Lib.ru/Классика: Садовской Борис Александрович. Альдомас

Борис Садовской

Альдомас

I.

Царствование молодого австрийского императора Франца-Иосифа обещало быть безмятежным. Победоносные русские войска по мановению своего повелителя разогнали нестройные полчища взбунтовавшихся венгерцев. Сам государь Николай Павлович приравнивал поход 1849 года к знаменитому Суворовскому подвигу в 1799 году. "Как отец мой при помощи Суворова дал возможность Австрии спастись от французов, так я теперь спасаю ее от мятежных венгров", -- говорил государь.

Мятеж затихал, но еще было не все спокойно. Многие вожди восстания оставались на свободе, и необходимо было всех их переловить, дабы успокоить население. За головы многих назначены были австрийским правительством большие награды, но всех дороже была оценена голова знаменитого Альдомаса.

Теперь это имя вряд ли кому известно, но в 1849 году Альдомас гремел, как самый неустрашимый и грозный предводитель. Под его начальством венгерские отряды совершали чудеса храбрости. Чем-то сказочным и легендарным веет от сохранившихся преданий об Альдомасе. Будучи разбойником по призванию, он в то же время в душе был настоящий рыцарь. Наружностью он походил на мирного жителя: поэтическое что-то сквозило в его продолговатом бледном лице, осененном волнующимися кудрями. Одевался Альдомас в гусарский доломан, алый, как кровь, и богато расшитый золотом, кривая венгерская сабля с драгоценною рукоятью звенела у бедра его и цеплялась за серебряные шпоры: голову Альдомаса покрывала высокая меховая шапка с серебряным изображением на ней мертвой головы.

Австрийские генералы истощили все усилия поймать Альдомаса и наконец должны были сознаться, что им эта задача не по силам. В погоню за отважным мятежником пустился тогда русский отряд, состоявший из одного эскадрона Клястицкого гусарского полка под начальством ротмистра Смирнова.

Был тихий осенний вечер. Отряд русских гусар расположился в уютной долине подле веселого ручья. Офицеров во всем эскадроне оставалось двое: сам командир ротмистр Смирнов и корнет Булатов. Офицеры закусывали, запивая токайским неприхотливые яства, и беседовали вполголоса. Поодаль стоял вахмистр и прислушивался к разговору начальства.

-- Да, брат Булатов, неуловимая бестия этот Альдомас, -- говорил ротмистр Смирнов, лаская длинные, скобками опущенные вниз, усы. -- Который день гонимся за ним... Как провалился сквозь землю.

-- Точно, странно, Василий Иваныч, -- тонким женским голосом отвечал корнет.

Персиковый пушок еле пробивался на его верхней губе. В деле он был в первый раз и с почтением новичка взирал на сурового командира.

-- Должно быть, местные жители оказывали помощь этой каналье, -- продолжал ротмистр, выражавшийся всегда образно и сильно. -- Ну и местность-то здесь хороша, дьявол ногу сломит. Кусты, овраги, болота.

-- Дозвольте доложить, ваше благородие, -- вмешался вахмистр, -- я так думаю, что этот самый Катовас не иначе, как остановился в этом овраге.

Вахмистр указал корявой рукой на огромный лесистый утес, плававший в вечернем легком тумане. Над этой громадой девственного леса вились орлы, и пронзительный их крик один нарушал безмолвие дикой долины.

Смирнов хорошо знал, что его вахмистр зря не проронит ни одного слова; уж если он заговорил о близости неприятеля, значит, враг действительно недалеко. Много раз убеждался при этом ротмистр, что спрашивать от солдата подробных объяснений было бы бесполезным делом. Вахмистр каким-то верхним чутьем угадывал военные тайны, и притом никогда не ошибался.

Затянувшись из короткой солдатской трубки, Смирнов подумал с минуту, покрутил усы и сказал:

-- Вот что, Булатов, отправляйся-ка ты, братец, на разведку. Бери вахмистра, трех солдат -- и с Богом! При первой тревоге стреляйте, и мы бросимся вам на помощь.

Лицо Булатова просияло и загорелось румянцем. Мальчик был необычайно доволен поручением, которое возложил на него суровый начальник. Несколько омрачился он при дальнейших словах Смирнова, обращенных к вахмистру:

-- Смотри, Кондратьев, за их благородием в оба.

-- Слушаю, ваше благородие, будьте покойны, -- понятливо ответил усатый вахмистр.

Разведчики с трудом пробирались в кустах, зорко осматриваясь, когда сплошную чащу прерывали поляны или звериные тропки. Чем выше взбирались они, тем было светлее, и, казалось, закат не погаснет никогда.

На опушке большой, заросшей синими цветами, поляны вахмистр вдруг пригнулся лицом к земле и указал Булатову на низко заплетавшиеся ветви.

-- Извольте поглядеть, ваше благородие, -- шепнул он.

-- Что там такое? Я ничего не вижу, -- также шепотом отвечал корнет.

Но вахмистр продолжал настойчиво указывать на что-то серое, длинное, едва шевелившееся в траве.

-- Заяц? -- робко спросил Булатов.

-- Не заяц это, а венгерская шапка. Ихний часовой.

Увидя так близко от себя врага, Булатов забыл всякую осторожность. Вместо того, чтобы вернуться к командиру с донесением и дать возможность отряду врасплох напасть на противника, юный офицер выхватил саблю и бросился с криком "ура" вперед. Затрещали выстрелы, запахло дымом. На выручку спешил эскадрон, из лесу выскакивали венгерцы. На поляне завязался упорный бой. Корнет Булатов не мог принять участия в этом долгожданном бою: он лежал под развесистым старым буком, убитый наповал.

II.

На второй день после схватки клястицких гусар с отрядом Альдомаса, какой-то путник, оборванный, грязный и загорелый, спускался медленными шагами по скату оврага близ венгерской деревни Барбу. По лицу его можно было заключить, что он уже давно не ел и претерпел за последние дни немало лишений. Почти каждый шаг заставлял его осторожно оглядываться вокруг, точно он чувствовал за собой упорную погоню. Заметно было также, что он сильно прихрамывал на одну ногу, перевязанную тряпьем, но старался скрывать хромоту свою, делая вид, что с ним ничего особенного не случилось. Приближаясь к деревне, прохожий, казалось, весь превратился в слух. Он готовился пройти мимо часовни к одинокому амбару, торчавшему у дороги, как внезапные голоса заставили его гибко лечь и прислушаться к разговору.

У самой часовни сидели двое: юноша в короткой кожаной куртке и девушка в красной кофточке без рукавов.

-- Нет, не бывать нашему счастью, дорогая Мария, -- говорил грустный юноша. -- Отец твой этого не хочет. Я говорил ему, что я молод и силен, что могу работать, и на все получал один ответ: пятьдесят золотых. Я плакал, умолял его, говорил, что я и ты не можем жить друг без друга. И на все был один ответ.

-- Какой же?

-- Пятьдесят золотых.

Девушка грустно поникла.

Из ее огромных глаз тихо закапали слезы.

-- Я готов на все, -- продолжал отчаянно юноша. -- Я готов бы был уйти, в отряд к дяде Альдомасу, если бы только знал, где его найти. Может быть, мне удалось бы разбогатеть на войне.

Неизвестный путник из своей засады слышал весь разговор несчастных влюбленных. Мягкое что-то скользнуло по его лицу, и он грустным вздохом нежно проводил удалявшуюся пару.

Ротмистр Смирнов сидел на лужайке угрюмый и недовольный. Дело было блистательное: венгерцы разбиты наголову, и весь отряд уничтожен, но было два обстоятельства, омрачавшие победу.

Во-первых, смерть Булатова, к которому ротмистр привык и которого любил, как сына. Смирнов чувствовал, что в этой смерти виновен он сам: зачем было посылать такого мальчика на разведку? Во-вторых, главная цель похода все-таки не была достигнута: сам Альдомас ушел. "Конечно, -- утешал себя Смирнов, -- без людей и без оружия Альдомас неопасен и далеко не уйдет, но все-таки обидно".

Так раздумывал Смирнов, раскуривая погасавшую трубку, когда к нему подошел вахмистр.

-- Что скажешь, Кондратьев?

-- Там какой-то венгерец просится допустить к вашему благородию,

-- Что еще за венгерец?

-- Не могу знать, а только из себя больно неказист. Сказывает, по делу.

-- Ну, веди.

Через несколько минут к Смирнову подошел в сопровождении вахмистра оборванный, загорелый путник. Хотя рана на ноге, как видно, по-прежнему причиняла ему невыносимую боль, он смотрел молодцом и держался прямо.

Ротмистр хмурым взглядом окинул неизвестного и, не выпуская изо рта трубки, спросил небрежно:

-- Ну?

-- Я пришел к вам, господин капитан, -- заговорил незнакомец, -- по важному делу. Хотите взять в плен знаменитого Альдомаса?

При этом вопросе Смирнов оживился и вытащил трубку изо рта.

-- А ты разве знаешь, где он?

-- Знаю и укажу вам. Но прежде я хочу знать, какая мне будет дана награда.

-- Награда? -- За голову Альдомаса назначено пятьсот червонцев.

-- Прекрасно, господин капитан. Я вам выдам Альдомаса, но только с одним условием. Дайте мне пятьдесят золотых вперед -- и завтра к вечеру Альдомас будет у вас в руках.

Ротмистр был озадачен. Дать неизвестному человеку за одно обещание пятьдесят золотых значило сделать мальчишескую глупость. Конечно, проходимец с этими деньгами провалится сквозь землю, а он, ротмистр Смирнов, останется в дураках. С другой стороны, в наружности и поведении незнакомца было что-то располагающее к доверию. Орлиные, его глаза правдиво глядели прямо в лицо ротмистру. На своем веку Смирнов перевидал немало солдатских лиц и привык безошибочно угадывать по ним характеры. Этого молодца, что гордо стоял перед ним в своих лохмотьях, ротмистр не задумался бы ни на минуту взять к себе в ординарцы. Но все-таки пятьдесят золотых... странно!

И ротмистр, опустив голову, закусил усы.

-- Дайте ему, ваше благородие, -- вполголоса вымолвил Кондратьев.

-- Ну, ладно. Пусть будет по-твоему. На жулика этот парень не похож.

-- И мне сдается, ваше благородие, что не похож. Лицо у него солдатское.

Весь следующий день ротмистр Смирнов ожидал таинственного незнакомца, обещавшего ему выдать неуловимого Альдомаса. Волнение начальника передалось вахмистру и солдатам. Сбившись в кучки, они оживленно шептались между собой и спорили, приведет оборванец Альдомаса или нет.

Солнце спускалось уже к западу и туманная сырость ползла в лугах, когда на опушке показался знакомый путник.

-- Ну, что же? -- нетерпеливо спросил Смирнов. -- Где же твой Альдомас?

Солдаты жадно обступили ротмистра и незнакомца.

-- Где же Альдомас? -- повторил ротмистр.

Незнакомец оглянулся кругом, тряхнул головой и, в упор смотря в глаза Смирнову, промолвил:

-- Это -- я.

Невольный крик вырвался у всех. Ротмистр вскочил с барабана, служившего ему стулом.

-- Ты Альдомас? Не может быть. Я тебе не верю.

Незнакомец горько усмехнулся.

-- Увы, это я, добрый капитан. Для чего мне теперь скрываться? Все друзья мои и товарищи погибли, отряд мой перебит. Для чего жить мне теперь на свете? Все отнял у меня жестокий жребий войны. Даже любимая сабля моя сломалась и потеряна в схватке. Но невыносимее всего мне видеть, как белый австрийский орел простирает хищные крылья над моей несчастной родиной. Я знаю, русский император великодушен и добр, но напрасно он доверился австрийцам, они отплатят ему черной неблагодарностью. Мы же, венгерцы, были бы ему верными слугами, если бы он помог нам.

Смирнов перевел горячие речи Альдомаса.

-- Скажи мне: зачем тебе понадобились вчера пятьдесят золотых?

-- Для последнего доброго дела, которое суждено мне совершить на этой земле, -- отвечал грустно Альдомас. -- Я отдал эти деньги моему бедному племяннику: без них скряга, отец его невесты, не отдавал бедному Стефану свою дочь. Теперь я устроил их счастье и могу умереть спокойно.

-- Может быть, ты еще и не умрешь, -- возразил Смирнов. -- Может быть, тебе даруют жизнь.

-- О, нет, -- отвечал Альдомас с прежнею горькой усмешкой. -- Если бы участь моя была в руках царя Николая, я мог бы надеяться на пощаду, но наш юный император Франц-Иосиф жесток и неумолим. Да и зачем мне жизнь, -- она для меня и так кончена.

Ротмистр махнул рукой, и отважного венгерца отвели в шалаш.

III.

Молодой император Франц-Иосиф проснулся рано. Он был не в духе. Сухой мороз петербургской зимы, глянувшей в огромные окна, мало развеселил его. В этот день ему предстояла торжественная аудиенция у русского императора Николая.

Францу-Иосифу предстояло гласно, в торжественной обстановке, благодарить царя, помогшего утвердить трон Габсбургов.

Мысль об этом неприятно тревожила самолюбие юного австрийского монарха. Он не любил благодарить и быть благодарным. В благодарности чудилось ему скрытое унижение для того, кто благодарит.

Продолжая сердито морщиться, Франц-Иосиф позвонил камердинера и стал одеваться.

Во время императорского туалета, уборная Франца-Иосифа наполнялась мало-помалу многочисленной свитой. Тут были генералы, никогда во всю свою долгую жизнь не одержавшие ни одной победы, воины, прославившиеся своей трусостью, доставившей им европейскую известность. Все эти господа, одетые в белые мундиры, усыпанные крестами и звездами, почтительно молчали, ожидая, когда заговорит монарх.

Франц-Иосиф тем временем окончил свой туалет. Он был тоже весь в белом, и этот традиционный цвет австрийского мундира очень шел к его молодому лицу. В наружности девятнадцатилетнего императора замечалось какое-то двойственное впечатление. С одной стороны нельзя было не любоваться юношески-свежим его челом и румяными щеками, но, пристально вглядываясь в это лицо, можно было заметить во взорах императора скрытую недоверчивость и лукавство.

Глаза Франца-Иосифа никогда не глядели прямо.

Только впоследствии, в зрелые годы, выработал он себе тот безразличный, прямой и холодный взор, который известен нам по многочисленным портретам. Пышные волосы завитыми кольцами падали ему на стройные плечи.

Вошедший камер-лакей доложил, что карета императора готова. Франц-Иосиф быстро двинулся к выходу, сопровождаемый одним из своих генералов. Они вдвоем сели в карету, причем Франц-Иосиф глотнул морозного воздуха, закашлялся и сделал капризную гримасу.

-- Медвежий климат, -- проворчал он, плотнее закутываясь в шинель.

Генерал искоса взглянул на своего повелителя, но не решился поддержать разговор, видя, что император все еще не в духе.

В одном из огромных зал Зимнего дворца Франца-Иосифа встретили придворные, ожидавшие в тот день выхода государя. Они обратились к нему с льстивыми приветствиями и поклонами. Молодой император милостиво отвечал, и лицо его несколько просветлело.

Но вот в раззолоченной толпе придворных пробежал легкий шепот и какое-то едва уловимое смятение. Все сразу стихло.

Император Николай Павлович своим бодрым военным шагом, с носка, вступил в зал и окинул присутствовавших величавым взором. Он был головой всех выше. Преображенский мундир с красной грудью и высоким воротником туго обтягивал его стан.

Франц-Иосиф быстрыми шагами подошел к Николаю Павловичу и почтительно поцеловал ему руку. Трудно было узнать в нем давешнего сонного юношу. Он сразу переменился, улыбался, кланялся и оживленно отвечал на вопросы царя.

Великие князья и свита, вошедшие вслед за государем, из всей беседы двух монархов уловили последние слова русского царя:

-- Советую вам быть великодушным. Вы только что начинаете царствовать. Наказывая всех мятежников без разбору, вы ожесточите народ.

С улыбкой благоволения Николай Павлович простился с своим гостем и медленно удалился.

В этот вечер император Франц-Иосиф подписывал в кабинете своем бумаги, только что доставленные из Вены. На одном листе он особенно четко выставил свою подпись и не без удовольствия улыбнулся.

-- Знаете ли, какую бумагу подписал я сейчас? -- обратился он к своему адъютанту.

-- Не знаю, ваше величество.

-- Это смертный приговор известному мятежнику Альдомасу.

------------------------------------------------------

Источник текста: журнал "Нива" No 42, 1915 г.

Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.

Оставить комментарий Садовской Борис Александрович (yes@lib.ru) Год: 1915 Обновлено: 10/01/2016. 17k. Статистика. Рассказ: Проза Рассказы	Скачать FB2 Ваша оценка:

Садовской Борис Александрович Альдомас

Борис Садовской

Альдомас

I.

II.

III.

Садовской Борис Александрович
Альдомас