Садовской Борис Александрович
Заметки с кладбища

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Из дневника Бориса Садовского.

Борис Садовской

Заметки с кладбища

Из дневника Бориса Садовского

   Сижу у могилы Гилярова-Платонова. Летний вечер. Пьяный молодой рабочий, шатаясь, подходит. "Здесь похоронены подлецы! Положительно, одни подлецы! Никита Петрович Гиляров-Платонов! Подлец! Положительно, здесь похоронены одни подлецы!"
   Вот и Никита Петрович дождался эпитафии от русского народа.

* * *

   Когда Протопопов являлся во дворец с докладом, Воейков его перехватывал, угощал шампанским, и Протопопов пьяный шел к Государю.

* * *

   Зимний дворец весной 1917. В царскую спальню вбегает комиссар с портфелем. "Скажите, товарищ..." К нему оборачивает строгое лицо седой камердинер. "Здесь покои Его Императорского Величества", -- говорит он глухим, замогильным голосом.

* * *

   Летом в монастыре три раза видел тень Валерия Брюсова. Надо заметить, что на его могиле я так и не был.
   Однажды в полдень Надежда Ивановна повезла меня в кресле. Вдруг, недалеко от колокольни, вырастает спиной ко мне какое-то смрадное подобие человека, слегка трепещущее, точно огромный листок. Пролежанные лохмотья, легкая плесень на маковке. Неизвестный поворачивает голову направо, и я узнаю профиль Валерия. Свернув за колокольню, он исчез.
   Другой раз сидел я в сумерках у могилы Гилярова-Платонова. Вижу, идет Брюсов с дамой; на нем парусинная блуза, шляпы опять нет. У дамы вместо лица пятно. Не была ли это О.М. Соловьева?
   Третий раз Брюсов днем, уже в шляпе и пиджаке, шел в обратном направлении, то есть от ворот к стене (к ограде нового кладбища, где его могила). И в эти оба раза он поворачивал ко мне профиль, но не взглянул на меня. Все эти разы имел он вполне приличный, но уже старческий <вид>. А я его видел последний раз в цвете сил и здоровья в январе 1915 г. в Кружке. Я явился в бархатной куртке и с длинными волосами. "На себя не похожи", -- сказал мне Брюсов.
   Когда на вскрытии вынули ему мозг, у анатомов не оказалось ваты. Кто-то скомкал номер "Известий" и забил Брюсову в череп. С этим номером его и похоронили.
   Между прочим, Сергей Соловьев на погребении родителей держался корректно и с большим спокойствием. Про мертвого Брюсова он мне сказал, что лицо покойника имело сходство с подстреленной хищной птицей.

* * *

   Рассказ Рюрика Ивнева. Сейчас у меня семейная трагедия. Анатолий хотел уйти на всю ночь, но почему-то вернулся и застал у меня Ростислава. Вышла сцена, и Ростислав бежал.
   Я с Анатолием встретился в Петербурге. Сразу влюбился и посвятил ему стихи. Потом увез в Москву и жил с ним 8 дней в "Метрополе". Тогда я продал роман и был богат.
   Иннокентий Оксенов является ко мне, как поклонник, в гимназическом мундирчике с огромным воротником. "Ах, -- думаю себе, -- ты так: так я же тебя использую". Беру его за талию, ласкаю нежно. Он вспыхнул и убежал. Минут через 15 звонок: Оксенов! Ну, думаю, либо раздумал, либо хочет отлить. На всякий случай сажаю его на кровать, приступаю к делу. Вдруг он:
   -- Я, кажется, забыл у вас калоши.
   С тех пор, как увижу Иннокентия Оксенова, раздвигается лицо мое в широчайшую улыбку.
   (Тоном ниже): -- А теперь пойду куплю фаршированного перчику да хлебца, -- закусим и ляжем.
   -- Михаил Александрович, отчего вы выбрали такой псевдоним?
   -- Видел во сне. А знаете загадку?
   -- Ну?
   -- Какая разница между Борисом Годуновым и Борисом Садовским?
   -- Какая же?
   -- Первый начинал свою карьеру в стенах Новодевичьего монастыря, второй ее здесь кончает.

* * *

   26 сент. 1929. Пять лет со дня смерти Брюсова. Сижу на новом кладбище напротив могилы. День восхитительный. Сходбище почитателей назначено на 12 часов. В 11-м является Жанна Матвеевна с какой-то девушкой; обе приносят горшки с цветами и ставят их у подножия памятника. Жанна Матвеевна совсем старуха, но в короткой юбке и модных чулках. Обходит могилу, незаметно крестится католическим мелким крестом, садится на скамейку. Потом уходит куда-то. Толстая монахиня с перекошенным ртом, в синих очках, начинает протирать памятник; поплевывая на барельеф и надпись, чистит их тряпочкой, крестится. Я: "Чья это могила, матушка?" Она: "Брюсова, писателя Валерия Яковлевича. Сегодня память ему". -- "Что же, будет что-нибудь?" -- "Как же -- в двенадцать часов пани... будут читать про него". -- "Значит, он без отпевания похоронен?" -- "Да, только уж человек-то, говорят, больно был хороший, настоящий христианин, до 53-го года в монастыре. Помню, как Владимира Сергеевича Соловьева хоронили, тоже хороший был человек. Я всю семью их знала. Сестрица его, Надежда Сергеевна, все на него, бывало, жалуется, -- опять все деньги нищим роздал". Публика понемногу прибывает. Какой-то мальчик с портфелем в колесоподобных очках. Разговорились. Фамилия ему Зубов, 17-ти лет. "Где могила Владимира Соловьева?" Объясняю. Юноша оказывается очень милым и достаточно сведущим. В кучке посетителей узнаю Григория Алексеевича Рачинского. Окликаю. Подошел, узнал. Долго говорим о том о сем. Ему 70 лет. Читать лекции уже не может. Прежней живости, хохота, румянца, подергивания ногой и в помине нет. "Григорий Алексеевич, правда ли, что Владимир Соловьев в гробу был непохож на себя?" -- "Нет, он был коротко острижен, и беззубый рот его был крепко сжат, так что губы запали, но ничего особенного не было". Сообщил последние строки Соловьева -- экспромт 15 июля 1900 при взятии аванса в каком-то философском издании:
  
   Свою к журналу близость ощущаю,
   И близость эта для меня не миф:
   На чай в казенных знаках получив,
   Я пью еще стакан действительного чаю.
  
   "Думаю, что уремия произошла у него не от вина, которого он вообще пил мало, дома же совсем не держал, а от употребления скипидара". -- "Какое впечатление произвел на вас Фет при первом знакомстве?" -- "Мне казалось, что я вижу мудрого, спокойного талмудиста. И в то же время чувствовался старый барин. Никогда никуда не спешил, разговаривал медленно и спокойно. Дряхлости не было, но чувствовалась усталость. Читая стихи, преображался, современность порицал. Был недоволен порядком. Большой был хлебосол". Вспоминал еще словечки Островского. О Стрепетове: "Какой это актер? Это судорога". О Южине: "Какой он актер? Это просто веселый барабан".
   Подходит ко мне Львов-Рогачевский, размашисто жмет мне руку. Цявловский и Локс. Когда я вспоминаю Цявловского, каким он был лет 35 назад, не могу удержаться от улыбки: черненький, худенький вьюн и седая, медлительная туша.
   Начались речи. Первый Рачинский, говоривший когда-то над гробом Соловьева. О, жалкий старикашка! О, пустейший из пустых!
   Затем резкий еврейский акцент какого-то Рощина (Гроссмана?). Еще речь, стишки. Вот она, гражданская панихида.
   Во всех фигурах есть какая-то пришибленность, ободранность. Я не говорю о величии, которое дается только породой, не об изяществе, -- результат воспитания, -- в этих людях, стадно толпившихся вокруг безвкусной могилы бездарного стихотворца и слушавших, неизвестно зачем, набор утомительных пошлостей, было что-то сверхчеловеческое, какой-то сам по себе любопытный и поучительный букет идеальной лакейщины. Я думаю, их праотец Смердяков с негодованием бы от них отрекся. Ведь Смердяков читал библию, уважал по-своему культуру, понял идею сверхчеловека, даже сумел повеситься. Во сколько раз он выше Рачинского!
   Чего стоят фигуры Мачтета, Локса, Рогачевского! Особенно противен Мачтет!

* * *

   Одна курсистка явилась к Грушке на экзамен в сильном декольте. "Милостивая государыня, я затрудняюсь, что мне делать с вами, -- экзаменовать или гильотинировать". Девица в смущении ушла.
   Студент, придя к Грушке, все время называл его по рассеянности Михаилом Михайловичем (имя Покровского). "Знаете, то, что вы называете меня Михаилом Михайловичем, -- ничего, а вот если вы Михаила Михайловича назовете Аполлоном Аполлоновичем -- это будет плохо".
   На заседании 1919 или 1920 г. Грушка провозглашает: "Привет университету от так называемого "губоно". Представитель этого учреждения говорит вполголоса Грушке: "Не от так называемого, а от губернского отдела народного образования". Грушка исправляется громогласно: "Господа, мы получили привет от расшифрованного губоно!"
   Грушка, незадолго до смерти, впал в сатириазис. Писал себе от лица якобы своей любовницы письмо с перечислением всех видов разврата, шел на бульвар и обращался к встречным дамам: "Будьте добры прочитать мне вслух, у меня болят глаза". Одна дама стащила его в милицию.

* * *

   Двое мингрельских князей боролись перед толпою зрителей. Вдруг один из борцов издает неприличный звук. Зрители сразу, как один человек, побледнели. Кончив борьбу, князь зашел за кусты и там застрелился.

* * *

   Обер-кондуктор рассказывал мне в Петербурге в 1923 г.: "Я видел, как Керенский провожал Государя на вокзал перед отъездом в Тобольск. Государь был в темном пальто, в коричневой фуражке. Прощаясь, Керенский протянул ему левую руку. Мы спросили его потом: "Почему вы подали Николаю Александровичу не ту руку?" -- "Мне так хотелось".
   С Государем ехал только один камердинер, сказавший: "На куски меня режьте, а я Его не оставлю".

* * *

   Поговорка Распутина: "По-доброму, по-хорошему..." Баронесса Кусова не хотела есть с ним из общей чашки. "Ишь ты, говенная баронесса, -- погоди, будешь помои жрать".
   Эти слова Кусова вспомнила в тюрьме после революции, когда принесли ей под видом похлебки отвратительную бурду.

* * *

   П.И. Бартенев Снегиреву: "Два раза в году коленопреклоненно молиться о Его здоровье -- вот ваша конституция!"
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru