Садовской Борис Александрович
Сны

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:


Борис Садовской

Приложение

Сны

Была коза и в девушках осталась.
Случевский

   Переодетый, в статском платье, прохожу Варваркой мимо института.
   Там идет обедня; становлюсь за дверью, но все узнают меня.
   Товарищи начинают шептаться.
   Громовой голос инспектора: "Сюда, поди сюда!"
   Выскочив на улицу, пускаюсь бежать; оглянулся -- вижу: учитель Голан с какою-то барышней.
   Хочу поклониться и не могу. Ну, теперь не миновать мне карцера.
   Дома встречаю того же Ролана; он беседует с мамой; кланяюсь.
   -- Давно бы так.
  
   1894
  
   Шелест крыльев, щебетанье, нежный свист.
   Я в Щербинке в саду выпускаю из клеток малиновок, зябликов, щеглят.
   Напоследок и сам я, радостно взвившись, лечу за ними. Солнце, птицы, весна. Какое счастье!
  
   1894
  
   На мне малиновый с застежками кафтанчик; по переходам и лесенкам гоняюсь за девушкой в голубом сарафане.
   Вбежал в светелку и остановился.
   Девушка, сидя на полу, закрывшись руками, горько плачет.
   Крупные слезы бегут из-под смуглых пальцев, падают, льются, стучат по крыше.
   Проливной дождь.
  
   1899
  
   Гуляю по Откосу; за мной мерные удары.
   Не оборачиваясь, знаю: это гроб чиновника, схороненного утром.
   Гроб стоймя догоняет меня; вероятно, и покойник кажется стоящим.
   Осторожно прибавляю шагу; гроб отстал.
  
   1905
  
   В ясную морозную полночь на Плющихе в доме Фета звякнула парадная дверь; он вошел в шубе и шапке, сделал несколько быстрых шагов, расправил белую бороду, оглянулся, подпрыгнул и полетел.
  
   1907
  
   У моей кровати при тусклом ночнике садятся знакомые покойники; тут и недавно умерший Петр Николаевич Званцов.
   На всех мертвецах погребальные саваны, все мертвецы неподвижны; между ними суетится Яворовский; он в черном сюртуке.
   -- Петр Николаевич, ведь Яворовский не умер; зачем же он с вами?
   -- У него прогрессивный паралич.
  
   1908
  
   Стая кобчиков, сорвавшись с телеграфных проводов, кидается на меня, кричит, терзает грудь когтями, расклевывает сердце.
  
   1908
  
   Невероятная кавказская гроза, с раскатами, с молнией, с потоками, разбила мой послеобеденный сон.
   О, как понятны мне теперь и Лермонтов и дуэль его!
   Сон оправдал, а гроза перестроила мистический ход роковых событий.
  
   1908
  
   Вечерней порой в Ореанде у развалин садится иногда бесформенный гигант. Он точно из дыма слеплен. Я на него не гляжу. Цикады стихают, и море перестает шуршать.
  
   1908
  
   ...вся в жарких слезах, распустив роскошные косы, прижимаясь мокрыми щеками к моему лицу, умоляет, жалуется, шепчет, зовет куда-то...
  
   1912
  
   Сгорбленный, дряхлый старичок в широчайших белых панталонах заковылял из бакалейной лавочки мне навстречу. Мы поравнялись, и я узнаю себя. Как я постарел!
  
   1913
  
   -- Михайлушка, что ты? -- По-русски...
   Это голосок поэтессы Львовой; стихи обрывает стон.
   -- Подражание Некрасову, -- шепчу я в полусне.
   За утренним чаем известие: Львова застрелилась.
  
   1913
  
   -- Сколько вы платите за все?
   -- Рублей четыреста.
   -- Не может быть! Четыреста за белье!
   -- Ах, за белье! Pardon, madame! Мне показалось, вы спросили "за все". За белье немного.
  
   1914
  
   [-- Ну что, жилки жизни растягиваются?
   -- Растягиваются, профессор.
  
   1914]
  
   ...и вот он кинулся в воздушный океан; блеснуло раз голубое крыло, два голубое крыло; какая свежесть и сила!
  
   1914
  
   Старый чиновник в поношенном фраке, в черепаховых очках, грозит мне пальцем.
   Лица не разобрать: сливается с туманом.
   -- Да ведь это Вознесенский проспект: тут и Гоголь жил!
  
   1916
  
   Я бегу по московским улицам голый, в чем мать родила, под косым холодным дождем.
   Тверская будто вымерла: ни души.
   Скачу через лужи, подпрыгиваю, кривляюсь. Чего бояться?
  
   1917
  
   Наш институтский батюшка отец Николай подвел меня к отцу Иоанну Кронштадтскому.
   Молча отец Иоанн достает из кармана в свертке артос и высыпает мне в подставленные пригоршни.
  
   1917
  
   На кресле у стола государь в тужурке без погон, задумчивый и грустный. А я на коленях, обливаясь слезами, целую его руки, клянусь ему в верности, обещаюсь умереть за него.
  
   1918
  
   Над очарованным снежным Тобольском лазурное небо и полный блестящий месяц.
   Проходя по дворцовому залу в полонезе с великой княжной Марией Николаевной, вдруг вспоминаю: ведь этот роскошный месяц светит теперь на мою постель.
   Открываю глаза, но месяц в окне безжизненный, побледневший.
  
   1918
  
   [К. Р. в расстегнутом военном сюртуке за пианино поет:
   -- Ликуйте, христиане,
   Назначен Ориген.
  
   1918]
  
   ...с высоты Голгофы и Гете нуль...
  
   1918
  
   В огромадной квартире Бориса Никольского ни мебели, ни картин, ни книг.
   От зимнего солнца глаза режет.
   Мы вдвоем в опустелой яркой столовой. Никольский громко толкует о писателях, о придворных сплетнях, хохочет, острит.
   Между тем ослепительный солнечный блеск начал сменяться зловещим вечерним заревом.
   Никольскому все равно.
   Страшно подумать, как он проведет эту долгую ночь.
  
   1919
  
   Бывший полковник в рваном мундиришке с ощипанными эполетами, нагло глядя мне в глаза, назойливо твердит:
   -- Лобик-гробик!
   Рядом приплясывает молодая полковница в грязной короткой юбке. Она готова на все.
  
   1920
  
   Едет лысый на плешивом,
   Едет чистенький на вшивом.
  
   1920
  
   В пустой нечищеной ванне коротконогий кретин: как есть резиновая кукла. Скрипучим голосом он повторяет убогую фразу; больше ему ничего не дано сказать.
  
   1920
  
   Я в гостях.
   У хозяина каждый седой волосок в бороде легко сосчитать; без труда различаю тончайшие морщинки на лице хозяйки; их молоденькая дочка раскрывает коробку конфет: мне издали виден розовый детский пушок на ее щеках.
   Зеркало, диван, конфеты так и лезут в глаза; невозможная, болезненная четкость. И кажется, готов заговорить большой портрет государя в красном гусарском мундире.
  
   1920
  
   В Нижнем у нас семейное торжество.
   Торопясь одеваться, ищу панталон: их нет. "Все подвенечное платье украдено!" -- доносится голос мамы.
   Накинув пальто, отправляюсь просить панталон у графа Хвостова; по дороге целуюсь с какой-то толстой барыней.
   Хвостов в меблированных комнатах; у него застал Крылова и еще двух-трех старинных литераторов.
   Получив насмешливый отказ, клянусь отмстить эпиграммой и спешу в Ермолаевские бани. Банщица подозревает во мне жулика, но банщик заступается и очень любезно дарит свои штаны.
  
   1929
  
   Я уезжал; охранять мою комнату взялась Дунаева.
   Вернувшись, вижу в переднем углу портрет Брюсова и декадентские картинки; рву их, топчу и тотчас же вместе с Дунаевой перелетаю в Третьяковскую галерею.
   -- Как она лежит! -- патетически восклицает рослый блондин с великолепными усами, глядя на голую некрасивую натурщицу.
   -- Вы поляк?
   -- Да. Почему вы догадались?
   -- По вашему тону. Вы знаете Налепинского?
   -- Знаю. Он теперь уже старик.
  
   1929
  
   В носу у меня новый мир: предвкушение счастья.
   Тщетно пытаюсь я что-то припомнить: счастье со мной, розовато-нежно-лилейное, травянисто-лебяжье. Райские птицы с кривыми хвостами, китайские вазы, гусли Алеши Поповича и неизъяснимый аромат.
  
   1931
  
   Митя Кузнецов разделся и бросился в печку. Я в ужасе.
   Голос Лидии Васильевны: "Сгорел?" -- "Сгорел".
   Немного погодя заглядываю в печь. Митя живой и одетый спит, положив голову в ладони; тороплюсь разбудить.
   Лидия Васильевна и тут равнодушна.
  
   1931
  
   Дождик прошел; палисадники, крыши блестят; переулок умылся; сиреневый дым выплывает из труб; в сенях шипят самовары.
   У калитки лежит лицом вниз застрелившийся студент.
  
   1931
  
   Спускаюсь по отвесной глинистой горе.
   Мне страшно, но я начал молиться и уверенно спустился, слегка запачкавшись глиной.
   -- Ну, это Надя отчистит.
  
   1931
  
   Владимир -- надломленная плитка шоколада; на серебристую облатку брызнул румяный сок переспелого королька.
  
   1932
  
   Захожу, как бывало, в подвальный кабачок, на мне сюртук с атласными отворотами, но в подвале уже все не то.
   Меня, улыбаясь, встречают незнакомцы; начинается чтение реферата и как будто обо мне.
   Кланяюсь, но тотчас соображаю, что прославляется писатель Петров-Водкин.
   Какой-то мальчишка глядит на меня в упор. "Садовской -- Хитров рынок". -- "Да, я вас там встречал". Все хохочут.
   Между столиками вертится Суворов в потертой визитке, гримасничает, объясняет фокусы.
   -- Объясните табачок. -- Не могу, слишком страшно.
   Высокая загорелая красавица шлет мне воздушный поцелуй.
   -- Да разве я могу изменить моей Наде?
   Незаметно удаляюсь; в передней вижу: у меня украдено пальто. Хочу снять с вешалки чужое, но не могу решиться.
  
   1932
  
   Всю ночь играли в дураки с Куропаткиным и его кухаркой. Вместо карт -- пожелтевшие старые письма из моего архива. Как я их теперь подберу?
   Расспросить Куропаткина о Скобелеве мне так и не пришлось.
  
   1933
  
   ...религия есть соотношение явлений к Богу...
  
   1933
  
   -- Что это за странные леденцы? -- Финоги. -- А, понимаю: из фиников.
  
   1933
  
   Ранняя весна. В уголке кладбища резвым столбиком вьются мошки.
   Маленький кудрявый купидон, добродушно улыбаясь, налетел на мошек, разогнал их, покружился над могилами, задел крылом березовую ветку и утонул в розоватой полумгле.
  
   1934
  
   Занимается заря.
   Буренин провожает меня по лестнице. Это не бельэтаж на Надеждинской, где был я когда-то, а кирпичный крымский домик, обвитый плющом.
   Щурясь на багряные лучи, Виктор Петрович меня убеждает напомнить о чем-то.
   Заря разгорается.
  
   1936
  
   Давид -- ветка крупного синего сладкого изюма; филолог -- блинчатый пирог с малиновым вареньем; прокурор -- слоеный ливерный пирог.
   1936
  
   В пароходной столовой первого класса все трясется: стулья, люстра, бутылки, бумажные цветы на длинном столе.
   У пианино Чехов в pince-nez внимательно читает.
   От непрерывной тряски pince-nez ползет с носа и летит под стол.
  
   1938
  
   Осеннее небо; на сером заборе цепь мокрых ворон; на дворе рядами строятся солдаты в серых шинелях.
   Карканье снявшейся стаи, крики бегущих солдат.
  
   1939
  
   [Дверь на почту то и дело хлопает. Мне уже известно, что скрывается за ней.
   Так и есть: на деревянной скамейке задыхается маленький, дряхлый, как лунь седой Фет в черном суконном картузике.
   Сию минуту он умрет.
  
   1939]
  
   ...в Екатеринин день на канале завсегда парад. И государь, бывало, раздавал солдатикам лук да картошку. А нынешний год государя убило бомбой...
  
   1939
  
   Волк с лицом писателя Пяста пробил головой мне грудь, застрял и начал биться между ребрами.
   Я делаю усилие; волк выскочил из спины.
  
   1940
  
   Незнакомая комната. В дверях -- Константин Леонтьев, на ходу, картавя, договаривает что-то. Толстенький, быстрый, седой, в буржуазном пиджачке.
   А в комнате компания учтивых москвичей.
   Долго беседую с моложавым, поседевшим Черногубовым; наконец, замечаю: передний зуб у него вставной.
  
   1941
  
   Где-то в яицких степях разрывают могилу Пугачева.
   Земляной пласт легко отвалился; под ним деревянный квадратный ящик с пунктирным изображением истлевшего трупа, схожего с обликом Пугачева, немного жидкости и неразрезанная новая, изящно отпечатанная книжка: 1924 год.
   -- И здесь побывали!
  
   1941
  
   Кружок писателей сороковых годов.
   Распознаю силуэты Григоровича, Тургенева, Панаева. Ко мне подскакивает Писемский:
   -- Зуб замучил!
   -- Попробуйте полоскать холодной водой.
  
   1941
  
   Неужели это Коля Алфераки? Молодой, сияющий, веселый, в красном костюме испанского гранда с кружевным воротником.
   -- Ну, как же ты жил эти двадцать пять лет, рассказывай.
   -- Рассказывай прежде ты.
   Торопимся, перебиваем друг друга, смеемся и все никак не начнем.
  
   1941
  
   Кто-то сообщил мне под величайшим секретом, будто император Николай Павлович отбывает в один из отдаленных городов; окольными дорогами скачу туда.
   В неуютном, как сарай, дворянском собрании низкий потолок, деревянные стены. Смущаюсь, разглядев на себе истрепанный сюртучок. Но и стоящие полукругом дворяне одеты точно так же.
   Смотрят они на меня неодобрительно и сурово.
  
   1942
  
   Роскошно изданная книга Лескова. Она только что вышла и прогремела на весь мир.
   На богато разукрашенной пестрой обложке -- Лубянский пассаж; фигурки людей шевелятся.
   -- Вот Некрасов, -- замечает Лиза.
   Действительно, одна из чуть видных фигурок имеет сходство с Некрасовым.
   Внезапно пассаж принял соответствующий размер, совпадая в то же время с обложкой книги.
  
   1942
  
   Я -- Гринев; сейчас меня повесят.
   Плачет обо мне не Савельич, а какая-то старушка.
   Но, зная, что Гринев не должен умереть, я смело лезу в петлю.
   Она из ваты и мгновенно расползается.
  
   1942
  
   Я и мой покойный учитель истории медленно проходим необозримое мелководное озеро, похожее на лужу.
   Укорив историка свободомыслием, яростно кричу:
   -- Будь проклят Александр II с его дурацкими реформами!
   Обернувшись, вижу стоящего в черном пальто, со свернутым зонтиком Константина Петровича Победоносцева. Он осторожно улыбается.
  
   1942
  
   В рассказе Грина кто-то снимает комнату, где вещи рассматривать можно, но трогать нельзя. Под конец выясняется, что вся обстановка была зеркальным отражением.
   Впросонках придумал заглавие: "Зеркало".
  
   1942
  
   Аукцион. Распродаю гравюры в ценных рамах; покупатели -- армяне.
   -- Вот портрет моего законоучителя.
   -- Да вы нам что-нибудь армянское покажите.
   -- Я сам армянин.
   -- Как так?
   -- Я учился при Делянове.
   Общий хохот.
  
   1942
  
   Проезжаю проселочной дорогой и вижу в сторонке озаренный нежно-розовый полудворец, полухрам; восхищенно любуюсь им.
   А сбоку сидит на скамье пожилой бородатый Фет и тоже любуется.
  
   1942
  
   Развешивая у себя в кабинете царские портреты, говорю тоном няньки стоящему подле мальчику:
   -- И поехали цари на войну и взяли с собой Пушкина, чтобы им сказки рассказывал...
   В руках у меня неизвестно откуда пушкинский портрет.
   И вот уже вместо царей красуется Пушкин.
   -- Вся комната загажена!
  
   1942
  
   [-- Цявловский похож на каскад: он вечно рассыпается. А надо бить сильной струей прямо в рот.
   Мой собеседник молчит. Присмотревшись, узнаю самого Цявловского.
  
   1942]
  
   Лиза разрезала пышный, горячий пирог с говядиной.
   -- Принеси-ка портвейну: подлить в начинку.
   Пока она ходила, я не вытерпел и с жадностью съел жирный, душистый ломоть.
  
   1942
  
   У меня званый вечер.
   Юноша в смокинге рекомендуется:
   -- Фияксен, покойник.
   Меня разбирает смех, хотя я отлично вижу, что юноша не лжет.
   Обращаюсь к гостям:
   -- Фияксен, покойник.
   Юноша всех их обходит, жмет каждому руку. Мне смешно.
  
   1942
  
   "Долиновская" -- значится на углу широкой пустынной улицы.
   -- Это не в честь ли актера Долинова? -- спрашиваю графа Павла Сергеевича Шереметева. Вместо ответа граф на глазах у меня расплывается туманом.
   -- Однако, где я?
   Подхожу к оборванному смуглому парню, лежащему в траве.
   -- Какой это город?
   Грызя соломинку, он скалит белые зубы:
   -- Коли бутылку осадишь, не то покажется.
   Неторопливо бреду по Долиновской; со мной незнакомец.
   -- Я здешний церковный староста.
   Лавочки, пассажики, будки. У киоска беседует с продавцом сухощавый красивый старик в белом дамском платье.
   -- Это наш архиерей.
   Из клетушки вышла стройная блондинка тоже в белом. На груди -- большая круглая брошка, в этой брошке весь смысл и разгадка земной жизни.
   -- А вот блаженная.
   С улыбкой она смотрит на меня. Проходит дальше. На террасе пьет чай другая блаженная, брюнетка, злое лицо. Горничная недовольно замечает хозяйке:
   -- От этой много не наживешь.
   ...после смерти вы узнаете, что время есть вечный момент...
  
   1942
  
   У Фета на Плющихе.
   Выходит он в коричневой паре, здоровый, коренастый; дышит тяжело.
   Молодой человек, половиной лица похожий на Цявловского, представил меня.
   Бросаюсь поцеловать Фету руку.
   -- Уж больно ты порывисто целуешь; скромнее надо, -- качает головой Полуцявловский.
   -- Скромно целуют только у высочайших особ.
   Фет смеется, берет мою руку и крепко, с одышкой жмет.
   Один миг -- и мы в Воробьевке. Вдруг я превращаюсь в Фета, но он исчез не совсем и порой появляется; при нем я опять становлюсь собой.
   Множество поклонников и все молодые; между ними дряхлый, в лохмотьях Лев Толстой.
   -- Поэт Тентелелеев.
   -- Фамилия дворянская: проси.
   -- Как вы думаете, сколько Борису Александровичу лет? -- говорит Полуцявловский какой-то поэтессе. -- Ведь он ровесник Льва Николаевича Толстого.
   Надя недовольна; она вообще не любит, когда заходит речь о моих годах.
  
   1942
  
   Получаю предложение участвовать в газете.
   С кипой номеров стою на перекрестке; торговля идет бойко: газета нарасхват. Только вместо денег мне дают какие-то билетики.
   Принимаюсь неистово хохотать; от хохота падаю и катаюсь по мостовой.
  
   1942
  
   Коля Садовский и я рассматриваем ярко раскрашенный лист, киноварью подписанный: Иоасаф, епископ Белгородский.
   Перевернув страницу, входим в келью. Против окна спиной к нам сидит святитель Иоасаф; светлая ряса, прекрасные густые волосы. В углу жестяной плоский ящик.
   -- Вот скрыня.
   Коля указывает на потолок:
   -- А это кривля?
   -- Да, кровля, -- поправляю я, держа ладонь наготове: при первом кощунственном слове дать Коле затрещину.
   Коля молчит.
   Между тем святитель продолжает стоять неподвижно лицом к окну, спиной к нам.
  
   1942
  
   В книжной лавке сочинения Ивана Коневского с моим экслибрисом, черновые манускрипты Сковороды.
   Еще магазин. В дубовом шкапу немецкие журналы, солидно переплетенные; тут же читальня; много народу. И все кто-то нет-нет да погладит меня по голове.
   Оборачиваюсь: это хозяйка-немка, немолодая, не лишенная приятности.
   -- Бедный мальчик.
   -- Ошибаетесь: я только кажусь худощавым.
   -- Бедный.
  
   1942
  
   На подоконнике огромный паук с лицом старого шляхтича. Касаюсь его концом трости; он, вспыхнув, сгорает, но неподвижный взгляд обугленных глаз все так же угрюм и зол.
  
   1942
  
   Могильная надпись: родители неделимому сыну.
  
   1943
  
   Скворцова привезла сорочки
   В подарок для мамзель фон Л.
   На них узорные листочки
   Вырезывает Даниэль.
  
   1943
  
   ...снежинка, коснувшись земли, превращается в грязь...
  
   1944
  

Примечания

   Публикуется впервые по рукописи с карандашной правкой Садовского. В квадратных скобках восстанавливаются некоторые зачеркнутые автором фрагменты
   Подзаголовок "Приложение" может говорить о том, что "Сны" должны были дополнять издание "Записок" либо "Дневника" Садовского.
   Эпиграф -- Из вариантов к "Апокрифическому преданию" К. К. Случевского "Элоа".
   С. 441. Львова -- Надежда Григорьевна, автор книги стихов "Старая сказка". Виновником ее самоубийства современники называли В. Я. Брюсова. Судьба Львовой отразилась в поэме Садовского "Наденька" (сборник "Морозные узоры") и стихотворениях "В санатории" ("Самовар") и "Невеста" ("Полдень").
   Артос -- большой пшеничный хлеб, сохраняемый всю Святую пасхальную неделю в церкви и раздаваемый кусками в следующее за Пасхой воскресенье приходящим в церковь.
   С. 442. К. Р. -- поэтический псевдоним великого князя Константина Константиновича. При посещении великим князем Нижнего Новгорода в 1900 году Садовской поднес ему свои стихи.
   Ориген (ок. 185--254) -- христианский богослов и философ, оказавший огромное влияние на формирование христианской догматики и мистики; в 543 г. его учение было осуждено как еретическое.
   С. 444. Митя Кузнецов -- писатель Д. Кузнецов, из нижегородского кружка молодых литераторов, собиравшихся в 1920-е гг. у Садовского. Автор романа "Елизавета", написанного по мотивам брюсовского "Огненного ангела" с перенесением действия в Россию времен гражданской войны; роман посвящен Борису Садовскому.
   С. 446. Черногубов -- Николай Николаевич, хранитель Третьяковской галереи, владелец коллекции, где были и рукописи Фета. Садовской посвятил ему стихотворение "Самовар в Москве" (сборник "Самовар").
   Коля Алфераки -- гимназический товарищ Садовского, которому посвящено немало страниц в "Записках".
   С. 450. Коля Садовский -- младший брат Садовского, умерший 5 сентября 1912 года.
  

--------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Садовской Б. А. Лебединые клики. -- М.: Советский писатель, 1990. -- 480 с.
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru