МОСКВА. Типо-Литогр. Г. И. Простакова. Москва, Балчугъ, д. Симон. монаст. 1901
Подложный самоубійца.
ПОВѢСТЬ.
I.
Былъ третій часъ ночи, а Парижъ все еще гудѣлъ. Во всемъ городѣ, не только на бульварахъ и большихъ улицахъ, но даже въ переулкахъ было особенное оживленіе. Весь Парижъ былъ на ногахъ.
Причина была особо-важная. Наканунѣ разразилась сразу революція, и король Людовикъ-Филиппъ тайно и поспѣшно бѣжалъ изъ дворца пѣшкомъ до площади "Согласія", оттуда въ каретѣ на край Парижа, а затѣмъ на почтовыхъ лошадяхъ выѣхалъ изъ предѣловъ Франціи.
Въ одной изъ небольшихъ улицъ, прилегающихъ къ "Елисейскимъ полямъ", было особенно много народа. Изъ большого дома среди сада расходилась толпа во всѣ стороны; шумно, весело, говорливо, двигались группы людей. Но здѣсь, въ этой толпѣ, расходящейся по домамъ въ третьемъ часу ночи, не было ничего общаго съ событіями во Франціи, ничего общаго со смутой, скопищами и баррикадами.
Это мѣсто была знаменитая "Альгамбра" -- одинъ изъ главныхъ игорныхъ домовъ Парижа.
Впрочемъ, среди гулливой, шумящей толпы были и нѣкоторые индивидуумы, выходившіе молчаливо и угрюмо. Это были тѣ, которые въ эту ночь проигрались въ пухъ и прахъ.
Въ числѣ послѣднихъ былъ высокій, плотный, рыжій, въ золотыхъ очкахъ, круглолицый, съ румянцемъ во всю щеку, пятидесятилѣтній человѣкъ, медленно и мѣрно шагавшій по троттуару, глядя себѣ подъ ноги. Это былъ не парижанинъ, а иностранецъ, англичанинъ родомъ, американецъ подданствомъ, гражданинъ города Нью-Іорка, банкиръ-милліонеръ, по имени Вильямъ Дикъ. Состояніе его духа было таково, что онъ даже не зналъ о совершившемся во Франціи событіи. Онъ не зналъ, что произошла революція, а въ кварталѣ св. Антонія уже строятся баррикады. Конечно, на весь Парижъ онъ одинъ не зналъ этого. Причины были простыя: во-первыхъ, онъ былъ не парижанинъ, а иностранецъ, во-вторыхъ, почти ни слова не зналъ по-французски, а въ третьихъ, за послѣдніе три дня онъ спускалъ послѣдніе стофранковые билеты, которые были у него въ бумажникѣ.
Уже болѣе полугода былъ онъ въ Парижѣ. Пріѣхалъ онъ, имѣя въ карманѣ ровно сто тысячъ долларовъ, а именно сегодня онъ оставилъ въ "Альгамбрѣ" послѣдній франкъ. Выйдя и направляясь въ гостиницу, гдѣ онъ жилъ, онъ старался припомнить нѣчто крайне важное: дѣйствительно ли въ правомъ ящикѣ его письменнаго стола есть мелочь, франковъ пятьдесятъ или шестьдесятъ, которые онъ какъ-то на-дняхъ случайно вынулъ и бросилъ туда изъ жилетнаго кармана. Пятьдесятъ франковъ могли-бы немножко пригодиться завтра поутру. Еслиже ихъ нѣтъ и это ему только почудилось, то тогда у него буквально нѣтъ ни гроша за душой.
Гостиница была на бульварѣ и около воротъ Сентъ-Дени, т.-е. довольно далеко отъ "Елисейскихъ полей". Тѣмъ не менѣе, мистеръ Дикъ шелъ пѣшкомъ, потому что нанять фіакръ было не на что. Въ послѣднюю минуту предъ закрытіемъ игорнаго дома онъ случайно ощупалъ въ карманѣ панталонъ мелочь -- серебро и одну золотую монету, и, прежде чѣмъ выходить, какъ настоящій игрокъ, вѣчно старающійся отыграться, онъ поставилъ и эти двадцать или тридцать франковъ, убѣжденный, что колесо фортуны повернется и за полчаса, которые остаются до закрытія игорнаго дома, онъ успѣетъ отыграть, пожалуй, и всѣ свои сто тысячъ долларовъ. Изъ-за этого соображенія приходилось теперь итти домой пѣшкомъ.
Черезъ часъ мистеръ Дикъ уже поднялся по лѣстницѣ, вошелъ въ свой номеръ изъ двухъ комнатъ -- гостиной и спальни, зажегъ свѣчку и прежде всего отворилъ ящикъ стола, чтобы убѣдиться, есть-ли мелочь, брошенная въ ящикъ наканунѣ. Дѣйствительно, въ столѣ оказалось золотомъ и серебромъ около семидесяти франковъ.
Дикъ сталъ надъ раскрытымъ ящикомъ и задумался...
Завтра можно будетъ поставить эти деньги, раздѣливъ на два куша. И почемъ знать? Можетъ быть колесо фортуны...
Но сердито захлопнувъ ящикъ, онъ отперъ другой, рѣшивъ мысленно, что находящееся въ этомъ другомъ -- лѣвомъ, въ данный моментъ гораздо нужнѣе и цѣлесообразнѣе. То, что судьба готовитъ ему на эти остающіеся семьдесятъ франковъ, неизвѣстно навѣрное, а то, что находится въ лѣвомъ ящикѣ, есть нѣчто, на что вполнѣ можно положиться безъ ошибки и безъ всякаго разочарованія.
Въ лѣвомъ ящикѣ лежала пара большихъ пистолетовъ знаменитаго Кухенрейтера, огнестрѣльное оружіе котораго распространяется со славой по всему міру. Да, кто положится на карты, можетъ быть сто разъ обманутъ, а кто положится на пистолетъ и даже на пару заразъ, кто поручитъ свою судьбу г. Кухенрейтеру, тотъ никогда не будетъ обманутъ.
Дикъ сбросилъ съ себя пальто, снялъ шляпу, потомъ скинулъ платье. Жилетъ упалъ на полъ, а часы которые онъ забылъ въ немъ, стукнули объ полъ.
-- Ай!..-- невольно вырвалось у мистера Дика.
Онъ поднялъ жилетъ, вынулъ часы и приставилъ ихъ къ уху. Они продолжали итти. Довольство выразилось на лицѣ англичанина: было бы обидно, если бы такой прекрасный хронометръ былъ испорченъ при паденіи. Однако, не все ли равно для человѣка, собирающагося застрѣлиться, испорчены или нѣтъ его часы.
"Большая разница!" -- думалось мистеру Дику:-- "тутъ ничего общаго... Можно собраться испортить и даже совсѣмъ похерить человѣческій механизмъ, но зачѣмъ же при этомъ совершенно напрасно портить и хорошій часовой механизмъ?.."
Положивъ на столъ золотые часы, которые показывали двадцать пять минутъ четвертаго, Дикъ задумался надъ вопросомъ, когда застрѣлиться: половина четвертаго или ровно въ четыре? Въ половинѣ четвертаго -- мудрено, такъ какъ надо еще написать письмо и записку. Въ гостиницѣ накопился снова маленькій счетъ, еще не уплаченный, кажется, за недѣлю. Отправляться на тотъ свѣтъ, не уплативши за номеръ и обѣды, было нехорошо.
Разумѣется, Дикъ увидѣлъ, что въ половинѣ четвертаго застрѣлиться невозможно, а до четырехъ часовъ все можно успѣть сдѣлать. Онъ быстро сѣлъ за столъ и началъ писать. Сначала онъ написалъ записку къ одному знакомому соотечественнику-богачу, прося его расчитаться за него въ гостиницѣ и уплатить всѣ расходы скромныхъ похоронъ. Затѣмъ онъ сѣлъ писать письмо, начинавшееся словами:
"Милая жена, я тебя и всѣхъ васъ обманулъ. Я еще живъ. Вѣрнѣе сказать, я еще былъ живъ, когда вы считали меня мертвымъ, но я буду, дѣйствительно, мертвъ, когда вы будете читать эти строки. Я былъ, такъ сказать, обманщикомъ, подложнымъ самоубійцей. Это было нѣсколько нечестно, во всякомъ случаѣ не по-джентльменски. Теперь, когда эти строки дойдутъ до Нью-Іорка, я буду настоящимъ, неподдѣльнымъ самоубійцей"...
Письмо вышло пространное; Дикъ объяснялъ въ немъ всѣ обстоятельства своей жизни въ Парижѣ въ теченіе полугода. Когда онъ уже кончилъ письмо, дописалъ четвертую страницу и собирался расписаться со своимъ обычнымъ росчеркомъ, кудряватымъ, очень похожимъ на какую-то летящую птицу, онъ взглянулъ на часы и снова произнесъ едва слышно:
-- Ай!..
Время, назначенное для того, чтобы застрѣлиться, было пропущено... На часахъ было восемь минутъ пятаго.
-- Какая досада!-- выговорилъ Дикъ вслухъ.-- И какимъ это образомъ? Я былъ увѣренъ, что успѣю написать!..
Однако, онъ рѣшилъ, что нѣтъ, не все равно: надо все дѣлать аккуратно, всякое занятіе на свѣтѣ дѣлается по часамъ, все начинается въ извѣстный часъ, не только работы въ мастерскихъ, но и занятія въ банкирскихъ конторахъ, даже обѣдня начинается въ извѣстный часъ, поэтому отправляться въ путь на тотъ свѣтъ какъ-то приличнѣе тоже въ извѣстный часъ.
Но вдругъ Дику пришло на умъ новое соображеніе: ночью застрѣлиться -- полная безсмыслица. Онъ даже удивился, какимъ образомъ такая нелѣпость, несообразица, могла ему прійти на умъ. Вдругъ сейчасъ въ гостиницѣ, гдѣ масса народа, и всѣ благодушно спятъ, человѣкъ, пожалуй, до полутораста -- мужчины, женщины, дѣти, хозяинъ, прислуга -- вдругъ раздадутся два гулкихъ выстрѣла, да еще какихъ выстрѣла! Изъ прелестнѣйшихъ пистолетовъ Кухенрейтера! Что же это будетъ? Всѣ повскакаютъ, начнутъ бѣгать, кричать, наконецъ, прибѣгутъ къ нему и, увидавъ на полу его мертвое тѣло, узнаютъ, что это именно онъ -- мистеръ Дикъ -- человѣкъ, считавшійся благовоспитаннымъ, поступилъ самымъ невѣжливымъ образомъ, во всякомъ случаѣ поступилъ не такъ, какъ подобаетъ джентльмену.
-- Какъ это глупо!-- досадливо выговорилъ англичанинъ.
Черезъ полчаса въ номерѣ было уже темно, а въ постели лежалъ и мѣрно дышалъ человѣкъ, рѣшившій на утро, проснувшись, напиться чаю, проглотить два яйца всмятку, съѣсть сочный, кровавый бифштексъ, запить все стаканомъ портвейна, а затѣмъ, конечно, не ради пищеваренія, прибавить ко всему этому, какъ бы ввидѣ сладкаго блюда, нѣчто изъ кухенрейтеровскаго изобрѣтенія.
Пустить себѣ въ голову заразъ двѣ пули въ оба виска было давнымъ-давно рѣшено Дикомъ на томъ основаніи, что одна пуля -- дура.
II.
Мистеръ Дикъ былъ бы оригинальный человѣкъ, если бы не былъ англичаниномъ. Но, если онъ просто только уподоблялся многимъ своимъ соотечественникамъ, то былъ безспорно въ оригинальномъ положеніи. Онъ мирно и сладко спалъ теперь въ постели, какъ бы досыпая свою послѣднюю ночь на бѣломъ свѣтѣ, а между тѣмъ онъ хорошо зналъ и часто вспоминалъ съ чувствомъ стыда, что у себя на родинѣ, у себя въ семьѣ, въ домѣ, въ кругу знакомыхъ и чуть не во всемъ городѣ Нью-Іоркѣ онъ уже болѣе полу года считается на томъ свѣтѣ.
Тому назадъ мѣсяцевъ шесть-семь онъ написалъ длинное письмо на имя жены, гдѣ объяснялъ, что онъ не настолько глупъ, чтобы продолжать существовать на свѣтѣ, и, желая всякаго благополучія женѣ и дочери, заявлялъ, что, исчезнувъ изъ дома, онъ покончитъ съ собой, но такъ аккуратно, что и тѣла его нигдѣ не найдутъ. Затѣмъ Дикъ тотчасъ же вышелъ изъ дому, захвативъ съ собой сто тысячъ долларовъ ввидѣ крупныхъ процентныхъ бумагъ.
Пробывъ менѣе сутокъ въ маленькой гостиницѣ, онъ сѣлъ на отходящій въ Европу пароходъ, черезъ двѣ недѣли былъ въ Шербургѣ, чрезъ сутки въ дилижансѣ явился въ Парижъ, черезъ часъ уже ѣхалъ въ фіакрѣ въ Елисейскія поля, еще черезъ нѣсколько минутъ былъ уже за игорнымъ столомъ въ "Альгамбрѣ" и сразу въ этотъ день спустилъ двадцать тысячъ франковъ, въ надеждѣ, что завтра отыграется.
Сто тысячъ долларовъ, увезенныхъ изъ дому, и были поступкомъ мистера Дика очень скромнымъ и благоразумнымъ. Домъ, изъ котораго онъ вышелъ, былъ извѣстенъ во всемъ Нью-Іоркѣ. Этотъ домъ былъ не простой домъ: это былъ банкирскій домъ. Контора Вильяма Дика и Ко была извѣстна во всей Америкѣ.
Люди, посвященные въ финансовыя дѣла, часто спорили о томъ, какую сумму изображаютъ обороты дома Дика. Одни, отчасти враги, считали, что обороты идутъ до трехъ и четырехъ милліоновъ. Люди безпристрастные были убѣждены, что эти обороты доходятъ и до двѣнадцати милліоновъ. Во всякомъ случаѣ, банкирская контора была одной изъ первыхъ въ городѣ. Если бы мистеръ Дикъ былъ болѣе жадный или легкомысленный человѣкъ, то онъ, написавъ женѣ, что отправляется на тотъ свѣтъ, отправился бы въ Старый свѣтъ, по крайней мѣрѣ, съ милліономъ въ карманѣ.
Но зачѣмъ и почему все это произошло?
Мистеръ Дикъ былъ женатъ уже болѣе двадцати лѣтъ, когда-то женился по любви, около десяти лѣтъ любилъ свою жену, затѣмъ второе десятилѣтіе очень уважалъ ее. У него были дѣти -- дочь и сынъ. Мальчикъ девяти лѣтъ былъ глуповатъ и дуренъ, но дочь, всегда прелестная, теперь стала красавицей, причемъ была симпатичной, умной и сердечной дѣвушкой. Алису свою, конечно, отецъ очень любилъ. Были и друзья въ Нью-Іоркѣ, настоящіе, искренно его уважавшіе, въ особенности за его денежные обороты.
Казалось-бы, мистеръ Дикъ могъ считаться самымъ счастливымъ человѣкомъ на свѣтѣ и продолжать желать существовать. Но именно счастье въ семьѣ, уваженіе согражданъ и огромныя денежныя средства, именно то обстоятельство, что у мистера Дика было все, чего можетъ пожелать человѣкъ, -- это все и понудило его пожелать прекратить скучные "платежи существованія".
Національная болѣзнь, или хворость, испоконъ вѣка посѣщающая сыновъ Альбіона, посѣтила и его. Болѣзнь эта, вдобавокъ, была и остается до сихъ поръ неизлѣчимой. Она называется "сплинъ". Терминовъ этой болѣзни въ другихъ языкахъ всего свѣта не существуетъ.
На мистера Дика напалъ сплинъ. Единственное лѣченіе, которое онъ надумалъ, но которое было только палліативомъ, была игра. И онъ началъ проводить цѣлые вечера и часть ночи въ разныхъ игорныхъ притонахъ, въ разныхъ трущобахъ города, гдѣ никто не могъ бы признать въ немъ извѣстнаго банкира Дика.
Когда онъ спускалъ черезъ чуръ большія суммы, и это обращало на себя особое вниманіе, то уже болѣе въ этотъ притонъ онъ не возвращался, а искалъ другой. Такимъ образомъ, онъ проигралъ въ теченіе года огромную сумму денегъ, какую -- онъ и самъ не зналъ или, вѣрнѣе, не хотѣлъ подсчитать, такъ какъ это было непріятно его самолюбію. Но, конечно, этотъ проигрышъ достигалъ до полумилліона долларовъ.
Однако, благоразуміе взяло верхъ, и мистеръ Дикъ рѣшилъ, что надо покончить.
Лѣкарство, очевидно, не дѣйствовало. По вечерамъ и ночамъ во время игры сплинъ его покидалъ, но на утро, при пробужденіи, снова какъ-бы хваталъ за горло и держалъ въ своихъ лапахъ до вечера. Такимъ образомъ, болѣзнь продолжалась, а употребляемое лѣкарство, не излѣчивающее, все-таки губительно дѣйствовало по отношенію къ дому, семьѣ и имени. И однажды мистеръ Дикъ рѣшилъ самого себя обуздать, поставивъ въ безвыходное положеніе. Онъ рѣшилъ взять только сто тысячъ долларовъ, уѣхать въ Европу и начать играть на эти деньги столько времени, сколько судьба этого пожелаетъ. Когда же онъ проиграетъ все, то далѣе уже не будетъ въ состояніи запускать руку въ кассу банкирскаго дома, и на чужой сторонѣ ему волей-неволей придется ликвидировать себя самого.
Поселившись въ Парижѣ, Дикъ началъ тамъ аккуратно скучать днемъ, бродя по улицамъ и бульварамъ, и аккуратно играть по вечерамъ, постоянно проигрывая и рѣдко выигрывая. Однако, играя азартно, онъ все-таки иногда возвращался домой съ такимъ страшнымъ выигрышемъ, который возвращалъ проигрышъ цѣлаго мѣсяца. И мистеръ Дикъ съ ужасомъ убѣждался, что это только оттягиваетъ ликвидацію его особы.
Изрѣдка англичанинъ думалъ о своемъ второмъ отечествѣ -- Америкѣ, о семьѣ, но вспоминалъ довольно хладнокровно. Его немножко удивляло, иногда раздражало, извѣстіе, полученное косвеннымъ путемъ, что въ Нью-Іоркѣ продолжаетъ процвѣтать банкирскій домъ Дикъ и Ко. Опредѣленія "вдова" или "наслѣдники" не было. Это обстоятельство заключало въ себѣ нѣкотораго рода загадку. Будь у него сынъ совершеннолѣтній или братъ, дѣло было бы ясно. Его жена была крайне ограниченная женщина, вялая, сонливая, а двадцатилѣтняя дочь -- была только веселая, свѣтская дѣвушка. Какимъ же образомъ могли онѣ устроить свои дѣла такъ, что фирма существуетъ и даже якобы процвѣтаетъ?
"Тѣмъ лучше!.." -- думалось иногда мистеру Дику.-- "Это очень странно!" -- мелькала у него зачастую мысль.
И иногда онъ принимался спорить съ самимъ собой. Рѣшивъ, что если жена и дочь устроились хорошо, продолжаютъ отлично вести банкирскій домъ, то и слава Богу, онъ тотчасъ раздражался, оскорблялся и начиналъ доказывать себѣ же, что онъ поглупѣлъ, судитъ, какъ полоумный. Мистрисъ Дикъ и миссъ Алиса не имѣютъ права злоупотреблять именемъ покойнаго мужа и отца. Вѣдь, онъ -- покойникъ! Для нихъ! А не нынче -- завтра онъ, дѣйствительно, будетъ вообще покойникъ. Что же это такое? И какъ они изворачиваются, когда его нѣтъ налицо? Неужели никто изъ кліентовъ за полгода не потребовалъ лично видѣться съ главой банкирскаго дома даже для переговоровъ?
Влѣпить себѣ пулю въ лобъ, совершенно не зная, какимъ именно образомъ все это устроилось, казалось тоже нѣсколько досаднымъ. Существованіе банкирскаго дома Вильяма Дика въ Нью-Іоркѣ, когда самъ Вильямъ Дикъ категорически письменно заявилъ женѣ, что отправляется на тотъ свѣтъ, было оригинальнымъ казусомъ, не только загадочнымъ, но даже просто не въ порядкѣ вещей.
И, засыпая теперь, мистеръ Дикъ снова объ этомъ вспомнилъ. Однако онъ эгоистически, съ нѣкоторымъ облегченіемъ на сердцѣ, соображалъ, что завтра поутру, хорошенько выспавшись и позавтракавъ, онъ это странное стеченіе обстоятельствъ разрѣшитъ моментально при помощи пары прелестнѣйшихъ машинокъ.
Вмѣстѣ съ тѣмъ, мистеръ Дикъ, засыпая, думалъ о томъ, какъ было бы неудобно жить на свѣтѣ, если бы не было изобрѣтено огнестрѣльное оружіе, а въ особенности пистолеты. Обращаться къ помощи веревки или бритвы, или какого-либо вещества изъ аптеки -- крайне непріятно, а вдобавокъ хлопотливо. Между тѣмъ, порохъ и пули имѣютъ въ себѣ что-то особенное, граціозное, поэтическое. Даже болѣе! Они имѣютъ въ себѣ именно что-то...
Но мистеръ Дикъ не додумалъ, что именно, потому что заснулъ сладчайшимъ сномъ.
III.
На другой день, когда мистеръ Дикъ проснулся, яркое солнце свѣтило въ окна. День былъ великолѣпный. На улицѣ, какъ и всегда, было сильное движеніе и гулъ однотонный, непрерывный, какъ отъ прибоя волнъ океана.
Лежа въ постели, англичанинъ соображалъ, что нынѣшній день -- интересный день въ его существованіи. Послѣдній! Сегодня чрезъ часъ произойдетъ задуманное имъ и вполнѣ рѣшенное "прекращеніе умственныхъ и тѣлесныхъ платежей" окружающему міру.
Медленно и порядливо окончивъ свой туалетъ, мистеръ Дикъ позвонилъ и спросилъ себѣ завтракъ. Прежде чѣмъ садиться за маленькій столикъ, уже накрытый, онъ снова отворилъ ящикъ стола и внимательно освидѣтельствовалъ пару пистолетовъ, чтобы окончательно убѣдиться, что это послѣднее угощеніе въ полномъ порядкѣ. Проглотивъ два яйца всмятку, мистеръ Дикъ взялся за бифштексъ, и лицо его насупилось.
-- Черти французы!-- проворчалъ онъ себѣ подъ носъ.-- Не умѣютъ приготовить простой бифштексъ. Какая-то подошва!
И ему стало особенно досадно. Онъ всю жизнь любилъ, даже уважалъ сочный кровавый кусокъ мяса, но теперь хорошій бифштексъ имѣлъ, вѣдь, особенное и огромное значеніе: вѣдь, это былъ послѣдній, который онъ съѣстъ на этомъ свѣтѣ! А на томъ свѣтѣ, почти навѣрное можно сказать, бифштексовъ никакихъ не будетъ, даже и этакихъ -- пережаренныхъ.
Вообще, и американецъ, и англичанинъ, собирающіеся покончить съ собой, любятъ, чтобы въ послѣдніе дни, а въ особенности въ самый послѣдній день ихъ существованія, все было въ полномъ порядкѣ, удобно и пріятно.
Однако, мистеръ Дикъ, ворча, началъ все-таки рѣзать кусокъ мяса и обмакивать каждый кусокъ въ коричневый соусъ по имени "ворчестерширсосъ". У непривычнаго человѣка отъ этого соуса дѣлается во рту настоящій пожаръ, нёбо, языкъ и горло превращаются въ нѣчто огнедышащее, но нашъ англичанинъ еще прибавилъ въ него немного перцу. Едва только съѣлъ онъ, ворча и бранясь "подошву", какъ въ его дверь постучали.
-- Войдите!-- отозвался онъ сурово и устремилъ глаза на дверь, такъ какъ лакей, служившій ему, уже приходилъ три раза, не стуча въ дверь.
"Кто бы это могъ быть?" -- подумалъ онъ.-- "Вотъ уже совсѣмъ не кстати!.."
Дверь отворилась. На порогѣ стоялъ высокій, стройный, очень красивый молодой человѣкъ. Онъ почтительно раскланялся, держа сѣрый цилиндръ въ одной рукѣ и красивую трость въ другой. На рукахъ его были пунцовыя перчатки, а сѣрый клѣтчатый костюмъ былъ съ иголочки.
-- Извините меня, -- заговорилъ онъ, -- что я осмѣливаюсь безпокоить васъ, но я счелъ долгомъ явиться...
-- Что прикажете?-- отвѣтилъ Дикъ, вставая вмѣстѣ съ салфеткой въ рукахъ и дѣлая шага три къ гостю.
-- Я счелъ долгомъ своимъ явиться къ вамъ. Не будетъ ли, можетъ быть, какихъ приказаній?
Мистеръ Дикъ вытаращилъ глаза.
-- Если я опоздалъ, -- продолжалъ молодой человѣкъ, -- и если вы меня обогнали, то это не моя вина! Въ дорогѣ у парохода сломалось колесо, и мы чуть не цѣлую треть океана проѣхали на одномъ колесѣ, и вамъ немудрено было, конечно, выѣхавъ изъ Нью-Іорка хотя бы пятью днями позже меня, прибыть въ Парижъ прежде.
"Я ничего не понимаю!" -- хотѣлъ сказать мистеръ Дикъ, но только подумалъ, промолчалъ, а вмѣсто этого спросилъ:
-- Съ кѣмъ я имѣю честь говорить?
-- Я -- агентъ вашего дома, Алексонъ. Виноватъ, что я самъ тотчасъ же не назвался. Извините, что я наивно вообразилъ, что вы меня сами узнаете. Это было наивностью съ моей стороны. У васъ столько служащихъ, и, кромѣ того, они имѣютъ честь видѣть васъ такъ рѣдко, мимоходомъ, что, если они хорошо знаютъ въ лицо васъ, то вамъ, конечно мудрено знать ихъ всѣхъ. Итакъ, честь имѣю представиться -- агентъ вашего дома! Не будетъ ли какихъ приказаній? Я возвращаюсь послѣзавтра.
-- Вы -- агентъ банкирскаго дома Вильямъ Дикъ и Ко въ Нью-Іоркѣ?
-- Точно такъ-съ!
-- И фирма эта продолжаетъ существовать?
Молодой человѣкъ изумленно поглядѣлъ въ лицо Дика.
-- Я хочу сказать обороты дома идутъ хорошо?
-- Болѣе или менѣе хорошо, хотя, какъ вамъ извѣстно, не столь хорошо, какъ шли прежде. Но, я полагаю, -- любезно улыбнулся молодой человѣкъ,-- что ваша неожиданная поѣздка сюда поправитъ дѣла.
-- Гм...-- мычнулъ Дикъ и прибавилъ мысленно:-- "Самъ чертъ тутъ ничего не пойметъ"!..
Онъ двинулся и пригласилъ гостя сѣсть, затѣмъ предложилъ ему стаканъ портвейну и сигару, но молодой человѣкъ сталъ конфузливо отказываться. По всему было замѣтно, что онъ не прочь былъ бы отвѣдать и того, и другого, но считалъ предложеніе простой любезностью со стороны мистера Дика и счелъ долгомъ отказаться: согласіе было бы съ его стороны фамильярностью по отношенію къ банкиру-патрону.
-- Какимъ образомъ вы нашли меня?-- спросилъ Дикъ, тараща глаза.
-- Я пришелъ въ эту гостиницу, чтобы повидать одного знакомаго, и когда я искалъ его имя на доскѣ, то случайно прочелъ ваше имя. Сначала я страшно удивился, такъ какъ, выѣзжая изъ Нью-Іорка, я зналъ, что ѣду въ командировку по вашему же выбору и приказанію, переданному мнѣ г. Германомъ, но затѣмъ, вспомнивъ, что мой пароходъ отъ несчастнаго случая въ морѣ запоздалъ, я, конечно, тотчасъ же сообразилъ, что вы могли выѣхать послѣ меня и прибыть во Францію раньше.
-- Давно ли вы служите въ банкирскомъ домѣ Дикъ и Ко?
-- Болѣе полутора года, почти два года. Я началъ съ довольно маленькой должности и только съ полгода тому назадъ сдѣлался агентомъ для поѣздокъ по Америкѣ, а теперь въ первый разъ по вашему порученію являюсь въ Европу.
-- Но отчего у васъ такой акцентъ? У васъ выговоръ необыкновенный!-- спросилъ Дикъ.
-- Я -- не американецъ и даже не англичанинъ. Я -- русскій...
-- О-о?!-- Ре -- шенъ!!-- протянулъ, изумляясь, Дикъ, но, тотчасъ же, вспомнивъ главное, спросилъ: -- За это послѣднее время часто ли вы видѣли мистера Вильяма Дика?
Молодой человѣкъ снова изумленными глазами уперся въ лицо говорящаго.
-- Много ли разъ я имѣлъ честь васъ видѣть?-- спросилъ онъ.
-- Я спрашиваю, сколько разъ за два года имѣли вы случай видѣть близко или разговаривать съ мистеромъ Вильямомъ Дикъ, главой банкирскаго дома Дикъ и Ко?-- холодно проговорилъ англичанинъ.
-- Разговаривать мнѣ не приходилось ни разу, этой чести, какъ вамъ извѣстно, никто изъ мелкихъ служащихъ не удостаивается, но видѣть мнѣ приходилось васъ прежде нѣсколько разъ. Прежде, а не за эти послѣдніе полгода.
-- И вы находите между нимъ и мной сходство, г. Алексонъ?..
Наступило молчаніе. Лицо красиваго молодого человѣка стало даже некрасивымъ, такъ какъ онъ широко разинулъ ротъ, вытаращилъ глаза и сидѣлъ, какъ истуканъ, даже какъ дуракъ.
-- Я долженъ вамъ сказать, молодой человѣкъ,-- заговорилъ мистеръ Дикъ,-- что вы ошибаетесь! Если я ношу то же имя, что и вашъ патронъ, то я не могу допустить мысли, чтобы, сверхъ имени, было между мной и имъ сходство. Это была бы слишкомъ странная игра судьбы. Я думаю, что одно и то же прозвище повліяло на васъ? Вы, вѣроятно, никогда не видали или плохо видѣли вашего патрона и вообразили себѣ теперь, что я на него похожъ.
Наступило снова молчаніе, но затѣмъ Алексонъ понемногу овладѣлъ собой, крайнее изумленіе исчезло съ его лица, и онъ выговорилъ:
-- Извините меня за мою невольную ошибку, но все-таки я осмѣлюсь утверждать, что между моимъ патрономъ и вами очень большое сходство. Быть можетъ, между вами и имъ есть дальнее родство? Теперь, всматриваясь въ васъ, я могъ только замѣтить, что вы, быть можетъ, немножко моложавѣе, лѣтъ на пять, на шесть. Но такъ... вообще... извините... но это поразительное сходство! Я думаю, что, если бы мой патронъ, мистеръ Дикъ, увидѣлъ васъ, то онъ самъ былъ бы пораженъ! Ему бы показалось чудомъ!
"Да", -- подумалъ про себя Дикъ, -- "если бы я самъ себя встрѣтилъ и увидѣлъ себя гдѣ нибудь предъ собой, помимо зеркала, то, конечно, почелъ бы эта чудомъ"...
-- Очень вѣрю,-- прибавилъ онъ вслухъ,-- что я похожъ на вашего патрона, но все-таки повторяю вамъ, молодой человѣкъ, что, вѣроятно, вы преувеличиваете. На васъ просто сильно повліяла одна и та же фамилія, подѣйствовала на ваше воображеніе. Послѣдній разъ говорю вамъ, что между мной и вашимъ патрономъ нѣтъ ничего общаго, что мы -- даже не родственники и никогда не видѣлись, конечно, такъ какъ я никогда изъ Лондона не выѣзжалъ и только теперь въ первый разъ пріѣхалъ въ Парижъ на нѣсколько дней. Въ Америкѣ я тоже никогда не бывалъ. Но теперь я начинаю вспоминать, что слышалъ или читалъ въ газетахъ, что существуетъ въ Нью-Іоркѣ банкирскій домъ моего однофамильца. Да, я начинаю смутно вспоминать... но тоже вспоминаю нѣчто... Развѣ тому назадъ такъ около полугода не ходилъ слухъ, что мистеръ Вильямъ Дикъ, вашъ патронъ... какъ бы это сказать? Что-то такое случилось... именно около полугода... онъ закрылъ свою контору или, кажется, чуть ли не пропалъ безъ вѣсти? Что-то въ этомъ родѣ мнѣ смутно вспоминается...
И, говоря это, англичанинъ пытливо глядѣлъ въ лицо Алексона, но молодой человѣкъ снова изображалъ на своемъ красивомъ лицѣ одно только крайнее изумленіе.
-- Не знаю!-- замоталъ онъ, наконецъ, головой.-- Ничего подобнаго не было. Онъ живехонекъ и...
-- Стало быть, -- оживляясь, заговорилъ мистеръ Дикъ:-- банкирскій домъ существуетъ и процвѣтаетъ, и мой однофамилецъ точно такъ же?
-- Да-съ, процвѣтаетъ, хотя не такъ уже, какъ бывало прежде, какъ я имѣлъ честь вамъ докладывать. Тутъ замѣшалось одно маленькое обстоятельство... И, коль скоро вы даже незнакомы съ моимъ патрономъ, то я и не считаю долгомъ скрывать отъ васъ то, что намъ всѣмъ извѣстно и что мы, служащіе въ банкирскомъ домѣ, конечно, въ самомъ Нью-Іоркѣ никому не разсказываемъ, а держимъ въ строжайшей тайнѣ, чтобы не нанести ущерба торговому дому. Но здѣсь, во Франціи, и притомъ вамъ, постороннему человѣку, который никогда Нью-Іоркѣ не былъ и не будетъ, я могу сообщить.
И, говоря это, Алексонъ краснорѣчиво уже раза два или три поглядѣлъ на бутылку портвейна. Теперь, когда онъ зналъ, что передъ нимъ сидитъ не его патронъ, а какой-то обыватель Лондона, однофамилецъ его хозяина, онъ, конечно, не считалъ фамильярностью чокнуться съ нимъ.
Мистеръ Дикъ замѣтилъ взглядъ молодого человѣка и, такъ какъ предъ нимъ стоялъ чистый стаканъ, пододвинулъ его гостю и налилъ въ него вина. Наливъ и себѣ въ маленькій стаканъ, онъ протянулся съ нимъ къ гостю, чокнулся и выговорилъ:
-- За ваше здоровье! А затѣмъ и все утро свободенъ, дѣлать мнѣ нечего, и, по правдѣ вамъ сказать, хоть я и зналъ, что существуетъ въ Нью-Іоркѣ г. Вильямъ Дикъ, я теперь крайне имъ заинтересованъ именно потому, что, вдобавокъ, вы увѣряете, будто между мной и имъ есть даже какое то сходство въ лицѣ. Влѣдствіе этого я прошу васъ разсказать мнѣ кое-что о моемъ двойникѣ. Это меня позабавитъ. Никакой нескромностью съ вашей стороны я, какъ честный человѣкъ, не воспользуюсь, да и не буду въ состояніи воспользоваться, такъ какъ черезъ день или два я уѣзжаю обратно въ Лондонъ, а у васъ въ Нью-Іоркѣ, конечно, я никогда въ жизни не буду. Скажите мнѣ, что мой двойникъ -- умный человѣкъ или дуракъ? Вѣдь, бываютъ банкиры, блестящимъ образомъ ведущіе свои дѣла, наживающіе милліоны и при этомъ -- пошлые дураки. У нихъ только удача. За нихъ работаетъ одна дама -- г-жа Фортуна...
-- Былъ?!.-- воскликнулъ мистеръ Дикъ.-- Что вы хотите сказать словомъ "былъ"? Вѣдь, вы же сами сказали, что онъ живехонекъ?
-- Конечно, живехонекъ, но я не могу сказать "здравъ и невредимъ"...
-- Какимъ образомъ?
-- А потому, изволите видѣть, что съ полгода назадъ, болѣе или менѣе, съ нимъ нѣчто произошло...
Вниманіе и любопытство мистера Дика сразу насторожилось.
-- Около полугода назадъ?!.-- воскликнулъ онъ.
-- Да-съ!
-- Что же именно?
-- Мой патронъ вдругъ перемѣнилъ образъ жизни.
"Да",-- быстро подумалъ мистеръ Дикъ,-- "если ты называешь исчезновеніе человѣка, оставившаго письмо, что онъ хочетъ покончить съ собой, перемѣной образа жизни, то это опредѣленіе оригинально!"
И онъ задумался надъ оригинальнымъ опредѣленіемъ.
IV.
Но, пока англичанинъ думалъ, молодой человѣкъ уже началъ свое повѣствованіе и разсказалъ слѣдующее. Приблизительно около полугода назадъ его патронъ пересталъ выходить изъ дома и затѣмъ пересталъ выходить изъ своего рабочаго кабинета. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ проводитъ жизнь очень странно: онъ завтракаетъ и обѣдаетъ одинъ въ томъ же кабинетѣ, не желая видѣть даже самыхъ близкихъ друзей, не только кліентовъ, и допускаетъ къ себѣ, въ свои двѣ комнаты -- кабинетъ и спальню -- только жену, сына, дочь, управляющаго банкомъ, г. Германа, и своего любимца-лакея.
Вмѣстѣ съ тѣмъ, въ стѣнѣ, раздѣлявшей его кабинетъ отъ комнаты, гдѣ сидѣлъ всегда г. Германъ, гдѣ дѣлались ему доклады и гдѣ изрѣдка онъ принималъ наиболѣе важныхъ посѣтителей,-- въ стѣнѣ этой было сдѣлано отверстіе, нѣчто вродѣ окна съ большимъ, толстымъ зеркальнымъ стекломъ. И, если мистеръ Дикъ никогда не выходилъ и никого не принималъ, то его можно было всегда чрезъ окно видѣть, бывая у Германа. И многіе, конечно, видѣли его и могли даже засвидѣтельствовать, что патронъ проводитъ цѣлые дни за работой. Впрочемъ, иногда онъ приказываетъ задернуть зеленую занавѣску, чтобы посѣтители Германа не могли его видѣть.
Если бы мистеръ Вильямъ Дикъ выходилъ изъ дому или работалъ нѣсколько меньше, то, конечно, это могло бы принести только пользу для банкирскаго дома въ общественномъ мнѣніи города. Но подобное домосѣдство и подобная нелюдимость, и всѣ привычки мизантропа, и эти черезчуръ усидчивыя занятія дѣлами, продолжающіяся съ утра и до вечера, повліяли на дѣла совершенно иначе, -- принесли вредъ. Злые языки и враги банкирскаго дома, конечно, воспользовались этимъ.
-- И вы, конечно,-- прибавилъ Алексонъ,-- поймете, къ чему это повело?
-- Къ чему?-- спросилъ слушатель, но такимъ страннымъ, упавшимъ голосомъ, какъ если бы былъ пораженъ на смерть.
-- Вы не догадываетесь, что стали говорить въ городѣ?
Мистеръ Вильямъ Дикъ молчалъ, а затѣмъ выговорилъ, какъ очумѣлый:
-- Стали говорить, что онъ съ ума сошелъ?
-- Именно!
-- И все пошло къ черту!-- прошепталъ Дикъ будто себѣ самому и осунулся въ креслѣ, какъ бы испуская послѣднее дыханіе.
-- Точно такъ-съ! Кредитъ сталъ падать!
Мистеръ Дикъ уже такъ задумался, очевидно, глубоко потрясенный разсказомъ молодого человѣка, что этотъ теперь глядѣлъ на него снова съ крайнимъ изумленіемъ и молчалъ. Наконецъ, онъ собрался заговорить и сказалъ:
-- Васъ все это удивляетъ?
Но мистеръ Дикъ, не слыхалъ и не отвѣтилъ.
-- Позвольте покинуть васъ, -- сказалъ снова чрезъ полминуты Алексонъ:-- у меня много дѣла сегодня. Очень радъ, что я имѣлъ случай...
Но молодой человѣкъ замолчалъ, видя, что собесѣдникъ такъ забылся, какъ если бы лишился сознанія.
Алексонъ поднялся, сталъ умышленно кашлять и, наконецъ, протянувъ руку, почти крикнулъ.
-- До свиданія!
Дикъ пришелъ въ себя и поглядѣлъ, какъ бы спросонья.
-- А? Что?.. Ахъ, да! Вы... вы уходите? Погодите!
-- У меня много дѣла, поэтому я...
-- Два слова, т.-е. нѣсколько словъ или одинъ вопросъ, и я отпущу васъ... Скажите, вы говорили, что я сижу по цѣлымъ днямъ за столомъ...
-- Нѣтъ-съ. Я этого не говорилъ.
-- Какъ не говорили?!.
-- Я этого не могъ сказать, не зная вашего образа жизни. Я говорилъ про моего патрона.
-- И вы его видѣли, видали?.. Предъ отъѣздомъ изъ Нью-Іорка вы его видѣли?
-- Да-съ.
-- Своими глазами видѣли?
-- Видѣлъ!-- удивился Алексонъ.
-- Ваше честное слово?
-- Даю вамъ слово джентльмена.
-- Это... это чертъ знаетъ, что такое!-- закричалъ Дикъ.-- Это можно съ ума сойти!
-- Да-съ. Но это ввидѣ сплетни уже бѣгаетъ по всему Нью-Іорку.
-- Что?
-- Всѣ говорятъ, что мистеръ Дикъ сошелъ съ ума.
-- Нѣтъ... Нѣтъ! Я не про это... Вотъ что, г. Алексонъ... Дайте слово, что вы исполните мою просьбу, пустую, самую пустую.
-- Извольте! Даю!
-- Приходите ко мнѣ снова завтра въ эту пору.
-- Извольте, съ удовольствіемъ!
Молодой человѣкъ вышелъ, а мистеръ Дикъ снова глубоко задумался и просидѣлъ такъ нѣсколько часовъ. Онъ изображалъ истукана.
О послѣднемъ предполагавшемся имъ блюдѣ или угощеніи онъ даже забылъ... Ему было не до самоубійства. Было нѣчто важнѣе...
Предъ обѣдомъ, часа за полтора, онъ вышелъ погулять на бульвары, но и здѣсь думалъ все объ одномъ и томъ же и изрѣдка говорилъ вслухъ. Мысли его вертѣлись все на одномъ соображеніи.
"Кто же этотъ мерзавецъ, который изображаетъ меня въ Нью-Іоркѣ?.. И если этотъ мерзавецъ обанкротится, то, вѣдь, банкротомъ сочтутъ не его, а меня. Какъ же поступить? Ѣхать назадъ и раскрыть все это комедіанство?!. Никогда! Теперь меня это волнуетъ, но, когда я застрѣлюсь, то, понятно, съ того свѣта мнѣ все это будетъ представляться совершенно иначе, съ иной точки зрѣнія, болѣе разумной, менѣе условной. Если вся эта земля для меня вдругъ станетъ горошиной -- и глупой, скучной горошиной -- то, очевидно, что вся Америка будетъ пятнышко, Нью-Іоркъ точка, а банкирская фирма Дикъ и Ко... что? Даже не атомъ, а какая-то сотая доля атома, если атомъ дѣлимъ...
И мистеръ Вильямъ рѣшилъ, что надо все-таки застрѣлиться. Но когда?.. Сейчасъ... До обѣда? Онъ подумалъ.
Но вдругъ онъ вспомнилъ, что позвалъ наутро въ гости молодого агента своего дома, да еще какого агента -- русскаго!
-- Невѣжливо! Придетъ и найдетъ тѣло. Даже болѣе, чѣмъ невѣжливо -- опасно! Онъ вернется въ Нью-Іоркъ и разскажетъ, что познакомился съ однофамильцемъ своего патрона, страшно на него похожимъ, и что этотъ "другой" Дикъ застрѣлился. Семья догадается. Нельзя! Надо завтра его принять, затѣмъ переѣхать въ другую гостиницу, а тамъ уже ликвидировать свою особу.
-- А деньги для переѣзда.
И, подумавъ, онъ прибавилъ:
-- Сегодня пойду въ "Альгамбру", захвачу эти 70 франковъ... и, навѣрно, выиграю. Если проиграюсь, то завтра послѣ визита этого Алексона выйду гулять и придумаю, какъ покончить съ собой, чтобы не попасть въ моргъ и не быть узнаннымъ.
И, подумавъ еще, Дикъ рѣшилъ непремѣнно итти вечеромъ въ "Альгамбру", затѣмъ принять на утро Алексона... а затѣмъ?.. Затѣмъ, конечно, не дожидаясь обѣда, такъ застрѣлиться, чтобы его похоронили, какъ неизвѣстно кому принадлежащее тѣло.
Тутъ было все то же, какъ и прежде: толпа съ странными лицами, физіономіи довольныя и даже восторженныя, а рядомъ блѣдныя лица съ дико раскрытыми глазами: однимъ фортуна улыбалась, другихъ казнила.
"Удивительный народъ -- люди!" -- думалось мистеру Вильяму:-- "проигрываютъ и сердятся, волнуются, кажутъ несчастными. Не все ли равно -- выигрывать или проигрывать? Вѣдь, дѣло въ игрѣ!"
Раздѣливъ свои семьдесять франковъ на три куша, мистеръ Дикъ началъ ставить на Rouge et Noir. Бывало, онъ не ставилъ никогда менѣе пяти луидоровъ или ста франковъ и проигрывалъ до пятидесяти тысячъ въ вечеръ. На этотъ разъ, поставивъ первый кушъ въ одинъ золотой -- онъ выигралъ. Оставивъ все на столѣ, онъ снова выигралъ. И такъ семь разъ. Послѣ седьмого удара, выиграннаго, онъ всю кучу золота перетащилъ съ "краснаго" на "черное". И опять выигралъ. Чрезъ часъ игры предъ мистеромъ Дикомъ на столѣ было 25 тысячъ франковъ приблизительно. Онъ не трудился считать, загребая золото...
-- Глупо! Глупо!-- повторялъ онъ, волнуясь отъ досады.-- Глупо это потому, что, сколько бы я ни выигралъ, я эту канитель существованія продолжать не стану. Все-таки завтра предъ обѣдомъ я застрѣлюсь. Слѣдовательно, эти деньги останутся зря въ пользу хозяина гостиницы или въ пользу полиціи, которая мое тѣло подберетъ и обокрадетъ.
Впрочемъ, было вѣрное средство не остаться въ выигрышѣ и выйти изъ "Альгамбры" безъ гроша.
И мистеръ Дикъ употребилъ это средство. Въ два часа ночи онъ вышелъ изъ игорнаго дома съ билетомъ въ пятьсотъ франковъ и съ серебряной монетой въ два франка.
Съ великимъ трудомъ поборолъ себя игрокъ, чтобы не спустить все до послѣдняго франка. Благоразуміе взяло верхъ. Прежде Дикъ собирался застрѣлиться въ своей комнатѣ, и пріятель, извѣщенный запиской, могъ уплатить и въ гостиницѣ, и за похороны. Теперь, благодаря присутствію въ Парижѣ Алексона, Дикъ опасался поступить такъ и рѣшилъ, уплативъ хозяину, застрѣлиться въ окрестностяхъ. И онъ энергически оставилъ въ карманѣ пятьсотъ франковъ для гостиницы и два франка на извозчика.
V.
На одной изъ лучшихъ и шумныхъ улицъ Нью-Іорка въ большомъ домѣ помѣщалась контора и квартира банкира Дикъ. Здѣсь лѣтъ пятнадцать прожила семья ни хорошо, ни дурно...
Разумѣется, въ тотъ день, въ который отецъ семейства вдругъ исчезъ, оставивъ письмо, объяснявшее его рѣшеніе покончить съ собой, мистриссъ Дикъ и молодая Алиса были поражены. Но нельзя сказать, что бы это было тяжелое, безысходное горе.
За послѣдніе годы Дикъ какъ-то отдалился отъ жены и дочери. Онъ много и часто отсутствовалъ, а когда бывалъ дома, то былъ настолько сумраченъ и угрюмъ, что его присутствіе только тяготило всѣхъ. Г-жа Дикъ, давно охладѣвшая къ своему мужу, обожала дочь и мечтала только объ ея замужествѣ. Нежданное рѣшеніе Дика было лишь ужасно тѣмъ, что вело прямо къ катастрофѣ, т.-е. къ разоренію.
Г-жа Дикъ поэтому не столько жалѣла мужа, рѣшившагося на самоубійство, сколько попрекала его, что онъ не взялся за дѣло иначе. Онъ имѣлъ право, конечно, покончить съ собой, но не имѣлъ права, по ея мнѣнію, покончить съ банкирскимъ домомъ. Слѣдовало все привести въ порядокъ, ликвидировать свои дѣла или выдать дочь замужъ и основать новую фирму, а затѣмъ уже отправляться на тотъ свѣтъ. Отъ потрясенія г-жа Дикъ заболѣла и слегла въ постель.
Юная Алиса, конечно, могла только плакать и ухаживать за матерью, но ея личныя, тайныя мечты тоже рухнули. Она уже надѣялась быть г-жей Алексонъ, теперь же, если молодой человѣкъ попрежнему ее любитъ, то его родители врядъ ли согласятся на его женитьбу съ дочерью самоубійцы-банкрота.
Прошло нѣсколько дней послѣ исчезновенія; мистриссъ Дикъ была въ постели, но банкирская контора не закрывалась, и все шло своимъ чередомъ. Главный управляющій, уже давно служившій у Дика, старый, умный, дѣльный, но и очень хитрый и лукавый человѣкъ, г. Германъ, сначала тоже потерялъ голову, но затѣмъ вдругъ пріободрился, ожилъ... Смущенія его не было и слѣда.
Случилось это послѣ краткой бесѣды его съ вѣрнымъ слугой исчезнувшаго банкира. Камердинеръ, старикъ Томъ, пятнадцать лѣтъ служившій барину, очевидно, повліялъ на расположеніе духа и на рѣшеніе Германа.
Черезъ недѣлю послѣ прочтенія письма Дика, которое показала ему Алиса, Германъ велѣлъ доложить больной г-жѣ Дикъ, что ей пора подняться съ постели, чтобы рѣшить судьбу банкирскаго дома.
Женщина приняла Германа. Между ними произошло важное и роковое объясненіе. Онъ предложилъ женщинѣ, ничего не понимающей въ дѣлахъ, скрывъ самоубійство банкира, взять на себя постепенную, осторожную ликвидацію всѣхъ дѣлъ, чтобы спасти хотя бы около полумилліона для юной миссъ Алисы.
-- Все зависитъ отъ васъ!-- сказалъ Германъ госпожѣ Дикъ:-- рѣшайте! Желаете ли вы вмѣстѣ съ дочерью итти, какъ говорится, на улицу, или желаете, чтобы у миссъ Алисы было очень приличное приданое? Я беру на себя все, но лишь съ однимъ условіемъ, чтобы вы вполнѣ подчинились моей волѣ и исполнили три мною поставляемыя условія. Первыя два я вамъ тотчасъ же скажу, а о третьемъ я умолчу и объясню его вамъ впослѣдствіи, когда все дѣло выяснится, когда я увижу, что все, дѣйствительно, обстоитъ благополучно.
Разумѣется, г-жа Дикъ согласилась на все.
-- Первое мое условіе, конечно, ради вашей же пользы, заключается въ томъ, чтобы вы рѣшились подписывать всѣ тѣ бумаги, которыя я буду вамъ подавать. Вездѣ, гдѣ стояла подпись мистера Дика, должна стоять ваша, разумѣется, похожая на подпись вашего мужа.
-- Но, вѣдь, это противозаконно?!.-- воскликнула г-жа Дикъ.
-- Совершенно вѣрно!
-- Вѣдь, это будетъ подлогъ?
-- Совершенно вѣрно! Если не полный подлогъ, то на половину. Вы будете писать имя, которое носите, подражая почерку вашего мужа. Но поймите, что изъ этого никакой бѣды не произойдетъ. Мы понемногу ликвидируемъ всѣ дѣла и, когда все будетъ кончено, мы объявимъ о письмѣ мистера Дика и его рѣшеніи покончить съ собой. Никому и на умъ не придетъ, что мы, такъ сказать, оттянули его самоубійство! Да и кто-же пойдетъ рыться въ дѣлахъ банкирскаго дома, ликвидировавшаго свои дѣла и притомъ совершенно правильно, безъ ущерба своимъ кліентамъ? Вамъ придется подписаться какихъ-нибудь нѣсколько сотенъ разъ, но этимъ вы дадите вашей дочери полумилліонное приданое. Согласны-ли вы?
Разумѣется, г-жа Дикъ попросила отсрочки подумать, но на другой-же день согласилась и въ душѣ была даже благодарна преданному и умному Герману за то, что онъ придумалъ спасти ее отъ гибели.
Германъ заявилъ о второмъ условіи, которое оказалось гораздо легче исполнить, чѣмъ первое. За первое можно было итти подъ судъ, за второе, какъ за обманъ, г-жа Дикъ никакой отвѣтственности подвергнуться не могла. Германъ бралъ все на себя лично и просилъ женщину дать только свое молчаливое согласіе.
-- Въ чемъ же оно заключается?-- спросила г-жа Дикъ.
-- Это объяснять довольно долго и совершенно излишне. Завтра утромъ я вамъ покажу нѣчто, предупредивъ васъ не пугаться и попросивъ ни слова никому не объяснять.
На слѣдующій день въ комнатѣ, гдѣ всегда принималъ управляющій конторой, появились рабочіе, а самъ онъ временно принималъ посѣтителей и доклады конторщиковъ въ другой -- сосѣдней. Рабочіе были заняты дѣломъ съ ранняго утра, съ разсвѣта и до поздней ночи. На второй день все было готово. Кабинетъ управляющаго принялъ свой обычный видъ, и Германъ снова переселился въ него. Но весь персоналъ конторы, а равно и постоянные посѣтители увидѣли новость. Въ стѣнѣ оказалось довольно большое окно, черезъ которое былъ виденъ кабинетъ самого мистера Дика.
Около полудня Германъ попросилъ г-жу Дикъ пожаловать къ себѣ. Онъ подвелъ ее къ этому занавѣшенному окну и, собираясь постучать въ него, серьезно и важно прибавилъ:
-- Снова, въ третій разъ, прошу васъ, уважаемая мистрисъ, не пугаться, не падать въ обморокъ, хотя-бы вы увидѣли что-нибудь чрезвычайное. Готовы-ли вы? Помните, что все дѣлается для счастья вашей дочери. Поэтому старайтесь выдержать всякій, какой-бы то ни было, нравственный ударъ. Итакъ, готовы-ли вы увидать нѣчто чрезвычайное, даже, пожалуй, съ извѣстной точки зрѣнія, страшное?
Г-жа Дикъ, женщина очень религіозная, прочла мысленно молитву и объявила, что она готова. Германъ постучалъ въ стекло окна. Зеленая тафтяная занавѣска отдернулась за стекломъ, и мистрисъ Дикъ оторопѣла, затрепетала, собралась страшно закричать, но у нея не хватило силъ. Ноги ея задрожали, подкосились, и она едва не упала на полъ. Германъ поддержалъ ее и посадилъ въ кресло.
-- Что это?!.-- воскликнула она.
Но Германъ молчалъ.
-- Я васъ спрашиваю, что это значитъ? Онъ живъ? Онъ вернулся?
-- Нѣтъ!-- холодно отозвался тотъ.
-- Что-же это?
-- Это онъ для всей Америки, для всѣхъ кліентовъ, для всей конторы, но для насъ -- васъ, вашей дочери, сына и меня -- это нѣчто совершенно иное. Пойдемте въ кабинетъ!
И черезъ нѣсколько мгновеній Германъ, подавая руку г-жѣ Дикъ, провелъ ее кругомъ чрезъ другія комнаты и ввелъ въ кабинетъ ея мужа. За письменнымъ столомъ въ халатѣ сидѣлъ спиной къ нимъ самъ Дикъ. Германъ обвелъ свою даму кругомъ стола и поставилъ противъ фигуры сидящаго за работой банкира, держащаго перо въ рукѣ и склонившаго надъ бумагой голову. Женщина долго вглядывалась...
-- Это поразительно!-- воскликнула она, наконецъ.
-- Да, ваша правда!-- улыбаясь, отвѣтилъ Германъ.
-- Но объясните мнѣ, откуда вы это достали? Когда успѣли вы это сдѣлать?
-- Я ничего не доставалъ и ничего не дѣлалъ. Этому мистеру Дику уже, по крайней мѣрѣ, четыре года отъ роду. Объ его существованіи я не имѣлъ никакого понятія и узналъ лишь отъ вашего вѣрнаго слуги Тома. Позовите его, разспросите, и онъ объяснитъ вамъ все. Я-же теперь буду только просить васъ о томъ, чтобы быть одного мнѣнія со всѣмъ Нью-Іоркомъ объ этомъ вашемъ супругѣ.
Вызванный Томъ объяснилъ барынѣ, что уже около пяти лѣтъ баринъ его часто исчезалъ изъ дому тотчасъ-же послѣ обѣда и иногда возвращался только на слѣдующій день утромъ и въ полдень. А тотъ, кого г-жа Дикъ, иногда заглянувъ въ дверь, видала и вечеромъ, и утромъ и боялась обезпокоить, видя усиленно работающимъ за большимъ письменнымъ столомъ, былъ не настоящій, живой мистеръ Дикъ, а этотъ, стоившій ему около тысячи долларовъ.
И, дѣйствительно, восковая кукла стоила этихъ денегъ вслѣдствіе своей жизненности, а, главное, поразительнаго сходства съ самимъ оригиналомъ. Можно было даже сказать, что въ куклѣ было больше жизни, чѣмъ въ самомъ банкирѣ. Вѣчно сумрачный и отъ этого съ неподвижными чертами лица Дикъ могъ скорѣй походить на куклу, нежели это восковое изображеніе, гдѣ ярко и весело свѣтились стеклянные глаза, широко и добродушно раскрытые, и пробивался легкій румянецъ на щекахъ, а губы не были угрюмо сжаты, и на нихъ вѣчно играла привѣтливая улыбка.
VI.
Такимъ образомъ въ банкирской конторѣ Дикъ и Ко все, обстоя благополучно, конечно, пошло своимъ чередомъ. Мистеръ Дикъ, труженикъ-домосѣдъ, подписывалъ всѣ бумаги попрежнему, только, какъ замѣтили служащіе, подпись его стала нѣсколько мельче, короче. Банкиръ работалъ страшно, его видѣли за письменнымъ столомъ и рано утромъ, и въ сумерки. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ порвалъ всякую связь съ міромъ. Только одинъ Германъ ходилъ къ банкиру съ докладомъ, и иногда нѣкоторые служащіе видѣли чрезъ окошко, какъ онъ подавалъ патрону бумаги къ подписи и какъ Дикъ безъ разговоровъ, безстрастно подписывалъ ихъ, но не шевелясь за столомъ, даже не поднимая ни на секунду головы.
Мистриссъ Дикъ, мучимая своимъ положеніемъ, тѣмъ, что она ежедневно дѣлаетъ по нѣсколько подлоговъ, подписываясь вмѣсто мужа, разумѣется, ежедневно приставала къ Герману съ вопросомъ, когда наступитъ конецъ, когда кончитъ онъ ликвидацію и когда прекратится эта опасная и преступная комедія? Управляющій обѣщалъ, кратко говоря:
-- Скоро, скоро!
Такъ прошло около двухъ мѣсяцевъ.
Однажды Германъ явился къ г-жѣ Дикъ и заявилъ ей, что настала пора имъ объясниться.
-- Пришло время,-- объявить вамъ, мистриссъ, о моемъ третьемъ условіи и просить васъ точно такъ же согласиться и на него. Тогда все будетъ обстоять благополучно, и вы будете не только такъ же богаты, какъ при жизни вашего супруга, но, пожалуй, даже и богаче. Выслушайте меня! Я обѣщалъ вамъ ликвидировать дѣла дома, но этого не сдѣлалъ. Я продолжалъ вести ихъ попрежнему, быстро расширяя и увеличивая обороты, вмѣсто того, чтобы сокращать ихъ. Теперь кредитъ дома Дикъ и Ко поднялся, и дѣла идутъ отлично. Но завтра же кредитъ можетъ уменьшиться, черезъ нѣсколько дней совершенно уничтожиться, а затѣмъ вскорѣ же наступятъ прекращеніе платежей и банкротство. Все это зависитъ отъ васъ. Въ настоящую минуту въ несгораемомъ шкафу, гдѣ было всего какихъ-нибудь пятьсотъ тысячъ наличными деньгами въ день исчезновенія вашего мужа, теперь на-лицо всякими бумагами, не только европейскими и американскими, но даже бумагами всего міра, находится наличность въ два милліона съ большимъ лишкомъ. Зачѣмъ я скопилъ ихъ, вы сейчасъ узнаете. Прежде скажите мнѣ, желаете ли вы, чтобы эти почти три милліона и страшный кредитъ банкирскаго дома Дикъ и Ко были вашимъ достояніемъ, или же вы предпочитаете остаться безъ гроша, быть подъ судомъ и въ тюрьмѣ за подлогъ и за обманъ вашихъ кліентовъ? Вопросъ разрѣшается очень просто. Я уже давно плѣненъ вашей дочерью, миссъ Алисой, и я предлагаю вамъ руку и сердце... не вамъ, конечно, лично, а вашей дочери. Послѣ торжественнаго бракосочетанія мы объявимъ новую фирму Дикъ, Германъ и Ко, а спустя мѣсяцъ сидящій теперь за рабочимъ столомъ мистеръ Дикъ исчезнетъ, изрѣзанный въ куски и преданный сожженію, а публика узнаетъ, что онъ уѣхалъ, оставивъ вамъ письмо, и, вѣроятно, уже на томъ свѣтѣ. И даю вамъ слово, что ко дню совершеннолѣтія вашего сына все наличное теперь будетъ ему принадлежать, а много другихъ новыхъ милліоновъ будутъ принадлежать супругамъ Германъ.
Г-жа Дикъ была настолько поражена объясненіемъ Германа, что только поблѣднѣла, помертвѣла и, не имѣя силъ произнести ни одного слова, очутилась въ обморокѣ. Она очнулась въ постели.
Въ тотъ же день вечеромъ Германъ узналъ то, чего не ожидалъ... Мистриссъ Дикъ скорѣе соглашалась на катастрофу, нежели на замужество дочери съ старикомъ и Іудой-предателемъ.
Хладнокровный и упрямый Германъ отвѣчалъ, улыбаясь:
-- Я даю еще мѣсяца два и болѣе на размышленіе. Я надѣюсь, что такая умная, молодая дѣвушка, какъ миссъ Алиса, сама убѣдитъ свою мать, что лучше быть обожаемой женой и милліопершей, нежели быть нищей и имѣть мать въ тюремномъ заключеніи.
И снова все шло по-старому. Банкирскій домъ существовалъ, хотя дѣла начинали итти хуже вслѣдствіе мизантропства мистера Дика. Слухи объ его подозрительномъ состояніи ума все расли. Вдругъ разнесся слухъ, что онъ и не ѣстъ ничего. Одновременно хитрый Германъ почуялъ что-то въ отношеніяхъ миссъ Алисы и молодого конторщика Алексона. По приказанію якобы самого патрона онъ тотчасъ отправилъ послѣдняго съ порученіемъ въ Старый свѣтъ, а вслѣдъ за его отъѣздомъ явился разъяснить окончательно все съ мистриссъ Дикъ.
Разсказавъ и объяснивъ снова подробно все, онъ началъ какъ бы допросъ:
-- Поняли-ли вы вполнѣ ваше положеніе?-- началъ онъ отчасти раздражительно.
-- Поняла,-- сурово отозвалась госпожа Дикъ.
-- Мнѣ кажется, что нѣтъ. Вы, какъ женщина, фантазируете, а не просто ясно обсудили и поняли, въ какомъ вы находитесь исключительно невозможномъ положеніи. Вѣдь, вы -- преступница.
-- Да, и вы -- мой сообщникъ.
-- Да, я скрываю якобы ваше преступленіе, сударыня,-- усмѣхнулся Германъ.-- Но неужели вы считаете меня дуракомъ?
-- Нѣтъ, напротивъ!.. Вы -- умный, хитрый и... на все способный человѣкъ.
-- Совершенно вѣрно.
-- На все...
-- Да-съ, да-съ, на все! И этимъ хвастаюсь. Но есть нѣчто, на что я не способенъ.
-- На все!-- упрямо, но будто съ горечью въ голосѣ повторила г-жа Дикъ.
-- Нѣтъ-съ! Есть одно, на что я не способенъ. Я не способенъ на глупость. А быть или попасть въ положеніе сообщника по преступленію была бы глупость. Поэтому, повѣрьте, что я принялъ свои мѣры... Если разразится катастрофа, то я буду въ сторонѣ, чистъ и неповиненъ, какъ библейскій агнецъ. Итакъ, начнемъ сызнова. Жедаете-ли вы принять мое предложеніе руки и сердца и назвать зятемъ?
-- Никогда!
-- Въ такомъ случаѣ я устрою или, вѣрнѣе, разстрою дѣла такъ, что домъ будетъ объявленъ банкротомъ вслѣдствіе прекращенія платежей, затѣмъ будетъ назначено слѣдствіе, которое раскроетъ все... отъ восковой куклы до подлоговъ подписи покойнаго мистера Вильяма.
-- Ну, что же? Если иначе нельзя.
-- И вы попадете на скамью подсудимыхъ. Вѣрите вы, мистриссъ, или думаете, что я васъ только пугаю?
-- Нѣтъ. Я знаю, что я виновата, и разскажу суду присяжныхъ, какъ я стала виновна.
-- Это -- пустяки. Судъ не спроситъ: "какъ, да почему?" Онъ обсудитъ фактъ... И васъ заключатъ въ тюрьму по малой мѣрѣ на десять лѣтъ.
-- Что дѣлать? Другого исхода нѣтъ!
-- Какъ нѣтъ? Вамъ предлагаютъ такой исходъ, который только... извините... только безумные не предпочтутъ... Вамъ и миссъ Алисѣ предлагаютъ богатство, милліоны.