Садовской Борис Александрович
Кровавая звезда

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Борис Садовской

Кровавая звезда

Он человекоубийца бе искони
и во истине не стоит:
яко ложь есть и отец лжи.
От Иоанна. VIII

Пролог

Он был живой, но жизни чужд казался.
Жуковский

   Третьего дня Бонапарт возвратился с Эльбы.
   И Тюльерийский дворец оживает вновь. Гремя подлетают к подъезду парадные кареты, оставляя на мраморных ступенях то пышного царедворца с жезлом, то шумящую шлейфом даму, то генерала в страусовых перьях и малиновом плаще. Тощий маршал ждал у лестницы тучного камергера; пыхтя застегивал камергер золотую пряжку на белом башмаке. Шумно и весело проходят по залам наполеоновские сановники. Подле приемной гренадерский взвод в медвежьих киверах. Команда; стукнули в пол приклады и грозно замер, сверкнув глазами и шпагой, седоусый офицер.
   Время неслось. Вот уж восемь кругов с полудня успели обойти часовые стрелки; томится великолепная толпа. Изредка вспыхивают восклицанья как будто сами собою; никто уже не смеется и не острит. Порою из рассеянной табакерки сыпался табак; нетерпеливо щелкали ногти; усы упорно крутились.
   Вдруг издали принесся невнятный гул. Всё встрепенулось и точно помолодело. Дамы расцвели улыбками; переглянулись придворные; блеснули глаза военных. Гул ближе и ближе. Все кинулись к окнам. Мимо Цветочного павильона мчится карета; ее окружают всадники. Потрясая саблями, ревут они: император!
   Ответный восторженный клич загремел в Тюльерийских залах.

* * *

   Взяв ванну, император выслал слуг и очутился один. Полное тело его колыхала усталость; присев к столу, он кивнул.
   -- Здравствуй, -- ответил беззвучным голосом черный человек. -- Ну вот ты и дома. Ого! гербы Бонапарта снова на всех стенах. Где же увядшие лилии христианнейшего Людовика?
   Черный прыгнул на стол.
   -- Кончается монархия Карла Великого. Последний Бурбон убежал от нас. Смотри: он забыл здесь очки и табакерку. Впрочем, и твоим орлам недолго жить. Всё осенит наш неизбежный пятиугольный герб.
   Черный коснулся руки императора.
   -- Ты не забыл еврейку из Латинского квартала?
   -- Она умерла.
   -- Но оставила дочь. И тебе предстоит согласиться на брак ее со мной.
   Черный поднес к глазам императора зеленоватое зеркальце.
   -- Кого ты видишь?
   -- Юношу в короне.
   -- Это наш последний соперник. Победить его может дочь дочери твоей. Итак, решайся.
   -- Я согласен.
   Черный со смехом подпрыгнул и сразу сделался меньше. Он таял, худел, исчезал; превратившись в блестящую точку, с жужжаньем взлетел и ударился в потолок.
  

Часть первая.

ФЛЕЙТА

Я принял его за жида.
Пушкин

   Коллежский советник Карл Оттович Риттер служит в департаменте Третьего отделения. Дед его выехал из Голштинии в свите Великого князя Петра; отец состоял при Павле. По службе Риттер подвигается легко. Граф Бенкендорф поручает ему перлюстрацию всей заграничной переписки; не в очередь два раза представлен Риттер к награде и удостоился Высочайшей благодарности. Моложавый, прямой, в голубом вицмундире с крестом на шее, Карл Оттович сияет безмятежной улыбкой и ясным взором.
   У Риттера на Петербургской стороне светло-синий домик с мезонином; здесь в палисаднике весной голубеют фиалки, петух кричит и распускается сирень; зимой две вороны со снежной клумбы заглядывают в окно. Тихие комнаты в чистоте содержит седая чухонка; хозяин не любит гостей и чуждается дам.
   Придя со службы, Карл Оттович после обеда долго играет на скрипке. Его слушают книжные полки, стенные часы, гравюры, большой портрет Шиллера. Но вот уже стемнело. Служанка зажигает свечи в канделябрах, готовит кофе, подает выборгский крендель.
   По воскресеньям классические квартеты. Разыгрывать Бетховена и Баха являются статский советник Зигфрид и полковник Львов. Последним приезжает воспитатель Наследника, генерал-адъютант Карл Карлович Мердер. Завидя его все почтительно поднимались. С коротким поклоном статный генерал принимал из рук Львова скрипку и, отстегнув на левом плече тяжелый эполет, выходил в голубую гостиную к нотам.
   Музыка ровно лилась с четырех итальянских скрипок. Под их пение перед Риттером возникала девственная Россия, царство счастливой тишины и спокойной славы.
   Над необъятными лесными, степными и хлебными просторами стоит на страже боговенчанный Монарх. Как благодатно сияет лазурь величавых очей его!
   Всё устремляется к нему и от него исходит. У алтарей днем и ночью церковным клиром возглашается священное его имя. Сановники слагают перед троном свои труды, исполненные по его державным предначертаньям. Вожди готовят грозные рати к его орлиным победам. В тиши дворянских поместий свершается благословенный Богом крестьянский труд. О православное царство!
   Так часа три заливались и пели скрипки в просторной голубоватой комнате. Мердер кончал игру, передавал скрипку Львову и, пристегнув эполет, выходил с поклоном. Высокие труды призывали его: он спешил во дворец.

* * *

   В мезонине у Риттера проживал старичок чиновник; этой зимой он умер. Карл Оттович озаботился приискать жильца. Воротясь в Екатеринин день из департамента, увидел он, что билетики с окон сняты, стекла протерты и дым клубится из мезонинной трубы. Все три комнаты занял приезжий барон-дипломат из голландского посольства. Вечером новый жилец представился хозяину. Смуглый, худощавый, с хищным носом, он очень хвалил квартиру; при виде скрипки сделал приятную мину; о Шиллере отозвался, что видывал в детстве его не раз.
   В начале декабря у Риттера должна была состояться репетиция народного гимна, сочиненного Львовым. Кроме него и Зигфрида прибыли два гостя: курчавый барин и батюшка в серой рясе.
   -- Карл Оттович, -- воскликнул барин, -- мы к вам слушать гимн. Отец Владимир от Святейшего Синода, я сам от себя.
   -- Милости просим, Александр Сергеич.
   В дверях показался барон, завитой, напомаженный, во фраке со звездой.
   -- Тысячу извинений. Я из посольства. Заехал взять флейту и, кстати, предупредить, что возвращусь я не рано.
   -- Не беспокойтесь, господин барон. Угодно вам кофею?
   -- Не откажусь. Я вижу, у вас гости. Святой отец, примите почтительный мой поклон. Проповеди ваши восхищают даже иноверных. Полковник, дочь моя в восторге от ваших композиций. В лице господина Пушкина приветствую Вольтера наших дней. О вас мне говорил барон Геккерен.
   Пушкин поморщился.
   -- А, старый приятель, господин Зигфрид!
   -- Как? Вы знакомы?
   -- Давно, еще в прежний приезд. Я был тогда секретарем у графа Палена.
   -- Но с вами флейта; сыграйте что-нибудь.
   Барон поклонился.
   Повинуясь острым губам и костлявым пальцам, флейта запела. Какой тревожный, ни с чем не сравнимый голос! Какая скорбь! Стоны превращаются в рыданья. Непоправимое горе тоскует в них, горе такое, что, кажется, сам Вседержитель готов отступить перед миром своим, как перед ошибкой. И на душе у Риттера заколебались лазурные круги. Сердце вдруг запросило беспорядка. Для чего, в самом деле, ходить в департамент, играть на скрипке, перечитывать Шиллера, прозябать на Петербургской стороне? К чему вицмундир и орден? Зачем присяга, совесть, долг, зачем...
   Карл Оттович с усилием встрепенулся. Флейта продолжала петь. Львов слушал, зажмурясь. Зигфрид не сводил с барона упорных глаз. Раздался звонкий смех Пушкина.
   -- Батюшка, да вы заснули! Очнитесь: царствие небесное проспите!
   Барон оборвал игру.

* * *

   В Зимнем дворце маскарад.
   Ровно в десять зазвучала труба герольда; в торжественном полонезе шествуют в зал маркиз с боярышней, черкешенка с герцогом, гранд с царевной.
   Опять воззвала труба: отпрянув к колоннам, гости сняли маски. Все смолкло. Точно крылатая лилия входит Императрица, женственно-нежная, стройная, в серебристом одеянии Лалла-Рук; за ней фрейлины в лазурных и белых тканях. Из встречных дверей величаво вышел Император Николай Павлович, могучий красавец в серебряных латах под бирюзовою мантией. Двенадцать рыцарей сопровождают Государя.
   Перед кадрилью Император обходил гостей.
   -- Здравствуйте, донна Соль, -- улыбнулся он Смирновой. -- Добрый вечер, господа пажи: не потеряйте дам. Ба, Пушкин! Вот не думал я видеть Фауста у себя. При каком, бишь, императоре жил Фауст?
   -- При Карле Пятом, Ваше Величество.
   -- Кто же из нас опоздал родиться: я или ты? И Мефистофель здесь; ты знаешь его?
   -- Ваше Величество, это какой-то голландский барон.
   Император проследовал в гостиную.
   -- Привет мой премудрому Фаусту, -- оскалился вкрадчиво Мефистофель. -- Как очаровательна супруга ваша!
   Барон указывал на чернокудрую султаншу и молодого пирата в алом колпаке. Они кушали мороженое и смеялись.
   -- А вы не знаете, барон, кто дама Наследника?
   -- Вам нравится она?
   -- О да: этот красный хитон Юдифи очень идет к ее жидовскому профилю. Единственный библейский костюм на всем балу.
   -- Это моя дочь, баронесса Гета.

* * *

   Не только Пушкин, все гости украдкой следили за девственной четой. Розовый, томный, в белом атласе, Наследник не отходил от Юдифи. Она, в пунцовой повязке, с мечом и корзиной, отвечала сверкающими улыбками. Из придворных иные высматривали, здесь ли Государь; другие искали глазами Государыню.
   Царевичу не удалось позвать свою даму на мазурку. К нему приблизился воспитатель его, Карл Карлович Мердер, и вымолвил с бесстрастным лицом два слова. Щеки Александра зарделись. Он встал и прошел в гостиную.
   Пушкин видел, как заискрились глаза голландца; предложив дочери руку, он вместе с ней направился туда же. Это вышло так дерзко, что все оцепенели. "Он сумасшедший". -- "Какая наглость". -- "Вы видели?"
   Изумление сменилось всеобщим испугом. Барон от дверей повернул обратно, и Гета одна вошла в пустынную, слабо освещенную комнату.
   Перед ней стоял Государь.
   -- А, вот вы наконец. Да, вы точно одеты с большим вкусом.
   Огромные голубые глаза Императора излучали ослепительную лазурь.
   -- Что у вас в корзине?
   -- Ничего, Ваше Величество.
   -- Неправда.
   Николай Павлович приподнял крышку и вздрогнул. Перед ним голова, курносая, с пробитым виском; синие губы раскрылись; страшно торчит окровавленный язык.
   Захлопнув крышку, Император на мгновение закрыл глаза и медленно удалился. Мантия шелестела за ним, золотые шпоры звенели.
   Тотчас Гету обступили рыцари.
   -- О чем вы говорили с Императором? -- допрашивал Блок. -- Почему Его Величество оставил гостиную? -- настаивал Гринвальд. -- Откройте корзинку, -- требовал граф Бенкендорф.
   Баронесса не была смущена ничуть.
   -- Не знаю, куда изволил удалиться Его Величество, -- отвечала она с достоинством.
   -- Императору понравился мой костюм. Корзина пуста.
   Действительно, в корзине не нашлось ничего, кроме зеленого зеркальца.
   -- Извините, баронесса, -- сказал Адлерберг, -- наш долг...
   За ужином гости говорили вполголоса, сдерживая веселость. Недоставало между ними троих. Исчезновение голландца с дочерью было для всех понятным. Но почему за рыцарским столом пустует один прибор, отчего заплаканы глаза Наследника, чем Государь озабочен?
   -- С Мердером удар.

* * *

   Утром Государь навестил больного. Мердер лежал слабый, бледный, обложенный подушками.
   -- Ну, как ты чувствуешь себя, любезный Карл Карлыч?
   Император пощупал больному пульс. -- К новому году надеюсь увидеть тебя здоровым.
   -- Не скрою от вас, Государь: мои дни сочтены. Не боюсь отойти к Небесному Царю: перед Ним моя совесть чиста, как и перед Вами. Одно страшит меня: я не докончил мой труд.
   Государь задумался.
   -- Да, Жуковскому вряд ли удастся заменить тебя.
   -- Жуковский прекрасный человек.
   -- Но этого для воспитателя мало. В наш век нужны неуклонные правила, железная сила воли. Долг прежде всего. А кто у нас предан долгу?
   Государь прошелся и сел опять.
   -- Я не нахожу людей. Карамзин скончался. Мордвинов, Шишков, Дмитриев стары. Крылов ленив. Сперанскому и Ермолову я не верю: это масоны.
   -- Ваше Величество, я знаю человека, достойного быть при Цесаревиче.
   -- Любопытно, в кого ты метишь.
   -- Вам он известен с лучшей стороны: я разумею Риттера.
   -- Представь, я сам о нем думал. Но прежде изволь поправиться. Прощай.

* * *

   В середине коридора Государю послышалось пение. Нежные голоса выводили:
  
   Боже, Царя храни.
   Сильный, державный
   Царствуй на славу нам.
  
   Николай Павлович, улыбаясь, дослушал гимн и разом растворил двери. Великие княжны, все три, гладко причесанные, в утренних белых платьицах, стояли у пюпитра. Дежурная фрейлина считала такт. Завидя Императора, она смутилась, низко присела и выронила звякнувший камертон.
   Николай Павлович поднял его и положил на пюпитр.
   -- Дети, вы хорошо поете. Но помните: гимн это народная молитва и петь его можно не каждый день.
   В кабинете дожидался граф Бенкендорф.
   Хмурясь, перелистывал Государь бумаги. Перо скрипело, сыпался песок.
   -- Скажи, Александр Христофорыч, по какому случаю начали бывать у меня в гостях черти и жиды? Мне это не нравится. Навел ты справки?
   -- Навел, Ваше Величество. Все документы проверены. Только...
   -- Что?
   -- В городе весьма неблагополучно. Начинают ходить анонимные пасквили, ругательные дипломы. И все из голландского посольства.
   -- Вот видишь, Александр Христофорыч. А нас обвиняют в строгости. Необходимо выслать как можно скорее этого шута.

* * *

   Над Петербургом туманился зимний полдень. Риттер сидел у Пушкина. Тишину прервало хлопанье отдаленной двери. Вот детский смех, звон посуды; опять дверь хлопнула, и все стихло.
   Хозяин, крутя бакенбарды, беседовал с гостем.
   -- Нет, нет, Карл Оттович, напрасно вы беспокоитесь. Ни о каких поединках и речи не было. Скажите лучше, что ваши квартеты?
   -- Увы: без Мердера все прахом пошло. Заменить его вызвался мой жилец и начал являться с флейтой. Сначала все было прекрасно; вдруг Львов стал глохнуть на оба уха. Через неделю ослеп Зигфрид.
   -- И вы похудели, Карл Оттович.
   -- Головные боли.
   Взглянув на часы, Риттер встал. -- Прощайте.
   Пушкин подошел к окну. Он видел Риттера в бобровой бекеше, взвод Преображенцев, карету с ливрейным лакеем на запятках, собаку, двух мастеровых. Вдруг чьи-то руки закрыли ему лицо. Он снял одну и, нежно целуя, молвил:
   -- Женка, не шали.

* * *

   В этот четверг Государь по обычаю вышел на утреннюю прогулку.
   Бодро выступал Николай Павлович вдоль Дворцовой площади. Морозный ветерок щипался, заигрывал, развевал шинель. Столица пробуждалась. Издали катился отрывистый грохот барабанов; пели рожки; раздавалась военная команда.
   С Невского Государь своротил на Мойку. Швейцар у подъезда низко кланялся.
   -- Что Пушкин, лучше ему? -- Так точно, Ваше Величество.
   Короткий день догорел незаметно. Друзья навещали Пушкина. Приходили двое приятелей, князь Вяземский и Тургенев, заехал с лекций Плетнев, остался обедать Василий Андреич Жуковский. В передней сменяют один другого лицеисты, студенты, светские знакомые; понаведался с черного хода и гробовщик.
   К вечеру Пушкин задремал и очнулся ночью. Красноватые отблески свечи тускло бродили по книжным полкам, и Александру Сергеичу пришло на память, как в Сарове он проездом долго искал старца. И не мог отыскать. Так и уехал Александр Сергеич. Ямской колокольчик дребезжит назойливо; белый песок, вековые сосны, гуденье слепней; в уме стихи Филарета:
  
   Не напрасно, не случайно
   Жизнь от Бога мне дана,
   Не вотще судьбою тайной
   И на казнь осуждена.
  
   Сам я своенравной властью
   Зло из темных бездн воззвал,
   Сам наполнил душу страстью,
   Ум сомненьем взволновал.
  
   Вспомнись мне, Забвенный мною,
   Просияй сквозь сумрак дум
   И созиждется Тобою
   Сердце чисто, светел ум.
  
   Не вспоминался Забвенный. Теснились в памяти лицейские проказы, Дельвиг в очках, локоны Анны Петровны, шампанское, устрицы, толстая сводня, тройка, семерка, туз.
  
   Цели нет передо мною,
   Сердце пусто, празден ум
   И томит меня тоскою
   Однозвучный жизни шум.
  
   На столике бронзовая чернильница со статуеткой Ганнибала. Пушкину почудилось, будто арап шевельнулся. Да, да! Вот закраснелось на нем одеяние Мефистофеля; курчавятся жесткие волосы; зубы сверкают.
   -- Покаялся ли ты?
   Александр Сергеич кивнул.
   -- Напрасно. Сын Марии не простит "Гаврилиады".
   Пушкин со стоном очнулся. Над ним наклонился Даль.
   -- Бредишь опять?

* * *

   Император Николай Павлович был не в духе. Его тревожили события этой зимы, всеобщий упадок, распущенность, вольнодумство. И, полон суровой грусти, присев у камина, он сумрачно слушал журчащий доклад Жуковского.
   -- Итак, во исполнение воли Вашего Величества, генерал Дубельт и я отделили сомнительные бумаги в архиве Пушкина. Мы взяли...
   -- Что было в этих бумагах?
   -- Шалости пера... остроты, касательно форм правления... шутки о духовных и светских лицах.
   Они у тебя?
   Со мною, Ваше Величество.
   Склонясь под строгими взорами Государя, Василий Андреич торопливо выложил связку исписанных листков. Император скомкал их и швырнул в камин. Пламя вспыхнуло.
   -- Передай Дубельту, что я прочел эти бумаги. А теперь о заграничном путешествии. С Наследником поедешь ты и Карл Риттер.
   -- Он болен, Ваше Величество.
   -- Как болен? Это что еще за новости? О ком ни спроси: тот умер, тот ранен, тот ослеп. Отчего Риттер болен?
   -- Не знаю, Государь. Мне говорил его жилец, барон...
   -- Какой барон? Тот Мефистофель с Юдифью? Он разве не выслан?
   -- Ваше Величество, мне ничего не известно. Если прикажете, я съезжу и постараюсь узнать.
   -- Ступай.
   Василий Андреич проворно вышел. За ним, поджимая хвост, выбежала царская собака.
   Государь, тяжело дыша, сдвигая брови, выбивал пальцами марш.
   -- Вот как ты исполняешь мою волю! -- крикнул он в лицо Бенкендорфу, вошедшему с портфелем. -- Кому ты служишь: голландцу или мне?
   -- Я верноподданный Вашего Величества.
   -- Лжешь! Почему же жидовский барон и его девка все еще в столице? Я тебя самого сошлю в Сибирь!
   Молнии сыпались из глаз Государя.
   -- Ваше Величество, у меня не имеется полномочий высылать иностранных подданных без предлога.
   -- Предлога! Мало тебе было предлогов? Пушкина убили, вот и предлог. Тут замешан голландский посланник, и нечего стесняться.
   Государь прошелся взад-вперед; гнев его стихал.
   -- Все делаю я один. На плечах моих вся Россия, а помощи нет. Для чего же тружусь я? Прости, Александр Христофорыч: я погорячился. Садись и займемся делом.

* * *

   Через полчаса Жуковский был у Риттера. От чухонки Василий Андреич успел узнать, что барин три дня уже не ходит в должность. И какая в нем страшная перемена! С проседью на висках, небритый, шлафрок измят.
   -- Хотел бы я быть голубицей завета, почтенный Карл Оттович, но пока не смею. Одно скажу: великое поприще вас ждет.
   Не отвечая, Риттер поднял голову и прислушался. Жуковский боязливо водил глазами.
   На мезонине запела флейта. Риттер стиснул зубы.
   -- Это играет барон? Недурно. Однако флейта волнует вас, Карл Оттович. Что с вами?
   Жуковский вздрогнул: так искрились черты хозяина.
   -- А с вами? Неужели ничего?
   Внезапно флейта стихла. Раздались шаги. Смеющийся барон предстал на пороге: за ним жандарм с пакетом.
   -- Увы! По воле Августейшего Монарха я покидаю Россию. Увидимся за границей. Его Высочество, конечно, посетит и нашу страну.
   Риттер, дочитав, сложил бумагу и отпустил жандарма. Губы его дергались, голова тряслась.
   -- Откуда вам известно, господин барон, что меня назначили к Его Высочеству? И кто мог вам сообщить, что Наследник едет?
   -- Бог мой! -- воскликнул барон с видом веселого простодушия. -- Это и без того понятно. Его Высочество в таком возрасте. А о вашем почетном назначении наверное знает и господин Жуковский.
   -- Да, мне это известно.
   Василий Андреич осторожно откланялся. За ним поднялся барон.
   -- Итак, до свидания. Примите на память вот эту безделку.
   Он положил на стол перстень, пожал хозяину руку и, твердо ступая, вышел.
   И опять на мезонине запела флейта.
   Карл Оттович испуганно вскочил. Шиллер со стены кривлялся, подмигивал, строил гримасы. Дрожа, раскрыл Риттер книгу: буквы слились, бумага закоробилась. В отчаяньи он бросился к скрипке, схватил смычок: со стоном лопнули одна за другой все струны. Задыхаясь, взглянул он на перстень и замер: в черной оправе алела звезда о пяти концах.
   Ночью из ворот голубого домика выехала карета, за нею сани. В карете барон с дочерью понеслись к заставе; сани свернули на Фонтанку. В них попечитель Наследника статский советник Карл Риттер с воплем бился на руках у больничных сторожей.
   Вьюга голосила над сумрачной Невой. Сыпала снег, торжествуя свистела, распевала протяжно, заливалась похоронным воем. Сколько безумия, сколько предсмертной тоски в тебе, о петербургская вьюга!

* * *

   -- Что Риттер? -- спросил Государь лейб-медика; придворному доктору было поручено смотреть за больным.
   -- Ваше Величество, Риттер безнадежен.
  

Часть вторая

Волшебный фонарь

Он сильно означил свое жидовское присутствие.
Гоголь

   В нескольких часах езды от Вечного города странник с безводного пыльного пути вдруг попадал в благоуханную долину. Берега излучистого Арно пестреют и зыблются; на небосклоне голубая цепь Апеннин. Дорога ведет к аббатству Сан-Донато. Под сенью исполинских кипарисов суровый храм со сквозной колокольней; замок тонет в саду.
   Легкая коляска на венских рессорах летела вдоль платановой аллеи. Дыханье цветов приветственно освежило запыленные лица путников. Их четверо: русский Цесаревич Александр, наставник его Жуковский и два юных сверстника: Жозеф Виельгорский и Алексис Толстой.
   -- Вот оно, это пхославленное аббатство. По пхавде сказать, ничего особенного нет, -- сказал Цесаревич, высокий и светлоглазый, с пышной, будто припухшей, верхней губой.
   -- Не забудьте, Ваше Высочество, -- возразил Жуковский, -- здесь вся обстановка Наполеона с Эльбы.
   Наследник вяло улыбнулся. -- Посмотхим.
   Граф Виельгорский молчал, Толстой восхищался вслух. Подобно Наследнику, Алексис высокого роста и сильного сложения, но уступает в красоте: античный профиль графа портил крупный славянский нос.
   Навстречу путникам вышел хранитель музея и низко поклонился.
   -- Как, это вы, барон? -- воскликнул Жуковский.
   -- К услугам Его Императорского Высочества. Вспомните прекрасный русский афоризм, господин тайный советник: горы не сходятся, люди сойдутся.

* * *

   Сан-Донато может называться цветочным царством. Как зрачки полусонных чудовищ, золотые орхидеи подозрительно мигали; лукаво смеялись розы; пылал безумной яростью мак. Цветы разбегаются, путаясь; кидаются на клумбы; вьются по карнизам и столбам.
   Вслед за бароном русские гости прошли мимо зверинца. В клетках царапались леопарды и пантеры, тигры стонали; над головой Александра парил орел.
   -- Самодержавная эмблема русской славы, -- сказал Василий Андреич. Барон, смеясь, бросил кусок мяса; птица, подхватив его, тотчас скрылась.
   Тайному советнику и обоим графам сделалось не по себе; на лицо Наследника легли тени. Голландец, между тем, как ни в чем не бывало, отомкнул бронзовую дверь.
   -- Имею честь представить Вашему Высочеству дворец Наполеона в том виде, как существовал он на Эльбе. Вот статуя императора.
   Все подошли к колоссальному изваянию.
   -- Изумительно, -- прищурясь молвил Жуковский. -- Какая красота! Воистину муж рока.
   Наследник зевнул.
   -- Ах, Василий Андхеич, ну пхаво же, я не вижу тут ничего великого. Главная обязанность монахха -- заботиться о счастии подданных. Наполеон же только и делал, что пхоливал их кховь.
   -- Да будет мне позволено согласиться с мудрейшими словами Его Высочества, -- заметил барон. -- Будущее оправдает их истину.
   Василий Андреич опять смутился. В речах и поведении голландца сквозило нечто неуловимо нахальное, похожее на дерзость. Правда, барон изысканно вежлив; при этом, как иностранец, и не обязан знать тонкостей петербургского этикета, но так ли держатся с коронованными особами?
   Молчание. Легко скользнув по паркету между тонконогими стульями в золотых вензелях, барон подскочил к витрине.
   -- Прошу внимания Вашего Высочества: вот зуб Наполеона.
   Оскалившись, трогал он желтую косточку на алой подушке.
   -- Я не желаю смотхеть подобные хеткости, -- ответил сухо Наследник. -- Василий Андхеич, вехнемся в замок.
   Цесаревич шагнул за порог и вдруг остановился.
   Он увидел себя среди восточных тканей и ковров. Благоухают в коралловых вазах багряные плоды; на столе пламенеют рубиновые бокалы. У дивана девушка в серьгах и запястьях. Из-под кроваво-красной повязки змеится тяжелая черная коса. Вспыхнувший взор отразился в холодных глазах наследника и оживил его безогненную северную красу.
   Барон торжественно выступил вперед.
   -- Позвольте, Ваше Императорское Высочество, представить дочь мою.

* * *

   Неожиданная встреча с баронессой Гетой мгновенно изменила капризный нрав Александра.
   Не только юноша Толстой, даже Василий Андреич, тайный советник и прославленный поэт, пленился красавицей. Вечером, после ужина, он прочитал ей элегию в духе Шиллера. Стихи однако успеха не имели. Баронесса дала понять, что любимый поэт ее Генрих Гейне. -- "Шиллер язычник, тогда как в поэзии Гейне свободное новое христианство". С мнением дочери согласился барон. -- "Добродетель и порок во многом схожи; потомству предстоит решить, не близнецы ли они", -- любезно пояснил дипломат озадаченному поэту.
   Один Виельгорский безмолвствовал. Избегая разговоров, он от Наследника не отходил ни на шаг.
   Наутро после завтрака Александр с баронессой вышли в парк; сопровождал их Виельгорский. Внезапно Цесаревич обернулся.
   -- Жозеф, сходи, пожалуйста, за моим платком.
   Молча граф подал Наследнику свой платок. Александр вспыхнул.
   -- Сейчас же поди.
   Виельгорский кивнул подбежавшему лакею и приказал принести платок для Его Высочества.
   -- Духак, -- сказал Александр, злыми глазами глядя в глаза Жозефу. Они прошли еще несколько шагов. Вдруг Цесаревич со слезами обнял Виельгорского.
   -- Жозеф, не сехдись и оставь меня.

* * *

   На террасе Жуковский набрасывал вид парка в дорожный альбом. Толстой за бокалами говорил барону:
   -- Разумеется, аристократия отжила. Смысл ее утрачен. Теперь надо только быть честным и помнить, что все мы братья. Не правда ли, Василий Андреич?
   -- Совершенная правда, граф. Опять карандаш сломался. Апостолы не имели гербов. Попробую тушью.
   Барон приподнял бокал.
   -- Отрадно слышать здравые суждения от цвета русского дворянства. Конечно, в идеальной трудовой семье сословия сольются. Равенство есть высшая справедливость.
   Алексис захлопал в ладоши и чокнулся с бароном.
   -- А я с этим не согласен, -- возразил Жозеф, подымаясь на террасу. -- Аристократия -- соль земли. Без нее наступит темное владычество незаконных детей культуры.
   Внезапно Виельгорский, смутясь, замолчал. Смутились и оба его спутника. Василий Андреич закрыл свой альбом и удалился. Толстой, сбежав по ступеням, исчез в цветнике.
   -- Что с ними случилось, граф?
   -- Так... Вышла неловкость...
   -- Однако?
   -- Тут нет секрета. Дело в том, что Жуковский незаконный сын, а матерью Толстого была побочная дочь одного вельможи.
   Барон хохотал.
   -- Какой пустяк! Просвещенным людям смешно считаться с такими предрассудками, как законное рождение и церковный брак. Сам антихрист должен быть незаконным сыном. И даже, с вашего позволения, милейший граф...
   -- Милейший барон, я прошу вас не продолжать.
   -- Вы меня поняли, хе-хе. Не будем спорить. Чокнемся за русского царя.
   -- Вы слишком любезны. Я тост принимаю, но чокаться не буду.
   -- Почему?
   -- Потому что это священный тост.
   Барон моргал, скаля зубы. Вдруг он вскочил.
   -- Бог мой, я не отдал вам письма. Вот оно. Привез его какой-то музыкант или учитель, похожий на журавля.
   Виельгорский сорвал печать.
   -- Письмо от отца. Меня вызывают в Рим. Где этот приезжий?
   -- Я предложил ему отдохнуть. Он знает Жуковского.
   -- Еще бы. Ведь это наш общий знакомый. Его фамилия Гоголь.

* * *

   Жозеф и Гоголь уехали в тот же день. Василий Андреич долго колебался, отпустить ли Виельгорского. Сомнения разрешил барон. Положим, оставлять Наследника неудобно, но ведь и прямого запрета к тому нет; между тем, старый граф вряд ли вызовет сына по пустякам. Итак, Виельгорского обязали вернуться под утро; еще через день русским гостям предстоит покинуть Сан-Донато.
   Не успела коляска умчать черноглазого изящного Жозефа со сгорбленным подле длинноволосым усталым Гоголем, как наставник уже почувствовал легкое беспокойство. За ужином он мало кушал и был рассеян.
   Напрасно Гета декламировала Барбье и Гейне, напрасно распевала куплеты Жака Оффенбаха: тревога Василия Андреича росла. Всю ночь ему снился Государь, разгневанный, грозный, неумолимый; стекла звенели от мощных раскатов сурового голоса.
   Ночью на самом деле была гроза. Парк и лужайки блистали в живых алмазах; на разные голоса завывали в зверинце хищники; орел, ожидая подачки, кружился над цветником. Один Василий Андреич был хмур и бледен.
   Завтрак прошел в безмолвии. Еще через час, когда убитый наставник готов был разразиться потоками слез, барон пожал ему руку.
   -- Любезный поэт, не волнуйтесь. Берите мою коляску, скачите в Рим. Бы встретите графа и с ним вернетесь.
   Василий Андреич горько усмехнулся.
   -- Бахон пхав! -- воскликнул Цесаревич. -- Я знаю, вы боитесь оставить меня, но ведь это стханно. Со мной Алексис; наконец, и я не иголка.
   Жуковскому чудилось: неодолимая сила толкает его полететь за Виельгорским. Да и как же иначе? По расписанию русский посол обязан встретить Его Высочество в Риме в понедельник и донести об этом в Петербург, но вот уже воскресенье, а Жозефа все нет, и выехать без него нельзя.
   Осунувшийся, пожелтелый, мчался Жуковский на четверне вороных. Храпели, озираясь, огромные кони, роняли пену; горбатый кучер свистал по-птичьи и щелкал на лошадей.

* * *

   С отбытием Василия Андреича замок ожил. Красные флаги затрепетали на древних башнях; звенел за обедом веселый смех; шампанское шипело. С гостями барон повел себя как добрый товарищ: острил, подливал вина, рассказывал анекдоты. Наследник громко смеялся, шутил, приглашал голландца в Россию и даже позволил себе осудить Августейшего родителя, узнав, что барон был выслан в двадцать четыре часа. Гета, раскрасневшись, хохотала. За десертом она вдруг вскочила на стол и, гремя запястьями, прошлась по скатерти среди бутылок и блюд.
   Обед окончился и баронесса исчезла. У Наследника в голове изрядно шумело, и Толстой слегка покачивался на ходу. Оба однако приняли предложение полюбоваться волшебным фонарем.
   Пройдя оранжереями к зверинцу, все трое очутились в просторной зеленоватой комнате. У стены против двери натянуто квадратное полотно; под ним моргает в клетке большая обезьяна.
   Голландец предложил гостям присесть.
   -- Ваше Высочество, я попрошу вас и графа взять на минуту терпения. То, что я намерен вам показать, относится к области вещей, науке неизвестных. Всякое явление существует в пределах вечности и может всегда повториться. На этом экране вы увидите любое событие из жизни прошлой и будущей. Благоволите назвать, Ваше Высочество, что вам угодно видеть.
   -- Я стахаюсь пхошлое забывать, а о будущем не думать. Покажите, если можно, моих ходных.
   Барон поклонился. Чу! легкое жужжанье; полотно осветилось, сделалось лунно-прозрачным, на нем зазмеились тени. Гостиная Петергофского дворца; люстра, стулья, картины, стол. На диване Государыня с дочерьми; Государь в сюртуке без эполет читает вслух. Но вот он, положив книгу, встал; великие княжны подходят проститься; он нежно благословляет их. Сердце Наследника сжалось; готовый заплакать, следил он, как сестры прощались с матерью. Жужжанье стихло. У стены белело мертвое полотно.
   -- Но это удивительно. Бахон, вы волшебник.
   -- Нисколько, Ваше Высочество. Мир основан на самых простых законах. Все доступно разуму. Я мог бы поговорить с вами на расстоянии, прокатить вас в экипаже без лошадей, даже промчать по воздуху. Загадок нет, все понятно. Открытия мои завершают величайшее дело, начатое Адамом.
   -- Но ведь за это он и Ева были изгнаны из рая.
   -- Нет, любезный граф, не за это. Бог их наказал за ослушанье. Возможно, что Он опасался соперничества людей. Что же показать вам?
   Алексис не сразу ответил.
   -- Я бы хотел... увидеть свою смерть.
   -- Что ты выдумал? -- сердито сказал Наследник.
   -- Нет, мне очень хочется. Барон, можно?
   -- Хорошо. Только прошу вас хранить спокойствие.
   Полотно, зашипев, опять осветилось. Пред большим столом в креслах дремлет, опустив волосатую голову, изможденный старик. Задыхаясь, приподнял он желтое лицо; глаза закрылись, голова упала на стол. Все исчезло.
   -- Когда это может случиться?
   -- Не знаю.

* * *

   Василий Андреич успел примчаться в Рим засветло. Коляска, прогремев по мощеным улицам, остановилась у старинного палаццо.
   -- Дома граф? -- спросил Жуковский, спеша по лестнице.
   -- Тише, Василий Андреич, тише, -- отвечал ему сверху голос Гоголя. -- Жозеф в постели.
   -- Как?
   -- Еще дорогой захворал. Жар, схватки в груди.
   У Жуковского руки опустились. -- Отец при нем?
   -- Сдается, тут не обошлось без чертовщины. Старый граф хотел быть в Риме вчера. Почему он задержался, не придумаю.
   -- Что сказал доктор?
   -- Что все они говорят. Опасно, но есть надежда. Однако Жозеф просил привести священника; бегу в посольство.
   Василий Андреич не сразу узнал Виельгорского: так изменился он за ночь. Шопотом приветствовал Жозеф огорченного наставника.
   -- Но Цесаревич... как могли вы его покинуть? Ради Бога, Василий Андреич, вернитесь... ох, больно...
   Жозеф закрыл глаза. Жуковский тихо вышел и опустился на кресло у самой двери.

* * *

   -- Здесь больной? -- спросил осторожный и твердый голос. -- Сведите меня к нему.
   Пред Жуковским стоял аббат.
   Василий Андреич привстал, готовый исполнить просьбу, походившую на строгое приказание. Но тотчас замялся.
   -- Видите ли, святой отец... Садитесь, прошу вас. Граф Виельгорский хочет причаститься по православному обряду.
   -- Это неправда. Граф Виельгорский католик и верный сын римской церкви. Пустите меня.
   -- Но, святой отец, извините... Это насилие.
   -- Насилие? Тогда я отсюда иду прямо в Ватикан.
   -- Святой отец, простите, пожалуйте сюда. Вы настоятель здешнего прихода, не так ли?
   -- Я из аббатства Сан-Донато, -- сухо ответил, скрываясь за дверью, гость.
   Снова шаги: это Гоголь привел священника.
   -- Отец Владимир? Откуда?
   -- А из Флоренции. Вчера приехал. Где же болящий?
   -- Батюшка, я перед вами виноват. -- Василий Андреич рассказал о суровом госте.
   -- Что делать?
   -- Делать теперь уж, конечно, нечего. Мы, православные, все так. Стоит крикнуть, сейчас и уступим. Аббат вас папой стращал, а вы бы пригрозили Государем.
   Жуковский потупился.
   -- Вы говорите, он из Сан-Донато? -- спросил Гоголь. -- Странно. Ведь Сан-Донато давно упразднено. Там только замок, а монастырь пустой. Постойте: кто-то подъехал.
   -- Слава Богу: граф. Теперь мне можно вернуться. Но что это?
   Из спальной принесся резкий крик. Все кинулись туда. Жозеф лежал мертвый.
   -- Где же исповедник?
   Василий Андреич водил помутившимся взором. Гоголь крестился.

* * *

   -- Наконец-то мы одни и совсем свободны.
   Наследник взял сигару и затянулся. Над Сан-Донато тает лунная мгла. В громадные окна глядит колокольня, пронизанная бледным сияньем.
   -- Сказать по пхавде, свобода славная вещь. Покойный Мехдех твехдил, что Наследник для всех должен служить пхимехом. Но ведь это скучно. Надо жить не для пхимеха, а для себя. Как ты об этом думаешь, Алексис?
   Толстому льстила откровенность Цесаревича. В другое время он бы принял ее иначе. Но теперь, опьяненный парами токайского и воздухом южной ночи, Алексис развязно повел плечом.
   -- Ваше Высочество, примеры прекрасны, но стеснительны. Изволили вы заметить за обедом, как мило прошлась баронесса по столу? Можем ли мы осудить ее? Нисколько. А что, если бы это увидел Государь?
   -- Ох, не говохи! Даже подумать стхашно. Жозеф, и тот пожалуй бы обиделся. Ты спать не хочешь?
   -- Нет, Ваше Высочество, а вы?
   -- А я совсем не хочу. Вот что, Алексис: мы получили свободу: воспользуемся ей.
   -- Не угодно ли Вашему Высочеству еще вина?
   -- Вино хохошо, но одного вина мало. Мне хочется... я хочу видеть бахонессу. Луна поднялась еще выше. В голубоватом тумане у стен и бойниц трепетали нетопыри.
   -- Ваше Высочество, удобно ли это? Быть может, она в постели?
   -- Тем лучше.

* * *

   По нежилым заброшенным покоям в прозрачном лунном сияньи долго бродили наследник и Алексис. Со стен смотрели черные в тяжелых рамах картины, оружие, кубки, ряды обветшалых книг. За дверью блеснул огонь.
   -- Могу я войти? -- спросил Цесаревич неверным голосом.
   -- Ваше Высочество? -- спокойно отвечала баронесса. -- Я вас жду.
   Ободренные гости вступили в восточную комнату. Гета поднялась навстречу. На ней розоватая туника; две черных косы, точно ожившие змеи, вздрагивают на груди и плечах красавицы.
   Наследник осмотрелся.
   Сказочной яркостью красок на каждой стене пламенеет по картине: надменный сатана, хохочущий Хам, окровавленный Каин и обнаженная Иезавель. Под ними три крупные даты; четвертую скрыл темно-красный пятиугольник.
   -- Какие стханные числа! Пехвое: 12 махта 1801 года я знаю: это день смехти моего деда Павла. Но что могут значить две дхугих: 1 махта 1881 и 2 махта 1917 и почему четвехтая надпись скхыта?
   -- Любопытно также, Ваше Высочество, сочетание чисел. Ведь мартовский знак зодиака Агнец. Двенадцатое марта распадается на первое и второе; у неизвестных же годов сумма цифр равняется восемнадцати. Но это число состоит из трех шестерок: шестьсот шестьдесят шесть. Объясните, баронесса, ваш апокалипсис.
   Баронесса улыбнулась.
   -- Будущее нельзя объяснить. Четвертую дату скрывает древнееврейский мизрах или молитва Израиля.
   -- И все же странно: Библия, евреи, и вдруг Император Павел.
   -- Вы, граф, любопытны, как дама. В России говорят: кто много знает, скорее состарится. Желаю вам дожить до 917 года; тогда узнаете сами.
   -- Увы, в тот год мне стукнет ровно сто лет!
   -- Довольно, Алексис, -- смеясь сказал Цесаревич. -- Стоит ли думать о будущем, когда настоящее так пхекхасно?
   Неуловимо полетели часы. В стенной нише между Каином и Хамом нашлись оплетенные тростником бутылки; разговор закипел живее. В пылу его острая ножка Геты не раз повстречалась с упругим коленом Цесаревича.
   -- Мне кажется, граф Алексис недоволен чем-то. Что с вами, граф?
   -- Его огохчил волшебный фонахь.
   -- Да?
   -- Его Высочество прав. Родитель ваш, баронесса, как в зеркале показал мне мою смерть.
   -- Не тревожьтесь. Я попробую вам помочь. Выпейте мое вино, и вы все забудете.
   -- Но, баронесса, вы смеетесь надо мной?
   -- Нимало. Пейте же, не бойтесь: вас не отравят.
   Алексис гневно вспыхнул и выпил бокал до дна.
   -- Браво, браво.
   Толстой хотел было, но не успел ответить. Он спал.
   Гета прыгнула на колени к Наследнику; их губы сомкнулись.
   -- Я твоя, -- шептала красавица, уступая в сладкой борьбе, -- обещай мне только...
   -- Все, что угодно. Хочешь, бежим и я буду тебе слугой; хочешь, задушу Алексиса; хочешь, я...
   -- Нет, этого не надо. Ты сдержишь слово, когда будешь царем. Согласен?
   -- На все.
   -- Клянешься?
   -- Клянусь.
   -- Освободи свой народ от рабства.

* * *

   Александр очнулся на постели. Заря пылала.
   Распуская по белым плечам смоляные косы, склоняется нагая красавица над золотою чашей. Блеснуло жало иглы, и кровь баронессы Геты смешалась с кровью Наследника русского престола. На лбу и правой руке у него заалела пятиугольник-звезда.
  

Эпилог

Кровавая звезда меня зовет.
Граф А.Толстой

   В десять часов утра Наследник Цесаревич благополучно изволил отбыть из Сан-Донато в Рим. При особе Его Императорского Высочества находились: тайный советник Жуковский и губернский секретарь граф Толстой.
  
   1919
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru