую войну пуля не брала его, когда онъ былъ еще въ чинѣ ротмистра и бросался даже туда, гдѣ бывали рукопашныя схватки, то теперь, въ положеніи командующаго цѣлой отдѣльной частью, онъ будетъ слышать выстрѣлы только издали.
   На слезы жены Задонскій отвѣчалъ шутками и говорилъ:
   -- Да вѣдь ты знаешь, что меня пуля не беретъ!
   Жена суевѣрно и пугливо отмахивалась отъ этихъ словъ и крестилась.
   Уговорить и остановить Задонскаго, разумѣется, было невозможно. Это значило бы отнять у него то благо, которое внезапно упало къ нему съ неба и которымъ онъ былъ счастливъ, былъ въ упоеніи, ожилъ, переродился, такъ какъ для него снова начиналась "настоящая" жизнь. Наступилъ часъ разлуки, проводовъ...
   Жена, мать и тесть такъ прощались съ Задонскимъ, что онъ, счастливый и радостный, отзывался со смѣхомъ:
   -- Да вы меня просто хороните, а не провожаете!..
   Дѣйствительно, всѣ трое были равно и одинаково подъ гнетомъ страннаго, почти необъяснимаго, но какъ будто яснаго предчувствія бѣды, хотя никто изъ нихъ другъ другу не сообщалъ своего внутренняго тяжелаго чувства, своей какъ бы увѣренности приближающейся катастрофы.
   Разумѣется, письма и депеши отъ генерала Задонскаго получались чуть не ежедневно. Семья слѣдила за каждымъ шагомъ русскихъ войскъ и отряда Задонскаго. Понемногу, день за день самое тяжелое время прошло, слегка смягченное извѣстіями о новыхъ блестящихъ подвигахъ полководца.
   Имя Задонскаго было на устахъ у всѣхъ, пестрило всѣ газеты. Въ средѣ военныхъ дѣло дошло не только до похвалъ, а почти до поклоненія. Уже поговаривали, что молодой генералъ будетъ славой Россіи, если приключится опять какая-либо серьезная война Европы. Онъ станетъ маленькимъ Суворовымъ, обладая многими его характерными чертами, а изъ нихъ и той немаловажной, что солдаты суевѣрно боготворили своего начальника. И если онъ не кричалъ "ку-ку-реку", прыгая въ одномъ бѣльѣ среди палатокъ, то одна его шутка или прибаутка двигала русскаго солдатика впередъ съ радостнымъ желаніемъ хоть сейчасъ помереть, только бы генералу угодить.
   Наконецъ, въ Петербургѣ стали ходить слухи, что войнѣ скоро конецъ -- дальше ничего не нужно и пока невозможно. Гератъ и иное что надо отложить до будущаго. И если на театрѣ войны страсти разгорались, и всѣ, отъ командира до рядового, рвались дальше, мечтая о новыхъ подвигахъ -- на берегахъ Невы рѣшили, что довольно.
   При этомъ слухѣ во всемъ Петербургѣ не было, конечно, людей болѣе счастливыхъ, какъ мать, жена и тесть Задонскаго. Они ожили и настолько ободрились, что уже стали другъ другу разсказывать, какъ мучились своимъ предчувствіемъ худого, которое, благодаря Бога, оказалось не предчувствіемъ, а чувствомъ, опредѣляемымъ пословицей: "у страха глаза велики". Они даже стали подсмѣиваться надъ собой и надъ своими прошлыми "страхами".
   Прошло около недѣли послѣ вѣрнаго извѣстія, добѣжавшаго въ домъ княгинь Задонскихъ прямо изъ дворца, что компаніи конецъ, а герои ея вскорѣ появятся на невскихъ берегахъ.
   Борщовъ, какъ-то послѣ завтрака сидя въ дѣтской, восторженно радовался тому, что маленькая Надя вдругъ начала ходить одна. Онъ поставилъ ее у диванчика, сѣлъ съ коробкой конфектъ на креслѣ шагахъ въ семи и звалъ ее.
   И ребенокъ странной походкой, покачиваясь изъ стороны въ сторону и переплетая ножками, перебѣгалъ по ковру, какъ если бы бѣжалъ по водѣ, и шлепался на дѣдушку, цѣпляясь ручонками за его протянутыя руки. Казалось, будь онъ шага на два дальше, дѣвочка упала бы непремѣнно.
   Однако, продѣлавъ свой опытъ раза три, Борщовъ отодвинулъ кресло еще шага на три, и Надя такъ же волнообразно добѣжала до него. Борщовъ, наградивъ внучку нѣсколькими, конфектами, пошелъ объявить о событіи матери и бабушкѣ. Онъ заранѣе радовался, что онъ первый узналъ объ этомъ событіи и что когда будетъ объявлять о немъ, то, конечно, ни та, ни другая ему не повѣрятъ. Ожидали, что Надя "пойдетъ" только черезъ мѣсяцъ, два...
   Двигаясь чрезъ гостиную, Борщовъ встрѣтилъ хорошаго пріятеля, генерала въ запасѣ, который часто бывалъ у нихъ. Онъ уже собирался объявить ему о домашнемъ событіи, но рѣшилъ, что этого дѣлать не слѣдуетъ. Нужно сказать это прежде всего родной матери и бабушкѣ, а потомъ уже постороннимъ людямъ.
   Однако, выраженіе лица гостя озадачило его.
   -- Мнѣ надо съ вами переговорить!-- сказалъ генералъ и, взявъ его подъ руку, повелъ, посадилъ на ближайшее кресло и сѣлъ около него.-- Соберитесь съ духомъ, Алексѣй Андреевичъ! Я прямо отъ военнаго министра, и я... я по неволѣ долженъ... Я долженъ вамъ сообщить ужасное извѣстіе. Я не хотѣлъ брать на себя это жестокое порученіе, но что же дѣлать... Я -- болѣе близкій человѣкъ въ вашей семьѣ, чѣмъ всѣ другіе. Соберитесь съ духомъ. Ужасная вѣсть...
   Борщовъ удивленно глядѣлъ въ лицо генерала, взволнованное, тревожное, наконецъ увидѣлъ слезы въ его глазахъ, а губы его подергивало. И Борщовъ, изумляясь, думалъ:
   "Что съ нимъ такое? Что онъ съума, что-ли, сошелъ? И какое извѣстіе? Что намъ за дѣло до всего міра, когда наши тяжелые дни миновали"!
   Но чрезъ нѣсколько мгновеній Борщовъ сидѣлъ или вѣрнѣе, полулежа, повисъ на креслѣ отъ страшнаго удара. То, что онъ услышалъ отъ генерала, онъ сразу даже и сообразить не могъ. Нужно было нѣсколько секундъ, чтобы услышанное перестало быть безсмыслицей, а сдѣлалось роковою вѣстью.
   Онъ узналъ, что зять убитъ.
   Но только на нѣсколько лишь мгновеній былъ онъ ошеломленъ извѣстіемъ, а затѣмъ пересталъ думать объ убитомъ.
   Другое, много ужаснѣе, пришло на умъ и предстало будто страшнымъ призракомъ. Онъ вспомнилъ о дочери...
   Взять на себя обязанность объявить Додѣ постигшее ее онъ не находилъ въ себѣ силы и наконецъ отказался наотрѣзъ.
   -- Это ударъ ножомъ въ сердце, -- произнесъ онъ шопотомъ.-- Я не пойду убивать родную дочь... Не могу, не могу...
   Генералъ по неволѣ взялъ страшное порученіе на себя.
   Борщовъ, ушедшій къ себѣ, почти убѣжавшій, вскорѣ узналъ отъ друга-генерала, что дочь приняла извѣстіе какъ-то благоразумно, то-есть спокойно, твердо. Она только тихо ахнула и сказала дрожащимъ голосомъ:
   -- Что же это?..
   Старушка-княгиня при извѣстіи лишилась чувствъ, и ее уложили въ постель, гдѣ она осталась весь день до ночи.

-----

   Въ средѣ людской зачастую бываютъ случаи смерти, имѣющіе особое значеніе. Такъ смерть человѣка имѣетъ иногда какъ бы разлагающее дѣйствіе на его семью, иногда же -- на цѣлую среду, въ которой онъ вращался. Послѣднее явленіе -- болѣе рѣдкое и относится преимущественно къ выдающимся людямъ, дѣятелямъ. Но смерть, разрушающая семью, бываетъ сплошь и рядомъ.
   Первые дни послѣ извѣстія о смерти Задонскаго его мать и его жена были въ такомъ положеніи, что именно можно было выразиться словами: "вчужѣ страшно".
   Если существуетъ выраженіе: "быть убитой горемъ", то, конечно, оно болѣе чѣмъ когда-либо соотвѣтствовало положенію какъ старой, такъ и молодой княгинь Задонскихъ. Надежда Павловна была въ какомъ-то странномъ состояніи безсмыслія.
   На утро послѣ страшной вѣсти она тотчасъ попробовала встать, но оказалось, что ноги ея какъ-то ослабли, подкашиваются и не могутъ держать тѣла. Пролежавъ такъ двое сутокъ сравнительно спокойно, она стала заговариваться, будто бредила на яву, а затѣмъ опять собралась встать... но ноги уже совсѣмъ не повиновались. Она ихъ, очевидно, не чувствовала. Позванные доктора объяснили, что это явленіе нервное отъ сильнаго душевнаго потрясенія.
   Недавняя Додя стала сразу пожилая женщина, пожившая...
   Жизнь проявлялась въ ней лишь движеніемъ, тѣмъ, что она ходила, глядѣла, изрѣдка отвѣчала односложно на вопросы. Объ утраченномъ мужѣ она ни разу не обмолвилась, какъ еслибы его никогда не существовало. И ей никто, конечно, о немъ не говорилъ,-- всякій чуялъ, что страшно даже заговорить. О дочери она совершенно забыла и изрѣдка, будто случайно зайдя въ дѣтскую, издали смотрѣла на малютку, а на лицѣ ея можно было, казалось, прочесть вопросъ: "Что это за ребенокъ и откуда онъ?" Заходя въ спальню свекрови, которая лежала въ постели почти въ безсознательномъ или, вѣрнѣе, безсмысленномъ состояніи, она точно такъ же равнодушно глядѣла на нее, какъ бы не вполнѣ понимая, зачѣмъ женщина лежитъ, не вставая. Черезъ нѣсколько дней, однако, несчастная Додя какъ бы вышла изъ своего оцѣпенѣнія, будто впервые поняла, что случилось, и заплакала... И съ этого дня она плакала безпрерывно, не жалуясь, не говоря ни о чемъ ни слова, не выражая никакихъ желаній и повинуясь всему, что ей говорили или предлагали.
   Послѣ привоза тѣла генерала, на торжественныхъ похоронахъ былъ, какъ говорится, весь городъ. И помимо многихъ, если не всѣхъ лицъ высшаго круга и высшей администраціи явилась пестрая, многотысячная толпа, въ которой было и простонародье, но не въ качествѣ зѣвакъ любопытныхъ или прохожихъ, а въ качествѣ людей, для которыхъ имя Задонскаго не было чуждо. Они знали это имя изъ газетъ или по слухамъ и безсознательно имъ гордились, чувствуя въ немъ національнаго героя, отважнаго молодца, который воюетъ "по вашему, по рассейскому".
   Но на этихъ похоронахъ, поднявшихъ столицу на ноги, въ первомъ ряду за гробомъ шли молодые военные высшаго общественнаго положенія, участвовавшіе въ церемоніи оффиціально. За ними шелъ только одинъ ближайшій родственникъ покойнаго -- его тесть. Мать и жена отсутствовали по невозможности быть. Если молодая княгиня была въ постели, въ очень серьезномъ положеніи и даже опасномъ, хотя физически ничѣмъ не страдала, то старая княгиня была уже въ такомъ состояніи, что доктора ожидали конца ежедневно.
   Единственное существо, обращавшее на себя вниманіе всѣхъ въ церкви, былъ маленькій красивый ребенокъ на рукахъ няни, одѣтый въ черное. Дѣвочка улыбалась всѣмъ, азрѣдка даже хихикала и только иногда, будучи недалеко отъ гроба, приглядывалась къ нему страннымъ взглядомъ. Ребенокъ будто сознавалъ, что онъ видитъ нѣчто особенное, не заурядное, чего не всякій день увидишь... Но какое значеніе имѣетъ этотъ ящикъ и что такое въ немъ?... И что они всѣ дѣлаютъ кругомъ, все ходятъ, говорятъ?...
   Въ городѣ было безконечно много толковъ о странной смерти генерала. Борщовъ вспоминалъ невольно то, что Задонскій говорилъ ему передъ тѣмъ, какъ ѣхать на войну. Женѣ и матери онъ постоянно повторялъ, что онъ неуязвимъ, заколдованъ и пуля его не беретъ, и, стало быть, не возьметъ. Но тестю онъ, странно смѣясь, говорилъ, будто сознаваясь въ тайномъ помышленіи:
   -- Одно вотъ... Есть колдовство на колдовство!
   Теперь было извѣстно подробно, какъ былъ убитъ Задонскій. Онъ ѣхалъ полемъ верхомъ, окруженный своимъ штатомъ, адъютантами и ординарцами, болѣе десятка человѣкъ. Онъ выѣхалъ на прогулку, которая была отчасти ненужной рекогносцировкой ex officio.
   Кое-гдѣ вдали въ степи виднѣлись группы всадниковъ, разнаго рода азіатовъ, но всѣ они немедленно, завидя русскихъ военныхъ, удалялись и исчезали. Иногда иныя кучки всадниковъ-туркменъ, въ числѣ полусотни и болѣе, чувствуя себя не въ опасности въ виду горсти русскихъ, не удалялись, вызывающе оставались на мѣстѣ, не нападали, но, въ случаѣ, нападенія, очевидно предполагали дать отпоръ.
   -- Ишь, мошенники!-- добродушно сказалъ раза два Задонскій:-- знаютъ вѣдь, что мы не можемъ взять ихъ въ штыкиз или въ сабли! А если бы моя воля, я бы вамъ, господа, ей Богу бы предложилъ, попробовать, позабавиться... Моя воля товарища, а не начальника.
   Проѣхавъ по пустынѣ верстъ съ десятокъ, всюду видя вдали на горизонтѣ, иногда въ полуверстѣ, кучки уже разсѣяннаго непріятеля, какъ бы кучки партизанскихъ отрядовъ, Задонскій снова, уже, быть можетъ, въ шестой разъ, остановилъ лошадей и бросилъ поводья. Вся свита, хорошо, конечно, зная, въ чемъ дѣло, безо всякаго предложенія и безъ команды генерала послѣдовала его примѣру.
   Всякій, за исключеніемъ двухъ-трехъ человѣкъ, полѣзъ за портсигаромъ, досталъ папиросу, и началось закуриваніе. Сильный вѣтеръ тушилъ спички, и закуриваніе замедлилось.
   -- Вѣдь вотъ лѣтъ десять собираюсь завести себѣ портсигаръ съ фитилемъ,-- сказалъ генералъ.-- И, должно быть, такъ и не заведу до конца моихъ дней...
   Адъютантъ тронулъ коня и подъѣхалъ ближе къ начальнику, чтобы ему помочь. Вытащивъ нѣсколько спичекъ изъ своей коробочки, онъ сразу зажегъ ихъ и, слегка подпаливая себѣ ладони, подалъ генералу, какъ бы въ пригоршнѣ, довольно большой пылающій огонекъ.
   Задонскій нагнулся съ лошади довольно низко къ протянутымъ ему рукамъ, чтобы закурить папиросу, но вмѣсто этого дернулся и повалился съ сѣдла на землю.
   Въ первую минуту ближайшіе ахнули и, спѣшившись, бросились помочь начальнику подняться, заранѣе улыбаясь той шуткѣ или остротѣ, которую онъ скажетъ. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ былъ въ военной школѣ, ему никогда не случалось падать съ лошади.
   Но, къ ужасу всѣхъ, генералъ оказался какъ бы въ полузабытьи, будто ошеломленный паденіемъ. Черезъ нѣсколько мгновеній алая кровь, заструившаяся по лицу, объяснила все оцѣпенѣвшей отъ ужаса свитѣ. Слабые признаки жизни въ лицѣ скоро исчезли.
   "До конца моихъ дней" -- стали послѣдними словами въ его жизни. Генералъ былъ убитъ наповалъ шальной пулей, прилетѣвшей невѣдомо откуда,-- вѣроятно, изъ кучки туркменовъ, стоявшихъ въ полуверстѣ.
   Не нагнись онъ, чтобы закурить папиросу, пуля пролетѣла бы мимо или попала бы въ шею лошади, а то и въ адъютанта, который загораживалъ его, будучи рядомъ на своей лошади..
   Рана была такая, какія рѣдко бываютъ. Пуля пробила черепъ, войдя въ темя головы.
   Много и долго толковали всѣ о странномъ случаѣ, повторяя: "Судьба"!
   Черезъ мѣсяцъ послѣ похоронъ молодого генерала, петербургскій высшій кругъ былъ снова на похоронахъ старушки княгини Задонской, старушки не столько своими годами, сколько отъ всего пережитаго.
   Время, проведенное на бѣломъ свѣтѣ послѣ извѣстія осмерти сына, было уже собственно не существованіемъ. Княгиня Надежда Павловна пролежала все время въ постели, молча, почти не принимая пищи и ни слова не произнося. Только за день или за два до смерти, позвавъ къ себѣ невѣстку, она приказала ей принести и внучку.
   Расцѣловавъ ребенка и его мать, княгиня перекрестила ихъ широкимъ крестомъ, какъ бы обѣихъ сочетая имъ, а затѣмъ съ трудомъ вымолвила:
   -- Я къ Юрію!... Хочу быть съ нимъ. Онъ говоритъ, что можно...
   Первый оправившійся отъ удара судьбы, Борщовъ, конечно тотчасъ принялся философствовать и самъ съ собой, и съ друзьями.
   -- Будь онъ убить просто въ сраженіи, случайности не было бы. Было бы естественное явленіе... А тутъ уже не то... Сраженья не было, да и всему уже былъ конецъ, замиреніе... Стало быть, не остановись онъ закуривать папиросу,-- былъ бы живъ.
   -- Нѣтъ!...-- возражали Борщову: -- былъ бы убитъ черезъ часъ, черезъ день, если уже такова была его судьба. Вспомните разсказъ Лермонтова -- "Фаталистъ". Стрѣлялъ человѣкъ ради пари въ себя -- и осѣчка... А вышелъ на улицу -- и тотчасъ же убитъ бѣгущимъ мимо пьянымъ казакомъ.
   -- Это чепуха!-- восклицалъ Борщовъ.-- Это дикое ученіе мусульманъ: "написано на небесахъ". Вы не понимаете, что я логиченъ. Я ищу и нахожу причину, а вы отдѣлываетесь терминомъ, словечкомъ...
   -- Тогда, по вашей логикѣ, разсуждайте иначе. Зайдите дальше назадъ. Если бы Задонскій не пріобрѣлъ когда-то въ юности дурной привычки курить, то и не сталъ бы закуривать папиросу и не нагнулся бы. Его судьба, по вашему разсуждая, была заранѣе предрѣшена не въ тотъ часъ, когда онъ нагнулся закуривать, а еще въ тотъ, когда онъ, за нѣсколько лѣтъ до погибели, закурилъ свою первую папиросу. Да и это будетъ не вѣрно. Виноватъ тотъ первый турокъ или, какъ кажется, арабъ, который выдумалъ сушить листья какого-то растенія, чтобы сжигать его во рту... Или наконецъ виновенъ даже" не онъ, а...
   -- А самъ Господь Саваоѳъ, создавшій Адама и Еву, и почву, на которой явилось растеніе табакъ!-- воскликнулъ Борщовъ.-- Слыхалъ я это тысячу разъ и отвѣчаю: вздоръ это. А есть въ жизни мгновенья, которыя суть "поворотныя" или, вѣрнѣе, "причинныя", дальше или выше которыхъ итти и искать, рыться -- уже значитъ... Фантазировать.
   

VII.

   Прошло много лѣтъ...
   Въ барскомъ домѣ, на Тверскомъ бульварѣ, въ уютномъ кабинетѣ, сидѣлъ въ старомодномъ вольтеровскомъ креслѣ дряхлый старикъ, за восемьдесять лѣтъ, худой, съ сморщеннымъ сильно лицомъ, съ согнутой годами спиной... Только взглядъ его красивыхъ глазъ былъ если уже не молодой, то все-таки пожилой, хотя и не старый. Во всякомъ случаѣ, глаза были много моложе лица, испещреннаго морщинами и бороздками... Около старика, на табуретѣ, сидѣла очень молоденькая дѣвушка, бѣлокурая, снѣжно-бѣленькая, съ розовыми щеками, съ чертами лица, въ которомъ не было красоты, а была чрезвычайная миловидность. Что-то нѣжное, цвѣтущее, полу-дѣтское, полу-женственное, какое то сочетаніе кротости, наивности и ласки было въ ней еще привлекательнѣе, чѣмъ иная строгая красота.
   Они -- дѣдъ и внучка, -- Борщовъ и княжна Задонская, -- уже давно бесѣдовали. Старикъ что-то пояснялъ, развивалъ, словоохотливо болтая; внучка слушала невнимательно. Ласково глядя на старика тѣмъ же взглядомъ, какимъ мать или няня смотритъ на лепечущаго младенца, она дѣлала видъ, что слушаетъ старательно.
   "Опять на дѣдушку его стихъ напалъ! Опять дѣдушка за свою пѣсенку взялся", -- думалось дѣвушкѣ; но не только не досадливо, но даже сочувственно глядѣла она на старика, выслушивая въ сотый разъ то, что знала наизусть, -- старика, который ее воспиталъ и котораго она обожала.
   -- Да, суммистъ...-- дрябло, шершаво бормоталъ Борщовъ.-- Я этотъ терминъ выдумалъ, потому что меня иные звали фаталистомъ. А фатализмъ -- совсѣмъ не то... И я, въ отличіе, выдумалъ: суммизмъ. Самъ, Надя, выдумалъ. Давно. Не только тебя, но и...
   -- И мамы еще на свѣтѣ не было,-- подсказала дѣвушка, улыбаясь шаловливо.
   -- Да... да... Ты пойми... Жизнь наша именно сумма... А слагаемыхъ...
   -- Три, дѣдушка. Знаю. Моя воля, его воля, и случай, который...
   -- Нѣтъ! Моя воля, ихъ воля... Ихъ -- всѣхъ окружающихъ меня людей, и случай... И вотъ онъ-то...
   -- Главный, сильнѣйшій двигатель!-- снова подсказала дѣвушка.
   -- Да, Надя. Моя жизнь и жизнь моихъ близкихъ, и даже чужихъ людей доказала мнѣ это. Не будь перчатки, Надя, которая упала...
   -- Знаю, знаю, дѣдушка: папа не родился бы на свѣтъ; мама бы не родилась на свѣтъ... не болѣла и не скончалась бы еще молодою отъ горя, что папа былъ убитъ... Только вотъ что, дѣдушка, я уже вамъ говорила, что я не могу вѣрить въ эту... какъ сказать... въ неправильность, что ли, всего случившагося въ вашей жизни... Не могу сказать, какъ вы, что было бы лучше, еслибы было все иначе. Единица -- не велико число, а все-таки больше, чѣмъ нуль.
   -- Да. Но ты про какой это нуль?
   -- А вотъ то, дѣдушка, что должно было по вашему быть, но не было -- вѣдь это нуль. Какъ правильно оцѣнивать то, чего нѣтъ и не было? Можно ли, напримѣръ, сказать про человѣка, что онъ хорошъ или дуренъ, когда этотъ человѣкъ только предполагаемъ, а на свѣтъ никогда не рождался.
   -- Погоди, погоди... Ты что-то другое... Ты путаешь. Ты, стало быть, не понимаешь меня.
   Дѣвушка, будто испугавшись, что старикъ снова начнетъ подробно, излагать, что такое сумма трехъ слагаемыхъ, суммизмъ и суммистъ, -- вдругъ привскочила и крѣпко обняла старика, мѣшая ему говорить.
   -- Понимаю, дѣдушка, понимаю!-- вскрикнула она звонко.-- Ей Богу! Я даже сама часто на балахъ, во время кадрилей, говорю моимъ кавалерамъ, что я -- суммистка. И все имъ объясняю... Они ни гугу не понимаютъ, но всегда со мной соглашаются... Но я лгу имъ... А вамъ я говорю по правдѣ: я не могу думать, что было бы хорошо, еслибы вы женились на бабушкѣ, вышедшей за дѣдушку Задонскаго, и еслибы мой отецъ и моя мать никогда бы не родились на свѣтъ. Не могу, дѣдушка. Какъ хотите... Не могу и не хочу...
   -- Почему же?..
   -- Да вѣдь тогда бы меня самой на свѣтѣ не было!.. А я рада, что я на свѣтѣ живу, и не могу согласиться, что мое существованіе есть нелѣпое и деспотическое дѣяніе вашего "господина Икса".
   -- Именно -- деспота-случая!
   -- А я вѣрю твердо, что я должна была непремѣнно и непремѣнно родиться на свѣтъ. И родилась!.. Это было предопредѣлено... Но, конечно, когда Господь Богъ творилъ еще только небо и звѣзды, а затѣмъ звѣрей и рыбъ, и такъ далѣе, было еще неизвѣстно, будетъ ли на свѣтѣ существовать... вотъ сія знаменитая особа, -- показала дѣвушка себѣ на грудь.-- А какъ только Господь сотворилъ Адама и Еву, такъ сейчасъ же стало извѣстно... Ну, хоть только Господу Богу и ангеламъ... Ну, хоть было даже сообщено оффиціально и господину сатанѣ... Хоть бы вотъ такъ: "По распоряженію свыше, доводится до свѣдѣнія вашего высокодьявольства, что придетъ время, пробьетъ часъ -- и явится, чтобы жить на свѣтѣ, Княжна Надежда Юрьевна Задонская, при томъ еще условіи, что она будетъ любить своего дѣдушку-суммиста".
   -- Ну, ты опять за свои глупости!...-- махнулъ старикъ рукой.
   -- Вовсе не глупости. Случайно, неправильно, противоестественно, нелогично и безсмысленно пришедшее на свѣтъ существо, считающееся вашей внучкой, имѣетъ честь заявить вамъ, что оно никакъ не можетъ сказать: "Ахъ, какъ бы хорошо было, еслибы меня не было, а была бы, вмѣсто меня, та, которая никогда не была и не будетъ".
   Борщовъ сталъ смѣяться.
   -- Ну, ладно... А я все-таки остаюсь суммистомъ и говорю: по логикѣ разума моего и по жизненному опыту моему, я пришелъ къ заключенію, что жизнь есть все-таки сумма трехъ слагаемыхъ...
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru