Андриевский В.
Невеста и жена

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: "Русская Мысль", кн.VI, 1908.
    ЗЫ: До революции киргизами называли тех, кого сегодня зовем казахами...

   

НЕВѢСТА И ЖЕНА

   Тихо въ киргизскомъ аулѣ.
   Истомленные жарою, спятъ киргизы въ своихъ кибиткахъ, похожихъ издали на огромныя копны сѣраго прошлогодняго сѣна. Надъ степью шумитъ только вѣтеръ, да сухіе стебли пожелтѣвшей травы съ звенящимъ стономъ наклоняются другъ къ другу.
   Прислушиваясь къ хриплому дыханію спящаго въ кибиткѣ мужа, Зинаида Петровна молча сидѣла у дверей своей кибитки и, машинально всматриваясь въ сѣроватую даль, въ сотый разъ спрашивала себя, зачѣмъ пріѣхали они въ эту скучную безнадежную глушь.
   То, что ея мужу, Николаю Ивановичу Миронову, нѣтъ спасенія, она знала давно: объ этомъ слишкомъ ясно говорила его высокая сгорбившаяся фигура, осунувшееся лицо съ яркими пятнами на щекахъ и, главное, глаза безнадежные, глаза умирающаго человѣка.
   Совѣтъ поѣхать на кумысъ подалъ имъ докторъ.
   -- Поѣзжайте, поѣзжайте,-- говорилъ онъ,-- увѣряю васъ, что очень многимъ кумысъ приноситъ значительное облегченіе. На курортъ вамъ ѣхать, конечно, незачѣмъ, поѣзжайте просто къ киргизамъ въ степь; тамъ лучше кумысъ и дешевле.
   И они поѣхали.
   Сутолока желѣзнодорожной жизни, возня съ вещами, давка въ вагонахъ III класса и запахъ махорки, все казалось имъ интереснымъ, скрашеннымъ миражемъ будущаго исцѣленія. Первымъ разочарованіемъ была эта степь, выжженная степь, гдѣ-то на границѣ между Самарской и Астраханской губерніями.
   Безплодная, сама умирающая отъ недостатка влаги, она не могла родить въ душѣ надежды на исцѣленіе. Вѣтеръ, шумѣвшій надъ нею, пѣлъ только похоронныя пѣсни и, казалось, съ торопливой сознательностью спѣшилъ убѣжать отъ этихъ скучныхъ безмолвныхъ ауловъ туда, гдѣ блеститъ серебристая рѣчка, гдѣ шепчетъ о чемъ-то таинственный лѣсъ.
   Цѣлый день пекло степь немилосердное солнце, и только къ вечеру степь оживала и на нѣсколько мгновеній вдругъ становилась красивой.
   Золотые лучи заходящаго солнца обливали ее розовымъ свѣтомъ, и напоминала она въ это время умирающую женщину съ лихорадочнымъ румянцемъ на щекахъ, улыбающуюся послѣдней, робкой и трогательной улыбкой.
   Но золотые лучи быстро потухали, и степь принимала холодный угрюмый видъ.
   Съ сосѣдняго болота, или лимана по-киргизски, бѣлымъ саваномъ тянулся туманъ. Въ небѣ, почти такомъ же темномъ, какъ и степь, загорались крупныя звѣзды и смотрѣли свѣтлымъ, ничего не выражающимъ взглядомъ.
   Быстро холодѣло.
   Въ такія минуты, обыкновенно, Николай Ивановичъ молча дрожалъ въ своей постели, напрасно стараясь согрѣться подъ толстымъ ватнымъ одѣяломъ.
   Съ каждымъ днемъ ему становилось хуже и хуже. Ужасная болѣзнь упорно и быстро подходила къ неизбѣжному концу.
   Тихо въ киргизскомъ аулѣ, даже собаки не лаютъ.
   Необъятная степь разстилается передъ глазами Зинаиды Петровны.
   Огромный коршунъ-степнякъ распластался на блѣдномъ небѣ и упорно всматривается, не покажется ли гдѣ изъ норы сѣренькій сусликъ.
   Солнце клонится къ вечеру, пора кипятить воду для чая. Коршунъ вдругъ камнемъ упалъ внизъ, пролетѣлъ низко надъ землею и скрылся безслѣдно.
   Теперь гдѣ-нибудь, тамъ далеко, онъ рветъ и когтитъ пойманную добычу.

-----

   Холодная ночь беззвучно плыветъ надъ заснувшею степью. Далеко въ вышинѣ дрожатъ и искрятся звѣзды. Изъ-за горизонта медленно выплываетъ мѣсяцъ, красный, будто вымытый кровью.
   Съ наступленіемъ вечера въ аулѣ закопошилась вялая, сонная жизнь.
   Киргизы выползли изъ своихъ норъ, развели костеръ изъ сухого кизяку и кипятятъ въ чугунѣ воду для чая. Вода выйдетъ мутной и вонючей, но на киргизскій вкусъ ничего. Кумысъ, чай и какое-то почти не съѣдобное вещество, которое они приготовляютъ изъ коровьяго молока, составляетъ ихъ пищу.
   Скотъ убиваютъ рѣдко, только въ исключительныхъ случаяхъ.
   Зинаида Петровна уложила мужа и, укрывъ его чѣмъ возможно, вышла подышать холоднымъ свѣжимъ воздухомъ.
   Киргизскій костеръ отчаянно трещитъ и разбрасываетъ вокругъ себя золотыя искры, огромный столбъ чернаго дыма поднимается кверху и тамъ постепенно теряется, сливаясь съ чернымъ бархатомъ ночи. Освѣщенныя багровымъ пламенемъ черты киргизскихъ лицъ теряютъ свою каменную неподвижность и кажутся полными какой-то незнакомой, таинственной жизни.
   -- Аманъ-ба,-- говоритъ Зинаида Петровна, подходя къ костру.
   Киргизскія головы повертываются къ ней, сверкаютъ на мгновеніе черные глаза и бѣлые, какъ перламутръ, зубы.
   -- Аманъ-ба,-- говорятъ мужчины; женщины молча киваютъ головой и всѣ снова повертываются къ огню. Они привыкли къ ея частымъ посѣщеніямъ и не обращаютъ на нихъ никакого вниманія.
   Ближе всѣхъ къ огню, въ качествѣ пріѣзжаго и почетнаго гостя, поджавъ подъ себя ноги и небрежно раскинувъ по землѣ полы лиловаго халата, сидитъ киргизскій мулла. Онъ -- татаринъ; мастеръ на всѣ руки. Исполняетъ религіозные обряды, лѣчитъ лошадей и больныхъ киргизъ, продаетъ по очень высокой цѣнѣ привезенные съ собою линючіе ситцы, скупаетъ верблюжью и овечью шерсть, служитъ переводчикомъ между русскимъ и киргизскимъ населеніемъ.
   Въ каждомъ аулѣ (онъ пріѣзжаетъ въ степь только на лѣто и ведетъ кочевой образъ жизни, переходя изъ одного аула въ другой), его встрѣчаютъ съ распростертыми объятіями, и всѣ его приказанія исполняются такъ же безпрекословно, какъ повелѣнія самого Аллаха.
   Впрочемъ, въ маленькомъ аулѣ Эссембая въ этомъ году была особенная причина, заставляющая ухаживать за муллою.
   Дѣло въ томъ, что молоденькая дочь старшаго представителя Эссембаевъ -- Магомета была просватана въ сосѣдній аулъ за богатаго и вліятельнаго киргиза.
   Свадьба должна была состояться еще весною, но за нѣсколько дней до этого торжественнаго событія красавица Мануваръ неожиданно заболѣла, къ великому неудовольствію своего жениха, который, страшно ругаясь, грозилъ отыскать себѣ другую невѣсту. Но такъ какъ блѣдное личико красавицы Мануваръ нравилось ему, вѣроятно, больше расплюснутыхъ носовъ и широкихъ скулъ другихъ невѣстъ, то онъ и склонился на ласковые уговоры кстати пріѣхавшаго муллы, обѣщавшаго въ самомъ непродолжительномъ времени вылѣчить злополучную невѣсту.
   Согласившись ждать выздоровленія дѣвушки, даже калыма не уменьшилъ великодушный женихъ.
   Но несмотря на то, что каждую ночь въ обширной кибиткѣ Магомета раздавалось благочестивое бормотанье и отчаянные плевки свѣдущаго въ заклинаніяхъ муллы, шайтанъ, по мнѣнію киргизовъ, засѣвшій въ Мануваръ, плохо поддавался. Лицо ея блѣднѣло все болѣе и болѣе, и припадки удушья, случавшіеся съ ней при малѣйшемъ волненіи, продолжались попрежнему.
   Зинаида Петровна часто съ состраданіемъ смотрѣла на ея изящную и хрупкую, какъ японскія бездѣлушки, фигурку, вглядывалась въ темные бархатные глаза, и ей становилось грустно и немного жутко.
   Представлялась почему-то лѣсная чаща, а тамъ раненое на смерть животное. Безучастно слушаетъ оно говоръ родимаго лѣса, съ тоскливымъ равнодушіемъ слѣдитъ за плывущими по небу облаками и ждетъ смерти, которая должна придти скоро-скоро.
   На ряду съ талантомъ набивать свой карманъ на счетъ простодушныхъ киргизъ, и умѣніемъ изгонять шайтана, у стараго муллы былъ еще талантъ, мало гармонировавшій съ его хитрымъ, пронзительнымъ взглядомъ. Онъ былъ отличный сказочникъ. Разсказывая свои сказки, старый мулла какъ-то весь измѣнялся. Черты его лица становились мягче, благороднѣй, маленькіе блестящіе, какъ бусины, глаза переставали бѣгать. Казалось, это былъ не хитрый торгашъ, не льстивый переводчикъ и укротитель бѣсовъ, а просто изжившій свой вѣкъ старикъ, у котораго ничего не осталось, кромѣ этихъ длинныхъ таинственныхъ разсказовъ.
   Зинаида Петровна часто пробовала догадаться, о чемъ разсказываетъ старый мулла довѣрчивымъ дѣтямъ пустыни: о тѣхъ ли блаженныхъ временахъ, когда дальніе предки ихъ, свободные и хищные, какъ степные орлы, рыскали по степи на своихъ горячихъ скакунахъ, въ погонѣ за добычей, о могучихъ ли султанахъ, склонявшихъ предъ собою все, что могло клониться, или, быть можетъ, о темной жизни полуосѣдлыхъ киргизъ, дѣлающихъ для себя иллюзіи свободы тѣмъ, что отъѣзжаютъ на нѣсколько верстъ отъ своего постояннаго жилья.
   Кто знаетъ? Мудрено понять незнакомую рѣчь: шумнымъ словеснымъ потокомъ проходитъ она мимо слуха, не задѣвая въ сердцѣ ни одного образа...
   Киргизскій костеръ трещитъ и вспыхиваетъ по временамъ бѣлымъ пламенемъ.
   Льется ровная рѣчь разсказчика. Лица киргизъ-мужчинъ задумчиво сосредоточенны, женскія разсмотрѣть труднѣе: изъ уваженія къ слабостямъ почтеннаго муллы онѣ накинули на голову легкое, какъ сквозное облачко, покрывало, сквозь которое все-таки темнѣютъ огромные глаза Мануваръ и лукаво поблескиваютъ веселые глазенки ея двоюродной сестры, хорошенькаго подростка Фатимы.
   Розовый кругъ дрожитъ на черномъ бархатѣ степи. Киргизскія кибитки потеряли свой обычный прозаическій видъ и кажутся полными какой-то неуловимо-таинственной прелести.
   Зинаида Петровна оглядывается на свою кибитку; она стоитъ въ сторонѣ, и послѣдній отблескъ костра дрожитъ какъ разъ у ея подножья.
   Выдѣляясь на фонѣ темнаго неба пятномъ еще болѣе темнымъ, чуждая общему построенію, она будто шепчетъ сурово и внятно: "здѣсь мѣсто смерти".
   Было часовъ около десяти, когда Зинаида Петровна вернулась въ кибитку и, осторожно раздѣвшись, легла въ постель.
   Въ кибиткѣ было очень душно, а подъ бѣлымъ пологомъ, гдѣ Николай Ивановичъ спасался отъ комаровъ, было, вѣроятно, еще душнѣе. Закинувъ руки за голову и широко открывъ глаза, Зинаида Петровна упрямо смотрѣла въ непроглядную темноту кибитки, и воспоминанія прожитыхъ дней то неумолимо ясныя, то расплывшіяся, въ какомъ-то неопредѣленномъ туманѣ, медленно проходили предъ нею.
   Сначала вспомнилось дѣтство, скучное и однообразное, такое, какимъ бываетъ оно у милліона дѣвочекъ мѣщанской среды, гдѣ ребенка лишаютъ свѣжаго воздуха на томъ основаніи, что она не уличный мальчишка, и чуть не съ четырехъ лѣтъ сажаютъ за безконечное, никому и ни къ чему ненужное вязанье и плетенье кружевъ. Затѣмъ мелькнули болѣе разнообразные и осмысленные годы ученья, затѣмъ -- замужество и первая любовь, не ослабленная годами нужды и страданій, и, наконецъ, ужасная болѣзнь мужа, наложившая на всѣ надежды свое неумолимое veto. Потомъ всѣ эти воспоминанія начали тускнѣть въ усталомъ мозгу, неуклюже громоздясь одно на другое. Вставали какія-то фигуры, то близко знакомыя, то полустертыя временемъ, сливаясь въ нѣчто цѣлое; мелькали обрывки когда-то слышанныхъ разговоровъ, тѣло охватывала истома и, засыпая, Зинаида Петровна слышала, что въ сосѣдней кибиткѣ Магомета мулла началъ обычное свое плеваніе...
   Зинаида Петровна не могла бы опредѣлить, сколько времени продолжалось это забытье, когда звукъ глухого подавленнаго рыданія заставилъ ее проснуться.
   "Это "онъ" плачетъ", подумала она, и почувствовала, что отъ этой мысли у ней сразу похолодѣли ноги и сердце упало куда-то внизъ, оставивъ въ груди непріятное, томительное ощущеніе.
   Въ головѣ, какъ стая вспугнутыхъ птицъ, мелькали различныя мысли, и съ поразительной быстротой она стала подыскивать слова, которыя могла бы сказать въ утѣшеніе умирающему человѣку, несомнѣнно сознающему свое положеніе.
   Но такихъ словъ не находилось въ ея головѣ, да врядъ ли и существовали они на человѣческомъ языкѣ...
   "Богъ, религія, райское блаженство" -- вспомнились ей громкія безсодержательныя слова и, не принося облегченія, уходили въ ту звенящую пустоту, изъ которой они и пришли...
   Наскоро надѣвъ юбку и накинувъ на плечи платокъ, Зинаида Петровна неслышно подошла къ пологу, мерцавшему въ темнотѣ, какъ саванъ мертвеца и, затаивъ дыханіе, стала прислушиваться...
   Николай Ивановичъ спалъ. Дышалъ онъ медленно, съ трудомъ, и кусочекъ мокроты, застрявшій у него въ горлѣ, мѣшалъ правильному доступу воздуха. Между тѣмъ глухіе звуки, похожіе на рыданье, звучали гдѣ-то наружѣ.
   "Не онъ!",-- облегченно вздохнувъ, рѣшила Зинаида Петровна и, осторожно приподнявъ край кошмы, выскользнула изъ кибитки.
   Полная, огромная луна заливала всю степь зеленоватымъ мертвеннымъ свѣтомъ.
   Ровная, какъ столъ, и безнадежная, какъ смерть, степь казалась въ эту минуту заросшимъ водорослями дномъ какого-то огромнаго океана, а киргизскія кибитки напоминали обточенные водой голыши.
   Осторожно ступая босыми ногами по сухой и выжженной травѣ, Зинаида Петровна шла прямо туда, гдѣ невнятно раздавались потревожившіе ее звуки.
   Въ тѣни, отбрасываемой кибиткой, мелькнуло что-то бѣлое и маленькое.
   -- Это ты, Мануваръ?-- спросила Зинаида Петровна, сразу узнавъ ея хрупкую фигурку и длинныя черныя косы.
   -- Ну, о чемъ ты бѣдная, о чемъ,-- садясь на землю рядомъ съ дѣвушкой, спрашивала Зинаида Петровна, хотя и знала, что та ея не пойметъ.
   Мануваръ сидѣла съежившись и, раскачиваясь взадъ и впередъ всѣмъ корпусомъ, глухо стонала, какъ стонетъ отъ нестерпимой боли раненое животное. Что выгнало изъ кибитки и заставило эту дѣвушку такъ горько рыдать? Затаенное ли дѣвичье горе, сознаніе ли того, что она тоже не жилецъ на бѣломъ свѣтѣ или, быть можетъ, нестерпимая физическая боль,-- кто знаетъ? Мудрено разгадать чужую душу и проникнуться чужимъ горемъ...
   Зинаида Петровна тихо гладила темную головку Мануваръ, а на глаза ея просились слезы о своей бѣдѣ, о своихъ страданіяхъ.
   Свѣтлыя капли росы дрожали на высокихъ высохшихъ стебляхъ травы, и казалось, эти слабые стебельки тоже плачутъ о томъ, что у нихъ нѣтъ больше силы для жизни.
   Далеко, въ тростникѣ лимана, жалобно, какъ покинутый ребенокъ, кричала какая-то хищная птица, и ея крикъ зловѣщій и звонкій одинъ дрожалъ надъ блѣдной, совсѣмъ помертвѣвшей степью...

-----

   -- Ну что, мулла,-- вылѣчилъ Мануваръ?-- какъ-то при встрѣчѣ спросила муллу Зинаида Петровна, намекая на отчаянное бормотанье прошедшихъ ночей.
   Мулла посмотрѣлъ сначала на нее, потомъ на землю, потомъ опять на нее.
   -- Мануваръ теперь мужъ вылѣчитъ, барыня, возьметъ кнутъ въ руки, всю болѣзнь какъ рукой сниметъ,-- наконецъ отвѣтилъ онъ и засмѣялся своимъ непріятнымъ смѣхомъ, похожимъ на торжествующій клекотъ степного коршуна, поймавшаго добычу.
   -- Развѣ Мануваръ все-таки выходитъ замужъ?-- спросила недоумѣвая Зинаида Петровна.
   -- Черезъ недѣлю свадьба, приходи пожалуйста, кумысъ будетъ, баранъ будетъ,-- торжественно перечислялъ мулла. И вдругъ, прервавъ это перечисленіе и засмѣявшись своимъ непріятнымъ смѣхомъ, неожиданно, спросилъ:
   -- А знаешь, барыня, какой шайтанъ на свѣтѣ самый сильный?
   -- Не знаю, мулла,-- разскажи.
   -- Коль не скучно, то пожалуй, а ты слушай, да мотай на уши,-- онъ засмѣялся еще разъ и началъ:
   "Когда на землѣ зло совсѣмъ одержало побѣду надъ добромъ и стоны людей дошли до самаго неба, Аллахъ сказалъ своему любимому ангелу:
   "Я далъ тебѣ силы столько же, сколько имѣю самъ, или теперь на землю и научи людей любить другъ друга, отдѣляй каждому по маленькой частичкѣ нашего дара, и пусть для тебя будутъ всѣ равны.
   "И ангелъ пошелъ на землю, ходилъ по ней и раздавалъ частички божественнаго дара всѣмъ людямъ, и тамъ, гдѣ онъ проходилъ, наставало свѣтлое царство, вражда и ненависть гасли, какъ ночь предъ разсвѣтомъ, люди каялись въ грѣхахъ и цѣловали края одежды ангела, и чѣмъ дальше онъ шелъ, тѣмъ ярче свѣтило солнце, краше цвѣла земля.
   "Когда ангелъ обошелъ половину земли и въ сердца половины людей вложилъ зернышко божественной любви, ему случилось проходить мимо рѣчки. Тамъ на мосткахъ, безъ покрывала на лицѣ, бѣдная дѣвушка-поденщица полоскала бѣлье.
   "Она была стройна, какъ пальма, и красива, какъ майскій вечеръ; ея глаза блистали ярче, чѣмъ звѣзды.
   "Ангелъ остановился въ изумленіи, а потомъ, упавъ къ ея ногамъ, отдалъ ей всю ту любовь, которая осталась у него для другой половины человѣческаго рода.
   "Пришедшіе на рѣчку люди застали ихъ въ объятіяхъ другъ друга, связали ихъ веревками и повели къ хану той страны, чтобы онъ наказалъ ихъ за ихъ открытую любовь.
   "Ханъ велѣлъ побить ихъ камнями.
   "Когда изуродованныя тѣла любовниковъ бросили со стѣнъ города, освобожденныя души ихъ полетѣли къ престолу Аллаха и тамъ разсказали все, что съ ними случилось.
   "Аллахъ разсердился. Отъ его гнѣва по небу прокатился громъ, земля задрожала, какъ степная травка, колеблемая вѣтромъ, и отъ этого злые и добрые люди смѣшались.
   "Смотри, что ты сдѣлалъ,-- сказалъ Аллахъ павшему ангелу.-- Теперь до тѣхъ поръ, пока будетъ существовать земля, зло и добро будутъ бороться на ней безъ конца, много погибнетъ людей и много прольется невинной крови. Уходи же опять на землю и будь шайтаномъ, нашептывай людямъ свою грѣшную любовь, которой нѣтъ конца и нѣтъ мѣры.
   "И сталось по волѣ Аллаха.
   "И въ чью душу зайдетъ этотъ шайтанъ, того ужъ нельзя вылѣчить, потому что у Аллаха нѣтъ власти отнять у него ту силу, которую онъ далъ ему, когда тотъ былъ еще ангеломъ".
   Мулла кончилъ и ждалъ отвѣта.
   Зинаида Петровна взглянула на него и удивилась выраженію его лица. Оно было насмѣшливо и зло; казалось, каждая черта его безмолвно спрашивала: поняла ли она намекъ на невыгнаннаго шайтана.
   Подъ его взглядомъ она опустила голову и покраснѣла, какъ пойманная на мѣстѣ преступленія.
   "Такъ вотъ какой шайтанъ сидитъ въ тебѣ, бѣдная, бѣдная Мануваръ",-- съ глубокой жалостью подумала она въ то мгновеніе, когда старый мулла спрашивалъ ее, какъ ни въ чемъ не бывало:
   -- Такъ придешь на свадьбу Мануваръ?
   -- Нѣтъ, мулла,-- мужу очень плохо.
   -- Умретъ,-- безповоротно рѣшилъ мулла и сталъ прощаться.
   Въ самомъ дѣлѣ, здоровье Николая Ивановича ухудшалось съ каждымъ днемъ. Онъ ничѣмъ не интересовался, мало ѣлъ, почти не вставалъ съ постели. Зинаида Петровна ломала голову надъ тѣмъ, что ей дѣлать. Писать роднымъ не было смысла, посылать киргизъ за сто верстъ за докторомъ тоже безполезно. И она махнула рукой: будь, что будетъ.
   Наконецъ, наступила развязка.
   Проснувшись утромъ и взглянувъ на мужа, Зинаида Петровна сразу рѣшила, что сегодняшній день "такъ не пройдетъ"; лицо Николая Ивановича приняло землистый оттѣнокъ, ногти на рукахъ были совершенно синіе, и когда она помогала ему сѣсть на постели, то почувствовала на своей щекѣ острый холодокъ его дыханія.
   Этотъ несчастный день былъ какъ разъ и днемъ свадьбы Мануваръ со старымъ и важнымъ киргизомъ.
   Несмотря на то, что Зинаида Петровна отказалась идти на свадьбу, киргизки все-таки затащили ее къ себѣ въ кибитку и заставили осмотрѣть приданое невѣсты.
   Предъ нею выложили зеленую шубку на подкрашенномъ зайцѣ, мѣхъ котораго старый мулла выдалъ, вѣроятно, за лисій, шелковыя и шерстяныя платья, полотенца, наволочки, сплошь расшитыя зелеными птицами, и многое другое.
   Прижавшись за грудой самодѣльныхъ ковровъ, блѣдная, какъ смерть, сидѣла Мануваръ, на которую никто не обращалъ никакого вниманія.
   Зинаида Петровна пощупала заячью шубку, погладила рукой зеленыхъ птицъ и, къ удовольствію киргизокъ, сказавъ нѣсколько разъ "чекъ якши" (очень хорошо), поспѣшила уйти.
   Николай Ивановичъ чувствовалъ себя немного бодрѣе обыкновеннаго, онъ съѣлъ кусочекъ жареной баранины, выпилъ кумыса и настолько оживился, что даже спросилъ жену, что она видѣла у киргизъ. И нѣчто вродѣ робкой надежды на выздоровленіе начало закрадываться ей въ душу.
   Вечеромъ съ Николаемъ Ивановичемъ сдѣлался припадокъ удушья. Онъ сбрасывалъ одѣяло и рвалъ на себѣ рубашку худыми безсильными руками.
   Послѣ нѣсколькихъ секундъ колебанья Зинаида Петровна вышла наружу и съ силой откинула тяжелую кошму на самый верхъ кибитки. Темная, холодная ночь сразу вошла въ ихъ печальное жилище, и слабый огонекъ керосиновой лампочки замигалъ, будто испугавшись борьбы съ надвигавшейся тьмою.
   Когда она вернулась къ больному, онъ дышалъ нѣсколько ровнѣе, крупный потъ блисталъ у него на лбу, и руки, протянутыя вдоль тѣла, конвульсивно царапали простыню.
   По закрытымъ вѣкамъ его пробѣгалъ нервный трепетъ, и густыя рѣсницы, оттѣнявшія его черные, когда-то красивые глаза, слабо трепетали.
   Зинаида Петровна сѣла у его ногъ и стала пристально всматриваться въ его лицо, стараясь уловить въ немъ послѣдній проблескъ сознанія, послѣдній лучъ улетающей жизни.
   Въ эти минуты она не могла даже плакать; въ душѣ ея было какое-то мучительное чувство пустоты и безсилія.
   Сколько прошло времени? можетъ быть -- цѣлая вѣчность. Она начинала думать, что онъ такъ и умретъ, не сказавъ ни одного слова.
   Но вдругъ онъ открылъ глаза, и то, что прочла она въ этихъ глазахъ, было ужаснѣй всего. Въ нихъ застыла и предсмертная тоска, и холодный ужасъ смерти, и какая-то робкая безнадежная мольба. Сдѣлавъ послѣднее усиліе, онъ сразу сѣлъ на постели и, схвативъ ея голову худыми длинными руками, съ силой пригнулъ къ своимъ колѣнямъ.
   -- Зина, Зина, Зина! -- услышала она надъ собою страшный, нечеловѣческій крикъ.
   Ночь подхватила этотъ крикъ и отозвалась гдѣ-то также пронзительно громко: "Зина, Зина, Зина..."
   А изъ киргизскихъ кибитокъ неслось веселое пѣніе и громкіе возгласы подгулявшихъ киргизъ.

В. Андріевскій.

"Русская Мысль", кн.VI, 1908

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru