Садовской Борис Александрович
Невольник чести

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Борис Садовской

Невольник чести

Я такой же дворянин, как и вы.
Фонвизин

   За пять недель до нового, 1742 года совершился в Петербурге переворот. Гренадерская рота лейб-гвардии Преображенского полка возвела на престол царевну Елисавету.
   В первый день января капрал Шмурыгин, очнувшись от вчерашнего похмелья, громко икнул, потянулся и кликнул жену:
   -- Ей, Марья!
   Капральша Марья Титишна Шмурыгина торопливо сунула горшок в печь, громыхнула ухватом и встала на пороге, глядя в глаза хозяину.
   Шмурыгин усмехнулся.
   -- Чаво изволишь, жаланный?
   Шмурыгин почесал в затылке. Икота одолевала его.
   -- Огурчиков табе аль кислой капусты?
   Шмурыгин опять усмехнулся.
   -- Ишь ты, капустки... Ладно. А кто я таков?
   -- Чаво?
   -- Чаво! Дура ты, и больше ничаво. Ты сказывай, какой на мне чин?
   -- Кап...
   -- Кап! Как бы тебе не кап!.. Покапало, да мимо. Бухайся в землю, молись, дурища! Капитаншей будешь. А супруг твой Иван Петрович Шмурыгин есть лейб-гвардии капитан и помещик. Дворянством нас царица жалует, слышь?
   -- Слышу, кормилец.
   Марья Титишна недоверчиво косилась.
   -- Что, аль думаешь с похмелья? Небось! Всю нашу роту до последнего барабанщика в дворяне записали. Мне в Теменковском уезде поместье дадено -- село Ужовка, слышь?
   Шмурыгин сдвинул жесткие брови.
   -- В эфтом самом селе, стало быть, я родился и оттоль в некруты взят. Господь взыскал. Таперича ужовским мужичкам буду заместо отца.
   -- Огурчиков табе али капустки?
   ...К вечеру капральша узнала, что муж не соврал. Вся рота получила дворянство, чины, поместья. Лейб-кампанцам отвели квартиры в казенных домах; у обывателей их привечать опасались. Дебоши, безобразия, пьянство превзошли всякую меру. Жаловаться на новых офицеров никто не смел. Нередко приходилось на улице, даже вблизи дворца, слышать, как иной лейб-кампанец, пьяный, без шляпы и с париком набекрень, орал:
   -- Смирно, черти собачьи! Во фрунт! Кому присягаете, дьяволы? Гвардии! В гвардии ноне вся сила! Кто втапоры Меншикова князя в Сибирь упек? Гвардейцы! Царицу Анну кто ослобонил? Опять же мы! Иван Антоныча мы тоже единым духом! Не подходи! Убью!
   Главная обязанность лейб-кампанцев была охранять царицу. Их наряжали дежурить при торжественных приемах, сопровождать высочайшие выходы, нести во дворце караул. Отпуски давались им с первого слова. В трактирах и австериях лейб-кампанцев угощали даром: бери, что хочешь, только не тронь; в лавках за полцены уступали: сделай милость, отвяжись. К весне капитан Шмурыгин пообтесался и от смышленых товарищей набрался хороших слов. Перенял он и кое-какие ухватки. Движения его напоминали медведя, обученного плясать.
   -- Таво, стало быть... Сударыня-капитанша, пожалуйте-ка сюды.
   Марья Титишна вся расплылась в улыбку. И она переменилась. Вместо сарафана и кички -- парчовый роброн со шлейфом; жидкие космы высоко зачесаны. У нее в услужении две девки, и спит теперь Марья Титишна от сумерек до полудня.
   -- Будьте милостивы садиться.
   Марья Титишна стыдливо закрылась рукавом. Шмурыгин пододвинул жене скамейку и развалился в кресле.
   -- Так вот оно, стало быть, как... Да ты садись, дура, бить не буду.
   Капитанша сложила руки на животе.
   -- Чаво изволишь, касатик?
   -- Ну вот, опять за свое! Эко дубье деревенское. Чаво! Ты помни, кто ты есть и кто у тебя супруг. Держи в уме непременно. А ты "чаво"! Не чаво, а куман, сто разов тебе говорить? По-хранцузскому эфто. Сказывай: куман.
   -- Ку... куман.
   -- Ну, то-то. И еще тебе мой приказ: не смей ты себя Марьей Титишной коремендовать. Не априбуется дворянке и помещице мужичье имя.
   -- Кто же я таперича буду?
   Сонные тараканьи глазки мигнули и налились слезами.
   -- Не реви, корова. Ты есть капитанша Марья Титовна, мадам-госпожа Шмурыгина, вот ты таперича кто. Не Титишна, а Титовна, слышь?..
   -- Что же ты воешь, ровно домовой?
   -- Ох, да нешто можно... Ведь энто грех, не басурманка я, чать...
   -- Не басурманка, а дура.
   Шмурыгин засопел и, развернувшись, хватил жену по затылку.
  
   Легкий июньский вечер. Если глядеть направо, до самого края небес плывут ржаные поля.
   Налево посмотришь: опять рожь да рожь. Оборотись назад: дорога пылит и вьется, а за дорогой все те же просторы хлебных морей. И только вдали одиноко торчит на пригорке крылатая мельница.
   Шмурыгин приближался к Ужовке.
   -- Эфти места я таперь признаю. Тут была и наша полоска. Во! Вон она... -- Рябое бритое лицо раскраснелось.
   Необозримый океан под ветром слегка волнуется; кланяясь, приветствуют колосья новых господ. Высоко над тарантасом, перебирая проворными крыльями, пляшет кобчик.
   -- Слышь, Марья, проснись, приехали.
   -- Чаво?
   Марья Титишна с трудом расклеила заплывшие глазки.
   -- Вставай, буде дрыхнуть.
   Сбоку, приминая колосья и васильки, вынырнула тележка в одну лошадь. Уродливый бритый человечек с косичкой снял порыжелый треух.
   -- Ну и харя!
   Кобчик запищал и камнем свалился в рожь.
   Шмурыгин издали видит околицу. Все ему знакомо. Плетень, конопляники, церковь, поповский дом. Гонят стадо. Сдается, пастух тот же самый, что двадцать пять лет назад.
   -- Господа приехали!
   Тарантас подвалил к барскому крыльцу. Отовсюду бежит народ. Мужики с высокими шапками под мышкой, бабы в цветных платках, сгорбленные старухи, румяные невесты, дети с белыми, как лен, волосами.
   Благовест. Толпа закрестилась, все кланяются в землю. Два старика на белом полотенце подносят хлеб-соль.
  
   С дороги Шмурыгин крепко заснул и поднялся поздно.
   Все хорошо: и вчерашний приезд, и встреча. А ему не по себе.
   Он силился понять и припомнить. Неладно что-то. Кажись, имение в порядке, народ богатый, живи да добра наживай. С чего же под сердцем ноет?
   Ужовкой много лет владел немецкий барон. Фельдмаршалу Миниху доводился сродни и вместе поехал в ссылку.
   Баронский дом каменный и строен на славу. Чистые полы, везде зеркала, картины; в углу клавикорд. Шмурыгин прошелся по комнатам, поглядел на портреты в рамах (чай, дорогие); подивился чистоте (известно, немцы); пальцем потрогал звякнувший клавиш и сладко-сладко зевнул.
   -- Аль выпить? Марья!
   Марья Титишна выплыла из кухни. Она зевала и крестила рот.
   -- Щи-то приставлять, што ли, соколик? Тамотка белый мужик пришел.
   -- Какой мужик? Повар эфто.
   -- Ну, ин повар, все одно. Пущать али нет? Боюсь я.
   -- Ах ты дура, дура сиволапая! Беда мне с тобой. Да ведь эфто твой же повар, наш раб крепостной. Боюсь! Он тебя бояться должен, а не ты его.
   -- Чаво меня бояться?
   -- Как чаво? Ведь ты барыня, дворянка, а он холоп. Ты его не токмо што по морде, в солдаты можешь отдать.
   -- Ну?
   В прихожей кто-то вздохнул. Шмурыгин увидел синий армяк и рыжую бороду. Опять засосало в сердце.
   -- Староста пришел.
   Староста с порога тряхнул кудрями.
   -- Здравствуйте, батюшка-барин! -- и низко поклонился.
   Шмурыгин, хмуря брови, глядел. Он начинал вспоминать.
   -- Ты, староста, малость повремени. Огляжусь, стало быть, на новоселье.
   -- Вестимо так, батюшка.
   -- А как тебя звать?
   Староста, смущаясь, потупился. Смутился и барин.
   -- Меня-то? Степаном.
   У Шмурыгина выступил пот на лбу. Он поднял и вновь опустил глаза.
   -- Покудова што приказу тебе легулярного не будет. А миру на сходе скажи, что барин, мол, вас жалеет. Слышь? Взыску понапрасно штоб не боялись. Ежели кому какая нужда, иди прямо на барский двор.
   Староста вдруг переступил с ноги, заложил за спину руки и смело, с улыбкой взглянул на барина. Шмурыгин побледнел.
   -- Иди себе, -- молвил он хрипло.
   Степан вышел бойко, скрипя сапогами. Он продолжал улыбаться. Барину даже почудился сдержанный смех.
   ...Нет, новоселье не удалось у Шмурыгина. В ужовской усадьбе он сознавал себя лишним.
   Хорошо еще, что заведенные бароном порядки крепко держались в доме. Дворовые убирали покои и служили за столом, но ни сам Шмурыгин, ни Марья Титишна ничего не умели приказать, не знали, как и чем распорядиться. Повар первое время являлся утром и спрашивал, что готовить. Сначала барин заказывал студень либо яичницу, однако взглядов повара больше трех дней вынести не мог. На кухне принялись хозяйничать как попало. Шмурыгин понимал, что его дурачат. Иное блюдо в рот не возьмешь, а повар со смехом божится, что барон-де особенно эту стряпню хвалил. И Шмурыгин жевал через силу: не уступать же барону. Мало-помалу вся дворня так стала себя держать, что барин хоть и не мог ни к чему придраться, однако видел: все идет врозь. Да и барыня вела себя не по-барски: спала на кухне, пила воду из ведерка, ладонью утиралась.
   Через неделю новый помещик от скуки не знал, куда деться.
   Попробовал Шмурыгин поехать к соседям. У графа Ефимовского его не приняли; один сосед-помещик все спрашивал, откуда он родом и кто у него жена; другой заговорил по-французски. Измученный, злой подъезжал Шмурыгин к родной Ужовке. Сердце щемило. На селе мужики и бабы кланялись барину; в их беглых взглядах Шмурыгин ловил злорадство.
   Дома лейб-кампанец столкнулся с гостем. Низенький человечек с крысиной косичкой, умильно приседая, показывал красные десны.
   -- Подьячий земского суда Губошлепов. Дерзнул отъявиться вашему благородию касательно недоимок, а наипаче с нелицемерным почтением, яко законному посессору сих угодий.
   Шмурыгин оживился.
   -- Милости просим, стало быть... гостем будете... Водочки выпьешь?
  
   -- А ты слухай, как дело было.
   Шмурыгин медленно налил стакан и задумался.
   -- Слухай, приказна строка. Да ты пей. Пей, слышь, не отставай. Я эфтого не люблю.
   Губошлепов торопливо взялся за бутылку.
   -- Таперича вот как, стало быть. По указу ее анператорского величества я выхожу благородный. Нас в роте было всего триста шестьдесят четыре гарнодера, ежели считать с музыкантами, с кашеварами и с прочей сволочью. Нашими, стало быть, руками скрутили мы немцев. Раз-два -- и шабаш! И вот таперича за эфто самое дело, за нашу верную службу, учинила нам государыня лейб-кампанию. Теперь смекай: капитан-поручик вышел в енерал-аншефы; два, значит, поручика в енерал... как бишь их... Ну, ладно. Да там пошли бригадеры, полковники, пример-маёры, секутмаёры. Мы все, дюжина цельная капралов -- капитанами. Слышь?
   -- Слышу, ваше благородие, что и говорить.
   -- И всех в дворяне. И кажному поместье. Вот мне Ужовка таперь досталась. Ербы дворянские дадены всем: на ербах гарнодерский, стало быть, кивер и литеры: за ревность и верность, слышь? Мундеры с особливым, значит, шитьем, золотое, значит...
   Безоблачный день опускался к ясному вечеру. В саду кричал грач. Мерно отбивали время часы. Портреты со стен не мигая смотрели. Шмурыгин пьянел.
   -- Помоги ты мне, братец, дело обладить одно.
   -- Какое такое дело? -- Губошлепов, захмелев, начал держаться развязней. -- Сказывай, ваше благородие.
   -- Решпекту я себе от хамов не вижу, вот што. Кто же я таперича выхожу? Дворянин я али нет?
   Подьячий насторожился. Его дребезжащий голосок вдруг яростно зазвенел:
   -- Что ж! Коль ты дворянин, так поступай по-дворянски. Вам власть предоставлена для чего? Ради всемерного соблюдения государственных ее императорского величества интересов. Нешто хамов можно баловать? Прикинь, сколько их и сколько нас. Из повиновения выйдут хоть однажды -- прощайся с фортуной. И будешь и ты и капитанша твоя на воротах болтаться -- ей-ей, вот помяни мое слово!
   Шмурыгин приставил палец к носу.
   -- А чем же мне их... того?
   -- Как чем? Эх, ты! А еще барин, помещик! Чем? Кошками да плетями, известно. Мужик свинья, его словом не прошибешь.
   -- У меня и плетей-то нету.
   -- У тебя нету, а вот у барона были. Хочешь, сейчас покажу? Ей, малый!
   Явился лакей, небритый, босой, в рубашке.
   -- Чего вам?
   -- Принеси барину ключи от чулана.
   -- Сейчас.
   Лакей, зевая, ушел.
   -- Ин полюбуйтесь на своих людишек. Чему подобно? Халуй перед барином раздетый, брюхо чешет, в глаза не глядит. Посмел бы он эдак при бароне.
   -- Извольте ключи.
   Лакей повернулся и вдруг, закричав, отлетел к стене. Кровь брызнула. Шмурыгин с размаху ударил его еще и еще, свалил и начал с ревом топтать.
   -- Я вам покажу, анафемы, сволочи! Я вас всех переберу! Узнаете господина, хамово племя. Ах вы, скоты!
   Прибежала простоволосая Марья Титишна. Дворовые из дверей робко глядели на бушевавшего барина. Подьячий, согнувшись, шмыгнул из сеней во двор, вскочил в тележку и полетел что есть духу, забыв в гостиной палку и треух.
  
   Вечер надвинулся ниже. В небе звенят стрижи.
   Подле конюшни стол на зеленом лужке. На высоком кресле гвардии капитан Иван Петрович Шмурыгин с трубкой. На столе штоф и стакан.
   Проворные слуги волокут скамью.
   -- Старосту давай. Как тебя звать?
   -- Степан.
   -- По батьке?
   -- Петров.
   -- Прозванье твое?
   Сразу наступила тишина. Только заливаются в небе стрижи, да сипит барская трубка.
   -- Сказывай, аль оглох?
   -- Шмурыгин.
   -- Ага! Клади его на скамью.
   Розги засвистали. Кровь мерно брызжет и долетает до барина.
   -- Буде.
   Степан лежит. Слышатся слабые стоны. Слуги насилу дышат: умаялись.
   -- Кошками его!
   У кошек узловатые ремни; на ржавых железных крючьях засохшая кровь: барон не любит шутить.
   -- Ну!
   Кошки запрыгали, весело шлепая и цепляясь. Кровь струится; зеленый лужок покраснел.
   -- Стой! Жив аль нет?
   Старый буфетчик пощупал тело.
   -- Кончился, царство ему небесное.
   -- Вот кажному так таперича будет, знайте вы эфто! Ежели кто когда... На колени, хамы проклятые!
   Шмурыгин шатаясь встал. Глаза недвижны, лицо посинело.
   -- Повара сюда!
   Слуги заметались. Один побежал на кухню, другой в сад, третий в людскую.
   -- Ну, что же? Где повар? Всех запорю!
   Буфетчик шепнул испуганно:
   -- Сбежал он, батюшка-барин.
   -- Ладно, далече не убежит.
   Стало темнеть. На закате нависли тяжелые тучи; вот потянул ветерок.
  
   Утром дворовые вынули из петли тело лейб-кампанца. Он повесился в сенях.
   Марья Титишна осталась в Ужовке. Она перебралась в людскую; прядет там с бабами, слушает сказки и песни; подтягивает тонким голоском. Изредка заезжает к ней Губошлепов. Марья Титишна радушно принимает подьячего, потчует бражкой и медом. После обеда они играют в носки.
  
   1927
  

Примечания

   Под названием "Лейб-кампанец" Садовской несколько раз посылал рассказ в разные издания, однако ответы рецензентов единодушно были отрицательными, вроде такого: ""Лейб-кампанец" -- вариант на тему "Мещанина во дворянстве" по существу своему пытается утвердить, на печальном опыте капрала из крестьян <...> тезис о том, что крепостные, охотно повинующиеся дворянам-помещикам, не склонны признавать власти над собой выходца из крестьян же. <...> Получается -- быть может и помимо желания автора, -- некая апология дворянства" (оп. 2, ед. хр. 2а, л. 4 об.).
   Публикуется впервые по рукописи (оп. 2, ед. хр. 38).
  

--------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Садовской Б. А. Лебединые клики. -- М.: Советский писатель, 1990. -- 480 с.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru